Ромка напрягся и застыл.

С соседней парты его сверлил взглядом Жорка-Дылда, Палаш тыкал кончиком карандаша в спину.

— Романыч, ты скоро?

Ромка молчал. Ему нужно еще мгновение, чтобы понять, рассмотреть.

Он зажмурился. Перед ним медленно проявилась полупрозрачная пленка, на которой голубоватыми светящимися чернилами мелким разборчивым почерком было написано с десяток строк.

Мысленно «сфотографировав» их, он схватил клетчатый литок и карандаш, и судорожно записал на нем решение. Автоматически, не глядя, протянул руку через проход, и черновик мгновенно исчез в липкой от нетерпения Жоркиной ладони.

Ромка снова пригляделся к видимому ему одному мерцающему синевой экрану. Задание поменялось, цифры, словно кусочки пазла, переместились и снова встали на свои места. Он опять «сфотографировал» увиденное, еще раз быстро вписал решение на тетрадный листок и передал назад.

Все.

Он выдохнул и взглянул на часы. Двенадцать сорок. У него есть тридцать шесть минут, чтобы добраться до места, где его никто не увидит, никто не достанет.

Не дожидаясь вопросов, новых просьб, он схватил тощий рюкзак, сгреб в него ручки и карандаш. Захлопнув тоненькую тетрадку, торопливо положил ее на учительский стол.

— Васильев, ты все? — Инесса Викторовна лишь удивленно вскинула брови. — Олимпиада же…

Пацаны что-то шипели ему в спину, девчонки томно вздыхали, кто с завистью, кто с упреком, но он их уже не слышал — в голове, словно часовой механизм, тикали секунды, уменьшая отведенное ему время.

Ромка выскочил за дверь, в прохладу пустынного коридора, и уже никого не стесняясь, со всей скоростью рванул к выходу из школы.

Хорошо, что везде уроки идут, малышня под ногами не носится.

Он выбежал из здания школы, еще раз взглянул на часы: двенадцать сорок пять.

— Ромка! — сзади топот и гомон голосов. — Ты куда? А праздновать!!!

Это Жорка-Дылда, Палаш и Василина, пацаны из Ромкиного класса.

«Только вас мне здесь не хватало!», — ругнулся про себя Роман. Отрицательно качнул головой:

— Парни, не сейчас! Я вас вечером догоню! — махнул рукой и помчался к остановке, на ходу посматривая на стрелки: двенадцать сорок девять. Черт!!! Может не успеть.

— Романыч, мы у Дылды тогда. Подруливай! — орали ему в спину. — Вот чума-пацан. Вечно так с ним…

Но он уже заскочил на подножку уходящего с остановки автобуса. Пластмасса дверей хрустнула, но пустила его внутрь под неодобрительными взглядами пожилого водителя, бабушки, и молодой мамочки с ребенком.

Ромка прижался рюкзаком к инфракрасному окошку, загорелась зеленая стрелочка и турникет, наконец, пропустил его в салон. Он протопал подальше от любопытной бабуси и мамаши, и плюхнулся на мягкое сиденье, на мгновение закрыл глаза. Затих, переводя дух.

В лицо ударило напалмом жаркое июньское солнце, аромат цветов, и разжигающегося лета. За окном проплывали пыльные бока легковушек, торопливо суетились маршрутные такси, на переходах сновали пешеходы, сумрачно поглядывая друг на друга. Ромка кивал головой в такт уходящим секундам, то и дело поглядывая на часы.

Двенадцать пятьдесят пять. Четырнадцать минут на автобусе. Плюс шесть минут от остановки до дома. Две минуты — пешком на третий этаж. Одна минута — открыть дверь. Итого двадцать три минуты. А у него всего двадцать одна. И то, если повезет.

Какой-то придурок резко затормозил около автобуса, и, кажется, задел его.

Блииииин!!! Только этого не хватало. Сейчас начнутся разборки, ГАИ. У него нет времени на все это. Ни секунды.

Он торопливо подскочил, дернул рюкзак на плечо и с силой ударил по кнопке принудительного открывания дверей. Механизм, хоть и не с первого раза, но подчинился, двери медленно поползли в сторону.

— Ненормальный!!!

— Псих! — кричали ему вслед, но он рванул прочь.

Итак, на автобусе надо было проехать четырнадцать минут, он проехал четыре. Сейчас двенадцать пятьдесят девять.

Еще десять минут бы ехать. А бежать сколько?

Черт!!! Черт!!! Если бежать примерно сорок четыре километра в час, то можно сократить недостающую минуту…

Сорок четыре километра в час! Это ж семьсот тридцать три метра в минуту!

Это кто ж так бегает?

«Усейн Болт так бегает. Но на стометровке. А мне семь километров с гаком бежать… Или сдохну, или добегу».

Ромка взглянул на часы. Тринадцать ноль-ноль.

Какие-то там, то ли американские, то ли английские ученые посчитали, что человек может бегать шестьдесят пять километров в час. Может теоретически. Но никто еще не бегал.

«Может, не надо было», — мелькнуло в Ромкиной голове. — «А мне надо».

И он помчался дальше.

Уже забегая во двор своего дома, он еще раз мельком взглянул на часы. Один час тринадцать минут.

«Ого! Я только что сделал Усейна Болта!» — радостно взвизгнуло в голове, и Ромка взлетел по ступенькам на третий этаж.

Перескакивая пролеты, он притормозил у своей двери, только в эту секунду понимая, что, кажется, забыл ключ…

Он его обычно укладывал в крайний карман, под «молнию», держал на длинном шнуре, чтобы не потерять вот в таких случаях. А вчера его отнял отчим.

Этот гад потерял свой комплект и отобрал его, Ромкин:

— Тебе, сосунок, еще рано свои ключи иметь.

И сейчас у него осталась одна несчастная минута.

Он стоит под дверью своего дома, почти достигнув места, где он будет в безопасности. Но почти не считается.

Ромку бросило в холодный пот.

Начинается…

Дрожащей рукой он дотронулся до кнопки звонка, сам не зная, на что рассчитывает.

В тишине спасительного коридора раздался переливчатый трезвон, который уходил из Ромкиного сознания куда-то в мутную темноту, терялся в надвигающемся ватном полусне.

Краешком уцелевшего сознания, он почувствовал, что дверь отворилась. Чьи-то руки поймали его, падающего, и втянули в прохладу квартиры, уложили или посадили куда-то.

Он уже не понимал.

Голову перехватило тугим ремнем. Ромка читал давно, еще в классе четвертом, книжку про индейцев. Там писали, что те казнили злодеев, ну, и бледнокожих, конечно, в первую очередь, вот таким как раз способом — плотно затягивали на голове размоченный кожаный ремень, и оставляли несчастного связанным на солнце. Палящие лучи постепенно подсушивали кожу, та сжималась, пояс стягивался, медленно сдавливая череп. Пока тот не треснет. Ромке казалось, что он попал на эту казнь сейчас. Впрочем, как и обычно.

Это его расплата.

Перед глазами проплывали черные, зеленые, кобальтово-синие круги, медленно разрастаясь из точки прямо перед Ромкиными глазами, и методично сменяя друг друга. В призрачной черноте он видел свои бледные руки, скрюченные судорогой и хватавшие что-то цветное.

Тело не понимало, где оно находится, что делает, дыхание срывалось на свист. Ромке казалось, что он проваливается в размытый синевой колодец, на блестящих от воды стенках которого, словно приговор, светится текст решенной друзьям задачки. И пасмурное лицо деда.

А, да, цветная тряпка, за которую он судорожно хватался, — это дедова любимая байковая рубашка, в ней его и хоронили.

Кусочком, нанометром сознания он чувствовал, как его мозг теряет контроль над телом: оно сотрясается, извергая из себя все новые и новые порции утреннего завтрака, остатки самоуважения, превращая его из человека в тупое животное, жалкого червяка, достойного лишь брезгливого отчуждения.

Достигнув своего пика, судороги стали медленно отступать. Черно-синие круги перед глазами тускнели, теряя болезненность очертаний и методичность головокружительных вращений.

В этот раз повезло. Кожаный ремень на его голове оказался некрепким, лопнул на мгновение раньше его черепа.

Ромка усмехнулся. «Хрен вам с редькой, краснокожие, а не скальп благородного капитана!»

Чернота вокруг рассеивалась.

Возвращающееся сознание подсказало, что сидит он на полу, в луже чего-то очень зловонного. Он вздохнул, в надежде, что это не то, о чем он подумал.

Напрасно.

То.

Оно самое.

Дерьмовое дерьмо.

Ромка открыл глаза, чертыхаясь и автоматически глядя на циферблат. Двадцать минут второго.

Это длилось четыре минуты.

А кажется, что целая вечность.

— Ромочка, ты жив! — рядом с ним возникло какое-то движение: это из дальнего конца коридора с тазиком и мокрым полотенцем бежала тетя Даша, соседка. — Слава Богу! Ты меня так напугал!

Ромка хотел подскочить, но поскользнулся в луже, и с грохотом растянулся.

— Теть Даш, я сам, я все уберу! — заорал он так, что бедная женщина присела. — Я все уберу! Сам! Только матери ничего не говорите.

— Вот те раз, — всплеснула руками соседка.

— Не трогайте ничего, я все сам, пожалуйста, — он жалобно посмотрел на пожилую женщину. — Теть Даш, пожалуйста.

Она лишь развела руками, с сомнением поглядывая на его бледное лицо.

— Ну, ладно, ванная в конце, по коридору. А я пока чай поставлю, — и суетливо побежала в сторону кухни, что-то бормоча и приговаривая, — совсем замордавали детей своей учебой!..

Она ушла хлопотать на кухню, специально не закрыв за собой дверь и то и дело тревожно выглядывая в коридор.

Но Ромка не рассиживался. Он неловко сбросил с себя испачканную рубашку, скрутил ее в комок. Быстро вытер линолеум приготовленной тряпкой. Дошлепал, покачиваясь, до ванны, сменил воду, и вытер все начисто.

— Теть Даш, ванну можно приму? — проорал он, и, услышав что-то одобрительное, закрыл дверь на защелку, разделся и сунул в раковину грязную одежду, белье.

Все тщательно выстирав, он долго отжимал одежду, резко стряхивал с нее облака мелких капель.

Потом аккуратно расправил рубашку, брюки, повесил на батарее, а сам полез в душ.

«Блин. Четыре минуты. С каждым разом все дольше и дольше», сокрушенно покачал головой он. От мысли, что когда-нибудь это может дойти до получаса, его передернуло.

В дверь тихонько постучали.

— Да, теть Даш, я нормально! — крикнул он. — Я уже выхожу.

И резко выключил кран.

— Ромочка, — из-за двери голос соседки совсем походил на старушечий, — я тут одежу тебе сухую приготовила, на ручку двери снаружи приладила, ты ее одень.

— Да я все выстирал, теть Даш!

— Вот и хорошо, пусть просохнет. Глажанем и оденешь, как новенькое! Иди чаевничать!

«Классная все-таки старушка — у меня соседка!».

* * *

На кухне его ждал белоснежный сахар в хрустальной сахарнице, кружки с позолоченным краем, блюдца, большой пирог с ягодой, варенье в маленькой пузатой пиалке. Тетя Даша, видно, внучку в гости ждала, вот и наготовила.

— Теть Даш, ну зачем Вы! — язык сокрушенно причитал от избытка внимания, а желудок подгонял ближе к столу. После приступа он, как обычно, был жутко голоден.

Пока Ромка уплетал пирог и варенье, тетя Даша налила ему крепкого чая и положила в него несколько ложек сахару.

— Не надо! — запротестовал было он, но соседка со знанием дела подняла бровь и поставила кружку перед парнем.

— Рассказывай, — велела она ему. Ромка застыл.

— Чего? Чего рассказывать?

— Давно это у тебя? — она кивнула головой в сторону коридора, хотя и так было ясно, о чем речь.

Ромка положил кусок пирога на место. Вытер руки о полотенце.

— Да, ерунда это, тетя Даша. Даже говорить не о чем! Первый раз такое… Траванулся, небось, в столовке…

— Не ври! — шепотом сказала соседка, да так, что он шею втянул. — Рассказывай как есть.

«А что ей говорить? По кожаный индейский ремень, или про круги?»

— Ты наркотики употребляешь? — вместо него начала «угадайку» тетя Даша.

— Нет, вы что! — Ромка показал в доказательство ладони, локти.

— Куришь?

— Нет, не понравилось… Да и не то все это, тетя Даша.

Она с таким внимательным участием на него смотрела. Или пироги эти ее на него так подействовали. Захотелось рассказать, как есть.

— Не колюсь, не нюхаю, не курю, не пью… Ничего такого.

— Вот верю я тебе, Роман, — вдруг кивнула соседка, — верю. Знаю, отличник. Мать на тебя ненарадуется.

«Ну, на счет матери — не знаю, радости ее не замечал».

— Не то это все, — проговорил вслух Ромка и посмотрел в окно. Во дворе ребятня гоняла в мяч. Трое мальчишек, трое девчонок играли в вышибалы. — Понимаете, это расплата.

— Расплата?

— Да, именно. Я с четырех лет вижу какие-то цифры, знаки, формулы, могу решить любую задачу, разобрать по полочкам любой чертеж. Даже когда еще не понимал ни слова, ни сути задания, безошибочно выдавал ответ. Вот просто знал и все. Ни способов решения, ни механизмов не знал. Даже названия формул не знал. А ответ — пожалуйста, выдавал. Отец, когда еще жив был, проверял.

— Вундеркинд, что ли? — с сомнением уточнила тетя Даша.

— Нет. Вундеркинды знают ответ потому, что много учатся, запоминают, и умеют решать быстрее других. Они понимают, что делают. Это способности, помноженные на тренировку. А у меня просто приходит ответ.

— На блюдечке с голубой каемочкой? — усмехнулась соседка. Ромка усмехнулся за ней следом.

— Почти угадали, — он постучал по лбу указательным пальцем. — Вот здесь, всплывает прозрачная доска, а на ней синим светящимся мелом написано. Только ровно через тридцать шесть минут после сеанса начинается вот такая свистопляска.

Тетя Даша вздохнула и отошла к окну, тоже разглядывая резвящихся малышей.

— Прости, Роман, не верю. Такого не может быть… понимаешь?

— Почему?

— Не может — и все!

— Хорошо, давайте докажу!

— И снова начнешь кататься тут у меня по полу?! Нет уж, уволь!

— То есть, Вы все-таки верите?

Тетя Даша шумно вздохнула:

— Ой, не знаю я, Рома! Я ведь тебя помню вот с такого возраста, — она развела ладони сантиметров на пятьдесят, — с рождения тебя помню. И никогда ничего такого не замечала — хороший, вежливый, умненький мальчик, иногда чуточку болезненный. А тут ты мне про видения какие-то толкуешь…

— Сколько денег у Вас в кошельке знаете? — неожиданно спросил Ромка. Соседка опешила и немного смутилась:

— Не знаю… Есть немного. Тебе сколько надо?

— У Вас в кошельке семьсот тридцать два рубля и тринадцать копеек. Проверяйте!

Тетя Даша, поджав губы, достала сумку, вытащила из нее кошелек, и села перед Ромкой за стол — считать.

Она долго перекладывала монеты, несколько раз сбивалась и начинала заново.

— Сколько у Вас получилось?

— Семьсот тридцать два рубля и двенадцать копеек…

— Должно быть тринадцать копеек.

— Ну, значит, ты ошибся, — соседка продолжала удивленно пожимать плечами. Ромка протянул руку к пустому кошельку:

— Разрешите?

— Да, конечно…

Он перевернул кошелек открытым клапаном вниз, слегка встряхнул его. На стол, вопреки его ожиданиям, ничего не выпало. Тогда он заглянул в отделение, в котором обычно хранятся мелкие монеты, и аккуратно провел пальцем по шелковистой подкладке.

В его руках блеснула серебром однокопеечная монета.

— Феноменально, — всплеснула руками соседка. — Как ты угадал? Это прямо фокус какой-то, да?

— Нет, я просто знаю, тетя Даша. Это совсем просто. Вот смотрите еще, — он протянул пожилой женщине телефон, — позвоните своей внучке, Каринке. Она сейчас делает математику, и не может решить задачу, поэтому и не едет к Вам. Задача звучит так: «В зоопарке есть голуби, воробьи, вороны и синицы — всего двадцать тысяч птиц. Синиц на две тысячи четыреста меньше, чем воробьев, ворон в десять раз меньше, чем воробьев, и ворон на четыреста меньше, чем голубей. Сколько голубей, ворон, воробьев и синиц живет в зоопарке?».

Тетя Даша набрала номер внучки.

— Здравствуй, Кариночка! Как дела в школе?.. Уроки делаешь?.. Математику! — она бросила короткий взгляд на Ромку. — И что, сложная задача? Так-так…

По тому, как округлялись ее глаза, Ромка понял, она верит.

— Скажите Карине, что надо решать через уравнение. Ворон икс, воробьев десять икс, голубей икс плюс четыреста, а синиц десять икс минус две тысячи четыреста. Всего двадцать тысяч птиц. Если все правильно посчитает, то ворон у нее окажется тысяча.

Через минуту тетя Даша положила трубку.

— И что, никогда не было сбоев и ошибок?

Ромка отрицательно покачал головой.

— Я все проверяю. Математику и физику я люблю и понимаю, Вы же знаете.

— Учиться тебе надо, Рома. Учиться. Ты сейчас в девятом?

Ромка кивнул.

— Я в техникум хочу. При МГУ. Но мать против…

Тетя Даша похлопала его по руке.

— Я с ней поговорю. Что-нибудь, да придумаем.

Ромка нахмурился:

— Не надо ничего придумывать, теть Даш. Я сам как-нибудь, — От одной мысли, что скажет мать, узнав, как он разоткровенничался с посторонним человеком, все внутри ссохлось. — Не надо ни с кем говорить, ладно?

— Может, я все-таки чем-то смогу помочь?

— Нет, я сам, — он неловко помолчал. — Пойду я, теть Даш. К матери на работу надо ехать, за ключами.

Он тихо встал, и направился к выходу.

Чуткая соседка только печально качала головой, глядя в сутулую спину подростка.

* * *

Ромка съездил к матери на работу, взял у нее ключи, долго ждал в мастерской, пока изготовят дубликат, потом долго трясся в трамвае, чтобы вернуть комплект матери. Освободился после пяти.

Парни звонили несколько раз. Но идти «праздновать» не хотелось. Ребята почувствовали и отстали. А Ромка долго бродил по городу, убивая время, потом, когда уже стемнело и заботливые мамочки увели ребятишек ужинать и укладывать спать, устроился на детской площадке под своим подъездом, и ждал, когда погаснет свет в квартире. Это означало, что отчим с матерью легли спать.

Путь свободен.

Он вздохнул с облегчением, и поплелся в сторону своего подъезда, на ходу дожевывая черствую булку — остаток утреннего завтрака.

На лестничной площадке, неудобно устроившись на плоском портфеле, подремывала девчонка, бледненькая, в порванных по последнему слову моду джинсах, с рыжими косичками, но, в общем, симпатичная.

— Эй, ты чего здесь? — аккуратно дотронулся он до ее плеча.

Девчонка ахнула и резко вскочила.

— Что, я уснула, что ли?

Ромка неуверенно улыбнулся:

— Ну, вроде того. Храпела так, что с первого этажа слышно было…

Девчонка шумно выдохнула и пробурчала:

— Чего допоздна шляешься? Я тебя с пяти часов жду здесь.

— Меня? — Ромка с интересом заглянул в серые глаза незнакомки.

— Ты Роман? — Ромка кивнул. — Значит, тебя. Пойдем!

Она решительно шагнула в сторону лестницы, уводя его выше на один пролет.

Девчонка ему понравилась. Хорошенькая. И такая решительная. Он поплелся за ней.

— А чего ты меня ждешь? Позвонила бы…

Девчонка хохотнула:

— А я, типа, твой телефон знаю!

— Ну, где живу узнала же где-то? Чего бы в том же месте и про телефон не спросить? — резонно отметил парень, с любопытством разглядывая незнакомку. Она оказалась довольно высокая, младше его, только как камень собранная. Она точно знала, что ей нужно, и как этого добиться.

Ему бы так…

— Мне, собственно, и адрес никто не сказал, — деловито пробормотала она, пристраивая свой портфель на подоконник. — Меня сюда твой дед привел.

Ромка похолодел. Он уставился на девчонку, думая, что та сейчас рассмеется. Но злые шутки ему не нравились:

— Это дурацкий розыгрыш. Мой дед умер лет пять назад…

Любоваться незнакомкой расхотелось. Как, впрочем, и продолжать разговор. Ромка повернулся и начал спускаться вниз, к своей квартире, когда услышал звонкий, натянутый как струна, девичий голос:

— Он говорит, что ты обещал ему самолетик доделать… Ну, тот, что антошка-коротыш…

Он замер.

— Как? Как ты сказала?

Незнакомка уставилась на свой портфель: к замку был прилажен значок — желтая улыбающаяся во весь рот рожица-смайлик.

— Твой дедушка говорит, что ты обещал ему самолетик доделать… Ну, тот, что антошка-коротыш. Я не знаю, что это означает… Тебе виднее должно быть, — и она пронзительно посмотрела на него в упор, словно горячей ртутью окатила.

У Ромки вспотели ладони.

Он вспомнил маленькую модель самолетика «Ан-140», «антошка-коротыш», которую они с дедом строили в то лето, когда тот был еще жив. Он, Ромка, должен был раскрасить модель. А осенью деда не стало.

Он обещал деду, что принесет самолетик, покажет, что у него получилось… Но… Все как-то забылось.

Самолетик так и стоит у него в комнате, с неокрашенным крылом, на пыльной полке.

— Откуда ты знаешь? — Ромка приблизился к ней, заглядывая в заострившееся лицо, запоминая выпуклые скулы, короткий завиток на виске, аромат ванили и шоколада, исходивший от незнакомки.

Та даже бровью не повела:

— Твой дедушка. Он помнит, что ты обещал и не сделал, — девочка забралась на подоконник. — Ты еще говорил, что заберешь его фотоальбом. Он так и валяется среди дедовых вещей. Его уже тетя Ира выбросить собирается. Дед беспокоится.

Тетя Ира — это мамина сестра. Ей дедов дом в деревне достался по наследству. Стоял пять лет, в него только летом приезжали, как на дачу. А в этом году они решили все перестроить, в порядок привести и жить там постоянно.

Но Ромка все еще не верил. Эта девочка… Вдруг, она просто его разыгрывает. Про самолетик — это, может быть «пальцем в небо», кто с дедом самолетиков не строил? Про тетю Иру — тоже совпадение…

Незнакомка внимательно на него посмотрела. Спокойно, без кокетства, словно ретгеном обожгла.

— Я медиум, — подсказала девчонка, — я людей умерших вижу. Вот твой дед пришел ко мне, сказал тебе кое-что передать.

— Так ты его видишь, деда моего? — Ромка икнул.

Незнакомка сощурилась, понимающе кивнула:

— Проверить хочешь? Валяй! У него борода была, глаза светлые, синие. Высокий, повыше тебя сейчас. Одет в красно-бордовую клетчатую рубашку, байковую, теплые треники. Когда говорит, губы так смешно вытягивает, — она чуть оттопырила нижнюю губу, — и то и дело цокает.

Ромка похолодел. Он запомнил деда именно таким: седым, в яркой клетчатой рубашке. А вот про то, как дед говорил — забыл совсем. А сейчас вспомнил.

Но хотелось убедиться окончательно. В голове мелькнула радостная мысль:

— Слушай, ты здесь посиди, я сейчас фотографию деда принесу, ты мне его покажешь!

Он слетел по ступенькам вниз, нарочито аккуратно щелкнул замком, чтобы никого не разбудить, медленно и бесшумно открыл дверь.

Рыжеволосая девочка осталась одна, поджидая, пока недоверчивый собеседник явится с фотографией. Он прибежал через минуту.

— На, смотри, это он? — и Ромка открыл толстый фотоальбом со старыми, сильно пожелтевшими страницами. На девочку смотрели спокойные, величественные лица пожилой пары, лукаво улыбался паренек в шоферской фуражке. Ромка показывал на большое групповое фото: группа военных летчиков расположилась на траве. За спиной — бескрайняя степь и высокое-высокое небо.

Девочка покачала головой и перелистнула страницу. Молодой врач с серьезным прямым взглядом смотрел на нее с потемневшего снимка.

— Это он… Во время войны еще. Молодой, — девочка перелистнула еще несколько страниц, безошибочно находя Ромкиного деда на старом послевоенном фото, где он, улыбаясь, вел маму в первый класс, потом на ее свадьбе, уже совсем пожилой. И, наконец, бережно погладила один из его последних снимков.

Девочка подняла на Ромку уставшие глаза, такие взрослые на детском веснушчатом лице.

— Он сказал, что если ты не возьмешься за ум, если не перестанешь дурака валять, отгадывая кроссворды и олимпиады, то приступы будут чаще и дольше. Пока не сведут тебя с ума, — Ромка похолодел. Он хотел что-то возразить, но девочка решительно одернула его, — не спорь! Тебе дан дар! А ты его растрачиваешь по мелочам! Это все равно что получить в наследство миллион, разменять его по рублю и спустить все на мороженое. Понимаешь? Глупо и бессмысленно.

Ромка закрыл глаза и облокотился на стену:

— Это не дар, это проклятие…

Девочка явно не настроена была на уговоры. Она спрыгнула с подоконника, стянула свой портфель со смайликом, и направилась в сторону лифта:

— Все мы так думаем, — она одернулась уже на предпоследней ступеньке. — Твой дед говорит, что ты видишь схемы, механизмы как бы изнутри, это так?

Ромка кивнул.

— Представь! Человечество необходимо пройти миллионы шагов, чтобы понять, как должен быть устроен… не знаю, — она огляделась, будто в поисках подходящих слов. — Космический аппарат для межзвездных перелетов! Микроскоп! Или рассчитать формулу работы нанороботов, чтобы люди не болели! Да что угодно! Мы в начале должны придумать, поставить перед собой задачу, а потом десятилетиями ее решать, методом проб и ошибок. А тебе дан ДАР увидеть конечную модель, образец, и зафиксировать ее технические характеристики, параметры, выбросив десятилетия бесплотных усилий в мусорную корзину, понимаешь? Ты можешь мыслить по-крупному… А ты скупаешь мороженое лотках…

Она повернулась и медленно спустилась вниз.

Ромка очнулся только тогда, когда дернулись двери лифта, открываясь:

— Эй! Как звать-то тебя?

— Лерка, — донеслось до него, и дверцы с грохотом закрылись.