Ночью разразилась страшная гроза.

В чернильно-синей мгле с оглушительным лаем разрывались молнии, разлетаясь миллионами искр по хмурому небосводу, рассекая мир на «до» и «после».

Лера почувствовала тяжесть в ногах: на край кровати кто-то осторожно присел, вздрагивая в раскатах.

— Лер, можно к тебе? — и, не дожидаясь разрешения, под одеяло юркнуло холодное, с острыми подростковыми коленками тело Ритки, двенадцатилетней родственницы из Питера, кажется. Лера чуть подвинулась на узкой кровати, стараясь не давать волю раздражению: к лодыжкам пристроились ледяные ступни.

— Ритка, блин, хоть ноги свои холодные не прислоняй! — в сердцах пробормотала она, плотнее кутаясь в одеяло.

Рядом, через проход, организованный двумя допотопными тумбочками, вздыхала Гаша. Ее шестилетний брат Максим, мнительный и немного болезненный на вид, перебрался к ней пятью минутами раньше и теперь лежал, широко раскрыв глаза, тревожно всматриваясь в полыхающую синевой темноту.

Вспышки молнии освещали тонкую фигуру у окна, словно сотканную из лунного сияния, сквозь которую просвечивали потоки дождя. Лера присмотрелась. Высокий старик в светлой, застегнутой на все пуговицы рубахе. Он прислонился к стеклу, сделал руки «козырьком», приглядываясь к встревоженным детям, поправил узкий ворот рубахи, словно тот ему мешал.

Лера закрыла глаза.

Ее это не касается.

Она на отдыхе.

Под удаляющиеся звуки грозы, было слышно, как кто-то прошел около ее кровати. Она почувствовала холодок, прокравшийся тонкой струйкой по позвоночнику и готова была поклясться, что этот «кто-то» склонился над ней — холодное дыхание легко коснулось щеки.

В летней кухне тихо тренькнула посуда, скрипнула под кем-то невидимым в темноте табуретка. Хлопнула входная дверь, и, наконец, все стихло. Кроме дождя.

Было уже шесть часов.

В небольшую комнату испуганно заглянуло ароматное южное утро.

Лера, протяжно выдохнула, успокаиваясь, и, кажется, только задремала, как почувствовала, что через нее перешагивают — это проснулась Ритка, поплелась умываться и заваривать утренний чай.

В кухне летнего домика, отведенного тетей Азалией, дальней Леркиной родственницей, для своих детей и приезжих родственников, весело зашумел чайник.

Лера укрылась с головой одеялом, демонстративно отвернувшись к стене.

Разговаривать с соседями по комнате не хотелось.

Гаша и Максим, дети тети Азалии, шептались рядом. Сквозь зыбкий сон до Лерки доносились обрывки встревоженных фраз:

— Ты его видела, Гаш? — душным шепотом спрашивал Максик.

— Кого? — голос Гаши, как обычно, суровый и неприветливый.

— Дедушку?

Та фыркнула:

— Какого еще дедушку! Макс, не выдумывай! Иди чистить зубы и гулять.

Скрипнула кровать. Максик сопел, но не уходил, топтался рядом.

— Гаша, — тихо прошептал он, — я боюсь.

— ЧЕ-ГО?

— Я знаю, ты тоже его видела, — утвердительно прошептал мальчик. — Ты специально не говоришь мне. Но я вот думаю… А вдруг, он пришел за мной?

Он еще раз тревожно вздохнул и вышел из комнаты.

В Лерку тут же полетела подушка, с шумом попав аккуратно по голове.

— Эй, ненормальная! Подъем! Здесь тебе не санаторий!

«Ненормальная» — это Лерка. Отправляя к своим родственникам в уютный приморский городок, ее мама имела неосторожность обронить, что дочери надо бы подлечить нервы, успокоиться.

Одной этой фразы хватило, чтобы тетя Азалия нафантазировала у своей дальней родственницы, бедной девочки с такими серыми печальным глазами, пережитый огромный стресс, депрессия, может, даже, психологическая травма. И, из лучших побуждений, предупредила об ее особом состоянии дочь с сыном и Риту, приехавшую чуть раньше Леры родственницу из Питера.

И вот что из этого получилось.

Лерка села на кровати, с вызовом разглядывая Гашу:

— Тебе что, больше всех надо? Чего ты ко мне лезешь?

Гаша, высокая, крепкая, хоть и ровесница Лере, но на вид старше своих шестнадцати лет, провела гребнем по густым, шелковистым волосам, своей гордости, и предмету неистовой зависти одноклассниц:

— Вставай! Сегодня твоя очередь полы мыть, — промурлыкала она и направилась к выходу. Лерка снова легла и укрылась одеялом, что, естественно, не ускользнуло от внимательного взгляда Гаши, сварливо добавившей, — а то мне придется позвонить твоей маме, сказать, что тебя беспокоят кошмары…Или кто там тебя должен беспокоить? Вот они… Мама твоя жуть как расстроится. В больничку, наверно, тебя определит… Психиатрическую. Где тебе и самое место, — заключила она сквозь зубы и вышла в кухню.

— Зараза, — пробормотала Лерка, но одеяло в сторону отбросила.

В комнату заглянуло острое личико Ритки, тихой, умной, вечно собирающей и разбирающей всяческие механизмы девчонки. Они раньше не встречались, познакомились здесь впервые. Но успели подружиться.

— Лер, здорово, что ты встала! — воскликнула она и мягко улыбнулась. — Я уже чай сделала, и тетя Азалия оставила нам целую гору бутербродов. Пошли чай пить?

И, опять не дожидаясь ответа, скрылась за кухонной дверью.

Лерка стянула с себя пижаму, нырнула в длинный цветастый сарафан, удобный уже тем, что его не надо было гладить и стирать. Схватила Гашкин гребень с тумбочки, несколько раз небрежно провела по рыжим космам, перехватила волосы в хвост. Не слишком аккуратный, но удобный.

Довольно прищелкнула языком.

— Сначала — купаться в море, потом — мыть полы! Я на отдыхе! — скомандовала она сама себе, и, схватив широкополую соломенную шляпу, и нацепив солнечные очки, выплыла из домика.

Ритка и Максим, низко склонившись друг другу, взволнованно шептались. В руках у каждого пестрел здоровый бутерброд с зеленым луком, сладким перцем, сыром, укрытым тоненькими кружочками сырокопченой колбасы и высокая кружка с ароматным чаем с чабрецом.

Временно забытый, промокший под ночным ливнем, еще накануне частично разобранный, уныло стоял в ожидании ремонта Максимкин велик. Судя по немыслимому количеству валявшихся вокруг него деталей, гаек, ключей всех возможных мастей и размеров, стойкой вони машинного масла, работа была запланирована масштабная. Может, у этой дружной парочки в планах было из велосипеда сделать вертолет.

— Ты тоже да, слышала? — донеслось до нее прерывистое Максимкино бормотание.

— Эй, мелюзга, что вы тут развели! — на правах «взрослой» начала было Лерка, но смолкла, увидев озабоченные и даже испуганные лица ребят. Особенно маленького Максика. Оставляя скользкие борозды на пухлых щеках, из глаз текли слезы, которые он, лишь увидев соседку по комнате, начал усиленно размазывать кулаком.

— Лера, а ты куда? А чай? — Ритка повернула к ней треугольное личико, показывая на свой бутерброд и коричневую кружку.

Лерка поправила солнечные очки, плотнее усадив их на переносицу.

— На море собралась… А вы чего тут? Ревете? Или ремонтируете? — Лерка отодвинула носком сандалии еще мокрую, перемазанную машинным маслом тряпицу.

— Ремонтируем, — икнул Максик. — У меня на велике цепь порвалась, меняем. Рита в этом деле знаешь как «сечет».

И он уважительно шмыгнул.

Лерка пропела:

— Я-ясно. Ну, не скучайте, я скоро буду.

Стараясь не обращать внимания на нервный шепот за спиной и переглядывания, она вышла во двор, прошла мимо роскошных клумб с георгинами — слабостью тети Азалии, — и через скрипучую калитку выскользнула на улицу.

Несмотря на ранний час, солнце парило нещадно, ветер устало шевелил кроны редких деревьев, в высоком голубом небе лениво замерло одно-единственное облачко. Лужи, оставленные ночным ливнем, тихонько закипали на горячем асфальте, оставляя в воздухе тоненькие вертикальные струйки. Оглушительно пах кипарис.

Лерка сорвала маленькую зеленую шишечку, наивно мягкую и беззащитную, слегка смяла пальцами. Терпко запахло домом, соснами.

Она тяжело вздохнула. Идти на море расхотелось. Не давали покоя испуганные лица ребятни. Выходит, они тоже что-то слышали этой ночью. А может, и видели. Пугаются, ясное дело.

Странные они: Ритка вроде большая уже, а как пацанка — всей местной детворе отремонтировала велики, мопеды, вечно гайки какие-то из штанов вываливаются, то бензином от нее несет, то соляркой. Гаша вечно ныла, пару раз даже жаловалась на нее матери.

Но та — женщина серьезная, бывший кондуктор, теперь предприниматель и владелица точки на местном вещевом рынке, только исподлобья на нее посмотрела и рявкнула:

— И правильно девка делает, толк хоть от нее будет. А ты? Вертихвостка — одно слово.

Вид у Гашки после таких семейных разборок был еще более удручающий, чем у переваренной макаронины.

Жалкое зрелище.

Лерка вздохнула и медленно побрела в сторону центра Города.

Пройдя через старые, заросшие травой трамвайные пути, она миновала небольшой уютный сквер, с неказистым фонтаном и длинными деревянными скамейками, под тенью которых сейчас печально прятались голуби, и остановилась перед втиснувшимся между деревьями киоском с громким названием «Экскурсионное бюро».

За стеклом красовался сильно выгоревший плакат с изображением вида на Развалины. Лерка пригляделась.

Красивое место. Низкий горизонт закрывали серо-голубые руины средневековой часовни: три щербатые стены (четвертая, дальняя практически полностью обвалилась), через узкие стрельчатые окна проглядывало небо, тонкий пояс орнамента почернел от времени, местами и вовсе отвалился, обнажив фрагменты изъеденного соленым воздухом кирпича. Уже не осталось и следов от массивного фундамента — его поглотила земля, укрыв бурьяном, широкие ступени обвалились и поросли травой, а остатки кровли валялись тут же, заботливо прикрытые сеткой от растаскивания и разворовывания на сувениры.

Объект культурного наследия.

Ее обдало холодком, будто октябрьский сквозняк дотянулся — рядом с руинами часовни, за темной оградой из сетки-рабицы, виднелись нестройные ряды покосившихся надгробий. Рядом с некоторыми из них светлели полупрозрачные блики. Лера нахмурилась: тысячи глаз ежегодно любуются фото, и только некоторые могут увидеть на нем неясные силуэты, настороженные, когда-то живые, лица.

Толчок в спину.

Лера резко обернулась.

Никого. Холодок вдоль позвоночника подсказывал — не показалось.

— Кто здесь? — она вглядывалась в сонный полумрак между деревьев.

Глухо ухнуло в голове:

— Назар. К тебе пришел.

Голос тихий, едва различимый, словно доносившийся с Северного полюса.

— Зачем? — ее собственный голос прозвучал требовательно и спокойно.

В густой тени, в полуметре над землей, проявился легкий полупрозрачный силуэт. Пожилой мужчина, на вид глубоко за восемьдесят, если не больше, в светлой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Ворот жесткий — жилистой рукой он то и дело поправлял горловину, пытаясь ослабить. Высокий лоб, прямой светлый взгляд, пронзительный и немного настороженный, седая окладистая борода.

Ошибки быть не могло — это тот самый старик, что приходил в грозовых вспышках.

— Я в отпуске, — отрезала она, собираясь отвернутся и идти своей дорогой. И тут же новый толчок. Больше похожий на подзатыльник.

Видимо, отпуск отменяется.

— Что вам надо-то от меня? — она хотела было возмутиться, но увидела, что старик взволнован. Губы плотно сжаты, желваки ходят ходуном, взгляд требовательный, почти грозный. Лерка испугалась.

— Максим, — издалека, словно с Северного Полюса, донеслось до нее. — Помоги…

Лерка отпрянула, на миг замерла. В голове мелькали, не успевая фиксироваться мысли.

— Эй, девушка, вы экскурсию покупать будете? А то я на обед закрываюсь, — из полукруглого окна киоска выглянуло всклокоченное и отекшее лицо.

Лерка резко повернулась и помчалась в сторону дома тети Азалии. Что-то с Максимом случилось!

— Сумасшедшая! — кричала ей вслед киоскерша.

Уже подбегая к заброшенным трамвайным путям, Лера поняла — старик тревожился не зря, что-то случилось: ворота широко распахнуты, старенькая «четверка» тети Азалии отогнана вглубь двора, к самым дверям летнего домика. У ворот скорбно жалась Ритка, с красными, зареванными глазами.

— Что с Максимом? — задыхаясь, выдохнула Лерка, подбегая.

— Откуда ты знаешь? — Ритка удивленно моргнула. — Я бегала к морю, искала тебя.

— Я передумала купаться. Что с Максиком?

Ритка опустила голову, шумно высморкалась в серую тряпку, местами испачканную машинным маслом.

— Жуть какая-то… Мы с ним велик ремонтировали, все нормально было. Потом он как-то весь побелел, за грудь схватился. В угол смотрит, бормочет, что за ним пришли, и падает.

— То есть как «падает»? — не поняла Лерка.

Родственница жалобно икнула:

— Как труп… Тетя Азалия на обед как раз пришла, увидела его, быстрее «скорую»…

— И где он сейчас? В доме? С тетей Азалией?

Ритка отчаянно мотнула головой.

— Их «скорая» в больницу забрала. Минут пять, как уехали. И Гаша тоже с ними.

— А «скорая» — то что сказала?

Рита повернула к ней несчастное, заплаканное лицо:

— У него же острая сердечная недостаточность, ты разве не знала? Ему операция нужна, сложная. Они квоту ждали. Я толком не поняла… И вот, не дождались…

— Прекрати его хоронить раньше времени! — тихо и отчетливо оборвала ее Лерка. — Пойдем в дом. Будем ждать тетю Азалию или Гашу, кто-нибудь же должен вернуться из больницы.

Чтобы как-то отвлечь всхлипывающую Ритку, она заставила ее наводить порядок во дворе — убрать разбросанные инструменты, тряпки, баллоны с газом, канистры с бензином в гараж, на отведенные им места. Сама же, тем временем, поставила ужин, домыла брошенную тетей Азалией посуду, все время прислушиваясь к телефону, но тот молчал.

Она несколько раз подходила к аппарату, снимала трубку, слушала долгие однообразные гудки. На всякий случай принесла все сотовые, все, какие попались под руку. Разложила их рядком на узком подоконнике, где связь стабильнее.

На крыльце послышались печальные Риткины шаги:

— В ванну! — скомандовала ей Лерка. Та послушно свернула.

А телефоны все молчали.

Молчали они, и пока девчонки тихо ужинали на веранде, поглядывая на пластиковые коробочки сотовых и прислушиваясь к стационарному.

После ужина Ритка устроилась рядом с аппаратом и, кажется, наконец, задремала. Лера осторожно укрыла ее большим клетчатым пледом и вышла на крыльцо.

Ни Гаши, ни тети Азалии не было видно.

— Да когда уже! — в сердцах бросила она.

Калитка протяжно скрипнула, пропуская внутрь ссутулившуюся фигурку в белом джинсовом комбинезоне.

— Гаша! Наконец-то! — бросилась к ней Лера.

Родственница кивнула, медленно опустилась на крыльцо, устало вытянула ноги.

— Максику плохо совсем, состояние критическое, — безжизненно и обреченно прошептала она, у Лерки сжалось сердце. — Операцию надо делать. Сейчас он в реанимации. Завтра будут перевозить в Краснодар. Здесь такое не умеют.

Лера опустилась рядом, осторожно взяла за руку:

— Тетя Азалия с ним?

Гаша кивнула.

— Врач сказал, что сейчас основное — это решить вопрос с курсом реабилитации, лекарства. Если все пройдет хорошо, Максимка поправится.

Лера облегченно улыбнулась:

— Ну, вот видишь, все хорошо, значит, будет!

— На реабилитацию надо много денег. Это же санатории специальные, тренажеры, физио… Масса всего. Что-то, конечно, бесплатно. Но не все. Маме с ним придется ехать, жить в Краснодаре. На что там жить? Как? У тебя в кармане парочка миллионов не затесалась? У нас — нет. Даже, если дом продать, столько не наберем: он еще лет пятнадцать в ипотеке. Если только чудом.

И она отвернулась.

— «Чудом», говоришь, — автоматически повторила Лера, приглядываясь к зарослям дикого винограда около летнего домика. Там, она это точно знала, настойчиво мелькала знакомая сутулая фигура. — Ну, пойдем, узнаем, что там за чудо припасено.

Она резко встала и направилась в сторону летнего домика, в котором они с ребятами жили. Гаша закатила глаза, но последовала за ней.

В полумраке небольшой комнаты, около старого комода, заполненного давно забытым хламом, парила фигура все того же деда, назвавшегося Назаром. Легкий поворот головы, и вот она в этой же комнате, только в ней нет четырех голоногих кроватей, а вместо них стоит старенький продавленный диван под тряпичным абажуром торшера, узкая кровать в углу, под знакомым уже ковром с пучеглазыми оленями.

И этот старик, Назар. Только моложе. Прямее. Увереннее.

Он поворачивается к комоду, открывает верхний ящик, отодвигает стопку старых конвертов, пожелтевших бланков, чеков и квитанций, достает тяжелый фотоальбом в синей кожаной обложке. Она отчетливо видела, как он уверенно открывает задний форзац, осторожно отклеивает от внутренней стороны переплета лист картона и в образовавшуюся прорезь вкладывает что-то плоское, продолговатое и белое. Затем аккуратно приклеивает лист, закрывает альбом и укладывает его на прежнее место, прикрыв теми же старыми конвертами, пожелтевшими бланками, чеками и квитанциями.

Лерка моргнула.

Наваждение растаяло.

— Ты чего, Лер? — в затылок горячо дышала Гаша. Лерка от нее отмахнулась.

Она щелкнула кнопкой выключателя, из-под старенькой люстры с тремя рожками полился тусклый желтый свет.

Решение пришло сразу. Старик показал ей что-то. Что он спрятал много лет назад в этом комоде. И ради этого он привел ее сюда, и это, наверняка, должно помочь Максиму.

Она прошла через комнату, уверенно дернула на себя верхний ящик комода.

Заперт.

Только сейчас она заметила, что все ящики снабжены маленькими позеленевшими от времени замками.

— Ключ есть?

Гаша неуверенно пожала плечами в ответ:

— Лер, что ты хочешь? Ты думаешь, в комоде мама два с половиной миллиона хранит? Так я тебе и так скажу — нет, — и она развела руки, показывая на выгоревшие, давно не знавшие ремонта обои, пожелтевший потолок, облупившуюся краску на окне. — Ты видишь здесь что-нибудь, что бы указывало на такие деньжищи?

Но Лерка не слушала. Она прошла мимо Гаши, на кухню, достала из большой банки с прорезями узкий нож.

Когда она появилась с ним в комнате, у Гаши округлились глаза. Она дернулась было к выходу, но Лерка глянула на нее из-подлобья, тяжело и пронзительно.

— Лер, ты меня пугаешь, — пискнула родственница, сразу вспомнив, что Лерка, вроде как болела чем-то, с головой у нее не все в порядке, вроде как. — У тебя сейчас взгляд, как у теток из программы про экстрасенсов, когда они человека в багажнике машины ищут…

— А я и есть как эти тетки из программы про экстрасенсов, — бросила Лерка, уже вставляя острие лезвия в замочную скважину. Гаша икнула и плюхнулась на кровать Максика. — Вот сейчас смотри, я открою этот ящик, и там, из-под стопки старых конвертов, пожелтевших бланков, чеков, квитанций, я достану старый фотоальбом в синей кожаной обложке. Веришь? Нет?

Гаша издала странный звук, похожий на бульканье, но промолчала.

Лерка вскрыла, наконец, замок, дернула за ручку, заставив содержимое ящика жалобно перекатиться из угла в угол. Она отошла чуть в сторону, так, чтобы недоверчивая Гаша видела, что находится внутри старого комода.

Она взяла в руки стопку стареньких пожелтевших конвертов, исписанных аккуратным крупным подчерком, и положила ее на верхнюю полку. Через мгновение рядом с ней уже разместились квитанции за свет и газ, какие-то бланки, образцы заявлений. Гаша изумленно вытаращилась: Лера достала толстый фотоальбом в синей кожаной обложке и покрутила им перед изумленным носом Гаши.

— Ты откуда знала? — прошептала та.

Лерка села рядом с ней на кровать. Протяжно скрипнули пружины.

Она пролистнула несколько разворотов, ища своего недавнего знакомого. В глаза бросилась старинная фотография: молодой офицер в форме царских времен, и рядом с ним улыбается дама, в тонком светлом костюме-парочке, узкая талия перехвачена изящной лентой. Внизу темнела надпись «Ялта, 1904 год».

Лера перевернула еще несколько страниц.

А вот и тот старик, сидит на завалинке, тот же пронзительный светлый взгляд, борода, изможденные трудом и артрозом руки. Лера показала притихшей родственнице фото:

— Ты скажи, Гаша, вот этот старик, Назар, кто тебе? Дед?

— Да, дед, а откуда ты узнала имя? — медленно кивнула Гаша, холодея от смутного понимания происходящего.

Тогда Лера открыла задний форзац, аккуратно оторвала от внутренней стороны переплета лист бумаги, слегка отодвинула его. Из образовавшегося кармана показался зеленый уголок. Лера потянула за него, постепенно вытащив все содержимое кармана: небольшой кусок карты, на ней неровным почерком написанные слова «окно 8-ка», «прямо» и цифра «семнадцать».

— Это что может означать? — жарко сопела в ухо родственница.

Лерка развернула обрывок карты: названия нет. По левому краю — голубая полоса то ли реки, то ли еще какого водоема. Вдоль нее — широкая лента возвышенности, пунктир проселочной дороги. Ровные квадратики полей и лесополосы. В центре обрывка — белый значок в виде греческой колонны и рядом крестики.

— Не знаешь, что это может быть за местность? Ты ж вроде здесь выросла.

Гаша осторожно взяла типографский листок из ее рук, внимательно его повернула по часовой стрелке так, чтобы голубая линия оказалась сверху.

— Ты, знаешь, это похоже на наш Город, — пока еще не уверенно начала она. Но чем больше приглядывалась, тем более убежденным становился ее голос. — Вот эта голубая линия — бухта, возвышенность вдоль моря — сопки, за ними дорога на Краснодар, во времена дедушки, она, наверно, еще строилась или не была такой большой.

— А греческая колонна и кресты в центре? Кладбище, что ли?

Гаша медленно кивнула:

— Это Развалины часовни, а рядом с ней, действительно, старое кладбище. Дореволюционное еще.

— «Окно восьмерка» тебе ни о чем, случайно не говорят? — наудачу спросила Лера, но встретила только изумленный взгляд. — Понятно. Надо на развалины эти идти посмотреть.

Гаша вытаращила глаза:

— СЕЙЧАС?! Давай завтра, ночь на дворе же…

Лерка агрессивно кивнула:

— Нет, конечно, не сейчас. Твоему брату нужна помощь, его умерший дед за мной несколько дней ходит, все что-то с этой картой сказать хочет, но это все — фигня — ведь Гаша сказала «завтра».

— К-какой дед за тобой ходит? — икнула родственница.

— Вот этот! — и Лера снова открыла страницу с фотографией деда Назара.

— Не может этого быть, он умер давно…

— Когда давно?

— Года два как…

— Ты на похоронах была? — Гаша кивнула. — В чем его хоронили, помнишь?

Гаша открыла было рот, но Лерка ее опередила:

— Светлая льняная рубашка. Новая. Воротник никак не застегивался, с трудом пуговицу застегнули. Она ему жмет до сих пор.

Гаша еще шире рот открыла от удивления:

— Гаша, рот закрой, ей-Богу! Я медиум, слыхала о таком? Ну, вот, ко мне иногда приходят разные люди…

— Призраки?

— Нет, именно люди. Усопшие, не завершившие свои дела. Или вот как твой дедушка, чтобы предупредить об опасности, помочь. Они всегда рядом с вами, берегут, как могут. Да что там! Они душу готовы отдать за то, чтоб у вас, здесь, все нормально было! Вы же их продолжение, их плоть, их кровь! Их надежда на возрождение! Эту связь не разорвать просто так. И сказать своему предку «давай, завтра, дед, я сегодня не хочу» — она замолчала, подбирая слово, — не правильно.

Она схватила из шкафа рубашку с длинным рукавом, раздраженно одела ее поверх сарафана и направилась к выходу:

— Ну, что ты идешь со мной на развалины или здесь остаешься?

Гаша заторопилась за ней.

Когда они вышли во двор, было уже совсем темно.

Стремительно надвигалась южная ночь. Небо, несколько минут назад розовевшее в вышине, быстро гасло, погружая приморский городок в ароматную мглу, чернильную и непроглядную, сквозь которую размеренным дыханием спящего гиганта доносился шум прибоя и соленая свежесть его дыхания.

Лера уверенно шла в сторону темнеющих на звездном небе развалин. Гаша шумно сопела рядом, то и дело спотыкаясь о камни и неровности старого асфальта.

Дед Назар, Лерка чувствовала это, шел следом, раз за разом невидимо подхватывая неумелую внучку. Но та не замечала, усиленно размышляя.

— Гаша, а полное имя у тебя какое? Или это прозвище? — решила разрядить обстановку Лера.

— Какое прозвище? Агафья я. В честь бабушки назвали.

Лерка улыбнулась. Агафья. Вот и не догадаешься же, до чего мы отвыкли от старых имен.

— Можно тоже вопрос, личный? — прищурилась Агафья.

— Валяй, — Лерка легко перепрыгнула через неширокую канавку, из которой после вчерашнего дождя еще тянуло сыростью.

Гаша сопела рядом, догоняя.

— Вот твоя мама сказала, что тебе нужно нервы подлечить. Она не сказала «Моя дочь видит мертвых», так? — Лерка кивнула, уже догадываясь, в какую сторону тянется разговор. — Она, что же, не в курсе?

Лерка задумалась.

— Да, нет, не то что бы, — неуверенно начала она. — Знаешь, люди ведь очень по-разному реагируют на таких людей как я…

— Агрессивно? — предположила Гаша.

Лера кивнула.

— Иногда. Но чаще просто не верят. Считают шарлатанством.

Гаша обогнала ее так, повернулась к дороге спиной так, чтобы видеть лицо странной родственницы.

— Тебя это задевает, да? Ну, что тебя воспринимают лгуньей?

Лерка невесело ухмыльнулась:

— А то… Поэтому и помалкиваю о том, что вижу.

Гаша замолчала. Она так и шла спиной к дороге, неуклюже переставляя ноги, а в глазах мелькал невысказанный вопрос. Лерка ждала.

— Лер…

— М-м-м.

— А сейчас рядом с нами есть кто-нибудь? Ну, из призраков, — она спохватилась, и, кажется, покраснела, — в смысле, усопших…

— Они всегда есть, — задумчиво пробормотала Лера. — Тебя кто конкретно интересует?

Гаша снова повернулась лицом к дороге.

— И он, что, тоже здесь? Сейчас?

Лерка невесело хмыкнула:

— И каким местом, интересно, ты слушаешь?.. Я же говорила: они всегда рядом. Особенно когда нужна их помощь… Как сейчас.

Гаша замерла. В полумраке плохо освещенного переулка ее встревоженное и немного испуганное лицо выглядело призрачно.

— И… Что он, говорит что-нибудь мне?

Лерка усмехнулась, почесала переносицу, поглядывая куда-то наискосок, за спину родственницы:

— Говорит, у тебя прическа дурацкая.

Гаша покраснела и автоматически пригладила волосы рукой:

— Он не мог так сказать.

— Верно. Он сказал, что ты опять патлатая ходишь.

Агафья заулыбалась:

— Ему никогда не нравилось, когда волосы распущены. А еще?

— Говорит, Филимонов — дурак. — Агафья покраснела. — Чтоб ты не обращала на него внимание. Кстати, Филимонов — это кто? Тебе это о чем-то говорит?

Родственница заправила волосы за уши:

— Говорит. Филимонов — он на год старше меня, в колледж сейчас пошел учиться. И, знаешь, с Маринкой из параллельного начал встречаться… А мне пле-ел, — она закатила глаза. — И про звезды, и про луну, и про любовь до гроба.

Лерка понимающе кивнула.

— Знаешь, дедушка Назар, он очень хороший был. У нас же отца рано не стало. Так дедушка нам его заменил, как мог, — она шмыгнула носом и медленно двинулась дальше, в сторону Развалин. — Максику годик всего был, когда поставили диагноз. Мама плакала так долго… А дед строго так ей сказал: «Не смей парня хоронить, вы́ходим!». И ведь вы́ходили.

Она еще помолчала, уверенно отмеряя шаг за шагом.

— И в развалины он тогда зачастил. Только грустный такой был все время, когда возвращался. Растерянный. И болеть начал часто, постарел как-то, иссох. А потом его и вовсе не стало, — Агафья замолчала. Она схватила Леру за руку. — Знаешь, мне кажется, он там искал вот то, за чем мы сейчас идем. Но не нашел почему-то…

На горизонте показался темный силуэт часовни. Лерка внезапно почувствовала, как ноги окатило холодом, словно ледяной волной, будто вошла она в воды Баренцева моря. В кожу методично вгоняли длинные острые иглы.

Она замерла, стараясь понять, что происходит, перевести дыхание. Но это никак не удавалось, ее медленно накрывала паника, пульсировала в висках, заставляя сердце биться быстрее. Такого у нее еще никогда не было.

Холод тонкими струйками поднимался все выше и выше, проникал в нее, окутывал и пеленал, пока не сомкнулся колючей рукой на тонком горле.

Она громко ахнула и остановилась.

— Ты чего? — Гаша тоже замерла.

Лера тяжело дышала, глаза слезились:

— Что так холодно-то, а?

Гаша боязливо осмотрелась по сторонам. В темноте было слышно, как она рассеянно пожала плечами:

— Да не особо. Ветер с моря. Свежо, но не холодно.

— Это хорошо, хорошо, что не холодно, не попадая зубами по зубам, проклацала Лера.

Оно попробовала выровнять дыхание, сделала еще один неуверенный шаг, и в следующее мгновение голову схватило ледяным обручем. Она вцепилась мертвой хваткой в Агафьин локоть.

— Щас-щас-щас, — повторяла она скороговоркой, заставляя себя привыкнуть к этому чувству, расслабиться. В голове мелькнула догадка. — Здесь просто тоже кладбище, только совсем древнее. Здесь нельзя ходить…

— Где? — прохрипела Гаша, стараясь удержаться на ногах.

Лерка сделала глубокий вдох и показала пальцем себе под ноги:

— Здесь, метра два подо мной. Древнее совсем…

Гаша недоверчиво пожала плечами:

— Что ты фокусничаешь? Нет здесь никаких захоронений, археологи тут все прочесали еще в шестидесятые. Не нашли ничего.

— Значит, не так или не там искали, — голос дрожал, зубы упорно не хотели размыкаться, воздуха катастрофически не хватало.

Она заставила сделать еще один шаг в сторону часовни, пугаясь того, что там может оказаться еще хуже. Только сейчас она поняла, что толком еще ничего не знает о том мире. О его правилах и законах. Может, надо было какую защиту поставить. Или обереги нацепить. Вон маги всякие в телепередачах, все в черепах, кольцах и булыжниках драгоценных… «Может, и мне так надо?» — мелькало в голове.

Сил сдерживаться уже не хватало. Ее начала бить крупная дрожь, голова стала отключаться, теряя нить происходящего. Перед глазами поплыли изумленные образы, ярко освещенные луной. Краешком уплывающего сознания она успела почувствовать горячую ладонь, поддержавшую ее, резкий рывок вверх, к зажигающимся звездам, и приятное тепло, окатившее ее с ног до головы. И в следующее мгновение она уже парила в метре над землей, с удивлением рассматривая свое распластавшееся на траве тело, суетящуюся рядом с ним Гашу, ее приглушенные крики где-то вдалеке, словно за перевалом, и несколько туманных тел, печально наблюдавших за происходящим.

— Лера! Лерка, что с тобой, — верещала родственница и иступлено избивала ее по щекам.

Лерка удивленно посмотрела на того, кто держал ее за руку:

— Дед Назар, я, что умерла?

Тот покачал головой и потянул ее в сторону развалин.

Лерка запрокинула голову, задохнувшись от открывшийся ей красоты, стараясь запомнить все мельчайшие детали:

— Ради того, чтобы запечатлеть такое, точно надо научиться рисовать!

Поверх серых, ясно очерченных стен, существовавших в Леркиной реальности, словно тонкая вуаль, галограмма, мерцали давно утраченные в веках порталы, башенки и своды. Словно две проекции прошлого и настоящего слились в одно изображение, дополняя и поддерживая друг друга. Лерка успела разглядеть мраморное кружево аркатурно-колончатого пояса, изящные ребра колонн, яркие витражи окон, голубой шатер купола.

Дед Назар подвел ее к главному входу в часовню, там, где два окна — узкое и круглое — расположились одно над другим, образовав некоторое подобие цифры восемь.

— «Восьмерка», — заворожено прошептала Лерка, интуитивно понимая, куда надо двигаться дальше — прямо.

Дед Назар кивнул и потянул ее внутрь часовни.

На пороге их ждала неприветливая женщина в черном монашеском одеянии. Она сомкнула руки на груди, всем своим видом давая понять, что крайне обеспокоена и даже разгневана.

Хранительница часовни, догадалась Лерка.

— Мы не воры! — крикнула ей Лерка. — Со своим пришли, со своим и уйдем.

— Истина, — кивнул старик и показал Хранительнице свои руки — они были чисты, ни пятнышка черного воровства.

Женщина немного отошла в сторону, позволив им пройти, но не оставила одних, последовала за ними.

— Нам сюда, — дед Назар шагнул в дальнюю, более всего разрушенную часть здания: вместо стены призрачно мерцала ее галограмма. — В шестидесятые тряхануло тут хорошо, вот и обвалилась стена, — пояснил он.

— Семнадцатый кирпич, — догадалась Лерка. Она наклонилась, чтобы увидеть основание, нашла нижний кирпич, большой и прямоугольный булыжник высотой сантиметров в десять, и стала подниматься все выше, методично отсчитывая камни.

«Десять, одиннадцать, двенадцать…»

Ей приходилось считать полупрозрачные, призрачные кирпичи, не существовавшие уже в реальности. Они мерцали, подрагивая в лунном свете, поэтому пальцы все время промахивались, Лерка сбивалась со счета, несколько раз начинала заново. Если бы не старик, зорко следивший за каждым ее движением и поправлявший ее, она бы сбилась и ничего не нашла.

Рука коснулась семнадцатого кирпича — призрачно парящего в полумраке куска необожженной глины:

— И что теперь? Как его вынуть?

Дед Назад задумался, поправил тугой воротник, безуспешно пытаясь его ослабить. Он провел было рукой, но она прошла насквозь, не задев камень.

Лера почувствовала движение за спиной — к ним с ворчанием приблизилась Хранительница:

— И чего ты притащил сюда девчонку, толку от вас все едино никакого? Шуму только вон сколько наделали.

— Про шум, это, она, верно, про Агафьюшку мою, — вздохнул дед Назар: даже здесь были слышны, хоть и приглушенно, ее вопли.

Уверенной рукой Хранительница дотронулась до семнадцатого камня. Тот загорелся синим. Затем, все вокруг замелькало, закрутилось, день мгновенно сменялся ночью, мелькая в глазах неистово ярким светом.

Затем вращение замедлилось, пока не остановилось вовсе. Лера почувствовала, как земля под ногами дрогнула, издав утробный, глухой стон. Желудок дернулся, едва, не выскочив наружу.

— А-а! Это что такое?! — Лерка испуганно присела на пыльный пол. Земля гудела все громче, раздался оглушающий треск, и, словно в замедленной съемке, на голову Лерке, ей под ноги стали падать крупные куски штукатурки, камни, фрагменты росписей и барельефов. А голограмма на месте пустующего провала рассыпалась, оставив после себя черную зияющую дыру. Затем камни, разбросанные по полу, будто подхваченные легким ветром, собрались в высокую кучу у стены.

На миг все стихло. Только в застывшей темноте ярко синел под завалами помеченный Хранительницей семнадцатый кирпич.

Воздух вокруг девушки сжался, словно воздушный мяч, с оглушительным свистом «разматывая» время и пространство в обратном направлении, голографическая проекция стены вернулась на свое место, закрыв собой провал. Поднимая столбы пыли, поднялся вверх и встал на свое прежнее место призрачно синеющий купол-шатер.

Закрутившись волчком вокруг, старая часовня, снова вернулась к своему первоначальному виду, одновременно существовавшему в двух мирах.

Глаза Леры встретились с пристальным взглядом деда Назара:

— Передай им: я их очень люблю. Обоих!

Образ старика стал стремительно таять, Лерка почувствовала тяжесть в голове. Руки и ноги, словно одетые в узкую и неудобную одежду, болели. Подташнивало.

— Лерка! Лерка, я тебя умоляю, не помирай! Прости, что тебя ненормальной звала, только не помира-ай сейчас! — верещала Гаша, и голос ее раздавался все ближе и отчетливее. — Люди!!!! ПОМОГИТЕ!!! Ей! Кто-нибудь!

Она с силой открыла глаза, прохрипела:

— Все норм. Не ори.

Она лежала на земле, голова на Гашиных коленях, ноги неудобно подвернулись под тело, затекли и теперь по ним стайкой бегали острые иголки. Избитые Агафьей щеки горели огнем:

— Ну, у тебя и рука тяжела, подруга…

— Господи, Лера, — причитала рядом Агафья, размазывая по щекам слезы, — ты точно ненормальная… Что случилось-то?

Лерка с трудом села, все еще не до конца понимая, что произошло.

В голове, словно крохотный пазл, собиралась картинка: седой старик, карта, голограмма разрушенной часовни, грохот землетрясения, руины и подсвеченный в куче обломков семнадцатый кирпич.

Она попробовала встать, но ни руки, ни ноги не слушались, поэтому ей пришлось проползти несколько метров на четвереньках.

— Лерка! Куда ты, дура! — причитала рядом Гаша. Но объяснять сил не было, и Лерка просто ползла до ступенек часовни.

Облокотившись на Агафьино плечо, она, наконец, смогла встать.

Посмотрев в темноту, она подняла вверх свободную руку, показав испачканные травой и глиной ладони.

— За своим пришли, со своим и уйдем!

Агафья боязливо попятилась, мелко дрожа всем телом.

— Стой! — скомандовала Лерка, крепче перехватывая ее локоть. — Покажи свои руки и скажи «истина».

Агафья неловко — на правой руке повисла Лерка — показала в темный проем часовни ладони и хрипло крикнула:

— Истина, — потом повернулась к Лерке и громко прошептала в ухо. — Валерия, я тебя точно придушу! Как идиотка тут стою, ору…

Лерка прищурилась в темноту. Она ничего не видела. Но что-то ей подсказывало, что проход открыт, и можно войти. Она потащила Агафью внутрь темных разрушенных развалин.

Сквозь зияющие в крыше дыры их лица нечетко осветила луна.

Лера потянулась к дальней, более всего разрушенной стене, часовни.

— Гаш, телефон с собой? Посвети, — разнеслось в гулкой тишине.

Агафья засопела рядом:

— А я вот говорила, пошли завтра, нет, надо ночью, в темноте! — под ее ворчание метнулась яркая вспышка, тускло осветив облупившиеся росписи.

Лерка села на корточки, ощупывая разбросанные на полу камни, тихонько подбираясь к большой, прибранной к стене куче. Она точно запомнила место, где лежал кирпич. Аккуратно разбирая завал, она не спускала с него глаз.

— Хоть бы не ошибиться, хоть бы не ошибиться, — повторяла она скороговоркой, обламывая ногти об острые обломки.

Вот он.

Семнадцатый.

Дыхание перехватило.

Агафья ниже склонилась, от чего луч фонарика стал более ярким и пристальным.

Лера перевернула в руках тяжелый, почти квадратный, булыжник, сантиметров тридцать в ширину, и десять — двенадцать в высоту.

— У него одна сторона заклеена, смотри! — воскликнула над самым ухом Агафья, белый лучик дернулся, едва не упав в пыль.

Она аккуратно потянула за бурый, изрядно потертый листок картона, подобранного и тонированного под цвет всего камня. Под ним обнаружился выдолбленный в кирпиче тайник, в котором, темнел сверток, плотно завернутый в кусок брезента.

Агафья аккуратно развернула плотную прорезиненную ткань — по коленям рассыпалось жемчужное ожерелье, брошь-камея с крупным изумрудом и жемчугом, с отсутствующей подвеской и с десяток золотых монет царских времен.

* * *

Солнце стояло привычно высоко, тихое небо ласкало синевой, а теплый ветер никак не мог определиться — прогнать ему стайку недружных воробьев с березы, или все-таки разрешить им выяснять отношения дальше.

Гаша тихо скрипнула калиткой, неловко присела на край выгоревшей скамейки. Прислонила пакет к ноге.

— Дедуль, привет.

С обелиска на нее смотрели пронзительные светлые глаза, ласково и чуточку удивленно.

Агафья вздохнула, погладила портрет.

— Ты прости, я стала тебя забывать. А ты, оказывается, всегда рядом был. Всегда с нами, — она помолчала, примеряя на себя новое ощущение — покоя и смирения. — Спасибо тебе за Максика, он поправится, и все у него будет хорошо. Нам с мамой удалось даже ожерелье сохранить.

Она достала из кармана ветровки краюшку хлеба, стала крошить под ноги, приманивая любопытных воробьев.

— Знаешь. Мне трудно без тебя. Никто не посоветует, что делать. Никто не отругает так, как ты только умел — чтобы и не обидно, и стыдно, и больше не хотелось вытворять ничего «такого». У меня в школе проблемы.

«Отчего с матерью не поговоришь?» — мелькнуло в голове.

— Мама заругает, да и некогда ей. Она на работе всегда… Или с Максиком.

«А ты ей помоги, вот у нее время-то и появится».

Гаша уткнулась в кулак и заплакала.

«Эх, ты, коза моя, дереза».

Так ее только дедушка называл.

— Дедуль. Я тут тебе одну вещь принесла… Говорят, лучше поздно, чем никогда.

И она достала из полиэтиленового пакета хорошо отглаженную, старенькую байковую рубашку. Положила ее на черную гранитную плиту.

— Вот. Нашла в гараже коробку с твоей одеждой. Я помню, эта рубашка — твоя любимая была, потому что мягкая, теплая и нигде не жмет.