Серыми еще сумерками, как и велела Ирмина, Шкода, Афросий и Ключник, прибыли в деревню Федулки. Машина радостно урчала. Ключник постарался, хоть и малолетка, а укатил из папиного гаража новенький Лексус, темно-синий, с хромированными ручками, папину любимую тачку. Пока Ключник вез их по широкому безлюдному в ранний час шоссе, Шкода и Афросий разомлели от автомобильного тепла и тихо похрапывали.

По сибирским меркам, деревня Федулки — довольно большая, у нее даже центральная улица имеется, по которой когда-то давно, еще в советские годы, сыпанули асфальт. С тех пор он поистаскался, стерся, смылся весенними дождями, превратив эту самую центральную улицу с предсказуемым наименованием «Ленина» в непроездные дебри.

«Лексусу» повезло. Сейчас зима. И глубокие промоины засыпало снегом.

Когда-то добротные дома, выстроившиеся стройными рядами вдоль дороги, сейчас выглядели уныло и заспанно. Жители только затапливали печи, окуривая округу едким дымом.

— Бабкин дом где-то на окраине, сворачивай, — не открывая глаз скомандовал Шкода.

Антон-Ключник с сомнением глянул в сторону, но перечить не стал:

«Все ж видит, гад, — подумал про Шкоду. — Словно глаза у него на лбу. И голос такой мерзкий».

На улицу Ленина перпендикулярно выходило несколько улочек. И здесь картина менялась кардинально: чем дальше от центральной улицы, тем чаще попадались заброшенные, покосившиеся от времени избушки с выколотыми глазницами окон, и тем неприглядней выглядели дворы через дырявые, давно не крашеные заборы.

— Да-а-а, — протянул с заднего сидения, шумно зевая во весь рот, только что проснувшийся Афросий, — унылый пейзажик, ничё не скажешь. Брррр…

Ключник хмыкнул в ответ.

Шкода внимательно разглядывал дома в поисках нужного. Особых ориентиров не было. Но отчего-то он точно представлял, что это за дом, который обходят стороной даже кошки. Ключник притормаживал то у одного покосившегося дома, то у другого. Но Шкода снова и снова заставлял ехать дальше, нервничал и ругался.

В конце концов, Ключник смирился с ролью безвольного водителя, и стал методично объезжать все дома на околице, пока Шкода проговорил:

— Тормози! Вот он!!!

Перед ними стоял почерневший от старости дом, иссохший дом, с заколоченными ставнями, сквозь вырубленные сердечки которых на улицу выглядывала непроглядная тьма.

Несколько ступеней на крыльце провалились, дверь жалобно поскрипывала на ветру, пропуская внутрь безлюдного жилища ледяную стужу. Весь двор был завален каким-то мусором, выпиравшим даже из-под метрового слоя снега. Тропинки к дому не было.

Здесь давно никто не жил.

— Ну что за халабуда! — Афросий вылез из машины, морщась от одного вида безрадостного жилища.

Порыв ледяного ветра немилосердно распахнул полы его короткой дубленки, заставив его, ворча проклятия и чертыхаясь, снова забрался на заднее сидение, в теплое нутро автомобиля.

Шкода медлил.

Он сидел на переднем сиденье, уставившись на дом. Его холодный взгляд скользнул вдоль покосившегося забора в сторону черного леса. Туда, между высоких, по пояс, сугробов, уводила узкая, едва протоптанная в свежевыпавшем снегу тропинка и терялась где-то в глубине.

Зачем ему это все?

Молчавшее всегда создание, которое неженки зовут инстинктом самосохранения, предчувствием, шептало «остановись».

«Стоит ли оно того, чтобы переться в мороз в лес, не известно куда, не понятно в поисках кого?» — мелькало в голове. — «Что там говорила старуха — „параллельные миры“? Бред какой-то! Как я умудрился вчера клюнуть на это?!»

В этот момент зеркальце во внутреннем кармане зимнего пальто само передвинулось, больно кольнуло его необработанным краем.

— Ч-черт! — вырвалось. Он полез во внутренний карман, там где только что почувствовал странное движение, провел рукой — кровь…

— Эээ, Вань, — Ключник покосился на испачканные красным пальцы, — ты что?

Шкода не ответил. Он понял, что хотело сказать ему зеркальце старухи — обратной дороги у него нет.

Он — в руках сумасшедшей старухи.

«Ну, да ладно, — утешил он себя. — Это — последнее дельце, и ухожу на покой: не всю же жизнь скакать по лесам и болотам, в поисках мифических сокровищ!»

С этой мыслью он решительно вылез из машины. Ключник и Афросий — за ним.

— Бабка сказала в дом не заходить, — мрачно процедил сквозь зубы Шкода, вернулся в машину, достал из-под своего сиденья припрятанный сверток.

— Да не больно-то и охота, — заржал Афросий.

— Тогда идем, — Шкода развернул сверток — в нем оказалось два пистолета — протянул один из них Афросию, второй запрятал себе за пояс на пояснице, и первым двинулся в сторону леса. Афросий гоготнул, привычным жестом поправил в кобуру (Антон и не видел, что у него она есть), закрепленную ремнями на груди, плотнее закутался в дубленку, и, надвинув на глаза пушистую шапку, последовал за Шкодой:

— Не отставай, салага!

Антон размашисто хлопнул водительской дверцей, щелкнул замком сигнализации: все-таки не хорошо бросать аппарат рядом с этой хибарой, но что поделаешь.

«Будем надеяться, что местные пацаны узнают о тачке позже, чем мы вернемся», — вздохнул он, и поплелся за товарищами.

* * *

Шкода по-прежнему шел первым.

— Иван, — окликнул его Ключник, — ты, что ли знаешь, куда идти? Чего молчишь тогда, нам тоже сказать не желаешь?

Шкода молчал.

Он считал шаги.

Увязая по колено в снегу, он вывел компанию до кромки леса, прошел опушку и двинулся дальше, мимо почерневших стволов. Не доходя до криволапой ели, Шкода свернул с тропинки и двинулся напрямки по сугробам.

Афросий негромко матюгнулся, но полез за ним.

— Парни! Какого беса по бездорожью-то? — Антон постоял немного, глядя в удаляющиеся спины, и двинулся следом.

Он старался ступать в протоптанные Афросием следы, но тот был гораздо выше Антона ростом и оттого шаг у него оказался шире — он то и дело промахивался, ныряя в сугробы то по колено, то почти по пояс. Высокие ботинки с тугой шнуровкой не спасали, снег легко попадал внутрь, джинсы затвердели и встали колом, словно смазанные суперклеем.

— Черти-что, — ворчал он себе под нос. — Какого с ними поперся, а? Надо было в машине оставаться ждать и все.

Еще подумалось о том, что отец прибьет его. И за тачку, и еще за деньги, которые он спер с его карты.

«Хотя, — с надеждой подумал Ключник, продолжая продираться через сугробы, — может, от такой прогулочки я подхвачу воспаление легких, и, пока они будут меня лечить, батя отойдет и простит меня?».

Путь становился все более тяжелым. Местами снег доходил до пояса. Они цеплялись за березки и еловые ветки, чтобы не утонуть и не увязнуть, исцарапали острыми сухими колючками все руки, изорвали рукава. Но продолжали лезть.

Пару раз Афросий попытался окликнуть Шкоду. Но тот, словно зачарованный, шел впереди, легко преодолевая сугробы.

Внезапно снега стало резко меньше, он стал плотнее и чернее.

Идти стало легче — снег оказался покрыт тонкой коркой льда, которая легко удерживала вес людей.

Кое-где сквозь широкие проталины проступала жирная черная мокрая земля.

Ботинки промокли от немыслимого количества влаги. Афросий, шедший на пару десятков метров впереди Антона, вдруг заорал и провалился в трясину.

— А-а-а! — орал он. — Помогите!

— Откуда болото-то в январе? — удивился Ключник, и бросился на выручку. Болото оказалось небольшое, метра три в диаметре.

Шкода, шедший впереди, видимо, вовремя его заметил и обошел слева.

— Ты какого под ноги не смотришь? — орал на него Шкода. — Не видел, что ли, что я обошел это место?!

— Да иди на фиг! — огрызался Афросий, отплевываясь грязью. — Я уже вообще задолбался по кустам за тобой шастать! Руку дай!

Афросию просто лень было делать крюк и обходить топкое место. Он пошел напрямую. И увяз.

Шкода огляделся.

Стянул с шеи шарф и повязал им чахлую осину, росшую рядом.

Не слушая визги Афросия, он вырвал с корнем молодую, с тонким податливым еще стволом, березу, и бросил ее крону Илье.

Вместе со Шкодой они пытались вытянуть его на сушу. Тот хватался за дерево грязными руками, но оно выскальзывало.

— Да сделайте же что-нибудь! — верещал Афросий. Трясина забрала его уже по подбородок.

Тогда Антон снял с себя куртку и, свернув ее в комок, бросил ее в сухую траву. Он крепко зацепился ногами за корни поваленного рядом дерева, и ползком полез к Афросию.

Грязная ледяная жижа чавкала под ним. Мгновенно промокли кашемировый свитер и новые джинсы.

— Быстрее, быстрее! — хрипел Афросий. Антон старался не смотреть ему в глаза — в них, словно отражение черной трясины, плескался ужас.

Он подполз к самому краю ямы, ухватил его за шиворот Илью и вытянул на поверхность, где Шкода уже переволок на безопасное место:

— А-а-а!

Они лежали втроем, тяжело дыша, вокруг зимнего болотца, а у Ивана в ушах звенел бабкин голос: «Смотрите, в трясине не завязните».

Тогда он не обратил внимания на эти слова. А зря. Не пришлось бы в грязи валяться и столько времени терять. Но кто мог подумать, что незамерзшее болото в 30-ти градусный мороз — реальность. Кстати, откуда бабка-то про него знала?..

— Подъем, — скомандовал Шкода, — замерзнем тут на болоте.

Промокшая до нитки одежда неприятно прилипала к телу, в ботинках — сырость, от чего пальцы на ногах уже одеревенели.

— Надо двигаться дальше, — сказал он мягче, скорее себе, чем товарищам. — Там просушимся.

И, не дожидаясь ответа, сам поднялся. Сколько же шагов он прошел, прежде чем Афросий начал тонуть? Он подошел к чахлох осинке, зябко кутавшийся в его шарф, подхватил из травы Антонову куртку и бросил ее ему:

— Подъем, я сказал!

Афросий послушно приподнялся на локтях, но дальше двинуться не мог — легкие передавило словно железные обручи бочку.

«Сколько шагов? — стучало в висках. Последнее, что он помнит, это триста девяносто восемь шагов, — но это было раньше. Где?»

Он оглянулся. Стараясь двигаться точно по своим следам, чтобы снова не сбиться, он стал возвращаться назад, к тому месту, которое он помнил и было триста девяносто восьмым шагом.

Палка там валялась на земле, с почками. Он еще удивился — январь, а в лесу почки на деревьях созревают. И это был триста девяносто восьмой шаг.

Он прошел еще несколько шагов. За ним наблюдали Афросий и Ключник.

Афросий все еще тяжело дышал, иногда сплевывая куски грязи со слюной. Антон пытался очистить одежду. Он вырвал пучок сухой травы и вытирал им свитер и джинсы. Конечно, дорогая одежда была безнадежно испорчена, но, по крайней мере, стала суше и уже не липла к телу.

Афросий повернулся к нему. Внимательно на него посмотрев, протянул руку:

— Спасибо…

— Да ладно, в общем-то не зачем, — Антон закрыл глаза и подставил лицо слабым солнечным лучам.

— Не скажи, — Афросий был явно настроен пооткровенничать, — у нас многие ребята просто прошли бы мимо…

— «У вас» — это где? — говорить на эту тему не особо хотелось, но Илья так многозначительно молчал.

— Ну, в нашей партии…

— У вас что, и партия есть? — заинтересовался Антон.

— Конечно, — Афросий даже порозовел от удовольствия, — наша цель — возродить Рейх!

Антон невольно открыл глаза. Тусклые лучи пробивались сквозь черные ветки, воздух вонял болотом.

— Зачем?

— Как «зачем»?! — Афросий громко шмыгнул. — Пора кончать этот беспредел! Править должны лучшие!

Антон с издевкой глянул на него:

— Это ты, что ль?

— А хоть бы! — грязное лицо Ильи сияло. — Революция, война — это же такие бабки! Можно отжать у толстосумов их барыши, и тебе за это ничего не будет, прикинь! Потому как они — ничто, а ты — все! И заживешь нормально.

— А они как?

— Кто? — не понял Афросий и перестал улыбаться.

— Ну, толстосумы эти? Они, небось, против будут?

— А-а, — Афросий криво усмехнулся, — кто против — тех к ногтю, как гниду поганую! Или пусть пашут, рабы…

Ключник пожал плечами.

— И меня тоже? — Афросий замер. — Чего вылупился? Меня тоже — к ногтю?

— Тох, ты чего?

Антон резко встал:

— Я ведь тоже в некоторой степени толстосум, в машине которого ты, правда, хоть и идейный революционер, но дрых на заднем сидении. И сейчас я тебя из болота вытащил. А вот, прикинь, меня бы не было, уже кто-нибудь до тебя к ногтю, — он сделал характерный щелчок, и хрипло, шепотом добавил, — и утоп бы ты уже, сдох бы в вонючей жиже!

Афросий медленно встал, сплюнул под ноги:

— Если против пойдешь — к ногтю!

— Эй, парни! Вы там чего? — Это Шкода оглянулся, наконец. — Прекратите базарить! — скомандовал он им. — За мной!

И он так же сосредоточенно двинулся дальше. Шкода и Афросий тяжело двинулись за ним.

Афросий теперь старался идти след-в-след. Без утонувшей в болоте дубленки, ежился от холода, иногда подпрыгивая на месте, чтобы согреться.

Только чем дальше в лес они уходили, тем больше зима переставала походить на зиму: то тут, то там на ветках зеленели набухшие почки, а через несколько десятком метров на некоторых деревцах показались и первые нежно — смолистые и ароматные листики.

Воздух становился все более теплым, пахло влажной землей, почками, подгнившими ветками, которыми как ковром была устлана вся земля.

Через несколько минут вся троица вышла, вернее, вывалилась, на круглую, как блюдце, поляну, поросшую сухой травой и бурьяном.

Шкода прошел ровно в центр поляны и, задрав голову, посмотрел в голубое, по-весеннему яркое небо.

«Странно это все-таки. Как в сказке про двенадцать месяцев», — подумалось ему. Да и товарищи его примерно то же подмечали, да только помалкивали: Афросий все пыхтел, а Ключник вообще сегодня какой-то молчаливый.

Афросий, лишь только вышли на поляну, рухнул на землю, и, облокотившись спиной на одну из черных, будто обожженных, сосен, росших по ее краю, стянул с себя грязные, насквозь промокшие сапоги.

— Сдохнуть можно, — ворчал он, тяжело дыша.

Ключник подошел к Шкоде и тоже посмотрел на небо.

— Тебя ничего не удивляет? — вдруг спросил его тот.

Ключник хмыкнул. Удивляет ли? Да у него уже крыша едет от всего происходящего. Но вместо ответа спросил:

— А что?

— Весна посреди зимы, почки набухают, листья прорезываются. А птиц нет…

И, правда, Антон только сейчас заметил — вокруг ни одной птицы. Ни на поляне, ни около. И птичьего щебетания не слышно.

Да что там говорить. Последний раз какое-либо животное они встречали около тропинки.

Видимо, Шкода думал о том же:

— Старуха приказала считать шаги. Тысяча сто семьдесят шесть шагов от того дома, шестьсот шестьдесят от тропинки. Птиц я слышал, пока шли по тропинке к лесу, и еще шагов тридцать после… Белка попалась где-то там же. И все… Словно мертвый лес.

Он помолчал, вглядываясь в высокую синеву небес. К ним подошел Афросий.

— А здесь, послушай, — он прошептал. — Тишина…

Афросий не был мистически настроен, он замерз, проголодался, натер ноги, потерял новую дубленку, и теперь готов был убить на месте любого, кто будет мешать ему побыстрее расквитаться с мамашей и ее дурехой — дочкой, из-за которых он и попал во все эти неприятности.

— Ну и фиг с ними, с птицами! Мы на них, что ли любоваться пришли? Чего тормозим, парни?

— Ты послушай, тишина какая, — остановил его Ключник.

— Да начхать! — заорал Афросий. — Давайте еще цветочки пособираем, подснежники или как их там!!! Начхать я хотел на вашу лирику. Забираем у девчонки посох и по домам!.. Хотя вы можете и дальше наслаждаться красотами природы, — язвительно добавил он. — Куда там дальше, Иван?

Тот достал из внутреннего кармана зеркальце. Афросий хотел было запротестовать, но сник под тяжелым взглядом Шкоды.

Он положил зеркальце на левую ладонь.

— Значит так. Теперь мы должны одновременно посмотреть в это зеркальце.

— Да ё-ё-моё, — утробно выдохнул Афросий, начиная звереть. — А губную помаду ты взял?

Но Шкода не обратил на него внимания.

— Ты заткнешься сегодня или нет? — вместо него отозвался Антон. — Не хочешь, не смотри.

Антон прикрыл правой рукой поверхность зеркала, прошептал:

— Все трое пришли, трое и уйдем! Бабка так сказала. Так что, на счет «три», если никто здесь сдохнуть не хочет. Раз… два… ТРИ!!!

Все трое бросили короткий взгляд в центр ладони, на которой лежало зеркальце с неровными краями. На миг они увидели светло голубые, почти белесые, выцветшие, глаза, потом поверхность зеркала помутнела, словно туманом подернулась.

Туман клубился, переливался, потом стал темнеть, пока не почернел дочерна. Запахло тлеющим деревом или костром. А когда дым растаял, в зеркальце снова отразилось ясное небо.

Шкода взял правой рукой зеркальце — на левой, под зеркальцем, остался отпечаток сажи. И кровь из маленькой, но глубокой раны, тонкой струйкой стекала на запястье.

— И че это было? — не унимался Афросий.

Хотел было еще что-то сказать, но осекся: они стояли на той же круглой как блюдце поляне, только посреди залитого солнцем леса с яркой, зеленой растительностью, буйной как в середине лета. На краю поляны, там, где только что росли черные сосны, шумели на ветру кусты малины с яркими ароматными ягодами.

Щебетали птицы. Сорока перелетала с дерева на дерево, вереща что-то на своем сорочьем языке. Любопытная белка подбежала прямо к их ногам, посидела на задних лапках, принюхиваясь, да и была такова.

— Вот тебе и раз-два-три, — прошептал Ключник.

Ему уже было жарко в теплом свитере, а от еще мокрой джинсы белыми струйками поднимался пар.

— Мы где это? — смог наконец выговорить Афросий, обращаясь ни к кому конкретно.

Но Шкода, спроси он у него, и не ответил бы, так как сам не знал.

— И куда нам теперь? — это уже Ключник захотел конкретики.

— Старуха сказала, что потом прямо девятьсот девяносто девять шагов до тропинки…

— А где оно, «прямо»? — не понял Афросий. — А что там за глаз в зеркальце был? Или вы не видели?

— Видели, видели, — отмахнулся Шкода, хотя он бы предпочел, чтобы это было неправдой. — Похоже на старуху Ирмину…

— О, даешь! — Афросий вытаращил на него глаза, и постучал пальцем себе по лбу. — Ты, что, совсем тю-тю? Где старуха и где мы? Как бы она в зеркальце этом могла оказаться?

— Вот и я думаю — как… — задумчиво добавил Шкода.

Он оглянулся по сторонам, указал рукой на следы в траве:

— Глядите, а следы-то наши остались…

Афросий где стоял, там и сел.

— Если мы пришли отсюда, — Шкода указал на цепочку следов, — значит, «прямо» — это сюда, — он указал в противоположном направлении. — Итак, девятьсот девяносто девять шагов…

И не говоря больше ни слова, двинулся к краю поляны, продолжая вслух считать шаги.

Афросий, все еще оглядываясь по сторонам, потопал за ним. Его грязная рубашка источала неприятный запах смеси болота и человеческого пота.

И вскоре все трое исчезли за пределами круглой полянки.