Ребята увидев, как вращающиеся вокруг Кати разноцветные огоньки стали материализовываться, приобретая твердость, в полном недоумении придвинулись к ней ближе. Ярушка протянула руку к плавающим искрам, и легонько, одним пальцем, толкнула одну из них.

Искра от прикосновения качнулась и вернулась на свою прежнюю орбиту.

— Да это же самоцветные камни! — воскликнула Ярослава. Она посмотрела на кольцо, подаренное Енисеей и Олебом, потом на ребят. — Это вы кольцо так настроили?

— Нет, — ребята одновременно покачали головой.

— А что это такое тогда? — вздохнула Енисея.

— Ой, ребятки, — отозвалась Ярушка, — наша Катя все больше меня удивляет, — она понизила голос до шепота. — Сдается мне, у нее способностей к волхованию больше, чем у нас с вами вместе взятых.

А Катя, тем временем, погружалась во все более и более глубокий сон.

Только сон ли это был?

Вначале она видела ребят, как бы сквозь пелену или если бы она смотрела кино на пленке плохого качества. Потом картинка сменилась. Сквозь угольно-черный пепел проявилась фигура Ирмины, Шкоды и Афросия с Антоном. Шкода нес ее, Катю на руках, как тряпичную куклу. Громила за шиворот волок упирающегося и что-то кричащего Антона. Потом увидела себя на каменном полу, и рядом — склонившегося Афросия. Тот держал ее за запястье, проверял пульс. Шкода казался недоволен.

— Да жива она, щас очухается, — оправдывался Афросий.

Тут от стены отделилась тень. Антон. Сердце екнуло, оборвавшись и бросившись в ноги.

По-прежнему спокойный, слегка взъерошенный. Сердце опять предательски оборвалось: она все еще верила, что есть какие-то неизвестные ей обстоятельства, которые полностью объясняют его предательство.

Хотя… какие оправдания могут быть у предательства? В это время Антон, помявшись за спиной Афросия, и, видимо, услышав, что она сейчас «очухается», молча вышел из зала, плотно прикрыв за собой низенькую полукруглую дверь.

Душа сжалась в маленький комочек и замерла, словно оледенела. Разум застыл на мгновение, но, потеряв последнюю надежду, больше доводов в защиту Антона не выдвигал. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит: трус и предатель.

Все.

Точка.

Катя повела плечами, стараясь как можно быстрее избавиться от неприятного чувства брезгливости. Душа глухо молчала.

А зал погрузился во мрак. Катя только успела запомнить, где находится дверь, через которую вышел Антон.

Вокруг нее медленно начали вращаться разноцветные огоньки.

Она их заинтересованно разглядывала, ведь смотреть больше было не на что — только пустота и темнота. В ладони камень из шкатулки, мерцающий разными цветами, то он становился алым, то васильково синим, то изумрудно-зеленым, то белым.

Легкий толчок. Пространство вокруг дернулось и застыло на мгновение. Хлопок и сильный ветер, порывом ворвавшийся в подвал, на миг перехватил дыхание, и стих.

В этот момент она почувствовала, что помещение изменилось, оно перестало быть пустым и заброшенным. А сама она словно потеряла тело. Оказалась бесплотным духом. Влекомая неведомой ей силой, Катя вырвалась из подвала, помчалась по широкому и пустынному коридору, освещенному гранеными светозарами, проскользнула по узкой винтовой лестнице, вылетела на верхнюю анфиладу, открытую зимнему студеному ветру и холодному солнцу.

Странное ощущение возникло у нее.

Будто вернулась она домой.

И узор на стене — знакомый. И выщербленные перила — родные. И ветер — любимый. Она выглянула в окно.

Серебряным покрывалом сковала зима всю округу, насколько хватало глаз. Сосны величаво поскрипывали заснеженными кронами, перешептываясь. У их корней боязливо жались пушистые елочки, в богатых снежных шубах.

За небольшим сосновым бором вилась узкой лентой закованная в лед река. Дальше — насколько хватало глаз — бескрайняя равнина, уходящая в пепельно-синее небо.

Она знала это место. Этот изгиб реки. Этот лес.

Это Александрия. И это — когда-то, когда время сметет последние краски жизни из этих стен, станет заповедником под Красноярском.

За спиной послышался детский заливистый смех. Катя вздрогнула.

В анфиладе появилась девочка в длинной, до земли, бархатной шубке василькового цвета, подбитой белоснежным мехом, и такого же цвета шапочке. Светло-русые коротенькие косички растрепались, и торчали пушистой бахромой. Девочка раскраснелась, заливисто хохотала, убегая от кого-то, пока не видимого Кате, и ее бойкие ножки с шумом топали по замерзшему камню.

— Доченька, — услышала Катя знакомый голос и онемела, — не упади!

— Да что с ней станется, егозой! — отозвалась девочка лет десяти, прямая как жердь, с длинной гладкой косой, шедшая рядом.

Катя как зачарованная смотрела на вышедшую из-за поворота молодую женщину. Светло-русые волосы, нежный овал лица, высокий лоб, нос прямой, чуть пухлые губы, большие ярко-синие глаза цвета байкальского льда, даже махонькая бежевая родинка над губой — все было знакомо.

Ее мама, Мирослава Мирошкина. А рядом…сестра.

— Мама, скорей бы! — верещала девочка, подпрыгивая и крутясь на одном месте. Молодая женщина подхватила ее и с наслаждением уткнулась в плечо ребенка.

— Ты ж моя кровинка, потерпи, скоро уже, — шептала женщина, обнимая и целуя дочь в пухлые румяные щечки. Не спуская с рук младшей дочери, Мирослава обняла за плечи старшую, прижала к себе.

Сердце у Кати бешено стучало.

Она уже знала, ЧТО будет дальше: этот сон преследовал ее, сколько она себя помнит.

Через мгновение из-за поворота появилась фигура высокого мужчины с рыжеватой бородой тонким клинышком. Уверенная, властная походка. Он быстро шагал, почти бежал к ним и широко улыбался. Пронзительно — синие глаза горели счастьем.

— Папа! Папа! — завизжала младшая, и, высвободившись из материнских рук, бросилась к отцу.

Тот ее подхватил, поднял высоко-высоко и закружил.

— А вот и папа приехал! — радовался мужчина.

Старшая порывисто обняла отца, прижалась к нему.

— Все хорошо? — с тревогой спросила Мирослава, подходя ближе.

Он обнял жену за плечи, ласково поцеловал в губы:

— А то как же.

Дочки ластились к нему и счастливо улыбались. Мама тоже положила голову на плечо рыжеволосому, облегченно вздохнула:

— Волновалась я. Девочки извелись совсем.

— А зря, — и он погладил ее по спине.

Катя, онемевшая, еле живая от потрясения, стояла и смотрела на эту счастливую семью. На ЕЕ семью.

Она готова была поклясться, что помнит откуда-то и шубку, ее мягкий мех, а красивым узором, вышитым на рукавах, она частенько любовалась перед сном.

Кольцо на руке больно сжалось, вернув ее к действительности. Одновременно она почувствовала до ломоты в костях мороз, и студеный ветер. Дрожа как осиновый лист, Катя посмотрела на кольцо: камни стали бесцветными, почти серыми. От неожиданности она вскрикнула, и готова была поклясться, что мама вздрогнула и на миг их глаза встретились.

Пространство вокруг Кати сжалось, выдавливая в настоящее. На прощание она последний раз взглянула на счастливую себя, на молодую маму, на почти забытого отца. В одно мгновение она снова оказалась в темной комнате, заваленной тюками с тканями, в ее руке мелькнул алый камень, который горел огнем, освещая ее обратный путь, и исчез.