Девочки миновали городские вороты, выйдя следом за груженым обозом того самого мужичка, чья телега перегородила дорогу.

— Ей, Яруш, подвезти, может? — крикнул он ей.

— Не, спасибо, дядь Кондрат, нам тут недалече, через Струйку, до опушки мы.

Кондрат помрачнел:

— А-а-а, ясно, — протянул с пониманием, — к бабушке торопишься, кроду жечь…

Ярослава кивнула. Кондратий печально кивнул:

— А мы, вишь, едем, — он помолчал, задумчиво поглаживая бороду, — Один я остался, Яруш. Матрена моя померла зимой, как Ростислава нашего убило в бою. Вот, хоть, внучат поднять бы, людей из них вырастить. Чтоб джунгар проклятых, что сиротами их сделали, перебить всех.

Ярослава молчала, медленно шагая рядом с телегой.

— А что, далече едете?

Дед Кондрат невесело хмыкнул:

— Щас до Тюмени. Там родня Матренина, к себе зовут, — он глянул на Ярушку, — Ты, Яруш, за домом нашим тож приглядывай, да?

— Вернетесь?

— Да, может, и вернемся…

Ярослава и Катя свернули с дороги, двинулись по тропинке в сторону леса.

Там, Катя видела уже отсюда, собралось много народа.

— А что там?

Ярушка, еще сумрачная после разговора с дедом Кондратом, посмотрела вдаль:

— Кроду сейчас жечь будут.

— А это что?

— Увидишь…

Они миновали неглубокую речку Струйку, подошли ближе.

На окраине леса, за линией черной, свежевскопанной земли, уже возвышался широкий помост, сложенный из бревен, сена и коры. На помосте, плотно укутанные в белый саван, лежали несколько мужчин.

По одному, поднимаясь к каждому из них на помост, подходили люди: женщины, мужчины, старики, — подносили цветы, целовали в лоб и медленно спускались с помоста.

— Кто это?

Ярослава сорвала несколько цветов, собрала в букет:

— Аким, Никанор, Перебей, Коловрат. Все четверо погибли в стычке с джунгарами — на прорыв пошли, ниже по течению. А наши споймали их отряд, бой приняли. Да вот, не все уцелели, — она указала на худенькую старушку в красной одежде, руководившую процессией. — Вон и бабушка моя, — она серьезно взглянула на Катю. — Ты постой тут, ладно? Нам лишние вопросы сейчас не надобны, верно?

И пошла в сторону помостов, а Катя присела на разогретый камень.

Она знала этот обряд.

Помост посреди круга — крода. Ее складывали из бревен, переложенных корой, сухой травой и соломой. Как день к ночи клониться начнет, ее подожгут, чтобы уходящее за горизонт солнце, забрало дух их брата, мужа или отца. Там его встретит родня, проведет куда надо. И погибший воин будет защищать свою землю и свою семью. Только уже с той, с другой стороны.

Она видела, как Ярослава взошла на помост, положила цветы каждому из погибших воинов, легко сбежала с помоста, подошла к бабушке, встала с ней рядом.

Теплый ветер вместе с горьковатым запахом полыни донес зычный голос пожилой ведуньи:

— Отправляется Аким к Роду своему! — и подожгла один край кроды. — Отправляется Никанор к Роду своему! — и подожгла другой край кроды.

Яркий огонь, хватаясь за солому, загудел.

— Отправляется Перебей к Роду своему! Отправляется Коловрат к Роду своему! Прими, Сварог, братьев наших, проведи, вечномолодая Мара, их в мир Правный.

Огонь деловито занимался, поднимаясь все выше, цепляясь за бревна, перекидывая пламенные языки ярус за ярусом, пока не подобрался укутанным в саван телам. Перед ними замер на мгновение, как живой, преклонил колени, обвил тонкими руками — змеями, обнял, словно родных. И через минуту уже укрыл оранжево — алым одеялом.

Люди вышли за круг, взялись за руки, потянули хоровод. В начале медленно напевая слова, затем ускоряясь. Катя видела, как мелькает, подпрыгивая, Ярушкина коса с голубой лентой, да возносится к краснеющему небу темный дым кроды.

Сердце Кати тоскливо сжалось: ей вспомнился такой же костер, только в разы больший, собранный по погибшему близкому ей человеку.

Память напряглась, выхватывая из прошлого обрывки воспоминаний.

Крутая лестница. Укутанный белым погребальным саваном мужчина. Она наклоняется, целует восковой лоб, ей больно и она плачет. Рядом чья-то твердая рука ведет ее вниз, с лестницы. Она поднимает глаза и видит огромный корабль, ладью, словно сошедшую с иллюстраций сказки про Садко. И огонь так же почтительно взбирается по доскам. Оставляя лишь память о том человеке, с узким восковым лицом и шрамом через правую щеку.

Отчего так больно?

Кто он ей?

Воспоминание, полыхнувшее острым лезвием, заставило застонать: в той кроде был ее дед. И звали его Любомир.

* * *

Вернулись поздно.

Всю обратную дорогу от полыхающей кроды до дома, шли молча, слушая писк комаров да разномастное кваканье лягушек. Короткие сибирские сумерки уже сверкали синевой, а сверчки спели не одну песню, когда они, наконец, переступили порог дома Ярушкиной бабушки.

Катя, вытянув от любопытства шею, заглядывала через покатое плечо пожилой женщины: стоило ей только потянуться к двери в дом, как тот, словно ожил — внутри что-то скрипнуло, заклокотало, проем молодцевато расширился, пропуская внутрь хозяйку. В щель открывающейся двери Катя видела, как внутреннее пространство раздвигается, и вот остающийся простой деревянной избой дом внутри преобразился в просторный терем внутри.

Девочка ахнула, заметив, как полыхнула огнем затопленная сама собой печь, украшенная яркими, солнечными, изразцами, а большой дубовый стол по-солдатски подравнялся по стойке «смирно», пихнув в бок замешкавшуюся лавку.

Ярушкина бабушка, искоса поглядывая на незнакомую девочку, кивнула в сторону открывшегося перехода:

— Наверх пойдем, — тихо скомандовала, и проворно направилась через галерею.

В это же мгновение над ее головой с легким щелчком возник и торжественно поплыл впереди, освещая им дорогу, изумрудно-белый шар света.

Войдя в комнату Ярушки, старушка села во главе стола, уперлась острыми локтями в темную поверхность:

— Сказывайте.

Катя осторожно присела на край лавки. Ярослава — рядом с ней. Толкнула легонько в бок:

— Сказывай.

Катя выдохнула.

— У меня мама пропала, — решила она начать с главного. — Растаяла прямо посреди комнаты.

И она, в начале медленно, тяжело припоминая подробности произошедшего — и про кошку-Могиню в окне, и про шкатулку, и про трех грабителей, — пока не выпалила как скороговорку:

— Я от этого зверя бросилась, лампа стала гореть ярче у одной двери, я ее толкнула, что было сил, и оказалась здесь, в этой самой комнате.

Голос предательски дрогнул, и она заревела:

— Я заблудилась, понимаете? Я теперь не знаю, как мне домой вернуться, как мне маму найти!..

Ярушкина бабушка задумчиво уставилась в стол. Комната медленно открылась, в нее проскользнула молодая женщина, с девчонкой на руках:

— Ах, вот вы где! — воскликнула. — А мы с Марьюшкой обыскались вас.

Женщина заметила незнакомую ей девочку, с красными от слез глазами, торопливо вытиравшую их рукавом, напряжение, царившее за столом:

— Что это вы тут?

Бабушка кивнула ей приветливо, улыбнулась:

— Садись, Ефросинья, разговор сейчас будет, — и она внимательно посмотрела на гостью. — А теперь все в подробностях сказывай: матушка твоя как утренний туман рассеялась, али зорькой утренней?

Катя с трудом могла представить как тает вечерняя зорька:

— Как утренний туман, — предположила она и пояснила: — Только туман просто тает, а мама светилась, и будто в свет превратилась. Как облако.

— Значит, как зорька вечерняя, — задумчиво хмыкнула старушка, — сказывай дальше. Теперь про посох сказывай.

Катя подробно описала посох, каким увидела его на рисунке.

Старушка скривилась:

— Не Велесов посох начертан был. Что угодно, да токмо не он: на ем цепочкой тонюхонькой знаки начертаны тайные, а никаких кустов вокруг быть и не могло. Дальше говори: коридор опиши.

А сама встала, подошла к сундуку, из которого вывалилась Катя несколько часов назад. Сокрушенно поцокала языком на выломанный замок, осторожно заглянула внутрь, прислушалась.

Катя тем временем, иногда вытягивая шею и заглядывая под локоть Ярушкиной бабушке, послушно описывала коридор внутри шкатулки, многочисленные двери.

В конце рассказа аккуратно положила на стол шкатулку. Медленно, дрожащими пальцами, разложила перед хозяевами моток ярко-красный ниток со штопальной иглой и камень.

Искоса она глянула на старушку: вдруг, как и те трое бандитов, она не видит шкатулку. Но — нет. По удивленному взгляду цепких, совсем не старушечьих глаз, ясно — все видит, и, кажется, узнает.

Ярушкина бабушка задумчиво смотрела на шкатулку.

Все молчала и молчала. Думала. Катя ждала.

Тут старушка глянула на Ярославу, да так, что та аж подскочила со скамьи, будто ее кипятком ошпарили.

— А ну-ка, внучка, затвори-ка ставенки, да закрой так, чтоб ни одна живая душа не увидала — не услышала. Посмотрю заодно, чему тебя Стар научил…

При этих словах Ярушка изменилась, приосанилась, повзрослела.

Она вскочила на лавку, повернулась к окну и начала что-то тихо шептать, а руки у нее словно птицы то взлетали вверх, то замирали, то падали камнем вниз. То волной шли вдоль горизонта.

Катя прислушалась.

— Приди морок темный, — шептала Ярослава, — приходи на помощь в час вечерний, закрой — занавесь окна туманом, затвори ставни полуночью, унеси прочь голоса да звуки, да спрячь до поры до времени под тяжел камень на дне моря-окияна.

Катя внезапно почувствовала, что пространство вокруг уплотнилось и ожило.

Яркие цвета стали смазываться и таять, а звуки, еще доносившиеся с соседских дворов, потеряли четкость. И пока Ярушка говорила, повторяя раз за разом одни и те же слова, из пальцев ее тек тонкими струйками серый дымок и застилал окно, словно занавесом, медленно полз по стенам светелки, карабкался к потолку и устилал ковром дощатый пол.

И чем дольше девочка нашептывала те слова, тем плотнее становился серый дымок, постепенно сгущаясь, уплотняясь. Изумрудно — белый шар, моргнув, потускнел и погас.

В светелке стало тихо и темно как в беззвездную ночь: Катя слышала лишь биение своего сердца и шелест неровного дыхания.

Но уже через мгновение она почувствовала рядом с собой движение. Это старушка повела рукой, и на столе появилась толстая восковая свеча. Повела рукой еще раз, несмелый огонек сверкнул на фитильке.

Свет от свечи небольшим кружком лег на стол, мягко освещая лица собравшихся женщин.

Катя с ужасом огляделась вокруг. Комната преобразилась. За их спинами стеной клубилась мгла. Темный туман плотным и живым покрывалом струился по стенам, сделав невидимыми дверь и окно, тонким шелковым ковром застилал пол. Он клубился, переливался всеми оттенками серого, местами становясь белым как пепел, а местами угольно-черным. Казалось, этот колдовской туман съел все цвета и звуки, оставляя лишь обезличенный серый.

— Ну что ж, внучка, знатная работа, — казалось, старуха была удовлетворена тем, что наделала внучка. — Теперича слова мои ни явьм, ни навьим ушам не доступны будут.

Катя переводила взгляд с появившейся из воздуха свечи на серый сумрак вокруг, ошалело раскрыв рот:

— Вы, что, колдуньи?

— Э-нет, внучка, — улыбнулась старушка и любовно посмотрела на Ярославу. — Колдуньей у нас Ярушка будет, как вырастет да выучится. А я просто ведьма, — она многозначительно подняла вверх крючковатый палец. — Могиней меня величают.

При этих словах Катя ахнула.