Сегодня во взрослую жизнь вступает все больше молодых сограждан, для которых словосочетания «либерализация цен», «дикая приватизация» или «августовский дефолт» так же туманны, как «сталинский террор», «брежневский застой» или «горбачевская перестройка». Пройдет еще немного времени, и экономическая история страны будет переписана, цифры и факты – превратно истолкованы, а альтернативные свидетельства – расцениваться (и уже расцениваются, говорю это на собственном опыте) как оскорбление или клевета. И все же молодежь должна знать правду о тех временах. Хотя бы в память о миллионах жертв – погибших в результате суицидов, насильственных преступлений, отсутствия медицинской помощи, сгинувших на чужбине или попросту не родившихся.

С некоторых пор высшие государственные деятели страны взяли моду лицемерно обвинять во всех смертных грехах лихие 90-е. Поначалу казалось, что вслед за пафосной риторикой будет дана соответствующая оценка действиям многих статусных персонажей той эпохи. Но риторика предсказуемо оказалась пустопорожней болтовней. Многие из действующих лиц тех времен по-прежнему пребывают на командных политических, экономических или образовательных высотах, периодически поучая незрелый российский люд премудростям рыночного бытия. А те, кто когда-то вылетел из обоймы, спят и видят, как бы им взять реванш, вернуться и вновь ощутить сладость властного наркотика.

В публичном поведении многих российских политических деятелей, отягощенных шлейфом недавних преступлений против народа, зримо доминирует инстинкт социального самосохранения. Используется весь известный инструментарий – от создания условий для несменяемости власти и формирования положительного публичного имиджа до сокрытия украденных капиталов в потаенных финансовых уголках мира. Не остается невостребованным и мифотворчество: «Когда действительность не соответствует нашему желанию, мы изобретаем миф, который служит затем своего рода мостом между теми фактами, которые невозможно игнорировать, и теми выводами, к которым мы стремимся».

В одной главе книги невозможно не то чтобы развеять исторический сумрак, но даже представить относительно полный список того вранья, которым нас закармливали все предыдущие годы. Да и нужно ли это – составлять очередную хрестоматию, когда данной тематике и так посвящены многие тысячи работ?

Однако развенчать хотя бы некоторые мифы об ушедшей эпохе необходимо для того чтобы, во-первых, привить молодежи навык объективного ретроспективного анализа, а во-вторых, понять «изучая предков, мы узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться, механическими куклами, которые не родятся, а делаются, не умирают по законам природы, жизни, а ломаются по чьему-то детскому капризу».

Эта глава посвящается нашим детям.

 

Гайдаровская «шоковая терапия»

В мировой экономической литературе существует множество толкований термина «рынок». Мне наиболее близко хайековское понимание рынка как «рассеянного знания», рассмотренного через призму альтернативы: «Знание в данном смысле – это нечто большее, чем то, что обычно описывается как умения, это то знание альтернативных возможностей действия, которое человек непосредственно не пускает в дело». Рынок я определяю как способ хозяйственного взаимодействия общества или средство социальной коммуникации для удовлетворения материальных потребностей.

Для облегчения понимания уместно сравнить рыночную систему с социальными сетями, также являющимися средством социальной коммуникации. Через это сравнение становится очевидным, что одномоментно перевести общественное взаимодействие со старых на новые рельсы невозможно – даже наиболее «продвинутые» социальные сети обкатывались на локальных площадках.

Как осуществляется взаимодействие в современных социальных сетях? Через поиск индивидуумов, предметов, географических местностей, групп по интересам и прочим идентификационным признакам. По сути, с использованием «невидимой руки», только не рынка, а Интернета (не будем забывать о ключевой роли администратора, в случае с рынком – государства). Цель социальной коммуникации в обоих случаях идентична – потребление. Разница в том, что рыночное взаимодействие предполагает материальное потребление, а сетевое – информационно-развлекательное.

Любая информационная система полна искажений, напрасных ожиданий и последующих разочарований. Рынок как способ общественного взаимодействия, скрепляющий воедино рассеянное знание, также несет в себе множество информационных (ресурсных, потребительских, ценовых) деформаций и перекосов. Советская административно-командная система с ее государственной собственностью на средства и факторы производства, директивными ценами и централизованным планированием (всеохватная государственная «социальная сеть») формировалась как способ минимизации этих издержек, что столетие назад кое-кому представлялось оправданным. Однако, как показала последующая практика, отсутствие рамочных механизмов привело к зарегулированию всего и вся, вплоть до требующихся потребительскому сектору ниток.

На протяжении тысячелетий рыночными коммуникационными площадками служили базары, ярмарки, стоянки караванов, позднее – формализованные биржи или нелегальные толкучки. В России перед 1992 г. устоявшегося, развитого коммуникационного рыночного института не было и в помине (многие коммерсанты той поры помнят, что рыночное взаимодействие в те времена осуществлялось, в частности, посредством ежевечерних многочасовых телефонных звонков одних посредников другим с «предложениями» о купле-продаже умопомрачительных партий автомобилей, самолетов или бытовой техники). Со 2 января 1992 г., сразу после старта «рыночных преобразований», российская экономика, столкнувшаяся с мгновенным упразднением прежних хозяйственных снабженческо-сбытовых связей, дефицитом квалифицированных кадров, отсутствием навыков хозяйствования оказалась в состоянии коллапса. Понимали ли это в правительстве? Безусловно, однако целью действий «младореформаторов» были отнюдь не рыночные реформы. К тому же выбор у них был.

Альтернатива называлась «Китай», где с 1978 г. поступательно шли экономические изменения: та же реформа цен проводилась без сопутствующего резкого ухудшения социального самочувствия. В подтверждение сравним среднегодовые показатели роста потребительских цен в первое десятилетие преобразований: в Китае в 1980–1990 гг. среднегодовая инфляция составила 7,0 %, в России в 1991–2000 гг. – 276,2 %. Только за один 1992 г. (реформы в Китае длились уже 14 лет) инфляция в России выросла в 16,2 раза.

Реформа цен в Китае начиналась так. В 1978 г. нескольким государственным предприятиям провинции Сычуань было разрешено реализовывать продукцию, выпущенную сверх государственного заказа, по договорным ценам, а на вырученные средства приобретать сырье вне системы государственного планирования и распределения. Через несколько лет эксперимент был признан удачным, и опыт распространился на все китайские предприятия.

В середине 80-х стало очевидно, что разрыв между договорными (рыночными) и контролируемыми ценами на основные продукты промежуточного и конечного потребления (в 1978 г. в Китае более 90 % всех цен контролировалось государством) измеряется кратно: например, рыночные цены на сталь в три раза превышали директивные. Если бы в Китае государственное ценообразование было отменено единовременно, как это произошло в 1992 г. в России, ценовой шок был бы сопоставим с российским. В 1988 г. руководство Китая решилось «поэкспериментировать» и на короткий период отпустило промышленные и розничные цены. Результатами стали паническая скупка населением потребительских товаров и коллапс банковского кредитования. В итоге даже в 1997 г., через 20 лет после начала реформ, государство контролировало 11,9 % цен.

Знали ли об этом в советском, а после – в российском правительстве? Безусловно: дипломатия, аналитика и разведка в те годы функционировали исправно. Выходит, цели у «мальчиков в розовых штанишках» были иными, отличными от скорейшего восстановления экономики России? Взгляд из середины второго десятилетия нового века позволяет ответить на этот вопрос утвердительно.

По соседству с Россией была Польша, где «шоковая терапия» случилась еще в 80-е. Польский опыт во всем мире был признан провальным, по пути поляков не пошла ни одна страна бывшего «социалистического лагеря». Ни одна, кроме России, где «завлабы», будучи не в силах справиться с общественными и социально-экономическими проблемами, поступили радикально – ввергли страну в хаос.

Отличительными чертами польских «реформ» были:

• либерализация цен (более 90 % цен разом отпустили в свободное плавание), повышение регулируемых цен на энергоносители, лекарства, ЖКХ, девальвация польского злотого, введение ограниченной конвертируемости национальной валюты, разгосударствление внешней торговли;

• ликвидация бюджетного дефицита (отказ от индексаций заработных плат, введение прогрессивного налогообложения доходов граждан и уравнительного налога на заработную плату, отказ от большинства налоговых льгот, ограничение дотаций на продукты питания, сырье, энергоносители);

• ужесточение монетарной политики (сокращение денежной эмиссии, повышение процентных ставок по кредитам, отказ от льготного кредитования).

Нужно ли было повторять катастрофический «польский путь»? Ни в коем случае, хотя бы потому, что экономики России и Польши несопоставимы по структуре и объемам. Производство нефти, нефтепродуктов, природного газа, медикаментов, многих видов продовольствия, сфера ЖКХ в России были целиком в руках государства. Кроме того, в 1991 г. российская экономика была жестко монополизирована, что при отсутствии какой-либо конкуренции делало неконтролируемый рост цен безальтернативным. Что же до либерализации внешней торговли, то эта мера была крайне вредна, так как кратно снижала поступления в бюджет.

Ах да, над потребительским сектором довлел ничем не обеспеченный «денежный навес» в 140 млрд руб.! Очевидно, «демократам» было не с руки возиться с этой проблемой, хотя уже тогда был известен целый арсенал инструментов денежной стерилизации: ужесточение налогообложения; свободное ценообразование на предметы, в те годы считавшиеся роскошью, прежде всего автомобили и высокотехнологичные товары; активизация жилищно-строительных и молодежных жилищных кооперативов, продажа в личную собственность факторов производства (станков, оборудования, грузового транспорта); развитие арендных отношений; обмен сбережений на государственные займы…

Еще один аргумент в защиту «шоковой терапии» звучит так: в 1991 г. продовольствия оставалось на считаные дни, еще чуть-чуть, и страну охватили бы голодные бунты.

Зададим гайдаровцам и их последователям два тупиковых вопроса.

Вопрос первый, логический: если продуктов не было, какая разница, сколько бы стоило то, чего нет? Люди бы все равно пухли от голода.

Вопрос второй, прикладной: как так получилось, что в конце 1991 г. прилавки были пусты, а 2 января 1992 г. волшебным образом наполнились? Неужто таможня трудилась под бой новогодних курантов? А может, продовольствие доставляли авиацией? Ни то ни другое: товарные запасы формировались заранее, и в правительстве об этом наверняка знали.

Еще один момент. Если верить Росстату, в 1991 г. в хозяйствах всех категорий РСФСР было произведено 84 млн т зерна, 34 млн т картофеля, 9 млн т мяса, 49 млн т молока. Для сравнения: в 2011 г. производство аграрной продукции в хозяйствах всех категорий (включая частников) составило: по зерну – 94 млн т, по картофелю – 33 млн т, по мясу – 8 млн т, по молоку – 32 млн т.

Неужели либерализация цен была направлена на борьбу с торговой мафией? Или таким способом «гайдаровцы» пытались выудить из агропромышленного комплекса неучтенные запасы? И в том и в другом случае либералы пошли против собственного народа, в течение первых двух недель 1992 г. погрузившегося во мрак нищеты.

Что нужно было делать? А продразверстка? А репрессивный аппарат? Люди одобрили бы любые действия, лишь бы не оставлять детей караулить место в многочасовых очередях за отрубями. Но ни Борис Ельцин, ни «младореформаторы» были не в состоянии навести элементарный порядок в стране, хотя для этого у них были все условия: от народной поддержки до присягнувших новой власти силовиков.

Незнание азов экономической теории и хозяйственной практики, отсутствие государственного управленческого опыта, выставление русского ментального наследия как «темных и отсталых» пережитков прошлого, слепая вера в либеральные догматы, жажда власти – вот лишь немногие причины, под действием которых некогда великая держава превратилась в груду цивилизационных обломков.

Вот что писал о Гайдаре Александр Солженицын: «Никогда не поставлю Гайдара рядом с Лениным, слишком не тот рост. Но в одном качестве они очень сходны: в том, как фанатик, влекомый только своей призрачной идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берется за скальпель и многократно кромсает тело России».

 

«Дикая приватизация» по Чубайсу

Декларативными задачами приватизации были: на первом этапе (1992–1993 гг.) – создание широкого круга собственников посредством безвозмездной передачи государственной собственности, на втором этапе (1994–1999 гг.) – пополнение доходной части бюджетов и привлечение стратегических инвесторов.

Системная приватизация в России началась в 1992 г. во исполнение ряда законов и постановлений Верховного Совета РФ, а также указов президента РФ Ельцина от 29 декабря 1991 г. «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», от 29 января 1992 г. «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», от 1 июля 1992 г. «Об организационных мерах по преобразованию государственных предприятий, добровольных объединений государственных предприятий в акционерные общества», от 14 августа 1992 г. «О введении в действие системы приватизационных чеков в Российской Федерации».

Значительная часть государственной собственности должна была распределиться среди населения посредством раздачи и последующего вложения приватизационных чеков (ваучеров) номиналом 10 тыс. руб. Сразу скажу, что оценка доли каждого россиянина в совокупных государственных активах была несправедливой, так как основывалась на оценке основных производственных фондов, проведенной еще в начале 80-х. Помимо этого, гиперинфляция 1992 г. обесценила номинал ваучера до цены пальто среднего качества.

Возможность получить госсобственность за гроши привлекла к приватизационным процессам не только обладавших значительными накоплениями «красных директоров» (руководителей предприятий, находившихся на своих постах со времен позднего СССР), озабоченных прежде всего обретением контроля над вверенными активами, но и организованные преступные группировки (ОПГ), перед которыми открылась уникальная возможность эффективно разместить средства общаков. Не отставали и новоявленные «капиталисты»: пользуясь правовой вакханалией, административной поддержкой коррумпированных чиновников и физическим ресурсом «пехоты» ОПГ, они активно вкладывали в приобретение ваучеров легальные и обналиченные денежные средства с последующим обменом на интересующие их государственные активы.

Технология массового отъема ваучеров у обнищавшего населения была такой. Во-первых, объявления «куплю ваучер» (в 1992–1993 гг. «цена» колебалась в пределах 15–20 долл. за штуку) размещались практически во всех газетах того времени. В те годы даже появился специфический вид нелегального бизнеса – скупка ваучеров в людных местах (у станций метро, в подземных переходах, на вокзалах, в аэропортах) с последующей реализацией «оптовых партий» на площадках чрезвычайно расплодившихся в те годы бирж. Во-вторых, ваучеры «доверялись» неискушенным в экономических познаниях населением специализированным чековым фондам, исчезавшим из поля зрения «инвесторов» уже через несколько месяцев после начала работы. В-третьих, приватизационные чеки можно было вложить в конкретные предприятия, но этот путь был доступен в основном самим работникам производств, а также их родственникам и знакомым.

Об итогах «дикого» этапа приватизации сказано немало. Здесь упомянем свидетельство Владимира Полеванова, бывшего главы Администрации Амурской области, в конце 1994 г. на короткий срок назначенного председателем Госкомитета РФ по управлению государственным имуществом: «Подняв документы, я с ужасом обнаружил, что целый ряд крупнейших предприятий ВПК был скуплен иностранцами за бесценок. То есть заводы и КБ, выпускавшие совсекретную продукцию, вышли из-под нашего контроля. Тот же Джонатан Хэй (один из американских советников российского правительства. – Н.К.) с помощью Чубайса купил 30 % акций Московского электронного завода и действовавшего с ним в кооперации НИИ «Графит» – единственного в стране разработчика графитового покрытия для самолетов-невидимок типа «Стелс». После чего Хэй заблокировал заказ военно-космических сил на производство высоких технологий».

Еще одна «неожиданная петелька» (фразеологический оборот Солженицына): 18 января 1995 г., через два месяца после назначения главой Госкомитета, Полеванов подал председателю Правительства РФ Черномырдину докладную записку о творящихся злоупотреблениях. В ней, в частности, упоминается, что 51 % акций промышленного гиганта «Уралмаш» стали собственностью одного физического лица, автомобильный завод имени Лихачева продан за 4 млн долл. вместо 1 млрд, а Красноярский алюминиевый завод достался братьям Черным в 300 раз дешевле его стоимости. Через несколько дней после доклада Полеванов был снят с должности.

И снова китайский опыт. К моменту начала поступательных экономических реформ 77,6 % ВВП страны формировалось государственными промышленными предприятиями, а 22,4 % – колхозами, лишь по формальным признакам считавшимися негосударственными. В 1990 г., то есть через 12 лет после начала преобразований, доля госсектора в китайской экономике все еще составляла определяющие 54,6 % (на долю коллективных хозяйств приходилось 35,6 %, а оставшиеся 9,8 % – на создавших предприятия с нуля частников).

Масштабная приватизационная кампания в Китае началась лишь в 1996–1997 гг., почти через 20 лет после начала реформ, с принятием Госсоветом КНР решения о приватизации сначала малых, а затем средних и крупных предприятий. В 1996–2006 гг. количество госпредприятий (включая акционерные общества с контрольным пакетом акций в собственности государства) сократилось с 113,8 до 24,9 тысячи, а численность занятых на них – с 43 до 18 млн человек. В итоге в 2007 г. удельный вес госпредприятий в китайской экономике составлял 29,5 %, коллективных хозяйств – 2,7 % ВВП, зато удельный вес частного сектора достиг 67,8 % ВВП. Впрочем, случаи коррупции при приватизации были нередки и в Китае, эти прецеденты расследуются и по сию пору.

Предварительные и очень краткие итоги российской приватизации «по Чубайсу» таковы: по данным НИИ системного анализа Счетной палаты РФ, доля доходов от приватизации в доходах консолидированных бюджетов в период 1993–2003 гг., за редким исключением, по итогам финансового года не превышала 1 %, не более 6 % работников ощутили себя совладельцами предприятий, к середине 90-х на долю 10–12 % россиян с наибольшими доходами приходилось 40 % ВВП.

Какими были истинные цели российских горе-реформаторов и «диких приватизаторов»? Приведу два высказывания непосредственных участников тех событий.

Бывший вице-премьер Анатолий Чубайс: «У коммунистических руководителей была огромная власть – политическая, административная, финансовая. Они были неизменно связаны с коммунистической партией. Нам нужно было от них избавляться, а у нас не было на это времени. Счет шел не на месяцы, а на дни. Мы не могли выбирать между «честной» и «нечестной» приватизацией, потому что честная приватизация предполагает четкие правила, установленные сильным государством, которое может обеспечить соблюдение законов. В начале 1990-х у нас не было ни государства, ни правопорядка».

Предприниматель Каха Бендукидзе: «Для нас приватизация была манной небесной. Она означала, что мы можем двинуться вперед и скупить у государства на выгодных условиях то, что захотим… И мы приобрели жирный кусок из промышленных мощностей России…»

Выходит, апологеты «дикой приватизации» были движимы не высоким стремлением развивать экономику и конкуренцию, а смертельной боязнью коммунистического реванша, организационной опорой которого мог стать корпус «красных директоров». Плевали на всё: на разрыв хозяйственных связей, на уничтожение производственных цепочек, на ухудшение материального положения людей, лишь бы любой ценой выбить из-под коммунистов экономическую почву (августовский путч 1991 г., показавший всю идеологическую и организационную импотенцию наследников «дела Ленина», так и не стал уроком для обезумевших от страха потерять власть «младореформаторов»).

Ни стратегии, ни тактики разгосударствления экономики у «младореформаторов» не было, все делалось наобум, в авральном порядке. В итоге в выигрыше оказались правящая верхушка, новоявленные российские и приближенные к власти иностранные бизнесмены, организованные преступные группировки и, конечно, главные геополитические противники – американцы. Все, кроме ограбленного общества.

Разграбление страны, пусть даже формально легализованное, никогда не станет полностью легитимным, получившим одобрение общества. Понимая это, нынешние «капитаны бизнеса» заняты в первую очередь выстраиванием оборонительных редутов. Отсюда пролонгированное пребывание у власти многих участников тех событий, закрепление офшорной собственности на ключевые производственные активы, непрекращающийся вывод капитала из страны, подготовка и поддержание в рабочем состоянии плацдармов и путей отступления.

Существует ли сегодня иной, отличный от революционного (в том числе – тотальной деприватизации) выход? По-видимому, да, главное – не перепутать легальность (формальное закрепление прав собственности) и легитимность (неформальное принятие итогов приватизации обществом). Один из промежуточных вариантов устранения приватизационного общественного конфликта несколько лет назад предложил один из лучших российских экономистов-теоретиков, Ростислав Капелюшников: «Самый эффективный способ, как можно было бы ускорить выход российской институциональной системы из ловушки размытой нелегитимности, – это сделать так, чтобы конфликты по поводу собственности перестали везде и всегда разрешаться в пользу «сильных» и в ущерб «слабым». До тех пор, пока отношения по поводу собственности между «сильными» и «слабыми» не станут хотя бы отдаленно напоминать fair play, люди будут постоянно продолжать возвращаться к негативному приватизационному опыту 1990-х гг. И в таком случае состояние размытой нелегитимности, в которое оказались погружены российское общество и российская экономика, будет еще долго сохраняться и воспроизводиться».

Власть не прислушивается – наука нынче не в почете.

 

Миф об эффективных собственниках

В сентябре 2009 г. был опубликован мой доклад «Постпикалевская Россия: новая политико-экономическая реальность» об антисоциальном поведении новорусских бизнес-стервятников в преддверии первой волны мирового финансово-экономического кризиса. В нем, в частности, говорилось: «На протяжении всего постсоветского периода в России с разной степенью интенсивности формировались мощные финансово-промышленные группировки, владельцев которых принято называть «олигархами». На разных этапах олигархи использовали слабость или индифферентность властей для собственной выгоды. В середине 1990-х гг. им удалось выгодно приватизировать существенную часть государственной собственности; в начале 2000-х олигархические группировки первыми выиграли от стабилизации экономической ситуации и повышения сырьевых цен; во второй половине нынешнего десятилетия многие из них извлекли гигантские доходы из продажи государству ранее полученных активов.

В последние годы олигархические структуры установили практически тотальный контроль над российской экономикой (несмотря на заверения властей об усилении роли государства и, соответственно, качественном ослаблении «олигархии»). Все эти структуры сходны по методам и культуре управления, однако те из них, что принадлежат (по крайней мере, номинально) частным собственникам, обнаруживают три характерные черты, которые стали причинами особого характера экономического кризиса в России.

Во-первых, большинство этих компаний de jure не являются российскими, так как их формальные собственники зарегистрированы вне налоговой территории РФ. Во-вторых, в последние годы во всех этих компаниях сформировался механизм перевода активов из корпоративной в личную собственность, спровоцированный, в частности, снижением налогов на дивиденды и личные доходы. В-третьих, бум на фондовом рынке и перевод значительной части финансовых активов российских предприятий в личную собственность их владельцев породили стремительный взлет корпоративных заимствований, ставших базовым источником финансирования инвестиционных программ взамен собственных средств».

В Докладе были представлены данные о дивидендной политике нескольких компаний, принадлежащих «эффективным собственникам»: «Практически все крупнейшие предприятия страны объявили о дивидендах по итогам либо шести, либо девяти месяцев 2008 г. Причем собрания акционеров (как правило, внеочередные) проходили в сентябре – октябре 2008 г., то есть когда было ясно, что кризис либо неминуем, либо он уже начался. При этом три предприятия Олега Дерипаски – ОАО «РУСАЛ Красноярск», ОАО «РУСАЛ Братск» и ОАО «РУСАЛ Новокузнецк» – в 2005–2007 гг. о дивидендах не вспоминали вовсе, а по итогам девяти месяцев 2008 г. суммарно начислили 13,8 млрд руб.

Еще более «ответственно» и «патриотично» по сравнению с UC Rusal поступили в ОАО «Карельский окатыш» (дочерняя структура ОАО «Северсталь»). 13 ноября 2009 г. собственник ОАО «Карельский окатыш» принял решение о единовременном, сразу за несколько предыдущих лет, начислении 20,5 млрд руб. дивидендов, хотя чистая прибыль «Окатыша» по итогам 2008 г. была в два раза меньше – 10,1 млрд руб.

Под стать «Окатышу» поступили и на ОАО «НЛМК». 19 сентября 2008 г. там постановили начислить дивиденды по итогам шести месяцев 2008 г. в размере почти 12 млрд руб. И очень вовремя: ведь уже в IV квартале 2008 г. ОАО «НЛМК» получило непокрытый убыток в 3,3 млрд руб.».

И вывод: «В начале кризиса абсолютное большинство российских компаний, принадлежащих «патриотически» настроенным олигархам, осталось без оборотных средств. По всей вероятности, именно преднамеренное изъятие из финансового оборота реального сектора экономики в совокупности сотен миллиардов рублей стало одной из причин того тяжелого финансово-экономического положения, в котором оказалась российская промышленность. Положения, которое, по мысли олигархов, должно исправлять государство».

О каких «эффективных собственниках» нам говорят? О тех, кто накануне кризиса выводил из своих предприятий все возможные оборотные средства? Или о тех, кто в кризисный период проталкивал интересы ими самими обескровленных компаний во властных коридорах?

 

Дефолт 17 августа 1998 года

Кратко восстановим некоторые особенности пирамиды ГКО, возведенной при непосредственном участии заокеанских советчиков. ГКО номинировались в рублях, в рублях же и погашались. Центробанк, несмотря на устойчивое снижение резервов (если в мае 1998 г. нетто-продажа валюты из золотовалютных резервов составила 0,8 млрд, в июне – 2,4 млрд, в июле – 3,8 млрд, то только за первую половину августа интервенции достигли почти 3,2 млрд долл., при том что на 1 августа резервы составляли 13,8 млрд долл.), упорно поддерживал валютный коридор (в 1998 г. 5,25–7,15 руб./долл.). К моменту дефолта портфель ГКО-ОФЗ нерезидентов, по данным Банка России, в полтора раза превышал объем валютных резервов ЦБ. Наконец, к моменту дефолта в Азии уже год бушевал финансовый кризис, что также способствовало притоку спекулятивного капитала.

Это объективные факторы. Субъективная предопределенность дефолта складывалась из нескольких составляющих.

Во-первых, во главе государственных финансов находились либералы-монетаристы, полагавшие, что положительные сдвиги в экономике зависят исключительно от управления денежной массой.

Во-вторых, «младореформаторы» всеми силами заботились о спокойном сне иностранных инвесторов, для чего и был установлен «валютный коридор», регулярно «поддувался» спекулятивный спрос на ГКО, обеспечивалась крайне высокая даже по российским меркам доходность.

В-третьих, и это главное, российская коррумпированная бюрократия сама играла на рынке ГКО, чему есть масса известных подтверждений.

Кстати, о подтверждениях. После объявления дефолта так и осталась невыясненной судьба 4,8 млрд долл., предоставленных МВФ для стабилизации российских финансов. В то же время широко известным является Распоряжение президента РФ Ельцина № 308-рп, подписанное им в воскресенье 16 августа 1998 г., менее чем за сутки до дефолта. Вот его доступный текст: «Согласиться с предложением Правительства Российской Федерации и Банка России об использовании Банком России для пополнения его золотовалютных резервов финансовых средств, предоставляемых Международным валютным фондом для стабилизации финансов и экономики Российской Федерации в 1998 г., в размере 3,6 млрд специальных прав заимствования, без зачисления указанных средств на счета Минфина России». Куда ушли эти 3,6 млрд специальных прав заимствования (СДР), в пересчете на валюту равнявшиеся 4,8 млрд долл.? На какие счета они поступили? Пока это загадка.

Что можно было предпринять, если бы мы имели транспарентное, а не насквозь лживое и коррумпированное государственное управление экономикой и финансами?

Первое. ГКО номинировались в рублях, следовательно, контроль над ними целиком и полностью находился в руках Минфина и Центробанка. Можно было бы постепенно, за счет денежной эмиссии, расплачиваться с кредиторами с сопутствующим постепенным ослаблением курса национальной валюты.

Второе, вытекающее из первого. На поддержку валютного коридора ежемесячно расходовались сотни миллионов долларов. Что мешало центробанковским чиновникам плавно расширять границы коридора? Грозные окрики или личная заинтересованность?

Третье, происходящее из второго. В руках Центробанка был весь инструментарий ужесточения валютного контроля с целью ограничения вывоза капитала.

Но ничего сделано не было. Конечно, задним умом мы все сильны, но обратите внимание еще раз – пирамида ГКО была выстроена со знанием дела, квалифицированными иностранными советниками и их российскими подмастерьями, что означает в том числе преследование целей, отличных от финансовой устойчивости российской экономики.

Инфляция? Торг неуместен: либо коллапс экономики, утрата фондовых инвестиций российских предприятий и потеря сбережений населения, либо постепенное обесценение рубля. Кстати, все это сделало правительство Евгения Примакова, но уже после дефолта: за сентябрь – декабрь 1998 г. денежная эмиссия составила 109 млрд руб. (с сентября 1998 г. по май 1999 г. – все 200 миллиардов), рубль по отношению к доллару США обесценился в 3,3 раза, а инфляция по итогам 1998 г. составила 84,4 % (в 1997 г. – 11,0 %).

И снова: пошалили – и разбежались. Да что там, главные персонажи тех лет нынче обнаглели до подачи судебных исков о защите их якобы попранного достоинства.

 

Экономика и государство

Сложно сказать, по каким критериям либералы 90-х и их современные последователи делали выводы о пагубности государственного присутствия в экономике. Если сопоставление велось по структуре собственности, то даже поверхностное сравнение с национальными хозяйствами не самых отсталых стран Ближнего Востока и Южной Америки, а также Китая или Норвегии свидетельствует, что это в корне неверно. К тому же форма собственности играет второстепенную роль в развитии страны. Более принципиальное значение имеет, к примеру, состояние государственных институтов (судебной системы, правоохранительных органов или налогового администрирования).

Пожалуй, одним из наиболее красноречивых показателей присутствия государства в экономике является показатель расходов государства на конечное потребление. Здесь либералы, пользуясь экономическим невежеством общества, резвятся от души. Например, одним из рецептов ускорения экономического развития страны предлагается следующий: «Удешевить государство (доля его потребления в ВВП выше, чем в Китае и США). Стандартно в странах-спринтерах конечное потребление государства – 8–13 % ВВП. У нас этот показатель зашкаливает за 18 %. Все ресурсы стягиваются к государству, бизнес не может дышать без связки с ним».

Оставим на совести автора явное передергивание в отношении «связки» государства и бизнеса (по-другому и быть не может: государство обладает монополизированным, делегированным ему обществом правом на принуждение в форме регулирования, контроля, налогообложения, соблюдения законности, отправления правосудия и проч.). Для справки: по итогам 2012 г. среднемировой показатель государственного конечного потребления составил 18,5 % (в России – 18,6 %), так что российский показатель конечного потребления государства, «зашкаливающий», согласно вышеприведенной сомнительной сентенции, за 18 %, в общем-то, ни за какие «рамки приличия» не выходит.

Для дополнительной проверки ложного, как сейчас окажется, вывода об огромных расходах нашего государства на конечное потребление возьмем «Доклад о человеческом развитии 2013», подготовленный для Программы развития Организации Объединенных Наций (ПРООН) по итогам межстранового сопоставления в 2010 г.. Скажу сразу, что по комбинированному индексу человеческого развития (ИЧР), измеряющему среднюю величину достижений в трех основных измерениях человеческого развития – здоровье и долголетии, знаниях, достойных условиях жизни, – Россия заняла 55-е место из 187 государств. Лидерами стали Норвегия (где объем государственной собственности на промышленные активы как минимум сопоставим с российским), Австралия и США.

Перейдем к сути – к якобы непомерным государственным тратам. Обратимся к данным, сопоставляющим общие расходы правительств на конечное потребление, в том числе расходы на здравоохранение, образование и оборону (табл. 12.1).

Таблица 12.1. Государственные расходы на конечное потребление некоторых государств (в % к ВВП)

Источник: Доклад о человеческом развитии 2013. Возвышение Юга: человеческий прогресс в многообразном мире. – М., 2013. – С. 162–165.

Рейтинг по ИЧР структурирует 187 государств на страны с очень высоким (первые 47 государств), высоким (вторые 47), средним (третьи 47) и низким (четвертые 46) уровнем человеческого развития. Россия входит во вторую группу стран с высоким уровнем человеческого развития. Показательно, что в первой группе общие расходы государства на конечное потребление практически у всех стран, за исключением ОАЭ (8,2 %), Гонконга (8,4 %), Венгрии (10,0 %), Сингапура (10,3 %), Сейшельских островов (11,1 %), Швейцарии (11,5 %), Чили (11,8 %), Аргентины (15,1 %), Республики Корея (15,3 %), Латвии (15,6 %) и Люксембурга (16,5 % ВВП), выше, чем у России. Однако во всех перечисленных странах (кроме ОАЭ) расходы на оборону значительно ниже российских, к тому же представленные страны многократно меньше России по территории (особенно это касается Гонконга, Сингапура, Люксембурга или Сейшел).

Если уж и говорить об оптимизации расходов государства на конечное потребление, то не в количественном, а в качественном преломлении, то есть о сохранении и наращивании государственных расходов (прежде всего в недопустимо мало финансируемых здравоохранении и образовании) при повышении эффективности бюджетных трат.

Послесловие

Свобода в политике означает презумпцию равенства. Но в экономике свобода – это презумпция неравенства. В России 90-х было и то и другое, правда, в искаженном виде: в политике свобода отождествлялась с равенством избранных, в экономике – с неустранимым неравенством всех по сравнению с теми же избранными.

Высокопоставленные коррупционеры лихих 90-х, скрывавшиеся под личинами либералов, отчетливо осознавали, что только государству как выразителю общественных интересов по силам реализовать экономические прорывы. Понимая, что сильная государственная власть рано или поздно вытащит все грязное белье тех лет, российское общественное ворье сделало все, чтобы так ненавидимое им государство возглавить. Параллельно насаждались и насаждаются все новые сказки, легенды, вымыслы для внутреннего и внешнего употребления, цель которых – легитимизация преступных капиталов и общественное признание их владельцев.

В конце главы приведу оценку катастрофической демографической ситуации 90-х, ключевого индикатора доверия между современным государством и обществом, от философа и историка Вадима Кожинова: «К концу 1989-го (в РСФСР. – Н.К.) насчитывалось 20,7 млн детей и подростков в возрасте от 8 до 17 лет, которые к концу 1999 г. должны были стать взрослыми. Однако взрослое население увеличилось за это время всего лишь на 0,3 млн человек. А это значит, что страна потеряла за «ельцинское» десятилетие 20,4 млн человек – 18,9 % взрослого населения!

Люди, знакомые с демографическими проблемами, могут предположить, что такое увеличение смертности объясняется старением населения, то есть значительно большей долей пожилых людей в 1989 г. (чем в 1979-м). Но это не так: люди 50 лет и старше составляли в 1979 г. 43,1 % взрослого населения, а в 1989-м – 37,8 %; люди 60 лет и старше – соответственно 24,1 и 21 %.

Кто-либо может высказать мнение, что большие потери обусловлены эмиграцией из РФ, но факты говорят о преобладании как раз иммиграции в РФ из стран СНГ, и, значит, потери скорее даже больше, чем 18,9 % взрослого населения.

Чтобы правильно понять и оценить эти потери, обратимся еще раз к 30-м годам. В начале 1929 г. взрослое население СССР насчитывало 85,8 млн, а в начале 39-го людей 28 лет и старше было 68,6 млн. Таким образом, за десять лет умерли 17,2 млн человек – 20 % взрослого населения, – то есть почти та же доля, как и в 90-х годах (18,9 %)!»

А теперь сравните с демографией последних десятилетий царской России, данные по которой приведены в первой главе: с 1897 по 1914 г. население Российской империи возросло на 37,5 млн человек, со 128,2 до 165,7 миллиона.

Происходившему в России в 90-х есть только одно название – геноцид.