Ненависть к Герберту пульсировала где-то глубоко внутри, прорываясь изредка злыми всполохами слёз. Эльза возненавидела мужа, возможно, сама того не сознавая и боясь признаться себе в этом. Такое часто случается в продолжительных браках. Иногда один из супругов или оба внезапно либо постепенно принимаются усердно друг друга ненавидеть. Если процесс происходит обоюдно, это ещё половина беды. Но в данном случае Герберт и не подозревал, что стал ненавистен жене. Да, ему приходило в голову, что Эльзе не нравятся его действия, слова и вообще любые темы, связанные с ним. Но ведь она была его первой и единственной женщиной, и Герберт не смог уловить признаков приближающейся катастрофы.
Он давно заметил, что, став на путь христианства, потерял свойственное ему везение. Материальная жизнь стала непомерно тяжела. Семья, привыкшая, что у Герберта всё получалось как по волшебству, начала ещё интенсивнее критиковать его за неудачи, не удовлетворяясь объяснениями, что в происходящем нет его вины. Несмотря на то, что это явление хорошо известно в православных кругах, его редко принимают во внимание. Действительно, в других областях деятельности человек более или менее преуспевает в соответствии со своими усилиями. Но стоит ему стать по-настоящему православным, то есть, по сути, стать на путь борьбы с Сатаной — почти всё, за что он берётся в материальном мире, рассыпается. Можно даже оценить искренность веры по устроенности прихода. Если в приходе толпы, у батюшки всё под контролем — считай, все ровным строем идут в ад. У настоящих батюшек сплошные неурядицы, и в приходах пусто. Потому что им активно препятствует сам Сатана, а Бог не вмешивается, так как считает: чем человек несчастнее в материальном плане, тем это спасительнее для его души.
Герберт был просто в шоке, когда осознал, что его предприимчивая натура, обычно приносившая ему успех за успехом, наткнётся на непреодолимую стену, как только он встанет на евангельский путь. Ему казалось, что когда другие священники жаловались на бесконечную цепь невзгод, то просто были сами виноваты, а он, такой умный и удачливый, будет жить совсем по-другому. Но не тут-то было. Такой бесконечной и неотступной вереницы проблем Герберт и вообразить не мог.
Но и в успешные годы Герберта осуждали. Эльзу раздражало в муже всё. Готовность Герберта выполнить любое взбалмошное желание жены, нередко приводившее к конфузу, умение смешить, давно переставшее действовать на неё, стремление быть любимым, а потому вечно хвастающимся самыми разнообразными вещами — всё в нём казалось ей отвратительным настолько, что она даже переселилась из спальни в комнату сына. Отговоркой был храп Герберта. Но кто сейчас не храпит? Сытая жизнь и бесполезное существование способствуют храпу.
Любила ли Эльза Герберта когда-нибудь? В начале отношений, завязавшихся ещё в юности, ей казалось, что любила. После, спустя годы, Эльза уже не была в этом так уверена.
Иногда после ссор Эльза истово и с воодушевлением молилась, призывая Бога вмешаться в их брак и дать ей то счастье, которого она заслуживала. Каким образом Богу предлагалось вмешаться, какого именно счастья она желала, Эльза не знала, но боялась даже подумать, что скоро этот кошмар, называемый семейной жизнью, закончится.
Она пыталась отвлечься на посторонние занятия, но Герберт во всё совал свой нос, постоянно присутствовал рядом со своим непобедимым рассудочным мнением, и деться от него было некуда. Платья из нелепой ткани с мишками, зайками, морковками и цветочками, неизменно выбранной по вкусам Герберта, оставались недошитыми. Картины, которые она принималась рисовать — недописанными, стихи — неопубликованными.
Раскатистые волны храпа звучали реквиемом по её загубленным талантам. Эльзе казалось, что Герберт подавлял её всецело, и потому был ей ещё более ненавистен.
А там, где есть ненависть, всегда присутствует и месть. Супруга мстила Герберту с упоением, науськивая против него детей. С самого детства внушала она им, что, чем бы папа ни занимался, всё это не более чем бредни и глупости, что существует нормальная, обычная жизнь, где все могут быть счастливы. А он, грузный мечтатель, вечно воображал себе неведомо что, и от этого струилось вязкое и непрестанное несчастье всей её семьи, даже на фоне полного, безоблачного благополучия.
Так бывает, когда встречаются две ярко выраженные противоположности. Один витает меж звёздных россыпей, другая ищет смысл в кастрюльке вермишели. То, что было важно для Эльзы, Герберту казалось ребячеством, достойным снисхождения, — огород, корова, козы, куры, разведение собак и кошек. Любая блажь исполнялась мужем со снисхождением, полным серьёзного внимания, за что супруга ненавидела его ещё сильнее.
Христианство для Эльзы тоже превратилось в очередную блажь, доведённую Гербертом до крайней точки, до последней прожилки распятого тела. Женщина хотела некой отдушины, просила тайно креститься сама и крестить детей, создать духовную оппозицию мужу, но он, узнав о её желании, возглавил и этот каприз.
— Я хочу, чтобы ты стал священником, — однажды ночью сказала жена.
Герберт принял православие всем сердцем, буквально, без компромиссов. Эльзе нравилась в церкви внешняя сторона. Она, как и большинство прихожанок, любила возиться с поминальными записками и свечками, рассуждать, какой иконке надо помолиться, чтобы куры лучше неслись, а груши плодоносили. Но груши, посаженные в соответствии с очередной Эльзиной блажью, никак не желали плодоносить. Герберт вполне серьёзно читал им отрывок из Евангелия о неплодоносящей смоковнице, которая засохла после встречи с Христом.
Герберт вообще всё воспринимал серьёзно, а Эльзе показалось, что он ухватился за веру как за средство подавления и угнетения её свободы. И тогда прозвучало иное желание.
— Я хочу развестись, — однажды утром, едва заметно плача, промолвила она. Герберту стало ясно, что придётся выполнить и это желание, хотя оно было несовместимо с предыдущим. Священник, которого бросает жена, должен либо удалиться в монастырь, либо отказаться от сана. Герберт писал горькие стихи: