Дочь Энжела вышла замуж за сына инспектора, преследовавшего церковь четы Адлеров. Новый член семьи долгое время жил в доме Герберта и доносил своему отцу обо всем происходящем. Вероятно, инспектор стал внушать Эльзе, что Герберт — религиозный фанатик, что уже нет никакой возможности сдерживать поступающие на их дом жалобы. На приют жаловались, потому что местные органы соцобеспечения отказывали в выплате пособий несчастным, которых повсюду собирал и привозил к себе жить Герберт. Содержать же четырнадцать человек без какой-либо финансовой помощи, на одни только пожертвования в виде картофеля, риса и вещей, было весьма непросто. Приближалась зима, а с ней и огромные затраты на отопление. В муниципалитет не переставали поступать жалобы на то, что у Герберта проживает слишком много людей. Но ведь дом был огромным и легко мог вместить и пару десятков человек!

Пока шли приготовления к свадьбе дочери, Герберт радовался. Никто не предупредил его, чем всё это закончится. Он начал ремонтировать и обустраивать дом для несчастных.

В один прекрасный день жена сказала, что хочет развестись.

— Развестись? А в Бога-то ты веришь? — осторожно уточнил Герберт.

— Считай, что нет, — резко ответила Эльза. — Ты бьёшь своей религией меня и детей по голове.

— Я вовсе не хочу никого бить. Ты позвала меня к Христу, я пошёл, возглавил это шествие, стал священником, и вот теперь ты разворачиваешься назад?

— Я тебя ни о чём не просила, тем более возглавлять. Ты применяешь религию для подавления всех вокруг себя.

Герберт был искренне удивлён. Никого он вроде бы и не хотел подавлять. Есть учение, есть каноны, есть правила… В его доме и так практически ни одно из этих правил не соблюдалось. И вот теперь оказывалось, что он тиран и деспот, который насаждает чуть ли не теократическую тиранию.

Но ведь Эльза сама выбрала путь православия! Как же она хотела одновременно быть матушкой и при этом плевать на своего батюшку? Причём тот ничего и не требовал. Обычно на всё в таком доме должны брать благословение у священника. В доме Адлеров и близко ничего подобного не было. Герберт, наоборот, думал, что по доброте или пагубному человекоугодию слишком всех распустил. А тут такая новость: тиран!

Официальным мотивом её желания развестись были невозможные условия жизни. Герберт предложил: «Давай изменим жизнь. Прихожане хотят купить для нас другой дом поменьше, а этот оставить под приют», — но Эльза позвонила им и велела не делать этого. Герберт озвучил другой вариант: «Если хочешь, давай снимем отдельную квартиру и будем в ней жить», — но и на это получил отказ. Любые попытки что-либо изменить пресекались на корню. Эльза жаждала мести и крови за свою, по её мнению, неудавшуюся жизнь.

Впоследствии выяснилось, что она ушла в государственное заведение, ведь в этой стране всё происходило по правилам: если женщину с ребёнком обижали, она имела право на соцобеспечение и недорогое субсидированное жильё. Герберт много раз наблюдал ситуацию, когда женщины используют систему, чтобы получить от государства жилплощадь по очень низкой цене.

Эльза начала провоцировать жильцов, рассчитывая, что они нанесут ей обиду. На Герберта в этом плане было мало надежды, он в то время являл собой саму кротость, поэтому женщина переключилась на живших в доме людей. В свою очередь, эти бывшие бездомные были очень нервными.

В один прекрасный день жена пришла домой со стеклянными глазами. Видимо, она с кем-то обсуждала, что в случае отсутствия доказательств того, что её обижают в собственном трёхэтажном доме, ей не дадут субсидированного жилья. Эльза сцепилась с одной женщиной, никто даже не слышал, что они друг другу сказали. Супруга немедленно позвонила в полицию и заявила, что её обижают, просила приехать и спасти её. В приюте не хватало только полиции!

Герберт взял трубку и заверил: «Эта женщина сейчас уедет». В это время жена уронила кастрюлю. Полицейские на том конце провода закричали: «Что у вас происходит?! У вас драка, мы срочно выезжаем!». Герберт уговорил жену взять трубку и ответить: «Нет, ничего не происходит, можно не приезжать».

Это произошло в выходной, ни в одной гостинице не было мест, и отправить женщину было совершенно некуда. Герберту пришлось два с половиной часа везти её к знакомым, чтобы где-то поселить. На обратном пути он понял, что добром это не кончится, жена обязательно привлечёт к делу полицию или сотворит что-то худшее. Тогда Герберт снял себе комнату, приехал и сообщил, что будет жить отдельно, на что Эльза ответила: «Не надо, я уйду сама». Через несколько дней она с детьми куда-то исчезла, солгав, что едет жить к прихожанам, у которых больной ребёнок.

Герберт подумал: «Хорошо, пусть ухаживает за ребёнком, это не так уж страшно». В дальнейшем оказалось, что ни к каким прихожанам Эльза не поехала, а заявила властям, что её обижают, и поселилась в государственном приюте. Через некоторое время ей предоставили великолепную двухэтажную квартиру, за которую практически не нужно было платить. Люди давно привыкли к этой системе, для большинства ожидание в очереди на жилплощадь занимало пять-шесть лет. Но если человека обижали, он получал жильё гораздо быстрее. В случае с Эльзой дело было вовсе не в везении — ей посодействовал работающий в муниципалитете инспектор, возможно, даже не поставив женщину в известность.

Итак, жена легко и просто обменяла Герберта на квартиру, имея трёхэтажный дом. Такому ходу её научили проживающие в доме Адлеров люди; они и сами всё время прибегали к подобному методу.

Как же Эльза объясняла и представляла себе этот расклад? Она полагала, что всё останется как прежде: батюшка будет продолжать служить, она станет приезжать и петь в хоре. Здесь отчётливо проявилось всё её лицемерие: как же Герберт теперь сможет служить, если ему стало противно жить? Как она сможет петь в хоре, когда предала мужа?

Герберт больше не мог совершать литургию, не мог стоять перед престолом Божьим. Он был слишком ошарашен происходящим и понимал, что вернуть прежнее благоговение уже не сможет. Эти чувства выливались в стихи:

Опять моих былых видений след Не кажется мне мрачным, в самом деле. Как позабыть вас, грёзы прежних лет, Когда моим вы сердцем овладели? Я словно запасал вас долго впрок И вот теперь я вижу, как в тумане, Моих надежд несбыточных поток, Волшебный ветерок моих желаний. Собой картины вы счастливых дней Напомните, как отголосок мифа, И снова в сладкий хоровод теней Любви и дружбы уведёте тихо. А хоровод тот — сущий лабиринт, Где не найти ни выхода, ни входа… И снова сердце горько заболит О прежнем счастье, плача без исхода. Поёте мне вы песни, что я пел, Когда не мог ещё представить даже Всё то, что я потом перетерпел И душу что оставило мне в саже. Угас, увы, мой пламенный восторг, Как первое конца напоминанье, Когда ещё представить я не мог, Что сбудется и это предсказанье. И длинная упрямая тоска Стянула душу, словно бы удавка, И мыслью тяжкой шепчет у виска, Что мне былого якобы не жалко. Ещё как жалко! Средь духовных царств Я заплутал, увы, вполне серьёзно. И моё сердце превратилось в кварц, И жизнь моя переродилась в фарс! Что невозможным было, то возможно! И, содрогаясь и давясь слезой, Я променял святыню на банальность, И всё, что ныне, — словно не со мной, А то, что было, — словно бы реальность…
Когда расстались мы В молчаньи и слезах, Убитые мечты В сердцах разбили в прах. И в холоде лица, И в бледности щеки Постиг я до конца Всю глубину тоски. И поцелуй росы, Что в предрассветный час, Предупрежденьем был, Что чувствую сейчас. Как от стальной косы, Опали клятв листы. Не пало на весы Последнее «прости». И в имени твоём Уже намёка нет На то, что мы вдвоём Прожили много лет, На то, как я рыдал И как рыдала ты, Похоронив в подвал Убитые мечты. Запретная любовь Закончилась тоской. И лучше больше вновь Не видеться с тобой. Лишь через много лет, Отбросив стыд и страх, Послать тебе привет В молчаньи и слезах.

Больше не было его ласковой и кроткой Эльзы. Не было милой и доброй матушки. Украли инопланетяне, бесы — думайте что хотите. Да, именно инопланетяне! Украли и подменили, всё, нет её больше. Герберт любил собственную фантазию и теперь горько её оплакивал.

Полями в звонкой рани, как побледнеют тучи, Уйти мне будет проще. Ты ждёшь давно меня. Промчусь я через рощи, взлечу я через кручи, О, как разлука ранит! Не вытерпеть ни дня. Но тяжким думам тесно от ноющей разлуки. Не слышно мне ни звука, и некому помочь. Мой путь — сплошная мука. Согбенный, скрестив руки, Бреду в край неизвестный, и день мне стал как ночь. Меж звёздными мирами читаю твоё имя, И парус не белеет над бездной грозовой. Не встречусь я губами с ресницами твоими, А положу фиалки на камень гробовой.