— Просто удивительно, насколько люди не умеют договариваться! — негодовал Герберт. — Скажи, объясни, чего ты хочешь; я подумаю, и может быть, это не окажется настолько уж невыполнимым. Но нет! Театр всё время продолжается, каждый пытается изображать из себя нечто отличное от того, чем является на самом деле. А кем человек является, он и сам не знает и неизменно прибегает к предательству как лучшему финалу любых отношений, венцу! Венец Иуды…

Когда семья решила пожаловаться на Герберта духовнику, Адлер позвонил ему и сказал: «Отец Алипий, бывает всякое. Может, и ваша жена когда-нибудь будет жаловаться мне на вас. Объясните моей семье: нужно либо быть христианами, либо вообще не связываться с верой. Объясните, что не существует служения в чистых рубашках, невозможно в чистой рубашке взойти на крест. Служение Христу — это кровь, пот, унижения, а всякий проповедующий иначе — просто лжец».

Отец Алипий ответил, что не хочет становиться ни на чью сторону и не будет вмешиваться.

— Но ведь это ваш долг — вразумлять, не так ли? Сколько же можно пускать всё на самотёк? — спросил Герберт.

— Знаете, — ответил отец Алипий, — конечно, я сделаю всё возможное, но будь как будет. Всё-таки я не стану брать ничью сторону.

— Даже сторону Христа? — возразил Герберт.

— Кто его знает, — пробормотал отец Алипий и напомнил Герберту Понтия Пилата, вопрошающего Христа, что же есть истина, в то время как истина стояла перед ним.

Так и случилось. Герберт не знал, о чём шёл разговор у семьи и духовника, но в итоге ему показалось, что никакой помощи от отца Алипия он не получил. В дальнейшем, после примирительной духовной беседы, которая никого не примирила, Герберт встал, обнял священника и произнёс:

— Так ли уж это правильно — не брать ничьих сторон? Очень надеюсь, что вам не будет совестно за то, что вы сделали или не стали делать.

Герберт напрасно сердился на отца Алипия. Впоследствии выяснилось, что тот, в общем-то, ничего не мог поделать.

Хотя Герберт всегда удивлялся, встречая того или иного священника: зачем он этим занимается? Существует его фасадная сторона, которая известна и хорошо знакома прихожанам и окружающим, а есть некая внутренняя, где священнослужитель, если способен, честен с собой и со своими близкими. Эти стороны совершенно разные, абсолютно непохожие друг на друга. Та праздничная, лакированная известна многим. Но внутри у человека совсем иное: да, Бог жесток, а вера слаба; да, люди Церкви ведут себя отвратительно, всё гниёт и разлагается.

Казалось бы, зачем тогда всё это нужно? Неужели из-за того, что священники больше ничего не могут, кроме как махать кадилом? Кому они приносят облегчение? Кому принёс облегчение Герберт? Мир как был жесток и отвратителен, так прежним и остался.

Пока с человеком этого не происходит, кажется, что всё гармонично и правильно, а все объяснения — безусловно верные и единственно истинные. Если что-то не сходится, всегда думается: «Наверное, я не знаю каких-то подробностей; это из-за них с человеком произошло то или иное несчастье». Но семьи распадаются, люди предают друг друга, несмотря на то, что им даже нечего делить. Дети гибнут.

Кто должен нести за это ответственность? Конечно, священники объясняют своим прихожанам: во всём виноваты вы сами, вы грешные, отвратительные, погрязшие в своих несовершенствах. Но, с другой стороны, если в детском саду воспитанники вдруг начинают шалить, доставлять друг другу различные неприятности, ранят, обижают, кто несёт ответственность за их действия? Сами дети? Нет, воспитатель.

Тогда как же можно перекладывать ответственность на простых людей, которые едва появились, открыли глаза и совсем не смыслят, куда двигаться и что делать?

После многократных попыток уйти от мучившего Герберта служения, он не нашёл иного пути, кроме как окончательно порвать с ним. Казалось, что в земной Церкви он не встретил ничего, кроме лицемерия, наглого вранья и убийственного предательства. Если какой-то человек и казался более или менее приемлемым, то лишь потому, что Герберт слишком поверхностно его знал.

Он и сам был источником всяческого греха, пошлости, гордости и не видел больше смысла продолжать эту деятельность. Когда же ему стали известны истинные мотивы действий, совершаемых матушкой, он горько пожалел, что отказался от сана.

В своей последней проповеди Герберт, ещё не зная о готовящемся против него заговоре, упомянул, что матушка — единственный человек, оказывающий ему поддержку. Кого он только ни призывал за эти девять лет! Но никто даже не хотел сделать вид, что согласен следовать за Христом. И когда матушка оказалась главным гонителем и разрушителем храма, то более оставаться в Церкви не имело смысла.

Не случайно последняя проповедь Герберта стала именно такой:

«Дорогие братья и сестры! Сегодня мы прочитали отрывок из Евангелия от Матфея, где Господь призывает двух рыбарей — Петра и Андрея — и ещё двоих братьев Зеведеевых, и они бросают отца, оставляют мрежи (сети) и следуют за Ним.

Как всё просто! Когда в начале своего пути я читал Евангелие, то именно так и думал: всё будет очень просто. Я приду, объясню, что Христос есть истинный Бог, что Он Мессия, скажу: „Бросайте все свои дела, пойдём за Христом“, — и все побросают и пойдут. Пожалуй, одним из самых больших сюрпризов духовной жизни для меня оказалось то, что найти себе единомышленников практически невозможно. Людей много, они приходят и уходят, некоторые остаются. Но они ни в коей мере не считают себя единомышленниками, не собираются ничего бросать, хотя, в общем-то, ничем особенным и не занимаются; они не желают следовать ни за каким Христом.

Вот уже девять лет я неустанно призываю: „Давайте все вместе будем служить людям и Христу“. Однако результаты моих усилий плачевны — сказать прямо, они нулевые. Никто не последовал за Христом; во всяком случае, ни один человек не оставил прежнюю жизнь и ничем не занялся.

Конечно, я понимал, что не смогу никого воскрешать — я не апостол, не святой, не Христос; исцелять тоже вряд ли буду; но думал, что своей горячей проповедью хотя бы позову за собой последователей — чего это стоит? Тем более в прежние времена мне удавалось убеждать людей во многих более сложных вещах.

Но нет! Христианство оказалось самым тяжёлым товаром. Даётся оно бесплатно, но люди не хотят его брать. Так, в качестве красивой традиции — пожалуйста! В качестве дани уважения своим предкам — пожалуйста! Зажгут свечу, оставят монеты на содержание церкви. Но в ракурсе того, чтобы поменять себя внутренне, чтобы бросить какие-то старые привычки и занятия, действительно взять и хотя бы попробовать погрузиться в христианство — нет, оно им не нужно!

И ладно бы, они потом разбегались. Я всегда думал: должны же быть какие-нибудь молодые, неоперённые, глупенькие девочки и мальчики, которым можно поднять душу своей проповедью. Или дедушки с трясущимися руками и дряхлые бабушки, которым особо нечего терять, сказавшие: „Хорошо, батюшка, мы пойдём за тобой!“. Но ничего подобного не произошло. Ни старики, ни молодёжь, ни женщины, ни мужчины — никто не последовал за мной.

Все люди разные: есть глупые и умные, есть хитрые и бесхитростные, добрые и злые, но все они действуют одинаково. Никто не желает пойти на такой шаг и бросить свои мрежи, свою мирскую деятельность.

Самое обидное, что многие из тех, кто оказывается рядом со мной, не имеют в реальности никакого занятия: им и бросать-то, по сути, нечего. Человек ничем в жизни не занимается, ему просто не от чего отказываться. Ведь для начала достаточно согласиться даже на словах, хотя бы так: „Да! Давай служить Христу Богу, давай соблюдать заповеди вместе. Давай будем вместе кормить голодных, предоставлять приют бездомным“.

Кстати, это мог бы сделать даже атеист: не обязательно следовать за Христом, чтобы творить элементарное добро. Но нет! Едва человек понимает, что придётся немного поработать, как сразу требует денег или каких-нибудь дополнительных благ. Нужно кормить нуждающихся? — Извольте заплатить, я буду поваром! Ещё что-нибудь делать? — Предложите оплату. Люди говорят так, будто я наниматель и мне это больше всех надо.

Я читаю это место в Евангелии и не могу понять: как это так, почему раньше люди вставали и шли за Церковью? Значит, я плохой проповедник и человек. Люди чувствуют гниль и не хотят за мной идти. Но я-то иду — факт налицо. Я иду, но за мной никто не следует.

Вот таким сложным явлением я хотел с вами поделиться. И главное, что оно становится препятствием. Нельзя сказать, что со мной совсем никого нет — со мной есть матушка. Она, конечно, поначалу сопротивлялась, тоже не хотела бросать свои сети — у неё в них рыба, и всё прочее. Но через несколько лет она уже стала смиряться и сейчас, к моему великому счастью, является моим единомышленником. Но этого мало — она моя супруга, что тут удивительного? Наверное, ваши супруги тоже бы стали вашими единомышленниками. Да, такая странная вещь!.. Аминь».

Эльза, Эльза!.. Вот тебе и единомышленник, вот тебе и помощница!..

Выходит, что враги человека — это его домашние, самые близкие люди, которые могли бы его поддержать и похвалить: «Молодец, что ты ступил на путь веры. И спаси Господи, что ты у нас такой замечательный!». Нет! Чаще всего родственники его осуждают, обличают. Особенно любят изобличать в лицемерии и двоедушии. Но человека можно обвинить в чём угодно. Дьявол невообразимо хитёр, и самого что ни на есть святого человека (даже Христа) он обвинит так, что ни у кого не найдётся ответных слов. Лукавый очень изворотлив, он лжец от начала мира.

Получается, люди пребывают в постоянной борьбе. Действительно, Герберт часто слышал, как на почве веры распадаются семьи, жёны расстаются с мужьями, отцы ссорятся с сыновьями, дочери — с матерями. Одни посещают церковь, другие — нет. Но ведь тот факт, что одни любят зефир в шоколаде, а другие — без него, не вызывает столько разводов и борьбы. Лишь вечный вопрос веры не даёт покоя верующим и атеистам.

Герберт замечал, что, когда человек проявляет свою веру (не дай бог, перекрестится в разношёрстной компании, прочитает «Отче наш» перед едой), вероятность того, что его атакуют и будут пытаться сбить с истинного пути, сильно возрастает.

Люди — очень лёгкая жертва для бесовских внушений. Они словно сажают себе беса на левое плечо и, как радио, вещают всё, что тот шепчет на ухо. Всё это люди считают очень остроумным и замечательным, думают, что изобрели это сами, что это исходит от них самих. По-настоящему человек просто является проводником бесовской пропаганды. Когда нужно промолчать, он говорит какую-нибудь гадость о Церкви, Боге, монахах, священниках; когда нужно сказать что-нибудь доброе о них, человек их поносит, уничтожает, издевается и находит это чрезвычайно развлекательным и приятным занятием.

Поэтому Герберт всё время чувствовал себя как сапёр на минном поле. С одной стороны, ему нужно было сохранить свою веру, сказать ободрительное слово другим, а с другой стороны, не смутить, не стать причиной раздора, ненависти, крика, драки.

Для Герберта главным было, чтобы между людьми сохранялся мир. Пусть всё идёт хоть вверх дном — главное, чтобы был мир. Но вместо этого Герберт получил самую страшную за всю свою жизнь войну. Он и не предполагал, что столкнётся с такой жгучей ненавистью к своей персоне от самого близкого человека. Ах, лучше бы он умер!..

Герберт считал, что повседневно перед нами всегда стоит выбор между духовной жизнью и серыми буднями, обычными заботами, которыми мы можем занять себя в полной мере, от начала дня до заката солнца (да и ночами можем себя утруждать всяческими помышлениями о мирских заботах). Мы можем настолько погрузиться в заботы мира сего, что забыть о духовном вовсе. И будут течь наши дни в постоянном забытьи о Боге, совести, справедливости, любви, спасении, существовании вечной жизни. Конечно, мы не можем полностью оставить заботы о доме нашем, о ближних. Если поступим так, тоже превратимся в нехороших людей. Если придёт к нам голодный, а мы станем ему проповедовать вместо того, чтобы дать кусок хлеба; если придёт больной, а мы вместо того, чтобы лечить его раны, начнём снова проповедовать ему; если человек находится в темнице, жаждущий и поруганный, а мы вновь не пожалеем его, а станем проповедовать, то уподобимся фарисеям и лжецам. Ведь говорят Святые Отцы: «Прежде всего полюбите человека, потом дождитесь, чтобы он полюбил вас, и только потом говорите ему о Христе».

Сказано и в другом месте Священного Писания, что абсолютным нашим долгом и условием спасения, условием, чтобы Господь принял нас к Себе и посчитал своими, являются следующие поступки: накормить голодного, посетить больного, утешить плачущего, одеть раздетого.

В этом и заключается основная сложность принятия верного выбора, правильной пропорции духовного и земного в нашей жизни. Господь не требует от нас стопроцентной преданности в течение всего нашего времени. Ещё со времён первородного греха должны мы в поте и крови, в непосильных трудах зарабатывать себе на хлеб. Потому и заповедь Моисеева говорит: «Шесть дней работай и только седьмой посвящай молитве и Богу всецело».

Однако разные люди предназначены для разного соотношения земного и духовного. Есть люди, которые посвящают служению Богу всю свою жизнь. Они отказываются от всего земного, материального, мирского и целыми днями полностью посвящают себя молитве, чтению Евангелия, служению Господу. Они выбирают благую часть.

Истинное спасение души заключается в нашей способности слышать слова Божьи. Нередко говорит Господь в Евангелии: «Имеющий уши да услышит!». Самая главная проблема наша в том, что не видим и не слышим мы ничего. А ведь совершенно очевидные, мистические совпадения ведут нас чётким, однозначным путём к Господу, Церкви, спасению. Но мы умудряемся закрывать на них глаза.

Поэтому Господь стучится в сердца наши, делает в жизни очевидными события, когда призывает нас и говорит: «Идите за Мной, слушайте, выбирайте благую часть!». Но мы не слышим и не хотим Его слышать. Нам удобно и спокойно в мареве повседневных суетливых забот, где не нужно прилагать усилий сердца, использовать потаённые уголки своей души, предназначенные для истинного спасения и веры.

Поэтому мы не должны жить в чутком ожидании посещения Господня. Во всяком событии жизни, во всяком слове, казалось бы, случайно сказанном нам, во всяком совпадении кроется Его послание нам. И это послание ведёт к Евангелию, а значит, и к кресту.

Вот и дождался Герберт на свою голову посещения Господня, да ещё какого! Всего ожидал, но только не предательства жены.