Михей жил в Тучковом переулке, в мрачном дворе-колодце. Войдя в квартиру, они неожиданно наткнулись на хозяина, возившегося с каким-то тряпьем, замазанным красками...
– Не обращайте внимания... Считайте, что меня здесь нет... – сказал Михей.
Укоризненный и отчаянный взгляд Николая говорил: «Эх, ты, а еще друг... Уже одиннадцать, а ты все еще дома...»
– Ухожу я уже, не беспокойтесь... Я просто решил, что у вас что-то не состыковалось...
Пристрастно оглядев Миру вначале с головы до ног, а потом с ног до головы, Михей степенно, даже как-то нарочито медлительно, удалился. Мира проводила волосатого гения тяжелым, немигающим взглядом.
– Ну вот, теперь он будет думать, что у нас что-то было... А вдруг у него общие знакомые с моим мужем?
– Значит, пострадаем ни за что... Я ведь обещал не приставать...
– Это уже не имеет значения. Как же ни за что? Измена налицо, и к бабке не ходи... Я ведь ни о ком и ни о чем думать не могу, кроме как о тебе. Несколько раз чуть не назвала мужа твоим именем...
– Правда? – просиял Николай. – Я тоже о тебе постоянно думаю, какая ты...
– Голая?
– Нет...
– Ну, не ври... Ты же меня постоянно раздеваешь глазами...
– Ну... Да...
– Ну, если тебе так важно это... – сказала Мира и стала медленно стягивать свитер. Николай хотел ее остановить, сказать, что она не так его поняла, но не смог. У него пересохло горло, и он просто притих на стуле, впившись в нее взглядом.
Она стала расстегивать рубашку, не сводя с Николая взгляда. Ему показалось, что ее глаза блестят от слез, но он молчал. Последние дни буквально ввели его в состояние помешанности на этом теле, одержимости, и он был готов на все, только чтобы увидеть предмет своего вожделения.
Под рубашкой оказался лифчик совершенно неожиданного, ярко-красного цвета. Одеваясь утром, Мира словно старалась хоть как-то защитить себя от возможных посягательств. Красный цвет символизирует опасность, хотя некоторых он возбуждает, как быков на корриде, и склоняет к скоротечному бою...
Николай смотрел на неожиданно обнажившийся живот Миры, и он показался ему совсем детским. Почему-то ему вспомнилась детская поликлиника и почудилось, что сейчас придет добрый доктор и начнет щупать Мирин животик. Николаю хотелось поделиться всем этим с Мирой, но он боялся даже дышать, опасаясь, что его болтовня все испортит, и Мира передумает.
Мира была необыкновенно хороша даже в этом нелепом полуодетом состоянии. Но стоило ей расстегнуть лифчик и отбросить его в сторону, как у Николая невозможно и непоправимо закружилась голова... Две маленькие беззащитные грудки торчали как-то в сторону друг от друга. Сосочки оказались тоже малюсенькими, ярко-розовыми и обворожительно выступали над овалами, как пипки на куполах церквушки.
– Вот ты какая... – вырвалось у Николая.
– Какая? – тихо спросила Мира.
– Беззащитная...
– Вот и я говорю... – вздохнула Мира.
Николай не заметил, как Мира освободилась от всего остального и осталась только в красных трусиках, по-видимому, выбранных утром подсознательно, так же, как и лифчик. Она была хорошо сложена. Ничто в ее пропорциях не вызывало отрицательного чувства. Ноги были гладкими и стройными. Более всего Николая взволновали коленки. Они, как и животик, были совершено девчоночьи.
Еще одно легкое движение, и Мира оказалась совершенно нагой. Она скрестила ноги так, что ее потайное место было совершенно сокрыто треугольником, образующимся внутренними границами бедер, уперла кулачки в бока и смущенно стала смотреть по сторонам.
– Можно одеваться? – после паузы немного игриво спросила она.
Ему показалось, что она чего-то ждет от него. Сначала он хотел спросить разрешения, но потом подумал, что словами только все испортит.
Он тихо поднялся со стула и медленно, словно вокруг скульптуры в Летнем саду, обошел вокруг Миры, не сводя с нее глаз. Она продолжала смотреть в сторону, по-прежнему упираясь кулачками в стройные бока, отчего мышцы напряглись таким образом, что ее спина оказалась разделенной на две половинки пленительным желобком, идущим вдоль позвоночника и переходящим в заповедную ложбинку, ведущую к таинствам ее попки. Николай бережно коснулся Мириной спины чуть ниже лопаток и, не услышав возражений, стал медленно поглаживать ее обеими руками.
– Ты обещал не приставать, – еле слышно прошептала Мира.
– Я не пристаю, – отозвался он неожиданно низким голосом, и его руки принялись ласково бродить по Мириной спине, медленно пробираясь вперед и вниз. Затем тихонько поцеловал Миру в шею, и та тихо вздохнула. Оставаясь за ее спиной, он стал гладить ее грудь, которая оказалась неожиданно упругой. Соски застревали между пальцами, отчего грудь подрагивала и вызывала у Николая странный прилив эйфории. Он был выше Миры и легко просматривал из-за ее спины сверху вниз всю ее переднюю беззащитность. Теперь он осмелел, и его правая рука скользнула по Мириному животу вниз, постепенно прокладывая себе дорогу туда – в центр мира, в альфу и омегу всего сущего... Левая его рука нежно оставалась на ее груди. Когда он коснулся заповедного места, Мира вздохнула и подалась всем телом назад, прижавшись к нему. Он видел, что она закрыла глаза и ждет от него более решительных действий.
Указательным пальцем Николай стал несмело нащупывать невидимую для него область, и от этих поисков Мира пришла в еще большее волнение. Наконец он нащупал твердый бугорок и начал нежно теребить из стороны в сторону. Мира издала легкий стон и стала оседать, и на мгновение он испугался, что она упадет.
Он помог ей опуститься на колени, а потом осторожно обошел ее и оказался спереди. Мира неожиданно жадно нащупала его ширинку, расстегнула ее и извлекла предмет его утренних беспокойств. Он был в полураспрямившемся состоянии, и Николай немного этого стеснялся, но стоило Мире впустить это самовольное существо к себе в рот, как вся его сущность помчалась туда, в этот малозначительный отросток, где теперь сконцентрировалось все его существо. Мира начала мерно водить головой, едва касаясь зубками поверхности уже гордо расправившегося почти во всей красе столбика. Николаю хотелось закрыть глаза, но он не мог отвести взгляда от головы Миры, ритмично приближающейся и удаляющейся от его живота, от своей руки, лежащей у нее на затылке и словно направляющей и указывающей темп и глубину проникновения, от ее плеч, неожиданно детских и ажурных. Ему не была видна вся ее грудь, а только правый сосок, мерно качающийся немного в стороне над главным предметом Мириного внимания, который разбух к этому времени настолько, что с трудом помещался в ее ротик, и Мире все чаще приходилось останавливаться и переводить дыхание. Казалось, что у нее сводит скулы. Но больше всего его завораживала ее попка, наблюдаемая им с высоты, и аккуратные пяточки, расставленные по сторонам от этой волнисто-бархатистой линии. Все, что делала Мира, и как она выглядела в этот момент, привело Николая в странный, неописуемый восторг. Ему казалось, что перед ним какое-то новое, инопланетное существо...
Между тем Мира, это инопланетное, отвлеченное совершенство, переводила дыхание, чтоб проглотить слезы и остановить буквально рвотные приступы рыданий, которые были сейчас ну никак неуместны. Она чувствовала одержимую завороженность Николая этим привычным для нее, а для него новым и всепоглощающим процессом, и не хотела испортить ему это долгожданное блаженство, понимая и прощая ему его зацикленность и упоение. Точно так мы смотрим на ребенка, поглощенного радостью общения с наконец-то полученным щенком, которого он безнадежно, в связи с маминой аллергией, выпрашивал в течение нескольких лет. И вот мама, наглотавшись всевозможных лекарств и улыбаясь, мысленно перебирает все неприятности, которые неизбежно последуют, глядя на незамысловатую радость своего дитяти, и сдерживает чуть горькие слезы умиления над его наивностью и своим самопожертвованием, и молчит как можно дольше, чтоб не испортить крохе долгожданный праздник...
