Бусы для мамы

Утром я сидел за своим столом и писательствовал. Достойное занятие для рационального существа, ничего не скажешь! Хотя я даже и не писал, а так, правил тексты, переписывался с редактором, – короче, обычные будни человека, помешанного на собственном творчестве. Самому противно, но что я могу поделать? Бросишь это занятие – и что останется? Пустота… Да если бы пустота, это еще полбеды. Свято место пусто не бывает. Заполнит мою пустоту мрак, едкий, как угарный газ, в котором на ощупь все время натыкаешься на морды демонов, тянущих в разные стороны. Вот людям, умершим в молодости, не приходилось раздумывать, что же им делать с собой в сорок лет, в пятьдесят… и так далее! Мы привыкли завершать спектакль своей жизни яркими сценами прощания, апогеями собственного величия, безразличия и надрывности, но жизнь течет дальше, и гордый спектакль постепенно превращается в фарс, а потом незаметно перетекает в трагедию, которая так и тянется безрадостной казеиновостью до самого конца. Наш спектакль уже никто не смотрит, зрители давно разбежались; они похлопали в начале, потом позевали, уважительно прикрывая рты в середине, и напрочь пропали в конце… А потом оказывается, что и это еще не конец, что снова надо телепаться по жизни между варкой вермишели и приемом опостылевших лекарств.

А как вам нравится изгнание на старости лет? Такого блюда не изволите отведать? Скажете, в нынешние времена так не бывает? А вот и бывает. Пришла весть: родителей моей жены выгнали из Израиля, и они с пустыми руками отправились назад, в Россию. Как такое могло случиться? Последовали они, несчастные души, за своей дочерью, вышедшей замуж за меня, еврея, как теперь оказалось, – проклятие их рода. Но отношения не сложились, и остались они жить отдельно, в дальнем северном израильском городке, периодически обстреливаемые ракетами из Ливана. Но и этого судьбе показалось мало, и вот теперь, когда обоим за семьдесят, власти придрались к бумагам и выставили их из страны. Может, донес кто, а может, и без доноса это государство окончательно утратило совесть, которой, впрочем, у него никогда и не было. Раньше изгнание считалось наказанием, равным смертной казни. Помните историю про Уленшпигеля?

Я, узнав об этом, почувствовал дурноту и поспешно вышел на крыльцо. Вдруг из недр моего желудка поднялось бушующее его содержимое, и меня начало рвать залихватской, непрекращающейся бурей едва переваренной пищи. Я не мог остановиться. Холодный декабрьский воздух приятно охлаждал мое лицо. Звуки, исходившие из моего содрогаемого рвотными позывами организма, гулко раздавались по оцепеневшим окрестностям. В далеком лесу за озером мне вторила какая-то птица. Поскольку слов больше не было, моя физическая сущность не нашла лучшего выражения. И я бы не сказал, что сильно расстроился. Неприятности тянулись уже год и не стали полной неожиданностью. Этот физиологический порыв – таинственное явление… От чего меня рвало? И главное, что характерно, я не положил трубку радиотелефона и так и держал ее в руке. Мои рвотные содрогания доносились на другой конец света, в Россию, где на линии оставался брат моей жены, разбуженный дурными вестями.

– Ну, Боря высказал свое мнение, – с присущим ему юмором отметил шурин и пообещал принять родителей как положено…

Это был отвратительный день. Мы о чем-то говорили, вспоминая дела двадцатилетней и полувековой давности.

Потом я по просьбе жены дать ей побыть одной поехал с сынишкой в город, где он отвел меня в какой-то новый магазин, продающий всяческую мишуру, из которой можно самостоятельно собирать бижутерию. Я тоже выбрал какие-то бусинки и стал собирать ожерелье. Сидел и медленно нанизывал раскрашенные в индейском стиле то ли пластиковые, то ли деревянные цилиндрики на красную нитку и думал: вот ведь, сижу тут и нанизываю мишуру, а утром самозабвенно блевал, повернувшись лицом к востоку. Есть в этом нечто ритуальное или пародийное, но это и есть жизнь, как бы фантасмагорична она ни была.

На следующий день меня снова тошнило. «Не рак ли?» – привычно задал вопрос мой невроз. «Нет, не рак!» – не менее привычно возразила жена. Ей понравились бусы, которые я сделал.

Весь день я думал, как объявить войну Израилю, но ничего дельного в голову не пришло.

Вечером следующего дня я снова сидел – теперь уже дома, за столом – и собирал другие бусы. Мы все делали разные поделки.

Нанизав на ниточку разноцветные камешки, похожие на леденцы, я сказал: «А это ожерелье для мамы». Как трогательно. Мама живет благодаря подключению к аппарату искусственной почки. Ее не выгнали из Израиля, но она все равно чувствует себя несчастной. Каждый раз ее носят на руках с третьего этажа незадачливые грубые грузчики, чтобы погрузить в машину и отвезти на многочасовую мучительную процедуру, и так четыре раза в неделю. Она все время боится, что ее уронят. Ей будет приятно получить бусы от сына. А я-то думал, что такие занятия, как поделки для мамы, остались в детстве. Но то ли еще будет, ведь и рвало меня последний раз много лет назад…

 

Исповедь нехорошего человека

Казалось бы, нам давно пора позабыть библейские споры, обиды, упрятанные в прахе времен, мольбы, замешанные на слезах, и взамен погрузиться по самые макушки в привычный успокоительный омут, столь приятный своей невозмутимостью, бездушием и убаюкивающим шелестом купюр разного достоинства…

Но нет нам отдохновения от запредельной страсти, и кто-то впотьмах опять надрывно взывает к Богу, и где-то опять раскалываются чьи-то сердца, у кого надвое, у кого натрое, а у кого и вовсе вдребезги! Мы все состоим из сгустков крови наших предков, и нет в нас ничего такого, чего, в свой черед, не воцарится в наших потомках, а посему невыносимая, подчас абсолютно непостижимая суть нашего нехитрого существования вздымается ввысь, и там, кроме спутников и прочей космической мишуры, она ищет чего-то еще, и в этом нечаянном поиске, приравненном буквально к некоему таинству, нам помогает память отживших поколений, исподволь нашептывающая нам свои мучительные секреты…

Во времена кишиневских погромов, известных особой буйственностью, пришли громить дом, в котором жила моя бабушка то ли семи, то ли девяти лет отроду. Прадед был галантерейщиком, было чем поживиться… Заслышав гул толпы погромщиков, бабушкина няня, православная женщина, чье имя затерялось в складках нашей неблагодарной семейной памяти, вышла на порог с иконой Спасителя и убедила погромщиков, что в этом доме евреев нет.

Вот со времен этих звериных будней и закралось в мою невольно унаследованную память двойственное отношение к иконе Спасителя. С одной стороны, с ней в руках шли громить мою бабушку, а с другой стороны, не писал бы я этих строк, поскольку вообще не имел бы удовольствия родиться, если бы простая православная женщина не защитила моих предков, встав с иконой у погромщиков на пути, рискуя быть растоптанной толпой своих усердных единоверцев.

Что вело этих православных на убийство? Были тому, конечно, и обычные причины и побуждения общезвериного свойства, легко описываемые антизаповедями: «Убий!» «Грабь!» и «Ни в коем случае не возлюби…», но отчасти их вели известные своей популярностью пресловутые «Протоколы сионских мудрецов», разоблачающие всемирный заговор евреев. Одни говорят, что эта книжка была изобретена царской охранкой, чтобы связать евреев и революционеров между собой и таким образом отвадить народ от революционных веяний. Другие, разумеется, утверждают, что документ подлинный. Среди последних был и главный авторитет в еврейском вопросе – гер Адольф Алоисович Гитлер, чьи пунктуальные солдаты педантично расстреляли большую часть моих предков со стороны отца.

Однако «Протоколы…», возможно, считались разъяснением происходящего, и недаром у последней императрицы, зверски расстрелянной вместе с семьей в Екатеринбурге, после смерти нашли всего три книги: Библию, первый том «Войны и мира» и те самые «Протоколы сионских мудрецов»…

С тех пор прошло почти сто лет – а ведь это огромный поток времени, суетящегося в ложбинах судеб и нещадно поглощающего своими мутными водами лица, слезы, мысли и давно забытые дела. Сколько всего произошло с тех нахраписто-гибельных времен? Словно злой гений человечества стремится, чтобы в отношениях между людьми все оставалось по-прежнему. Тупые, налитые ненавистью и экстазом глаза погромщиков до сих пор смотрят на нас из глубин прошлого столетия, а из-за их спин выглядывают славные инквизиторы, а там и до римских воинов рукой подать. Вот они, красавцы, устанавливают крест… И чего им всем не сиделось по домам? Они хотели сделать мир лучше, а превратили его в гибельный, зловонный вертеп! Или просто исполнили волю Божью, привычно принося искупительную жертву? Вот мы и вспомнили главного вдохновителя мироздания…

В этом году жена моя решила поставить Ему свечки за здравие своих родителей, счастливо избавившихся от беды, также коренившейся в кромешности национальных несоответствий. Их на старости лет изгнали из Святой земли, отчасти за излишнее сочувствие к христианству, и они налегке, оставив всё, что у них было, отправились назад, в Россию.

Я согласился поехать с женой в Торонто, ибо в нашей глуши православных храмов нет. Мы встали засветло, чтобы успеть к рождественской службе, и я заглянул в Интернет, посмотреть, как там погода… Сам я родом из Екатеринбурга, и поэтому, естественно, любые новости из этого района неизбежно привлекают мое внимание. Итак, кроме погоды, новости сообщали, что в ночь на 7 января в поселке Нейво-Шайтанский Алапаевского района Свердловской области был убит настоятель храма святых Петра и Павла. Труп священника с признаками насильственной смерти был обнаружен после тушения пожара в церкви. Из храма была похищена двадцать одна икона, в том числе иконы XVIII века. По подозрению в совершении преступления были задержаны двое жителей города Алапаевска, безработные и неоднократно судимые, причем не басурманы какие-нибудь, а носители вполне православных фамилий. У убиенного осталась вдова с четырьмя детьми. По данным патриархии, за последние шестнадцать лет было убито более двадцати священнослужителей…

Что же это делается? Если бы сам Сатана ступил на землю в рождественскую ночь, он и то побоялся бы так откровенно хозяйничать в храме Божьем, да и иконы красть не стал бы. Зачем Сатане иконы? Продать? И с каких это пор у Сатаны начались финансовые затруднения? Значит, люди – хуже Сатаны, и иконы, которые когда-то спасли мою бабушку от погромщиков, уже не в состоянии защитить ни священника от убийства, ни саму церковь от сожжения! Ну что ж, неплохой прогресс за последние сто лет…

Погруженные в тяжкие раздумья, мы отправились в путь. Славный город Торонто встретил нас, провинциалов, не по-зимнему ясным и теплым днем. Свободные от снега улицы казались приветливее, чем обычно. В воскресный день машин на дорогах мало, и было слышно даже щебетание птиц, многие из которых, кажется, досрочно вернулись со своих зимовок, обманутые глобальным потеплением. У ограды вблизи церкви начал распускать почки розовый куст! Весна на Рождество – что может быть диковиннее? В былые времена подобное явление могло бы сойти за чудо…

Храм встретил нас приветливо. Именно за эту приветливую небесную красоту посланники князя Владимира и избрали для русского народа православие, избавив от вздорности примитивного язычества… Народу в храме была тьма. Под куполом раздавались близкие к музыкальному совершенству голоса рождественской литургии. Погромы, убийство священника, сионские мудрецы чудным образом покинули мою голову, и я качался на волнах голосов. Мне было хорошо и спокойно, а если иудею хорошо в православном храме, то это тоже своего рода чудо. Мне ни до кого не было дела, кроме как до лика Спасителя, приветливо глядящего на меня со свода. Того самого, что избавил мою бабушку от мучительной гибели, а меня – от скуки несуществования… Я чувствовал себя среди своих. С икон на меня смотрели знакомые еврейские лица, и вся эта трагичная история с распятием казалась мне известной с самого ее начала, с пыльной, босоногой ее сущности, явившейся в мир задолго до того, как землю населили православные храмы…

После службы мы зашли в книжную лавку, и я жадно приобрел целую стопку книг, ибо мой интерес к истории и религии весьма настойчиво требует новой пищи.

Одна книжка из стопки вновь разглагольствовала о заговоре сионских мудрецов. Мне, как еврею, льстило, что современные предтечи погромов столь высокого мнения о моих собратьях. Представьте себе, всё, я подчеркиваю, всё, что произошло, происходит и еще только произойдет в этом мире, проистекает из злой мудрости моих соплеменников, составивших заговор против остального человечества! Увы, главным моим возражением может служить лишь заявление о том, что евреи никогда ни о чем не могут договориться, так что всемирный заговор, скрупулезно исполняемый (причем, обратите внимание, весьма успешно исполняемый) на протяжении столетий – не более чем иллюзия. Я скорее соглашусь с теорией о том, что человечество составило заговор против евреев или даже против самого себя… Более того, книга утверждала, что мы, иудеи, оказывается, племя сатанинское…

Зачем мне все это надо? Ведь не приходят громить мой дом и вроде бы не разжигают печей концлагеря у меня в районном центре… Забудь! Выбрось все это из головы… А бабушка? А Спаситель?.. Давно дело было! Больше ста лет прошло! Это же не твоя жизнь! Зачем ты тащишь все это за собой и, более того, делишься этим и со своими детьми, а значит, продлеваешь эту муку еще, по крайней мере, на одно поколение… Хорошенькое давнее дело, а родителей жены зачем из дома выгнали на прошлой неделе?.. Так то ж евреи выгнали… Но все по тому же поводу, скрупулезно выясняя, кто еврей, а кто не совсем. Нет, батюшки мои ненаглядные, раввинушки мои облюбованные, не даете вы мне покоя! Не могу я отбросить все и забыть… Разве что уйти прочь из церкви. Куда? Да хотя бы в кабак. Там хотя бы не услышишь гула споров о том, чей Бог лучше и чья вера правильнее…

Итак, я зашел в русский ресторан, раздосадованный тем, что в мире ничего не изменилось и что новые легионы вот-вот будут готовы громить моих вздорных соплеменников, в то время как мои единоверцы уже сами практически готовы громить их обратно, но почему-то решили начать именно с двух безобидных стариков – родителей моей жены… Итак, прочь от этого бреда в светлый современный мир бокалов и закусок. Не то чтобы наша русская кухня объективно лучше, чем, скажем, китайская, но, как говаривала моя чудом спасенная бабушка, «привычка – вторая натура». И я, человек, представитель сатанинской расы, рожденный только потому, что бабушку, со стороны мамы, спасли, защитив иконой, а дедушку, со стороны отца, опять же чудом не расстреляли фашисты, просто решил зайти в культурное место, как говорится, закусить в честь вроде бы не своего праздничка…

За соседним столом мужчины громко матерились и изображали из себя пьяных. Как я понял, что изображали? Да очень просто. Когда половину фразы человек говорит совершенно трезвым голосом и на вполне цензурном наречии, а вторую половину обильно приправляет матерной икотой, ясно, что речь идет не об истинно пьяных, к которым русская традиция относится с благоговейным трепетом, почти как к юродивым, а просто человек прикидывается – то ли для того, чтобы таким утонченным образом отдохнуть душой, то ли чтобы почувствовать себя в родной среде мата и поминутных требований «отвечать за базар!» Все это, разумеется, обильно перемежалось словами, заимствованными из английского языка. Короче, как и предупреждал нас Владимир Маяковский: «Скоро только очень образованный француз будет кое-что соображать по-русски…»

Немного обвыкнувшись с перлами родной речи, я принялся за своего цыпленка табака, как вдруг за соседним столиком громко прозвучало грязное ругательство, относящееся к Иисусу. У меня вилка выпала из рук. Не послышалось ли мне? Но сидящим за соседним столиком понравилось сие словосочетание, и они стали повторять его на разные лады.

Я подумал: теперь встать бы мне и заявить: «Милые мои, да что же вы такое говорите? Ведь Рождество же сегодня! Ведь Он же отстрадал на кресте по полной… Ну за что? Зачем?»

И живо представил, как после этого меня будут бить, причем, возможно, ногами, и не то чтобы мне стало страшно, – последнее время мне кажется, что когда тебя бьют (если, конечно, не до смерти), это производит освежающий виток в судьбе и каким-то образом обостряет мировоззрение. Но меня не били уже лет двадцать, и я потерял сноровку… Да и детей стало жалко. Вдруг меня убьют? Жалко сиротами оставить… Вспомнил я заплаканные глаза своей дочери накануне: «Вы у меня помирать не собираетесь?» А я тогда удивился: «С чего ты взяла?» А невинное сердчишко знает, чего боится… Я твердо пообещал, что нет, помирать не собираюсь.

А ведь это наверняка Спаситель мне экзамен устроил, встану ли на его путь мученика, или струшу… А может, это Лукавый меня искушал? Мы же народ, говорят, сатанинский, то есть особый блат у него имеем… Короче: «Изыди, Сатана!»… А может, все-таки это Спаситель дал мне возможность очистить душу, отплатить добром за добро, может, это и был единственный миг моей жизни, когда я действительно мог что-то изменить? Совершить поступок? Но увы…

Струсил я, товарищи, промолчал. Докушал своего цыпленка и смылся. Типичный оказался Иуда. Нас, евреев, часто обзывают иудушками, я поэтому и сказал, что оказался именно Иудой, а не Петром, хотя о Петре, конечно же, вспомнил, как ему, бедняге, трижды пришлось отречься… Я думаю, что апостол Петр на моем месте полез бы драться, если бы такое услышал… Так что не Петр я, не Петр. Петр ведь что? Петр – камень. Коли так стали бы поносить Иисуса при нем – он бы живота своего не пожалел, это уж будьте покойны, упрямый малый был… Тоже одна из разновидностей нашего еврейского характера…

А я – трус, за соплеменника моего – Христа – не заступился. А ведь Он заступился за мою бабушку!

Короче, нехороший я человек.