Глава двадцать первая

Как я возненавидел Россию

Боюсь, я не окажусь оригинальным, если сразу заявлю, что Россия всегда была дикой восточной страной. Легкий петербургский лоск никого не может ввести в заблуждение. Гунны, татаро-монголы, окраины Византии, распри с турками, поножовщина, освоение Сибири, грязь, хамство, пьянство, бунт, чернь, революция, лагеря… Вот такой славный путь вел мою родину в течение тысячи лет к встрече со мной, и во второй половине двадцатого века мы с ней, представьте себе, встретились. Я, как вы понимаете, изволил родиться, она, как вы понимаете, и ухом не повела – ну, родился, не сдох при родах, и ладно. Живи, субчик, пока дают.

Короче, отношения у меня с Россией как то сразу не задались. Безрадостное детство с клеенчатыми матрасиками, весы у детского врача, слезы, затопившие мои глаза, когда мама впервые привела меня в детский сад, – все это помнится вполне отчетливо. Какие-то кубики, злые мальчики, затопление туалета, выговоры воспитательниц, ой, мало ли что еще.

Школа вообще была кошмаром по нарастающей.

Соученички меня били и очень издевались. В детском саду я всех подбивал построить подводную лодку и уплыть. Даже притащил с улицы кусок жести – сказал, что это будет люк.

Я не удивляюсь, почему меня били и обижали. Я всегда был выскочкой, хвастуном, всегда пытался организовывать других людей на какие-нибудь подвиги. Так что если дать людям волю, они бы побили меня и сейчас.

Итак, мой характер никак не подходил к российской атмосфере. Я был фантазер и остер на язык, а Россия была сонной и раздавила бы меня, но я был еще мал, и ей было лень. К тому же она сильно пила и спьяну была очень занята.

Я тоже начал пить, пытался, так сказать, влиться-слиться… Но алкоголь меня пьянил плохо, а голова болела сильно.

Родители мои были настроены против окружающей действительности. Приспособились они к советским временам неважно. Ничего не воровали, а следовательно, и нужных знакомств не имели. Но и не сидели, что тоже, конечно, плюс.

Кроме «сраный социализм» никакого другого определения российской действительности я от них не слыхал.

Рано оказалось, что я еврей, из-за чего отношения с Россией и вовсе не задались. Я пробовал уговорить родителей, что я лучше буду турком, если уж нельзя быть русским, но они строго сказали, что я еврей, и все тут. С этим и приходилось жить.

У меня создался стойкий комплекс: все, что за границей, – блестящее и классное, а все, что в матушке России, – дерьмо. Но, в общем, тогда так оно и было.

Чего уж там удивляться, что будущего своего в России я не видел и ни о чем, кроме как об отъезде, и не помышлял.

Огромную роль в моем детстве сыграла бабушка, и это не удивительно, ведь именно с тех пор, как бабушки стали доживать до того возраста, когда смогли пересказывать преданья рода своим внукам, произошел резкий скачок в развитии людей как сообщества разумных существ. Века, тысячелетия серой дикости да дикой серости… Каждое молодое поколение безмозгло наступало на одни и те же грабли, пока не появилась бабушка и не проверила, не мокрые ли у человечества носки, не простудилось ли оно, не напоила человечество горячим чаем с доисторическим вареньем и наконец не усадила его, набегавшегося по лужам, обсыхать у огня и слушать сказку или какую-нибудь историю – как жили-были дедушка и бабушка во времена, когда внучков еще и в помине не было, и как они за мамонтами бегали, и какую замечательную рукоятку для копья научилась делать бабушка, и как хитро дедушка заманивал мамонта дикой морковкой, и как вообще-то оказалось, что морковку эту можно сажать на грядке, и необязательно тогда носиться за мамонтами, если есть моркови вдоволь… да и целее будешь…

Так, по капелькам этих вечеров у огня, стали передаваться простые истины, до которых прежде каждому поколению диких людей приходилось доходить заново своим умом. Люди сразу поняли важность этой передачи опыта, и все последующие века внимательно слушали у огня, что поведает им бабушка или дедушка, пока родители носились сначала в погоне за мамонтами, а потом за мамонами…

В последнее время человек стал терять свои корни, по большей части зная своих предков лишь до второго колена… Беседы у огня заменились громкими по-кемонами в телевизорах, и человечество, как это ни удивительно в наш суперквантовый век, стало дичать и мельчать, как мельчает морковка, которую перестали культивировать, постепенно возвращаясь к дикому своему состоянию, в коем пребывала в незапамятные века. Современное общество охотно рвет семейные корни и узы, ему больше не нужно крепких кланов, родов, дворянских, купеческих и фермерских семей, которые могли бы эффективно противостоять невзгодам, главным из которых для человека всегда было и осталось свое собственное государство. Но государство человека перехитрило, заманило деток его мишурой да побрякушкой, растащило их родителей по разным важным рабочим местам, а бабушкам и дедушкам осталось прозябать в свои удлинившиеся годы то ли приставкой к телевизору, то ли ненужным бременем пенсионных программ… Увели злые компьютеры наших детушек… Не слушают они больше ни наших сказок, ни наших воспоминаний. А между тем рвется связь поколений, и вот уже снова начинают молодые – дикие и необузданные, тупые и наивные – наступать на те же грабли, что и их родители, и не видят ничего дальше собственного носа.

Что же мне передала моя бабушка? СТРАХ! Неизбывный страх! «И у стен есть уши!» – говорила она. «Придет милиционер и тебя заберет!» – добавляла она. В ней говорили пережитые ею погромы, фашистская Германия, сорок лет страха, что посадят за связь с заграницей…

Милая бабушка, ты была совершенно права. У стен таки есть уши, и твои опасения насчет милиционера до сих пор весьма актуальны не только в России.

Я не люблю государство вообще, даже самое мирное и добропорядочное. Наверное, я анархист по наклонностям. Хотя вряд ли, потому что мне кажется, что анархия – это утопия. Но российское государство, особенно в его новом обличье, вызывает у меня страх даже больший, чем во всех его прежних формах. Это вовсе не значит, что российским спецслужбам надо срочно с этим что-то делать. Я неврастеник и у меня проблемы со многими государствами. Меня мутит от Израиля, где я угробил десять лет своей жизни, меня воротит от Индии, где у меня разворовали бизнес, меня тошнит от Соединенных Штатов Америки… которые пока мне лично ничего не сделали плохого, кроме того, что косвенно навели в мире такой балаган, что мы все бегаем по нему, высунув язык. Я не говорю об арабских странах, некоторые из которых просто и откровенно пытались меня убить, посылая ракеты и террористов. Так что живите, милые мои кагебешники, спокойно. Я ничего не имею против вас. Я даже испытываю к вам некоторую симпатию. Четкие, организованные, спокойные, самоуверенные, спортивные мужчины в штатском. Если бы я был женщиной – я бы от вас млел. Делайте и дальше свое хмурое дело. Выполняйте свои серые функции. Я понимаю, что мои представления о том, каким государство должно быть, – несносная утопия, и посему можете занести меня в графу «идиот» и не обращать внимания.

Чем же именно Россия мне досадила, раз я плохо переношу любое государство? У меня это национально-генетическое. Космополитно-еврейское. Хорошо. Попробую сформулировать свою претензию к России. Россию я возненавидел за то, что она относится к людям, как к сору. Для нее человек – это говорящий кусок малосъедобного, а потому бросового мяса. Россия вся пронизана зоной, лагерем, матом. Она груба и нахальна, жестока и неприкаянна, пьяна и обкурена, я ее боюсь и не верю ни единому ее слову.

Если на Западе люди видят достаток какого-нибудь человека, ему, конечно, завидуют и поставят подножку при удобном случае, но все-таки завидуют больше белой, чем черной завистью, пытаясь достичь того же благосостояния. В России же народ желает спалить дом и знаки достатка, а человека издевательски, варварски и жестоко убить.

У России нет никакого сострадания и уважения к человеку. Прячась под европейским костюмом, она дика, коварна и зла.

Ну, и за что мне ее любить? Я ее боюсь и всю свою жизнь пытался уехать как можно дальше. Теперь я уже гражданин страны, находящейся на противоположной стороне земного шара, и остановил я свое бегство, пожалуй, только потому, что если продолжить дальше на запад, то начнешь уже приближаться к России, потому что Земля, как вы понимаете, оказалась довольно круглой, как это ни удивительно. Я всегда втайне верил, что она немного квадратная. А иначе обо что мы ушибаемся, когда падаем? Наверняка об углы… Но так или иначе, я в Россию ни ногой. Она в советские-то времена была страшной. А теперь, после пятнадцати лет реформ – вообще мороз по коже… Наемные убийства, похищения, боже ж ты мой… Конечно, большей частью это во мне говорит мой невроз, и убийц там, может, не больше, чем в Нью-Йорке, но об очередной расправе над олигархом я люблю читать во французской газете. Так как-то надежнее. Вы уж меня простите…

Вы скажете: а что, другие государства не относятся к своим гражданам, как к сору и среднестатистическому мясу? Относятся. Но все-таки они пытаются это скрывать и делают не так явно, как Россия.

Прости меня, Россия-матушка. Я сказал правду. Послушай лучше теперь, как и за что я тебя полюбил.

 

Глава двадцать вторая

Как я полюбил Россию

Мне все время снится советская квартира, в которой я вырос. Советские фильмы погружают меня в уютную атмосферу, где мне хорошо и я чувствую себя в безопасности. Новосельцев ухаживает за Мымрой – и я счастлив… «Служебный роман» существует в другой реальности, оставшейся за пределами современных проблем.

Совершенно сюрреально я встретил артистов Лаврова, Фрейндлих и Басилашвили в одном ресторане в Торонто… Я знаю, что после моих рассказов о встречах с Декартом вы не поверите моим россказням, но, как это ни удивительно, я говорю правду. То есть про Декарта тоже правда, но не в конкретно-юридическом смысле, а в духовно-виртуальном. А вот про советских артистов – правда фактическая, прикладная.

Я вообще не выезжаю из своего дома в лесах Канады. В Торонто не бываю годами, но тут сподобился, поехал 16 декабря 2005 года на корпоративную вечеринку и перед вечеринкой, разумеется, зашел с семьей пообедать в ресторан «Киев»… И тут на тебе. Приехали артисты… Сидят за соседним столом, ужинают… Невероятно.

Мы были в ресторане семьей и подослали сынишку с дочуркой взять автографы. Дело в том, что кроме них и нас в зале никого не было, и не последовать этой заведенной традиции почитания артистов было бы неприлично. Итак, я находился на ужине с Воландом и Понтием Пилатом (Ведь именно их играли Басилашвили и Лавров в недавно снятом сериале «Мастер и Маргарита»).

Жизнь как бы показала мне самым очевидным образом, что реальность перемешана с нереальностью, что иллюзии реальны, а правда жизни иллюзорна. Что бегство в леса Канады не является бегством, что теория вероятности мало приложима к нашей жизни и что я… очень люблю Россию.

Я люблю Россию за самовар, который мы топим щепками (хотя и купили его в Туле по интернету!), за наши стаканы в подстаканниках (хотя на них и изображены шестиконечные звезды Маген-Давиды), за мою жену (Маськина), которая поет детям колыбельную: «Баю-баю-бай!».

Я люблю Россию за ее прохладные ветерки, знаки ее языка, губы ее снежинок. Я обожаю ее книги, мысли и остроумные старые анекдоты и афоризмы. Да и новые хороши… Конфуций отдыхает.

«Нелегко обрести друга, еще труднее потерять врага!», «Там, где заканчивается полоса неудач, начинается территория кладбища», «Если руки золотые, то неважно, откуда они растут», «Если женщина злится, значит, она не только не права, но и понимает это», «Если вы, посмотрев в зеркало, никого там не увидите, значит, вы неотразимы!», «Только сядешь поработать, обязательно кто-нибудь разбудит», «Ничего страшного, если над тобой смеются… гораздо хуже, когда над тобой плачут…», «Одиночество – это когда всегда знаешь, где лежат твои вещи», «Утро – это такое время суток, когда всегда завидуешь безработным…», «Положительные эмоции – это эмоции, которые возникают, если на всё положить!», и наконец: «Комплекс Экзюпери: мы в ответе за тех, кого вовремя не послали!» —ах, как это верно!

Я люблю Россию за трамваи, мороженое пломбир, передачу «Очевидное – невероятное» и «Клуб кинопутешественников».

Я люблю Россию за те светлые, тихие моменты жизни, которые она дает. За пробуждение на чердаке дома в деревне, за яркий полдень в поле, за прохладную тень деревенских кладбищ, за запах сенокоса, за скрип снега под валенками, за полет пыли в солнечном луче и за солнечные квадраты на крашеных полах, за шуршание листьев осенью на городских аллеях, за ощущение, что ты, идя по улице, точно знаешь, что делается за каждым светящимся и не светящимся окном, за понятность лиц прохожих, за ожидаемое ответное понимание, и еще, знаете, когда в школу в сентябре идешь, лужи застывают ледком, и ты на них наступаешь. Я еще много за что люблю: за занавески на окнах, за старый комод с бабушкиным платьем, всё, я заплакал… За ощущение дома, которое практически невосполнимо, я чувствовал себя дома в Норвегии, но только внутри дома, а в России дома я чувствовал себя и снаружи… Я понимаю, что это не тоска по месту, а просто тоска по времени, тому самому уходящему и невозвратимому времени, но все равно – ведь это время звалось Россия.

Мне уютно с моей Россией, и она меня никогда не предаст.

 

Глава двадцать третья

Моя Земля обетованная

Невозможно обсуждать Землю обетованную без того, чтобы обсудить, что же я понимаю под еврейством. Для меня еврейство – это образ мысли. Я могу наблюдать этот образ мысли в себе, и посему для того, чтобы не быть обвиненным в антисемитизме и сионизме одновременно, я буду говорить о себе, но вы, мой дорогой читатель, помните, что я имею в виду еврейский образ мысли вообще.

Я, как уже было сказано ранее, обладаю двумя видами здравого смысла – обычный здравый смысл и суперздравый смысл.

Обычный здравый смысл оперирует обычным практическим мышлением. Например, если денег стало мало, надо меньше тратить или больше зарабатывать.

Суперздравый смысл оперирует парадоксальным мышлением. Например, если денег стало мало, надо тратить еще больше и не беспокоиться о заработке. Опасность полного разорения мобилизирует умственные способности настолько, что придет такая идея, которая позволит разбогатеть в гораздо большей мере, чем простое сокращение расходов и попытки заработать деньги увеличением объема обычной работы. Подобная идея может заложить основу успешного бизнеса, научной идеи и прочих предпосылок всеобщего прогресса.

Еще пример, уже более глобального свойства. Обычный здравый смысл, оперирующий практическим мышлением, говорит, что если вас ударили по одной щеке, то вам не надо подставлять другую щеку, а нужно так жахнуть обидчику, чтобы он стал постоянным клиентом дантиста и нейрохирурга.

Однако суперздравый смысл, оперирующий парадоксальным мышлением, говорит, что если вас ударили по одной щеке, следует подставить другую, ибо если все так будут поступать – в мире не будет больше жестокости и агрессии.

Итак, по моему мнению, парадоксальное мышление присуще «еврейскому» образу мышления. Это не националистическое заключение, ибо есть евреи, не обладающие парадоксальным образом мышления, и есть неевреи, весьма искушенные в этом подходе к жизни.

Проблема практического мышления в том, что оно не может посмотреть за пределы простых очевидных понятий. Оперирующие практическим мышлением могут быть успешны в конкретных простых ситуациях, но будут ограничивать себя лишь этим нехитрым успехом. То есть в первом примере простое сокращение расходов и попытка больше работать на первых порах будут более действенны, чем при парадоксальном подходе, но в конце концов человек придет в полное изнеможение от работы, а сокращенные расходы сделают его жизнь неприемлемой. Во втором примере, опять же, выбивание зубов обидчику будет иметь немедленный положительный эффект, но в дальнейшем может привести к нагнетанию все большей и большей агрессии и кончится смертоубийством с той или другой стороны.

Проблема парадоксального мышления состоит в том, что если хоть один элемент нарисованной парадоксальным мыслителем идеальной картины будущего мира не сработает, вся его теория полетит в тартарары. Так, если попытка заработать деньги альтернативным путем натолкнется на непреодолимое сопротивление – обладатель парадоксального подхода еще быстрее окажется в худшем положении, чем разумный практический мыслитель, выбравший в качестве решения проблемы сокращение расходов и более напряженный труд.

Во втором примере парадоксальный мыслитель также может оказаться в затруднительном положении, поскольку если в нарисованном им иллюзорном мире, где никто не отвечает на агрессию агрессией, а следовательно, в мире, лишенном агрессии, все-таки хотя бы один обитатель нарушит сие правило и ударит кого-нибудь по лицу, – вся система рухнет, что обычно и происходит в натуральном мире.

Парадоксальный образ мышления чрезвычайно раздражает приверженцев практического образа мысли. Справедливо и обратное.

Во многом антисемитизм основывался именно на этом конфликте образов мышления. В то же время и еврейская убежденность в богоизбранности, и презрительное отношение к гоям имеют ту же природу различий типов мышления.

Несмотря на то что я сам являюсь носителем скорее парадоксального, чем практического типа мышления, сразу по приезде в Землю обетованную я столкнулся с тем, что с трудом переношу образ мысли моих новообретенных соотечественников.

Сидя, как придурок, под обстрелом иракских СКАДов во время первой войны в Заливе, я материл Израиль на чем свет стоит за то, что ситуация была доведена до обстрела израильских городов, за то, что Израиль не выпустил ни единого снаряда в сторону Ирака, чтобы, видите ли, не разрушать коалицию.

Я почему-то терпеть не могу, когда по мне стреляют. В этом вопросе, пожалуй, я схожусь со многими представителями как раз-таки практического мышления.

Однако это не мешает мне все время совершать нерациональные поступки, которые приобретают смысл лишь со временем. Я не знаю, почему они успешны. Возможно, это из-за того, что я сам оцениваю себя и, таким образом, всегда нахожу способ оценить свой поступок как удачный, хотя любой сторонний наблюдатель все равно, даже по прошествии многих лет, раскритиковал бы его в пух и прах.

Я не люблю вспоминать все перипетии моих постоянных конфликтов с израильским образом мысли и жизни. Поскольку, как мы уже выяснили, я сам еще тот подарочек, это нецелесообразно, – все равно что выслушивать жалобы одного умалишенного на поступки другого, не менее умалишенного.

Чтобы понять Израиль, его действия и мотивы, необходимо все время держать в уме этот парадоксальный образ мышления. Проблема Израиля и евреев также состоит и в том, что сколько евреев – столько существует и разных парадоксальных образов мышления, которые неохотно объединяются в группы и с трудом поддаются какой-либо классификации.

В этом и состоит, пожалуй, причина того хаоса, что царит в Израиле. В этом же причина его проблем на мировом просторе. Там слишком много евреев.

Мой друг детства, еврей, который впоследствии стал монахом в бенедиктинском монастыре, что, в общем, тоже хороший пример парадоксального мышления, говорил: «Евреи в обществе – как сахар в кофе. Когда его не хватает – кофе горький, когда его слишком много – приторно сладкий…» В обоих случаях его неприятно пить… В Израиле кофе практически нет —один сахар, поэтому неудивительно, что Израиль страдает диабетической гангреной и у него постоянно ампутируют куски территории; Израиль также страдает диабетической слепотой…

Вот, пожалуй, вам и объяснение неумения евреев содержать собственное государство в приемлемом виде.

То есть для того чтобы обладатель парадоксального мышления имел шанс на успех, он должен, как это ни парадоксально, быть окружен лицами с практическим, а следовательно, легко предсказуемым типом мышления.

Израилю следовало давно отказаться от непускания в страну нееврейских иммигрантов, тогда бы население имело шанс прийти в какое-то равновесие, но опять же, совершенно отживший идеалистический подход к неразжижению еврейской крови, который спасал нацию в изгнании и вредит ей теперь в собственной стране, ее же в конце концов и доводит до полного исступления.

Хотя сами коренные израильтяне, как микробы, привыкшие жить в вулканических источниках, где, в общем, жить невозможно, привыкли к такому положению дел и прекрасно себя чувствуют в Израиле, бывая там проездом, между отпуском в Нью-Йорке, плавно перетекающим в выходные в Турции и завершающимся вечеринкой в Таиланде.

Я полагал, что основная проблема Израиля состоит в том, что он – марионеточная страна, что «кукловоды» дергают за веревочки, а арабы дерутся с израильтянами. Это слишком упрощенное видение проблемы. Дело в том, что если кукла не захочет, – ее никакой кукловод не подергает… Вы скажете: кукла безвольна – на то она и кукла… Возможно. Но, так или иначе, людьми с парадоксальным мышлением легче манипулировать, если подстроиться под их собственный бред.

Дело в том, что государство не призвано вести людей в утопические дали, а должно являться управдомом, на которого возложена обязанность следить, чтобы в коммунальной квартире не перегорали лампочки в коридоре, чтобы баба Маня не гасила папироски в супе тети Люды и чтобы никто не нарушал порядок очереди в туалет по утрам. Была когда-то песня «Коммунальная квартира – коммунальная страна…». Помните? Так вот, государство является хозяйственным образованием, созданным гражданами для поддержания интересов самих этих граждан. К сожалению, во многих странах этот простой принцип игнорируется.

Я бы отметил два вида правительств: правительство, которое служит народу, воспринимает свой народ как клиента (например, в Канаде это очень выражено), и правительство, которое руководит народом, – ну, например, Россия. Проблема состоит в том, что израильское правительство не делает ни того, ни другого. Израильское государство ведет свой народ к утопической цели – невозможной смеси сионизма и мира на Ближнем Востоке или, например, к консервации древнееврейских обычаев в рамках современных реалий… Какую цель любого израильского правительства вы ни проанализируете, – окажется, что она в корне утопична и является продуктом парадоксального мышления. То есть в теории, если бы все элементы парадоксального плана сработали, – в Израиле зажили бы лучше, чем в Швейцарии (они так и говорят – «ближневосточная Швейцария»), но дело в том, что, конечно, эти элементы на практике все не срабатывают и вместо «ближневосточной Швейцарии» получается сточная канава.

Израиль не одинок в своем парадоксальном мышлении на государственном уровне. Например, я сам, едва начинаю мыслить о государственных вопросах, нахожу не менее парадоксальные решения… Но, что хорошо, – я не лезу с ними в политику… Более того, даже не пишу в книжках, понимая, что изложение парадоксальных политических идей практически всегда заканчивается плачевно. Возьмите Маркса – и руины социалистического лагеря, возьмите Ницше-Бисмарка-Гитлера – и руины Европы… Вот что делают парадоксальные идеи, когда их пытаются осуществить на планетарном уровне.

Я давеча читал один томик по конфуцианству, и один из видных последователей Конфуция там говорит: «Есть ли разница между убийством палкой или ножом? А есть ли разница между убийством ножом или дурным правлением?» Увы, государственное правление, основанное на парадоксальном мышлении, – всегда дурное, и население таких стран рыдает… Если, конечно, не обладает не менее парадоксальным мышлением (как большинство коренных израильтян), которое всегда поможет найти объяснения, во имя чего нужны все эти страдания, и более того – что это никакие не страдания, а просто построение «ближневосточной Швейцарии» или «швейцарского Ближнего Востока».

 

Глава двадцать четвертая

Как я покорял Великобританию

Стоял жаркий июльский день. На Британских островах бывают такие дни… Даже трудно поверить, что это страна туманов. Я весь день присутствовал на строительстве Стоунхенджа, но так и не разобрался, кто и зачем его построил. Иногда кажется, что вот дали бы нам подглядеть одним глазком какое-нибудь историческое событие, – и нам все станет ясно. Увы, это не так. Дудки.

Я даже в каменоломни сбегал, ничего не понял. Ни кто это строительство затеял, ни зачем оно ведется. Расспросы рабочих тоже не дали результатов.

Зря таскался в прошлое, только запылился.

Вообще иллюзорность нашей веры в нашу способность познавать нередко отмечалась и до меня. Мало взять в руку флейту, говаривал мне Гамлет, ты научись из нее выдувать что-нибудь посущественнее, чем слюни… Что, он не так говорил? Это Виля все переврал и приукрасил. Такие уж они все – сочинители. Вы скажете: «А ты не сочинитель?», а я отвечу: «Нет, я не люблю художественную литературу. Пустая трата времени: "Он вышел из кафе и закурил сигарету… Она опять не пришла на свидание…" Ну и что? То ли дело мои книжки. И с картинками, и с шутками… А какие содержательные! Ладно, ладно, не нравится – не читайте, вам же хуже. Сам все прочту. Все до одной. Весь тираж. Ну и что, что в тираже все книжки одинаковые? Я свои книжки люблю настолько, что чужие книжки меня даже ревнуют и больно мне режут пальцы краями своих листов».

У нас ведь как нынче? Нечего читать – приходится самому писать. Не нравится современная музыка —приходится самому сочинять песенки, мелодии и даже полномасштабные оперные произведения. Не нравится общепит – приходится самому себе готовить… Короче, свобода, тудыть ее растудыть… мол, не нравится – не ешь! Страна не нравится? Меняй страну! А что? Я уже поменял три страны, теперь живу в четвертой.

Кто из нас не мечтал жить в старой доброй Англии? Неповторимый уют обстановки в стиле дома Шерлока Холмса на Бейкер-стрит овладевал мечтаниями многих – и отправляющихся искать счастья на чужбине, и остающихся на родине. Всю свою жизнь я руководствуюсь этими вкусами.

Прибыв впервые в Великобританию, я был поражен настоящестью этой страны. Все там как-то солидно и основательно. Не то что бумажно-пластиковый Ближний Восток или покушанная молью Россия ранних девяностых.

А вот вам другая история. Я помню свежий соленый вкус ветра в проливе. Позади оставалась Нормандия, впереди – наши претензии на английский трон. Мы с Вильгельмом плыли покорять Англию и, как видите, – покорили. Всадив Гарольду стрелу в глаз, наши горячие хлопцы захватили страну, и мы воцарились на все оставшиеся века.

«Ah! lavictoire est douce, et la vengeance aussi!» —прошептал Вильгельм, и я его в шутку обозвал Завоеватель; так за ним эта кличка и осталась…

Итак, мы с Вильгельмом Завоевателем вторглись в Англию. Хотя до сих пор не решено окончательно, было ли завоевание в конечном счете положительным поворотом истории, замечательно смешавшим англосаксов и норманнов, или отрицательным, добавившим так много французских слов в английский язык…

Вам, наверное, трудно поверить, но Вильгельм Завоеватель был весьма миролюбив. Он всего лишь хотел позвонить английскому королю Гарольду и поздравить его с победой над норвежцами. Ну кто же знал, что Вильгельм терпеть не может автоответчики? Он хотел оставить сообщение, но у автоответчика короля Гарольда было настолько сложное меню, что бедный Вильгельм чуть не рехнулся. Он пересек Ла-Манш и приготовился к битве при Гастингсе. Король Гарольд как раз вернулся с севера после победы над норвежцами, понял, что у него проблема, и набрал номер на своем мобильном телефоне, чтобы сообщить о вторжении, – но тоже застрял на автоответчике:

«Это служба чрезвычайных ситуаций. Если вы столкнулись с чрезвычайной ситуацией, нажмите 1. Если вы не столкнулись с чрезвычайной ситуацией, пожалуйста, повесьте трубку».

Король Гарольд нажал 1 и получил следующее меню:

«Если вас намереваются убить – нажмите 1.

Если вас собираются изнасиловать – нажмите 2.

Если вас собираются задушить – нажмите 3.

Если вы не уверены, что именно с вами собираются сделать, пожалуйста, уточните у нападающего его намерения. Если вы не получили ответа, пожалуйста, оставайтесь на линии. Первый же свободный сотрудник нашей службы будет рад помочь вам…»

Король Гарольд не успел услышать, что еще ему предлагают, потому что ему в глаз попала стрела. Он умер, и все его приближенные тоже. Бедняга Вильгельм, ему пришлось управлять Англией в одиночестве. А это нелегко даже в наше время. Францией тоже нелегко управлять. Лично я предпочел бы управлять Папуа Новой Гвинеей. По крайней мере, там не так много автоответчиков…

Так или иначе, старая добрая Англия наполнилась французским языком, и потом мы с Чосером долго пытались вернуть английской культуре английский язык. «И с радостью мы изучали мир, а изучив его, других учили».

Однако французское влияние на среднеанглийский язык было огромным, и преодолеть его оказалось невозможно. В течение 150 лет после моего вместе с норманнами завоевания Англии это влияние исходило в основном со стороны нормандского и пикардского диалектов французского языка, однако с раздвижением границ Анжуйской империи (1154—1189) Генриха II Плантаге-нета до Пиренеев активное влияние на английский язык стали оказывать и другие диалекты, особенно централь-нофранцузский, или парижский, диалект. И в сегодняшнем английском слова исконно нормандского происхождения (catch /поймать/, warden /сторож/, warrant /залог, гарантия/, wage /заработок, возмездие/, reward /вознаграждение/) сосуществуют бок о бок со словами из цент-ральнофранцузского диалекта (chase /преследовать/, guardian /сторож/, guarantee/гарантия/, gage /залог/, regard /забота, уважение/). В 1204 году король Иоанн Безземельный потерял Нормандию. Я, помнится, над ним по этому поводу сильно потешался. Даже песенку придумал:

С ростом власти парижской династии Капетин-гов центральнофранцузский диалект стал в Англии преобладающим. В то же время языком обучения и переписки оставалась латынь. В течение трех веков литература Англии была фактически трехъязычной, существуя на французском, латинском и английском языках. Период с 1154 по 1254 год справедливо называется «опасным веком», потому что это было время, когда Англии грозило полное исчезновение. Знаменательная победа пришлась на 1362 год, когда впервые был официально открыт парламент с заседаниями на английском языке.

Когда я познакомился с Чо сером, ему не было еще и тридцати лет. Помнится, мы стояли с ним в очереди за пивом. Он стоял передо мной, и руки у него были заняты пустыми бидонами.

– Слушай, мужик, – грубовато попросил Чосер, – почеши спинку.

Я почесал Чосеру между лопатками. Так мы и познакомились.

Хотя он прекрасно владел французским, но решил писать свои поэмы по-английски; правда, добрая половина использованных им слов была романского происхождения. Так что в этом отношении Чосер тоже предвосхитил будущее. Нынешний английский лексикон примерно наполовину германского (английского и скандинавского), а наполовину романского (французского и латинского) происхождения. Названия дворянских титулов (prince /князь/, peer /пэр/, duke /герцог/, marquis /маркиз/, viscount /виконт/ и baron /барон/) имеют французское происхождение, а названия верховных правителей (king /король/ и queen /королева/) – английского, равно как и слова lord (лорд), lady (леди) и earl (граф) (хотя жена графа называется на французский лад —countess /графиня/). Слова shire (графство), town (небольшой город), hamlet (деревушка), hall (холл), house (дом) и home (домашний очаг) – английского происхождения, тогда как county (графство), city (крупный город), village (деревня), palace (дворец), mansion (имение), residence (резиденция) и domicile (постоянное местожительство) – французского. Слово law (закон, право) – скандинавского происхождения, right (право) —английского, a justice (правосудие, справедливость) —французского. Там, где в языке рядом с английским словом сосуществует его французский синоним, первый имеет, как правило, более конкретное, вещественное и приземленное значение: достаточно сравнить такие синонимы, как friendship (дружба) и amity (дружественные отношения), happiness (счастье) и felicity (блаженство).

Поэтому, когда говоришь на английском языке: «Нас поприветствовали от всего сердца» (we have been given a hearty welcome), чувствуешь себя более комфортно и непринужденно, чем когда говоришь: «Нам оказали сердечный прием» (we have been granted a cordial reception).

Вся моя жизнь так или иначе прошла в покорении Великобритании. Сначала я покорял ее современный язык, потом его глубинные старинные отголоски, далее я приступил к непосредственному вторжению, раз за разом ступая на ее увлажняемую туманами травянистую землю.

Я забирался в самые захолустные уголки, маленькие, оставленные Богом и Временем деревушки в среднеанглийской округе Cotswold. Я даже каламбурил, называя этот район Ghost World (Призрачный мир)…

Пользуясь данной мне в распоряжение тысячей жизней, я стоял на бастионах крепостей в Уэльсе, посещал могилу короля Артура в руинах собора в Глас-тонбери, купался в древнеримских купальнях курортного городка Баг.

Кстати, было занимательно наблюдать, как британцы нашпиговывали свой Вестминстерский собор мертвецами! У британцев явно сдвиг по фазе насчет мертвецов…

Милая Англия, увы! я не могу пить твое горькое пиво, как бы оно ни было привлекательно в своей глубинной темноте.

Англия так и осталась для меня неисчерпаемой и, покоряя ее, я неожиданно заметил, что она покорила меня.

 

Глава двадцать пятая

Как я лобзал Голландию в ее влажные прохладные губы

Году в 1997-м, а может, и в каком-нибудь другом, кто теперь упомнит? Короче, лежал я на своей кровати, подверженный очередному приступу меланхолии, связанной со страхом за бизнес и с предчувствием неминуемого разорения; кроме того, я боялся: ограбления, похищения детей, смерти моей и кого-либо из близких, тюремного заключения, аварии, предательства друзей и так далее. До того как мне лишь в 2005 году прописали серотонин-реаптейк ингибиторы, такие приступы частенько со мной приключались. А потом мой невроз и вовсе собрался приковать меня к постели. Что такое серотонин-реаптейк ингибиторы? Да это таблетки «прозак», или с другими названиями, но подобным действием. Продолжаешь жить, как во сне, но живется значительно легче. Рекомендую.

Итак, в те далекие времена мой невроз еще не был для меня столь очевидным медицинским явлением, и лечиться приходилось громкими увлеченными скандалами с окружающими и дорогостоящими поездками на край земли в неожиданное для всех время.

Моя милая многотерпеливая жена Анюта, она же Маськин, явилась ко мне с зимней шапкой, несмотря на то, что проживали мы в те времена в Израиле и там необходимость в этом теплом и уютном предмете случалась нечастно.

В шапке оказались бумажки с названиями всех основных столиц Европы, вплоть до Рейкьявика…

– Тяни, – строго сказала она, и я вытянул «Амстердам».

На следующий день мы очутились на амстердамском вокзале, прибыв на поезде из аэропорта. Я был так восхищен забытым духом северного города, что захотел идти в отель пешком, но был вовремя образумлен, и мы взяли такси. Поселились мы на улице Рус-ланд, 17, в роскошном отеле «Радиссон». В лобби отеля стоял огромный макет парусника, который навел меня на мысль коллекционировать модели парусников, большая часть из которых поломалась при многочисленных переездах…

Итак, Голландия. Я смотрел в окно отеля на мле-кообразное небо над крышами Амстердама. Меня пронизывало спокойствие и чувство защищенности. Израиль с его взрывающимися каждую неделю автобусами казался диким, нелепым, кошмарным сном.

Вдруг близлежащая колокольня заиграла чарующую музыкальную фразу, которая до сих пор звенит у меня в ушах… У меня проблемы со слухом. Слух у меня далеко не абсолютный, но вот извольте ознакомиться…

Я, конечно, переврал мелодию. Ее автор, кажется Бах, огрел бы меня смычком, если бы мог… Но вы уж простите наивное стремление моей слабо разбирающей ноты души к прекрасной последовательности колебаний воздуха, называемой «музыкой».

– Что-то очень неправильно в нашей жизни, – заговорил я, не отводя взгляда от черных крыш и белеющего влажного неба. – Зачем мы живем в дикой стране, где каждый шорох пронизан ожиданием нелепой смерти? Зачем мы страдаем от жары и тупого в своей голубизне раскаленного неба? Зачем мы едим невкусную кошерную колбасу? Стоимость жизни в этой стране не намного больше, чем в Израиле, только в Израиле за те же деньги нам впихивают вместо жизни фальшивку… Мы стоим на пороге электронно-интернетной эры, когда станет все равно, где человек находится. Я добьюсь возможности руководить своим бизнесом на расстоянии и уеду жить туда, где наслаждаешься каждым вздохом, каждым глотком холодного морского воздуха, каждым звуком, каждым мгновением жизни.

Подобные речи были слишком революционны для Анютки, впоследствии известной под кличкой Мась-кин, и, таким образом, я был понят не сразу и не окончательно… Дело в том, что мое парадоксальное мышление, страдающее нелогичностью на обыденном уровне, обычно повергает всех окружающих в растерянность, переходящую в раздражение.

Итак, в этот приезд в Европу осуществить свой смелый план мне не удалось. Я попробовал поехать на поезде в Париж (ибо до того, как там впервые побывал, все время туда стремился), но поскольку гостиница была оплачена, Анюта убедила меня вернуться в Амстердам, снявшись с поезда в Антверпене и повернув назад.

Итак, мы остались на неделю в Голландии, и завораживающие каналы с баржами, используемыми как дома, огромные окна без занавесок полностью покорили наши сердца. Красные фонари и молодежь, свободно употребляющая марихуану, существуют в этом городе как бы отдельно и практически не сливаются с истинным духом старого благородного Амстердама.

Легкие, как ветер, велосипедисты, сумасшедшие таксисты, пилот самолета – голландец, оторвавшийся от земли, как сумасшедший, и так же варварски приземлившийся, отражали эту волнующую страну. «Тоже мне, летучие голландцы», – ворчали мы, но не сердились.

В Амстердаме стоит на причале в морском музее настоящий парусник, точная копия корабля, использовавшегося знаменитой Ост-Индской компанией, основанной в 1600 году. Я поднялся на парусник, подержался за штурвал, прошел в кают-компанию…

«Если бы я жил здесь в те времена, я бы обязательно стал капитаном такого корабля…» – задумчиво сказал я и представил себе, как все это когда-то было единственной взрослой реальностью и как серьезно все это должно было казаться в те годы… Приключения, паруса, пираты, товары…

Потом я подумал и сказал: «Нет, все-таки я, наверное, стал бы владельцем судна и посылал бы капитанов в далекие страны, а сам бы сидел на бережку…»

Потом мы опять сели на поезд и отправились куда глаза глядят – на север, к морю. Всюду, где бы я ни появился, я стремлюсь найти выход к морю, таким образом, видимо, успокаивая свое географическое безумие.

Мы приехали в городок на севере Голландии. Городок называется Ден-Хелдер. Он, как и многие поселения в этой стране, находится ниже уровня моря. Вдоль берега высится огромный земляной вал… «Да, – подумал я, – и в этой стране не найти мне покоя…», хотя опасность затопления водами грозного Северного моря казалась гораздо менее реальной, чем теракт на улицах Иерусалима.

Далее я долго бегал по берегу холодного моря и изображал чайку. Потом мы пообедали, предварительно закусив маленькими розовыми креветками, и я выпил стакан виски, для сугреву… Перед самым закрытием мы навестили музей военной славы их флота, где мне посчастливилось посетить предмет своих детских мечтаний – настоящую подводную лодку!!!

Потом, бродя по улицам Ден-Хелдера, мы набрели на какой-то почти заброшенный домик, и я сказал, что хотел бы его купить и здесь поселиться… Я всегда примеряю для себя жизнь в разных уголках. В этом и заключается секрет моей тысячи жизней. Вот смотрю я на этот домик, и одним умственным файлом загружается в мое сознание целое представление моей жизни здесь, в этом домике, в этом городке. Самое смешное, что несколько раз в жизни я впоследствии осуществлял свои фантастические грезы и поселялся в ткнутом на карте земного шара месте. Сначала в Норвегии, потом в Канаде. Однако во время того визита в Голландию мы еще были морально не готовы к таким безумиям, которые впоследствии стали простой правдой нашей жизни.

Таким образом, Голландия навсегда вошла в список стран, где я хотел бы жить. Однажды у меня созрел план: не ехать в Канаду, а вместо этого сохранить мой дом в Норвегии (о котором я расскажу вам позже), купить домик в Англии, купить домик на юге Франции и баржу на одном из каналов Амстердама, и так и переезжать из одного дома в другой в течение года, оставаясь в каждой из стран не более трех месяцев, тем самым нигде не нарушая паспортный режим… Однако такой дикий план показался Анюте слишком фривольным, даже при всей ее терпимости к моим фантазиям, и мы уехали в Канаду, оставив мои фантастические жизни доживать в маленьком домике в двухстах километрах к северу от Лондона (я уже практически присмотрел его по интернету), на барже в амстердамском канале, в старом, требующем ремонта белом оштукатуренном доме на юге Франции, и в милом нашем норвежском доме, который единственный материализовался, но с которым после пяти лет владения тоже пришлось расстаться.

Милая моя Голландия. Ты помнишь, как я лобзал тебя в твои холодные обветренные губы? Я оставляю тебе, по крайней мере, дюжину из подаренной мне Временем тысячи жизней!

 

Глава двадцать шестая

Мои трудные, но светлые отношения с Парижем

Моя французская часть жизни полна детскими восторгами и незрелыми падениями, шквальными ветрами эмоций и проливными мыслями… Моя французская жизнь явилась ко мне, как давно ожидаемая незнакомка, развязно разложив свои изящные предметы обихода по столам и подоконниками и внятно прошептав мне на ухо: Jet'aime beaucoup! Jet'aime! Jet'aime! То была моя старенькая бабушка, пытавшаяся привить мне любовь к этому языку, а следовательно, и образу мысли. Ведь образ мысли неразрывно следует за языком. Говоря по-немецки, неизбежно начинаешь критически подходить к соринкам на скатерти, говоря по-французски – впадаешь в легкое головокружение, причиняемое беспокойным вольнодумством и стремлением к необузданной свободе нравов.

Трудно избежать пошлости, крошащейся под пальцами критики, говоря о французской части моей жизни. Но я плевал на критику, и не по идейным соображениям, а от общего снисходительного отношения к человечеству, ибо большая часть его представителей вызывает у меня жгучее чувство стыда, небольшая часть – страх, и лишь малая микроскопическая толика – уважение.

К какой части человечества я отношу себя самого? Увы, это сложный вопрос, ибо я испытываю к себе все эти три чувства без исключения: мне стыдно за себя, я себя боюсь, но, как ни странно, в последнее время я себя и уважаю… Потому что как можно не уважать человека, который, понимая вполне всю ничтожность человеческого существования, пытается найти в нем иллюзию успокоения и величия, сладкое марево расхолаживающего презрения к смерти… «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»…

Свою долю вольнодумия я, безусловно, почерпнул у французов, конечно, не у тех, которые зажимают сдачу в аэропорту, а у негодяя Вольтера и насупленного Руссо… Они меня и научили черт знает чему, но если б не они, да и, конечно, еще мой милый друг Декарт, я был бы вовсе растоптан немецкими философами, которые прут, ничего не видя, и чьи начищенные до блеска башмаки с тяжелыми подошвами практической логики, неопровержимой, а потому в корне неверной, растоптали уже не одно поколение молодых доверчивых душ…

Париж для меня, как и практически для всякого человека с российскими корнями, всегда служил путеводной, что ли, звездой. Где бы я ни оказывался в Европе, невидимая сила гравитации этого города тянула меня туда, и я садился на поезда, завистливо читая на вокзалах таблички с ценами на билеты, короче, воспаленно стремился попасть в город мечты всякого, кто готов его увидеть и умереть.

Я долго не ублажал свои вожделения. Я вообще человек, с трудом отличающий мечту от реальности, и поэтому для меня достаточно, а иногда и слаще помечтать, чем вкусить своим укропным пучком чувств реалии физических объектов. Однако рано или поздно я должен был явиться в этот город.

Произошло это, как всегда, весьма неожиданно. Около 11 часов утра я решал какой-то затяжной деловой вопрос, а Анютка (впоследствии Маськин) написала мне записку: «Поехали в Париж». Я попрощался с собеседником и тут же набрал телефон справочной, чтобы узнать номер авиакомпании Air France. К шести вечера мы были в воздухе, а к полуночи сидели в кафе на Елисейских Полях. Я обожал совершать такие непредсказуемые поступки, импульсивно перемещаясь в пространстве. Конечно, мне далеко до эксцентричности Сальвадора Дали, но мое стремление к импульсивности нередко приводило окружающих в ужас. Видимо, так я пытался перехитрить смерть или судьбу, ибо каждый раз, выходя из дома, ожидал какого-нибудь насилия или несчастного случая. Поэтому домашний очаг я покидал, только гонимый страхом быть приконченным в собственном доме… Я неврастеник? А не надо бить детей в школе, и население будет гораздо здоровее… Хотя кто его знает, отчего я такой, но мне приходится принимать это как данность, ибо другого меня мне, по всей видимости, не дано… Просто не положено по распределительной ведомости предвечной бюрократии.

Париж состоял из двух частей: одной, неожиданно грязной и отталкивающей, и второй, чарующе привлекательной, наполненной восхитительными пирожными и вафлями. До меня в этот город на выставку 1937 года приезжали моя бабушка и дедушка. Воспоминания бабушки о Париже пронизали все мое детство. Ах, какой был персик на Монмартре! – вспоминала бабушка. Ах, каким был собор Нотр-Дам! Я всю жизнь стремился в Париж, и наконец в мае 2000 года мне выпало там побывать. Я стоял на той же площади перед собором Нотр-Дам… через 63 года после того, как на этой площади стояла моя бабушка.

Вспоминались строки Высоцкого. Химеру я красть не стал, но на глаза навернулись слезы…

Потом был мало впечатливший Монмартр, где я купил персик, но он не был сочным.

Так я завершил круг, приехав в волшебный Париж через шесть десятков лет. Париж показался нам сложным городом, и мы уехали путешествовать по Евpone, добравшись даже до Венеции. Вообще я не советую путешествовать в раздраженном или невеселом настроении. Зря потратите деньги… Куда вы ни явитесь своей измученной персоной – все вам покажется дурным и раздражающим. К сожалению, большую часть моих путешествий я предпринимал именно в таком тягостном состоянии духа.

Любовь к французскому у меня не выветрилась до сих пор. Уже здесь, в Канаде, я нанял учительницу и выучил французский. Читаю журналы и книги, говорю с трудом, но упорно. Учительница говорит, что мой акцент – «L'accent n'est pas terrible» – не так ужасен, хотя я более чем уверен, что она мне льстит. Акцент у меня, конечно, ужасен, но главное – я осуществил мечту и на ночь читаю Жюль Верна и Дюма по-французски, что доставляет мне малообъяснимое, но значительное удовольствие. Не иначе это результат влияния моей бабушки, отлично знавшей французский и воспитавшей меня в любви и трепетном отношении к этому языку, возможно, даже более трепетном, чем он того заслуживает.

В те времена я все еще верил, что перемещение в пространстве может стать решением для больной души. Увы, как говаривал Сенека, от себя не уйдешь, хотя, впрочем, так говаривал не только он…

У меня и сейчас появляются смутные желания куда-нибудь поехать, но для такого серьезного поступка мне теперь требуется гораздо больше причин, чем просто записка Маськина: «Поехали в Париж».

В последнее время, окунаясь во французский язык и франкоязычную культуру, я начал понимать, что простое путешествие не дает представления ни о стране, ни об образе мыслей ее жителей. Теперь, пропуская через себя буквочки с аксант эгю и аксант сир-конфлекс, я общаюсь с лучшими умами Франции… Теперь мне друг и Пьер, и Жан. (Я, конечно, имею в виду Пьера Бомарше и Жан-Жака Руссо.) А путешествия —что путешествия? Так, дорожная пыль, холодные багеты, дурные официанты, дробно топающие стоптанными башмачками по грязному полу, подающие мидии вместо устриц и с ужимками Луи де Фюнеса кричащие на кухне: «Франсуа! Дю шоколад!»

Это разве Париж? Это разве Франция, какой мы ее любим и знаем?

В аэропорту имени Шарля де Голля, этого Бонапарта середины двадцатого века, я видел одну русскую женщину, отправляющуюся рейсом на Москву. Она прочувствованно говорила подруге: «Давай побудем тут еще минутку. Здесь еще Париж, а там уже нет…»

Я, честно говоря, был раздражен и хотел поскорее уехать. Париж – огромный город, переполненный иммигрантами, – на меня давил. Я искал его в кафе и в соборах, тот самый настоящий Париж моей мечты. И вы знаете – я его нашел, но не в материальном обличип, а в моих пыльных французских книгах и в парижских журналах, которые я позволил себе выписать.

Приехав в Париж, вы сталкиваетесь с иммигрантами, которые имеют мало общего с духом этого города. Редкий француз позволит себе говорить с вами без ужимок и воздержится от излюбленной своей игры (если вы обращаетесь к ним по-английски, они делают вид, что не понимают, а если вы пытаетесь поговорить с ними на французском, они отвечают вам по-английски). К тому же они не беседуют с вами на темы, выходящие за пределы цен на проезд в такси и съема автомобиля напрокат.

В глубинке вы, конечно, можете найти тех, кто уважит вас своим французским, ибо никакого другого языка не знает, однако содержательность подобного разговора вызывает большие и вполне обоснованные сомнения, ибо глубинка во всех странах – одинакова… Кроме простой народной мудрости, от нее трудно чего-нибудь ожидать, а простую народную мудрость мы и сами знаем, не маленькие.

Я совершил одно замечательное открытие в Париже, жаль только, слишком поздно… В Париже нужно все время пить вино. Ничего, что кислое. Вы же не жалуетесь на горькие лекарства, когда вам необходимо излечиться от какого-нибудь недуга… Там все пьют. Практически с утра. Весь Париж сидит на террасах перед бистро и ресторанчиками, и все пьют вино. Когда в одном местечке я заказал французское пиво – на меня посмотрели, как на идиота, и были правы, потому что оно оказалось сладким!

Пейте вина Бургундии: «Кот-д'Ор», «Кот-де-Бон», «Кот-де-Нюи», «Божоле», «Шабли», или вина Бордо: «Шато Бриссон» из Антр-де-Мер, «Шато Малар», какая разница! Вино пьют не для вкуса, а для легкости в голове и головокружительного падения в объятья матушки Франции, любящей только пьяных и легких душой.

Короче говоря, так или иначе, посещение города всеобщей мечты на трезвую голову не позволило мне приобщиться даже на йоту к тому, к чему я стремился всю жизнь, – к свободному французскому духу, легкому настроению и глубокой светлой мысли…

Однако в последующие годы мне удалось этого добиться, но только виртуально, так сказать, или астрально, если вам нравится такое слово, остренькое, как лепестки астры. Таким образом, я решил стать немножко французом, и если у вас хватит терпения листать мою книгу и дальше, я расскажу вам как.

 

Глава двадцать седьмая

Как я вторгся в Скандинавию

Многие из людей живут бессознательно, не отдавая себе полного и вразумительного отчета о мотивах своих поступков и природе своих побуждений. Я, в общем, сам провел большую часть жизни в таком неопределенно-подвешенном состоянии. Только в последнее время я начал требовать от себя объяснений и ответов на вопросы: «Почему я этого хочу?» или «Почему я этого не желаю?». И хотя тот факт, что, задавая эти вопросы, я подспудно осознаю направление ответа и тем самым облегчаю свою участь самовопрошателя, все-таки изрядной ясности с самим собой, увы, мне не удалось достигнуть и поныне.

Раньше же я руководствовался короткоживущи-ми объяснениями своих поступков и действовал скорее по наитию, чем пользуясь определенным выводом разума. Конечно, совершив какой-либо поступок или приняв какое-либо решение, я находил много убедительных объяснений его сокровенного смысла и целей. Однако, честно говоря, ясности в голове у меня не было, и относился я к себе с некоторым отстраненным интересом исследователя: «И чего он учудит в следующий момент?»

Судьба меня как-то миловала, и когда я совершал парадоксальные поступки, рано или поздно все утрясалось, и парадоксальность моих действий притуплялась в свете последующих многомысленных рассуждений и самоуговоров.

Итак, я изложил в предыдущих главах, что в России жизнь свою не представлял и уехал оттуда, еще будучи девятнадцатилетним ребенком (как меня охарактеризовал напоследок один московский таксист, муж какой-то маминой родственницы, у которой мы остановились перед отъездом в Будапешт, откуда самолет нас доставил в Израиль).

Так началось скитание Вечного Жида по имени Боря Кригер. В Израиль я не хотел ехать, интуитивно понимая, что ничего хорошего там не будет. Как раз тогда над Ближним Востоком висел ультиматум папаши Буша, и вот-вот должна была начаться война, которая не заставила себя долго ждать.

Но выхода не было, жернова отъезда, виз, ОВИРа и прочих сухостей завертелись неумолимо, и нужно было ехать… Ходили какие-то наивные слухи, что прямо в аэропорту в Израиле людям предлагают ехать в Новую Зеландию, и я верил, хотя теперь думаю, что эти слухи намеренно распространялись Сохнутом, чтобы заманить несчастных советских евреев, которым ехать в Израиль хотелось примерно так же, как сесть голой попой на ежика, но оставаться в стране каждодневно дорожающего мыла тоже хотелось не очень.

(Если я не прав и кто-то уехал таким образом в Новую Зеландию, заранее прошу прощения у Сохнута, что переоценил его умственные способности.)

Кстати, я должен раз и навсегда перестать верить, что в дальних странах, про которые мы практически ничего не знаем, жизнь лучше и светлее. Не далее чем вчера приятель сообщил мне, что отсидел год в тюрьме в Новой Зеландии. Повязали его сразу по прибытии, за связь с какими-то темными личностями. Суд присяжных признал виновным в «попытке того и попытке сего»… Во как… Он еврей, свинину не ест, а в тюрьме только свинина. Стал весить 50 килограммов, видок, как из Освенцима, насилу выжил среди аборигенов. Так что все страны и государства – ГОВНО в равной мере, и в гробу я всех их видал в белой обуви 32-го размера. Почему 32-го? А чтобы жало… Представляете, лежите вы всю оставшуюся вечность в гробу, а вам тапочки жмут. Ну не жуть ли?

Кстати, Шопенгауэр как-то по пьяни мне прохрипел, мол, не бойся смерти, умирая, ты возвращаешься в то же состояние, в коем ты пребывал до рождения… А я ему – до рождения у меня не было трупа! А он как прыснет на меня всем, что было у него во рту…

– ScheiBe! – разобрал я его всхлип, только и всего. Так я и не понял, что он имел в виду… То ли что я —ScheiBe, то ли что мой труп – ScheiBe, не знаю; он упал лицом в баварский картофельный салат и, поскольку салат подавали теплым, сразу в нем уснул, и я не стал его будить…

Итак, Израиль встретил меня суровой правдой-маткой… Сначала послал убирать апельсины на ливанской границе, где кибуцники мне привили стойкую аллергию к запаху промозглых рабочих зарниц и к общему стилю проживания с сованием носа в чужую жизнь на уровне экономии туалетной бумаги. Потом Израиль не давал мне жениться на любви всей моей жизни (впоследствии Маськине), выдворял ее из страны, судил нас раввинатским судом и упорно хотел при этом забрать меня в израильскую армию и убить. Мне даже стало смешно, как активно взялись израильские придурки за мою особу… Вообще, видимо, мелкие страны, как мелкие шавки – злые, громко лают и кусаются, а крупные – просто волкодавы. Видимо, из-за того, что в Израиле людей немного, у государства там более индивидуальный подход к личности. Если в России личность хотят ограбить и убить вообще, то в Израиле почему-то хотят ограбить и убить именно тебя, на индивидуально-конкретном уровне, что, безусловно, не может не льстить усредненному еврейскому самолюбию.

Я стойко победил большую часть перечисленных напастей, но затаил на мой милый Израиль БОЛЬШУЮ злобу – и за ночи в противогазах, и за попытку выдворения моей жены в 24 часа, и за многое-многое другое, от чего приличное государство могло бы как-нибудь постараться воздержаться, напрячься, наступить на горло своей разбойничьей песне и не сваливать на голову девятнадцатилетнего иммигранта, приехавшего с открытыми глазами и душой отдать свои силы маленькой, но гордой стране… Израиль удивительно изощренно научился бороться со стариками, женщинами и детьми, терроризируя их налогами, угрозами, недаванием и отбиранием гражданства… Если бы Израиль так боролся со своими истинными врагами – арафато-хамас-ной сволочью, – цены бы этой стране не было, на руках бы ее носили, и на ночь бы на заборе ее флаги вывешивали от гордости за такого борца-гиганта. Но, увы, только с детьми да со стариками силен воевать Израиль. Причем не с арабскими камнеметателями, а с родными русскоязычными иммигрантами, которым, в общем, некуда больше податься и которые выучили его двухтысячелетней давности закорючки и заглаголили языками пророков и христов… Но Израилю этого мало, ему нужны пророки да христы по-настоящему, для заклания и распятия, не своими силами, так силами своих врагов, не борясь с которыми Израиль становится самым главным врагом своего собственного народа.

Ладно, не об Израиле речь, слишком много чести. Когда Биби Нетаниягу сместили и пришел идиот Барак, я твердо решил уехать и подал на бизнес-иммиграцию в Канаду. Мы уговорились встретиться с иммиграционным канадским адвокатом в холле знаменитой израильской гостиницы «Царь Давид». Пока я его там ждал, вдруг заметил белую, совершенно седую голову и медвежью походку. Шарон – осенило меня… Мне он тогда нравился. Кто же знал, что наделает эта бедовая голова впоследствии?.. Кто же знал, что по его приказу выселят силой 8000 поселенцев из Газы, а потом из руин этих самых поселений на Ашкелон, город, в котором живут мои родители, полетят ракеты «Касам», что Шарон свалится в кому, а в Газе проголосуют за ХАМАС, с которым мирный процесс делать – все равно что просить теленка самого зарезаться. Теоретически просить, конечно, можно, но бифштекса все равно не дождешься…

Итак, куда мне было податься, как не в Канаду? Но, на свою беду, я имел в Канаде бизнес, и у меня сложилось принеприятное представление об этой стране, которое впоследствии, в общем-то, не раз подтвердилось.

Однако шел 1999 год, жизнь в Израиле для меня становилась все менее приемлемой. Крепчал мой невроз. Мне мешали глупое голубое небо, душные пылевые бури, непрекращающиеся теракты… А тут еще нашли мертвым в лесу одного издателя, с которым я работал, неясно, что с ним случилось, но почему-то все твердо постановили – убийство. «Так, – подумал я, – началось…» Российская действительность с расправами над бизнесменами, похищениями и заказными убийствами просто не могла рано или поздно не навалиться на Израиль, ибо эти две страны связаны, как сообщающиеся сосуды…

В июле 1999-го я должен был лететь в Канаду для содействия моим сотрудникам, которых я делегировал туда открывать бизнес, но вместо этого в конце августа мы с Маськиным вылетели в Копенгаген. Мой тайный план был найти нормальное место, чтобы перекантоваться. Чтобы было нежарко, зима обязательно со снегом, желательно глухой лесной край, вкусная еда и не очень подозрительное население.

Прибыв в Копенгаген, я сразу вкусил датскую сосиску, увитую жареным беконом, и заявил, что никуда отсюда не уеду. Я обошел все четыре угла вокзальной площади, поскольку на каждом из них продавались эти сосиски, ибо мне было неудобно съесть четыре сосиски в одном месте… Теперь я эти комплексы в себе изжил.

Дания оказалась безлесной, и мы переправились на пароме через узкий пролив в Швецию… О, Скандинавия! Я сразу понял – это мой край… Леса, леса, леса… Огромные полноводные озера, мшистая почва, изобилие грибов. Мне казалось, что когда-то в детстве я видел этот край в одном замечательном сне. Я стоял на высоком холме и видел с него зеркальное озеро, обрамленное лесами, и я почувствовал, что в этих лесах мне будет хорошо. Я сразу увидел тенистую опушку, лес был добрым и безопасным, и он манил меня… С тех пор я всю свою жизнь ищу этот уютный лес.

Мы проехали до Стокгольма, но в первое посещение город нам не понравился – больно шумным показался. Хотя впоследствии мы его искренне полюбили. Как можно не любить родину великого Карлсона? В Швеции фамилия Карлсон настолько распространена, что буквально на каждой второй вывеске красуется это сладкое для наших ушей имя.

Мой подгоняемый неврозом бродяжий дух погнал меня прочь из города, который я обозвал тогда скандинавской Америкой, и мы, заночевав где-то по дороге, пересекли границу с Норвегией.

Ну что ж, я практически сразу понял, что имею дело со страной своей мечты. Остановившись в гостинице в Конгсвингере, я стал рыться в телефонной книге, пытаясь найти посредников по недвижимости, чтобы снять какой-нибудь домик. Но норвежский язык оказался довольно оригинальным на первый взгляд, и мне пришлось спуститься к администратору, чтобы узнать как будет по-норвежски риэлтор. Оказалось —Eiendomsmegler.

Созвонившись с одним из эйндомсмиглеров, мы отправились в город Хамар и, поняв, что найти что-либо приличное на съем маловероятно, я решился купить дом, который нам приглянулся, в лесу, неподалеку от городка Эльверума, в местечке Rolsasen (Рёльсо-сен). Я подал свое предложение на покупку дома (490 000 норвежских крон – примерно 65 000 американских долларов).

Чтобы не мучиться ожиданием, мы отправились на север, в Трондхейм, к побережью Норвежского моря, а на обратном пути нам сообщили по мобильному телефону, что наше предложение принято.

Таким образом, отдав практически все свои сбережения на тот момент, я стал обладателем милого домика в норвежском лесу, в 80 километрах от шведской границы и приблизительно в 130 километрах к северу от Осло.

Мы вернулись в Израиль, взяли детей, заперли квартиру, оставив под присмотром соседки, и отправились жить в Норвегию. Собственно, всё. Так, по-наглому, без долгих рассуждений я вторгся в Скандинавию, осуществив давнюю свою мечту – селиться там, где хочется, в любой точке, ткнутой пальцем на глобусе.

Более того, я умудрился приобрести в Норвегии дом, так и не отметившись на границе, поскольку въехали мы и выехали через норвежско-шведскую границу, где пограничников обычно нет. Мы прожили в этом чудном доме около двух лет с периодическими горькими наездами в Израиль… И каждое возвращение в Землю обетованную было для меня мучительным.

Но мы все время возвращались в наш домик среди сосен…

Ой, только не надо, пожалуйста, про визы, паспортный режим, дороговизну жизни в Скандинавии и прочую чушь. Хорошо? Душа вольна селиться там, где ей заблагорассудится, а границы, расставленные государствами, есть силки для наших душ. Лично я ненавижу границы. А вы?

 

Глава двадцать восьмая

Как я замечательно жил в Норвегии

Обосновался я в Норвегии на века. Купил себе огромный письменный стол, деревянную кровать и много всего другого, что необходимо для жизни на века. Присмотрел во дворе местечко, где меня похоронить, когда я стану стареньким и умру. Короче, несмотря на то что никакого основания жить в этой стране я не имел, обосновался я так, как никогда раньше – обстоятельно, вдумчиво…

Я построил новую кухню, купил добротный автомобиль, и вообще все покупал добротное, крепкое. Начал сам рубить дрова, чистить снег и наслаждался каждым вдохом, каждым выдохом, каждым мгновением.

Я пришел и поселился там, где захотел. Раз и навсегда я выполнил свою заветную мечту, и мне больше ничего не надо было. Именно в Норвегии я впервые всерьез занялся писательством и снова стал писать стихи.

Телевизор я не покупал, да и смысла не было. Норвежский я принципиально не учил, так, для интереса обзавелся двумя десятками слов, и то уже тогда, когда жил в Канаде и к нам приезжали наши норвежские односельчане погостить (кстати, по пьяни забыли свой аккордеон, так и стоит в углу неприкаянный).

Почему не учил норвежский? Тогда я думал, что устал и больше не хочу понимать язык, на котором опять не с кем будет говорить, как это случилось с ивритом… эйн им ми ледабэр…

Скорее всего, я не хотел понимать, о чем говорят окружающие. Я хотел жить своим изолированным семейным счастьем. Мы сами учили детей, и уча их, я узнал, возможно, больше, чем за годы моей собственной учебы в школе.

В Норвегии у меня собралась большая библиотека, потому что в те годы российские книги еще были дешевы, более того, я издавал много медицинских учебников, которые магазины охотно выменивали на книги, таким образом, книжные богатства доставались мне почти бесплатно. Я заказывал книги коробками и читал, читал, читал… Тогда я купил Британскую Энциклопедию в 33 томах… И свое волшебное ощущение жизни выразил таким полу шуточным стихом:

В Норвегии я перестал бояться смерти, разорения, мне казалось, что мир устоялся и я вполне здоров и весел. Конечно, я побаивался, что нас выловят и выставят, но у себя дома я чувствовал себя в полной безопасности, особенно когда Норвегию покрывали снега. К тому же, при отсутствии границы, я бы просто взял и въехал опять. Во всяком случае, никогда никаких проблем с норвежскими властями я не имел. Вообще норвежцы показали себя совершенно мирными, домашними людьми, очень доверчивыми и легко доверяющими незнакомым и даже иностранцам. Сначало это пугало, но потом начало подкупать… Далее мы просто привыкли, что слово есть слово и что на людей там можно положиться. Это, конечно, тоже было отчасти иллюзией, как потом показало время. Но как хорошо нам жилось в этой иллюзии!

Конечно, не все в этой Норвегии было безоблачно. Маськину пришлось сделать операцию, дочурка свалилась с лошади, я страдал подагрой, но это была настоящая восхитительная свобода.

Мы ездили по стране, бывали в Стокгольме, Маль-мо, Гётеборге… Я чувствовал себя как дома. Но, увы, никаким образом оформить свои отношения с этой страной не удалось бы, я даже и не пытался.

В мае 2001 года пришли канадские иммиграционные визы, и мы отбыли на американский континент. Я клялся вернуться и вернулся через год на пару месяцев, но все уже было не то… На прощание мы закатили пир на всю деревню, напоили всех водкой (хотя местные любят собственный самогон), накормили борщом… А на торте попросили кондитера написать на местном наречии: «Окен ар ду?» – «А ты кто такой?» – фразу, которую я с удовольствием заучил и всем всегда говорил к месту и не к месту, и все весело смеялись. Сынишка уже думал, что он норвежец. Я показал ему его израильский паспорт, и только тогда он поверил, что не норвежец, и очень расстроился.

В 2004 году я продал наш норвежский дом, продал по телефону и факсу, не приезжая, попросив соседей отправить остававшиеся вещи…

Так закончился мой рай на земле… И я оставил край людей, придыхающих, как чайки, когда они хотят сказать «да». Они вскрикивают так, как вскрикиваем мы, когда чего-то пугаемся… Хотя им нечего бояться, потому что им посчастливилось родиться в замечательной стране в безоблачные времена…

 

Глава двадцать девятая

Как я выпил море и обосновался в Канаде

Вы помните старика Эзопа? Да-да, того самого, о котором когда-то бормотали по курилкам частушку, мол, КГБ пришло к Эзопу и взяло его за… Смысл нам, конечно, ясен: может, хватит этих басен? Так вот, Эзопу как-то предлагали ответить на вопрос, как выпить море, и он справился. Я всю свою жизнь пытаюсь либо выпить море, либо и того хуже – выпить океан.

Был 1999 год, передо мной на столе лежали карты Нью-Йорка и Торонто, и я не имел никакого отношения ни к США, ни к Канаде… Я вел весьма успешный бизнес в Израиле – школу, готовившую врачей, медсестер и фармацевтов к экзаменам Минздрава. У меня все было. И чего мне еще было надо? Но нет, в ушах гудело: «Боря, выпей море!», и как-то подозрительно пересыхало в горле. Я понимал, что Израиль —это тупик. Попытка развить курсы, чтобы обслуживать государственные медицинские и медсестринские школы, натолкнулась на такую враждебность Минздрава Израиля, что они даже потратились на объявление в местной ивритоязычной прессе, что мы плохие и к нам ходить не надо. Естественно, это подняло нашу популярность до небывалых высот, но почему-то по ночам снились тюремные переходы… Никогда не злите государство, в котором вы имеете честь или несчастье проживать. Это хуже, чем пилить сук, на котором сидишь, потому что гравитация – сила темная и необузданная, а любое государство – сила еще более демоническая и еще менее обузданная.

В Израиле проблемы ширились. Правда, были они какие-то пока неявные. Как я уже упоминал, вдруг убили знакомого издателя – ни с того ни с сего… За что? Неизвестно. Милая российская действительность явно пыталась вползти и в страну, название которой так долго казалось неприличным. Вслушайтесь в это слово: «Израиль». В свое время нам вдолбили, что это что-то такое же неприличное и несправедливое, как «аборт»… Гордая маленькая страна, какой она представлялась мне, когда я с миллионом себе подобных ринулся туда в начале девяностых, оставалась где-то на задворках воображения. Реальность же звенела в ушах жаркой правдой Ближнего Востока. Израиль показывал себя в своей полной красе. Череда идиотских политических ляпсусов сделала сообщения о взрывах автобусов постоянным атрибутом выпусков новостей – как прогноз погоды. Да и с погодой дело было плохо – жарко, голубое до дури небо без облачка, пылевые бури и марсианские ландшафты, так что хотелось куда-нибудь уехать посевернее и поскорее.

Я уже слышу шипение моих соотечественников! Конечно, говорить плохо про Израиль есть вечное табу. Когда он перестанет относиться к своим гражданам, как к сору, возможно, я пересмотрю свое мнение… Увы, долго, видимо, придется ждать…

Итак, предчувствуя надвигающиеся проблемы, я стал смотреть на Запад. Я попытался просто взять и расширить свою деятельность. Я рассуждал, что если в Израиле так много иммигрантов, то в Канаде и США их еще больше. Мы умеем готовить к медицинским лицензионным экзаменам, и наши учебники и курсы хорошо себя показали в Израиле, значит, нужно просто подготовить курсы на английском для русских иммигрантов на Западе, и все пойдет как по маслу.

Правда, все логично? Да в том-то и дело, что когда все звучит логично – жди беды. Вопреки всей логике и потраченным ста тысячам долларов на создание оригинальных материалов на английском и русском с привлечением целой группы американских врачей —курсы эти в Северной Америке оказались никому не нужны. Как так? Все же сходилось, ведь в Израиле народ на курсы валил, в чем же дело? А дело в том, что люди, иммигрировавшие в Израиль, кардинально отличаются от тех, кто приехал в США и Канаду. Вы думаете, я скажу сейчас, что одни лучше, а другие хуже? Вовсе нет. И те, и другие вполне приятные люди (когда спят зубами к стенке).

Итак, первые попытки организовать курсы в США и Канаде, можно сказать, не преуспели, несмотря на то, что я зарегистрировал компании в Нью-Йорке и Торонто, направил туда работников, открыл офис, дал рекламу… Дело в том, что иммигранты в Северной Америке очень гордые и амбициозные. Они считают ниже своего достоинства идти на какие-то курсы. Сдать экзамены сами они, конечно, не могут, но учиться не хотят. Ни на каком языке. По-русски не хотят, потому что не для того они уехали из России, чтобы говорить по-русски, а по-английски не хотят, потому что английского попросту не знают.

Особенно если известно, что курсы организовывает такой же иммигрант, как они, – они скорее застрелятся, чем позволят, чтобы им помогли подготовиться к экзамену.

Скажу по совести, я никогда не вращался в иммигрантской среде сам. Все время жил обособленно. Наверное, и я такой – амбициозный, наглый и невоздержанный… Не мне судить. Но русские иммигранты в Северной Америке народ суровый, и если кто-то хочет устраивать там свой бизнес, я заклинаю вас не ориентироваться исключительно на них. Они вам задушат бизнес только из чувства собственного превосходства. Как же так – они приехали на два месяца раньше! Куда ты лезешь поперед паровоза?!

А я сделал еще хуже. Я не только приехал позже всех, я, подав на бизнес-иммиграцию в Канаду, взял и совершил самый что ни на есть естественный поступок в такой ситуации. Я, как уже рассказывал, купил дом в Норвегии и отправился туда жить.

Ну, сейчас начнется. Посыплются раздраженные вопросы: как так? А кто остался руководить бизнесом в Израиле?

Попробую пояснить. В бизнесе главное – быть непредсказуемым для конкурентов, работников и самое главное – для самого себя. (Когда я пытался высказать эту мысль на интервью в Лондоне с представителем канадского посольства, он так глубоко задумался, что я решил было, что, пожалуй, не видать мне канадского кленового листика, как своих ушей. И от этого стало привольно и весело, как бывает на пляже нудистов.)

Итак, то, что логично и предсказуемо, – не работает. Значит, то, что непредсказуемо и с первого взгляда нелогично, – должно работать. Ну должно же что-то работать, наконец? Не в пещерах же мы живем? Не диких же сырых мамонтов едим? Что-то же работает в этом долбаном на всю голову мире бизнеса?

Поясняю свои поступки. Ожидать иммиграции в Канаду надо было года два, не меньше. В Израиле жить мне стало душно во всех отношениях. Я стал переводить свой бизнес на самоуправление и потихоньку приучать его к своему отсутствию. Конечно, была важна кадровая политика. Нужно подбирать людей так, чтобы они не могли договориться между собой против вас, чтобы их внутренние разногласия, трения и конфликты всегда были сильнее, чем неприязнь к вам как к начальнику и хозяину бизнеса, которая, как работника ни корми, все равно возникает на классовом уровне.

Я своих работников чем только ни баловал, когда был Карасем-идеалистом и думал, что если вести себя хорошо, – то тебя будут любить. Потом же я понял, что, как говорил Остап Бендер Корейке, ссылаясь на своего друга детства: «Любви у нас, видимо, уже не будет…», я научился балансировать между разными силами в коллективе и в конце концов смог продержать бизнес так, что его окончательно не разворовали даже в тяжелейшие годы экономического кризиса. Бизнес в Израиле функционирует до сих пор.

Первое, что было важно для меня, – это вывести себя и свою семью из-под опасности наездов со стороны государства и местной поднимающей голову «братвы». Тащиться в Канаду до того, как будут получены иммиграционные визы, было плохо, потому что канадцы не любят, когда у них живут до того, как получат статус иммигранта. Так я ткнул пальцем в географическую карту. Я хотел чего-нибудь, где попрохладнее и есть леса, – соскучился по зелени. А то в Израиле на балкон с видом на Иудейскую пустыню выйдешь и приглядываешься: это чего там за точка на горизонте – танк или верблюд? Чаще всего оказывался танк…

Я живу в своем трехэтажном доме с бассейном в глухих лесах Канады, но в своей обыденной жизни с помощью преимуществ интернета являюсь директором и владельцем международной группы компаний – Центра контрактных клинических исследований Kriger Research Group International, обслуживающего фармацевтическую индустрию в США, Канаде, Австралии, Западной и Восточной Европе, Израиле и Индии. Сам же я имею достаточно времени, чтобы писать и издавать книги в России по-русски, в США и Канаде по-английски и во Франции по-французски.

Мало кто понимает, чем же мы занимаемся. Это хорошо, потому что когда ваш бизнес для всех очевиден – то конкурентов тьма. Постараюсь объяснить в трех словах. В цивилизованном мире для того, чтобы новое лекарство попало на полки аптек, оно должно пройти клинические исследования. Некоторые фармацевтические фирмы препоручают проведение этих исследований контрактным исследовательским центрам, типа нашей группы компаний. Кроме того, фармацевтическим компаниям требуются специалисты, подготовленные для проведения клинических исследований в соответствии с мировыми стандартами. Мы готовим более 1000 высоквалифицированных специалистов в год. Подробнее об этом вы можете почитать на нашем сайте .

Объем клинических исследований, проводимых в России, постоянно растет. Качество собираемой в процессе исследований информации, соблюдение этических норм, а также соответствие международным нормам, по крайней мере, находятся на том же уровне, как где бы то ни было. Мы заинтересованы в сотрудничестве с российскими центрами клинических исследований и готовы предоставлять программы профессионального обучения для выпускников российских университетов, желающих стать специалистами в клинических исследованиях.

В нашем центре существуют программы для выпускников биологических, компьютерных, химических специальностей, а также для дипломированных менеджеров. После переподготовки представители указанных профессий могут приступить к работе как ассистенты клинических исследований, специалисты по базам клинических данных, специалисты по контролю качества в проведении клинических исследований, специалисты по маркетингу и менеджменту в биофармацевтической промышленности. Центр также занимается обучением клинических исследователей – врачей, непосредственно проводящих клинические исследования в поликлиниках и стационарах. Мы вообще имеем успешный десятилетний опыт в подготовке тысяч врачей, медсестер, фармацевтов, стоматологов к лицензионным экзаменам в США, Канаде и Израиле.

Восточная Европа и Российская Федерация являются хорошо организованными областями для проведения клинических исследований. Эти районы также чрезвычайно перспективны в плане успешного привлечения пациентов для проведения клинических исследований в соответствии с мировыми стандартами. Пациенты получают бесплатный доступ к новейшим препаратам, а фармацевтические фирмы – возможность разрабатывать новые препараты в более сжатые сроки и с меньшими затратами. Надо сказать, что все исследования проводятся при строжайшем соблюдении прав пациентов и их безопасности в соответствии с постановлениями международной Хельсинкской конференции ICH GCP и, разумеется, постановлениями Министерства здравоохранения Российской Федерации. Даже знаменитый журнал «Fortune» недавно опубликовал статью о клинических исследованиях, проводимых в России.

При всех этих занятиях я могу уделять достаточно времени своему любимому занятию – писательству. Я думаю, что как раз в этом нет ничего оригинального. Жюль Верн, прежде чем стал широко известным романистом, пятнадцать лет проработал брокером на парижской бирже. Вольтер был довольно успешен в своих финансовых операциях. Я всегда стремился быть независимым, и успех в делах в определенной мере обеспечивает мне свободу, которая позволяет приступить к осуществлению детских грёз. Я всегда мечтал быть писателем. Начал писать, наверное, лет с пяти. Постоянно сочинял стихи. Для меня писательство является основным занятием жизни, однако долгое время оно имело статус хобби. Другие тратят деньги на яхты и экзотические развлечения, я же страстно люблю писать и издавать книги. За свою жизнь я издал несколько десятков книг, но это были в основном учебники и специальная литература. Теперь, пожалуй, просто пришло время настоящих книг.

Некоторые, возможно, раздраженно заметят, что, мол, какие из бизнесменов могут выйти поэты, или наоборот. Дело в том, что меня недавно осенило: любимое дело жизни и источник дохода не обязательно совмещать. Источник финансирования – это одно дело, а поэзия с литературой, композиторство с астрономией – это совсем другое дело. Эти занятия не приспособлены для зарабатывания денег, ибо требуют полной свободы от предрассудков, которую дарит нам свобода творчества. Если же результат вашего таланта вам необходимо выгодно или хоть как-нибудь продать, – о какой свободе идет речь? Вам придется рисовать, писать и видеть звезды так, как того желает покупатель… Конечно, трудно так преуспеть, чтобы и себя обеспечить, и творчеству уделить достойное время и внимание. Пытаясь преуспеть в мировом бизнесе и литературе одновременно на русском, английском и французском, я опять оказываюсь перед задачей выпить море…

Пытаясь прожить тысячу жизней вместо одной, – я пытаюсь выпить океан. Вчера сидел и читал французскую книжку про войну за независимость Алжира, и все время косился на пачку карточек с китайскими иероглифами… Как бы было здорово одновременно читать и учить иероглифы! Попробовал. Не получается… Увы, я не Цезарь. Но, как оказалось, и не Эзоп. Я бесхитростно встаю на четвереньки и пью без устали море, а не хитрю и не занимаюсь дешевой, хоть и не лишенной мудрости эзоповской демагогией.

Я вас не раздражаю своим желанием выпивать моря? Обычно это раздражает.

Однако, если вы тоже увлекаетесь этой самой захватывающей разновидностью питейного искусства – айда за мной. Морей на Земле хватит на всех!

 

Глава тридцатая

В соседстве с теплым дыханием Америки

Я пока ни разу не был в Америке. Как-то не довелось. Думаю, скоро неизбежно побываю. Правда, американскую землю я видел наискосок от Ниагарского водопада. Так, ничего особенного, земля как земля.

Быть канадцем и не бывать в Америке кажется абсурдным, но я из-за своего невроза, усилившегося в последние годы, вообще с трудом выезжал из дома, да и таскаться в Америку с моим израильским паспортом (до того, как мне сподобились после пяти лет жизни тут выдать канадское гражданство) было совсем несподручно.

У дочки моей вообще не было никакого паспорта, ибо так Израиль отметил мое настойчивое желание жениться на той, кого люблю, невзирая на национальные принадлежности. Ну скажите, как такое может быть, чтобы народ, который больше всех пострадал от национализма, смог стать таким ярым националистом, чтобы не сказать расистом? Эх, евреи, евреи… Если бы вы не доставали друг друга, цены бы вам не было. Это я вам говорю как потомственный еврей.

Итак, чего же я, собственно, взялся писать про Америку? Да потому, что она играет в моей жизни не последнюю роль. Каждый второй доллар, который я зарабатываю, приходит оттуда. Ну, а воздействием американской психологии на мир вообще невозможно пренебрегать.

В мире люди делятся на две группы: те кто считает влияние американцев плохим явлением, и те, кто, наоборот, считает хорошим и во всем американцам пытается подражать… Обратите внимание, что в мире нет такой дихотомии мнений насчет жителей Соломоновых островов. Странно, не правда ли?

Влияние Америки, насчет которого так резко разделились мнения в мире, можно разделить на три группы:

1. Повсеместное насаждение американского образа жизни, основанного на индивидуализме, жесткой соревновательности и неограниченном консюмеризме (под консюмеризмом я имею в виду обсессивное потребление под лозунгом «Покупай! Покупай! Покупай!»).

2. Политика Америки в стиле мирового жандарма, основанная на модели униполярного мира с Америкой во главе.

3. Противоречие между американской демократической идеологией и тоталитарной практикой: стремление поставить все сферы жизни индивидуума под бюрократический контроль; противоречие между американской демагогией о равенстве возможностей и безрадостным существованием оболваненных миллионов американцев.

У меня самого промыты мозги консюмеризмом, и вместо того, чтобы довольствоваться необходимым, я все покупаю, покупаю, покупаю… Уже залез в долги, но остановиться не могу, ибо все кругом призывает: «Покупай! Покупай! Покупай!»

Вот зачем нам две машины? При моей склонности к сидению дома нам бы и одного самоката хватило. Я серьезно. Хорошо, если вас это не впечатлило, то скажите: зачем нам гараж на три машины, когда у нас их только две?

А зачем нам три кота? А зачем на четырех человек нам нужен трехэтажный дом? А зачем нам нужен кусок земли с лесом площадью в полгектара? (Я в этом лесу бываю раз в год, когда в октябре, в день своего рождения, хвастаюсь гостям, какой я землевладелец. Все равно я отгородился от этого своего леса двухметровым забором с колючей проволокой, потому что к нам лезли еноты, волки и даже медведи.)

А зачем нам всего по два, по три, по четыре?

Все ей спасибо, дорогой Америке. Промыла мозги, родимая.

Америка говорит: покупай, и ты поправишь дела экономике, а крепкая экономика даст тебе надежную работу с хорошей зарплатой. На которую ты сможешь покупать еще больше, и так далее в стиле:

Все это очень хорошо, но неограниченный кон-сюмеризм порождает конкуренцию за рабочие места, жесткую конкуренцию в бизнесе, а индивидуализм делает человека одиноким и, в общем, беззащитным как перед государством, так и перед прочими напастями.

Индивидуализм в сочетании с активной пропагандой промискуитета разрушает семьи. Каждый третий брак заканчивается разводом. Разводы, конкуренция, одиночество, индивидуализм – все это приводит человека к такому стрессу, что рано или поздно у него развивается тот или иной тип невроза.

Для американских интеллектуалов типично, что 80—90 % из них принимают сильные антидепрессанты. Невероятно! Вся нация в какой-то степени превратилась в зомби. Это ведь не какие-нибудь легкие таблетки.

Какое это отношение имеет ко мне? Ха-ха-ха. Я тоже на антидепрессантах. Конечно, мне хорошо, живу, как во сне, все по фигу. Но все-таки, если бы природа действительно считала, что нам необходимы антидепрессанты, мы бы выделяли их сами какой-нибудь ан-тидепрессантной железой. В Норвегии я ведь не нуждался в таблетках «Прозака»!

Большинство из принимающих таблетки пытались ради эксперимента пару недель обойтись без них. Так вот, они совершенно менялись: кричали, вели себя совершенно по-другому. То есть изменение поведения человека уже стало результатом приема лекарств. Не знаю, как это произойдет, но я утверждаю, что это кардинально изменит нашу индивидуальность, наши представления о достоинстве и свободе. Целая нация, сидящая на антидепрессантах… Хорошенькая страна. Но мало того, что подавляющее большинство политиков и руководителей крупных компаний сидят на антидепрессантах, – самое страшное, что на них сижу я! Во как достали, а вы говорите: какое отношение я имею к Америке?

Можно, конечно, считать, что в этом нет ничего страшного. Что жизнь с таблетками легче, что можно больше работать, а следовательно, и больше покупать… Я придерживаюсь как раз этой иллюзии и поэтому не отстаю от коллектива. Жена у меня на таблетках. Даже семнадцатилетняя дочь. Но в семье мир и покой. Разве что иногда кто-нибудь забудет или откажется принять таблеточку, – и тогда туши свет! Какие крики! Какие страсти!

Родители наши с обеих сторон на таблеточках. Больше не ссоримся. Ну не красота ли? А раньше-то какие молнии сверкали! Какие заявления делались! Король Лир – отдыхает.

Вторая причина разногласий по поводу Америки – это, конечно же, ее роль мирового жандарма, на пост которого она сама себя назначила. Несмотря на то что я, в общем, вполне согласен со всеми основными американскими взглядами на мировую политику, мне претят топорные методы и неглубина анализа. Лучшее, что американская политическая интеллигенция смогла предложить по этому вопросу, я прочитал буквально на днях в книге Ричарда Перла, которую он написал в соавторстве с Дэвидом Фрумом, придворным журналистом Буша: «Конец зла: как победить в войне с терроризмом».

Книга отнюдь не триумфального тона. Победы в Афганистане и Ираке, по мнению авторов, – лишь первые шаги на долгом пути. Перл, в общем, зрит в корень. В нынешней политической риторике, в том числе и в речах президента, война, которую исламские фундаменталисты объявили Америке, объясняется их ненавистью к тому, на чем стоит западный мир: демократии и плюрализму, материализму и толерантности. Перл напоминает читателям, насколько поверхностно такое объяснение. Что они там думают о нас и за что нас ненавидят, – это все вторично. Первично то, что имеет место в их собственной среде. Вот как он это описывает:

«Возьмите обширные пространства земной поверхности, населенные народами, которые помнят о своем великом прошлом. Обеспечьте их на уровне, достаточном, чтобы иметь спутниковое телевидение и доступ к интернету, чтобы они могли видеть, как живут люди на противоположном берегу Средиземного моря или Атлантического океана.

Затем обреките их на жизнь в удушливых, нищих, грязных городах под управлением ленивых и коррумпированных чиновников. Опутайте их правилами и постановлениями до такой степени, чтобы никто не мог прожить, не платя мзду бесчестным чиновникам. Подчините их местным элитам, сказочно разбогатевшим насомнительных махинациях с нефтяными ресурсами, которые теоретически принадлежат всем гражданам…

Откажите им в возможности иметь хоть какой-нибудь форум – парламент или хотя бы городской совет, где бы они могли свободно обсуждать свои беды. Убейте, бросьте в тюрьму, подкупите или выдавите за границу любого политика, деятеля искусств, интеллектуала, способного сформулировать современную альтернативу бюрократической тирании…

Обеспечьте условия, в которых сознание молодого поколения доверено формировать клерикалам, чье собственное сознание не содержит ничего, кроме средневековой схоластики, сдобренной националистическим комплексом неполноценности.

Соедините все это – и чего же еще ждать, кроме ярости масс?»

Не слабо, а? Итак, фундаментальным принципом предложенной Перлом стратегии является не война с терроризмом, а война с условиями, порождающими терроризм. Практически это означает замену всех закрытых, авторитарных режимов открытыми и демократическими.

Комментируя книгу Фрума и Перла, Томас Пауэре, обозреватель «Нью-Йорк ревью», с печальным скепсисом цитирует слова Джейка Барнса из «Фиесты» Хемингуэя: «Так думать очень красиво, не правда ли?» На самом деле даже огромные успехи в Афганистане и Ираке – это лишь самое начало борьбы. Хватит ли у свободного мира сил и решимости довести ее до конца? Кто знает. Одно ясно: если не хватит, то красивое будущее никого на планете не ждет.

Все это было бы замечательно, если бы демократия, предлагаемая США как спасение от всех бед, в самих Соединенных Штатах не страдала всеми возможными болезнями – от детских до венерических. Хиппи, несмотря на свой инфантилизм, являлись движением молодежного протеста, возникшим на рубеже 1960-х годов в США и других странах, и были как раз-таки реакцией на основные болезни демократии по-американски:

– на современный бюрократизм и тоталитаризм;

– на стремление поставить все сферы жизни индивидуума под бюрократический контроль;

– на противоречие между демократической идеологией и тоталитарной практикой;

– на все растущее обезличивание бюрократической структуры, которая теперь вообще стремится превратиться в безликий гос-интернет. Я тут давеча пытался зарегистрировать в США наш Trade Mark. Думаете, удалось? Ха-ха-ха… 300 долларов взяли, заморочили голову и так ничего и не зарегистрировали.

Вокруг Америки образуются новые миры. Западная Европа изолирует себя от Америки. Появятся новые гетто, новые секты, новые касты – закрытые сообщества. Вот была эта всеобщая мечта об едином мире: падение Берлинской стены и прочее. Сейчас, я думаю, мир весьма далек от единства. И не только между странами, но и внутри стран. Возьмем Соединенные Штаты: здесь существуют различные замкнутые круги, где люди должны жениться внутри своего круга. И не только богатые. Например, есть богатые, а есть профессора, так называемые работники умственного труда. Они просто не смешиваются с обычными людьми. Я не знаю ни одного профессора, кто дружит с обычным человеком с улицы. Все больше и больше их тянет жить отдельно. Гетто для обеспеченных. Улицы, куда не войдешь из-за полицейского кордона. В этом смысле общество все больше и больше разделяется.

Свержение Саддама Хусейна вслед за разгромом талибов в Афганистане – этапы осуществления жесткого и четкого плана беспощадной борьбы с врагами американской свободы и демократии. По мнению Томаса Пауэрса, никогда еще в истории Соединенных Штатов, а может быть, и вообще в истории внешняя политика не преследовала свои задачи с такой последовательностью и решимостью.

Но проблема Америки и ее политики в том, что американцы не владеют искусством политики вообще. Дело в том, что политика – это точно такая же наука или ремесло, как поварское дело… Политик – это профессия, как плотник или мясник. Если повар начнет нарушать элементарные правила своей профессии и будет добавлять всем в порцию бефстроганов по щепотке цианистого калия, то это будет очевидным проявлением его злонамеренного непрофессионализма. Если плотник начнет приделывать ножки к шкафу сверху, а не снизу, – его могут госпитализировать с интересным диагнозом.

Правила политики существуют тысячелетия, и эти правила не изменились! Все, сказанное Конфуцием, Платоном, Аристотелем, Маккиавелли, наконец, верно и сейчас.

Да, политика имеет свои жестокие подробности, но и работа мясника тоже имеет свои… От этого политика не перестает быть просто профессией, однако ею никто не занимается профессионально.

Политики всю свою жизнь борются, чтобы добраться до вершины власти в результате демократических выборов, и когда они до этой власти добираются, у них нет ни опыта, ни квалификации, чтобы руководить и действовать в соответствии с известными элементарными правилами. На все это накручивается нескончаемая демагогия, и таким образом мы имеем то, что мы имеем. Современную мировую политику.

В прежние времена было не лучше… Тогда власть получали по наследству, и если народу случайно выпадало получить разумного и профессионального правителя, то обычно история плохо их помнит, потому что ни войн, ни крупных свершений при проведении правильной профессиональной политики, в общем, происходить не должно. Народ должен хорошо и спокойно жить. А об этом учебники истории писать не любят, ведь это скучно.

Что, если взять и проверить основных правителей мира на каком-нибудь компьютерном симуляторе в духе игры «Цивилизация», только поумнее, и посмотреть, как скоро они приведут к краху своих стран? Думаю, результаты будут ужасающими. А знаете, почему подобные трагедии и крахи случаются не каждый день? Да потому что на непрофессионализм Буша наталкивается диле-танство «Аль-Кайды», кагэбизм Путина, остолопие Евросоюза, дурь Великобритании, коммунизм китайцев и придурочность бандитствующего Ирана.

Вот они этим друг друга и компенсируют.

Попадаются изредка политики типа Рузвельта, Тэтчер, Рейгана – в странах начинает что-то налаживаться, но оппозиция и последователи делают все, чтобы развалить достижения предшественника, случайно оказавшегося более или менее профессиональным политиком.

Итак, необходимо тестировать любого руководителя страны, или лучше – любого кандидата на руководителя страны на компьютерном симуляторе; советники ни при чем, ибо глупый президент выбирает дурных советчиков.

Кто не проходит тест – снимать с предвыборной компании. Почему, если будущий летчик разобьет самолет на виртуальном тесте, – ему никогда не дадут управлять настоящим пассажирским лайнером, хотя ему доверяют жизнь всего лишь трехсот человек и летательный аппарат стоимостью в несколько десятков миллионов долларов, в то время как руководителю государства, такого, как США, доверяют жизни не только людей, населяющих эту страну, но и всего человечества (помните про ядерный чемоданчик с красной кнопкой?) и экономику на несколько триллионов долларов?

Теперь вы понимаете, почему мне неспокойно и жарко в соседстве с теплым дыханием Америки?