Этот мир спал, спал необычным зачарованным сном. Странный мир, находящийся где-то на перекрестье миров, в самой глубине времен, в тугом узле пространств, спрятанный и заповеданный от всех глаз, запечатанный тайнами и словами, оплаченный любовью и предательством, слезами и тихими улыбками…

Расстегнув синий, как всплеск моря, плащ, Заряна спешила по широким коридорам здания-лабиринта, вероятно, бесконечного, а вероятно, самого маленького. Словно огромная лазоревая птица, за ней летел большой дракон, то и дело прижимая крылья и опуская голову под высоченным сводчатым потолком, расписанным странными сценами, морозными узорами и какими-то отрывочными событиями. Кто был этот художник, сумевший заглянуть в невероятно далекий и тайный мир на окраине всего-всего?

– Юкка! – закричала Заряна. – Смотри!

Дракон влетел в очень большой зал цвета небесного перламутра и мягко приземлился на пол.

– Здесь нельзя кричать, – тихо прошипел Юкка, – это священное место.

– Хорошо, – кивнула Заряна и, стянув белые кружевные перчатки, пошла к высоким полкам с древними талмудами, одни из которых переливались, другие были тусклыми, а некоторые и вовсе мерцали, то появляясь, то исчезая, словно намек, – смотри, сколько книг!

– Нам нужна одна, она совершенно белая, сделанная из кожи лепестков земных подснежников.

– Как это? Это же невозможно… – удивилась Заряна.

– Здесь все возможно, Зарни, ищи книгу, от нее пахнет далекими странствиями, волшебством и морозом.

– Но их здесь миллионы?! – Зарни недоуменно развела руки в стороны.

– Это неважно, – дракон прилег на пол, занимая треть зала, – если это действительно нам нужно, то книга сама отыщет нас.

Заряна с недоверием обвела взглядом исполинский библиотечный зал, отмечая то там, то тут высокие лесенки, которыми мог пользоваться лишь тот, кто является человеком.

– Юкка, но не позовет же она нас по именам, эта книга, – прошептала Заряна и тяжело вздохнула. Раздался хлопок, и с какой-то высокой полки под ноги Заряне упал белый перламутровый том. Заряна подхватила книгу, и ее голова закружилась от острого ощущения бесконечных путей и дорог, какой-то мистической тоски, запаха подснежника и талого снега, в зале заблагоухало морозным утром весеннего пробуждения.

– Она! – обрадовался Юкка, его голова появилась над плечом Заряны. – Открывай, открывай!

– Как, так просто, книгу Судьбы взять и открыть?

– Да, а зачем мы тогда пришли в эти невероятные дали?

Заряна не дыша открыла книгу и ахнула: ее страницы были чисты….

– Листай! – настойчиво произнес дракон. – Это книга судьбы, Исток, наверное, сокрыт от глаз!

Заряна села на колени и положила книгу на перламутровый пол, листая страницу за страницей, она все больше и больше отчаивалась найти текст, то сзади, то в середине, вперемешку открывая страницы, она натыкалась лишь на пустые листы.

– Листай! Кто же тебе покажет середину или конец? – удивлялся дракон. – Только то, что надо тебе здесь и сейчас!

И Заряна снова начала листать книгу сначала, бережно, страницу за страницей. Почти половина книги, а ничего так и нет, когда вдруг взгляд остановился на чем-то. Заряна вгляделась в белую страницу, и на ее поверхности проступила золотая стрела, а затем витиеватые буквы, которые кружились, прыгали, словно пытались уместиться на странице.

– Они ищут твой язык, – подсказал дракон.

Наконец радужная азбука успокоилась, текст замер на белоснежном листе, выведенный абсолютно идеальным почерком.

– Читай! – повелительно и торжественно прошептал дракон.

И Заряна начала:

«….Никто не скажет, был ли это рассвет, или, наоборот, закат начинался, никто никогда не будет в этом уверен. Потому что это было представление. А как всякое представление, рассчитанное на то, чтобы уважаемый, или не очень, зритель гадал – как это? что это? почему это? – это был и закат и рассвет одновременно. В мире, где правила сила Монтры и ее желаний, никто из живущих не мог точно сказать, что за небесное представление начнется с утра. И так на многих планетах ее скромного созвездия, пролегающего в меридиане пустоты, где-то в самом затерянном закоулке вечности, меж безымянных миров. И тем не менее многие и многие существа невообразимого количества вселенных тихо молились силе и великодушию Белой Монтры, дабы она попросила за них Создателя, чей Лик еще не рожден, но Образ давно уже Проявлен и Правит, чтобы она защитила от Химеры и Хаоса, а еще лучше – забрала жить в свои невероятные потрясающие миры. Миры Валенте…»

Страница закончилась, и Заряна бережно перевернула ее. Но следующая страница была чиста. Терпеливо ждала Заряна, и молча смотрел в книгу лазоревый дракон.

– Нет, это все, – прошептала Зарни, – я чувствую.

– А что сказала тебе та, чье имя Химера?

– Что меня спасет лишь книга Судьбы.

– Вполне вероятно, что этого текста достаточно, – задумчиво прошипел Юкка, – мы ведь и вправду сейчас в самом затерянном уголке вечности, где-то меж безымянных миров. Вероятно, этот маленький мир-дом также принадлежал Белой Монтре. Значит, тебе может помочь Белая Монтра.

– Но как? И где я ее найду? – из огромных глаз Заряны выступили слезы.

– Напиши ей записку и оставь здесь, прямо на полу, на книге Судьбы, это перекрестье всего, перекрестье лишь ее путей…

Заряна послушно достала из кармана блокнот, серый карандаш и, всхлипывая, стала писать:

«Дорогая Монтра Валенте, я однажды столкнулась с Химерой на Земле, и она пообещала, что не будет мне покоя ни в одном из рождений моих, и никто не поможет мне, ибо какая-то связь есть у меня с тобой. Помоги мне, дорогая Монтра! Я очень боюсь. Твоя Заряна и дракон Юкка, благородно согласившийся помочь мне отыскать это неведомое место…»

– Оставь, надо спешить, – Юкка наклонился к Заряне, – здесь все уже спит или еще не просыпалось.

– Это начало начал? – вдруг спросила Заряна.

– В чем-то да, – согласился дракон.

– Здесь есть окна?

– Три окна, Заряна, но лучше не смотреть туда…

– Нет, покажи! – настойчиво попросила Заряна.

– В центре каждой из стен за книжными полками есть панели, при нажатии на которые оголяются великие зеркала времен, они и есть окна в другие миры… – объяснил дракон.

– Только три?

– Наверно, здесь больше и не надо, Зарни, – ласково и успокаивающе выдохнул Юкка.

Зарни ловко отыскала первую панель, и стеллажи с книгами разъехались в разные стороны.

Огромное зеркало обнажило свои сверкающие грани. Заряна на миг отразилась в зеркале, и тут же яркая картинка неведомого чудесного мира заняла все пространство громадной зеркальной глади. Это был чудесный сверкающий мир, переливающийся сотнями радуг, с быстрыми облаками и ярко-золотыми светилами. Зеленые шумные леса и чистые ленты рек, идеальные озера, маленькие, затерянные, как жемчуг, дома, как драгоценности на бархатном лоне природы. Над всем этим великолепием возвышалась невероятная башня, сказочным дворцом венчающая дивное зазеркалье, ее уступы украшали огромные драгоценные камни.

– Какая красота! – прошептала Заряна.

– Это мир Валенте, ее дом, я узнаю его, – ответил дракон.

– Мы не можем попасть туда? – Заряна отчаянно оглянулась на дракона.

– Нет, – Юкка покачал большой головой, – может, это прошлое, а может – будущее, мы потеряемся во времени, если прыгнем туда, да и процент того, что Валенте будет дома, ничтожно мал, Заряна.

Зарни вздохнула и с тоской отошла к другой стене, где так же ловко отыскала панель. Невидимые механизмы заработали, и Заряна увидела себя в следующем зеркале, но лишь на миг. В последующий момент она отпрыгнула от зеркала, испугавшись, вжавшись в горячее тело дракона. В зеркале полыхал костер, исполинский пожар катастрофы, в котором взрывались звезды, лопались, как шары, неизвестные планеты, мелькали перекошенные ужасом лица людей и чудовищ, стал раздаваться скрежет, и дракон, вскочив, резко захлопнул когтистой лапой огненное зеркало.

– Что это было? – спросила, переводя дух, Заряна.

– Мир Точки, его последние минуты, катастрофа и агония, это предыдущее мироздание.

– А что за скрежет там за окном?

– Они хотят выбраться, они хотят перейти в этот мир.

– Кто?

– Древние чудовища, чтобы жить и править этим миром.

– Они выберутся? – тихо спросила Заряна.

– Химера, – одним словом ответил Юкка, и Заряна, задумавшись, кивнула.

За третьим зеркальным окном раскинулся дивный земной север, далекий и неприступный.

– Это же Земля, – прошептала Заряна.

– Земля, – ответил Юкка, – правда, мы не можем знать, какая Земля, – нам пора уходить.

Юкка подставил крыло, и Заряна, аккуратно ступая, чтобы не поранить дракона, взошла по нему на спину Юкки и села.

– Будем надеяться, что Монтра получит послание, – прошептала Заряна, и Юкка взмыл вверх к потолку, а потом стремительно вперед, рассекая крыльями светящиеся тоннели и звездные перекрестки, ведущие на солнечную Землю, в мир Заряны.

А в маленьком запутанном перекрестье, в комнате рядом с библиотечной, прямо в центре росло зеленое большое дерево, любой, кто был на Земле, узнал бы в нем мощь серебристого кедра. На толстой нижней ветке, тихо вздыхая, спала большая Полярная Сова. Еще чуть выше находилось дупло, в котором также было тихо и спокойно. Но всего через минуту из него показалась юркая беличья мордочка и, присев на ветку рядом с Совой, стала старательно грызть золотые орехи. Маленькая кучка золотых скорлупок быстро образовывалась под кедром, белка юрко прыгала в дупло за новой порцией орехов, а потом старательно грызла их рядом с Совой.

– Хватит, Чарли! – раздался недовольный женский голос. – Я не сплю уже! Ты же даже отдохнуть не даешь!

Сова слетела с ветки и, став на Землю, превратилась в молодую статную женщину с белыми длинными волосами, в белых одеждах. Ее большие изумрудные глаза сердито смотрели на белку. Белка, словно поняв недовольное лицо бывшей Совы, спрыгнула на пол рядом с девушкой, в полете увеличиваясь, как тягучая капля смолы. И вот уже перед сердитой девицей сидела темно-бурая древняя львица.

– Ты разбудила меня, Чара, – прошептала Сова, – что случилось?

Чара, или Чарли, Чарлет, как звала ее, догоняя, хозяйка, затрусила по большим просторным коридорам, то и дело игнорируя стены и просто просачиваясь сквозь них.

– Безобразие какое, Чарли! – возмущалась Сова каждый раз, когда львица исчезала в очередной стене.

Когда Чарли вбежала в зал большой библиотеки, то на миг замерла. Сова уже стояла посреди зала и недовольно, с прищуром смотрела на нее.

– Здесь кто-то был, – сообщила Сова, – кто-то рассматривал три мира, включая мой.

Чарлет осторожно подошла к книге Судьбы на полу и зарычала.

– Подожди, Чарли, – Сова подняла книгу и записку, внимательно читая ее.

– Ну, конец спокойствию, – она поджала губы. – И что же людям-то дома не сидится, ведь не просто так строятся неприступные крепости и прячутся самые таинственные миры…..

– Заряна, – повторила Сова, – Заряна и Юкка. Пожалуй, где-то и вправду беда, Чарлет, вопрос лишь времени, что опять хочет Химера и что я успела забыть, пока спала?

Чарли отрешенно зевнула и улеглась под ноги хозяйке.

– А книгу Судьбы надо положить на место, негоже ей на полу валяться, тем более в этой книге, насколько я помню, еще ничего не написано…

Сова протянула руку с книгой к полке и неожиданно замерла. Чарли тихо зарычала.

– Ты слышала? – спросила Сова, оставляя на старом стеллаже книгу Судьбы и оборачиваясь на львицу.

Но Чарли рычала все громче, пока не стала пятиться от одной из стен назад. Сова перевела лучистый настороженный взгляд на книжные полки, от которых пятилась Чарлет.

– Не бойся, – спокойно прошептала она и резким движением, сделав шаг вперед, отодвинула в сторону стеллаж. Огромное зеркало, в котором полыхал костер, шипело и булькало. Казалось, его поверхность закипает, то выпирая пузырями, то прогибаясь всей поверхностью вперед.

– Древний монстр что-то учуял, – констатировала Сова, – явись, кто бы ты ни был!

И в тот же миг, словно из огня, по ту сторону зеркала возникла женщина без возраста, высушенная и худая, местами ее кожа была покрыта чешуей, а холодный рыбий взгляд выражал не просто пустоту, а страшный голод, она оскалилась в усмешке, обнажив острые клыки зубов и зелено-синие десны. С силой она попыталась надавить на стекло, за которым находилась, но сил явно не хватило.

Сова усмехнулась и демонстративно зааплодировала в ладоши.

– Non est fumus absque igne! – хмыкнула Сова – Mala herba cito crescit! Chimera!

Чарли зарычала на развеселившуюся Сову.

– Ты пожалеешь, Вал Эль Монтра, – прошипела Химера, – ты даже не представляешь, что ждет тебя! Лучше выпусти меня в пустоту и холод вакуума из этого жара и ада, или дитя твое погибнет.

– Ты опять бредишь, красавица, – Сова наклонила голову и пристально вгляделась в жуткие глаза Химеры, – у меня нет детей.

– Да неужто-о-о, – Химера широко раскрыла ужасный рот и гортанно зашипела, словно это был смех, – как много ты забыла, Валентина. Трудно быть Константой, да? Но труднее всего быть изменчивой Константой, забывающей все, выпусти меня, и я научу тебя помнить. Мы станем силой.

– Мне не о чем с тобой говорить, темная Монтра.

– Может, о брате?

– У меня нет брата, – усмехнулась Сова.

– Сколько же ты забыла! Мария…

– Кто?! – Сова резко перестала улыбаться и с силой захлопнула стеллаж. Окно с чудовищем исчезло.

– Мария, – проговорила Сова и села на пол библиотеки, Чарлет подошла и положила умную голову ей на колено, – Мария, брат, дитя?

– Дитя… Заряна! – ахнула Валенте. – Здесь была Заряна!

Чарли навострила уши.

– Слышишь? – Сова приложила палец к губам, словно просила все смолкнуть. – Кто-то зовет Захару, кому потребовалась милость Божья, и зачем прервали круг моих странствий, выдернув меня в действительность?

Чарли опять зарычала.

– Тише, – Сова погладила львицу по голове, – кажется, зов идет из мира людей. Она задумалась, – и Заряна должна быть тоже там. Нам пора, мы что-то упустили, – Вал Эль Монтра поднялась с пола и, поправив блестящую золотую брошь в форме стрелы, шагнула вперед, растаяв как дым. Чарли фыркнула, помялась на месте, но прыгнула в невидимый ход за хозяйкой.

Идеальный, без углов, с купольной крышей, кабинет Верховной Духовной Власти Вселенной словно окутала пелена молчания. Напряженные полтора десятка человек, сидевшие за круглым столом, опускали глаза, перебирали четки, тихо молились.

– Это опасно, – наконец нарушил тишину один из присутствующих.

– Вы вроде как возглавляете независимое Бенедиктианство на дальних мирах нашей церкви? – сурово спросил старый человек, сидевший почти напротив обронившего слова об опасности.

– Да, ваше Святейшество, именно так, – согласился бенедиктианец, но как-то напряженно, отвлекаясь на ароматические палочки, поправляя их в хрустальных стаканах на столике перед собой.

– Тогда что же вы боитесь, если все святые книги указывают, что именно ваше братство было спасено заступничеством Великой Захарии.

– Но она Божество, великая милость Бога нашего, мы не можем зазывать ее сюда и просить о таком…

– Каком? – рассердился его Святейшество. – О спасении не можем? А кого мы должны просить, если древние твари вспороли брюхо нашему пространству и идут на нас войной? Кому, я вас спрашиваю?! Или, доказав Его великое присутствие в мире нашем, мы тем самым нарушили волю Его? Он сам захотел быть найденным!

– Но Он непостижим! – засопротивлялся бенедиктианец. – Может, на все воля его? Он лишь дал нам знак, что Он есть. Ответ нашей многотысячелетней Вере!

– Воля на то, чтобы мироздание рухнуло и мы погибли? Тогда зачем был дан знак? К тому же столько десятилетий тому? – Святейшество хмыкнул. – Мы слишком много знаем, слишком много скрываем, но сейчас не время, не воспользоваться знаниями. Либо мы призовем на помощь Захарию, милость Божию, либо мир древних, предыдущей невообразимо жуткой Вселенной сожрет нас. Давайте голосовать…

Высшее Духовенство Вселенной секретно молились чуть ли не полным составом. Молитвенные золотые колеса, стучавшие и издававшие особые слова святой истины специальным голосом на тайной частотной волне, пронизывал воздух небольшой церковной лаборатории. Высший Духовник Всея Мира торжественно включил что-то на небольшой панели, и купольное помещение запереливалось синим перламутром, монахи взмолились громче и быстрее. Так же быстро завращались золотые колеса, слова их стали неразличимы, звук слился и превратился в пронзительный высокий свист, неумолимо нарастающий. Стали взрываться стеклянные витражи и каменные плитки пола, люди зажали уши руками, из-под ладоней потекла кровь.

– Остановитесь! Остановитесь!!! – кричал бенедиктианец. – Мы вторгаемся не в свои пределы! Мы не знаем, на что способна милость Божья! Мы ничего об этом не знаем! – но его голос утонул в страшном грохоте и обрушившемся неожиданной тяжестью на плечи пространства. Казалось, мириады миров рухнули на плечи маленьким песчинкам – людям, молившим о спасении своего какого-то незначительного бытия.

Верховный Священник же не переставал молиться, хотя его белый с золотом наряд залила кровь из носа, он бормотал слова молитвы, даже когда стали плавиться камни и приборная доска, рухнули молитвенные колеса, а сам он провалился в бессознательное.

– Маркус! Маркус Де Войте! – настойчивый голос заставил бе-недиктианца открыть глаза. В голове его было легко, в теле тоже, словно невидимая очищающая волна омыла все его уставшие клетки и поломанные спирали ДНК. Маркус открыл глаза и сел на полу, он находился посреди осколков самого священного зала Вселенной, его друзья еще были без сознания.

– Они сейчас придут в себя, – раздался спокойный чарующий голос, и священник наконец поднял глаза на появившуюся гостью. Перед ним стояла девушка в ослепительно-белой одежде, но не женской, а более мужской, какой-то замысловатой и сверкающей. В высокий сапог был заткнут кинжал, рукоятка которого переливалась невиданной красоты камнями, или это лишь сияние? Волосы незнакомки были распущены, в них играли все оттенки золота от белого до солнечного. Лик же ее настолько казался детским и прекрасным, а глаза чистыми, внимательными, цвета травы его родины.

– Захария… – почти задыхаясь от охватившего его чувства, прошептал Маркус и уставился неотрывно на девушку, забыв, что надо делать: то ли рухнуть пред ней ниц, то ли еще что.

– Нет, – колокольчиком рассмеялась незнакомка, – я ее внучка, меня зовут Вэл Эль Монтра.

– Как? – переспросил Маркус и тут же смолк, поразившись своей наглости.

– Валенте, – сократила незнакомка и направилась к остаткам оплавившейся панели управления. Ладонью провела по ней, словно стряхивая камни и неровности, панель засверкала зеркалом, но с нее куда-то подевалось все сенсорное управление.

– Чарли, я тут, – Валенте постучала по изменившейся панели пальцами. Маркус молился, созерцая чудеса, и даже не замечал, что другие духовники пришли в себя и так же тихо молятся, как и он.

Валенте сделала шаг назад, и из панели выскочила, словно огромная тягучая капля, буро-красная тигрица, древняя и косматая. Как грациозная кошка, она плавно перетекла из панели к ногам Валенте и замерла, навострив закругленные уши.

– Я вас слушаю, – наконец Валенте обратила свой взор на священнослужителей, – что понадобилось людям от Захарии настолько, чтобы меня беспокоили даже в вечности безымянных миров?

И после этой фразы наконец люди пали ниц.

– Лишнее, – выдохнула совсем по-человечески Валенте, – встаньте!

– Ваше. Ваше. – забормотал было верховный священнослужитель.

– Величество, – подсказала Валенте и подошла к старику, – это вы позвали меня? Всея Мира, как самоуверенно звучит.

– Да-да! – закивал Верховный Священник. – Королева! Смотрите! Смотрите! – его протянутая рука тряслась, указывая на смотровое огромное окно в конце разгромленного зала, а лицо было перекошено от ужаса. Валенте обернулась. На них стремительно неслось нечто, то ли ржавый бесформенный корабль современной цивилизации, то ли непонятный монстр. Безмятежное лицо Валенте стало строгим, взгляд потемнел, и вдруг комната немного завибрировала, священники опять пали на колени. В это же время непонятное чудовище застыло как вкопанное, немного не долетев до Священного вселенского оплота.

– Что это? – прошептал Маркус, смотря на застывшую Валенте.

– Сейчас он скажет, – ответила Валенте одними губами.

И в это же время в воздухе загорелось слово: Мене.

– Мене? – прошептали святые отцы.

– Это уже было в истории человечества – ответила Валенте, – все повторяется опять, это послание Бога, в руке Которого дыхание твое и у Которого все пути твои, ты не прославил. Исчислил Бог царство твое и положил конец ему…

– Кто это, Ваше Величество? – срывающимся голосом спросил Верховный Священник.

– Древние, вы были правы, в ваше мироздание вторглась пра-цивилизация древних. Свой бог, точнее будет – демон, своя физика и константы, а главное – желание смерти и ненависти ко всему живущему здесь. Я отвечу ей.

Валенте закрутила пальцами в воздухе, и огненные буквы смешались, превращаясь в другие слова: «Мене, текел, перес; мене, текел, упарсин. ValAleMontre-omega. Исчислил Наш Бог царство твое и положит конец ему. Ибо ты взвешен на весах и найден очень легким…»

Буквы закружились, слились в огненную точку и устремились сквозь все преграды в тело неподвижного монстра.

– Вы ответили? – Маркус был бледнее тени.

– Да, я ответила ей ее же словами: исчислено, взвешено и найдено очень легким, ненужным к существованию. Монтра Валенте – последняя Константа.

И в ту же минуту мощный взрыв сотряс воздух, и монстр рассыпался, словно его и не было.

– Вставайте, друзья мои, – заговорила Валенте, – надо спешить, скоро они вернутся вновь, куда более огромным полчищем, чем видно в ваших перископах. Это война, знаете ли.

Валенте замолчала, смотря на звезды и космос за окном, а Чарлет, наоборот, ощетинилась и рыкнула.

– Где народ Сияющих сейчас, мне нужен их князь? – Валенте гладила львицу по загривку.

– Мы никогда не слышали о таком народе, – пожал плечами Маркус.

– Смолкните, господин бенедиктианец, – начал было Верховный Священник, – наших подданных превеликое множество, мы можем и не знать…

– Он бенедиктианец, – улыбнулась Валенте, – судя по произношению, сейчас весьма продвинутая эпоха. Год от Рождества какой?

– Шесть тысяч триста восемьдесят второй, Ваше Величество.

– Планета Земля?

– На очень большом удалении от центра, это более заповедный мир, историческая колыбель Веры нашей.

– Ясно, народ Сияющий жил там, – Валенте опять потрепала Чарлет, – кстати – ваши предки, не только по вере. Я скоро вернусь.

И Валенте исчезла, оставив недоумевать и шептать молитвы святых отцов.

Князь сидел на берегу реки и вглядывался в рябь водицы. Эх, как жить-то хорошо! Ветер утренние травы колышет, дружина княжья спит еще, мир с восточной частью Сияющей Тартарии заключили. Экма, загнул братец его троюродный, Арсу, сестру отдавай в жены. А придется, ведь придется все равно же! Хороша Любавушка, ох хороша, но поедет в край далекий к Моголу брату, царствовать будет, свыкнется, да и красоты там неземные и чудные, невероятные. Вон, зверька обезьянку да зеленого попугая Любавушке вез князь. Вроде как спокойно и хорошо, мирно все – самое главное, и доча княжья Зарюшка подрастает, красивым, умным ребенком. Мала еще, а смышлена-то какая доча, с такой дочей любой сын проиграет.

Или все-таки нет. Опустил голову, облака полетели темными отражениями в речке бурной, вот так князь и растил дочь. Сам. Тоска какая, боль жгучая, сердце заныло, и князь горько вздохнул.

– Венед? – раздался спокойный голос из далеких воспоминаний. – Венед, главу чего опустил? – голос зазвучал громче откуда-то сверху, и князь замер. Медленно поднял голову и застыл. Пред ним в лучах утреннего солнца стояла его Валенте, волосы развевались по ветру, как и плащ, она опиралась на красивый, невиданной работы меч обеими руками. Вид ее был чем-то встревожен, но все же это была Валенте!

– Любая, – прошептал князь и бросился к Валенте, опаляя жаркими устами, да не веря в счастье свое.

– Уймись, Венед, – слегка оттолкнула Валенте князя, – беда пришла в мир.

– Какая беда, любая? – шептал князь, не желая выпускать из рук Валенте. – Счастье ко мне вернулось, ты пришла!

Валенте грустно рассмеялась.

– Кабы это счастьем было, каждому бы являлась.

– Мое ты счастье, мое, – шептал князь.

– Послушай, князь, – заговорила Валенте, – есть времена далекие, невероятно далекие, места средь звезд, где сила древняя опять дыру прогрызла и в мир наш устремилась.

Замер Венед.

– Может ли сюда нечисть та попасть? – спросил он тихо, сжимая руки Валенте на эфесе.

– Может-может, время им не преграда, сам знаешь, нет преграды им. Есть только одно войско, Солнечный мой князь, которое противостоять им может.

Вздохнул князь, пшеничные пряди со лба вспотевшего убрал, в зеленые глаза Валенте посмотрел, тревогу увидел и страх промелькнувший.

– Это тебе, – Валенте протянула князю меч, – это меч Мужества, Венед. Не отпускай его далеко от себя, лишь тебе подвластен этот меч дивный, – и, словно в подтверждение, солнечный луч упал на рубиновый эфес и заиграл, рассыпая блики по лицу князя.

– Когда? – спросил князь Валенте.

– Сегодня, – ответила тихо Валенте, лишь дочь проведаю…

– Зарюшка! – Валенте распахнула руки, закружила, подхватила подбежавшую девочку лет десяти. – Ты мой лучик, мое солнышко, – ворковала она и целовала дочь.

Наблюдал Венед за ними. Вот оно, счастье, да, видимо, такое краткое, как мозаика из картинок, разбросанных по жизни, но нельзя древнюю чернь пропустить, нельзя, видимо, это последняя счастливая картинка перед очами его.

А вечером князь передал наставления дочери, да княжьим указом на трон ее усадил, править Тартарией Сияющей. Любава собиралась со слезами на восток и недобро поглядывала на Вален-те, с обидою. Жениха дочь сама выберет, уж больно разумна, за это князь не беспокоился, но вот Любаву отправил срочно, пока не схитрила да не осталась неправдою. Потом розу синюю с груди снял, кулон ослепительный, верховную власть над Сияющей означавший, и на шею дочери повесил. Главу склонил, Валенте рядом встала, тоже голову наклонила, почтение и признание выражая, а потом и остальные подданные велики да малы на колени перед новой княгиней встали, на верность присягнули.

Не прощалась с дочерью Валенте, слабости никто ее не увидел, да и не понял никто, есть ли они у нее. Лишь поцеловала малышку и сказала:

– Я тобою очень горжусь и будущее твое велико, княгиня, – а потом наклонилась к ней и прошептала: – Малышка, коли не вернусь в сей раз к тебе или в раз иной жизни, ты найди меня.

– Как? – испуганно спросила Заряна.

– Дракона синего, друга моего Юкку проси о том.

– Когда же тебя искать, матушка? – зашептала Заряна, распахнув озерные глаза.

– Когда надобно тебе станет, хоть через неделю, хоть через тысячу лет…

К реке вышел князь с дружиною ночью поздней, когда звезды каскадом рассыпались над землей сонной. Чудо озарило берег речной, сияние, дружинники переворачиваться через головы начали, ножи в землю втыкали, слова шептали да волками могучими оборачивались. Вздохнула Валенте, наблюдая за ними, но тут услышала рык Чарлет.

– Спрячься, Чарлет, – прошептала она, – не мешайся с ними, если что, потом поможешь нам.

Огромный белый волк ткнулся лбом в руку Валенте.

– Князь! – обрадовалась Валенте оборотню. – Пора нам всем, Венед, пора!!

И Вселенная закружилась, скрутились временные поля, затягивая стаю волков в воронку, следом в нее прыгнула Чарлет, а последней, оглянувшись на княжий дворец, сама Валенте.

– Значит ли это, что вся эта огромная Вселенная принадлежала ранее тем, кто пытается стереть нас в пыль сейчас? – прошептал Маркус, потрясенно смотря на Валенте.

– Бесспорно, – ответила Валенте.

– Значит, мы захватчики? – Маркус обхватил ладонью крест на груди, словно пытаясь защитить его.

– По логике древних – да, – согласилась Валенте, – по логике созидания – вы иной эволюционный виток.

– Но в чем же тогда настоящая истина, кому принадлежит этот мир? – Маркус буквально прокричал последние слова.

– Истина в том, что без любви вы все мертвы, а древние любви не ведают, этот мир принадлежит любви. Издревле, отныне и впредь!

– Хорошо, – согласился Маркус, – тогда пройдем этот путь, и пусть Всевышний не позволит нам вернуться вспять.

– Маркус, – улыбнулась Валенте, – путей, ведущих в бой и вспять одновременно, не существует. Это Константа.

– Аминь, – прошептал Маркус, и в его руке блеснул короткий меч, выхваченный из длинных одежд, но вдруг он замер и оглянулся на Валенте:

– А если учесть математические парадоксы и допустить переменчивую Константу?

– Переменчивая Константа – это я, Маркус, – спокойно ответила Валенте, остальные Константы – столпы Отца нашего.

– А могут они быть поломанными?

– Константы? – спросила Валенте.

– Да.

– Нет, это невозможно, тогда бы иной порядок воцарился, и сбылись бы мечты одного деурга, моего давно не виданного брата… – Валенте осеклась.

– Брата? – спросил Маркус.

– Идите, Маркус, идите следом за своими братьями и волками, – Валенте протянула руку вперед, указывая, – да пребудет с вами любовь! – задумчиво Валенте взмахнула рукой, указывая вперед.

Битва была жестокою, вихрились клубы, что чернее темной первородной материи. Бились люди в мощных стальных кораблях и крылатые волки-оборотни, сметающие силой крыльев тысячи древних, вопреки законам мироздания парящих в космосе. Валенте наблюдала за боем. Шел четвертый круг двадцатипятичасового времени. Сотый час. Волки гибли, гибли корабли людей, но и древние монстры стали ручьем, а не океаном. Вскоре Волки и люди в космических истребителях нашли выгодную позицию. По одному волку выстроились в шеренгу, на огромном расстоянии друг от друга, а за каждым по несколько кораблей. Засияло зарево цвета киновари, и армада человечества двинулась на древних, разрывая их в клочья. Люди ликовали, а Валентина напряженно замерла. И словно громадный меч рассек ткань пространства, несметные полчища древних рассыпались перед остатками армады человечества.

– Поломанная Константа, – прошептала Валентина и шагнула за пределы корабля, туда, где вакуум и звезды смешались в рев и грохот, где красные и черные капли крови разлетались горошинами и пузырями в пространстве. Все больше и больше краснея…

Пали корабли, доплавился вакуум от ангилирующих устройств и цепных реакций смертоносного оружия людей.

Несколько громадных волков со следами страшных полос от когтей, из которых сочилась запекающаяся кровь, стали рядом. Валенте сделала шаг вперед, и волки расступились, пропуская ее между собой. Огромная древняя львица смоляной каплей медленно вытекла то ли из верха, то ли из низа и грозно зарычала.

– Примем бой? – спросила Валенте. – За наш мир, за нашу Веру, за наш дом?

Волки завыли.

– Мы с вами, – раздался сильный хриплый голос. Валенте обернулась. Дружина, светлая и лучистая, как восход солнца, стояла за плечами могучего воина.

– Господи, – прошептала Вэл Эль Монтра, – не устал ли ты от битв за мир этот? Наш это бой, не распинать будут, братец, а душу вынимать, чтобы порвать ее навсегда.

– Поломанные Константы? – спросил неожиданный гость в белых доспехах.

– Как видишь.

– И кто же?

– Химера, да, видимо, братец наш.

– Где дочь твоя, Валентина? – спросил воин.

– Там, где ты оставил ее в последний раз, капитан Егор Торин, или кто ты теперь у нас?

– Значит, на Земле, – кивнул воин, – отойди, Сова, в сторону, – это моя битва.

Валентина кивнула и сделала шаг вправо, волки отошли с ней.

Взмах сверкающего белого меча в руке воина осветил просторы Вселенной, всяк, кто бился или ждал часа исхода, на миг увидели лик его с синими небесными глазами.

Половина лавины древних тварей вспыхнули и исчезли.

– Это же… – зашептал первосвященник Всея Мира, – это же… – и начал молиться, узрев Лик того, в кого верили, но не помышляли.

– Спаситель… – закончил за него Маркус.

– Молчи! – первосвященник яростно крестился.

– А может, ему и не нужны наши крещения? – задумался Маркус вслух.

Второй взмах меча обратил в свет следующую часть древних. Воин остановился. Валентина подошла к разорванному и сворачивающемуся пространству, из которого вырывались языки пламени.

– Забытый мир, – прошептала она, – исчезни, прошлое!

И дыра словно стала зарастать, сворачиваться, и холодно сияли безумные от увиденного звезды.

– Не так что-то? – вслух спросила Валенте, и тут же черная стрела вспорола зарастающее брюхо пространства и полетела стремительно вперед, в Валенте.

– Нет… – прошептал светлый воин, а белый громадный волк рванул вперед, перед Валенте, нанизав мощное тело на древнюю стрелу.

– Венед! – закричала Валентина. – Не умирай, Венед, как же Заряна? Как народ твой славных бореев! Не умирай, князь!!!

Сильные руки подхватили бездыханное тело большого волка.

– Я спасу его, – прошептал светлый воин.

– Спаси! – попросила Сова.

– Но ты же переменчивая Константа, сестрица, ты же тоже это можешь? – удивился светлый воин.

– Нет, что-то не дает мне, что-то, что нарушит больше, чем нарушено сегодня…

Воин кивнул и растворился в космосе протуберанцем света, а вместе с ним его дружина и уцелевшие волки.

– Ну, Чарли, – Валенте погладила львицу по голове, – пора домой, он спасет Венеда, я верю и знаю. Пора.

И в этот самый миг странная дурнота и дремота с бессилием навалилась на Белую Монтру Валенте, и она рухнула в силовую ловушку.

– Так нельзя, что вы делаете, что вы делаете!!! – кричал Маркус. – Так нельзя. Она же деург! Она спасла нас!

– Замолчи, – цыкнул первосвященник, – если мы потеряем ее, мы останемся без обороны!

– Она проснется и покарает нас! – кричал Маркус. – Прекратите это!

– Успокойся, бенедиктианец! – приказал первосвященник. – Если показатели верны, она в человеческом облике не помнит, кто она!

– Так не должно было случиться! – в отчаянии Маркус подбежал к первосвященнику, и оттолкнув его от пульта, стал бегать шустрыми пальцами по виртуальным кнопкам и знакам в пространстве.

– Остановись, безумец! – закричал с пола первосвященник. – Ты не ведаешь, что творишь!

Но было уже поздно. Вселенная сжалась до точки, звезды бешено завращались, смешивая время и пространство до горизонта событий, круглый зал перестал существовать, а Чарли мощно, всем телом, навалилась на Валенте, словно стараясь слиться с ней в одно целое, пока их куда-то уносило пространство, время и законы случайности поломанных Констант.

И где-то в первозданности миров зажглась новая жизнь, в которой никто и никогда бы не узнал Вэл Эль Монтру, Валентину, Марию…

Никто не скажет, был ли это рассвет, или, наоборот, закат начинался, никто никогда не будет в этом уверен. Потому что это было представление. А как всякое представление, рассчитанное на то, чтобы уважаемый, или не очень, зритель гадал – как это? что это? почему это? – это был и закат и рассвет одновременно. В мире, где правила сила Монтры и ее желаний, никто из живущих не мог точно сказать, что за небесное представление начнется с утра. И так на многих планетах ее скромного созвездия, пролегающего в меридиане пустоты, где-то в самом затерянном закоулке вечности, меж безымянных миров. И тем не менее многие и многие существа невообразимого количества вселенных тихо молились силе и великодушию Белой Монтры, дабы она попросила за них Создателя, чей Лик еще не рожден, но Образ давно уже Проявлен и Правит, чтобы она защитила от Химеры и Хаоса, а еще лучше – забрала жить в свои невероятные потрясающие миры. Миры Валенте…

На вершине изумрудного холма, который как бы венчал дивную фиолетовую скалу, величаво возвышался огромный замок причудливой ажурной архитектуры. То ли камни замка, то ли вкрапления в них были сотворены из прочных граненых алмазов, невероятных по размерам и цветам. Замок словно возвышался над величественным бушующим миром, в многочисленных долинах которого стояли города. Величественное сооружение было видно из всякого места, и люди благоговейно шептали молитвы, когда бросали взгляды на него. Так было много-много столетий или тысячелетий, а может, и миллионы лет. Никто не знал истины, откуда берутся Монтры, но всякий житель этого Мира Валенте был рад, что именно здесь рожден, живет, и, вероятно, она не спускает глаз с него, его долгой жизни, благослови ее Создатель, чей Лик еще не рожден. О Белой Монтре ходили всякие легенды, такие порой странные, что сами скальды миров усмехались, пересказывая их в небольших тавернах на космических станциях, возведенных между мирами еще с незапамятных времен древних предков.

Так, в одной из таверн, на перевалочной станции между главным миром Монтры – Эль Валенте и второй из полутора десятков обитаемых планет Эль-Уорой, попросту в таверне Золотого Джокера, разыгрался интересный спектакль. Два скальда пытались перебивать друг друга, соревнуясь в пересказах о Монтре миров Валенте, им прислуживал синелицый маленький тщедушный карлик, на которого никто из внимательных и добропорядочных слушателей и посетителей и внимания не обращал. Карлик по имени Юкка обитал в межзвездном облаке, да и в самой таверне, казалось, испокон веков. Никто бы и не вспомнил про него, если бы вдруг один из скальдов не остановился и, брезгливо взглянув на Юкку, не прошептал:

– Маленький ублюдок, выродок, порождение нечисти…

Все замерли, и даже разговоры смолкли, а карлик замялся и растерянно посмотрел на огромного скальда:

– Я чем-то обидел вас, господин? – лишь и спросил он.

– Своим богомерзким и противоестественным существованием, – оскалился скальд.

– Но я ничего плохого не сделал вам, – карлик распахнул беспомощно руки в стороны, как бы демонстрируя свою беззащитность и открытость, – может, вам кто-то испортил день, и я смогу вам помочь?

– Сможешь, – хмыкнул скальд и что есть мочи ударил карлика по голове посохом, разбивая некрепкий череп. Голубая кровь брызнула по круглому залу таверны, люди замерли, потому что преступление скальда было неслыханно для миров Валенте. А карлик отлетел далеко в сторону и упал прямо под ноги богатой госпожи. Его синяя кровь оросила пятнами ее белые одежды и длинные сплетенные в косу волосы. Но женщина повела себя очень странно, она нагнулась к бездыханному телу Юкки и, подняв его на руки, даже не выказав усилия, внимательно посмотрела в его отчаянно распахнутые мертвые глаза.

– Юкка, – позвала она, – я знаю, что ты слышишь меня, – храбрый древний исполин, очнись.

– Да она ненормальная, – хмыкнул скальд-убийца, – больная, нашла исполина, ее надо отправить вслед за ним!

– Кто еще согласен с этим порождением Химеры? – спросила молодая женщина, не отпуская карлика и обводя присутствующих зеленым пронзительным взглядом.

– Ты сказала запрещенное в этих местах слово, госпожа! Про темную. – прошептал второй скальд, – карлика, конечно, жаль, но скальд, видимо.

– Замолчи, – перебила его женщина.

– Да она хамка, к суду ее! – скальд-убийца рванул с места к женщине, но та невероятно быстрым движением вытащила из складок плаща пронзительный острый меч, не отпуская при этом тело Юкки, и стремительно отсекла голову нападавшему. Из горла, отделенного от тела, потекла вязкая густая черная кровь, запахло серой.

– Демон, – женщина поджала голову, – давно подозревала, что Химера пробралась в дом наш.

– Вы… вы… Вы совершили убийство! – прошептал второй скальд, а люди вокруг зароптали. Даже храбрые звездоплаватели оторвались от стоек и напряженно обернулись на непривычную сцену.

– Надеюсь, ты не хочешь последовать за ним, – женщина острием клинка указала на тело обезглавленного скальда, – он монстр.

– С чего вы взяли? – не мог остановиться скальд. – Это мирные планеты! Вы преступница.

– Замолчи, – оборвала его женщина и двинулась к столу, скинув с него на пол утварь. Она положила Юкку на стол, не обращая внимания на шептавшихся людей, неуловимо спрятала меч и подняла руки над телом карлика.

– Явись мне настоящим, Юкка, явись могучим, явись из мира первородной магии Вселенной, неси искру чуда из истоков вечных безымянных миров, я не успела найти тебя, но я успею вернуть тебе былое величие и мощь, явись ко мне в облике своем, я приказываю, будь! Я так хочу! Именем!

И голубоватый дым плотным туманом окутал стол, который вдруг затрещал и закружился, столб густого дыма устремился к высокому сводчатому потолку, столы и стулья разлетелись в разные стороны, лопалась посуда, и тряслись стены. Вскоре стало все смолкать, дым развеялся. Перепуганные, забившиеся в углу люди с ужасом и страхом увидели громадного дракона, ярко-синего с перламутровой чешуей. Дракон закинул голову и, рыча, исторг пламя. Затем наклонил голову и положил ее в протянутые женщиной ладони.

– Лети домой, Юкка, я скоро приду, – и дракон взмыл сквозь купол, проскальзывая, как сквозь масло, защитные барьеры, и нырнул в космическое пространство.

– Она ведьма. – прошептал очнувшийся скальд.

– Ты надоел мне, – ответила женщина, – мы на пороге перемен, – обратилась она к людям, но среди вас не должно быть ни таких, как лазутчик Химеры, ни таких трусов, как этот негодяй.

– Да кто ты такая?! – возмутился скальд. – Драконов тут создаешь, это колдовство.

– Это мой дом, это мой мир, а ты сейчас же покинешь его, и твоим пристанищем, о пересмешник, станет дом Химеры, где ты будешь рассказывать темным, как своим занудством и подлостью вывел из себя Монтру Валенте.

Женщина протянула руку вперед, сделав отбрасывающий жест, и скальд, как перышко, последовал по пути дракона, исчезнув навсегда.

Люди повалились на колени и преклонили пред Монтрой головы.

– Думать, в нашем изобилии вы разучились думать, как вы проживете без меня, если один скальд Химеры вам интереснее дракона-защитника?

Красивое лицо Белой Монтры стало суровым, она подняла голову, осматривая звездные небеса, и тут же исчезла, словно выбрала звезду, к которой ей надо.

Высокий выступ темной башни словно висел среди бесконечных вспышек вечных звезд, не было видно ничего, кроме мириад светил и темноты бушующих вокруг башни энергий. На краю выступа, похожего на темный каменный мостик, достаточный, чтобы на нем сел не один десяток огромных кораблей, стояла женщина. Собственно, лик ее был не ясен, словно дым и тьма сумрачной вселенной припорошили его. Лишь улыбка, странная и немного ожидающая, игрой читалась на ее губах, на женщине был темносиний плащ с капюшоном, в который она и не пыталась кутаться, плащ сам вился вокруг ее тела.

Внезапно пронзительная вспышка, выросшая из ослепительной стрелы, рассекла пространства и рассыпалась рядом с женщиной, из вспышки ей под ноги упал человек, мужчина, странный, седоватый, перепуганный, держась за сердце, истошно кричал:

– Нет!! Нет! Пощадите меня! Простите меня! Спасите меня!

– Молчи! – приказала женская фигура рядом, и мужчина замер, с ужасом пытаясь надышаться воздухом, который, несмотря на кажущийся вселенский мрак, был вокруг и резко пах озоном.

– Ты – порождение светлого мира, – утверждающе сказала женщина, – неужели твоя госпожа так рассердилась на тебя, что вышвырнула во тьму? За что?

– Мой друг убил синего карлика…

– Успешно убил? – переспросила женщина, а мужчина закрутил головой, неожиданно поняв, что находится на краю, пожалуй, самой огромной пропасти, которую вообще мыслимо себе представить.

– Не… не очень, – прошептал он и упал на живот, словно пытаясь приклеиться к каменному полу и не упасть.

– Забавный, – хмыкнула женщина и повела рукой, исполинская башня стала крениться, и мужчина под собственной тяжестью пополз вниз, цепляясь за гладкий темный камень пола.

– Нет! Нет! Спасите меня! Будьте великодушны! Помогите! – он снова закричал.

Женщина неестественно наклонилась вместе с полом и на фоне космического простора казалась чем-то совсем уже нереальным:

– Ты не ответил на мой вопрос! Убили синего карлика?

– Нет! Нет! Она превратила его в синего дракона, а меня вышвырнула в проклятые дали!

– Вот как? – в голосе женщины послышалось сожаление, а башня и гигантский мостик приняли свое нормальное положение. Мужчина на четвереньках подполз к женщине и, плача, безумным, срывающимся голосом пожаловался:

– Я боюсь, спаси меня, госпожа. Спаси! Я буду все делать, я буду…

– Я знаю, молчи. – она глубоко вздохнула, – что же ей не хочется так делиться и меняться, хватит этого мира, он губит. Пора встряхнуть порядок, как хаос он прекраснее. – Она протянула руки вперед, и где-то, в невероятном далеко, золотом вспыхнули два пятнышка, они стремительно двигались вперед, разветвляясь в разные стороны.

– Только одна! Да будет! – Закричала женщина, и два луча, спешащие в разные стороны, превратились в один.

– Все, дорогая, теперь только одна – ко мне, перемирие нарушено, – хмыкнула женщина, – он придет сюда, пошли, скоро звездный путь достигнет этого порога, и мы встретим нашего гостя.

– Кого, госпожа? – прошептал мужчина.

– Ты скальд или менестрель?

– Скальд, – ответил мужчина.

– Прекрасно, пойдем, расскажешь мне о ней.

Огромный каменный зал утопал в густых сумерках, а гигантское ложе, покрытое мягким красным материалом, было усыпано невиданными фруктами и диковинными безделушками. Женщина, чей лик все так же прятал сумрак, перебирала их и слушала скальда, охмелевшего от поданного вина и оттого болтавшего усиленнее и завиравшегося. Неожиданно он поднял лицо на новую госпожу, и выражение ужаса появилось на нем. Это была та, что вышвырнула его из мира Валенте. Он поперхнулся и попытался отползти в сторону.

– Успокойся, глупый, – рассмеялась женщина, – это лишь лик ее, он мне сейчас необходим, я все еще твоя госпожа Никогда-Никогда, а ты за всем смотри и наблюдай, ибо это начало ее конца!

– Вы Монтра… Белая Монтра… – прошептал мужчина.

– Нет, дурачок, я Черная Монтра, Химера, госпожа Никогда-Никогда, гарант пустых желаний всякого, а ты служишь мне. И ты сейчас замрешь в углу этого зала, как крыса, и будешь запоминать все, что будет происходить, это важно.

Скальд закивал головой, как игрушка, и отполз в тень гигантских колонн.

– Как приветливо с твоей стороны все же расстелить дорогу к своему огню, – раздался глубокий мужской голос.

– Князь? – Монтра улыбнулась и поднялась с ложа. В распахнутом огромном проеме ее сумрачной залы лился золотой свет. Высокий, сильный мужчина с мужественным, очень красивым и царственным лицом стоял на пороге. – Проходи, князь, коль пожаловал, – улыбнулась она. Синие, сверкающие глаза мужчины неотрывно следили за Монтрой.

– Что-то изменилось в тебе, – заявил он.

– Ты пришел сделать мне замечание? – она пожала плечами, и, скинув синий шелковый палантин, расшитый белыми птицами, прошла к каменному бассейну, в котором тихо и душисто булькала горячая вода.

Князь тяжело вздохнул, глядя на нее, его сердце защемило старой болью.

– Все еще влюблен? – улыбнулась она, опускаясь в воду.

– Ты же знаешь, зачем спрашиваешь.

– Проходи, угощайся, наверное, устал, звездные пути такие далекие.

Князь прошел к высокому каменному ложу, отстегнул застежку расшитого золотом плаща и снял меч, спокойно положив его на красный бархат, застилавший каменный шлифованный пол.

– Я смотрю, плащ расшит рисунком самой Судьбы? Макошь так благосклонна к тебе? – Монтра обернулась, как можно сильнее выставляя себя напоказ возбужденному и без того мужчине.

– Да, Матушка хранит род Бореев, помогает… Ты дразнишь меня, – упрекнул он Монтру, – я мужчина, а ты.

– А зачем ты пришел один? – рассмеялась она. – Если бы надеялся на иное, думаю, пришел с дружиной. Хочешь, можешь попробовать эту чудную воду, она излечит твою усталость, светлый великий княже.

– Ты смеешься надо мной?

– Ой ли, – монтра отвернулась от князя, подобрала волосы и закрутила их в жгут, ее белоснежная грудь показалась из воды. Капельки росой блестели на высоких полушариях. Князь неотрывно смотрел на дивную красоту ворожеи. Он не помнил, как разделся, как зашел в воду, но как жарко пылало ее тело в его руках, как отзывалось под поцелуями его.

– Любишь ли ты меня, князь? – шептала Монтра.

– Люблю, лишь тебя одну люблю, тобою брежу! – рассудок князя словно мутнел.

– Давно не было в тебе женской силы, храбрый звездный воин, – прошептала ворожея, – положи меня на край купальни.

Князь подхватил ее на руки и бережно поднял над водой. Облокотившись на руки, Монтра медленно развела ноги в стороны и коротко бросила:

– Пей, ты обесточен, моя энергия светла и нужна тебе, ты жаждешь..

И князь припал губами к бессмертному источнику женского начала начал. Монтру затрясло, она закричала, ее руки вплелись в волосы князя. Это продолжалось невероятно долго, золотое сияние князя менялось на темно-синее, словно насыщалось цветом, то сине-черное, то совсем дым, густой и темный.

А наблюдавший за всем этим скальд с ужасом думал, что, вероятно, ему мерещится, потому как князь казался ему то человеком, то огнем, то исполинским волком.

– Теперь ты мой князь, а она никогда не узнает тебя в сиянии моей энергии, – прокричала Монтра, – скажи ей о том! – она повелительно взглянула в темный угол, и ее горящий взгляд безошибочно нашел взгляд скальда. – Иди, скажи ей это!

И неведомая сила подхватила незадачливого скальда и вышвырнула из зала назад в пространство. Любовники даже не отвлеклись на него, зато бешеный ледяной ветер, подхвативший его, закрутил среди прочих светящихся ветров и энергий и так же неожиданно швырнул в неизвестность.

Шлепнулся скальд на пол той самой таверны, из которой его вышвырнула Белая Монтра.

– Гео! – воскликнула симпатичная хозяйка заведения, где он возник. – Ты же погиб два года тому… – она прикрыла себе рот ладошкой, с ужасом глядя на воскресшего скальда.

– Нет, нет, – Гео ощупывал себя, – я был в мире темной ворожеи, я такое видел.

Его обступили люди. А кто-то протянул бокал горячего вина:

– Приди в себя, расскажи все нам.

– Да-да, это надо рассказать, – согласился скальд, – друзья мои, это – за пределами моего скромного разума, которого я чуть не лишился!

А далеко, в великой тьме безымянных миров, Светлый Князь потерял не только счет времени, но и голову. Ему и в голову не приходило, что ускользающие моменты лишь отдаляют его от бесконечно далекой цели, его сердце плавилось в темном огне той, что, присвоив чужой лик, была с ним, безвозвратно отдаляя и отдаляя его от истинности. Черная Монтра даже получала удовольствие, если этому ее чувству можно дать определение. Могучий мужчина, чьи помыслы и устремления находились во власти Абсолютного Создателя, стал горячим и податливым, как пластилин. Его взгляд, почти полубезумный от переполненности любовью и дополнительными искусно вплетенными чарами, следил за любимой и не замечал всей тьмы и мракобесия, что окружала ее. Со временем Монтра перестала даже прятать тьму и уродства вокруг себя, разве что лик свой не изменила и усилила ворожбу.

– Ты помнишь свою Землю, любимый? – вяло спросила Монтра, устроившись на коленях одурманенного Князя и касаясь его красивого лица.

– Землю. – Князь поцеловал ее ладонь, – что-то знакомое, не думай, люба моя.

– Любимый… – Химера вслушалась в это слово. Любимый. Это такой особенный человек. Для другого человека. Которого можно искренне так любить, даже не думая, что это полное оглупление и фиаско всему. Неужели Валенте так глупа, что позволяет себе любить этого вечного? Ну, пусть даже Князя какой-то там Борей-ской империи. Уничтожить ее – и нет величия миров империи, пыль, и все.

– Любимый… Ты все сделаешь для меня? – Химера повернулась и, ловко обхватив ногами бедра Князя, заглянула в его глаза, все теснее и теснее прижимаясь. Глаза мужчины широко распахнулись, зрачки расширились, руки уже скользили по телу Монтры.

– Все что прикажешь, родная.

– Вот как, – Химера усмехнулась, позволяя Князю целовать себя, – меня собираются убить.

– Кто? – его будто ударило током.

– Враг.

– Но ты бессмертна.

– Я о Химере…

– Разве она не успокоилась, моя любовь? – прошептал Князь.

– Нет, – горестно вздохнула Монтра, поражаясь глупости любви, – она сказала, что получит мою силу и мою душу, прислала мне ультиматум, видишь, мой мир погружен во тьму.

– Поэтому?.. – прошептал Князь, а Химера подумала, что тьму он таки заметил, и в тот же миг темная челядь, тенями снующая по мрачному залу, приобрела добрые светлые лица.

– Я убью ее, – заявил Князь.

– Ты это сделаешь для меня?

– Да.

– Что ты хочешь взамен, мой воин, меня? – улыбнулась Химера.

– Ты пойдешь замуж за меня, любая? – с тоской спросил Князь.

Дело обретало явно выигрышный оборот, необычный, дающий пусть опасные, но и выигрышные повороты.

– Ты хочешь, чтобы два наших Духа соединились пред лицом вечности? – переспросила Черная Монтра, аккуратно подкладывая под голову Князя шелковистые подушки с дурман-перьями птицы Крыш.

– Да, любовь моя, – широко улыбнулся Князь, – я хочу этого больше всего.

– Закрой глаза, – прошептала Монтра, и Князь, который уже вдохнул воздух с дурманящим и морочащим запахом, послушно прикрыл веки. Монтра недоверчиво заглянула в красивое лицо мужчины, прикинув, что ничего таки не теряет, а приобретает.

Вероятно, даже больше, чем хотелось ранее. Кто мешает занять чужое место, когда возражений нет?

– Скажи мне, милый, – зашептала Монтра.

– Венед, зови меня по имени, как раньше, – попросил Князь.

– Скажи мне, Венед, ты расслабился сейчас, чувствуешь, как волны качают тебя?

– Да, словно я снова в лодке с тобой, и тихая река несет нас далеко-далеко, из твоей страны Тюльпанов в мою страну Севера.

– Даже так? – Химера напряглась. – Ты помнишь, как мы плыли с тобой в лодке?

– Конечно, любимая, эта лодка снова качает меня, и я счастлив, как тогда, когда ты отдала мне свое сердце и удивительную Белую Розу, что переливается сиянием синим, небывалым да зачарованным, как ты сама, осыпая миры наши великой силой любви и жизни.

– Даже так, – задумчиво повторила Химера, – ты сохранил его, Венед? Тот дар мой?

– Конечно, любая, ибо страна моя силу несметную приобрела.

– Прямо еще одна легенда, – прошептала Монтра, – а дорогу ты помнишь в Инио ко мне?

– Ты же велела мне забыть, – красивые губы Венеда лукаво изогнулись, он обнял Монтру и повалил в пушистый ковер с дурманящими подушками, набитыми перьями Крыш, искусно изменившими свой цвет под настроение хозяина, – но кое-какие дороги к тебе я все же запомнил, ибо Катунь – щедрая река, и брега ее гостеприимны.

– Любимый, – улыбнулась Монтра, – но как же вороги мои?

– Повержены будут! – Венед приспустил край платья с плеча Химеры и прильнул губами.

– Ты желаешь нашего обручения перед походом или после?

– Сейчас желаю! – воскликнул Венед. – Немедленно, чтобы рассвет и закат, все всегда вместе, с именем твоим на губах хочу идти против врага, силы мне кольцо твое придаст, силы и мощи, ибо хоть и князь я страны сияющей и великой в силе своей, но твоя любовь еще более могучие силы мне дает, крылов да сотня за плечами моими, любая!

– Эка удача, – согласилась Монтра, откинувшись на услужливые алые, пылающие, как заря, подушки и позволяя Венеду распахнуть свои обманчивые белые одежды.

– Значит, нас ждет свадьба, дорогой! Таки Битва будет, и будешь ты сражаться сам против себя.

– Что? – не расслышал Венед.

– Говорю, мой любый, что сам ты сразишь всех недругов наших, их оплот посреди Вселенной в круглой башне, ходят они в длинных одеждах, крестами да звездами украшенных, нет предела их бахвальству, как и угрозам их.

– Мы выступим против них сразу после свадьбы, любая!

– Конечно, а что бы еще ты хотел, после? Только хорошего боя? – обрадовалась Химера.

– Не только, – не согласился князь, – со времен последнего боя с Химерой, когда Спаситель наш смерть от меня отвел, дочь нашу я не видел, уж гляди и годы-то какие пролетели, надо бы дочь узреть, душу успокоить!

– Вот откинем чернь поганую и на землю к дитятку отправимся, – заверила Венеда Химера.

– Будь по-твоему, – согласился влюбленный Князь.

– Для уверенности я уничтожу тебя еще раз, Вал Эль, – прошептали губы Химеры в невидимом Венеду оскале.

– Наташ, а Наташ, – голос Марьи прозвучал чистым сопрано в каленом морозном воздухе. Наталья обернулась, приподняла козырек пушистой кепки, зорким взглядом всматриваясь в ту сторону, где среди вековых таежных деревьев металась небольшая снежная буря. Марья неотрывно смотрела на странное нечто, прижав руки в теплых варежках к губам. Там, сквозь плотную шаль колючих снежинок, прорисовывались две человеческие фигуры, словно парившие над землей. Они-то и были загадочным эпицентром снежной метели, распространявшейся на небольшое пространство вокруг.

– Что это, Марьюшка? – прошептала Наталья.

– Не знаю, но сейчас узнаем, – ладошка в варежке скользнула по футляру, обнажая глаз объектива фотокамеры.

– Не ходи! – вдруг закричала Наташа. – Не надо, беду чую, не ходи!

– Да подожди ты… не волнуйся, – и Марья осторожно пошла в сторону бури.

– Ой, мамочки! – всплеснула руками Наталья и, отойдя от снегохода, пошла за подругой.

Еще издали стали слышны завывание полярных волков, так неуместных здесь, и чьи-то громкие голоса, объектив камеры сверкнул. Елочки, стройные, синевато-серебристые в искрах снега, что это? Есть снимок…

«Не по что, окаянная, головы люду морочить! – прогромыхал сильный мужской голос. – Вернись в горницу и считай еще девять веков!» – «Нет, дедушка, не уговоришь ты меня, – отвечал женский голос, холодный и равнодушный, – не вернусь я в Ледяной Чертог, хоть и срок не истек проклятья бабушкиного! Человека я любила, что ж теперь, мне в чертогах тысячелетие вековать в наказанье? Да и не человек он, а ангел небесный!» – «По-хорошему прошу, внучка, придет Полярный Охотник – снимет проклятие, а так носить его еще девять веков! Человеков избегать, в Чертогах сидючи! Почто ослушалась, отверженца полюбила?!» – сиянием северным разлился шепотом над кромкой тайги, и сиреневый туман стал подниматься из глубины спящего векового леса, накрывая собой странное заповеданное место.

– Дед Мороз! – воскликнула неожиданно Наталья, отчего Марья чуть не уронила камеру. – И внучка его – Снегурочка!

«Люди!» – раздались удивленные голоса таинственных спорщиков, и тут же мощный ураган окутал землю, сбивая с ног ледяным колючим ветром.

– Руку, руку дай! – закричала Марья, с силой вцепившись в Наташину ладонь, но ураган, больше похожий на лавину, подхватил, подмял, закружил, выгребая сознание колючим снегом, ледяное злобное Нечто проникло в мозг Марьи, закружило там и взорвалось, будто снежный фейерверк.

Что-то колкое и очень холодное, больше похожее на кусочки стекла, чем снега, сыпало на лицо, срывало капюшоны, Наташа, ухватившись за Марью, пыталась по инерции заслоняться от «игл». Какая-то обезумевшая птица ударилась о ладонь Натальи. Та и поняла, что Марья уже не слышит и не видит ничего, и попыталась раскрыть залепленные снегом глаза. Не птица, что-то белое, как крыло полярной совы. Покрепче зажав в кулаке неожиданную находку, Наташа повалилась на Марью, которая была без сознания, но крепко держала камеру, видимо, в последний момент накрутив на руку кожаные ремешки. «Господи, помоги нам, – прошептала Наташа, – или сохрани наши души, что бы ни случилось…» Стало тише, но обманчивая тишина, словно лишенная воздуха, оказалась рыхлым сугробом, закрывшим двух подруг от мира.

В больнице было тихо. Марья открыла глаза, в палату зашла Наталья, озираясь и кутаясь в теплый халат, она несла в руках камеру в футляре. Наташа оглянулась на дверь, а потом быстро сунула камеру под подушку Марьи, Марья вскрикнула.

– Ты пришла в себя? – с надеждой спросила Наташа.

– Мы до Вихрютиной Царь-горы не добрались – прошептала Марья, – а Вихрюта лишь в стужу таежную цветет. Не исправить мне ничего опять! Не вспомнить, отчего мне по ночам сова эта снится и драконы синие.

– Тсс! – Наташа вовремя сделала предупреждающий жест, в палату вошла маленькая женщина в медицинском халате. Глаза Марьи округлились.

– Сне… – она не договорила, Наташа зажала ей рот ладонью, загораживая собой.

– Санитарочка, да-да, – специально громко произнесла Наташа, – ее Марфой зовут.

– Домой вам надо, девоньки, – холодно и равнодушно произнесла Марфа, – там и поправитесь скорее. А здесь места гиблые, таежные, для вас непривычные, ни дискотек, ни парней пригожих. А тебе, так совсем не место здесь, – обратилась Марфа к Марье, – да и нет тебе места нигде.

– Вот снегоход заберем и уедем, – закашлялась Марья.

– Нет там вашего снегохода, – ответила Марфа, как отрезала, – не нашли мы его – словно и не было никогда. Уезжать вам надо, уезжать, пока еще чего не случилось, – и Марфа вышла из палаты, а Наташа рассеянно обернулась на расписную русскую печку. Поленья в ней больше не горели, а, наоборот, покрылись льдом, за деревянным окошком пошел сильный снег, и подруги переглянулись.

– Не нравится мне это, – недобро усмехнулась Марья.

– А мне, думаешь, нравится? – нагнувшись к Марье, Наташа сделала вид, что поправляет подушку подруги, а сама зашептала:

– Там, в камере, за обшивкой внутри футляра, я бумагу спрятала. Она мне сама в руку влетела, когда нас снегом засыпало.

– Тсс! – Марья дернула Наташу за руку. – Посмотрим в дороге. Вот вернемся к Одетте и разберемся.

Уже в уносящем их прочь с севера самолете Марья решилась достать Наташину находку.

– Старославянский, – прошептала Марья Наталье, которая смотрела в круглое окошко на бескрайние заснеженные просторы, но тут же обернулась, услышав подругу.

– Ты же его знаешь, что там? – ответила Наташа.

– Желтая бумага, старая, надо будет заламинировать. Сейчас попробуем, – вздохнула Марья, аккуратно разбирая бумагу, и наклонилась к Наташе, – здесь кусочек текста, это обрывок листа, Наташ!

– Все равно читай!

– Сейчас… Только сразу предупреждаю, текст старый, могу спотыкаться…

– Читай как поймешь…

«…По затертым плитам асфальта, в городе Всех Времен и Народов, в час Дождя и Ревущего Ветра, ты пойдешь босиком, в одиночку… Ты возьми с собой кисть винограда и борейскую синюю розу. Виноград – символ сердца и Бога, роза – наша защита и память…

По дороге так много идущих, но они как слепые котята, сходят прямо с асфальта на трассу, там их бьет прогресс века железный и увозит звенящая стража.

Но твой путь как всегда непреклонен, ты все видишь, хоть город во мраке… И глаза твои, словно у кошки, видят целью высокую башню, что стоит остановкой в дороге. В этой башне, как в клетке незнанья, сидит пленник невиданной битвы. Ждет в оковах у сердца чугунных, ту, что снимет проклятие неба и за руку возьмет с собой к звездам. По ступенькам последнего века со свечой ты поднимешься в башню… и все вспомнишь, хоть минула вечность…

Светом синим осветит мир роза, унося взор твой сквозь бесконечность. Там в истоках сияет восходом мир, который ты так возлюбила…

Забывая, что башня не космос, где глас каждого будто не слышен, ты падешь на колени пред спящим и заплачешь забытую песню:

У истоков звезды догорали, занималась ранняя заря, кто-то видел в этом знак печали, кто-то зрел небесный знак огня…

Нибелунги-ангелы о крыльях, светлый лик, чей Богу так подобен, издревле планету охраняли, забывая о себе, о звездах, тех мирах, с которых они сами… Чтили Землю, люд земной растили, помогали Богу, и любили…

Был средь них вождь сильный Азазелло, ангел наивысшего порядка, близок к Богу, силой небывалой наделен среди других демиургов, он порядок соблюдал исправно, почитал Отцовские заветы…

Утром светлым, Времени иного, у истоков созданного мира, Азазелло у просторов моря на краю сидел, следил за штилем. Он в чередовании покоя волны видел, смысл скрытый, тайный. Пенный берег, крики чаек черных ангела могучего пленяли. Тихий шепот моря ему Глас Божественный являл…

– Здравствуй, о могучий, светлый ангел, – звук медовый глас морской сменил, ангел обернулся, человек ли? И в одно мгновение застыл. Юная и трепетная дева, златокудра, так светла, прелестна, что бледнели небеса пред нею, к Азазелло тихо подошла.

– Я ли ангел, – молвил Азазелло, – или ты, прелестное дитя? Как цветок, дурманящий красою, как моя далекая звезда, как касанье длани теплой Бога, как любовь… любовь… моя любовь. Как зовут тебя, сестра мечтаний?

– Даша, – тихо выдохнула дева и зарделась ярче розы красной, – я дочь рода скитов, из арийцев… Ты ли, страж земной, мой звездный ангел?

– Я ли ангел, – вторил Азазелло, – да, я ангел, но не для тебя. Я горящий ангел, я в огне пылаю, и сгорю, хоть подле плещет море.

– Отчего же?..

– В Дашу я влюблен. Видит Бог, что дщерь земная скитов сердце буревестника сковала, ты ли та душа, что у истоков мира сотворенья, со мной рядом боль любви делила?.. Ты… я чую… Нибелунги, древняя и сильная из рас. сердце не обманешь нибелунга. Я любить готов тебя всевечно. Лишь со мной останься, моя дева!

– Ангел светлый, сильный и прекрасный, – теплым медом Даша говорила, – я любить тебя всегда готова, я люблю тебя… Какая сила к брегу моря все меня толкала, я не знала, а пришла. то ты, мой возлюбленный. крылатый.

– Ангелам не ясно нетерпенье, они живы, пока живы чувства, они борются за них и умирают.

Азазелло, преклонив колени, обхватил стан гибкий девы, жаром поцелуя речь скрепил. Отголоски страсти в синем небе слышали парящие в пространстве белые, как души, альбатросы. Слышала все смятая трава, заповеданная с той минуты, как дочь скита с ангелом бессмертным, нарушая Божии заветы, окуналась в омуты любви. Он не знал творения прекрасней, чем возлюбленная юная скитянка, он входил в нее подобно шторму, он сгорал от уст прикосновений.

Ей неведомы доселе были чувства, ей неведомы такие наслажденья, отреченье от самой себя.

Нарушали Боговы запреты, две огнем объятые души. Нарушали и еще хотели, бесконечности, любви, ее огня. Заревом всполохи чувств ложились на уста, на плечи, на глаза. Заревом и тайною угрозой страсть обоих тихо обернулась, когда Бог изрек такую речь:

– Азазелло! Ты попрал заветы, ангел мой в дочь ариев влюблен! В ней взрастет столь чуждое ей семя. И твой сын не примется людьми. Нибелунги также не признают. Ты достоин горького паденья, я низвергну тебя нынче вниз. И в свой дом, что Небом вы зовете, ты не вступишь больше, темный ангел, ты навеки будешь там забыт!!!…»

– Дальше оборвано, – Марья задумалась, – Азазелло, я помню, что такой упоминался в «Книге Еноха». Он соблазнитель и убийца. Один из предводителей серых ангелов – Сторожей. Помнишь, ангелы влюблялись в земных дочерей и у них рождались дети – титаны-нефелины. Ну, Наташ, битва Бога с титанами, в разных религиях – разные версии, суть одно.

– Да, помню, – согласилась Наташа, – как это: соблазнитель и убийца? Так бывает?

– Ну, он развращал людей тем, что учил их делать мечи, щиты, броню, всякую утварь вроде зеркал, браслетов и разных украшений; научил расписывать и украшать все это, носить драгоценные камни и украшения.

– Это грех? – удивилась Наталья. – Тогда он все-таки всех развратил, Маш!

– Да это не я, это у Еноха такое представление о грехе. Он когда жил и думал?

– Ну, тогда не понимаю я его!

– От нефелинов в дочерях человеческих осталась магическая красота и само искусство ворожбы, понимаешь. Там знахарство, ведовство и прочее, уму непостижимое.

– И медицина? – Наташа улыбалась.

– Наташ, что ты от меня хочешь? – возмутилась Марья. – Енох был древний муж, чье мировоззрение сильно отличалось от нашего. Я только не понимаю, при чем тут русский север и Снегурочка? И почему вдруг на Сторожей ополчились люди?

– А не должны были? – Наташа тревожно смотрела в зеленые глаза Марьи.

– Нет, вроде как…

В этот момент самолет «ухнул» в воздушную яму, попал в зону турбулентности, из динамика раздался ровный голос стюардессы, призывающий к спокойствию.

– Все, – Наташа откинулась в кресле, – дома дочитаем, а то не долетим. Видишь, Она свирепствует.

– Как больно, ой! – Анечка потерла прищемленные автоматической дверью маршрутки пальцы и тут же подумала, что боль в душе стократ сильнее. Боль в руке сразу стала незаметнее, уступила место боли душевной, большой, всепоглощающей, рожденной неосторожными словами, давно вылетевшими, но сразу убившими что-то светлое и легкое в душе, дарующее покой и радость. Слова, породившие громаду невыносимых страданий, снежную лавину чувств, замешенных на обиде и непонимании…

Ах, если бы их произнес кто-то другой!

Они познакомились давно, Анечка училась на геологическом, а Славик в летном училище. Все произошло легко и почти просто. Схожие интересы, две сильные натуры. Красота и ум Анечки, целеустремленность и сила Славика слились воедино, не давая обоим шанса разорвать такой союз. Даже сложные походы Анечки с геопартиями и дальние перелеты Славика не разъединили их ни в мыслях, ни в желании быть вместе.

Жизнь текла, пусть тяжелая, в разлуках, но освещенная встречами и тихими дурманящими вечерами, когда можно было просто сидеть рядом, держась за руки, и молчать, черпая в единении и смысл, и радость всего земного бытия. Вскоре судьба сделала им неожиданный подарок.

– Ох, Господи! – то ли с удивлением, то ли с сочувствием говорили друзья и знакомые, но Славу и Аню как будто не коснулись эти слова. Они считали себя счастливцами, словно Господь дал им выигрышный лотерейный билет. Розовощекая тройня пацанят, беззаботно угукающая в широкой коляске, придала маленькой семье новый статус и новые, еще большие силы жить и продвигаться вперед. Анечка оставила георазведку и стала преподавать в институте, а далекие перелеты Славика сменились на более короткие, но опасные – арктические.

– Ничего, солнышко, – успокаивал Слава жену, – я человек осторожный, куда не надо не полезу, а платят лучше, и дома больше! Семья – это когда семь на «я» умножаешь, а не наоборот. Сначала вы, а потом я. Все прекрасно в этом лучшем из миров!

И годы текли, согласно закону, произнесенному Славой «семья – это когда семь на «я» умножаешь, а не наоборот». Мальчишки росли, Анина красота становилась ярче, словно бриллиант, который гранит время, а на лице Славы появились морщины от яркого света заполярных пейзажей.

Так и текла бы река жизни, если бы однажды Слава не совершил «аварийную посадку». Самолет, перевозящий топливо на далекий берег Баренцева моря, взорвался в воздухе.

Есть Бог на свете, только и подумала Аня, когда узнала, что каким-то чудом Слава остался жив… Не задумываясь ни на минуту, собрав волю в кулак, она определила детей на попеченье друг друга, не беспокоясь за самостоятельных и сильных мальчишек, и устремилась на холодный север…

Слава приходил в себя тяжело и долго. Мутное сознание подсовывало страшные картины взрыва, мечущегося злого пламени, последнего крика штурмана: «Мы падаем, командир! Падаем!..», какой-то жуткий гул, свист и тревожное лицо Анны, которое Слава четко увидел, проваливаясь в бессознательное…

Потом он открыл глаза, разбуженный запахом диких ландышей, свет стал ярче, ярче, пока совсем не стал ослепительно-белым очерченным квадратом. «Потолок, это потолок, – решил Слава. – Я жив, Аня…»

– Проснулся, касатик? – над Славой склонилась женщина чуть старше Анечки, черноглазая, маленькая, в белом халате. – Ох и долго же ты приходил-то в себя, долго…

– Где я?.. – прошептал сухими губами Слава.

– В больнице, милый, – отозвалась женщина, поднося Славе кружку-непроливайку. Густой, насыщенный терпким привкусом отвар согрел горло, разлился теплом по телу, – пей-пей, касатик, в этом сила твоя.

– Аня… – позвал Слава, чувствуя, как мутнеет сознание, и как сквозь пелену пробрался вкрадчивый голос:

– Кого ты зовешь, касатик ясный, Охотник мой Полярный?

– Аню… – эхом отозвался Слава, – жену свою, Аннушку, далеко она.

– А что ж далеко, Охотник, – голос обволакивал, закрадывался в душу, – разве далеко будет жена, когда мужу плохо?

– Дети… – отозвался Слава.

– А что дети? – вторил голос, – плохая жена. Не любит тебя, если ты ради нее и детей в беду попал, а ее рядом нет, другая жена тебе нужна, другая, касатик… Не жена тебе Анна больше, не жена.

– Ты кто? – Слава сопротивлялся дурману.

– Судьба твоя, Полярный Охотник, Марфа я, судьба…

Славу Анна нашла в маленькой больнице затерянного в таежной глуши городка, обожженного, похудевшего, постаревшего и страдающего. Перевозка в центральную клинику отменялась – состояние здоровья Славы не позволяло. И тогда Аня осталась рядом с мужем. Дежуря день и ночь у его кровати, немыслимыми способами, где мольбами, а где хитростью заманивая маститых врачей в таежную глушь, она не собиралась сдаваться без боя. Летчики-полярники удивлялись стойкости маленькой женщины и, подбадривая ее, кто шуткой, кто апельсинами с большой земли, успокаивали, что командир встанет на ноги с такой женой. Со Славой Аня поступала более жестко, словно не трогала ее его беспомощность, словно, как обычно, силен и здоров был Ярослав.

То работу какую подкинет Анна мужу, то попросит журнал какой для нее перевести. За водой к столу с кровати поднимет, а то и вовсе на улицу в мороз отправлять стала, то поленьев пару для печи принести, то потяжелее – воды студеной из колодца достать. Молча сделает Слава, скрипя зубами, через боль, ляжет на кровать, передохнуть, да и тут Анна что-то да придумает для него.

– Не любит она тебя, ой не любит, – приговаривала медсестра Славика Марфа, принося в маленький домик, где обосновались Слава и Анна, лекарства и отвар свой терпкий, – уж не смерти ли твоей хочет, касатик? Может, мешаешь ты ей, может, ждет ее кто на земле-то большой?

Змеей коварной закрадывались слова Марфы, ядом душу травили. И жалости от Анны видно не было, лишь больше и больше нагружала она его делами, словно не болен он был….

А по ночам, темным, непроглядным, засыпал Слава от дурмана – отвара Марфы. И снились ему сны странные, причудливые и жестокие. Видел он Анну, ускользающую от него, с улыбкой ледяной на него, падающего, смотрящую, смеющуюся и надменную, словно не люб он ей был, а ненавистен, как бремя. И сквозь плотный туман наркотического сна не слышал Слава, как от боли за него и за вынужденную жесткость плакала рядом Аннушка, беззвучно моля для него у Господа сил и мужества…

Пришла весна, и, словно весенний мартовский первоцвет, крепкий и здоровый, поднялся на ноги Слава. Сам воду носил, сам дрова колол, домишко обветшалый починил, стал на охоту с егерем ходить да зверя в поселок носить, людям на стол, Анне на радость.

Радовалась Аннушка и горевала одновременно. Сухими слова Славы стали, грубыми. Не понял он ее, добрые ее дела за злые принял, ох, беда окаянная, – качала головой Аннушка.

Пока однажды не пришел Слава домой, в горницу к Аннушке, и не сел молчаливо за стол. Почувствовала беду Анна, сердце заколотилось, но сила и мудрость верх взяли, руки от муки о передник обтерла, да рядом с мужем за стол и присела.

– Ну вот что, Аня, – начал разговор Слава, – последние месяцы расставили все дела наши по алфавиту….

– Какому, хороший мой? – ласково спросила Аннушка.

– Спасибо Марфиному отвару, на ноги меня поставила, – словно по щекам хлестнули слова Славы, – а то бы не знал, как и дальше-то жить бы смог. Понял я, Анна, что не любишь ты меня, не ждешь. В тягость я тебе был, зря приехала, только время у студентов и детей отняла, сами мы с Марфой справились.

– С Марфой… – только и прошептала Анна.

– Уезжай, Анна, – не слыша ее, продолжал Слава, – я многое передумал за это время, чего мы себя мучить будем? Уезжай, не люблю я тебя.

Больно иголки невидимые закололи в сердце Аннушки, комок к горлу подкатил, но промолчала она, лишь поднялась, фартук развязала, да в чем была, так из горницы на мартовский снег и вышла…

До больницы дошла Анна, к врачу в окошко постучала, ни жива ни мертва в помещение вошла. Как старый врач ей успокоительное давал и укол колол, не почувствовала, а очнулась, как сердцу полегчало от оцепенения..

– Домой мне надо, Егор Егорыч, – проговорила Аннушка.

– Что случилось, милая? – не понял врач. – Вы же только мужа на ноги поставили, голубушка! Волей вашей и стойкостью потрясен я, а тут слезы…

Рассказала все ему Анна, ничего не утаила.

– Вот оно как… – задумался доктор, – непростая Марфа женщина, непростая. Из тайги к нам пришла, без документов, без родственников. Говорит, в ските жила каком-то, да вот не нашли охотники такого скита. Марфа при больнице осталась, медицинское училище заочно окончила, работала исправно, но странная она какая-то, молчаливая. Живет в домике у леса, на окраине поселка, одна… Не дружит ни с кем, но работу свою выполняет исправно, – повторился Егор Егорыч, – не жаловался никто… да я и сам, – чуть помедлил доктор, – иногда пью укрепляющие отвары Марфы – помогают, и сплю как убитый, высыпаюсь… Но в том, что Ярослав на ноги поднялся, исключительно ваша заслуга, Аннушка. Лишь ваша воля и настойчивость, да характер командира несгибаемый помогли ему подняться на ноги. Я, признаться, и не надеялся, что поднимется ваш муж, Анечка. Хотел по весне его на большую землю в специальную клинику отправлять… А тут… Сила духа какая! Ярослав хоть сейчас к полету готов.

– Готов, Егор Егорыч, – подтвердила Анна, – все вы, видать, отвара Марфиного испробовали, пора мне…

Анна все еще стояла на остановке, потирая ушибленные пальцы и перебирая в памяти мучительные дни, оставившие след морщинками под глазами и болью в душе. Слава… Как и прежде, летал в Арктике, исправно переводил деньги, звонил вечерами домой из северных всевозможных уголков Земли. Звонки его радости не приносили, холодный, чужой голос, говорящий ни о чем, но упрекающий каждой интонацией, уничтожающий и слепой в своем желании сделать больнее. Лишь с сыновьями Слава был ласков и добр, как прежде.

– Не могу я так больше, – как-то в паузе между институтскими лекциями Анна опустила голову на руке и беззвучно разрыдалась.

– Что случилось, Анна Сергеевна? – раздался встревоженный голос.

– А… – Аннушка подняла голову, перед ней стоял ее студент-отличник Антон Торин.

– Ничего, Антошенька, ничего, – Анна попыталась улыбнуться, но вышло у нее это вымученно, – устала, наверное. Пройдет скоро.

– Да нет, – Антон проницательно смотрел на Анну, – другое что-то, сердцем чую.

– Да что там другое, – отмахнулась Анна, – не выспалась, Антоша!

– Анна Сергеевна, у меня бабка – колдунья северная, из-под Шаман-Камня. Уж я-то понимаю.

– Откуда? – не поняла Анна.

– Из-под Шаман-Камня, – повторил Антон, – ну, она сестра моей бабушки. Беда у вас, Анна Сергеевна! Силы ледяные северные любовь вашу загасить пытаются.

– А это-то ты откуда знаешь?

– Бабушка моя, Одетта Юрьевна, мне сказала, вы пошли бы к ней. Сходите! Может, она что посоветует…

Анна долго сомневалась, а потом и вовсе посмеялась над Антошкиными верованиями в своих бабушек. Пока не пришло письмо от Славы. В нем Слава прощался. Не с ней, а с сыновьями, объясняя все сильной любовью к Марфе и прося прощения у детей. Анна и не упоминалась им в письме. Писал Слава, что переезжает с Марфой на родину ее – к Шаман-Камню. Сильно забилось сердце Анны, вспомнились ей Антошины слова, засобиралась она к Одетте Юрьевне.

Казалось, Одетта давно ждала Аннушку, ее ничуть не удивил приход незнакомой женщины.

– Мне Антоша говорил, – Аннушка запнулась.

– Антошенька? Торин? – улыбнулась Одетта Юрьевна. – Это внук моей сестры, приехал сюда учиться, – пояснила Одетта, – охотник будущий!

– Да-да, конечно, – Анна почувствовала себя неловко, не поняв, о каком охотнике речь-то.

– Проходи, голубушка, – неожиданно ласково заговорила Одетта, и в ее доброй улыбке Аннушка отчего-то увидела свою покойницу-мать. Сердце немного отпустило от забытого ощущения материнского присутствия, а Одетта, взяв Анну за руку, повела ее по узкому, освещенному слабым дневным светом коридору в комнату. Анна огляделась. Как все затейливо, словно ожившая сказка. Антикварная мебель, такая же элегантная и благородная, как сама Одетта Юрьевна, круглый стол, увенчанный дивным самоваром, и с выставленным яблочным пирогом, от которого еще шел парной яблочный дух.

– Девочки! – позвала вдруг Одетта, и из соседней комнаты, проем которой был завешен золотистыми шторами, показались две довольно взрослые девушки.

– Аннушка, – представила Одетта Юрьевна, – это Наташа и Марья, они у меня доброхоты.

– Ой, Одетта Юрьевна, – Марья откинула с плеча темную косу, – вы когда это слово коварное говорите, мне как-то не по себе делается, как в вакууме!

– У нас работа? – коротко спросила Наташа.

– Да, милая, вот Аннушка с бедой пришла. Давайте присядем и поговорим.

Пили ароматный чай, с запахом, знакомым Аннушке. А васильковый теплый и тихий вечер заглядывал сквозь нежные кружевные занавески в уютную комнату, где горели свечи и делились секретами женщины.

– Что это, такое знакомое, в чае? – спросила она.

– Морошка это, – ответила Одетта Юрьевна, – девочки в прошлом году с Севера привезли, варенья наварила, да насушила к чаю.

– Морошка… – Анна вздрогнула.

– А вы не любите борейскую морошку? – Марья заинтересованно посмотрела на Анну.

– Да нет, что вы, приятная ягодка. Просто. – Анна задумалась, – напоминает некоторое. былое.

– Северное? – спросила Наташа.

– Да, – Анна улыбнулась, – а как вы догадались?

– Да по морошке Наташа определила, – улыбнулась Марья, – северная ягода, морозная. Праздником, Новым годом пахнет, Рождеством, – и Марья помрачнела.

– Что-то не так? – Анна переводила взгляд с девушек на Одетту Юрьевну, доброжелательно смотревшую на нее.

– А вы расскажите нам, что с вами на севере произошло, – попросила Марья. – Я так понимаю, что, будь это что-то простое, Одетта Юрьевна ДПН не звала бы.

– ДПН? – не поняла Анна.

– Шутит Марья, – простодушно отмахнулась Одетта, – союз дружный наш так прозвала – «Доброхоты поневоле». Ты не слушай, Анна. А расскажи нам все.

– Ну, как все рассказать, вроде бы обычная ситуация, тысячи таких. Случилось так.

И Анна начала рассказывать свою историю, в комнате воцарилась тишина, на колени к Наталье неожиданно прыгнул пушистый кот Мартын и, сощурив глаза, заурчал, словно аккомпанируя Аннушке в миноре ее воспоминаний.

– А медсестричку ту случайно не Марфой зовут? – спросила после паузы, которой окончился рассказ Анны, Наташа.

– Марфой, – кивнула, удивившись, Анна.

– Она, – выдохнула Марья и налила себе кипятку, обхватив чашку руками, словно замерзла в теплой комнате Одетты, – странная она все же.

– Кто она? – встревожилась Аннушка.

– Снегурочка, – спокойно ответила Наташа, – или Моряна, Марфа.

– Снегурочка? – Анна рассмеялась. – Да что вы, девочки! Уж она-то точно не Снегурочка. Снегурочка, по идее, молодая хорошенькая девочка, да добрая к тому же, да о чем это я…

– Вот-вот! – кивнула Наташа. – А теперь она совсем не добрая. Злобная такая тетка, брр!

– Ой, Наташ, – вздохнула Марья и, отодвинув чашку, сложила руки перед собой, – сама же знаешь, любить ей запрещают! Обозлишься тут! Поневоле приколдовывать и отмораживаться будешь, – Марья опустила глаза на кружку с чаем и, всматриваясь в исходящий пряный пар, прошептала: «Твои следы, в сугробах у реки, как из слюды, они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и следа нет».

– Сама-то не ворожи, – усмехнулась Одетта, – опять всякое вспоминается?

– Но не до человеческих же жертв! – заступилась Наташа за подругу. – Мы за Вихрютой чего пошли? Отца ребенку вернуть хотели! Чтобы Кузьма рядом с отцом рос.

– Здесь, конечно перегибает внучка Деда Мороза, – согласилась Марья.

– Девочки, вы серьезно это? – спросила Аннушка.

– Очень, – кивнула Наташа, – давайте-ка, Одетта Юрьевна, пленочку посмотрим да Аннушке покажем.

Увиденное на экране сначала было непонятно из-за снежного шквала, а потом прояснилось, и Анна ужаснулась, когда последним кадром оказалось лицо Марфы, в странной белой шубке, внимательно всматривающейся куда-то чуть в сторону от объектива. И глаза ее были голубыми, почти прозрачными, с золотыми светящимися зрачками.

– Это она на Марью смотрела, – когда мы уже без сознания были, – пояснила Наталья успокаивающим голосом. Но Анна съежилась под ледяным с золотом взглядом.

– А почему так долго смотрит? – сам собой возник вопрос.

– А вот и не поймем, – пожала плечами Марья, – словно знает она меня, вспомнить пытается? Неприятная особа. Но вроде как и я ее лицо где-то… – Марья поморщилась и замолчала.

– Значит, тебе, Аннушка, тоже Вихрютиной Царь-горы цветик понадобился?

– Цветик? Зачем он мне? – Анна поставила чашку на блюдце, переводя взгляд с Наташи на Одетту Юрьевну. Марья словно и не слышала ее вопроса, а все больше куталась в замысловатую шаль и грела руки о дымящийся чай в кружке.

– Любовь вернуть, милая, – Одетта ласково положила маленькую ладонь на руку Анне, – в прошлом году помешала Снегурка девочкам, а в этом пренепременно надо, или на века беда поселится. Да и со Снегурочки заклятье снять надо! Охотника отыскать Северного.

– Мы так не договаривались, – неожиданно вставила Марья, – сама попала, сама пусть и снимает!

– А надо так, деточка, – обернулась на нее Одетта, – надо теперь. Не только у Аннушки беда, у Снегурочки, как видишь, тоже, да и ты, голубушка, в нее давно попала, только не поддаешься пока, – Марья бросила быстрый взгляд на Наталью, но та спокойно пила чай, словно не замечая отчаянного «сигнала бедствия».

– Да какая беда, Одетта Юрьевна! Я за Кузьмой в школу. – и Марья скрылась где-то в прихожей, – я быстро! – прокричала она напоследок.

– Обидела я Марью, наверное, чем-то. – вдруг прошептала Анна.

– Да что ты, милая! – Одетта успокаивающе всплеснула ручками. – Марья – человечек сильный, беде не поддается, но и груза тяжелого не кажет для взгляда нашего. Уж который год неприкаянная девка-то моя, – продолжала Одетта, а Наташа вздохнула, – нет ей покоя, непростая она, и жизнь с ней в непростые игры играет. Сдюжила бы только. Собираться вам надобно, девоньки, пока заморозки не ударили, до Шаман-Камня добраться, а там в первый мороз зацветет Царь-цветок Вихрюта.

Раздался звонок.

– Марья? – замерла Наталья. – Так быстро?

– Да нет, не Марья то, – не согласилась Одетта, и поспешила к двери, раздался щелчок отпираемого звонка, в воздухе запахло первоцветами.

– Проходи, голубушка, – послышался мягкий голос Одетты, – проходи, чаю попьем пока….

В комнату вошла женщина лет тридцати пяти, красоты небывалой, с огромными озерными глазами, грустными и добрыми.

– Любавушка это, девочки, – представила Одетта молодую женщину, – Любава Ариева, наследница пророда нашего славного, от самого Венеда Борейского кровь. А это Анечка и Наташа.

– Очень приятно, – женщина тепло улыбнулась и села в предоставленное Одеттой Юрьевной кресло за столом. Одетта взяла прозрачную розовую чашку, в лепестках расписанную, и налила Любаве чай…

– Опять беда по земле нашей ходит, матушка? – неожиданно спросила Любава.

– Опять, милая, – согласилась Одетта, – помощь твоя надобна – медальон дедов на выручку.

– Медальон? – Любава встрепенулась, а затем огляделась по сторонам, прижимая руку к груди, словно пряча что-то под расписной рубашкой – Не вижу я, кому отдать его надобно, не просится сила пока ни к кому…

– Так вот, значит, – кивнула Одетта, – тогда попьем чаю, девочки, да и найдется страждущий за силой борейской…

И полилась тихая замысловатая беседа женских тайн, сокровенных воздыханий в перелистывании страниц молчаливой памяти…

Кузька пулей влетел по лестничному пролету и остановился у двери, толкнул, дверь поддалась.

– Мааа!!! Ты чего двери не закрываешь?

– Закрыла, золотой мой, – Марья глубоко вздохнула, – а ну-ка, отойди…

– Эй, есть здесь кто? – Марья специально пошире распахнула двери, а Кузьма уже тарабанил к Одетте в дверь.

– Привет, – из проема двери комнаты вышел человек.

– Ваня? – Марья в оцепенении смотрела на пропадавшего год мужа.

– Я… – отозвался он эхом, простишь меня, Марьюшка? Никого дороже вас с Кузенькой нет у меня, много странствовал, много видел, много понял…

– Живи, – резко отозвалась Марья, – знать, чуял, что сын скучал по тебе. Бог простит.

– А ты? – с надеждой спросил муж, оборачиваясь на появляющихся в дверях трех женщин и ребенка.

– А я – нет, – отрезала Марья, – заледенела я для тебя, заледенела!

– Стой! – закричала Одетта. – Отрекись от слов, Марья, немедленно! Отрекись! – Но Марья лишь холодно улыбнулась.

Странная сила с грохотом распахнула окна, в осеннем воздухе закружилась позема, перерастая в водовороты снега, белыми столбцами подступающими к Марье.

– Отрекись! – кричала в снежный гул Одетта.

– Что это? – Марья, не понимая, смотрела на происходящее.

– Снегурочка… – прошептала Наташа, – Моряна.

– Ой, Господи, сохрани нас! Марфа? – Анна прижала к себе Кузьму.

– Она! Чую… – обомлела Любава, вытаскивая из-под рубахи дивный медальон в форме самоцветной синей розы, в голубой оправе. – Держи, девонька! – Любава, пробиваясь и прикрывая ладонью глаза от свирепых снежных уколов, сквозь выросший частокол тонкого льда и снега, прорвалась к застывшей от удивления девушке и всучила Марье толстую цепочку с медальоном, на котором синими камнями была выложена роза. – Не отдавай никому, кроме меня, где бы ни была!!!

– Маша! – последним, словно снизу, из вороха снега услышала Марья крик мужа, и сгинуло все, словно и не было…

– Папа! – зареванный Кузьма кинулся на шею отцу. Наташа, сузив глаза, зло смотрела на бывшего близкого друга своей семьи, неужели ему когда-то рассказывала, как у нее все неладно, неужели он говорил, как беду отвести? Неужели из-за него потерялась в невероятно огромном пространстве Марья?

– Вот и все, – всплеснула руками Одетта. – Знать, сидеть тебе, Иван, и дом свой вовеки сторожить, сына растить, да жену ждать. Когда простит да полюбит вновь.

– Я отыщу ее, – не согласился Иван.

– Нет, ищи отныне в сердце своем, страдай, помни и жди. Вспомнит тебя – вернется. Любовь вспомнит – заклятие снимет. Вихрю-та нам надобен…

– В дорогу, девочки, собирайтесь, – уже Наталье и Анне сказала Одетта. – Спасибо, Любава, что сквозь заслон снежный прорвалась да медальон кому надо передала.

– Ох, и трудна будет эта дорога, – засокрушалась Любава.

Ночью у кровати Кузеньки читал Иван ему сказки, которые Одетта дала.

– Пап, а мама вернется?

– Конечно, милый, вот сойдет весь этот снег, и вернется мама…

– Про Сову мне прочти, – попросил малыш.

– Сейчас про Сову поищем, – Иван зашуршал страницами.

«…Лунная укачивающая колыбель. В окне, надо мной. Рваные и быстрокрылые тучи даже не закрывают ее. Опять я вижу ее, большую, бело-желтую, мерцающую и манящую. Сколько же тайн знает луна, сколько Неведомой силы связывает ее с Землей, с душою женской.» Бабушка тихо перебирала гречку при свете китайского фонарика. Света в городе опять не было, как, впрочем, и тепла. Лед и холод, исходивший от уснувших давным-давно батарей отопления, проникал в тело, закрадывался в голову. Даже собственная коса казалась ледяной змеей, сползающей по плечу.

– Ну и вот, – бабушка опять на минутку замолчала, щурясь над кучкой гречки и вынимая какой-то сор из крупы, – ты бы, Машута, носки надела потеплее, не лето.

– Мне не холодно, ба, а что было дальше?

– И надоело Забаве, что муж ее и детей обижает, пошла она к Великой Макоши и защиты попросила.

– А Макошь – это кто?

– Заступница бабья. Богиня такая.

– А! А как же Троица твоя?

– Ну, внуча, Макошь эта совсем в древности верховодила, не было такой души, которая бы ей хвалы не возносила. Вот, значит, и помогла Макошь Забаве. Послала по ее следу Полярного Охотника. Мужика, значит, северного, с другого моря.

– Ой, чукчу, что ли, бабушка?

– Да, нет! Ранее не было предрассудков таких глупых! Просто в каждом племени было несколько сильных охотников, жениться им строго-настрого запрещалось, любую по душе выбрать не могли. Ну, что ли, давай гречку засыпать?

– Ба, а дальше?

– Нельзя им было любить. Макошь запрещала, они обет давали такой.

– Зачем, ба?

– Да вот, как у Забавы, для таких случаев. Начинает мужик жену свою обижать да детей малых, выбирает тогда Макошь сильного Охотника, и направляет его к такой женщине, сердца соединяет. Забывает женщина и дети ее, что мужик-обидчик – отец и муж им, Охотника любить начинают, его за родного считают. Полярный Охотник сильный человече, его обычному мужику не сломить…

– Ба, а почему за тобой не пришел Полярный Охотник??

– Ой, Машуня, да времена изменились, Боги ноне совсем другим заняты, не до баб им, не до баб, не до слез девичьих…

«…Луна, опрокинутое зеркало моих переживаний и невысказанных слов. Опять тишина. Опять молчание. Спят дети, спокойно, ровненько, будто и мирно на сердце моем. Луна их не трогает, мысли не тревожит, сумятицу в душеньки не вносит. Моей боли не расскажет, во сне не навредит…

А он спит. Он спит, отвернувшись, не сказав ни слова, ни жеста не начертав рукой. И забыла уж давно я руки его, все забыла. Было ли, не было? Утром уходит, не произнося слова, приходит вечером, молчит, прозрачная я стала, сама себе чужая. Сколько лет дано женщине выдержать ту боль, которая в глубине души кроется? Не любишь – отпусти, любишь – скажи, изменись… нет, не надо, не хочу уже. Больно не делай, одна я осталась, а дети без меня, как тростинки на ветру, всякий сомнет, стопчет… А слаба я стала, вот и перед детьми вину чую, что плохая мать им я, отцом родным не любая.

Не губи мою душу, чужой человек, отпусти ее, уходи прочь из дома моего, так нет же. Не уйдет. Деться некуда, детей обделить – покоя и жизни прочных лишить, или себя хоронить? Плохие мысли, думаю, ой плохие. Трудно и больно одной на свете, а муж – он что, он понимает, чувствует, живет как ему вздумается, меня словно и нет. Боль пожарищем горит, уж несколько лет потушить не могу, больно как! В полнолуние не спится мне, слезы душат, обида да отчаянье в горле острым комом стоят. Не уйти из клетки этой, холод душу сковывает, любовь и покой пургою выметает.

Скажи мне, луна, что не так со мной? Ведь взглядами меня на улице провожают, молодая еще, красивая, наверное. И не помню, не говорил никто давно… Дети. Дети меня держат. Может, и лучше им без меня будет, может, добрее отец будет к ним, таки его детки…

Как в детстве бабушка про Макошь сказывала. Эх, не Охотника Полярного я бы попросила, а воли. Птицей стать северной, которая среди холода живет и жара сердца болючего не чувствует. Распахнула бы крылья белые и устремилась бы к Лунному диску ледяному. Птица северная, она лишь о том, как выжить в холоде, думать будет, мысли колкие, человеческие ей ни к чему, как и страдания… Эх, Мать Великая Макошь, сделай меня птицей вольной, о людях забывшей, в глухих снеговых небесах обитающей, боль забери…»

Сильные белые крылья ударили о стекло, разбивая его. До крови оцарапавшись, большая полярная сова вырвалась наружу, в ночь, стремясь выше и выше к луне. Проснувшийся от звона бьющегося стекла мужчина подбежал к окну и отпрянул, увидев силуэт ускользающей раненой птицы.

– Маша? Маша… Маша, вернись, Машенька, вернись! – срывая голос и сам не узнавая его, закричал мужчина вслед Сове. Потом он ссутулился, долго курил, сидел у кроваток спящих детишек, ерошил волосы на голове и оглядывался в надежде на окно в детской. Уж детей-то не бросит мать. Это же какая такая силища толкнуть ее на это могла? Непонятно ему, ведь золотую клеточку построил он, добра всякого полную, чего же не хватало…

Холодные просторы, сверкающие и свободные, парящая сова в Полярной ночи. Жизнь суровая штука, чтобы выжить, сове хищницей быть надо, душа – кремень остывший, и дело! Уж сколько всякого зверья мелкого извела, уж и люди о Полярной Сове заговорили. Злая, мол, погибель одна, то куренка, то котенка… Да бабка-ведунья одному лишь Охотнику Ставру убить ее и разрешила. Говорит – чужая она, пришлая, далеко добиралась, долго, пока в наши края залетела, чай, беда ея сюда загнала…

В ночь полнолунную отправила ведунья Ставра Сову убить, да велела не дивиться ничему, сердцу верить.

Нашел Ставр Сову, прицелился. Ох, и красивая птица, стремительная, сильная, жаль даже, сердце щемит…

Рука твердая, глаз меткий, эх, Сова…

Выстрел окатил ледяную Полярную ночь, камнем начала падать парившая Сова. Но не успел Охотник и лба вспотевшего отереть, как диво дивное случилось на заснеженных просторах. Коснулась лишь Сова земли, ударилась, человеком обернулась, женщиной. Заспешил к ней Ставр. Так и есть, женщина, молодая да пригожая! Глаза синью переливают, как самые яркие звезды, коса длинная, до пят, растрепана чуть. Осунувшаяся только девица, но красавица, и впрямь не тутошняя, права ведунья. Залюбовался Ставр, стоит не дышит.

– Кто ты? – выдохнула женщина.

– Охотник. Охотник я Полярный, Ставром зовут, – опомнился Ставр.

– Маша, Мария, – прошептала женщина и задрожала от холода, кинулся Ставр ее в теплую одежду свою кутать, Сова, не Сова, а девица, живая, теплая, да без одежды, в налипших белых перьях…. Понес ее на поселенье к ведунье. Нес, укачивая, как малого ребенка, колючей поземе вопреки, что-то теплое напевая.

– Не отдам я тебя, Машунь, никому, не отдам…

По весне отошла Маша в доме ведуньи. Многое вспомнить смогла, да еще больше забытого осталось. Ставр захаживал, то шубку серебристую принесет, то ягоды дивной котому, то посидит да сказ дивный завернет, о неведомых городах и величественных замках. Слушала Маша и не верила. Неужели далее, за бескрайними просторами снеговыми такие чудеса есть? К Ставру душа прикипела, словно истосковавшаяся ледяная тайга к лету жаркому устремилась, закружилась, в омут горячий сорвалась. Да как-то ведунья разговор завела:

– Скоро ли, Ставрушка, домой собираешься? Уж и молодцы твои завод до ума довели, да вышку, что Землю вспорола, поставили.

– Да, мать, в дорогу уж собираться пора, – ответил Ставр, – дела не ждут. Только.

– Что только? – зорко прищурилась ведунья.

– Маша, – прошептал Ставр и голову опустил.

– А что Маша? – пожала плечами ведунья. – Коли ты, из-за нее, с нами зиму зимовал, то жизнь с ней долгую проживешь. Твоя это девица, Полярный Охотник, забирай, живи по Божьим законам, да знай! Деток ее забрать надо, обязательно! Вспомнит их Маша скоро, а не заберешь, опять Совой неприкаянной обернется и улетит от тебя.

Удивительные белые города поразили Машу, она словно плыла во сне, вспоминая очертания ушедших в глубину памяти набросков. Да один город у душного моря особенным показался. Измаялась в нем Маша, по улицам ходила, людям в лица заглядывала, словно искала кого. Ставр рядом был, обидеть ее не давал, знать, понимал, кого нареченная ищет.

Дети, двое малышей, замерших и настороженных, как мышата, остановились перед Машей, слезинки сверкнули в глазках. Человек с ними, незнакомый, чужой? Каменный словно.

– Мама! Мама!

Гулко забилось сердце, душа последнюю льдину перетопила, память отпустил холод северный. Кинулась к детям Маша, руками, как крыльями обхватила, опять весна для нее наступила, опять жизнь началась.

– Мои хорошие, мои маленькие, да как же я забыть посмела, как душа гореть без вас могла? Ручки, добрые, родные, крошки-ладошки, где же вы были столько времени? Измаялась без вас вся, сама того не понимая, – зашептала Маша. – А это что за Чужинец? Лихо чувствую…

– Ставр! Ставр! – закричала Маша, отводя детей в сторону. – Забери наших малышей, взгляд злой у Чужинца, знать, недобрую мысль замышляет. Идемте, мои хорошие, домой пора. Как же плохо без вас было. Не бойтесь вы взгляда Чужого, не смотрите на него! Не помню я его, и вы тоже забудьте.

– Уходи, Чужак, иди своей дорогой, – повторила Маша Чужинцу, – Не знаем мы с детьми тебя. У нас другой отец и заступник. Ставр. Полярный Охотник.»

Замолчал Иван, одеяло у спящего сына поправил. Сигарету взял, в подъезд вышел, закурил, задумался. Дверь соседская тихо скрипнула, Одетта Юрьевна вышла.

– Ну что, Ванечка, спит Кузьма Андреевич?

– Спит, – обронил Иван.

– А ты не переживай, вернется с севера Марья. Такую ни один Охотник Полярный не удержит.

– Кто такая Макошь? – спросил Иван.

– Богиня древняя, заступница женская. Много имен у нее, кто Ладой зовет, кто Ледой, кто Лебедем, а кто Одеттой. Я так думаю, Мария она просто. Да уж и спать пора, Ванечка, пойду я…

Иван застыл, поднявшись с лестничных ступенек и смотря вслед уплывающей в свою квартирку Одетте. Потом и сам побрел домой, глубоко задумавшись. Кузьма спал и улыбался во сне. Иван прилег рядом, и малыш тут же прижался к нему. Иван вздрогнул, как он столько месяцев не замечал, что они нужны ему, что они и есть смысл его жизни, его судьба и любовь.

– Ну что, не шибко еще замерзла? – раздался над Марьей незнакомый голос. Чувства возвращались, а вместе с ними леденящий холод и странное безразличие, словно всего пару минут назад живое тепло из души вынули, и вместо него мороз да лед туда впустили. «Кажется, Ваня вернулся? Скоро у Кузьмы день рождения, вот и вернулся. Какая разница – вернулся или нет? Кузьма…» – нет, ничего не пошевелилось в душе Марьи. «Куда же эта боль многомесячная подевалась? Кузенька… Сын где-то один. Нет, не один, с бабушкой Одеттой он. Кто-то еще. Не помню. Катя? Ммм… Люди какие-то в голову лезут, покою мешают! И оружия опять нет под рукою. да нет, зачем оно мне-то?» – уже с удивлением подумала Марья и приоткрыла глаза. Яркий свет от маленького вырубленного окошка, заваленного с той стороны белым снегом, заставил снова их закрыть.

А где-то далеко-далеко схватился за сердце Иван, неожиданно почувствовавший все горе и отчаянье, которые носила в себе Марья последние месяцы. «Больно как», – прошептал он и, крепче взяв Кузьму за руку, отправился с ним на прогулку. Они гуляли по парку, когда навстречу, в кружении листьев поздней осени, вышла Одетта Юрьевна. Мягко улыбнулась, приподняла вуаль шляпки-таблетки и, взяв Кузьму за ручку, заговорила с Иваном:

– Ну что, мил человек, пойдешь за женой в непростую дорогу? Или Охотнику Полярному отдашь? Марья-то непроста у тебя, птица белая, нездешняя, повезло тебе, случай особенный, да проверку, видать, не прошел ты.

– Чью? – удивился Иван.

– Того, кто всегда нас бережет и от бед укрывает.

– За Марьей пойду, помогите, Одетта Юрьевна.

– Быть по сему, – перестала улыбаться Одетта Юрьевна. – Только один в дорогу пойдешь. Дальнюю. Душа дорогу укажет. Только душа. Ей доверься. Наталья с Аннушкой уже улетели, давно, поди, на севере. Иди же, не стой.

Недоуменно Иван сделал шаг.

Холод ударил в лицо, глаза открыл. Поселок заснеженный вдали. Далее стена таежная. И нет более родного города, лишь тепло от ладошки сына в сжатом, твердом кулаке.

– Наташа, – вздохнула Аннушка, – далеко как нас занесло. Просторы какие! – Аннушка сошла со снегохода, рассматривая величественный белый ковер, бескрайний, с бушующей таежной каймой деревьев. – Красота какая.

– Красота, – согласилась Наташа, – опасная красота, зачарованный это край, не простой…

– Чья будешь? – веселые голубые глаза смотрели на Марью. Она поднялась с рукотворной кровати, оглядела фигуру молодого мужчины в охотничьих северных одеждах из кожи.

– Разница какая тебе? – холодно спросила она.

Парень приблизил к ней свое лицо, словно разглядывая неведомые письмена в ледяных глазах цвета теплой южной зелени. Неестественная холодность, ненастоящая, зачарованная. Звезды и даль всех миров Вселенной в этих глазах, тайна какая-то.

– Ты что-то хотел? – Марья отодвинула парня рукой.

– В глаза твои посмотреть хотел.

– Увидел?

– Вполне.

– Вот и все. Пора мне. Если причинила какие-то неудобства, прости.

– А куда это ты собралась? – спросил парень.

– Молод еще столько знать. В тайгу мне вернуться надо.

– Прямо так в тайгу и надо? – улыбнулся парень. – Меня Алексеем зовут.

– Очень приятно, – и Марья осмотрелась по сторонам, отыскивая свою куртку.

Алексей протянул Марье тонкую куртку.

– В твоей куртке здесь летом хорошо, а не в стужу зимнюю.

– Мне и без куртки холодно не будет, – усмехнулась Марья, – по душе мне мороз и ветра местные.

– Вот окаянная, что наделала! – в сердцах воскликнул парень.

– Кто? – ровный голос Марьи звенел.

– Моряна, девка северная. Что же ты натворила, что наказала она тебя так? Уж не дорогу ты ей перешла ли?

– Моряна. – Марья на минуту замерла. – Точно, мне нужно к Моряне, не знаешь, где найти ее?

– Да ты с ума сошла! – воскликнул Алексей. – Погибнуть хочешь, солнца не увидеть?

– Солнца? – Марья задумалась. – А зачем мне солнце?

– Заледенела ты, – вынес свой приговор Алексей, – не любит тебя никто, что ли? Так бывает, если не любит человека никто, забывается он, леденеет. Как ты.

– Любит – не любит, да не все ли равно тебе? – насмешливо Марья оглядела Алексея и натянула куртку. – Ты вроде человек взрослый, а размышляешь, как запуганный перевертыш лесной. Пойду я.

– Да никуда ты не пойдешь, ненормальная! Погибнешь там! – Алексей рванулся к Марье, вдавливая ее в деревянную стену сруба. Горячие губы отыскали холодные. Жаром, горящим костром окутало Марью. Болью отдалось каждое прикосновение теплых губ и рук.

– Да кто ты такой! – закричала Марья, пытаясь оттолкнуть сильного и большого парня.

– Охотник. Обыкновенный Полярный Охотник, – тяжело дыша, Алексей стаскивал с Марьи куртку.

– Прекрати, мне больно. Ожоги будут – совершенно серьезно, – заявила Марья.

– Я знаю, что горячо, – отозвался Алексей, – а что делать, не Моряне же тебя отдавать. Потерпи.

– Да ты совсем не в себе! – Марья задыхалась от невыносимого жара его губ.

«Где же эти спасительные снежинки? Где же кружево, украшенное сверкающим льдом? Где спасительница моя. Больно же, как больно. Пламя. Пламя съедает меня, поглощает, накрывает, топит заслоны и снежные преграды. Не хочу я ничего, не хочу! Морянаааа!!! Улететь бы отсюда, туда, где звезды падучие в одну точку сходятся! Пламя и лед несовместимые понятия, разве можно нарушать законы. Алексей! Законы! Мироздания!» – «Я помню. Ты человек, любимая, ты теплое солнце в моих ладонях. Ты горячий южный ветер, песня о дальних странах в пряных песках…» – «Отпусти меня, Охотник. Устала я, да и не человек я может» – «Любить надо. Только вспомни. Пусти меня в сердце свое, милая» – «Бред горячечный, какая любовь, боль одна, Охотник, не мучай душу мою. Не сломить тебе горы ледяные и чертоги не свои» – «Так человек я, не чародей, знать, сломаю, ты только душу не прячь!»

Опять свет сумеречный в глаза светит, метет за окошком, жарко до боли под теплой шкурой. Марья попыталась встать, но сильные руки спящего Алексея не давали и шанса на холодную, долгожданную свободу.

– Отпусти меня, Охотник, – попросила Марья.

– Нет, – не разжимая век ответил Алексей.

– Идти мне надо, пойми, Алексей.

– Понимаю, – такой же тихий ответ, – здесь будем. Сколько сможем, столько и будем. Отогреть тебя надо, любимая.

– Да что ты несешь! – возмутилась Марья. – А вдруг я жена чья-то?!

– Роза на тебе Борейская, – как-то не к слову сообщил Алексей, – мне про розу моя бабка рассказывала в детстве. И жена чья-то, возможно… была. Моя ты теперь, только моя, – и снова волна бо-лючего огня окутала Марью, не давая вдохнуть желанного морозного воздуха и ледяного забытья…

– На крыльцо деревянное холодное сел Иван, за сердце взялся, мороз в душу закрался, больно стало.

– Чай, муторно, касатик? – невысокая женщина лет сорока протянула Ивану кружку с горячим дымящимся напитком. – Выпей, полегчает. – Ваня автоматически выпил протянутый отвар. Стало легче, захотелось спать.

– Пойдешь, поспишь? – женщина кивком головы указала на входную дверь у него за спиной.

– Нет, спасибо тебе, мне дальше идти нужно, жену искать.

– Жену искать? – из-за спины раздался крепкий мужской голос. Иван обернулся. Мужчина, чуть постарше напоившей его отваром женщины.

– Иван, – представился парень.

– Слава, а это моя жена, Марфа, – кивнул Слава в сторону невысокой женщины, – так тайга дальше непроглядная, куда же искать пойдешь, в тайгу зимнюю?

– Нет там твоей жены, – заговорила Марфа, – там только враг твой.

– Это кто же? – усмехнулся устало Иван.

– Охотник Полярный, Ванечка, – ответила Марфа, – сражаться за нее он будет. Нелегко Северную Сову поймать.

Ванечка вздрогнул и поднялся на ноги.

– Тем более пойду, – упрямо сказал он, – моя жена, никаких охотников нам не надо.

– Да не тебе это решать, касатик, – улыбнулась холодно темноволосая Марфа, и льдинки сверкнули в ее глазах. – Охотник он – Макоши помощник, огонь разжечь в ледяном сердце может.

– Какой еще огонь? – переспросил Иван.

– Тот, что ты затушить сумел, да на растерзание зиме лютой отдал. Жена она тебе была. Так та решила, кто Благо и Милость нам дает. Да слово лишь – жена. Человек ты, значит любить уметь должен. Вот если бы за любимой ты шел… А жена дело наживное. Любовь здесь ищут обычно, дивную, зачарованную. Лишь за этим приходят в недоступные и холодные края.

– Пойду я, – нахмурился Иван, – спасибо вам за слова и отвар.

– Не успокоил тебя отвар мой, – покачала головой Марфа, – знать, идти тебе за ней всю жизнь…

– Постой-ка, Ваня, – позвал его Слава, – лишь ружье возьму да с тобой пойду. Не по душе мне все это… Не по душе.

– Куда ты, касатик? – казалось, Марфа удивилась, но холодные глаза ничего не выражали.

– Любовь, – повторил Слава, – понять я ее, Марфа, попытаюсь, чай не просто так весь мир из-за тебя бросил…

Они уходили все дальше и дальше, а Марфа сузившимися глазами смотрела им в спину, странным образом преображался ее наряд, тонким, белым да кружевным становился. Закружила вокруг нее позема, ласковым щенком касаясь тонких рук. И незаметно – медленно – стала подниматься Марфа над землей, над огромным заснеженным миром, зачарованным и тайным. И только снег крупными хлопьями, да ее шепот пронесся над холодным миром: «Марииияяааа!!! Идии ко мнееее!!!»

Марья вздрогнула и проснулась. Алексея в избушке не было. Знать, за добычей пошел, знать, и он ее бросил, уж не померещилось ли ей, что теплело в душе и боли не было, когда Охотник ее своими губами горячими касался да слова опасные, обманом обернувшиеся говорил? Северно как за окном, просторно, пушисто. Снега сколько, сердце остывает – радуется…

Птичкой выпорхнула Марья из маленького домика, где прожила с Алексеем много дней. На волю, на волю заспешила. Куртка легкая южная нараспашку, и как радуется морозу тело, и как устало сердце от накала. Парить, лететь хочется. Рык раздался, остановилась Марья. Волк, огромный белый, умными глазами желтыми разглядывал ее.

– Не стой, наследный княже, – вдруг само собой вырвалось у Марьи, – веди меня, куда надобно!

И волк, развернувшись, побежал в лес, время от времени останавливаясь и дожидаясь Марью.

Вернулся Алексей, дичь в угол дома бросил, темнее тучи стал, лишь глаза синие словно молнии сверкнули, из дома выходил, даже дверь не прикрыл – растащите все северные ветры, в погоню ушел Полярный Охотник, за любимой в глушь таежную.

– Опоздали мы, Аннушка, – огорчилась Наташа, кивая на замерзший и засохший цветок у Шаман-Камня. Видишь, не успели. И Марья пропала.

– Тайга, глубокая какая, – вздохнула Анна, – столько пройти и зря.

– Ну почему зря, голубоньки? – Анна и Наташа обернулись. Неужто Одетта Юрьевна?

– Да не Одетта я, – покачала головой бабушка, – сестра я ее буду. А ты, видимо, деточка, – Аннушка? Учительница Антошеньки Торина моего?

– Вы бабушка Антона? – удивилась Анна. – Дивно, за тысячи километров такие совпадения и встречи.

– Пойдемте ко мне, девоньки, – улыбнулась бабушка, – скоро сын с охоты вернется, обед вкусный ждет нас. Идемте! Меня Бабушкой Северной кличут.

– А имя?

– А зачем оно? Северная Бабушка, так и зовите…

В уютном домике Северной Бабушки было тепло, весело трещал огонь в искусно расписанной печи, пахло пекущимся хлебом да душистыми отварами. Связки трав да ярких соцветий висели под потолком у печи, расписная посуда да меховые накиды на полу, печи и резных стульях.

– Красиво как… самобытно, – прошептала Наташа, – и до дома родного недалеко.

– Садитесь, девоньки, за стол, греться будем, немного лета пустим да поговорим.

Анна и Наташа, накормленные Северной Бабушкой, обласканные теплом приветливого очага, наконец-то расслабились, впервые за прошедший месяц пути и поиска.

– Ты вот что, Аннушка, – заговорила бабушка, – ты теперь к Царь-горе, к цветку Вихрюте три ночи ходи. О горе своем женском ему рассказывай. И коли зацветет он к утру третьего дня, знать, большую любовь вы ищете в наших краях, рви его да неси в дом. Отвар сделаем, чтобы всем вам хватило по глотку.

В комнату вошли.

– Сынок, а у нас гостьи, от Одетты.

Мужчина того же возраста, что и Слава, отметила про себя Аннушка. Моложавый, красивый, статный, словно крылья у него за спиной, не ссутулится даже.

Поклоном головы поприветствовал женщин, и сел рядом за стол.

– Что ищете в наших краях? – обратился к обеим.

– А что за вещь такая у тебя в варежке? – спросил Наташу.

– У меня? – Наташа поднялась со стула и, подойдя к своим вещам, проверила варежки.

Вытащила обрывок бумаги.

– Как он здесь оказался, он же у Одетты Юрьевны оставался, – удивилась она, – это мы в прошлом году с подругой нашли чуть подальше от здешних мест, когда пересеклись с чудесами. Про Азазелло здесь, ангела.

– Азазелло? – глаза мужчины сверкнули. – Что может быть написано про отверженного ангела на клочке желтой бумаги?

– Да не до конца и написано, – Наташа вернулась за стол, – это Снегурочка, Моряна, нам его зачем-то отдала. Дед ее ругал, метель была сильная.

– Уж дедушка внучку ругать зазря не будет, – вмешалась Северная Бабушка. И сурово посмотрела на Наташу, которая протянула ее сыну обрывок желтого листа, – а подруга твоя где?

– Моряна девочку унесла из дому, – отважно, за Наталью, ответила Анна.

– Моряна? – северная бабушка растерялась. – Знать, не просто так она это сделала… А ты храбрая, Аннушка, собирайся к Вихрюте, идти пора…

Слава и Иван разожгли костер и вели неторопливую беседу. Иван рассказывал о себе, а Слава скупо отвечал на его самоуничто-жающие реплики, внутренне сжимаясь от хлыста его слов, словно бил Ваня не себя, а его, Славину, душу…

«Потерялась… Умудрилась потеряться в такую пору. В заснеженной тайге. Да только же ненадолго в сторону ушла, от скита Алексея, показалось, ручей запел поблизости, удивилась еще. В декабре, на севере, в стужу жгучую? Когда всю воду таежную, сонную, давным-давно сковал мороз? И дивно, словно родное все тут.

Все равно, наваждение это, конечно наваждение. Только костер за деревьями мелькал, разговор был слышен. А теперь ни костра, ни людей, будто морок глаза снегом укрыл. А нет, опять звенит… Странный звон, дивный. Ручей – не ручей, как песня, льдом подернутая.

Говорят, Моряна в этих краях часто кружит, морок напускает, дева холодная, северная. Снегурочка? «Твои следы, в сугробах у реки, как из слюды они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и следа нет».

Да никак Моряна меня морочит? Песня странная, на жизнь мою похожа. Устала идти, да и деревья все чаще, словно жмутся друг к дружке, не пускают. Сяду, отдохну, да дальше пойду, на песню. Глаза слипаются, да голова кружится, а снег теплым стал, как любимое одеяло в детстве. Холод в душу проник да огнем обернулся, не жалящим, согревающим.

А надо ли искать своих? Надо ли возвращаться, когда земля и снег так греют, небо укутывают, да деревья таежные приют дать готовы? Вон и песня Моряны все яснее и звонче…»

– Что в доме моем делаешь, Сова? – голос насмешливый, только что певший песню чудную, холодную и родную. Наряд белый, узорчатый, домотканый. Моряна взгляд поймала.

– Нравится? Мое рукоделие.

– Красиво, на вьюгу узор похож, – согласилась молодая женщина, сидевшая под деревом.

– Угадала, вьюга это. Не замерзла ли? – опять рассмеялась колким снегом Моряна.

– Да нет, – улыбнулась женщина в ответ, – тепло у тебя в доме, уютно. Уходить не хочется. К другим холодам привыкла, куда более сильным.

– Не хочется? – Моряна почти удивилась. – А снежинки мои душою чувствуешь?

– Конечно, чувствую, теплые, родные…

– Да и давно в твоей жизни так? – Моряна оказалась рядом, словно и не стояла в буравчиках снежных.

– Давно, Моряна, давно, – откликнулась женщина, – словно и не было меня никогда. Ни солнца южного в детстве, ни тепла человеческого.

– Эх, девка, – вздохнула Моряна, – молодая да пригожая, далеко же ты забралась-то от дома родного, от сердца своего. В пору-то новогоднюю. Желание хоть загадай, как положено.

– Хорошо, – вымученно улыбнулась женщина, – не забралась я, а работа у меня такая странная.

– Не твоя это работа, не твоя судьба, ну да поспи. Измотали тебя люди, истрепали и душу твою, и сам Путь твой, коль не понимаешь что, а говоришь упрямо чужое для человеков. Чай в доме моем поспокойнее тебе будет, не потревожит никто, печали во сне пройдут, боль замерзнет. А как проснешься, оттаешь ручьями весенними. Непростой сон мой, непростой.

– Спасибо тебе, Моряна, чудо Северное.

– Мои следы, в сугробах у реки, как из слюды они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и следа нет. – запела Моряна заговор, доставшийся Марье когда-то по наследству, – чай одного мы Роду, – выдохнула Моряна, – да и наследный княже, – Моряна кивнула в сторону прикорнувшего по соседству волка, – тебя охраняет.

Укутало мир, заволокло, снегом скрыло, в тайну погрузило. Танцевала много тем днем Моряна, с толку сбила, морочила. До ночи буря сильнее поднялась, стены снега над тайгою подвыросли, несколько дней кряду бушевала Северная Стихия, След человеческий заносила. Словно и не приходил сюда никто из людей, словно и не было.

Утром третьего дня заиндевевшими пальцами сорвала Аннушка расцветший цветок, дрожащими руками в дом принесла, заплаканные за три дня глаза болели, спать хотели. Сын Бабушки Северной цветок взял, в лоб по-отечески поцеловал, в сон Аннушка повалилась.

– Зачем это? – спросила удивленная и проснувшаяся Катерина.

– Тсс! – Мужчина улыбнулся Наташе и, смяв цветок, кинул его в кипящую воду на огне, распростав над ним руки. Дивный свет разлился по комнате. Словно еще выше стал при этом сын Северной Бабушки, да неожиданно увидела Наташа, как огромные крылья раскрылись у него за спиной, белые, сильные, красивые.

– Вы… вы… вы… Азазелло! – воскликнула Наташа.

Ангел обернулся и, приложив палец к губам, подмигнул Наталье и, вновь отвернувшись, зашептал что-то над отваром.

– Заклятие нынче снимем, – в горницу вошла Северная Бабушка. – Уж и шаги слышу. Скоро трое в дом этот войдут. И Она, Сама…

Аннушка проснулась от неторопливого говора. За столом сидели все те же люди и еще двое новых гостей. Да это же Иван и… Слава.

– Слава, – прошептала она, натягивая на себя халат и делая робкий шаг к мужу.

– Аня… – Слава нахмурился, – ты опять с партией?

Аннушка замерла, но Северная Бабушка незаметно сунула ей в руки отвар со словами «Разлей всем, но не весь, оставь на треть». Аня послушно разлила из большого чайника в кружки сладковатый и пьянящий по запаху напиток. Ели и пили молча. Даже когда был выпит отвар и странное равнодушие разлилось негой по телу, ничего не произошло.

– Здесь и навсегда! – неожиданно произнесла бабушка. – Прощены и награждены!

Все недоуменно обернулись на нее…

– Пойду я, – вдруг сказала Аннушка, – пора нам, Наташа.

– Куда ты? – встрепенулся Слава, Анна удивленно обернулась на мужа, прочитав в его глазах забытую полыхающую любовь и страсть…

– Тебе же деток побольше, – улыбнулась бабушка Наташе. Да быстрей учебу заканчивай и на север возвращайся, домой. Чай жених тебя твой, рождественник, заждался, да ель волшебную сбереги и подарки ее! – ничего не поняла Наташа, но улыбнулась и поблагодарила.

– А ты прощен, – сказала она Ивану, – только награда твоя тяжка – потеряешь ты любовь тех, кто был твоей семьей…

– Неет… – прошептал Иван, – нет!!! – И выскочил в дверь избушки.

– Ну догоняй, значит, – вслед зашептал Азазелло, – коль Бог прощает, может, и Сову уговоришь, коль обычной женщиной спит она.

Двери с шумом раскрылись, и в ослепительных брызгах снега вплыла похорошевшая Марфа.

– Моряна, – прошептала Наташа, Северная Бабушка протянула ей кружку отвара.

– Выпей, внученька, чай, в дом ко мне за столько веков забрела впервые.

Моряна усмехнулась, но не ослушалась, а стала пить из протянутой кружки.

– Даша… – шепот, из-за которого Моряна уронила отвар.

– Ангел мой… – прошептала она.

Огромные крылья заполнили комнату, и Моряна, взяв Ангела за руку, увлекла его на свет из дома, за собой. Долго люди наблюдали, как кружили в воздухе Ангел и Моряна, пока снег не сокрыл их.

– Домой вам пора, – сказала Северная Бабушка, – а то Одетта волнуется уже.

– Марьюшку не нашли еще! – Наташа закусила губу, и на глаза накатились слезы.

– Зачем искать того, кто найтись не хочет? – удивилась бабушка и хлопнула в ладоши.

По лесу тем временем бежал Иван, сквозь сугробы да леса темные странные, волшебством сиреневым полные. Поскользнулся да упал в снег, а когда лицо поднял – глазам не поверил. Дома он, недоуменно на него Кузенька смотрит, да кот Мартын, будто знает что, урчит да щурится.

– Жди теперь, Ванечка, раз уж так вышло, – раздался голос Одетты Юрьевны, – вспомнит тебя и Кузеньку, вернется.

– Когда? – прошептал Иван.

– А сколько бы годочков ни минуло, может, и Кузеньке уж вдвое больше будет!

Весной, когда снега сходили, деревья лучам солнца пройти не давали, летом еще сильнее гнулись над колыбелью, Моряной сотворенною. Осенью разгибались, а зимой снег теплый пропускали, покрывалом новым укутывавший. Так год миновал…

«Уйдет морок, в чужой во След, спала ты семь годов, как век. Свободной стала, я оберегала, чары все уж поснимала… проснись, Судьба идет с Начала… Да будет так!»

«Песня мне чудилась? Странная, красивая. Никак, Моряна ее пела. Уж и домой пора, холодно здесь как. Вон и костер горит. К костру мне надо. Ноги занемели, руки тоже непослушные…»

– Здравствуй, Марья, – зазвенел мелодичный голос. И Марья, широко раскрыв глаза, увидела перед собой Моряну, потеплевшая улыбка, и Ангел невероятной красоты…

– Азазелло, Даша… – прошептала Марья.

– Роза на тебе Борейская, – кивнула Даша, – знать, не простая ты. Вот, возьми.

И Даша протянула желтый отрывок листа с половинчатым текстом и белый лист, новый, чистый.

– Веточку любую возьми, окончание напиши. Отпусти нас.

– Да я же не умею, – растерялась Марья.

– Можешь, раз Сила Борейская тебя слушает. И она лишь малое, что подвластно тебе. Ты попробуй, девочка.

Несмело Марья отломала прутик от приютившего ее дерева и стала писать…

Спешил Алексей, тайгу прочесывал. Уж и домой пора, уж и самолет ждет, а в который раз возвращается в эти места, сам не свой, покой потерял. Уж и понял давно, что сгинула странная девушка, Моряной обмороченная. А душа все звала в глушь таежную, хоть волком вой. Думал – одиночка, а нет, не за золотом столько прошел он и его рабочие. Любовь нашел, да потерял так же. Люди-то работали, а от него, Алексея, толку не было. Видели подчиненные и молчали, понимали, что если хозяин в тайгу в стужу лютую ушел – опять сердце неспокойно. Опять зовет его что-то, а кто против него пойдет, тому добра не видать.

Снег опять пошел, остановился Охотник, прислушался. Словно крылья гигантской птицы захлопали. Да человек на этих крыльях в искрящемся водовороте снежинок опустился. Расписной высокий туесок ему протянул.

– Там отвар, Алексей, – сказал Ангел, – выпей, а остальное отнеси туда, куда сердце поведет. Да только непростую судьбу выбираешь, испытывать тебя будут, а не пройдешь испытания – исчезнут дары великие.

Алексей послушно отпил, удивленно наблюдая, как вновь расправляет крылья Ангел…

– Вот… – Марья протянула Моряне листок, – все что смогла, даже силы кончились…

Рядом опустился на белоснежных крыльях Азазелло, взял листок и, не глядя в него, стал рассказывать глубоким тихим голосом написанное, отчего Марья вновь провалилась в сон.

«…За любовь мы многие платили, Боги, ангелы, простые человеки, как цветы за страсть к сиянью солнца, что в итоге в тех лучах сгорают…

Меч поднял бесстрашный Азазелло, меч поднял, осмелившись любить. Он пошел против устоев Бога, а за то положено платить. Нибелунги на него напали, сотня их, а он средь них один. Горек, страшен в гневе и несчастен, он такой в бою непобедим… Силой Слова Бога был он скован и низвергнут в каменную башню, где томится в сне и забытьи, многие и многие столетья…

Дочерь скитов с горя речь забыла, когда Бог ее приговорил ко скитаньям чрез все воплощенья, что дано родиться на Земле ей. В век последний свой она отыщет путь, ведущий к той запретной башне, где спит сном забвенья Азазелло…

Сын, родившийся от Азазелло, ангелом уж не был, да и скитами не признан никогда. Имя ему дали Заратуштра, был крылат душой, пророк в словах, Бог ему доверил тайны знаний, истину творить в чужих краях…

Дочерь скитов по пути Сансары очень много бедствий прожила, судьбы, жизни, смерти, всех удары, стойко со смирением снесла. Ей неведомы покой и кров родимый, ей отпущен странницы удел, сквозь века идя за призраком желанным, много кратких жизней прожила…

Вечен поиск, он любви союзник, он историю творит, творит он жизнь, истины неукротимый он попутчик, поиск вечно жив среди людей. Он средь дол Вселенной уж проложен, сколько всяких душ спешат за ним, только поиск вечен, нескончаем, а в конце не то, что мы хотим… Так всегда, насмешка ли то Бога, или наказание за прыть? Если Бог нам что-то запрещает, может запретить нам и любить.

Но Господь Всевышний Богом бы и не был, если бы нас не прощал всегда, если бы, любя нас и страдая, не шел с нами сквозь тьму и года.

…По ступенькам последнего века со свечой ты поднимешься в башню…

вечен поиск, как сон Бытия.

Ты отдашь свою кисть винограда тому, спящему сном бездыханным, ты наполнишь его Сердцем Бога.

Вмиг прозреет твой пленник могучий и возьмет тебя тихо за руку, по шуршащим и мокрым ступеням в час Обвала вы выйдете в юность. И вздохнет он, свободой пьяненный, он почувствует силу былую и увидит дорожку ко звездам. Удивится:

– Что делаешь в граде?

Ты ответишь:

– Тебя откупаю. Сколько можно томиться в незнанье, мироздания дело не терпит…

Поведут вас дорогой соблазнов, предложат вам блестящие камни, но глаза твои к блеску привычны. Молвишь ты:

– Мишура и фальшивка! Я не вижу своих изумрудов, и рубинов твоих я не вижу.

Поспешим, ждут нас светлые звезды!

Но с усмешкой речь спутник отвергнет и возьмет горсть презренного хлама…

И предложат вам много напитков, ты ответишь:

– Они ядовиты! Я не вижу настоя из розы!

Но твой спутник бокал яда выпьет… И явятся вдруг сотни красавиц. Ты прошепчешь:

– Они манекены. Я не слышу биения сердца.

Но твой спутник в ответ рассмеется и уйдет, краской кукол прельщенный. И завянет вдруг синяя роза, отшвырнешь от себя ее в пропасть, а твой лик станет грозным, печальным. Повернешься лицом к вечным звездам и воскликнешь:

– О, Вечное Небо! Я ль его столько лет не искала? Не платила ли жизни на плахе? Но пути в его сердце закрыты. Глух и слеп, и не чувствует вкуса… Променял живой свет на фальшивку, что мне делать? Он всех мне дороже!

И спустится с небес белый ангел и промолвит:

– Скитов вечна дева! Оживи свою синюю розу и отдай ему мысленно в душу. Но высокую цену заплатишь за возврат его сердца и знаний. Это будет твоя нелюбовь, это будет тоской нибелунга.

И потухнет твой взгляд цвета горя, но ты встанешь и вымолвишь тихо:

– Отдаю свою синюю розу, мой настанет конец в мирозданье.

Боль разлуки всегда невозможна, радость встречи неповторима, охранять покой душ очень сложно, но любить просто необходимо. Возвратился назад Азазелло, ищет деву, кричит ее имя, но Божественный промысел скрытен, непонятен, изменчив, как дождь.

Невозможное станет возможным, нелюбовь ведь слабее любви, Бог простил Азазелло и Деву, отпустил нибелунга на волю, вольным сделал их дом и любовь. Тысяч лет искуплений порою нам не кажется страшной ценой, если то, что нас ждет за тропою, есть желание нашей души. Вечный поиск двух душ прекратился, вечный поиск, скрепивший любовь. И Азазелло вновь придет…

– Вот и все, мы свободны, любимая… – улыбнулся Азазелло. – Полетим, ждут нас светлые звезды…

– Я не сняла заклятие с девочки, – прошептала Моряна.

– Знать, нельзя нам, – прошептал Ангел.

– Привет, ты как? – сияющие озерные глаза, живые, тоскующие. И улыбка, грустная такая.

– Да нормально я, – ответила Марья, – а ты кто такой?

– Мимо проходил, песня странная примерещилась, – улыбнулся Алексей, – тебя нашел, думал, замерзла, а ты спишь…

– Сплю? – она удивилась.

– Как сурок.

– Ты меня не подбросишь в город, у меня самолет? – вдруг сказала Марья. – И, кажется, еще столько дел и проблем…

– Какой самолет? Какие дела и проблемы? – улыбнулся мужчина, прижимаясь горячими губами к ее виску. – Не горишь вроде. Это же я, Алексей. Не уходи вот так больше, даже если и покажется, что я не прав был. Сын дома ждет. Если что, то мне скажи, пойму я, не каменный, не ледяной. Люблю я тебя…

…Ночь выдалась холодной и противно липучей. Даже воздух словно приклеивался к коже, отвратительной скользкой и вязкой пленкой. Марья передернула плечами. На ощупь попыталась отыскать плед на кресле и, не найдя, потянулась к выключателю, но сверкающая хрустальная люстра, напоминавшая старинную колесницу, не вспыхнула ослепительным дневным светом.

– Да что за такое! – Марья опять вздрогнула, словно от отвращения. Почти пересиливая себя, двигаясь в темной комнате на ощупь, коснулась руками рабочего стола, на ощупь открыла ящик. Через некоторое время три свечи горели ярко на столе, подобно трем маячкам. Марья выглянула в окно, весь город был погружен во тьму, как океан вне времени и вне пространств, темный, грозный, но полный неожиданных тайн и поворотов судьбы.

Вздохнув, Марья ушла от холодного окна и, взяв свечу, отправилась на кухню. Теплая маленькая кухня приветливо осветилась в уютных отблесках пламени. Закипел чайник, звякнули кружка с блюдцем. Свежий аромат мяты разбавил зыбкую печаль кухни новой нотой, свойственной больше рассвету, а не ночи, и Марья наконец улыбнулась. Тихой трелью запел телефон.

– Я дома, Леша, – прошептала Валентина, – дети уже заснули, – у нас в районе свет выключили. Я при свечах, как в старину, чай пью. Почему ты не успеваешь? Я не поняла, Леш, где ты можешь быть, что не успеваешь домой? Банкрот? Ты? Подожди, не бросай трубку! Объясни мне!!

Но было поздно, лишь гудки за гудками. И еще что-то, неотвратимое, бесповоротно надвигающееся с таким неприятным звуком. Что это? Валентина замерла. Кран. Капал кран. Никогда и ничего не протекало, а кран закапал, что-то случилось, вода?

Тихий стук в двери, Марья бросилась открывать. В проеме, держа в руках огромную свечу, стояла соседка Ольга Генриховна. Лицо пожилой женщины было искажено, губы что-то шепеляво бормотали.

– Я вас не понимаю, Ольга Генриховна… – Марья испуганно прижала пальцы к губам, словно пряча слова.

– Беги, презренная, если сможешь, – зло шептала обезумевшая бабка, – потому что час твой пробил! Ведьма проклятая! Бабка твоя Одетта ведьмой была, ненавижу ее, ненавижу! И тебя ненавижу! И детей твоих ненавижу!

И вдруг шея пенсионерки стала по-змеиному удлиняться, да и сама она стала какой-то более тощей, высокой, слова проклятий превратились в шипение, маленькие близорукие глазки расширились до немигающих вертикальных зрачков на ярком янтарном круге.

– Змея. – заключила Марья и с силой хлопнула дверь. Но входная дверь словно потеряла былую плотность и стала пластилиновой. На ней то и дело стали появляться рельефы змеиных раскрытых пастей и множества ладоней с узловатыми скрюченными пальцами. Входная дверь прогибалась и ухала, шипение слилось с массой других злобных голосов.

– Господи, обереги, ведь не верю ничему я! – отчаянно закричала Марья и швырнула телефон в чудовищную дверь. С отвратительным хрустом и чавканьем телефон исчез в месиве двери. В комнате заплакали разбуженные дети.

И вдруг Марья упала, словно ее толкнули, она обернулась, стена за ее спиной тоже стала мягкой, как пол и потолок. Что-то двигалось, толкалось, прорисовывалось, пыталось напасть.

Детский плач и крики детей: «Мамочка, спаси!» – оглушали, кружили сознание еще больше, но одновременно заставляли двигаться парализованные страхом мысли.

– Молчать! – вдруг закричала Марья, все смолкло кругом. – Лишь я, тишина, дети и Луна! Молчать!

И мир замер. Перестали шататься стены, пол, потолок. Марья поднялась на ноги, прошла в комнату, взяла со стола свечу и, не обращая внимания на крики и плач детей, приблизилась к старинному зеркалу, родовому, вроде как наследию.

– Сейчас, сейчас, мои маленькие, мои любимые, – шептала она, – сейчас я нас всех спасу! Надо успеть, что-то плохое случилось, и она подняла руку со свечой, освещая гладкую поверхность зеркала.

– Явись! – потребовала Марья. И голос ее, полный внезапно появившейся уверенности, не дрожал. – Я не боюсь, – неожиданно, с какой-то тоской прошептала себе Марья, – явись мне, виновник, кем бы ни был ты!

И зеркало калейдоскопом вспышек и огоньков закружилось перед ней, превращая точки в картинки. Зеркальные блики переливались и сливались причудливыми картинами, и Марья зачарованно смотрела на свою первую в жизни ворожбу. Вот ее муж Алексей, вот какая-то сморщенная и укутанная в просторную шаль женщина, муж что-то передает ей в зажатой руке, в кулаке. Это золотая брошь в виде стрелы!!! Старинный бабушкин амулет! Что же ты наделал, как же ты посмел? Амулет был, пожалуй, единственным чудом, в которое верила Марья, и ее муж отдал его. Зачем? Картинка сменилась. Вот Алексей в тихом старинном парке города сидит на скамье и раскрывает серебристый увесистый кейс. Словно чувствуя мысли Валентины, нутро кейса заняло почти все пространство зеркала. Плотные пачки пятисотенных евро доверху заполнили чемоданчик. Неужто продал нас за брошь? Но это было еще не все, из глубины кейса и пачек денег вылез громадный черный паук с огненным рисунком на спинке. Алексей достал портмоне и из него извлек какое-то фото.

– Это же гробовщик! – ахнула Марья, вспомнив описание бабушкой паука. – Что же ты задумал, Леша?

Тем временем Алексей положил листок сверху на деньги, и Марья схватилась за сердце, паук поднял две когтистые лапы над фотографией ее и детей! Это же конец, стоит лишь проколоть фото гробовщику, и человек моментально умирает…

– Нееет! – страшным осипшим голосом прокричала Марья и уронила свечу на ковер, который тут же занялся пламенем.

– Именем Великой Матери, правительницы Инио и жаркой Страны Тюльпанов, Милости Божьей, заклинаю! Я Мария, женщина земная, – отныне иная, жара Матери не познавшая, красы цветов ее не понявшая, отдаю себя земную, прими дар, Мать мира!

– Что хочешь ты взамен, дочь Отца своего? – выдохнуло зеркало.

– Спаси моих детей, умоляю! Возьми меня взамен! Пусть будут они счастливы и спокойны!

– Будь по-твоему, но с этой минуты ты опять дочь Отца своего! – непонятно сказал голос из зеркала, и Марья вдруг увидела в зеркале чудную картину – она сама стоит с косой черной, перекинутой через плечо. За одну руку Кузеньку, сыночка, держит, а другой малышку-дочь прижала к себе. Улыбнулась из зеркала незнакомая Марья, повернулась и пошла прочь с детьми. Жара огня за спиной не почувствовала настоящая Марья. Закричала дико.

– Стой! Стой! Маша? Стой!

– Валентина ты впредь! – обернулась на нее женщина. – А я теперь просто земная женщина. Ох и много ты мне испытаний приготовила, Валентина! Но быть по-твоему, главное – детки мои со мной, и любимый меня найдет…

– Стой!!! – кричала и кричала Валентина, а затем бросилась в комнату детей, не видя, как пламя съело ковер, кресло, как зарницей заполыхали занавески. И то, как испарилась в зеркале незнакомая женщина Марья, как две капли воды на нее похожая, с ее родными кровинками, ее детьми! Потому что ее детей в кроватках не было. На колени упала Валентина, схватила одеяльце детское и зарыдала громко и отчаянно. Отчетливо вдруг поняла Валентина, нет больше прежней жизни, иная началась. Есть в мире теперь две Валентины – одна теперь Марьей зовется да деток ее где-то в иной реальности воспитывает и радуется на них, а другая – она сама, только кто она теперь, Валентина. Проданная мужем, проклятая за обычную колдовскую брошь. может, и нет ее вовсе? Может, лишь Марья и существует, а она, Валентина, всего лишь жертва темной земной волшбы, паука-гробовщика и пламени, сжирающего ее дом. Закашлялась она едким дымом, да без чувств на ковер повалилась.

Тем временем из большого раскаленного от огня зеркала выпрыгнула красно-бурая древняя львица громадных размеров, оглянулась на треснувшее зеркало и, сердито зарычав, пошла прямо в пламени в детскую комнату. Там она нашла Валентину и, обнюхав ее, лизнула щеку.

– Не трогай меня, Чарлет, – Валентина рукой отодвинула морду львицы от себя и снова провалилась в бессознательное. Тем временем Чарлет, аккуратно ухватив женщину зубами, перекинула ее себе на спину и осторожно пошла к окну. Большая круглая луна смотрела на раздувавшееся пожарище. Внизу кричали соседи, выла сирена подъехавшей пожарной машины. Словно не замечая всего этого, Чарлет прыгнула в окно, как сквозь масло пройдя через стекло, а изумленные соседи смолкли, наблюдая за бегущей по небу ввысь громадной кошкой и парящей рядом с ней, из нездешних мест, птицей.

– Да это же Сова! Полярная! – крикнул кто-то из толпы. Эка! Взгляды людей испуганно устремились на покореженные, оплавленные стены дома вокруг окон Валентины.

– Там же Мария с семьей живет! Ну та! У нее еще бабка ведьмой была, никак за ее грех наказание, вон и луна нынче полная!

А круглая луна, к которой стремительно неслись Сова и Чарлет, была лишь таинственным немым свидетелем загадочных событий одиннадцатого февраля две тысячи пятого года, одной из многих реальностей Валентины…..

Вот и утро мягкое, липкое, рассвет странный, словно не родной рассвет. Что же было – вчера? Это трава, высокая трава. В феврале. Что за бред происходит?

– Ммм, – Валентина сжала голову руками, – больно…

Тут же на зов ее голоса из травы выпрыгнула огромная краснобурая львица, села перед Валентиной и с нежным рыком лизнула ее лицо.

– Подожди, Чарлет, – отмахнулась Валентина и неожиданно охнула, попятилась от зверя, – ты что? Что такое?

Львица рыкнула и легла в густую траву.

– Кис-кис-кис, – попробовала Валентина, но Чарлет лишь презрительно сощурилась и проигнорировала Валентину, – ммм, голова-то как болит!

– А где брошь-то бабушкина, – раздался голос за ее спиной, – неужели потеряла?

Валентина обернулась и, увидев высокого темноволосого красивого мужчину, спросила:

– Дил, ты хоть раз можешь не подкрадываясь прийти?

– Да интересно мне стало, – опять заговорил Дил, – что делает моя сестренка Сова посреди земного февраля, в полнолуние, на севере этой планеты?

– Трава цветет, ты совсем очумел, братец, – хмыкнула Валентина и тут же задумалась над словом «братец». Брат, дитя…

– Какая неблагодарность, я посреди тундры травы ей подстелил, цветочки вырастил, даже кошку твою драную терплю, – Дилан с опаской посмотрел на зарычавшую Чарлет.

Валентина же как ни в чем не бывало ощупывала голову, пытаясь хоть помассировать ее.

Дил повертел рукой, и у ног Валентины образовалось озерцо.

– Метр в диаметре, какая точность, спасибо, – пробурчала Валентина и, зачерпнув воды, умылась, тяжело вздохнула и посмотрела в озерцо. Через секунду с диким криком она вскочила на ноги и начала метаться и бегать.

– Мои дети! Мои волосы, они белые! Где мои дети! Что вчера случилось?! – она рыдала и кричала вперемешку. От удивления даже Дил подсел поближе к Чарлет и вопросительно взглянул в ее узкие зрачки:

– Колись… – тихо попросил он львицу, и в глазах Чарлет заполыхал огонь вчерашних событий.

– Ясно, – Дил вздохнул, – она давно на земле, может, ее вернуть?

Но Чарлет так агрессивно зарычала, что Дил поспешил отказаться от слов.

– Сестренкааа! – позвал Дил. – Ты всегда была блондинкой, брюнетка – это Маша, которая вторая ты, или ты параллельная, или просто она из тебя кваркнулась. Поломалось что-то.

– Нет, нет, не так! Надо вернуть детей, надо вернуть свою жизнь, – тяжело дышала Сова, – ты перепутал все физические законы! Я все верну, в конце концов Валентина я или нет?!

– Ого! – Дил присвистнул. – Какая роскошь, Сова! Ты свободно помнишь и произносишь всуе свое Имя!

– Ну и что?

– Ты Сова! Хочешь выжить, забудь Валентину! Забудь ту сторону своей жизни! Верни себе брошь, а дела и новая нить существования начнутся!

– Нет, – закричала Сова, – ты всего лишь Люцифер! Откуда тебе знать?!

– Да тише тебе! – возмутился Дил. – Ты что орешь-то как оглашенная?

– Мне надо попробовать вернуться, – успокоившись так же внезапно, прошептала Сова, – мне надо создать новую жизнь и забрать детей.

– Не выйдет, ты очнулась сама в себе! Куда ты собралась?

– К людям. Искать детей.

Дил хлопнул в ладоши, и на поляне возникло двустороннее зеркало, метра в два высотой.

– Иди в него, посмотри, что тебя ждет в ближайших реальностях, а потом подумай – стоит ли возвращаться! – Чарлет зарычала.

– Не подсказывай, – попросил Дил.

– И пойду! – Сова решительно шагнула в зеркало, а Чарлет прыгнула за ней.

– Идите, идите, а я тут полежу, – хмыкнул Дил, довольно рассматривая амулет в виде борейской розы, сорвавшийся с шеи Валентины, когда, чуть ранее, падучей звездой Чарлет свалилась прямо на него. С Валентиной на спине.

Сколько он проспал, он и не понял, его разбудила Сова. Она была иная. С лица исчезли неуверенность и растерянность, наоборот, она пристально кошачьими зелеными глазами смотрела в лицо Дилу.

– Ты где была? – настороженно спросил Дил.

– Оглядела пару твоих грядущих апокалипсисов, детей твоих видела.

– И как? – вкрадчиво переспросил Дил.

– Как обычно, я же была рядом, надо было меня домой отправлять пару эпох назад.

– Это туда, где ты называла себя Валентиной? Эль Монтра?

– Не смей называть всуе Имя мое!

Дил опешил.

– Ты далеко была, ты себя вспомнила, что ли, сестренка? Поделишься?

– Не знаю, – отрезала Сова, – мне пора, но помни, Дил, я рядом и наблюдаю за тобой, где бы ты ни был и что бы ни задумал вновь! Сова поднялась в полный рост и потрепала загривок уставшей Чарлет. Еще мгновение, и Дил из травы наблюдал, как в низком небе Приполярья тает силуэт Совы и бегущей рядом львицы Чарлет.

В городском парке, на уютной июньской скамье было прохладно и хорошо. Сова задрала голову и подставила лицо солнцу. Чарлет, развалившаяся за скамейкой в тени кустов, вылизывалась и недовольно порыкивала.

– Не ругайся, – заметила ей Сова, – Чарли, ходить через временные Константы всегда не очень приятно, но зато это не февраль! Ты не можешь этого отрицать, – Чарлет шумно вздохнула и продолжила вылизываться молча.

Тем временем Дил лениво лежал в теплом оазисе уже ночной тундры и размышлял. О жизни, о прошедших веках, да вообще о многом, включая странное поведение сестры. Светлячки фонариками рисовали какие-то знаки и мандалы – отражение мыслей Дила, атмосфера располагала к лени и вечности.

– Долго будешь лежать? – раздался насмешливый голос над его головой. Дил поднялся и сел, оглядывая некую гостью, сумевшую пройти сквозь им выстроенные ворота. Ни хороша, ни дурна, так в общем. Наверное, ведьма.

– Наверное, – усмехнулась ведьма, – а давай ты начнешь уже править миром.

– Это невозможно, – равнодушно ответил Дилан, – я пробовал – всегда попадаюсь.

– Это потому что ты не подобен Отцу, ты хуже человека?

– Заткнись! – моментально рассвирепел Дил, – я боле, чем ты можешь представить, подобен ему!

– Значит ты не властен над законами Вселенной?

– С чего ты взяла, и кто ты такая?

– Я твой друг, я мимо проходила – ответила неприметная ведьмочка, – а почему бы тебе не перемешать константы у начала времен, создав иную теорию Хаоса? Борейская-то роза теперь у тебя.

– Хм, – рассмеялся Дил, но резко оборвал свой смех.

– Кто же ты, друг мой? – процедил Дил. – Что знаешь даже то, что я не смел знать?

– Родственница, просто родственница и близкая подруга Валентины… – и неприметная особа шагнула в зеркало, стоящее рядом, как это уже делала сегодня Сова.

– Вот если бы мог, сказал бы: путаница какая-то, – оскалился Дил и снова лег в траву, обдумывать внезапный толковый план какой-то бестолковой родственницы, которая мимо проходила.

Но, в отличие от Дила, Сова как раз наоборот – почувствовала конец безмятежному отдыху на скамейке. Пространство напряглось и словно сгустилось, стало сыро, запахло вкусным озоном, и Чарлет с удовольствием глубоко и шумно вдохнула.

– Грозы не будет, – констатировала Сова и нацепила на нос темные очки chanel, которые скопировала с красивой грустной мордашки бредущей к скамейке девицы. Девица была молода, но возраста все равно Сова не разобрала. В коротком белом жакете, кричащих пышных юбках цвета пурпура, в столько слоев и переливов, что Сова решила не считать. Самым примечательным в модном и стильном одеянии девицы были изящные балетки, яркие, сочные, цвета киновари, с роскошными бантами. Дева обреченно села рядом с Совой и опустила увенчанную короткими локонами голову низко, словно рассматривала асфальт под ногами своих потрясающих балеток. Она шумно и судорожно вздохнула, по носу девицы, плавно проскользнув на щеку, скатилась слеза.

«Сейчас не выдержит», – решила Сова, и девица вздрогнула, подавив рыдания. Вместе с ней вздрогнули и жемчуга и бриллианты, и даже голубые часы, какие-то невероятно красивые.

– И кто же это тебя разобидел, дорогуша? – поинтересовалась Сова.

Девица вскинула на нее голову в таких же очках, ее брови удивленно поползли вверх, словно до этого она Сову на скамье не заметила.

– У вас очки красивые, – прошептала девица.

– Да, модель распространенная, – Сова пожала плечами и хитро улыбнулась.

– И что случилось потом, когда проект не прошел, и тебе пришлось красиво уйти? – вдруг спросила Сова.

– Ну надо же спонсора искать, – дева развела руками изящно и как-то по-детски.

– Понятно, Земля в своей обыденности не отличилась оригинальностью и на этот раз, – хмыкнула Сова, – звать-то тебя как, девица красная?

– Заряна, а тебя? – уже немного успокоившись, спросила Заряна.

– Заряна? – Сова замерла и опять откинулась на скамейку. Она что-то бормотала под нос на непонятном языке, из которого Заряна разобрала лишь «Вагот! Епс Тудей!» и странное рычание за скамейкой.

– Опять счастье мое мне привалило! – наконец высказалась Сова по-русски и, протянув руку в белой перчатке Заряне, представилась:

– Все та же, по-прежнему твоя Сова, детка.

– Это имя такое? – Заряна распахнула огромные удивленные глаза цвета аквамарина.

– Конечно имя, – удивилась Сова, – одно из… Слушай, а как нам спонсора найти тебе?

– Это должен быть особенный человек, чтобы муж спал спокойно и ничего не знал и дурного в голову не брал.

– Эко много ты захотела, – усмехнулась Сова. И движением фокусника вытащила из нагрудного кармана белой атласной рубахи перламутровый платок, встряхнула им, и кусок ткани застыл, обрел форму и размер газетного листа.

– Что это? – удивилась Заряна.

– Это список наших с тобой кандидатов, видишь, тут всякие есть, полетели? – спросила Сова Заряну.

– Может лучше поедем? – тихо спросила Заряна.

– Ну поехали. – согласилась Сова, и они отправились к большому белому джипу у края парка. Чарлет потрусила рядом, со стороны Заряны. Как ни в чем не бывало, Заряна погладила львицу.

– Хорошая киса, красивая, умница, – похвалила она Чарлет. Собравшаяся было рыкнуть львица резонно передумала и прижалась к Заряне.

– Чарлет, не приставай!

– Она такая ласковая, – улыбнулась Заряна.

– Вот уж гениальное заблуждение. Удивительно, что ты вообще ее видишь, – Сова зыркнула на Чарлет, – ты, оказывается, хитрая, когда тебе надо!

– Это хоромы какие-то, в таких денег тебе не дадут, – Сова сурово посмотрела на высокое и раскошное белое здание.

– Но правительственные здания все такие, – шептала Заряна, когда Сова с изумлением приказным тоном убирала с дороги сто первого охранника.

– Они чего-то боятся? Столько охраны, – спросила Сова.

– Нет, им положено быть охраняемыми, тем, кто здесь работает, – пояснила Заряна.

– Они судьбы пишут?

– Можно и так сказать.

– Ну ничего себе, – присвистнула Валенте, – а у меня одна маленькая книжечка всего. На все судьбы.

– Нам сюда, – Заряна остановилась перед огромной дверью из дуба.

– Здесь исполинский судьботворец? – поинтересовалась Сова.

– Да нет же, просто дверь такая… официальная. Здесь одна женщина, очень важная, она мне может помочь.

– Значит, сейчас мы ее попросим, и завтра ты получишь свой грант.

– Как же мне повезло с тобой, – Заряна захлопала в ладоши, а Сова открыла двери и шагнула в кабинет, дверь захлопнулась, когда зашли все.

Сова стояла прямо, как береза, ее глаза сверкали и чуть ли не били молниями.

– Химера, – прошептала она.

– Валенте? – улыбнулась женщина, похожая на стареющий высохший манекен.

– Что ты делаешь на Земле?

– Тебя жду, – отозвалась Химера, – и очень давно.

Темная Монтра поднялась из кресла и неспешно вплотную подошла к Валенте.

– Ты не стареешь, – улыбнулась она, – это твоя дочь?

– Не то что бы, – процедила Сова.

– Тогда не жаль, – и Химера, молниеносно выбросив руку вперед, вырвала сердце Заряны, – я же говорила, что она может помочь тебе, но не хочет! – зло прошептала она в изумленные распахнутые глаза оседающей Заряны.

– Зарони! – закричала Сова. – Нет!

Следующим невероятным движением Черная Монтра была схвачена за горло и приподнята над полом.

– Змея! – процедила Валенте.

– Ох, ты максималистка… переродится, не волнуйся. Дай ды-шааать…

– Гадина!..

– Будь по-твоему, – улыбаясь, Химера превратилась в ядовитую змею и вывернулась из кулака Совы.

– Не уйдешь! – и удар меча разрубил змею пополам.

Отряхиваясь, Чарли зарычала.

– Знаю, – заговорила Сова, – она тоже переродится…

Сильный толчок сотряс здание, и в мановение ока оно рухнуло, провалилось под землю, засыпав камнями окружающую реальность. По каменной старой площади прошла волна толчков, и земля разверзлась зияющим чревом с глубокими подземельями.

Сова же, вытащив Заряну и не обращая внимания на вой сирен машин, быстро-быстро зашептала:

– Это всего лишь один из миров, милая, надо спешить, опять надо спешить, не ошибись!!! – прокричала она в небо, словно Заряна стала невидимой птицей и полетела прочь.

– Ну, ты достала меня, тварь черная, – зло прошептала Сова, – пускай я не помню, кто я и откуда, но по твою душу я здесь, по твою…

Тайга высокой стеной плыла перед глазами, молчаливо жила за спиной, кружилась вокруг, просто была незримым местом, где множество глаз невидимками следят за чужаками, провожают, а потом печально или настороженно смотрят вслед.

– Даш, ну и что здесь за место? – спросил Агей и взял на руки пятилетнего Ригдена.

– Место, куда надо было прийти, чтобы что-то важное узнать, – Дарья вопросительно подняла глаза к небесам.

– Вот видишь, Радик, – ласкательно обратился Агей к сыну, – маме сюда надо было! Близенький свет. А где Рожден? – Агей оглянулся: – Ден! Ден, ты где, малыш?

Но Дена и след простыл.

И тогда Даша побледнела и обернулась куда-то в темноту чащи:

– Там, там! – она задыхалась, слезы ручьями потекли из глаз. Не мешкая, Агей поставил на землю сына и сбросил рюкзак. Маленький Радик вцепился в мать, которая с онемевшим ужасом смотрела в тьму деревьев, куда бросился ее муж.

Раздался выстрел, и Дарья вскрикнула, еще сильнее обхватив руками второго сына. На поляне появился Агей, на руках он держал Рождена, его одежда была в крови.

– Волк, – выдавил из себя Агей, – не стой столбом, дай мой рюкзак, мне нужна горячая вода, срочно, Даша!!!

Но попытки Дарьи разжечь костер из ничего были тщетны, как и оказать помощь сыну.

– Ну же, Даша! – кричал Агей. – Ты же волшебница! Делай что-нибудь, я не могу кровь остановить!

– Не могу, не могу – шептала Дарья, – я не могу управлять собой! Сделай что-нибудь, Агей, ты же доктор!

– Проклятое место, – процедил Агей, – какого мы притащились сюда, да еще с детьми?!

– Ничего не понимаю, не понимаю, – Дарья рыдала, прижимая Ригдена.

– Он не дышит, – прошептал Агей, – не дышит, ну, Ден, малыш, приходи в себя, ну же! – Агей делал все, что знал и мог, а может, даже больше. В итоге отчаявшись, он вынул и раскрыл нож, подержал его в огне и занес над сыном.

– Нет!! – закричала Дарья

– Нужен прямой массаж сердца, – автоматическим голосом ответил Агей на крик жены.

– Я отказываюсь слышать тебя, отказываюсь!!! – закричала Дарья истошно в небеса. И в этот миг на маленькую поляну, где разворачивалась большая трагедия, шагнула седовласая бабушка.

– Ну-ну, милок, нож-то спрячь! Эко все шустры, сразу за нож! Волк укусил?

– Волк, – машинально согласился Агей, – огромный белый волк.

– Белый, значит? – бабушка не казалась удивленной. – Надо покликать срочно волка, видимо, он не специально, силы много приложил…

– Я убил его, – холодно ответил Агей.

– Убил?! – теперь бабушка не казалась спокойной. – Ах ты! Неужто белый преемника нашел. Ах ты! Погодь, милый, погодь! – она порылась в кармане длинной серой кофты и достала пузырек из-под корвалола.

– Тут трава волчья, немедленно напои ребенка.

– Как? – Агей прижал к себе тело сына.

– В рот влей! – скомандовала бабка и протянула флакон Агею. Отчего-то Агей поверил, а может, цеплялся за самые шальные мысли о спасении? Он схватил пузырек, откупорил его и влил в ротик малышу.

– Ну вот и молодец, – ответила бабушка, – пойду-ка я белого схороню, великий от нас ушел все же! Княже!!! – странным образом старушка испарилась, или никто не обратил внимания. Даша, пытавшаяся забрать сына из рук Агея, вдруг ахнула, малыш открыл глазки.

– Мама, – заплакал он, а раны на его теле стали моментально затягиваться.

– Сейчас вертолет за нами прилетит, зайчик, – заплакала Даша.

– Невероятно, – покачал головой Агей, осматривая сына, и вдруг Ден зарычал на отца…

Город был золотым. Он сверкал высокими башнями, увенчанными острыми шпилями с замысловатыми флюгерами, волнистыми переливами красного-оранжевого по стенам и черепице из драгоценного металла. Сферические прозрачные крыши радужных домов огромными пузырями возвышались над головами людей. Редкие тропические растения или соцветия, не виданные ранее простым человеком, источали дивный аромат тайн непознанного чужого мира, а ветер, прохладный и ласковый, насыщал мозг кислородом, которого так не хватало в последние годы, пропитанные порохом, дымом и кровью.

На горизонте изумрудные холмы напоминали далекие детские грезы о путешествиях в горные неизведанные страны. Здесь не захочется искать Эльдорадо, здесь и есть конец пути. Конечно, мифический повелитель Шамбалы Ригден-Джапо и не обратит свой благосклонный взгляд на красоты и чудеса города, но на холмы садились огненные и белые драконы, словно материализованные шепотом тибетского монаха, произносящего молитву Творения. Драконы сказочно выгибали длинные шеи, переливчато или громоподобно кричали, словно были обычными небесными птицами, исторгали пламя, а потом прятали маленькую голову под перепончатое крыло и засыпали.

В небе оставлял белый «пушистый» след стремительный звездолет, летящий в глубины космоса с хладнокровными исследователями на борту. Чуть пониже виманы переносили пассажиров в разные концы золотого города… Звезды, частые и близкие, диамантами сияли сквозь сиреневую пелену небес, смотреть на них сил не хватало, захватывало дух, и усталый созерцатель Золотого города, впервые попавший сюда, обязательно зажмурит глаза от вечно утреннего света далеких светил.

Механически дотронувшись до плеча, на котором красовалась татуировка в виде синего дракона, Егор натянул тяжелые перчатки, сжал ладони в кулаки, проверяя целостность и крепость истрепанной кожи перчаток. Сегодня или никогда. Сегодня. У гладиатора все должно быть в идеальном состоянии, иначе ему не сразить Слугу Хозяина Золотого города. Завязав бандану так, чтобы волосы не падали на глаза, гладиатор проверил наколенники и еще раз перешнуровал высокие горные ботинки, которые он так и не решился сменить на гладиаторские сапоги. Со стороны Площади послышался призыв, а затем ликующие и взбадривающие крики зрителей. Люди увещевали Слугу сразить наконец Егора. Слуга отзывался одобрительным ревом.

Пора. Мысленно попросив выдержки и силы у Того, Кто Всех Прощает, Егор побежал через узкий тоннель, стены которого были обиты кроваво-красным бархатом, на свет, льющийся с Площади. Находящаяся на возвышении арена для главных гладиаторских боев давала возможность разглядеть прекрасный Золотой город сверху. Его величественные и неповторимые дома, космодромы и спящих на склонах драконов. По бескрайнему океану двигались, словно во сне, громады белых парусных судов. «Господи, как должно быть прекрасно Царствие Небесное, если так ослепителен этот мир», – прошептал Егор и увидел перед собой Слугу.

– Господи, храни душу мою, когда я сплю, и если даже мне не дано проснуться – все равно, храни душу мою, в руки твои вверяю ее. Господи, храни душу Его, где бы Он ни был. Даже если этим местом будет ад. – проговорив как заклинание уже в бесчисленный раз одни и те же слова, Ника закрыла глаза, потеплее укутываясь в плед. Ночь и круглая луна за окном убаюкивали, насылая сон, мир стал «смещаться», мысли – путаться, из глубины души, освободившись от дневных оков, выбралась тоска, чтобы всю ночь бередить и терзать сердце и спящий разум, а утром исчезнуть, оставив лишь мокрый след слез на подушке.

– Никааа! Вставай, Ника! Проснись… – тихий голос заставил очнуться ото сна. Ника села, все еще кутаясь в плед. Перед ней стоял высокий молодой человек в деловом костюме, но с детским печальным лицом.

– Ты кто? – шепотом спросила Ника.

– Рожден, вроде как друг и ангел-хранитель, – ангел сел на кровать рядом с Никой.

– Мой?

– Нет, Егора.

– Он жив?! – Ника встрепенулась.

– Нет, – эхом отозвался Рожден.

– Тогда зачем ты пришел?

– Я устал, – вздохнул ангел, – мне больно, – ты молишься, каждый раз о душе Егора, и мне приходится спускаться в ад, чтобы оберегать его. Мне нельзя быть там, но твои молитвы раз за разом толкают меня в ад. Ваша любовь слишком сильна, она придает силы Егору и мне. Сегодня у Егора последняя, девятая битва в аду.

– Егор в аду, – шепотом повторила Ника.

– Да, в аду – согласился Хранитель, – он воевал, он убивал людей, он был убит.

– Убит, – Ника закрыла лицо ладонями, медные волосы накрыли лицо.

– Сегодня он либо проиграет бой и навсегда останется в аду, либо выиграет его. Тогда Хозяин ада, Саатман, предложит исполнить одно его желание. Егор может просить о спасении души.

– Какой бой? – не поняла Ника.

– Он там гладиатор, Ника, сильнейший из гладиаторов Золотого города. Сильнейший благодаря той силе, которую твоя душа отдает ему. Егору надо выиграть. У него есть шанс выбраться из ада, ты можешь помочь мне?

– Но как? – в глазах Ники призраком сверкнули слезы.

– Я возьму тебя с собой в ад, на битву. Если Егор увидит тебя, то это поможет ему преодолеть препятствия и одолеть страшного врага.

– Я пойду с тобой, Ангел. Если это поможет, то я спущусь в ад.

Рожден взял белую ладонь Ники и стал рассматривать ее. Ника замерла. В тусклом свете Хранитель читал судьбу Ники, что-то бормоча про себя, после неожиданно ухватил падающий в комнату лунный луч и сдвинул его с места, перенаправив свет на ладошку девушки. Так же непонятно откуда в руке Ангела засверкал белый нож. Хранитель занес его над похолодевшей рукой Ники и задумался.

– Что ты делаешь? – шепотом спросила Ника.

– Я нашел короткую линию Егора в твоей жизни, хочу исправить, – и Хранитель молниеносно провел ножом по ладони Ники, закапала кровь, но девушка только вздрогнула, а Рожден сжал ее кулак, кровь капала на пол и пижаму.

– Возможно, я совершил преступление, – Ангел впервые улыбнулся, – пора спешить, утром мне на работу…

Этот Слуга был гигантским монстром, Голлемом, размеров которого Егор еще не видел, на каменном лбу Голлема сияло слово «Жизнь», начертанное Хозяином. Затрубил рог, послышался удар в медный бубен, как призыв к бою, Голлем издал страшный нечеловеческий рык и двинулся на Егора. Гладиатор сжал кулаки, и перчатки моментально наполнились той самой энергией, силой, идущей от небьющегося, но любящего сердца. При помощи этой силы, неведомо как сохранившейся в нем, Егор уничтожал предыдущих монстров. Толпа бесновалась и кричала, Голлем шел на гладиатора, а Егор, закрыв глаза, вдыхал пьянящий ветер и почти физически ощущал жасминовый запах Ники, такой далекой, такой потерянной, такой недостижимой и любимой бесконечно. Его тело словно пропиталось силой любви, перчатки засветились голубой энергией, толпа взвыла, пытаясь разглядеть ясный свет, исходящий от гладиатора. Перед тем, как нанести первый удар, Егор обернулся на Хозяина. Тот молча наблюдал за ним, восседая на ослепляющем золотом троне.

Сейчас или никогда! Гладиатор вновь закрыл глаза, глубоко вдохнул свежий поток воздуха и крепче сжал кулаки.

– Егор!

– Ника. откуда? – пламя ее волос закрыло собой все ослепляющее сияние Золотого города.

– Тише, любимый, – горячие руки обвили сильную шею, к обветренной щеке гладиатора прижалась теплая девичья щека.

– Ты победишь, любимый, ты обязательно сразишь монстра и спасешь свою душу. Никому не позволено разлучить нас…

– Ты шагнула в ад! – ужаснулся Егор.

– Это всего лишь миг, никто не увидит. Я молилась за тебя. Мне так плохо без тебя на Земле…

– Так вот почему…

– Ты убьешь Голлема, – повторила Ника, и Егор почувствовал ее жасминовое дыхание. Теплые губы заскользили по его шершавой щеке. Горячая ладошка провела по твердому обветренному лицу гладиатора, он машинально поцеловал ее.

– Кровь, – прошептал Егор, – твоя кровь. Ты поранилась.

– Нет, со мной все в порядке, это наша кровь, любимый, твой Ангел ею начертал новую судьбу.

– Рожден? Он совершил преступление, – Егор опять поцеловал ладонь Ники, – как и я когда-то.

– Скажи? – вдруг попросила Ника.

– Я люблю тебя, – прошептал одними губами гладиатор, – я буду всегда любить тебя, даже если останусь здесь.

– Нет! Нет! Егор, – Ника крепче обняла гладиатора, оставляя на его одежде следы свежей крови, – прислушайся к моей душе.

– У меня, наверное, не получится, я же мертв.

– Слушай!

Егор замолчал, а Ника лишь крепче обняла его, живое человеческое тепло окутало гладиатора, и он сомкнул руки вокруг любимой. Тут же вихрь небывалой силы закружил, проник в его онемевшее от боли тело, наполняя энергией.

– Я так люблю тебя, – прошептал Егор, но Ники уже не было. Объятия гладиатора были пусты, зато над ним взметнулся гигантский кулак Голлема.

– Ника… – прошептал гладиатор, видя, как молниеносно опускается на него каменная груда. Люди на местах истошно завопили, но ничего не произошло. Ударившись о невидимую преграду над головой Егора, кулак Голлема засиял, охваченный синим пламенем, и рассыпался в порошок. Монстр взревел, пораженная толпа замолчала, а Хозяин поднялся во весь рост, наблюдая за происходящим. Егор собрал всю силу и с криком обрушил на Голлема удар, высоко прыгнув в воздухе. Казалось, ему помог ветер, а пятна крови, оставленные Никой на его одежде, пульсировали и жгли сквозь ткань, на щеке появился бурый след, как от ожога. Егор чувствовал, как занемевшие за последние годы мышцы стали разогреваться… Гладиатор вздрогнул, когда услышал первый громкий удар своего сердца. Егор машинально содрал перчатку и прижал руку к груди, удивленно ощущая, как меркнет блеск и роскошь ада в сравнении с теми ощущениями, которые приносили пока еще редкие удары сердца.

А Голлем окутался синими протуберанцами и с затихающим рыком стал рассыпаться. Победа была одержана.

– Что ты хочешь, гладиатор, я вижу, тебе не по нраву жизнь в моем опередившем время городе, – раздался голос Хозяина, – ищешь спасения души? И, естественно, Рая?

– Спасения души, – повторил Виктор в тишине, моментально окутавшей Золотой город, – и не Рая, нет. Я хочу вернуться домой. Я хочу на Землю.

– Я узнаю твой свет, гладиатор, – холодно улыбнулся Хозяин, – это свет Любви. Я тоже когда-то познал его тепло. Ты получишь желаемое, просто позови дракона, который унесет тебя из Золотого города, Сын Бога… – Хозяин исчез, как будто его и не было. Егор закрыл глаза, перед мысленным взором предстало бледное лицо Ники, влажное от слез. Когда Егор открыл глаза, в них снова плескалась синева, голова пульсировала от давно забытой физической боли, а яркий голубой дракон нес его прочь от Золотого города. И только тоскливые взгляды красных и белых драконов провожали его из ада на Землю.

Ника проснулась от тихого стука. Стука в дверь. Подушка опять была мокрой от слез, а ночная тоска и странный сон медленно скрывались в глубине души. Она укуталась в плед и тихонечко подошла к двери:

– Кто там?

– Ника, это я…

Ника стремительно открыла замок и распахнула двери. На пороге стоял Егор в одежде гладиатора, его щеки порозовели, в глазах отражались сила и жизнь. Бандану он где-то потерял, и Ника осторожно дотронулась до совершенно седых волос Егора.

– Ты вернулся навсегда? – тихо спросила она.

Егор горько улыбнулся и отрицательно замотал головой:

– Я люблю тебя, – сказал бывший гладиатор. А за его спиной, заполняя все тесное пространство подъезда, запереливался голубым огненным цветком волшебный дракон небытия.

– Тебе не следует ждать меня, любимая, – зашептал Егор, – как же я соскучился, Заряна, – он уткнулся в ее волосы.

– Пойдем, зайдем в квартиру, Егорушка! – взмолилась Ника.

– Не могу, любимая, – ответил Егор, – я еще не выиграл свой бой!

– Но ты победил голема!

– Это лишь начало.

– Но ты должен кое с кем познакомиться! – Ника в отчаянье чмокнула Егора в щеку и метнулась назад, в темноту квартиры. Когда она вернулась с заспанной дочуркой на руках, Егора уже не было.

– Как же так? – спросила она, и слезы накрыли ее огромные глаза.

– Шлюха, вот дрянь бесстыжая!! – раздалось торжествующее соседское гигиканье.