Дэнни стоял спиной к огню в «диванной» — название, заимствованное его матерью из викторианских романов, которыми она зачитывалась в девичестве. Но комната совсем не походила на загроможденную безделушками парадную комнату XIX века, хотя сам дом на Токстет-роуд строился по образцу викторианских полуособняков. В свои золотые дни он был респектабельным обиталищем преуспевающих коммерсантов, соседом великолепнейших домов Сиднея; но по мере того, как заводы надвигались на Глиб и особняки делились на квартиры, этот дом утрачивал былую надменность, как свита короля, лишившегося трона.

Опустив газету, Деннис О’Рурк поверх очков близоруко прищурился на сына.

— Такие большие компании выдерживают всякие передряги, — сказал он. — Если повезет, можешь дослужиться до чего-нибудь стоящего — станешь там одним из заправил.

И Дэнни согласился, как соглашался в течение всего обеда. Он понимал, какие радужные перспективы рисует сейчас фантазия его отца. По сравнению с фабрикой, с ее табельными часами, грохотом и грязью любая контора казалась седьмым небом обеспеченности и комфорта. Она сулила то самое «райское житье», которое, по мнению Денниса, было у администрации щеточной фабрики «Аргус».

Его жена подняла глаза от носка, который штопала.

— Дэнни должен уповать не на удачу, — сказала она, — а на свою старательность и на помощь господа.

Ей было пятьдесят лет, а из-за худого, изможденного лица она казалась даже старше; и все же в ней жило кремневое упорство, неотъемлемое от враждебности, которую она испытывала к этому району и к своему мужу, по чьей милости она оказалась тут.

Деннис бросил на нее злобный взгляд. Уж она обязательно приплетет господа, о чем бы ни шла речь!

— Придется ему научиться говорить самому за себя, — сказал он упрямо. — Как один наш старикан говаривал: «Смазку-то получает скрипучее колесо!» — и он довольно хохотнул.

Деннис неторопливо посасывал трубку. Из Дэнни выйдет толк. Он благодушно кивнул.

— Ты получил хорошее образование, сынок. Пусть-ка оно тебе теперь послужит.

А сколько раз на памяти Дэнни он говорил: «Бросили бы они забивать тебе голову стихами и прочей ерундой, а взяли бы да и обучили тебя чему-нибудь полезному!» Ведь сам он знал только отупляющую работу. И никакой надежды впереди. Ни обещания, ни поэзии в сумерках.

Его мать сунула руку в носок, проверяя, нет ли где-нибудь дырочки.

— Ну, несколько шиллингов и некоторая самостоятельность, я думаю, не вскружат ему голову. Дэнни надо еще много работать, прежде чем он доберется до верха.

Деннис сердито забурчал и снова злобно посмотрел на нее. И почему ей всегда надо вылить на тебя ушат холодной воды? Он взял газету с колен и неодобрительно зашуршал страницей, но ничего не сказал.

Настроение Дэнни упало. О господи! До чего же они доброжелательны и безнадежно непонятливы! Каждое их замечание словно открывало дверь еще в один тупик, и он почувствовал, что должен бежать, прежде чем какая-нибудь из этих дверей захлопнется за ним.

— Все устроится, — сказал он. — Мне еще нужно кое-что сделать. Попозже я опять спущусь погреться.

Он стоял у окна в своей комнате и смотрел на строй старых домов напротив, на мокрую пустынную мостовую и на расплывчатый нимб уличного фонаря. Его мысли скатывались назад по лестнице в «диванную», и ему казалось, что жизнь, прожитая его родителями, истощает плодородную почву его духа, как эрозия, и, пока он остается в их доме, ему необходимо будет мечтать и размышлять, работать и читать, чтобы преодолевать иссушенные пространства души. Ну почему он так мал ростом, почему его длинные брюки выглядят так, словно он только что перестал носить короткие штанишки, почему на верхней губе у него мягкий пушок, а не черная жесткая щетина, и почему по его носу разбегаются веснушки! Чтобы вновь обрести веру в себя, он вытащил из кармана газетную вырезку и прочел в десятый раз: «Треб, младший клерк 15–16 лет, со шк. аттест., хорошо считающий, для солидной страховой компании. Написанное от руки заявление и рекомендации адресовать главному бухгалтеру, п/я…». Спрятав вырезку в ящик стола, он взял «Золотую сокровищницу», которая в свое время вызывала у его одноклассников куда больше стонов и вздохов, чем даже унылый учебник геометрии, и бросился с книгой на кровать.

Листая страницы, он вспоминал Макгэррена, от которого всегда пахло мелом — у него была привычка, стирая с доски, засовывать тряпку в карман, — и который сказал: «Не бросай чтения, Дэнни. И иногда пиши стихи. Это будет помогать тебе думать, размышлять. Ты можешь даже стать парадоксальной личностью — финансистом со склонностью к литературе». Это был один из тех благожелательных и слегка иронических советов, которые Дэнни привык получать от него, но теперь, когда он перебирал в памяти пустячные события дня, слова Макгэррена вдруг задели смутную отзывчивую струну. Он снова увидел ту сосредоточенность, которая появлялась в в глазах учителя, когда его завораживали образы, таящиеся в печатных строках, и, начав читать, вновь услышал звучный голос, разбудивший в нем любовь к словам и к емкости выражения мысли:

Его тело охватила истома, и через некоторое время, пресытившись амброзией и старика Хайяма и своей собственной, он уснул.

Треск мотоцикла разорвал его сон, и он сел на постели, щурясь от электрического света. Если это возвращается домой Молли, значит время уже позднее. Он перекатился на край кровати и прислушался. Хлопнула входная дверь. Он решил спуститься вниз и выпить чаю.

Молли была в ванной. Сквозь плеск воды он расслышал пение:

Молли в своем репертуаре. Чем позднее час, тем она становится оживленнее. Он поставил чашки на стол и, когда она вышла из ванной, позвал:

— Эй, Мо, иди сюда, выпей чайку!

Она пришла, закутанная в халат, шлепая туфлями.

— Чего ты бродишь по дому так поздно? Не спалось?

— Я уже спал. Заснул, пока читал. Вот, бери, — и он пододвинул ей чашку.

— Спасибо, Дэнни, — она посмотрела на него с задумчивым удивлением. — Уж ты-то выйдешь в люди! Ну, хоть они довольны — редкий случай!

Он улыбнулся ей через стол.

— Мне надо поберечься, чтобы несколько шиллингов и некоторая самостоятельность не вскружили мне голову!

— Тьфу! — поморщилась Молли. — Можешь не объяснять, кто это сказал. Знаешь что: веселись, пока можешь. Молодость бывает один раз, а после смерти еще належимся.

Такова была суть ее философии, и Дэнни слышал это уже не в первый раз, а поэтому просто спросил, не налить ли ей еще чашку.

— Не надо, — ответила она, зевнув. — Пора и на боковую. Спокойной ночи, Дэнни.

— Спокойной ночи, Мо.

Дэнни перемыл чашки, убрал их и поднялся к себе. Он долго не мог уснуть и думал о разных вещах. Когда он открыл глаза, было еще темно, и он лежал и слушал, как дождь стучит по железной крыше и булькает в водосточной трубе за окном. Он услышал, как закрылась входная дверь и по дорожке прошуршали шаги. Стукнула калитка, и он понял, что ночь прошла. Эти шаги звучали в коридорах его памяти. Это было чуть ли не первое, что он помнил о своем отце, и в последние годы он постоянно напоминал себе об этих шагах, стараясь преодолеть отчуждение между собой и отцом. Он зябко поежился в своей теплой постели, прислушиваясь, как они постепенно замирают на тротуаре Токстет-роуд.