Дэнни, он же О’Рурк Беспощадный, стоял, прислонившись к доске объявлений стадиона, и молча смотрел, как такси резко затормозило у тротуара. Он продолжал стоять неподвижно и тогда, когда из такси выскочил Томми Салливен и бодро зашагал к нему.

— Здорово! Долго ждал?

— Порядочно.

Салливен посмотрел на афишу.

— Сегодня интересный матч. У Малыша такой встречный правой, что просто чудо. Пожалуй, надо сходить. — Вырвавшись из лабиринта хуков левой и свингов правой, он добавил: — Ты раньше ходил со специалистом?

— Последний специалист, бродивший здесь, умер от волдырей на ногах и разбитого сердца, — сказал Дэнни. — Давным-давно, на заре века.

Салливен засмеялся. Он так хорошо справлялся с работой агента, что уже успел стать специальным представителем — или, в просторечии, специалистом — одним из четырех избранных, которые обладали в «Национальном страховании» статусом, напоминавшим статус священной коровы на индийских улицах, и это его назначение, хотя он, собственно, был еще теленком, уже превратило развязного юнца в самоуверенного мужчину.

— Дела идут не слишком хорошо, а? — Он ухмыльнулся до ушей.

— Ничего, скушают, а мне все равно, — сказал Дэнни тоном прожженного коммивояжера. Согласно новой программе подготовки административного штата его на три месяца направили «в поле». Он был самым молодым из стажеров, и в стенах «Национального страхования» это придало ему некоторый вес, но зато воспитало в нем дикую ненависть к бесконечным «Доброе утро!» и «Добрый день!», неотвязно следовавшим за ним эти два месяца.

— Большому кораблю — большое плавание! — многозначительно сказал Салливен. — Мне говорили, что тебя внесли в административный список. А тебе дали экземпляр рокуэлловской книжки «Как объяснить суть страхового договора»?

Дэнни кивнул. Эта книга засела у него в мозгу, как опухоль, порожденная невозможностью примирить здоровые принципы с отрицательными результатами.

— Мне не терпится послушать тебя, — сказал он.

Салливен подтянул брюки и принял серьезный вид.

— Ну ладно, приступили. Суть одна — подходы разные. Действуем так: ты представляешь меня как мистера Салливена из управления. Ясно? Не забудь — из управления. Потом я прошу у тебя регистрационную книгу. Я тебя проверяю. То есть пусть они так думают. Это придаст мне весу, и они сразу начнут мне доверять. Вот так! Кто там первый на очереди?

— Миллер. — Дэнни указал на дом напротив и, пока они переходили улицу, представил себе миссис Миллер — суховатую низенькую женщину, которая аккуратно уплачивала взносы каждый вторник, причем выражение ее лица не допускало и мысли о том, что операция эта доставляет ей хоть малейшее удовольствие.

Дэнни постучал в дверь с окошком из цветного стекла и круглой стеклянной ручкой. Дверь приоткрылась на два-три дюйма, и миссис Миллер выглянула в щель, как лисица из-за дерева.

— А, это опять вы… Погодите минутку.

Салливен ухмыльнулся.

— А ты когда-нибудь ее туловище видел? — И подтолкнул Дэнни локтем, когда на цветное стекло вновь легла тень миссис Миллер. Она протянула квитанционную книжку и деньги, и тут он сказал с властной нотой в голосе: — Покажите-ка мне квитанции, мистер О’Рурк.

Истолковав это как сигнал, Дэнни отбарабанил:

— Миссис Миллер, это мистер Салливен из управления.

Женщина кивнула с некоторым подозрением, а Салливен улыбнулся, пересчитал деньги, заполнил квитанцию и внимательно просмотрел пункты договора. Внезапно он насторожился.

— Это полис страхования жизни Джеймса Миллера, — сказал он медленно, со все возрастающим интересом. — Вашего супруга, я полагаю?

— Да.

Он поглядел на нее и снова улыбнулся.

— Вы, конечно, помните, что это один из наших юбилейных полисов? Пятидесятилетняя годовщина со дня основания компании? Ну разумеется, вы не могли забыть.

Она с некоторым колебанием ответила:

— Да… Кажется, помню.

(В отличие от меня, старая хрычовка.)

— Но кое-что вы, возможно, и не помните, миссис Миллер. То, что эти юбилейные полисы обеспечивали взявшим их некоторые льготы.

— Нет, этого я не помню.

(Вот было бы чудо, если бы помнила!)

— Я пришел сюда нарочно, чтобы напомнить вам об этом, миссис Миллер, и сообщить вам, что теперь, поскольку прошел некоторый срок и вы сохранили полис, вам предоставляется право присоединить льготные деньги к общей сумме.

Миссис Миллер приоткрыла дверь пошире.

— Сколько же это?

— Они выдаются в форме дополнительной премии, — объяснил Салливен, уклоняясь от прямого ответа. — Мы обязались выплатить их через десять лет при условии, что будем получать достаточную прибыль. Теперь мы можем с удовольствием сообщить вам, что эту прибыль мы получили и вы имеете право на свою долю в ней. — Маленькие глазки раскрылись, и Салливен начал быстро писать цифры на обложке книги. — Это составит примерно тридцать фунтов. Выплачиваются они, разумеется, после истечения срока полиса. И еще небольшое условие — ваш взнос теперь должен увеличиться еженедельно на два шиллинга. Таким образом, сумма ваших сбережений также увеличится, что тоже совсем не лишнее, верно? (Разве нет, лисья морда?)

— Право уж, не знаю. Я не хочу больше брать никакой страховки.

Взгляд специалиста стал задумчивым. (Они все так говорят, стервы!)

— Я собираюсь вам задать очень личный вопрос, миссис Миллер. — Он сделал многозначительную паузу. — Может быть, вам это не по средствам?

— Вполне по средствам, — оскорбилась она, — но я не хочу, только и всего.

(Ну, уж это сверхстерва!) Он поглядел на нее с простодушным удивлением.

— Неужели вам эти деньги не нужны?

— Да нет, почему же… Нужны. Только вот мой муж — он не хочет брать больше никаких страховок.

(Сукин сын, скряга!) Салливен заглянул в книгу.

— Я вижу, что жизнь своего мужа страховали вы. Я вовсе не толкаю вас на обман, но только женщины часто бывают наделены куда большим деловым чутьем, чем мужчины… и все останется между вами и мистером О’Рурком, нашим доверенным представителем. — Он уже протягивал ей бланк. (Ну, давай же, давай, старая дура!) С глубокой искренностью он сказал: — Мне бы хотелось, чтобы вы получили эти деньги, миссис Миллер. Если вы подпишете заявление, я позабочусь, чтобы все было оформлено сегодня же. — Он протянул ей бланк и ручку, и она растерянно взяла их в правую и левую руку. Салливен заглянул через ее плечо в переднюю. — Вон тот маленький столик, весь резной, наверное, китайский?

— Индийский. Отец моего мужа служил в индийской армии. Он оставил этот столик нам.

Специалист выразил восторженное недоверие.

— Просто удивительно! Ручная работа, наверное? Разрешите посмотреть? — Женщина посторонилась, Салливен вошел в переднюю и принялся рассматривать столик. — Вам очень повезло, что у вас есть такая вещь. Она теперь стоит больших денег.

— Вы думаете?

— Это же настоящее художественное изделие, а не фабричная подделка. Ну что ж, — добавил он, как будто для него возможность обзавестись когда-нибудь подобной редкостью была такой же далекой, как сама Индия, — если вы подпишете заявление, я, пожалуй, пойду.

— А вы уж, пожалуйста, последите, чтобы эту премию прибавили как следует, — ее тон был подозрительным и даже угрожающим.

— Они были специально поручены моему личному вниманию, — сказал человек из управления, из недоступных сфер, где принимаются важнейшие решения и творятся магические формулы. — Не позже чем через два дня вы получите письменное подтверждение. (Ну, чего ты тянешь — ведь не смертный же приговор себе подписываешь!) Благодарю вас, миссис Миллер. Позвольте пока пожелать вам всего хорошего.

Дэнни тупо посмотрел на нее, потом повернулся и вслед за Салливеном спустился с крыльца.

За калиткой специалист сказал:

— Кремень старуха! А ты столик разглядел? Вот рухлядь-то! Ну ладно, кто там дальше? Я люблю набрать несколько фунтов с утра, чтобы днем пофилонить.

Дэнни кружил по орбите, выслушивая профессиональные монологи. Это было словно бесконечное повторение скверной остроты, словно хорошая пьеса, изуродованная пошлым комментарием, словно серьезная тема, высмеянная в нелепой карикатуре. А главное, монологи Салливена имели успех, и он терялся и злился. В конце концов он сказал:

— Ты все время говоришь о юбилейных полисах. Это же сплошная выдумка.

— Почему же? Допустим, это то, про что Рокуэлл забыл написать, — невозмутимо ответил специалист. — А как тебе нравится заход: «Разве вам не нужны эти деньги?»

— Лучше не придумаешь.

— Юбилейные полисы бьют без промаха, но я уже придумываю им на смену другую штучку.

Миссис Бернс молча покачала головой и без предупреждения захлопнула дверь. Это было первым поражением Салливена за утро, и он уставился на равнодушную дверь со злобной растерянностью.

— Грымза проклятая! — Он с треском закрыл регистрационную книгу. — Такую не уговоришь даже задарма пообедать.

За углом в тенистом проулке какой-то мужчина, развалившись на стуле, читал газету. Салливен увидел его и, улыбаясь, подошел.

— Доброе утро. Приятное у вас тут местечко, прохладное.

Тот кивнул.

— Да, на солнце нынче жарковато.

— Ну, раз уж я тут, то, может, вам будет интересно услышать, что страховая компания «Национальное страхование» отмечает на этой неделе свое пятидесятилетие. В ознаменование этого события мы выпускаем специальные юбилейные полисы.

Мужчина ухмыльнулся.

— Бьюсь об заклад, у жены глаза так и загорелись.

— Она велела поговорить с вами, мистер Бернс. Решающий голос принадлежит вам.

— Подаю его против.

— Но вы же не из тех людей, кто способен упустить такой превосходный случай…

— Да неужто? — добродушно перебил его Бернс. — А я как раз специализировался на том, чтобы упускать превосходные случаи, и всю жизнь только этим и занимаюсь. — Он скривил лицо. — Вот и еще один превосходный случай — тю-тю!

Салливен пожал плечами и расстроенно поглядел на Дэнни.

— Похоже, друг, что тебе крышка. Ничего не получается. — Повернувшись к Бернсу, он сказал умоляюще: — Неужто вам шиллинг в неделю не по карману? Мы целое утро ходили — и все зря. А если он сегодня не принесет квитанцию хоть на два шиллинга, то вылетит с работы.

Бернс опустил газеты и поглядел на Дэнни, словно только что его заметил.

— Дела плохи, э? Да, да, время такое. — Он заколебался. В этом пареньке было что-то симпатичное. Только слишком уж тихий для такой работы. Не то что его товарищ. У того язык хорошо подвешен. — Раз так, то тут уж отказываться нельзя, — сказал он в конце концов. — Ладно, давайте свой бланк.

Дэнни вырвал у него бланк и смял в кулаке.

— Но все равно — спасибо.

Салливен нагнал его только у самой калитки. В полном молчании они дошли до следующего угла, и тут Салливен резко остановился.

— Черт! Так бы и дал тебе в морду! — сказал он в бешенстве. — Кем это ты себя воображаешь? И кто здесь начальник?

— Я — когда речь идет обо мне! И заруби себе это на носу. — Раздражение, накопившееся за утро, исчертило лицо Дэнни резкими морщинами. — Да уж если на то пошло — ты-то от чьего имени несешь эту чушь?

Салливен заколебался. Может, это ловушка? Прием с юбилейными полисами не был тайной. Шишкам были известны все эти уловки. Может, конечно, они не доходили до Рокуэлла, ну, да и этот остолоп тоже до него не дойдет.

— А как по-твоему, от чьего имени я говорю? — огрызнулся он.

— Вот и ответь.

— Будь у тебя хоть капля мозгов, сам бы понял, — отрезал Салливен. — Я говорю от имени вас всех, начиная с Рокуэлла. И особенно от своего собственного.

Дэнни посмотрел на регистрационную книгу в черном переплете, вырастающую перед ним, словно Вавилонская башня, чтобы смешать его мысли. Слова Салливена были как примечание, набранное самым мелким шрифтом, к договору, который «Национальное страхование» заключило с обществом, — таким обескураживающе мелким шрифтом, что заметить его можно было только случайно. А тогда приходилось перечитывать основные условия — внимательно и с дурным предчувствием.

— Тьфу! — с отвращением сказал Салливен, так и не дождавшись ответа. — Чем скорее ты снова засядешь в конторе, тем лучше. Для этой игры ты не годишься.

И О’Рурк Беспощадный, опираясь на тоненькую тростинку этой истины, уныло поплелся дальше. Мимо домов, заборов, подъездов — этих выжженных полей для него и сочных пастбищ для Томми Салливена.

Закончив в этот день пораньше, он отправился повидать Молли. Ее комната на Аберкромби-стрит находилась в здании казарменного типа, которое его циничный и предприимчивый владелец окрестил «Лидо». Внутри был настоящий кроличий садок: узкие темные коридоры, комнаты с газовыми горелками и лампочками без абажуров, облупившаяся краска, ветхая мебель. Большинство обитателей ценило этот дом за то, что тут можно было укрыться от посторонних глаз, и по этой причине они не были склонны совать нос в чужие дела. И уж во всяком случае — в дела Молли, которая на этой стадии была неуязвима.

Идя по коридору, Дэнни вдыхал воздух нищеты, и сердце его сжималось. Он постучал в дверь, и Молли приоткрыла ее — сперва чуть-чуть.

— Дэнни! — в ее голосе было облегчение. Когда он вошел, она сказала: — До чего же я тебе рада! Сейчас я вскипячу чай.

— Спасибо, Мо. Как дела?

— Слава богу, теперь уж недолго ждать. А после я начну новую жизнь. Я серьезно. Они чего-нибудь говорят?

— При мне — нет. — Он присел на краешек кровати, глядя, как Молли заваривает чай.

Она оглянулась.

— Виделся последнее время с Полой?

— На той неделе ходил с ней в театр. Но по большей части она теперь — это только голос в телефонной трубке.

— А ты не думаешь, что зря тратишь на нее время?

— Я смотрю на это по-другому.

— Здорово тебя заело. Вот послушался бы моего совета!

— Хватит, Мо. Я все это уже слышал.

— Прости, Дэнни. — Она сказала это робко, испугавшись его раздражения.

— Брось, Мо. Я все понимаю.

— Ты всегда все понимаешь.

Молли отвернулась. Она тихонько плакала и, возясь с чайничком, пыталась удержать слезы.

— Ну ладно, Мо, не плачь, — уговаривал Дэнни, подойдя к ней. — От этого толку не будет.

— Я знаю. Ты чересчур уж мягкосердечный, Дэнни. Вот такие-то, как ты, и страдают. — Она налила ему чаю и села на колченогий стул. — А надо быть жестким, не то ничего не добьешься. И хитрым. А не сумеешь, всем будет наплевать, что бы с тобой ни случилось.

— Ты сейчас слишком мрачно смотришь на вещи, Мо. Это пройдет, когда все будет позади.

— Ну, теперь-то я буду жесткой. И хитрой тоже.

Это настойчивое повторение угнетало его, заставляло вспоминать Салливена и искать все новые и новые ответы на все новые и новые вопросы, а ведь именно теперь, когда он начал продвигаться, ему больше всего нужна была уверенность в себе.

— Ты попробуешь вернуться в мастерскую? — спросил он.

— В прежнюю-то мне неохота. Они же там все знают. — Она неуверенно добавила: — По газетам видно, что работу сейчас найти не так просто.

Дэнни кивнул.

— Отец каждый день рассказывает — то того уволили, то этого.

— А сам-то он? Он не боится, что его тоже уволят? Не могу сказать, чтобы я очень его любила, но ему в жизни туго пришлось. И что он такой — это она виновата.

— Мне всегда было его жалко. Даже когда я был совсем малышом. Ведь мама всегда его пилила: что бы он ни делал, все было плохо.

— Она многого от тебя ждет, Дэнни. По-моему, она только и думает о том, каким ты когда-нибудь станешь. Словно возмещает себе то, чего у нее самой никогда не было.

— Возможно.

— Ну, за тебя бояться нечего. У тебя голова хорошая и вообще…

Тоскливая нота в ее голосе рассказала ему о ее неуверенности, о томительном ощущении ненужности и одиночества. Но он не мог бы объяснить ей, что и сам ощущает себя изгоем, не мог объяснить тот разрыв между его мыслями и действиями, который стал особенно острым, пока он находился под опекой Салливена. А Молли говорила:

— Ух, так и вижу, как ты сидишь в шикарном кабинете с секретаршей. У тебя будет большущий автомобиль и красивый дом на Северной стороне. И уж конечно, ты заведешь большущую библиотеку. Как еще у тебя глаза не лопнули — сколько ты читаешь!

— Тогда у меня не будет времени читать. Да и думать тоже; только о делах. — Это была слабая копия клятвы, которую он дал себе ночью после танцев в яхт-клубе, но теперь он говорил, уже не веря, что сможет изменить свой характер не только в мечтах, но и в действительности.

Молли нахмурилась.

— Только не позволяй, чтобы это тебя совсем засосало. Вовсе тебе не обязательно жениться на конторе. И так все будет хорошо.

Дэнни улыбнулся. Значит, только она одна должна стать жесткой и хитрой? А ему положено пребывать в мире справедливых наград и он не должен меняться?

— Как у тебя с деньгами, Мо?

— Пока обхожусь. Но только потому, что ты платишь за комнату. — Она поглядела на него алчущим взглядом — на свою единственную защиту от волн опустошающей тоски, которые все чаще накатывались на нее, когда она оставалась одна. — Уж ты-то работы не потеряешь, тут и сомневаться нечего. Только псих захочет с тобой расстаться. Это относится и к твоей Поле. — Негодование снова взяло верх над благоразумием. — Кем это она себя воображает? Я бы сказала ей пару теплых слов. Может, она тогда посмотрела бы на себя со стороны.

Сперва ему показалось, что именно этот взрыв негодования заставил задрожать ее губы, но, когда ее глаза вдруг расширились, а лицо болезненно сморщилось, он вскочил в тревоге.

— Что с тобой, Мо?

Она с трудом оторвалась от стула, и он помог ей добраться до постели. Кусая губы и всхлипывая, Молли сжимала и разжимала кулаки, и он смотрел на нее с ужасом, потому что догадывался, что происходит.

— Что я должен сделать, Мо? — Он наклонился к самому ее лицу. — Что?

Она глубоко вздохнула и вся расслабилась.

— Сбегай за такси, Дэнни. И скорее возвращайся.

После рождения ребенка Молли часто плакала: «Он был такой миленький, Дэнни, с такими большими глазками!» Она вернулась в «Лидо». Около двух недель она отказывалась выходить из комнаты, и Дэнни каждый день забегал к ней после работы.

— Ты должна чем-то заняться, Мо. Нельзя же лежать вот так и ничего не делать.

А она смотрела на него обвиняющим взглядом.

— Ты не знаешь, что это такое! За человека тебя не считают.

Каждый день повторялось одно и то же. В конце концов победа осталась за ним: Молли поступила ночной уборщицей в контору.