Мервин Льюкас повернул за угол и, глубоко засунув руки в карманы пальто, медленно пошел по темной, обсаженной деревьями улице. Он снова вспоминал письмо и снова переживал ту радость и бесконечное облегчение, которые оно ему принесло.

«Дорогой мистер Льюкас!

Искренне Ваш Бенедикт Аск».

Я буду очень рад, если вы сможете навестить меня в моем доме в субботу 12 августа в половине девятого вечера.

Он ждал целый месяц, надеясь и сомневаясь, и порой уже серьезно опасался, что его письмо к сэру Бенедикту будет возвращено ему через Рокуэлла вместе с предупреждением об увольнении. И вот это лаконичное приглашение. Он попытался выкинуть из головы всевозможные предположения и догадки. Скоро, думал он, все станет ясно.

Это был массивный особняк, отступивший под прикрытие деревьев; к нему вела усыпанная песком подъездная аллея. На крыльце под темным портиком он позвонил и стал ждать. Вспыхнул свет, дверь отворилась, и перед ним вырос высокий сутулый человек, который молча посмотрел на него.

— Сэр Бенедикт Аск назначил мне прийти. Моя фамилия Льюкас.

Его впустили в вестибюль с мозаичным полом и пригласили сесть в кресло ручной работы, покрытое изумительной резьбой и удивительно неудобное. Он стал ждать.

Слуга вернулся.

— Прошу вас, сэр.

Он вошел в комнату, пропитанную старостью и солидностью: кожаные кресла, письменный стол из кедра, два английских пейзажа маслом, выцветшая позолота корешков за стеклянными дверцами книжных шкафов.

Сидевший в кресле старик поднял голову. Он был страшно худ — кожа туго обтягивала скулы и проваливалась на щеках в две глубокие впадины.

— Мистер Льюкас? — сказал он. — Мне кажется, мы не знакомы. — И он протянул костлявую руку.

Льюкас почтительно ее коснулся.

— Да, сэр, я не имел этого удовольствия.

— Преждевременное заключение! — Голос был резким, и в нем чувствовалась острота мысли и некоторая злокозненность. — Однако, — добавил сэр Бенедикт более любезно, — снимайте пальто и садитесь вот в это кресло у огня. На улице холодно?

— Бодрящий морозец, — ответил Льюкас.

— Такие вечера я когда-то любил. Холодные и лунные. Хорошая прогулка в такой вечер всегда была для меня лучшим тонизирующим средством. Стимулировала мысли и энергию. Теперь же я должен довольствоваться тем, что мне удается увидеть в огне, а это по временам лежит уже за пределами реальности.

Льюкас почтительно наклонил голову. В комнате было неимоверно жарко, и он чувствовал, что начинает таять. А сэр Бенедикт говорил:

— Однако с вами, мистер Льюкас, сюда вошла реальная действительность, и я не стану просить вас смотреть в огонь. Давно ли вы работаете в «Национальном страховании»?

— Двенадцать лет.

— А сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— Я ожидал увидеть человека более пожилого. Однако Арнольд глядел в будущее и был совершенно прав.

Назвав Рокуэлла по имени, старик задел краешек прошлого, коснулся той тесной связи, которой он, Льюкас, посмел бросить вызов. И он продолжал внимательно слушать, а сэр Бенедикт говорил:

— Арнольду было тридцать два года, когда он стал управляющим. Впервые на этот пост был назначен такой молодой человек. Он был великолепен. С тех пор никто уже не производил на меня такого впечатления. Как оратор он был подлинным колдуном. Я думал, что после войны он займется политикой, но ошибся. Мне кажется, на него тяжело подействовала эта братоубийственная война. Он человек, способный мыслить только крупно. А в политике надо, кроме того, уметь мыслить и мелко. Я помню, как мы открывали новое здание на Мартин-Плейс — в тот самый день, когда была объявлена война. Речь Арнольда была шедевром. Я специально выучил четверостишие, которое он тогда процитировал:

Он вспоминал, поглаживая подбородок, смакуя каждую деталь. Внезапно он пристально поглядел на Льюкаса.

— Вы — помощник Арнольда Рокуэлла, если не ошибаюсь?

— Да, я был назначен его помощником около двух лет назад.

— Скажите мне, мистер Льюкас, что он за человек как начальник.

— Я думаю, что во многих отношениях мне следует только подражать ему, сэр Бенедикт.

— Очень тактично, но это не ответ на мой вопрос.

Льюкас осторожно сказал:

— Он не признает никаких возражений, когда речь идет об общей политике компании.

— Поскольку эта политика строится на принципах и связана с идеалами, э?

— У меня сложилось именно такое впечатление, сэр.

— И совершенно справедливое.

В выцветших глазах замерцали веселые искорки, и Льюкас обеспокоенно прикинул, к чему, собственно, может клониться эта игра в кошки-мышки.

— А на чем, по вашему мнению, следует строить политику нашей компании, мистер Льюкас?

— На практическом использовании экономической науки для достижения целей «Национального страхования», — ответил Льюкас, смело проводя демаркационную линию.

— Вы возражали мистеру Рокуэллу прямо? Вы пытались объяснить ему свою точку зрения?

— Только в общих чертах, когда он спрашивал мое мнение. Я могу заверить вас, что между мной и мистером Рокуэллом не существует никакой личной вражды.

Сэр Бенедикт кивнул.

— Именно это я и хотел услышать, — он глубже утонул в своем кресле и сказал задумчиво: — У нас у всех есть свои сильные и слабые стороны, но только время и перемены способны их выявить. Арнольд Рокуэлл — человек огромной наступательной энергии и твердых убеждений. Он сделал национальный и социальный прогресс неотъемлемой частью развития нашей компании, и я беру на себя смелость сказать, что он всегда сохранял трезвый взгляд на вещи. И добивался вполне удовлетворительных результатов.

Он пристально посмотрел на Льюкаса, который, хотя и не мог ничего возразить против этих похвал, тем не менее не «обирался смиряться с вытекающим из них выводом, что Рокуэлл даже сейчас — нужный человек на нужном месте. Он должен был защищать свою позицию, но не смел посягнуть на прерогативу старика и заявить, что Рокуэлл ошибается.

— Я надеялся, что мои предложения не будут истолкованы как сомнение в способностях мистера Рокуэлла, — сказал он. — Я расхожусь с ним только в одном: я убежден, что мы больше не можем позволять себе роскошь действовать, исходя из мотивов, для которых у нас уже нет материальной основы.

Сэр Бенедикт перевел взгляд на огонь. Этот молодой человек боек на язык и очень не глуп. Он вкрадчив, умен, честолюбив и беспощаден. Арнольд и нарочно не мог бы выбрать для себя лучшей розги. Он снова посмотрел на Льюкаса — холодным оценивающим взглядом, который застал того врасплох.

— Ваш анализ произвел на меня благоприятное впечатление, — сказал он, — как и ваш такт. Однако не думайте, будто правление не сознавало, в каком положении оказалось в настоящее время «Национальное страхование». В значительной мере вы суммировали то, что я уже сам обнаружил. Я знаю, — как, вероятно, и вы, — что Арнольд Рокуэлл не способен заставить себя стать человеком меньшего калибра, и поэтому работу, для которой он не подходит, придется поручить человеку меньшего калибра.

Льюкас покраснел. Это оскорбление было прелюдией к победе, и все внутри у него жадно насторожилось.

— Частным образом мы можем признать, что наши точки зрения совпадают, — сказал старик, заглаживая свои предыдущие слова, — иначе я не говорил бы так откровенно. На заре моей карьеры мне самому пришлось убедиться в пользе страхования. Я должен был раздобыть деньги, не занимая их под грабительские проценты и не ограбив банк. В те дни мои взгляды отличались большой узостью, и я обязан Арнольду Рокуэллу тем, что вместе с приобретаемыми деньгами мог позаимствовать и моральный этос. — Он улыбнулся. — Мне, вероятно, будет его не хватать? Как вам кажется, мистер Льюкас? Я имею в виду этос.

И снова Льюкас ощутил разделяющую их пропасть. Возраст и прошлое. Но он не мог допустить, чтобы возраст и прошлое превратили его в покорного прислужника, вынужденного довольствоваться тем, что ему швырнут. Он сказал:

— Я не отвечаю за то, чего вам будет не хватать, сэр Бенедикт. А буду я или нет отвечать за то, что вы приобретете, — это не имеет отношения к моей честности. И я расхожусь и с мистером Рокуэллом совсем не в этом.

— Согласен, мистер Льюкас, и приношу свои извинения. Законность будет краеугольным камнем нашего будущего, каким бы это будущее ни оказалось. Итак, Арнольду придется теперь жить с юридическим этосом. Это будет для него чем-то новым.

Значит, Рокуэлл будет жить. Льюкас недоумевал.

А старик говорил:

— Арнольд Рокуэлл будет занимать свой нынешний пост, пока не уйдет на пенсию или не сочтет нужным сам от него отказаться. Таково единодушное решение правления. Однако в будущем важные решения он будет принимать только с одобрения правления. Ему придется понять, что в его возрасте он уже не может единолично нести полную ответственность за такую большую компанию, как «Национальное страхование», и мой долг убедить его в этом. Мой долг, кроме того, сообщить ему, что вы назначаетесь заместителем управляющего.

Льюкас слегка поклонился, не вставая.

— Благодарю вас, сэр Бенедикт.

— Вы это заслужили, — резко ответил старик. — Я хочу, чтобы вы ясно понимали свою роль. Все рекомендации по вопросам общей политики вы будете направлять непосредственно мне. Рокуэлл будет делать то же самое. Я все это организую. Правление будет возвращать все решения Рокуэллу для проведения их в жизнь. А вы будете отвечать за проверку их исполнения. Вам понятно?

— О да, сэр.

— Вам следует также учесть, что Рокуэлл не будет поставлен в известность о вашем контакте со мной или с правлением, и для видимости вы будете получать все распоряжения от него. Все ясно?

— Совершенно.

— Мы, конечно, понимаем, что положение ваше будет несколько щекотливым. Но думаю, что вам не придется занимать его слишком долго — вряд ли Арнольд способен быть настолько уж слепым.

Льюкас решил, что отвечать ему незачем. Чтобы занять это положение, ему нужна только способность выполнить все, что оно от него потребует. А такой способностью он обладал в полной мере. Он знал это еще тогда, когда работал в бухгалтерии. По сути, он станет самым молодым управляющим компании, побив рекорд Рокуэлла на четыре года. Эпоха краснобая кончилась, мыльный пузырь должен вот-вот лопнуть. Несколько секунд он слышал только монотонный голос, не различая слов, но потом заставил себя сосредоточиться.

— …из-за безработицы и сокращения покупательной способности депрессия привела к снижению цен на товары широкого потребления, а также ценности капиталовложений, и увеличила покупательную способность денег. Это не должно нас тревожить. Наш товар — деньги, и если он становится более ценным, это открывает перед нами новые перспективы. Разумно вкладывая эти деньги, мы можем заложить основу такой будущей экспансии, о какой не приходилось и мечтать. «Национальное страхование» — большая компания. Но когда депрессия кончится, она окажется самой влиятельной финансовой единицей в нашей стране.

Льюкас внимательно смотрел на сэра Бенедикта. Какие видения встают перед этими глазами, какие мечты вливают энергию в тело и дух такого старика? Он знал, что сэр Бенедикт Аск был известным финансистом, но мог только догадываться о размахе его нынешних замыслов. Его собственные честолюбивые устремления, не выходившие за пределы нынешней структуры «Национального страхования», казались в сравнении с этим ничтожными, и впервые в жизни Льюкас растерянно ощутил свою ограниченность.

— Надеюсь, вы понимаете, какие возможности открываются перед вами, мистер Льюкас, — говорил старик. — Надеюсь, вы человек, способный понять свою роль. Она заключается в том, чтобы на основе «Национального страхования» создать в нашей стране коммерческую империю. И пусть это не покажется бредом величия! В процессе ее создания «Национальное страхование», возможно, станет чем-то совсем иным, сохранив только прежнее название, потому что принципы, на которых оно строилось, утратили валидность. Теперь мы не обязаны рассматривать наши отношения с обществом как обоюдовыгодные. Именно эту пилюлю, мне кажется, и не сможет проглотить Арнольд. Это означает, что все его старания были сведены на нет силами, над которыми он не властен, и что у нас не существует иных обязательств, кроме как по отношению к самим себе.

Льюкас медленно кивнул. Теперь он чувствовал под ногами твердую почву. Он сам мог бы сказать сэру Бенедикту то же самое. Он мог даже предсказать, что услышит сейчас от старика: в их распоряжении находятся деньги, связанные договорными обязательствами, и поэтому значительная часть этих денег неизбежно останется у них. И он подавил улыбку, когда эти слова были произнесены.

— Естественно, такая политика в значительной степени уничтожит то доверие, которым мы пользуемся. Мы должны быть к этому готовы. В нашей новой роли мы будем играть злодея перед большой аудиторией, и нас не должно заботить, что она подумает об исполнении. На развалинах своего доброго имени мы воздвигнем наше будущее, и со временем никакое правительство не захочет вмешиваться в наши дела, да у него и не будет на то власти. — Он посмотрел на Льюкаса совсем молодыми глазами. Затем они затуманились, погасли, в его голосе зазвучала горечь. — Реальность я завещаю вам, мистер Льюкас. В моем возрасте я должен удовлетворяться мечтами. — В этих словах была бесконечная усталость, впрочем, тут же исчезнувшая. — Ну как, вы согласны? Вы хотели этого? Вы считаете, что способны справиться с такой задачей?

— Это именно то, чего я хотел, сэр Бенедикт. Я с большой радостью думаю о возможности работать с вами и опираться на ваш опыт в течение многих лет. А если я окажусь неспособным, то знаю, что вы первым заметите это.

— И первым это скажу. Ваше письмо пришло в благоприятный момент. Я должен поздравить вас: вы обладаете прекрасным чувством ритма. И мужеством. Бедный Арнольд! Как он чувствует себя в эти дни? Боюсь, ему будет очень горько осознать, что он уже больше не является источником вдохновения и основой того мира, который он построил для себя. И я думаю, что он так и не сможет понять, почему его отвергли.