В 1913 г. и в первые месяцы 1914 г. я продолжал чтение лекций в Морской академии, изредка получал поручения от морского министра, консультировал на заводах, по субботам утром заседал в правлении РОПиТ и, кроме того, составлял и проверял спецификацию и проект заказа новых для него теплоходов; оставшееся время посвящал научной работе, главным образом изучению «Начал» Ньютона, которые я намеревался перевести с латинского на русский язык.
19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила России войну. Эта война приняла мировой характер. Ведение этой войны и исход ее всем хорошо известны, и мне нет надобности характеризовать ее, отмечу лишь некоторые черты, которые не у всех были на виду.
С первых же недель войны обнаружилось, что наша артиллерия на снабжена достаточным числом снарядов. Причина этого вскоре стала известна — заседания Артиллерийского комитета происходили под председательством «премудрого» Н. А. Забудского, по великой мудрости которого мы не имели в японскую войну бризантного снаряда, а только шрапнель, так что стоило японцам засесть в какую-нибудь глинобитную фанзу, и они были так же хорошо укрыты, как в железобетонном каземате. В одном из таких заседаний в 1912 или в начале 1913 г. решался вопрос о числе зарядов на полевое орудие.
Забудский «доказывал», что надо иметь 3000 патронов на ружье и по 500 зарядов на полевое орудие.
На заседании присутствовал генерал Радко-Дмитриев, только что перешедший на русскую службу из болгарской, где он победоносно командовал армией. На основании собственного опыта он сказал, что бой надо главным образом вести и кончать артиллерией и надо иметь 3000 снарядов на орудие, тогда достаточно иметь и 500 патронов на ружье.
Наши члены Артиллерийского комитета решили: сто́ит ли придавать значение практическому опыту какого-то «братушки», когда тут «математический» вывод самого Н. А. Забудского. Решили по Забудскому — результаты не заставили себя долго ждать. Впоследствии вину свалили на военного министра, свободного от всякой науки, кроме щедринской «о подмывании лошадиных хвостов», генерала от кавалерии Сухомлинова. Он утвердил решение Артиллерийского комитета, доложенное ему генералом Кузьминым-Караваевым, сменившим Сергея Михайловича на посту главного инспектора артиллерии.
Так об этом мне рассказывал тогда же, задолго до суда над Сухомлиновым, М. Е. Грум-Гржимайло, бывший тогда генерал-майором гвардейской артиллерии.
Цензорами в военную цензуру набирали барышень; им строго-настрого было приказано не пропускать ни номеров полков и дивизий, ни названия городов, сел, деревень и вообще местностей, и вот я сам прочел корреспонденцию в «Новом времени»: «… наш полк NN наступал под сильным артиллерийским огнем через болото YY, уезда ZZ, губернии KK. Немцы придавали неверную установку трубке, или трубки у них были плохие, — только шрапнели часто давали «клевок» и не разрывались». Я показал это М. Е. Грум-Гржимайло:
— Полюбуйтесь цензурой.
Недели через две или три встречаю его:
— А знаете, немцы теперь снабдили шрапнели такой трубкой, которая и при клевке дает разрыв, — могли бы прислать хорошую коробку конфет цензорше.
В связи с войной возник ряд вопросов по эмеритальной кассе, была образована соответствующая комиссия. И. П. Колонга в живых не было, расчетная часть была поручена мне и В. М. Сухомелю. Председателем комиссии был член Адмиралтейств-совета адмирал Н. М. Яковлев, заведующим кассой был тайный советник И. А. Турцевич.
Балтийский флот тогда базировался на Ревель, и, чтобы узнать мнение командного состава флота, поехали мы втроем — Яковлев, Турцевич и я — в Ревель, где должно было состояться многолюдное заседание.
Турцевич был женат на родной сестре жены Коковцева, тогда министра финансов и премьера.
Зашел разговор о Григории Распутине, или, в просторечии «Гришке», про которого говорили, что он умел «заговаривать» кровь у страдавшего кровотечением наследника и поэтому пользовался неограниченным влиянием при царском дворе.
Яковлев рассказал:
— Есть у меня приятель, член Государственного совета, прослуживший более 50 лет по Министерству внутренних дел, который говорил мне: «Приезжает ко мне один из полицеймейстеров (у петербургского градоначальника было три помощника в чине генерал-майора, которые назывались полицеймейстерами):
— Позвольте попросить совета от опытности вашего высокопревосходительства. Переехал в мое полицеймейстерство, наняв квартиру на Гороховой, Григорий Ефимович, — как вы полагаете, надо мне к нему явиться в мундире или в вицмундире?
— Да зачем вам вообще к нему являться?
— Помилуйте, если бы видели, какие кареты подъезжают, какие из них особы выходят, в каких орденах и лентах. Нет, уж лучше в мундире явлюсь.
Турцевич тогда рассказал со слов Коковцева: «Ко мне навязывался Гришка и все хотел о чем-то переговорить, я отнекивался. Делаю доклад царю, — он и говорит:
— Владимир Николаевич, с вами хотел бы переговорить Григорий Ефимович, назначьте ему время.
Высочайшее повеление! Назначил день и час приема и нарочно пригласил сенатора Мамонтова. Приехал Гришка, поздоровался, сел в кресло, начал бессодержательный разговор о здоровье, о погоде и пр., а затем говорит:
— Я, Владимир Николаевич, хотел с тобою (Гришка всем говорил «ты») по душам переговорить, а ты сенатора пригласил; ну, бог с тобой, прощевай.
На следующем докладе спрашивает меня царь:
— Что́, у вас Григорий Ефимович был?
— Был.
— Какое произвел на вас впечатление?
— Варнак (сибирское слово, означающее каторжник).
— У вас свои знакомые, и у меня свои. Продолжайте доклад.
Этот доклад был последним. Через неделю я (Коковцев) получил отставку».
Казалось бы, дальше этого идти трудно, но оказалось возможно. После революции была опубликована переписка между царицей, бывшей в Царском Селе, и царем в Ставке; тогда же был опубликован и дневник французского посла Палеолога. Эти две книги надо читать параллельно, с разностью примерно в 4–5 дней между временем письма и дневника. Видно, что письма царицы к царю перлюстрировались, и их содержание становилось известным. Например, царица пишет: «Генерал-губернатор такой-то (следует фамилия), по словам нашего друга, не на месте, следует его сменить». У Палеолога дней через пять записано: «По городским слухам, положение губернатора такого-то пошатнулось и говорят о предстоящей его смене».
Еще через несколько дней: «Слухи оправдались, такой-то сменен и вместо него назначен X».
Но это еще не столь важно, но вот дальше чего идти было некуда.
Царица пишет: «Наш друг советует послать 9-ю армию на Ригу, не слушай Алексеева (начальник штаба верховного главнокомандующего при Николае II), ведь ты главнокомандующий…», — и в угоду словам «нашего друга» 9-я армия посылается на Ригу и терпит жестокое поражение.
Недаром была общая радость в Петербурге, когда стало известно, что Гришка убит Пуришкевичем и великим князем Дмитрием Павловичем. Конечно, и армия понимала, кто ею командует. Февральская революция была подготовлена.
Когда Керенский был назначен «главковерхом», то, узнав об этом, Гинденбург в первый раз в жизни рассмеялся. Октябрьская революция стала необходимой и неминуемой.
С началом мировой войны я никакого нового назначения не получил и оставался в чине флота генерал-лейтенанта, профессором Морской академии и состоял в распоряжении морского министра. По частной службе я был членом правления Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ) и консультантом Металлического завода.
Бо́льшая часть пароходов РОПиТа была взята в распоряжение Морского ведомства по закону о военно-судовой повинности; некоторые из судов, находившиеся в заграничных водах, по обычной угодливости нашей дипломатии, были переданы французам, хотя французский коммерческий флот был гораздо многочисленнее нашего и не было никаких причин передавать им наши пароходы вместо того, чтобы получить от них.
Все немецкие пароходы, находившиеся в русских портах, были реквизированы.
Пароход общества «Диана» находился в это время в Александрии и должен был идти с грузом 6000 тонн хлопка во Владивосток. По распоряжению нашего агента он был задержан в Александрии, чтобы погрузить какие-то 50 тонн табака и египетских папирос.
Хлопок же для нас был то же, что бездымный порох, который у нас изготовлялся из хлопка.
Была суббота, возвращаясь по Невскому из заседания правления Общества РОПиТ, встречаю генерал-майора В. А. Штейгера, ведавшего в Главном морском штабе делами по военно-судовой повинности.
— Алексей Николаевич, не можете ли вы мне сообщить, где находится ваш пароход «Диана»?
— Завтра воскресенье, в понедельник праздник, дам вам знать во вторник утром.
— Очень хорошо.
Вскочил я на извозчика и тотчас же вернулся в правление. Делопроизводитель Таргони был еще на месте.
— Зашифруйте военным шифром. «Срочная. Александрия. Капитану парохода «Диана». С получением сего предписываю вам прекратить погрузку, окончить сношения с берегом и идти по назначению. Генерал-лейтенант Крылов».
Примерно через 30 минут получаю ответ: «Приказания исполнены, через 3 часа выхожу море».
Тотчас же поехал к председателю правления РОПиТа А. Е. Молчанову:
— Анатолий Евграфович, я, может быть, и превысил свои полномочия, но дорога всякая минута, надо спасти «Диану» вместе с грузом от передачи французам, которым, по сути дела, она и не нужна; вот что я сделал, — и рассказал ему приведенное выше.
— Не знаю, как и благодарить вас, едва ли можно было проявить лучшую распорядительность.
Во вторник сообщаю Штенгеру:
— «Диана» прошла Суэцкий канал, идет во Владивосток с грузом хлопка, завтра пройдет Перим.
Таким образом «Диана» проработала на «свободной воде» Тихого океана 8 месяцев, заработала при высоких фрахтах чистого дохода 45 000 фунтов стерлингов и затем была взята нашим Морским ведомством по военно-судовой повинности во Владивостоке, где она была нам несравненно полезнее, нежели французам в Марселе. Ближайшее общее собрание акционеров назначило правлению тантьему по 10 000 руб.
Наступил 1915 г., приближалось в июле общее собрание акционеров Общества РОПиТ. По уставу Общества все акции номинальной цены 500 руб. были именные. Право голоса распределялось примерно так: 15 акций давали один голос, 50 — два голоса, 100 — три, 200 — четыре и т. д. У большей части акционеров акции были заложены в банках с передаточными надписями, и вот правление заметило, что один из банков расписал акции на своих артельщиков, мелких служащих, по 15 акций на каждого, и таким образом получил бы на общем собрании гораздо больше голосов, чем то число, на которое он имел право, не прибегая к этой полумошеннической, но законной уловке.
Имея абсолютное большинство голосов, банк провел бы нужные ему решения и завладел бы Обществом РОПиТ и из предприятия, руководствовавшегося государственными интересами, превратил бы его в предмет спекуляции по купле и продаже акций, ибо при складочном капитале в 10 миллионов рублей фактическая стоимость имущества составляла около 100 миллионов. Правление РОПиТа состояло из трех членов от акционеров и трех членов от правительства, в числе этих последних и член от Морского министерства, по давнишнему обычаю, адмирал, флаг-капитан царя.
В описываемое время это был полный адмирал, генерал-адъютант К. Д. Нилов, он-то и выручил Общество. Правление объяснило ему, что затевает банк. Нилов доложил об этом царю. Царь вызвал министра финансов Барка и приказал ему сказать «цыц» председателю правления банка П[утилову].
Это «цыц» было столь внушительно, что через несколько дней П[утилов] явился к Молчанову и просил все акции переписать на имя Молчанова. РОПиТ был спасен. 1914/15 год прошел благополучно.
Незадолго до общего собрания 1916 г. в правлении был получен годовой отчет Одесской главной конторы по операциям за 1915 г. и первую половину 1916 г. Чистая прибыль была показана в 6 400 000 руб., что составляло 64% на номинальный складочный капитал.
Оказалось, что по закону о прогрессивном промысловом налоге, о сверхприбылях, о добавочном налоге по случаю военного времени и пр. не только ничего нельзя было бы отчислить в дивиденд, но пришлось бы еще доплатить. Акции по цене сразу упали бы, банки потребовали бы выкупа заложенных у них акций (произвели бы экзекуцию), и стомиллионное имущество РОПиТа перешло бы, можно сказать, за гроши в собственность банков, и никакое «цыц» тут бы не помогло.
Председатель правления А. Е. Молчанов пригласил к себе на дом И. М. Лысковского и меня как членов правления от акционеров.
И. М. Лысковскому было под 70; в течение последних 25 лет он был директором-распорядителем общества «Самолет», поступив на работу 12-летним мальчиком для побегушек и прослужив около 60 лет во всех должностях. Практическая опытность его в коммерческом и транспортном деле была необыкновенная.
— Не опасайтесь, уладим.
И действительно, уладил согласно всем 17 томам Свода законов. Уже на следующий день у него был готов следующий расчет:
В 1859 г. не было произведено отчисление 200 000 руб. в капитал погашения, с тех пор со сложными процентами эта сумма возросла до 1 900 000 руб.
По делу о подмочке сахара к Обществу уже более трех лет предъявлен иск в 2 200 000 руб. В обеспечение этого иска надлежит внести в депозит суда 2 200 000 руб., ибо в первой инстанции мы дело проиграли.
Почтовое ведомство предъявило к Обществу иск в 550 000 р. по эксплуатации восточной почты; дело это находится в суде, надо внести в депозит суда 550 000 рублей в обеспечение иска.
По разным претензиям частных лиц и коммерческих предприятий имеется к нам исков на сумму до 300 000 руб., надо эту сумму внести в депозит суда.
— Вычтите эти суммы из 6 400 000 — остается 1 450 000 рублей, — вот сверхприбыли и нет. Уплатим разных налогов около 500 000, остаток в 950 000 пойдет в дивиденд.
— Бухгалтерски это все правильно. Комар носа не подточит. Не беспокойтесь, Л. (член правления от Министерства финансов) уж на что дока, а согласится. Конечно, в депозите суда деньги не приносят того дохода, как в обороте, а все же лучше, чем их целиком в казну отдать.
— Есть и еще способ: сговориться с Синебрюховым, пусть он нам за что-нибудь иск предъявит, мы ему встречный, судебные пошлины пустяковые, а пока дело по всем инстанциям до Сената дойдет — смотришь, лет пять и прошло — помириться поспеем.
Есть пословица: век живи — век учись; тут я постиг, что́ такое настоящая бухгалтерия, а не та, которой Руа учил, и почему главные бухгалтера банков получали в год жалованье от 200 000 до 250 000 руб.; надо было знать не только четыре правила арифметики, но и все 17 томов Свода законов Российской империи с сотней томов разъяснений, дополнений и кассационных решений Сената и уметь все это обходить, не спотыкаясь.
Задолжало Русскому обществу пароходства и торговли Морское ведомство 5 000 000 руб. по военно-судовой повинности, и никак от Одесской портовой конторы не получить расчета: нашла, что в одном из счетов пропущено 147 рублей, да к тому же не в убыток казне, а в убыток РОПиТу. Заявляем: РОПиТ отказывается от этих денег, — нельзя, счет зарегистрирован и во все книги записан; исправить — на это надо всю трехпудового веса книгу красными чернилами перечиркать. Спрашивает меня Анатолий Евграфович, как бы уладить это дело, ведь на 5 миллионов одних коммерческих процентов больше 30 000 руб. в месяц идет, дело уже три месяца тянется, ведь это убыток почти в 100 000 рублей.
— Помню я, когда любой корабль приходил из-за границы, то для проверки отчетности приезжал на корабль Ф. А. Д.; в кают-компании в тот день специальный завтрак приготовляли, в катер ему бочоночек ведер в пять самой лучшей мадеры клали, так он умел всю отчетность между завтраком и обедом проверить и утвердить и с таможней все оформить. Он и сейчас на службе — тайный советник. Пригласите его в наилучший ресторан по делу переговорить, и чтобы подана была к столу такая мадера, лучше которой во всем городе нет. Изложите ему дело и попросите съездить в Одессу и помочь нашей Главной конторе разобраться в этом деле с портовой конторой. Конечно, расходы по поездке, пребыванию в Одессе и прочее — за счет РОПиТа, и о гонораре заикнитесь и спросите, довольно ли 10 000. Все это осторожно, деликатно, что очень сложная и большая работа, а то обидится и дело пропадет.
Ф. А. Д. поехал в Одессу, проработал там около месяца, привел все в ясность, какими-то старыми приказами подтвердил, и через месяц все 5 000 000 были перечислены РОПиТу.
После его возвращения от всего правления и Совета ему великолепный банкет устроили.
Почтенный и деловой старик был, и дело умел делать — и себя не забывал.
С началом войны 1914 г. РОПиТ отправил экспедицию в Египет, чтобы собрать образцы товаров, которые туда ввозятся из Германии и из других стран.
В числе агентов РОПиТа были отец и сын Мандражи, отец — в Москве, сын — где-то на юге. Вызвали их в Петербург, объяснили что́ надо, — оба были греческие подданные.
— Вам надо иметь визы.
— Нет, мы постараемся иметь турецкие паспорта.
Часа через два приходят:
— Мы уже турки.
Поехали они в Египет. Привезли три громадных ящика образцов и рассказали, что вся торговля в руках немцев, благодаря долгосрочному кредиту, оказываемому даже мелочникам, умению консулов, вниманию германских фирм к привычкам и требованиям потребителей. Они привели множество примеров, но наши купцы не пожелали заводить новых дел: мы через Нижегородскую ярмарку уже издавна с Персией торгуем — с нас довольно, где нам еще дела заводить, да и консулы у нас не такие, чтобы они стали, как немцы, по лавочкам ходить.
Так из этого ничего и не вышло. Турция вскоре объявила нам войну, проливы были закрыты, а после революции была введена государственная монополия внешней торговли.
Правление РОПиТа как-то обратило внимание, что апельсины не только валенсийские, но и мессинские и даже яффские ввозились к нам через балтийские порты, предварительно пройдя через Гамбург. Было решено отправить в Испанию заведующего коммерческой частью Язева исследовать этот вопрос.
Язев, побывав в Испании, донес, что причина такова: когда апельсин еще в завязи, приезжает к плантатору германский агент, осматривает завязь; оценивает, каков может быть урожай, и уплачивает аванс около одной четверти стоимости предполагаемого урожая. Затем, когда деревья в цвету, он опять является, уплачивает вторую четверть; после того как апельсин будет примерно в половину своего роста, — третью четверть; наконец, когда созреет, то агент является с ящиками, упаковщиками, бумажками, в которые апельсины завертывают, производит с плантатором окончательный расчет и увозит весь урожай на ближайшую станцию железной дороги и отсюда в отправной порт. Далее апельсины идут на пароходе в Гамбург, где они выгружаются в Freihafen, т. е. в свободном порту. Здесь их пересортировывают, отбирают порченые, которые идут на заводы лимонной кислоты, и оплачивают ничтожную пошлину.
Пересортированные апельсины обезличиваются, на них устраивается аукцион, и только то, что пойдет в Германию, оплачивается пошлиной; все же, что переотправляется за границу, грузится на пароходы в свободном порту.
Ничего подобного в Одессе нет, а в этих удобствах вся сущность дела, поэтому приходится оставить всякие мечтания о ввозе через Одессу апельсинов.
Это было 28 лет назад. После революции у нас разведены свои апельсиновые рощи, и ввоз их из-за границы прекратился.
Перед пасхой 1915 г. турецкий крейсер «Меджидие» намеревался бомбардировать Одессу; попал на нашу мину заграждения, взорвался и, видя, что все равно затонет, приказал сопровождающему его миноносцу выпустить в него торпеду, чтобы повреждение было побольше и подъем был труднее. Затонул он так, что над верхней палубой было около двух футов воды. Морское министерство поручило подъем РОПиТу. Адмиралтейством РОПиТа управлял тогда отличный корабельный инженер Пескорский. Надстроил он деревом у «Меджидие» борт, заделал пробоины деревянными пластырями, откачал из неповрежденных отсеков воду — крейсер всплыл, — прибуксировал его в Одессу и ввел в док.
Морское министерство требовало, чтобы крейсер был отремонтирован как можно скорее, в три недели, и чтобы на него была поставлена новая артиллерия в 130 мм, что требовало устройства соответствующих подкреплений. Вмешались, с одной стороны, Одесское портовое управление, с другой — Морской технический комитет, председателем которого был тогда вице-адмирал Угрюмов. И порт и Морской технический комитет потребовали, чтобы был составлен полный проект исправления повреждений и подкреплений под орудия, чтобы материал удовлетворял требованиям наших приемных испытаний и пр. Пескорский прислал отчаянную телеграмму, что за три недели не только отремонтировать корабль, но и составить требуемые чертежи и провести их утверждение не поспеть.
Пошли мы с Анатолием Евграфовичем в Морской технический комитет к Угрюмову, чтобы убедить, что не надо никаких чертежей, будут шаблоны снимать с места, а материал применять тот, который есть в наличии. Угрюмов и слышать об этом не захотел.
— Анатолий Евграфович, с Угрюмовым не сговоришь, пойдемте к морскому министру.
Иван Константинович нас немедленно принял. Доложил я, в чем дело, и говорю:
— Ваше превосходительство, как вы думаете, сумею я отремонтировать крейсер в 4500 тонн? Анатолий Евграфович предоставит мне полномочия во всем, что касается РОПиТа, а от вас я попрошу полномочий относительно учреждений Морского ведомства, чтобы ни портовая контора, ни Морской технический комитет, ни Главное управление кораблестроения и снабжения в ремонт «Меджидие» не вмешивались, мне бы ни одной бумаги не писали и ответа не требовали, тогда все через три недели будет готово, и крейсер будет представлен к испытанию.
— Уполномачиваю вас; через три недели сам приеду и посмотрю.
Я поехал в Одессу, обсудил с Пескорским, что́ и как делать, намечая мелом на переборках эскизы, без составления каких-либо чертежей. Тотчас снимали шаблоны, выбирали на складе соответствующий материал. Работали день и ночь, и к назначенному сроку все было готово. Приехал Григорович, осмотрел, остался вполне доволен. Видимо, приказ о том, чтобы мне не мешать, им был отдан достаточно строгий; я ниоткуда ни одной бумажки не получил, и ни одно начальствующее лицо ближе двух кабельтовых (400 м) к «Меджидие» не подходило.
В 1914 г. приема в Морскую академию не было и лекций не читалось, я был свободен и решил употребить свободное время на перевод и издание «Начал» Ньютона на русском языке, снабдив этот перевод комментарием, изложенным так, чтобы он был понятен слушателям Морской академии.
Я работал аккуратно ежедневно по три часа утром и по три часа вечером. Сперва я переводил текст почти буквально и к каждому выводу тотчас писал комментарий; затем, после того как заканчивался отдел, я выправлял перевод так, чтобы смысл сохранял точное соответствие латинскому подлиннику, и вместе с тем мною соблюдались чистота и правильность русского языка; после этого я переписывал все начисто, вставлял в свое место комментарий и подготовлял к набору. К концу 1915 г. был отпечатан 1-й том, содержащий книги I и II «Начал». К концу 1916 г. весь перевод был окончен и отпечатан, составив выпуски 3-й и 4-й «Известий Морской академии». Некоторые авторы полагают, что Ньютон пользовался исчислением бесконечно малых или, как он их называл, «флюксий» и «флюент» в гораздо большей мере, нежели он это показал в «Началах». Изучение Ньютона и перевод его «Начал» показали мне, что Ньютон рассуждал, получал и доказывал свои выводы именно так, как это в его «Началах» сказано, и что это, по словам Лагранжа, «величайшее произведение человеческого ума» не подвергалось никакой обработке. Во времена Ньютона алгебра и анализ далеко не были тем математическим орудием, как теперь, — этим орудием была геометрия, которой после Ньютона, почти с равной ему силой, владели Маклорен, Шаль и Штейнер.
С началом войны Путиловские заводы получили громадные казенные заказы на шрапнели, полевые орудия и прочие предметы обороны.
Начиная с 1915 г. происходили большие задержки в сроках поставок, на что обратили внимание Государственная дума и Государственный совет. Насколько помню, с весны 1915 г. в состав правления Путиловских заводов были включены инспектора от правительства: артиллерии-полковник кн. Андрей Григорьевич Гагарин, бывший первым директором Политехнического института; профессор Инженерной академии генерал-майор Г. Г. Кривошеин и флота генерал-лейтенант профессор Морской академии Н. Н. Оглоблинский.
Гагарин был специалист по испытанию механических качеств материалов и изобретатель известного пресса его системы. Он состоял при петербургском арсенале и был знающий техник по точной обработке металлов.
Кривошеин был выдающийся инженер-мостовик; по его проектам были построены в Петербурге Охтинский и затем Дворцовый мосты через Неву.
Оглоблинский был специалист по девиации компасов и после И. П. де Колонга читал этот предмет в Морской академии и заведывал компасным делом во флоте.
С осени 1915 г., по соглашению военного министра А. А. Поливанова с морским министром И. К. Григоровичем, я был включен в состав правительственного правления Путиловских заводов.
С управлением заводами, если не считать небольшого Одесского адмиралтейства РОПиТа, я никогда никакого дела не имел, но все-таки имел трехлетний опыт в управлении акционерным предприятием, тогда как мои сотоварищи ни того, ни другого опыта не имели.
Н. Н. Оглоблинский, чувствуя, что дело для него новое, подходил к нему со свойственной ему тщательностью и обстоятельностью, в практическом деле иногда излишнею. А. Г. Гагарин проявлял часто мелочность, вдаваясь в такие детали производства, которые были делом помощника цехового мастера или младшего инженера, а не правления, на рассмотрение которого он их вносил.
Г. Г. Кривошеин обладал сварливым характером и излишнею подозрительностью, нарушавшими необходимую спокойную деловитость при управлении таким громадным предприятием, как Путиловский завод, на котором в то время было до 25 000 рабочих.
К Путиловскому заводу принадлежала и верфь, устроенная фирмой «Блом и Фосс», вошедшей еще года за два до войны в соглашение с Путиловским заводом.
На этой верфи шла постройка двух крейсеров водоизмещением около 7500 тонн и нескольких (кажется, шести) эсминцев типа «Новик», а также было установлено производство ручных гранат, выгодное для завода, но отвлекавшее большое число рабочих от судостроительных работ, шедших с большим опозданием по сравнению с Ижорской верфью Металлического завода.
Ввиду непрекращающегося опоздания по сдаче всех заказов, по настоянию Государственной думы и Государственного совета было решено наложить секвестр, т. е. взять заводы в правительственное управление, причем я был назначен председателем правления, состав которого был пополнен представителем Главного артиллерийского управления генерал-майором Султан-Шахом и представителем Государственного контроля.
Общего положения об управлении секвестрованными предприятиями не было, от Комитета обороны Государственного совета было лишь сообщено, что дело должно быть ведено на «коммерческих началах» и по миновании секвестра вновь возвращено правлению, которое будет избрано общим собранием акционеров, бывшее же правление от ведения дела отстраняется; все служащие остаются на своих местах. Начальником завода назначается профессор Артиллерийской академии Н. Ф. Дроздов.
Для ведения финансовой части учреждалась особая междуведомственная комиссия под председательством товарища министра финансов сенатора Николаенко.
Предыдущее правление, заранее ожидавшее секвестра, распорядилось так, что текущий счет завода имелся только в Северном банке, где председателем правления был тот же А. И. Путилов, как и правления Путиловских заводов (он был близкий родственник основателя завода Путилова, давно умершего).
Само собою разумеется, что при передаче кассы правлений в ней в полном соответствии с бухгалтерией было 1 р. 15 к., а на текущем счету в банке было 135 руб. или что-то в этом роде.
Я тогда опыта, преподанного в 1916 г. Иваном Михайловичем Лысковским, еще не имел, знал только приписанное Щедриным некоему отцу-дьякону выражение: «баланец подвели, фитанец выдали, в лоро и ностро записали, а денежки-то тю-тю».
Приняли мы дело в среду, всего средств 136 р. 15 к., а в субботу одной заработной платы предстояло уплатить около 2 500 000 рублей, да по счетам других заводов за разные материалы и прочее около 4 000 000.
Телефонирую Николаенко, чтобы перевел в Госбанк 10 000 000 руб.
Отвечает:
— Без постановления междуведомственной комиссии нельзя, созывайте на завтра заседание.
Созвал в 9 ч вечера. Доложил я положение, и пошли, как обыкновенно, пустые разговоры.
Часы пробили 12 часов ночи, я попросил слова:
— Вот и пятница наступила, и я могу сказать, что завтра мне надо раздать заработную плату 25 000 рабочих. Если ее не раздать, они могут начать завод громить и будут правы, не голодать же им, пока тут все «междуведомственные» формальности будут исполнены. Двадцать пять тысяч — это две дивизии: или присылайте две дивизии войска, или вносите на текущий счет в Государственный банк деньги, чтобы я мог с рабочими расплатиться и срочные векселя без протеста погасить. Мне надо дело делать, а не разговоры разговаривать. В субботу в 9 ч утра я пришлю кассиров за деньгами. Если денег не будет, за последствия я не отвечаю.
В пятницу в 12 часов дня Государственный банк уведомил, что правлению открыт текущий счет на 10 000 000 руб.
Заводское дело — дело живое, и в мертвящий формализм оно трудно укладывается, представитель же Государственного контроля для каждого распоряжения требовал мотивировку, чуть что не целый философский трактат.
Одно неотложно спешное дело я решил, не собирая правления, а просто переговорив с Дроздовым. На ближайшем заседании я доложил правлению о сделанном распоряжении. Представитель контроля заявил, что он протестует и что надо это распоряжение мотивировать. Мне под конец эта формалистика и чтение им своих мотивировок, отнимавшее время, надоели, я не сдержался и сказал:
— Довольно нас отчитывать вашими мотивировками; вносите их в правление, не читая; вот в конце коридора кабинет уединения, я прикажу их вешать там на гвоздик, там их будут читать.
Само собою разумеется, обида, жалоба государственному контролеру; тот — письмо морскому министру, вызов к товарищу морского министра для объяснений и пр. Но вскоре я был избран в действительные члены Академии наук, которая была «вне министерств», и подал рапорт об отчислении меня от председательствования в правлении и об обращении меня к моим прямым обязанностям как члена Академии наук.
Назначили меня в правление Путиловского завода простым уведомлением Главного штаба (сухопутного), а об увольнении я получил бумагу за подписью военного министра, что государь-император «высочайше соизволил» на мое отчисление от обязанностей председателя правления Путиловских заводов для занятий в Академии наук и повелел выразить мне благодарность за понесенные труды. Это и было сообщено государственному контролеру.
Председателем правления Путиловского завода был назначен Н. Ф. Дроздов, а на его место начальником завода — ведущий свой род от крестоносцев, артиллерии генерал-майор с громкой фамилией, по-русски странно звучащей: Бордель фон Борделиус.
Впрочем, в Кронштадте долгое время заведовал комиссариатской частью всеми уважаемый тайный советник Бардаков. Его сын поступил в Морской корпус. Как-то, обходя стоявшую во фронте роту, Арсеньев спрашивает:
— Ваша фамилия?
— Бардаков, ваше превосходительство.
— Какая гнусная фамилия! — внести его в списки под фамилией Бурдюков.
Перемена фамилии по закону производилась не иначе, как указом Сената по Департаменту герольдии «с высочайшего соизволения, испрашиваемого через комиссию прошений». Арсеньев, присвоив себе царские права, эту процедуру упростил.
Приближалась пасха 1916 г. Входит в мой кабинет Ш[лезингер].
— Я хочу испросить ваших указаний насчет праздника.
— Кому?
— Писцам и младшим чиновникам Главного артиллерийского управления.
— Сколько?
— 8000 р. Раньше всегда так делалось, мы должны вести дело по-коммерчески и добрые отношения сохранять. Есть французская пословица «Petits cadeaux entretiennent l'amitié» (Маленькие подарки поддерживают дружбу). Смотришь, он по дружбе и сообщит ценные сведения, например о ценах на какую-либо поставку, заявленную при переговорах другими заводами, нашими конкурентами.
— Действуйте по примеру прежних лет.
Есть еще и другая система, которой придерживался М. И. Кази, когда был директором Балтийского завода. Всякому писцу, доставшему копию официальной бумаги, в которой встречались слова «Балтийский завод», уплачивалось, независимо от содержания бумаги, пять рублей. Об этом при мне Михаил Ильич рассказал моему отцу, выразившему удивление, каким образом Михаил Ильич получил копию важнейшей бумаги и сколько это стоило.
— Пять рублей, — сказал Кази и рассказал свою систему. — За год приносят около тысячи копий, из них 995 и медного гроша не стоят, а вот за эту я бы и 10 000 руб. не пожалел.
Подумайте о системе М. И. Кази.
Спор с юрисконсультом
В 1916 году было назначено Совещание по выработке правил об управлении секвестрованными предприятиями. Я перед тем полтора года был председателем правительственного правления секвестрованного Путиловского завода. Поэтому морской министр И. К. Григорович назначил меня и юрисконсульта Морского министерства Квашнина-Самарина в это междуведомственное совещание, бывшее под председательством тайного советника Сибилева.
Во всех случаях я был диаметрально противоположного мнения с тайным советником Квашниным-Самариным, который ссылался на кодекс Юстиниана (610 г.), на Гуго Гроция, на испанское законодательство и т. п. Я же ссылался на практику управления Путиловским заводом и на Устав торговый. Заседаний было больше десяти.
Наконец, было назначено последнее заседание. Квашнин-Самарин к этому заседанию подготовил длинную записку, с которой меня предварительно не ознакомил, да не ознакомил ни товарища морского министра, ни морского министра и прочел ее как будто это было мнение Морского министерства. В этой записке он по-прежнему ссылался на кодекс Юстиниана, Гуго Гроция и пр. Я попросил тогда слово и сказал:
— Прочтенная записка отнюдь не представляет мнения Морского министерства, а есть измышления тайного советника Квашнина-Самарина. Я могу по поводу этой записки привести лишь известный горбуновский анекдот: «В Кунавине [предместье Нижнего Новгорода] в каждом доме было по два дома терпимости. Один в нижнем этаже, другой — в верхнем. Как-то одна из обитательниц лежала на кушетке у открытого окна в самой неприличной позе, в костюме прародительницы Евы. Шедший мимо маляр взял да и мазнул кистью, где следовало или не следовало. Гвалт, крик, городовой. Затем дело разбирается у мирового. Мировой затрудняется — под какую статью подвести. Письмоводитель шепчет ему: «Подведите под статью о загрязнении мест общественного удовольствия».
Если так законы толковать, то и секвестр Путиловских заводов можно подвести под кодекс Юстиниана.
Квашнин-Самарин побежал к товарищу морского министра на меня жаловаться. На другой день получаю записочку. Товарищ министра приглашает меня пожаловать в 11 ч утра в его кабинет, форма одежды — сюртук при кортике. Являюсь. Мне через весь большой кабинет адмирал Муравьев кричит:
— Вы опять наскандалили? Какой вы там анекдот рассказывали?
Я повторил то, что рассказал, а затем добавил:
— Квашнин-Самарин три дня тому назад проиграл дело в три миллиона. А через несколько дней будет дело о семи миллионах, — он это дело тоже проиграет. Так и доложите министру.
На следующий же день Квашнин-Самарин был назначен в Сенат. На его место назначили Книппера, который семимиллионное дело и выиграл.
Таким образом вовремя рассказанный горбуновский анекдот сохранил Морскому министерству семь миллионов рублей, т. е. целый крейсер в 6000 тонн.