20 марта, 18:00

Темноволосый, крепко сложенный мужчина в дорогом итальянском костюме сидел за столиком ресторана в центре Москвы. Он любил это место и двадцать, и тридцать лет назад. Сейчас оно нравилось ему еще больше, чем прежде. Официант уже принял заказ; в ожидании ужина мужчина чуть расслабился, о чем невозможно было догадаться, глядя на его волевое лицо и упрямый подбородок: то, что происходило у него внутри, никогда не отражалось на лице. Он чуть прикрыл веки и вновь начал вспоминать. Он часто предавался воспоминаниям, когда ожидал праздника «вкуса и запаха». К остальной штатской жизни он привык, но кулинарные ее изыски не давали ему покоя.

Когда это произошло с ним? Совсем недавно, в октябре прошлого года. «Приговоренный к пожизненному заключению вышел на свободу…»

Темнота, когда он лежал, не покидала его. Да он и сам ложился, чувствуя, что она вот-вот накинется, поэтому плевать на нее хотел. Ему не было скучно подолгу лежать в темноте и одиночестве: он мысленно репил задачи, которые формулировал для себя, и не всегда с уверенностью мог сказать открыты глаза или закрыты. Время суток — день-ночь — значения для него не имело, хотя легко определялось по шуму за окном.

Ко всему можно привыкнуть. И он давным-давно привык.

После укола зрение вернется. Глаза, как у слепого котенка, раскроются, он переберется на кухню и сможет поговорить с сестрой, пока та готовит ему поесть. Потом он побреется и, как только вновь останется один на несколько часов, засядет возле окна.

Окно оставалось единственным визуальным тренажером, сил спуститься по лестнице не хватило бы даже на одну-единственную попытку. Реален был лишь один вариант — вниз головой с балкона. Но этого никогда не произойдет. Он не позволит себе даже секундной слабости. Сейчас, как никогда прежде, он силен духом, а мышечная слабость, при желании и умении, быстро устраняется. Но пока, даже в те часы, когда возвращался в трехмерный мир квартиры, он был не в состоянии выполнить пары элементарных гимнастических упражнений.

Тело вторично, главное — мозг, который, как это ни странно, работал с каждым днем все лучше. И зрение стало настолько острым, что он, будто сидящий у окна снайпер, изучил со своего двенадцатого этажа все потенциальные «цели» в радиусе до двух километров. Дом стоял на холме, так что город расстилался перед ним как на ладони. Он знал каждого человека на каждой улице и в каждом окне; с первого выстрела мог бы положить любого. Он видел, как люди спят, едят, одеваются. Он видел, как играют дети, как старики забивают «козла», как прикуривает в кустах дилетант, абсолютно неграмотно заложивший бомбу, из-за чего «цель» осталась вне зоны поражения, а погибли посторонние люди. Он видел этих людей раньше, но жалости к ним не испытывал, ведь и сам использовал их, как живые мишени.

За последний год он научился отлично видеть «цель» даже в сумерках. Это новое качество было просто бесценным, и он подолгу оттачивал его, изучая сквозь тонкие шторы татуировки на телах любовников и формы сосков у любовниц. Он не подглядывал за процессом ввода-вывода, поскольку секс, в столь ужасающем состоянии собственной плоти, его не интересовал. Когда-то он старался не пропустить мимо ни одной юбки. Ничего, он еще свое возьмет. В этом нет сомнений. Будет еще и на его улице праздник.

Когда стемнеет окончательно, он переберется к телевизору. Если не смотреть телевизор, слепота придет лишь на рассвете, если смотреть — часа через два-три. Он выбирал для себя последнее, чтобы быть в курсе всех событий. Можно слушать радио, но он старался запоминать не только голоса, но и лица. Раньше и он являлся частью жизни по ту сторону экрана, был способен влиять на «что-там-у-них-происходит». Теперь, на взгляд со стороны, он — старик, еле передвигающийся по квартире.

Он даже придумал название для своего недуга, исходя из слов «больной», «глухой» и «слепой». Он не считал себя слепым, поэтому дал себе кличку «Темной». В своих ночных приключениях он именно так и обращался к себе: «Майор Темной, вам поручено захватить президентский дворец в Тайбодже! И принести из подвалов все сокровища!» Игра помогала скоротать время и преодолеть стресс.

Сколько лет он уже в заточении? Двенадцать? На что оставалось бы надеяться любому другому на его месте? Скорее всего, только на чудо. Что заставляло бы тянуть лямку какого-нибудь нытика? Только ожидание ежедневного укола, аналогичного побудочной дозе водки, которую опрокидывает в себя дрожащей рукой давно опустившийся человек. Нет, его ежедневное возвращение в мир света не являлось этим ублюдочным глотком Никаких соломинок — он не утопающий! Он имеет цель, хочет понять, что с ним произошло, кто поставил этот скотский опыт, превративший его в инвалида. Он догадывался, чья это работа. Но чего стоит сейчас его догадка?!

Он надеялся, нет — рассчитывал на чудо, которое поставит его на ноги. Чудеса справедливости, как он считал, случаются всегда. И когда он вернет себя прежнего — вытрясет правду. Это он умеет. На этом свете он ничего другого не умеет лучше, чем вытрясать правду. Из кого угодно. Не было еще человека, который бы не ответил на его вопрос. «Майор Темной, выясните у пленного, где они спрятали то, что мы ищем!» — «Я уже выяснил, товарищ генерал! Я уже сбегал туда, пролез сквозь игольное ушко и все принес. Можете пересчитать!» «Тогда проследуйте для получения очередного укола!»

Укола заставляло ждать ежесекундно зудящее внутри чувство мести. И он ждал, когда придет сестра и сделает укол. Спасибо ей за то, что не бросила, что ходит каждый день и делает уколы, покупает лекарство, шприцы. Деньги у нее есть. Вернее, это бывшие его деньги, которые он получил за два десятка вылазок в страны Азии, всякие Тутбоджи, Тамбоджи и Хренбоджи. Ему всегда хорошо платили. И за работу, и за то, что молчал о работе, когда остальные начинали рассказывать. Его дважды ловили и пытали. Пытали по-настоящему. Первый раз свои, чтобы проверить, начто способен. Второй раз — хренбоджийцы. И оба раза он убегал, круша вокруг себя всех и вся.

Теперь, которое длится долгие годы, деньги ему нужны не были, и он отдал их сестре. Пусть сама распоряжается…

Ключи приятно «зазвонили», будто колокола, и дверь открылась. Сестра повесила пальто, включила в комнате, где стояла кровать, бактерицидную лампу, прошла в ванную и тщательно вымыла руки. Затем достала из шкафчика на кухне одноразовые шприцы, вернулась в комнату и, забыв выключить лампу, села прямо на кровать. В этом было нечто необычное, ведь Лиза, свято веря в стерильность, нормы которой соблюдала смешным для него — образом, первым делом садилась на стул возле кровати и делала укол. Он уже подготовился: закатал рукав и подложил под локоть кулак. Сестра продолжала сидеть тихо, как мышка. Они выработали за долгие годы некое негласное правило — не начинать разговор до укола; сегодня он не выдержал непонятного тягостного молчания и спросил:

— В чем дело? В аптеке кончился пуларин? Или у нас деньги?

— Деньги есть. И лекарство в аптеках не кончилось. Но я сегодня принесла другой препарат. Совершенно новый. Одна знакомая из смежной лаборатории привезла из Германии. Ездила в командировку и закупила как бы для работы, а на самом деле — для своей матери. Но лечащий врач запретил. Сказал, что препарат, судя по аннотации, слишком сильный и он не возьмет на себя ответственность…

— Для старухи, но не для меня! — перебил он сестру. — Давай-ка испробуем на мне! — Что-то екнуло в груди — он был готов ставить на себе любые опыты.

— Я тоже об этом подумала. И даже принесла ампулу. Но что, если…

— Никаких если! Давай попробуем! Думаешь, мне не надоело валяться здесь день и ночь?

— К тому же препарат — не совсем лекарство, а скорее реактив для биохимических анализов, — продолжала сестра, проигнорировав его вопрос.

— Очень ты умные слова говоришь. Мне наплевать, для кого предназначен этот ваш химикат — для змей, кенгуру, устриц или микробов. Мне вон туда ужас как хочется! — Он выразительно указал на окно, а затем не менее выразительно похлопал ладонью по сгибу левой руки, куда следовало сделать укол.

— Ладно, — вздохнула сестра. — Но давай для первого раза хотя бы не всю ампулу. Точную дозу мы не знаем. Да и не вводили его прежде. Мало ли какие аллергические…

— Я не грудной ребенок, и у меня не возникло аллергии даже во Вьетнаме на о-вэ.

— Ты мне зубы не заговаривай своим Вьетнамом. Небось болтался по борделям, вот и подцепил какую-то гадость…

Она часто повторяла это обвинение, но он никак не реагировал, лишь улыбался в ответ. Сегодня наконец-то спросил:

— А почему ты так решила?

— Ты из того типа мужчин, по которым женщины просто сохнут, — призналась она. — И не говори, будто сам об этом не знал!

— Не знал, да еще и забыл, — шутливо ответил он, вспоминая уютные вьетнамские бордели…

…Спорить и оправдываться было бесполезно, ведь в таком плачевном состоянии сам себе он укола в вену сделать не мог. Дозировку, если, тьфу-тьфу-тьфу, препарат стоящий, действительно придется подбирать экспериментальным путем.

— Ампула на сколько? — спросил он, поскольку про ампулы и таблетки знал достаточно много. Чего только не приходилось себе колоть в бедро прямо через одежду, чтобы не чувствовать боль или усталость, когда требовалось безостановочно идти по джунглям несколько дней подряд.

— На пять, — ответила Лиза.

— Тогда давай начинать с одного кубика, — предложил он, поскольку не рассчитывал, что любой другой вариант пройдет.

Сестра, как он и предполагал, согласилась без дальнейших споров.

Первое ощущение после укола было ужасным — по вене пустили не лекарство, а расплавленное железо. Он не закричал только потому, что умел сдерживать крик в любой ситуации. Неожиданную боль он тоже умел сдерживать, но о ее появлении следовало знать заранее, так легче с ней бороться. Когда боль уже обволокла тебя, ее значительно труднее отогнать.

Минут через пять после укола огонь наполнил все его тело — от пальцев ног и до мочек ушей. Вот тогда-то он решился открыть глаза и невольно застонал. Но на сей раз не от боли, а от восторга. Светлый мир ударил утраченной полнотой красок, а в носу неистово «зачесались» давно забытые запахи. С кухни потянуло домашними котлетами!..

Оказалось, он о многом забыл уже очень и очень давно. И вот теперь что-то новое и неведомое поднялось перед ним, и он вскочил на ноги, будто катапультировался с кровати. Сестра отшатнулась к стене, когда он инстинктивно выполнил несколько резких движений, выбив при этом дверь, но уже в следующий миг повалился обратно на кровать, поскольку сил и дыхалки хватило на несколько секунд.

…Он открыл глаза, когда стол был полон, официант стоял с бутылкой терпкого «Мукузани», а мимо во второй раз проходила дама, способная усилить ощущения от трапезы и провести с ним несколько часов на чистых простынях.

— Поставьте второй прибор, — попросил он, — и пусть она присоединится.

— Нет ничего проще, — с улыбкой ответил официант.