Приятности весны прохладной вобразя, И сколь она сердца к любви склонять способна, Не вспомнить мне тебя, прекрасная, нельзя; А вспомня, не сказать, что ты весне подобна. Влекущий нас под тень несносный летний зной Нередко в тяжкое томление приводит, Но взор пленяющий Темиры дорогой И лето самое в сей силе превосходит. Плодами богатя, подобя нивы раю, Нам осень подает веселые часы; Мне ж мнится, что тогда я нежный плод сбираю, Коль взором числю я когда твои красы. Когда же зимние воображу морозы, Тогда, чтоб мысли толь холодные согреть И видеть в феврале цветущи нежны розы, Мне стоит на тебя лишь только посмотреть.

Желаешь ты того, чтоб быть тебе богатым, И ищешь способов?.. Будь только тароватым, И превзойди своим коварством сатану — Возьми ты за себя прекрасную жену.

Позволь плененному тобою, Любовь! мне кисть на время взять, И наполняй меня собою, Хочу Темиру я писать. Позволь и дай мне вспоможенье, Мое ты сердце успокой; Мой дух, оставь свое волненье, Любовь, води моей рукой. Представь ее мне без убору, И без него мила она; Представь, когда встречать Аврору Она встает от нежна сна. Тогда, как день, гоня мрак ночи, Природу оживляет вновь; Когда ее драгие очи Вперяют нежность и любовь. В лице играя, жар прелестный Ее пленяет и томит, И ей желанья неизвестны Во сердце нежное селит; Волнует кровь и сердце бьётся, Видна в очах нежнейша страсть; Вздыханьем томна грудь мятется, И познает любови власть. Она свои красы зреть тщится, Восторг приятный полюбя; Потом сама себя стыдится И их скрывает от себя. Она любови гласу внемлет, В лицо ее вступает стыд; Но тщетно дух мой предприемлет Списать толико нежный вид. Дабы представить вам подробно Ее всех прелестей собор, То не перо к тому удобно, К тому удобен нежный взор.

    Напрасно человек     В науках тратит век: Сколь в них премудрости сыскати ни желает, Родится глупым он и глупым умирает.

О ты, которого разумным закрестили И титлом знатока публичного почтили; О ты, который нам явил пример собой, Что может человек доволен быть судьбой И ездить четверней по правилу в карете, Приметным быть глупцом во всем ученом свете И чести знак таскать у левого ребра, Когда имеет он довольно серебра; Скажи, великий муж! поведай нам без лести: Какою выслугой дошел к такой ты чести, Что, к удивлению знакомых всех людей, Ты можешь мучить вдруг четверку лошадей? Когда б ты был женат, то я бы почитал, Что ты достоинство рогами поймал; Но ты, хотя с тех пор сбираешься жениться, Как мог в десяток вдруг порядочно влюбиться; Однако всё еще поныне не женат, То, следственно, еще поныне не рогат. Я слышал, красотой найти путь к счастью можно, Но ты судьбой скроен не так-то осторожно. То правда, иногда с умом выходят в честь; Но ты доныне трех не можешь перечесть: За что же столько ты счастлив, чиновен, знатен? Неужели за то, что твой тупей приятен? Никак путей твоих понять я не могу.— Постой, авось либо скажу и не солгу. Подумаю, в родню твою высоку глядя, Конечно, этому причиною твой дядя.

Резвися, речка дорогая; Играй, мой кроткий, милый друг! Водой блестящей окропляя Душистый, бархатный сей луг. Катись кристальною струею С моей сердечною слезою, Сверкая в мягкой мураве! А я, старинку вспоминая И ею дух мой услаждая, Простую песнь спою тебе.

Страна родная, драгоценна, Тебя я буду помнить век! Где юность райская, бесценна, Являла тысячи утех; В объятьях матери где нежных Не проливал я токов слезных, Где чистой радостью дышал; Душой где страсти не владели, Глаза везде невинность зрели, Где я в забавах утопал!— Румяной, розовой зарею Когда алели облака, Когда брильянтовой росою Кропились пестрые луга; Я бегал в рощах ароматных, Под сению берез прохладных, Где пел мне песню соловей, Где для меня журчал ручей; Где всё со мною восхищалось, Где всё со мною улыбалось; Летал — и зефир легкокрылый За мною вслед порхал, Оставя свой цветочек милый, В кудрях резвился и жужжал. Когда я жаром утомлялся, Тогда к твоим брегам бежал; В прохладны волны погружался И в них отраду обретал. Весенний как цветок прекрасный Живится утренней росой, И вновь свой запах он приятный Льет в свежем воздухе струей: Так дух мой, снова оживленный, Приятны чувства изливал; И я, тобою прохлажденный, Всю цену жизни ощущал.— Как белый чистый голубок Весной летит с ветвистой липки, Как легкий тихий ветерок,— Так я летел в свой терем светлый, Где улыбалися забавы, Где просто было, без прикрас, Без роскоши — сердец отравы, Приятно, чисто, без убранств; И где любовь меня встречала С горячею в глазах слезой, Где радость нежно обнимала, Где счастлив был я сам собой! Куда же дни златые скрылись? Невинные, блаженны дни!— Забава, радость удалились: Остались горести одни.— Скажи мне, речка дорогая! В брегах цветущих протекая, Не унесла ль ты их с собой? Их нет — и солнце не сияет; Терзается мой дух тоской! Их нет — и эхо воздыхает Уныло по лесам со мной!

Тиран! на то ли ты родился, Чтобы взглянуть раз и — пленить! На то ли огнь любви разлился В груди моей, чтоб слезы лить? Тиран, на то ли ты родился? Когда б я это прежде знала, Страшилась бы твоих оков: В тебе я счастье полагала Ты был моя душа, мой бог! Когда б я это прежде знала! Но, ах! и птичка погибает, Не зная хитрости сетей; Томится, рвется, умирает! Скажите ж, как бежать людей? И птичка в сети попадает. Пусть грозный страшный гром раздастся И грудь неверну поразит!.. Увы! как бедной мне остаться; Меня воспоминанье умертвит — Пускай, пускай тиран живет!

Печали малые даны,— Чтоб радостям придать цены; Нередко о пустом, случится, Сердечко бедное крушится, В тоске, в слезах лишается утех, А после всё выходит смех. Девица, страстию горя И тайне сердца изменя, Признанье в бездну скрыть желает И за порок его считает; В тоске, в слезах лишается утех. А после всё выходит смех. У Лизы милых боле нет; Сестра — вдова в шестнадцать лет; Скучают обе жить на свете, И смерть одна у них в предмете; В тоске, в слезах лишаются утех, А после всё выходит смех.

Прохожий, посмотри: вот у сего пригорка Ленивец схоронен, а подле Тараторка.

Здесь бедная навек сокрыта Тараторка —    Скончалась от насморка.

Любви Марбефовой * с Летицией * приплод, Досель был Герострат, стал ныне скороход, С тех пор как русскую страну господь спасая, Кутузовым сменить благоволил Барклая, А чтобы русский нос не слишком поднимал,     Бог адмирала дал * .

Под камнем сим лежит прегнусный корсиканец, Враг человечества, враг бога, самозванец, Который кровию полсвета обагрил, Все состоянии расстроил, разорил, А, наконец, и сам для смертных всех в отраду Открыл себе он путь через Россию к аду.

    Французский маршал Ней    В Можайске принцем возвеличен.    И прежде был Можайск отличен     Породою свиней.

Как Карабанов взял «Альзиру» перевесть,    И в аде слух о том промчался,    Тогда Вольтер, вздохнув, признался, Что точно грешникам по смерти мука есть!

Тебя я не видал, но знаю: Ты человечество живишь… Чего же я тебе желаю? Того, чем ты других даришь: Чтобы цвело всё оживленьем, Чтоб мир был в теле и в сердцах… Я не парю воображеньем, Но чту везде — добро в делах.