81

Сценарий торжеств, посвященных 200-летию со дня рождения Тараса Григорьевича Шевченко

Для служебного пользования

Празднования начнутся 10 мая 2014 года в Киеве, а также во всех областных и районных центрах Украины.

Ровно в 8.00 на центральных площадях и стадионах звучат фанфары военных оркестров, начинают работать полевые кухни, которые кормят граждан любимой гречневой кашей Кобзаря и наливают фронтовую порцию горилки. (Ответственные – Министры обороны и сельского хозяйства.)

В 9.00 на Майдане начинается концерт-реквием. Сводный хор национальных и академических коллективов песни и танца исполняет произведения на слова Т. Г. Шевченко. (Ответственный – Министр культуры.)

В 10.00 на Хрещатик, где выстроены войска киевского гарнизона и дивизия внутренних войск в полной боевой готовности, прибывает Президент. (Ответственный – Министр внутренних дел.)

Президент произносит речь о выдающейся роли Шевченко Т. Г. в деле интернационального воспитания трудящихся. Особый акцент делается на двуязычии поэта как объединяющей доминанте Львова и Донецка. (Речь готовит группа литераторов под руководством главы гуманитарного управления Цырлих А. Л.) Затем Президент объявляет Указ об учреждении высшей государственной награды Украины «Ордена Шевченко» семи степеней и о награждении всеми степенями этого ордена выдающегося сына украинского народа Тараса Григорьевича Шевченко. Народ ждет, что Президент произнесет слово «посмертно», но в это время над Майданом появляется воздушный шар. Он медленно проплывает над Крещатиком и опускается возле трибуны. (Ответственный – Министр спорта и по делам молодежи.) Из гондолы воздушного шара выходит Шевченко в сопровождении конвоя с бандурами. Конвой на ходу исполняет «Реве та стогне». Затем поэта приводят к трибуне, где он троекратно лобызается с Президентом. Звучит Гимн Украины (Ответственная – Спилка композиторов) и артиллерийский салют (Ответственный – Начальник Генерального штаба).

После этого народ в экстазе приветствует Поэта и Президента. (Ответственные за «экстаз» – ректоры киевских вузов и руководители бюджетных учреждений.)

Президент предоставляет слово Т. Г. Шевченко, который в своей краткой и яркой речи заклеймит позором темное прошлое Украины и плавно перейдет к текущему моменту, выразив удовлетворение переменами, которые произошли строго в соответствии с его поэтическими планами. Затем, как Мессия, которого наконец дождался украинский народ, он выведет Президента на авансцену и потребует у собравшихся немедленного референдума о пожизненном правлении последнего. (Примечание: к этому времени повсюду должны появиться урны для голосования и необходимое количество бюллетеней с одним вопросом: «Ты поддерживаешь предложение Кобзаря?» Ответственные за проведение референдума – Центральная избирательная комиссия, Печерский районный суд и группа независимых наблюдателей из числа воспитанников спортинтернатов.)

Затем начинается военный парад, во время которого независимые представители (список подготовлен Генеральной прокуратурой и будет передан из толпы) проведут подсчет голосов. Ожидаемый результат составляет не менее 90 процентов «за».

В 13.00 после окончания парада и очередного военного салюта (ответственный – начальник Киевского гарнизона) Шевченко Т. Г., как Верховный уполномоченный украинского народа, торжественно обьявит на всю Европу о результатах референдума и поздравит Президента с высшей мерой народного волеизъявления – пожизненным правлением.

В 13.30 Президент и Т. Г. Шевченко садятся в вертолет и улетают в Канев, где торжества продолжатся в узком кругу украинской интеллигенции.

Вдоль Крещатика будут выставлены столы с обильным угощением (ответственные – первая десятка журнала «Форбс»). Военные окрестры играют без перерыва, их сменяют двести пятьдесят народных артистов эстрадного жанра, а также победители телевизионных соревнований и конкурсов прошлых лет.

Рекомендуется во всех городах и районных центрах Украины провести народные гуляния и викторины на знание стихов Т. Г. Шевченко с выдачей призов и продуктовых наборов.

В 18.00 во дворце «Украина» состоится торжественный вечер, на котором от имени Президента будут обьявлены первые пятьсот кавалеров «Ордена Шевченко».

В 22.00 салют из всех орудий украинской армии и флота, включая торпедный залп подводной лодки «Запорожье».

В 23.55 по всем каналам телевидения прозвучит Указ о введении в стране комендантского часа и сообщение о запрете всех политических партий, кроме одной, которая осталась верна принципам государственности. Также будет обьявлен список трех телеканалов и двух газет, которым отныне будет позволено трактовать внутренние и международные события.

На следующий день начнется операция «Преемник», которая разрабатывается секретным аналитическим управлением под эгидой Министерства юстиции и Главного юридического управления Администрации.

 

82

Дневник Т. Г. Шевченко

25 апреля 2014 г.

Последние три дня мысли мои помимо воли вертятся вокруг такой философической штуковины, как административное предназначение человека. В том смысле, что одному судьба уготовила крутить волам хвосты, другому кропать вирши, а третьему управлять государством. Какой же толстой должна быть колода карт у Создателя, достающего из нее то даму, то короля, а то и пиковую шестерку! Понимая, что к административной деятельности я никаким боком не приспособлен, не имею на то ни талантов, ни должного образования, все равно примеряю державный кафтан, фантазируя, как в нем буду смотреться. Очевидно, природа человека такова, что почитает себя изначально обделенной. Нам кажется, что недодано нам с рождения, что обнесены Божьими дарами. Мало ли виршеплетов негодуют, что огромный гений судьба подарила Пушкину, полагая более справедливым, если бы эта прорва таланта была распределена между всеми поровну!..

Семка, словно влезши в мои думы (вот бесовское отродье, мысли чужие читает!), сказал:

– Конечно, для вождя, Тарас, у тебя есть главное качество, а именно: отсутствие наглой и жадной родни. Многие из тех, что взбирались на украинский трон, поначалу были исполнены благих намерений, жаждали не только помахать булавой, но и осчастливить подданных разнообразными благами. Однако в дело всегда вмешивалась жена, дети, родня, которые нашептывали, что президентство – это ненадолго, что только царь может быть бесстрастным судьей, ибо не озабочен грядущими выборами. Эти ближние спешили подвести к правителю нужных людей, которые, раскинув на столе карту державы, жирными пальцами помечали наиболее лакомые куски, которые следует проглотить, а еще лучше поручить это марудное дело доброхотам, которые сами все сделают и принесут на подносе щедрую дань. И вот уже вчерашний герой толпы, ее кумир, ее надежда становится ничтожным фразером в глазах общественности и вызывает законное презрение. А хуже прочего, когда народ, не замечая достойных, тащит на царствование мелкую душонку, которая, проворовавшись, со скорбной миной крутит холеными пальцами под носом одураченной толпы, мол, не поняли вы моего величия, не оценили размах моих мыслей!

– Да как же прервать сию заколдованную цепь? – воскликнул я. – Неужто по всей Украине не сыщется человек честный, праведный, у которого из множества достоинств есть еще изболевшаяся душа?!

– Может, и есть такие люди, – пожал плечами мой хозяин, – да ведь народ не любит скромных, а пуще того косноязычных. Народ слеп и труслив. Он в свою душу заглянуть боится, куда ему ковыряться в чужой! Потому и выбирает крикливых, которые бьют себя кулаком в грудь и слезу пускают в нужном месте, как твой друг Михайла Семенович Щепкин на сцене. Вот не любите вы евреев, но отчаянно лезете в нашу историю, разгадываете феномен Моисея, пытаетесь найти подобную копию среди своих и радуетесь, приметив харизматическое рыло. Вы любуетесь своим выбором, пытаетесь поцеловать посох своего избранника, но никто из вас не смотрит на его ноги! Они должны быть в крови, потому что Моисей проделал весь путь вместе с народом, а не на роскошной карете!..

Разум мой принимал правоту его слов, да и мое долгое отсутствие в земной жизни не позволяло выставлять противные аргументы, но сердце не хотело мириться с тем, что для Украйны опять все замерло на долгие века.

История твердит, что обращение любого народа в скотское состояние происходит не сразу, не единым махом, а исподволь, шаг за шагом, с обманом, подкупом, со ссылкой на непреодолимые обстоятельства, и, если не разорвать эту порочную цепь, народ рухнет в рабскую привычность души, и обратный путь станет тяжкой дорогой для многих поколений.

Горько сознавать, что любовь к Отчизне пролегает через яростную ненависть к порядкам, которые укоренили оборотни, мнящие себя пупом земли. Конечно, хохлом быть сподручнее, замутив историю лживыми баснями о былом величии, каковое даже пристрастный историк не сыщет с лупой. Истинный украинец, мечтающий о благе своего отечества, должен не делить мир на плохие и хорошие нации, а искать в любом народе прежде всего благородство. Какое лицемерие – слышать попреки в адрес русского народа, будто русский мужик, а не свои полтавские, черниговские да слобожанские панки привели Украину в скотское состояние! Да и вина ли поляков, что их отчизну резали на куски имперскими тесаками, швыряя, как кость, дозволение на польскую мову?! Коль хотят мои землячки правду, коли рвут за нее рубаху, пускай возведут над Днепром монумент Жуковскому, Брюллову, княжне Репниной, семейству Толстых – всем, кто спас меня для славы Украины, да чтоб на монументе была бронзовая таблица: «Спасителям Тараса – благодарная Украина». Эти люди вырвали меня из неволи – не кто иной!

– Все-таки решил идти в президенты! – внезапно сказал Семен, на что я помимо воли своей исторгнул страстное:

– Да! Решил! Уж извини мою нескромность, мне не надобно обьяснять народу, кто я таков! Народ сам вознес меня на такую высоту, что даже ангелы летают ниже моих сапог!

– Не обольщайся, Тарас Григорьевич! – улыбнулся он. – Я и сам видел тебя Мессией! Но ты опять призываешь жечь, рубить, ломать, крошить. Чтобы расправиться с родными бусурманами, этого запала, пожалуй, хватит! А что станешь потом делать?

– Как что?! Воспевать хлебороба, способствовать народу в его благих порывах!

– Каким образом?

– Найду! Придумаю! – замешкался я, хотя и не размышлял над тем, что стану делать после того, как истреблю врагов внутренних.

– С кем будешь строить новую Украину? – не унимался он. – Где найдешь честных, у которых, как ты говоришь, «душа изболелась»?

– Найду! – отмахнулся я.

– Ну-ну! – усмехнулся он своей противной улыбочкой. – Ищи!

– Что ты нукаешь?! – взъярился я. – Тебе не дано понять украинскую душу! Вы только тем и занимались, что обдирали православных, спаивали их!..

Он протестующе поднял руку и ледяным тоном произнес:

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее!

– Чего тебе не ясно?! – смутился я, краешком глаза разглядев на обеденном столе початый штоф горилки.

– Выходит, я тебя спаиваю? – взъехидничал мой хозяин. – Руки тебе заламываю, бью по голове, кричу: «Пей, Тарас! Пей, сучий сын, чтоб тебя разорвало!» Так?!

Семка спорщик умелый, и мне всегда приходилось уступать ему в словесной пикировке, оттого и пробормотал, что он, может, исключение из правил, подносит вежливо, не насильничая, но ведь история полна другими примерами. Однако сегодня мой еврей взбесился.

– Да вы холопы! – кричал он. – Рабы! Вы пана не смели достать, оттого отыгрывались на шинкарях, которым несли последнюю рубаху! Погромами оправдывали свое пьянство, свою бедность, свое бессилие! Вы оттого злились, что знали – нельзя вам за прилавок! У себя воровать станете! Ты не зли меня, товарищ пророк! – Я почувствовал, что «пророк» он сказал хоть и без насмешки, но с маленькой буковки. – Вы в себе разберитесь! Чего хотите? Свободы или горилки с салом?! Свобода, она на вкус горькая! Ее порохом закусывают, а не пирожком! А если хочешь в Президенты идти, так сперва подучись и народ свой узнай!

Хлопнув дверью, он прошел в свою комнату. Но я не мог успокоиться, привыкши доругиваться до конца. Через закрытую дверь я стал кричать:

– Как мне узнать народ, коли ты меня к нему не пускаешь? Как?!

Он вылетел из комнаты и, схватив меня за загривок, поволок к выходу, затем распахнул дверь и вытолкнул в общественные сени, которые нынче называют «парадным», невзирая на кучи мусора и кошачий аромат.

– Иди! Общайся со своим народом! – и еще погрозил пальцем. – Только со двора не уходить! Я в окно за тобой буду присматривать!

Ну, что ты скажешь! Очевидно, кто-то его расстроил или сильно пужнул.

Оставшись в парадном, стены которого были исписаны москальскими матюками, я едва не поднялся к Любовь Борисовне, но затем, поборов искушение, потопал по лестнице вниз, на улицу, где обитал мой загадочный и непонятный народ.

 

83

Генерал-майору Конопле Г. Б.

Докладная

26 апреля 2014 г.

Сегодня, между 10-м и 11-м часом утра между Пурицом и Гайдамаком состоялась ссора на идеологической почве, из которой можно сделать вывод, что Гайдамак выходит из-под контроля. (Расшифровка беседы прилагается.) Гайдамак направился во двор дома, где находился под наблюдением наружки, а Пуриц, позвонив в риэлторскую контору, также покинул помещение и, проехав общественным транспортом, в 12.45 вошел в здание посольства Люксембурга, где пробыл 15 минут.

Прошу дальнейших указаний.

 

84

Письмо С. Л. Либермана своей жене, Тане-Эстер Либерман

26 апреля 2014 г.

Моя дорогая!

Это письмо попадет к тебе через люксембургое посольство. Подробности при встрече.

Тороплюсь сообщить, что с маклером я пришел к окончательному согласию и на днях получу аванс, передав ему доверенность на квартиру. Думаю, день, когда я смогу обнять тебя и детей, очень близок, потому что в воздухе запахло жареным. Мой дорогой друг решил идти в Президенты, а без разрешения олигархов эта затея ничем хорошим не закончится.

Не знаю, когда выпадет случай послать следующее письмо, потому что в Украине начинаются торжества по случаю его двухсотлетия. Здесь это празднуют не в календарный день рождения, а избрав скорбную дату перезахоронения его бывшего тела в Каневе. Мир уже привык к украинским фокусам, которые называются поиском самоидентификации, но это вызывает удивление только у старых литературоведов, которые еще помнят дату рождения создателя украинского литературного языка.

Твой Гринберг опять прислал наглую повестку и квитанцию на две тысячи долларов. Пойди к нему и покажи то, что показывают русские женщины своим мужьям, когда те просят у них на пиво.

Пока все.

 

85

Дневник Т. Г. Шевченко (продолжение)

Спустившись во двор дома, я заметил, как два шпика, спрятав головы в воротники пальто, улизнули на площадку, где играли дети. Всю жизнь я находился под негласным надзором полиции, так что нисколько не удивился, отметив, что шпионское ремесло, пожалуй, самое прочное средство пропитания, ибо соперничает с вечностью.

Едва шпики притаились в песочнице, как скамейку, словно стая воробьев, обсела тройка старушек. Поколебавшись и узрев в окне Семку, который незлобно грозил мне кулаком, я решил присесть подле них, дабы потом незаметно улизнуть и побродить окрестностями.

Старушки приняли меня, я бы сказал, сердечно. Приятно, что они меня узнали, потому что толстуха в серой шали, поерзав на лавке, вежливо сказала:

– Садись, Тарас Григорьевич! А то мы все без мужиков да без мужиков!

– Чего ж так? – охотно вступил я в беседу. – Где ваши супруги? Небось на работе?

– Какой на работе! – взмахнула рукой махонькая, что сидела посередине. – На кладбище отдыхают!..

Я замешкался и пробормотал нечто неопределенное вроде:

– Да-а, жизнь такая штука. Сегодня здесь, а завтра там…

– Пили что попало, и работали, как каторжные! – подытожила третья в цветастом платке, из которого выбивались седые пряди волос.

– Еврей не обижает тебя? Если обижает, так ты скажи, мы в милицию напишем! – внезапно сменила тему толстуха.

– Непременно напишем! – подхватила маленькая. – Сидит тут, черт поганый, в Израиль не едет, вынюхивает, пакости замышляет. Женка с детьми давно уехала, мать опять же, а он тут затаился!

– Шпиенит! – многозначительно обронила ее подруга.

– Нет, что вы! – запротестовал я. – Семен неплохой человек! Он же того… помог мне обрести…

Я замолчал, размышляя, следует ли пускаться в ненужные подробности, однако разговор подхватила золотозубая толстуха:

– Знаем, знаем! Дохтора сегодня совсем с ума посходили! То собаку трехголовую придумают, то с того света людей возвертают!

– Лучше б они лекарство от радикулита нашли! Как подниму ведро с мусором, так все! Кочергой хожу! – откликнулась подруга.

– Это точно. Зверствуют сверх меры, а людей не лечат! Реформы придумали, чтоб уморить всех!

Толстуха, поерзав, освободила мне место на лавке и с любопытством спросила:

– Ой, а расскажи, милок, как с тобой дело было?

– Какое дело? – притворился я.

– Оживил он тебя как? Подобно царевне из сказки?

– Какой царевне?

– Да ты глухой али дурак? – возмутилась ее товарка. – Сказку про спящую царевну читал? Та тоже сто лет спала, а потом царевич прискакал, живой водой брызнул, она и ожила! У него воды живой сколько хочешь, правда?

– У кого? – уже без притворства удивился я.

– У кого-кого! У жидочка твоего!

– Не знаю, – пробормотал я.

– Да что ты его спрашиваешь, Нюся? – с укоризной заметила маленькая. – Он ведь спал, когда Семка брызгал! Тарас Григорьевич потом проснулся, а до того ничего не соображал!

– А я что говорю? – возмутилась подруга. – Евреи хитрые! Оккупировали Израиль, а там полным-полно святой воды! Светка из третьего подьезда в позапрошлом годе на богомолье туда летала. Само собой, привезла бутылочку воды. Говорит, для омоложения. Ей, правда, не помогло, а другим помогает!

– Да что вода! – рассудительно заметила толстуха. – К воде надобно колдовские слова сказать! А кто ж тебе те слова откроет? Надо мильен заплатить, тогда дадут тебе бумажку с тайными словами, бумажку ту потом надо сжечь, пепел проглотить и водой запить. Вот тогда будет тебе вечная молодость и долгая жизнь!

– Где ж взять-то мильены?!

– У олигархов одолжи, Макаровна! – рассмеялась подружка.

– Да чтоб они сгорели, твои олигархи! – беззлобно выругалась та, что звалась Макаровной, и, посерьезнев, заговорщицки спросила: – Ну, как там, Тарас Григорьевич?

Я малость опешил и осторожно переспросил:

– Где?

– Там! – с нажимом повторила старуха. – В раю!

Вытаращив глаза, я промямлил:

– Собственно, я… – и, опомнившись, произнес торопливо: – Нам нельзя об этом рассказывать! Секрет!

– Жаль, – расстроилась Нюся. – Интересно ведь! А Сталина встречал?

Я окончательно растерялся:

– Н-ну… там народу много… не протолкнуться…

– Сталин его уважал! – подтвердила Макаровна. – При нем вон сколько памятников Кобзарю поставили! И вообще порядок был!

Она заметила девушку, выбежавшую из крайнего подьезда, радостно заерзала:

– Вон! Погляди! Одни проститутки вокруг да жулики! Когда такое было?!

Золотозубая шутливо толкнула меня локтем и игриво спросила:

– А ты что сочиняешь, милый?

Изобразив кислую улыбку, я пробормотал, что сейчас я все больше жизнью интересуюсь, хочу понять, чем дышит народ. Лучше бы я промолчал, ибо водопад сведений обрушился на меня, придавив к лавке. Перебивая друг дружку, старухи стали просвещать меня познаниями воистину энциклопедическими. Я узнал, сколько пятьдесят лет назад стоили буханка хлеба и кило колбасы, вник в подробную биографию начальницы сего домовладения, которая, невзирая на почтенный возраст, также оказалась «проституткой». Затем мне пришлось выслушать инструкцию о том, как правильно голосовать на выборах в парламент и как не продешевить с голосом. Не осталась без внимания и международная обстановка, из которой следовало, что какая-то Ната точит на нас зубы, потому следует держать принцип и не сопротивляться. А когда дело дошло до нынешних министров, депутатов и чиновной мелюзги, я похолодел, не в силах представить, как мой народ выживает в этом мрачном царстве. Однако центральной мишенью старушечьих изобличений все же был наш дом, в котором, оказывается, не сыскать ни одной порядочной женщины (исключая, разумеется, самих старушек), а те, что есть, уложив мужей спать, поголовно спешат к любовникам. Городовой, коего они называют участковым, бьет жену и обижает подростков, начальник дома вместо деревьев для озеленения двора купил себе новый диван, а дворник Митька лазит по почтовым ящикам, таскает оттуда газеты, а когда разносят пенсии, то становится угодливым, вымаливая на пиво.

От старушечьего галдежа разболелась голова, и я поднялся, намереваясь прогуляться вокруг дома, но Макаровна, схватив меня за рукав, сердито спросила:

– Ты по телевизору когда думаешь выступать?

– Зачем по телевизору? – удивился я.

– Как зачем?! А кто ж народу посоветует, что делать? Квартплату повысили, сахар дорожает, молоко. Надо выступить и это… осудить!

Голова раскалывалась, и я, скорчив жалостливую гримасу, тихо прошептал:

– Скажите, милые, а как вам на воле живется?

Старушки переглянулись, а золотозубая, пожав плечами, осторожно переспросила:

– Ты про что?

– Он про эту… экологию, так? – неуверенно обронила Маруська и закивала головой. – Портят ее зазря! Одно удовольствие было на воле посидеть в тенечке, потолковать, так ведь зараза с неба падает! Последнее у пенсионеров отбирают! Воздух!

Почувствовав дурноту, я встал и побежал вдоль дома, не заметив, как шпики выскочили из ямы с песком и, опрокидывая детей, ринулись вслед за мной.

Обогнув дом, я оказался на улице, по которой катил поток машин. Редкие прохожие перескакивали лужи на дырявом тротуаре, никто не обращал на меня внимания, а я не решался остановить первого встречного, чтобы погутарить о жизни. Неловко отвлекать человека, озабоченного думами, тисненными на его челе, да и шпики, следившие за мной из-за угла, отбили охоту к познанию киевской жизни. Пришлось неспешно обойти квартал и с праздным видом вернуться к подьезду, который небрежно обметал заросший недельной щетиной мужчина в странном вязаном чепце.

– Ты из шестой? – внезапно спросил он испитым голосом, заставив меня вздрогнуть.

– Из шестой, – вежливо ответил я.

– У жида живешь? – уточнил он и, не дожидаясь ответа, сказал решительно и строго: – Ты своему Иуде скажи, что он задолжал за уборку лестничной клетки! Три месяца не платит, жидовская морда! Скажи, что Митька-дворник в последний раз предупредил: не заплатит до вечера, я вам двери говном вымажу и насру перед порогом!

Я брезгливо отшатнулся, пытаясь его обойти.

– Стой! – крикнул он и, приблизив ко мне свое зловонное дыхание, ехидно спросил: – А ты прописан здесь, а?! – И, увидев мою растерянность, оскалился, обнажив гнилые зубы. – Не прописан! По харе вижу, что нелегальная морда кавказской национальности. Ну, ничего, я участковому стукну, он порядок наведет!.. Гривня есть, нет?

Рассердившись, я решительно оттолкнул его и поднялся в квартиру. Странно, но Семки дома не было. Раздевшись, я подошел к окну и стал разглядывать унылый пейзаж и живописного хама с метлой в руках. Что я узнал о моем народе? Ровным счетом ничего. Да и как можно назвать народом женщин, ненавидящих свою старость, или ядовитого дворника, не говоря уже о шпиках, жандармах, лаврских кликушах, литераторах и иже с ними! Может, не та публика пересекает мои пути? Может, попрятались от меня честные, думающие? Самое время ехать в село, к земле. Жизнь прорастает из почвы. Город – врата ада, и это есть истина.

Через час пришел Семка, а я, злой от его непредупрежденного отсутствия, не без злорадства изложил угрозу дворника вымазать дерьмом дверь и наложить на пороге пламенный привет. Семка не удивился, почесал макушку и выскочил за дверь. Через несколько минут вернулся довольный, очевидно, усмирив бунтаря.

– Ты куда ходил? – поинтересовался я, надеясь услышать хоть одну приятную новость.

Но мой друг вместо ответа пропел детскую прибаутку:

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Садись, будем обедать!

 

86

Расшифровка разговоров Пурица и Гайдамака

27 апреля 2014 г.

Кассета № 1

ПУРИЦ. Как погулял?

ГАЙДАМАК. Плохо.

ПУРИЦ. Чего так?

ГАЙДАМАК. Дом у тебя вымороченный! Одни вурдалаки обитают! И вообще, в Киеве домов как деревьев в лесу. Ни одной живой души. Чего ты здесь поселился?

ПУРИЦ. Это кооператив. Его еще мой покойный отец купил.

ГАЙДАМАК. Я в том смысле, что в доме одни проститутки и жулики!

ПУРИЦ. Ага! С бабушками побеседовал?

ГАЙДАМАК. Ну да! А ты с дворником уладил? Смотри, он не шутил про говно!

ПУРИЦ. Не волнуйся! Митька, пока не опохмелится, ходит злющий как пес. Дал ему на пиво, говеет теперь!

ГАЙДАМАК. Так куда ж ты ходил, Сема? Опять секреты разводишь?

ПУРИЦ. Никакие не секреты!

ГАЙДАМАК. В ломбард бегал? Так и скажи!

ПУРИЦ. Да какой ломбард! Что я туда понесу? Слезы?

ГАЙДАМАК. Говорю же: купи краски, я картину нарисую, продадим, и будет на харчи.

ПУРИЦ. Где ты продашь? В салонах принимают картины членов Союза художников. А ты кто такой?

ГАЙДАМАК. Академик живописи!

ПУРИЦ. Нашим царские титулы не указ!..

ГАЙДАМАК. Вам ничто не указ! Какого черта ты меня воскресил?

ПУРИЦ. Из романтических побуждений. Страну пожалел!

ГАЙДАМАК. Жалельщик сыскался на мою голову!.. Тошно на все глядеть! Хамы и глупцы!

ПУРИЦ. Ну да! В ком нет любви к стране родной, те сердцем нищие калеки!

ГАЙДАМАК. Ты гляди! И много стихов моих знаешь?

ПУРИЦ. У меня по украинской литературе «пятерка» в школе была! Так что ты надумал? Идешь в президенты?

ГАЙДАМАК. Не трави душу!.. Я писать хочу, рисовать хочу! На природу хочу! Тесно мне в твоих мешках каменных!

ПУРИЦ. Ладно. Завтра купим краски.

ГАЙДАМАК. За красками я с тобой пойду! Ты в том деле не специалист.

ПУРИЦ. Само собой.

ГАЙДАМАК. В газетах пишут, что художникам место определено для продажи картин. Как оно? Запамятовал?

ПУРИЦ. Андреевский спуск!

ГАЙДАМАК. Во-во! И много там нашего брата?

ПУРИЦ. Не знаю.

ГАЙДАМАК. Народ картины покупает?

ПУРИЦ. Не знаю.

ГАЙДАМАК. А что ты вообще знаешь, темнота?

ПУРИЦ. Я газеты купил. Возьми, почитай, пока обед сварганю!

ГАЙДАМАК. Что толку в тех газетах? Голые сиськи и сплошной оптимизм!

ПУРИЦ. Чем тебе оптимизм не нравится? Народ жизнью доволен.

ГАЙДАМАК. Врешь! Народ заботы грызут. По лицам вижу!.. Мысли тяжкие, как камни! Мы когда в Канев поедем?

ПУРИЦ. Сложный вопрос.

ГАЙДАМАК. Вот те раз! Ты же обещался?!

ПУРИЦ. Нельзя нам пока в Канев. Опасно!

ГАЙДАМАК. С чего ты так решил?

ПУРИЦ. Знаю.

ГАЙДАМАК. Тогда иди к черту! Сам поеду. Дорогу небось найду!

ПУРИЦ. Не поедешь.

ГАЙДАМАК. Ты, что ли, запретишь? Я Назара сыщу и с ним поеду. Он не откажет!

ПУРИЦ. Ладно. Поедем. После праздников.

ГАЙДАМАК. После Пасхи?

ПУРИЦ. Да нет! После торжеств по случаю твоего двухсотлетия!

ГАЙДАМАК. Вот еще! Не нужны мне юбилеи. Подвох чую!

ПУРИЦ. Пойдешь наперекор властям, жизни тебе не будет! Арал ничему не научил?

ГАЙДАМАК. Сема!

ПУРИЦ. Что?

ГАЙДАМАК. Я давно хотел тебя спросить…

ПУРИЦ. Спрашивай!

ГАЙДАМАК. Зачем вы Христа продали?

ПУРИЦ. Иди к черту!

Кассета № 2

ПУРИЦ. Поспал?

ГАЙДАМАК. Я не спал.

ПУРИЦ. Понятно. Думы мои, думы мои…

ГАЙДАМАК. Не зубоскаль!

ПУРИЦ. Я не зубоскалю. Само в голову лезет.

ГАЙДАМАК. Я не для таких, как ты, писал!

ПУРИЦ. А для кого?

ГАЙДАМАК. Для народа.

ПУРИЦ. А я кто?

ГАЙДАМАК. Сказал бы, так обидишься!.. А настроения нет оттого, что Гете читал. У тебя шкаф его том подпирал вместо ножки. Знаешь, что он сказал? «Самое большое рабство – не обладая свободой, считать себя свободным»! Вот как! Будто в воду глядел!..

ПУРИЦ. Ты его на место поставил?

ГАЙДАМАК. Кого?

ПУРИЦ. Гете! Шкаф опрокинуться может!

ГАЙДАМАК. Я его Хнюкалом подпер! Обедать будем?

ПУРИЦ. Пять минут, и картошка сварится. Любишь картошку в мундирах?

ГАЙДАМАК. А селедочка прилагается?

ПУРИЦ. А как же!

ГАЙДАМАК. А лучок?

ПУРИЦ. И лучок, само собой!

ГАЙДАМАК. Ну, и славно!.. Можешь быть приятным, когда захочешь!..

ПУРИЦ. Как твоя немка?

ГАЙДАМАК. Которая?

ПУРИЦ. Цырлих. Звонила недавно.

ГАЙДАМАК. Что ж не позвал?

ПУРИЦ. Думал, ты спишь.

ГАЙДАМАК. Чего хотела?

ПУРИЦ. Интересовалась твоим настроением. Спрашивала, согласен ли принять ее предложение.

ГАЙДАМАК. Да она не в моем вкусе! На Катьку Пиунову в старости смахивает.

ПУРИЦ. Она о деле спрашивала, а у тебя одни шашни в голове!

ГАЙДАМАК. Какие у меня с ней дела?

ПУРИЦ. Откуда мне знать!

ГАЙДАМАК. Я ж тебе рассказывал! Хочет, чтобы я их президента пропихнул на вечный трон!

ПУРИЦ. Удовольствие прибыльное. Квартиру дадут на Крещатике, деньги, ордена. В Спилку наконец примут!

ГАЙДАМАК. А вдруг он окажется сатрапом?

ПУРИЦ. Кто?

ГАЙДАМАК. Ну, этот… президент?

ПУРИЦ. Тебе какая забота?

ГАЙДАМАК. А представь, что моя это забота! Моя!

ПУРИЦ. В душе они все сатрапы.

ГАЙДАМАК. А порядочных нет?

ПУРИЦ. Попрятались порядочные!

ГАЙДАМАК. Экий ты ненавистник всего украинского!

ПУРИЦ. Ты не врагов ищи! Соратников ищи!

ГАЙДАМАК. Соратники предадут, за примерами ходить недалеко!

ПУРИЦ. Думай! Я все равно уезжаю в Израиль.

ГАЙДАМАК. Дезертируешь? Вот такой вы народец! А клялся, что любишь Украину! Меня цитируешь!

ПУРИЦ. Вот пристал! Не хочешь с ними в одну дуду дудеть, и не надо! Они сами управятся. А тебя объявят самозванцем!

ГАЙДАМАК. Кишка тонка!

ПУРИЦ. Ты за них не переживай! Еще и дело пришьют!

ГАЙДАМАК. Я определенно решил, Семка! Подамся в президенты! Вот выйду на Майдан и спрошу у народа: люб я вам али не люб? Коли люб, объявляйте гетманом, а я буду служить вам верой и правдой!

ПУРИЦ. Кому твоя правда нужна? Народ не свободой озабочен, а стабильностью. Что никто его не трогал, не дергался, не умничал!

ГАЙДАМАК. Гниют, что ли? Чего молчишь? Ты ж у нас умный, еврей, одним словом!

ПУРИЦ. Будешь обзываться, вообще перестану с тобой разговаривать!

ГАЙДАМАК. Где ж я обзываюсь? Уже третий день про жидов молчу! Ладно, чего ты?.. Так что говорить на Майдане?

ПУРИЦ. Врать надо!

ГАЙДАМАК. Врать?!

ПУРИЦ. Причем безбожно! Ты рассуди, кто стоит возле той трибуны. Например, стоят крестьяне, рабочие, студенты, просто зеваки. И каждый хочет услышать, что ты лично для него сделаешь. Не всем, а лично ему!

ГАЙДАМАК. Да я…

ПУРИЦ. Не перебивай! Ты должен улыбаться и врать! Врать и улыбаться! Улыбка должна быть радостной, когда говоришь о будущем, и скорбной, когда вспомнишь прошлое. Все плохо у вас, говори, попередники все развалили, украли, порушили! Но я вас, братья, в обиду не дам, врагов накажу! В бараний рог их сверну, в кандалы и на каторгу! А вам – светлое будущее и сытое пузо! Крестьянам – по мильену на посевную! Рабочим – мильен к зарплате! Студентам – пиво и девок! И танцы три раза в неделю, и стипендию, как у депутата! Ври как Мюнхаузен, народ враки любит! И меньше вспоминай своего Гонту!

ГАЙДАМАК. Да чего ж не вспомнить? Я бы и сейчас многих в капусту порубал!

ПУРИЦ. Не фантазируй, Тарас! Ты – вывеска на уродливом фасаде недостроенного здания! Убери тебя, и дом никто не заметит! Он обветшает, развалится, а жильцы уедут куда глаза глядят!

ГАЙДАМАК. Сема?

ПУРИЦ. Пять минут, и будем обедать!

ГАЙДАМАК. Я не про картошку.

ПУРИЦ. А про что?

ГАЙДАМАК. Зачем вы, паразиты, Христа римлянам продали?

ПУРИЦ. Да что ты заладил одно и то же?! Продали, распяли!

ГАЙДАМАК. Он мир хотел изменить, а вы…

ПУРИЦ. Для начала он хотел изменить порядок богослужения в Храме и синагогах. Кому это понравится? Ты же в Лавре тоже принялся наводить свои порядки, и что?

ГАЙДАМАК. Это другой вопрос. А ты, Сема, большой дурак, хоть и ученый! Нет, я решительно намерен идти в президенты! Я даже план сочинил! Подробности додумаю и расскажу!

ПУРИЦ. Бог в помощь!.. Садись к столу, твое превосходительство!..

Кассета № 3

ГАЙДАМАК. Если эта курва позвонит, скажи, что я согласен! Эх! Мне б только на сцену выйти!..

ПУРИЦ. Они не дураки, настроение твое поймут и сразу в Лукьяновку!

ГАЙДАМАК. В тюрьму, что ли? А я притворюсь дурачком! Даром что ли, пьесы писал?

ПУРИЦ. При чем тут пьесы?

ГАЙДАМАК. Ну как же! Когда пишешь для театра, то представляешь, как это будут играть актеры, влазишь в их шкуру и начинаешь чревовещать!

ПУРИЦ. Театр это красивая забава! И не более того!

ГАЙДАМАК. Дурак ты! Сразу видно, что в театр не ходишь!

ПУРИЦ. Чего ты бесишься? Я ж не писатель, не знаю тайны вашего ремесла! Сидите за столом, задрав глаза к потолку, изливаете всякий бред, что в голову лезет, удовольствие получаете и денег за это требуете! А мы читай вашу белиберду!

ГАЙДАМАК. А тебя завидки берут? Ты вот объясни как ученый: отчего в мире много дурости? Почему народы не умнеют?

ПУРИЦ. Некоторые умнеют, не переживай! А ежели ты про Украину, тут не так просто! Лучших калечили, убивали, а те, кто выжил, превратились в бабуинов.

ГАЙДАМАК. Это что за племя?

ПУРИЦ. Обезьяны! Для них главное жрать, размножаться и трусливо озираться по сторонам!

ГАЙДАМАК. Вот загнул! Людей с обезьянами сравниваешь!

ПУРИЦ. Не я сравниваю, природа! Самое страшное, что человеческие «бабуины» быстро размножаются. Как станет их половина населения, так и хана государству! Доказано светилами науки!

ГАЙДАМАК. Ты гляди! Ну, а сколько сейчас в Украине этих… бабуинов?

ПУРИЦ. За сорок процентов перевалило!

ГАЙДАМАК. Вот беда!..

(Пауза 2 мин. 45 сек. Примечание расшифровщика.)

ГАЙДАМАК. Люблю я печеную картошку! Когда в солдатчине был, первейшим делом на огороде картошечку сажал. В степях она плохо приживалась, не то что у нас! Хотя почва там песчаная…

ПУРИЦ. Огород у него свой был! Скажите, пожалуйста!..

ГАЙДАМАК. А как же! Я сельский хлопец, нам без огорода смерть! Я и огурчики сажал, и лучок, и чесночок.

ПУРИЦ. А нас в школе учили, что тебя чуть ли не в кандалах на службу водили, палками били.

ГАЙДАМАК. Брехали, Сема! Кандалов не было. На душу склепали кайданы, это да! Я ведь общество любил, искал людей образованных. В ссылке ведь что? Офицерики, кость солдатская! Самогон ведрами глушат! Караул ужрется – иди на все четыре стороны! Только куда идти? Пустыня на сотни верст! Знаешь, Семка, не будь я разгильдяем, мог бы и на офицера выслужиться! Тут царь шанс давал, врать не буду. Но я его послал с офицерством подальше!

ПУРИЦ. Да он, поди, и забыл про тебя!

ГАЙДАМАК. Не скажи! Я ему крепко насолил! Не люблю я царей, Семка!.. Нутром не люблю. А как газетки твои почитал, так и к президентам доверия нет. Порой кажется, что и Вашингтона американцы придумали, как красивую метафору! Сема, я хотел спросить… Ты только не обижайся, ладно?

ПУРИЦ. Опять какую-то гадость про евреев?

ГАЙДАМАК. Не гадость! Вот вас не любят, а вы терпите, отмалчиваетесь. Отчего?

ПУРИЦ. Мы камешек в вашем ботинке. Камешек, который не выбросишь. Был у нас ученый, Эйнштейн его фамилия. Он сказал очень мудрую вещь. «Антисемитизм, – сказал он, – это тень еврейства».

ГАЙДАМАК. И что? Любой предмет тень отбрасывает. Это первая заповедь рисовальщика.

ПУРИЦ. Ну да! А ведь случаются народы, которые не отбрасывают тень и тихо растворяются в истории. Думаешь, тяжело быть евреем в Украине? Нет, мой дорогой друг! В Украине тяжело быть украинцем! И ты это понимаешь, только боишься в этом признаться. Даже себе!

(Пауза 3 мин. 45 сек. Примечание расшифровщика.)

ГАЙДАМАК. Так когда за красками пойдем?

ПУРИЦ. А утречком встанем и сразу отправимся!

ГАЙДАМАК. Вот и славно! А потом я твою парсуну намалюю! И продам. Вы Христа продали, а я тебя продам. Будем квиты!

 

87

Рапорт

Оперативная группа наружного наблюдения зафиксировала выход объектов «Пуриц» и «Гайдамак» из квартиры своего дома в 9.15 по местному времени. Подозреваемые направились к остановке, где сели в автобус по маршруту «Дворец спорта – Дом художника».

На Львовской площади обьекты зашли в магазин при Доме художника, в котором находились с 10.50 до 11.30.

Заведущая художественным салоном Тимофеева Г. Т. под давлением улик призналась, что «объекты» купили акварельные и масляные краски в количестве трех коробок, кисти (12 штук), а также холсты, подрамники и другие художественные принадлежности, смысл которых выясняется сотрудниками оперативной группы.

Затем обьекты спустились в ресторан Дома художников, заказали по 100 г водки и закуску, изредка вступая в краткие пререкания с официантом, который требовал от них прекратить курение. В 13.30 «обьекты» вышли из ресторана и совершили пешую прогулку по ул. Ярославов Вал. Затем, спустившись по Прорезной на Крещатик, сели в маршрутное такси и в 15.40 вернулись к месту постоянной дислокации.

Во время прогулки объекты ни с кем в длительный контакт не вступали, письма в почтовые ящики не опускали.

 

88

Начальнику Гуманитарного управления Администрации Президента Цырлих А. Л.

Дорогая Алиса Леопольдовна!

Литераторы независимой Украины решили внести свою лепту в государственные торжества по случаю 200-летию со дня рождения Великого Кобзаря и готовы принять в них самое горячее участие. В настоящий момент к выходу в свет подготовлены 48 романов, 7 пьес, 145 поэм и 786 стихотворений, посвященных жизни и творчеству гения украинского народа. Ждем обещанного финансирования.

Решив не ограничиваться литературными достижениями, литераторы приступили к репетициям «вертепа», который предлагаем включить в главную программу торжеств, которые состоятся на Майдане 10 мая 2014 г.

По нашей задумке, после представления народу воскресшего юбиляра на сцену выбегут Гоголь, Котляревский, Сковорода, Марко Вовчок, Кулиш, Леся Украинка и Иван Франко. Академик Вруневский, загримированный под Кирилла и Мефодия, произнесет приветственное слово, а персонажи украинской литературы поведут вокруг Шевченко хоровод, распевая народные частушки. Внезапно появится Черт, олицетворяющий темные силы. (Черта предлагаем одеть в футболку с логотипом «Газпрома», чтобы было понятно в политическом смысле.) Черт попытается поссорить народ и власть, но появившийся Богдан Хмельницкий передаст Шевченко булаву, которой тот прогонит Черта. В финале все персонажи «вертепа» вместе с Т. Г. Шевченко споют песню «Ще не вмерла Украина», известную сегодня как национальный гимн.

Надеемся, Вы не откажетесь стать главным консультантом «вертепа», и приглашаем Вас на генеральную репетицию, которая состоится 5 мая 2014 г. в 16.00 в конференц-зале Спилки литераторов Украины.

Всегда остаемся верными помощниками руководства страны в вопросах культуры и духовности.

Резолюция: Взять из письма «зерно», а самих писателей до окончания празднеств держать в трезвом состоянии!

Приписка: Может, срочно организовать дни украинской литературы в Красноярском крае России?

Резолюция: Согласен! Заодно и в Африке, Австралии и Новой Зеландии!

 

89

Дневник Т. Г. Шевченко

30 апреля 2014 г.

Второй день пребываю в блаженном состоянии. О, великолепная муза! Хоть и наложила закрытую печать на поэзию, зато высвободила кисть, которая работает с неизбывным вдохновением.

Вчера закончил недурственные акварели, а сегодня почти наполовину готов портрет Семена, который я решил назвать кратко и выразительно: «Каббалист». Я просил своего натурщика надеть на голову ермолку, а тело окутать национальными одеждами, но Семка заявил, что таковые у него когда-то при обыске изъяли жандармы, а ермолку он надевать не решается, поскольку не хочет дразнить гусей. Все эти предметы я решил написать по памяти, что я, жидов в своей жизни не видал?! (Слово «жид» зачеркнуто, вставлено слово «иудей». Примечание издателя.) Работать буду допоздна, дабы назавтра портрет был готов. На эскизах Семка выглядит старше своих лет, да и молод он для мыслителя, коих во множестве дал миру этот подозрительный народ. На его замечания я резонно заметил, что лет через двадцать он и его изображение сравняются в возрасте, тем более что живопись, в отличие от человека, бессмертна.

Акварели также удались, правда, все они имеют ракурс из окна нашей обители. На одной я изобразил старушек, с которыми давеча встречался на лавочке у подьезда. Вышли они симпатичными, я бы сказал, благостными. Нутро их передать акварельными красками невозможно, тут надо бы писать маслом. Впрочем, для первого раза сгодится. Также я изобразил дворника Митьку, изнывающего от жажды. Хорошо получились вороны, следящие за работой дворника. Так и ждут, когда он пойдет пить пиво, освободив им место пиршества. Центром третьей работы стала наша соседка Любаша. Черты пришлось немного исказить, дабы Семка не заподозрил неладное, однако девица вышла смачная, особенно вырез на платье, из которого рвется к солнышку вся полнота женских чувств. Не подарить ли сию работу изображенному предмету в благодарность за дружеское участие в нашей судьбе? Опасаюсь, как бы она не восприняла сей шаг за необходимость выручить еще раз, что было бы весьма обременительно. Впрочем, отнесу акварели на Андреевский спуск, а там видно будет. С Семкиным портретом тоже неясно. Хотел подарить его оригиналу, как залог нашей дружбы, но он стал отнекиваться, мол, на границе таможня картину не пропустит, учинит скандал, а затем посоветовал отнести картину в музей. Однако я сомневаюсь, что в украинском музее выставят «Каббалиста». Чего доброго, прибежит поп из Лавры, с которым мы давеча подрались, и начнет вопить об осквернении православия.

Далее писать прекращаю, спешу к мольберту. Как вещал капитан Косарев, «труба зовет»! Но сперва отмечу, что Семка с подозрением смотрит на мою живопись. У евреев нельзя изображать людей, им это запрещает Талмуд. Странные, однако, у них правила, если не сказать покрепче. И после этого они считают себя культурной нацией!

 

90

Письмо Двойры Либерман своему сыну, Семену Либерману

1 мая 2014 года

Дорогой Сема!

Я сегодня чуть не упала, когда к нашему дому подъехала большая черная машина с цветным флажком. Оказывается, это приехало посольство Люксембурга и привезло твое письмо. Посол сказал, что они переживают из-за опасности, которая тебе угрожает, и поэтому решили переправить письмо специальной почтой, то есть по воздуху. Сыночек, про какую опасность они говорят? Немедленно напиши и ничего не скрывай!

Пока я пишу ответ, посол на кухне пьет кофе. Я хотела его пригласить в гостиную, показать твои похвальные грамоты и значки, но твоя дорогая супруга затеяла генеральную уборку и в доме такой кавардак, что не только иностранцу, но даже своим невозможно смотреть на это. Иностранец очень милый и интеллигентный человек, он поцеловал мне руку и сказал, чтобы я не волновалась, он подождет сколько надо, ибо дело демократии в Украине важнее его личных неудобств. Не знаю, что у вас происходит, если тобой занимаются посольства, но надеюсь, что, кроме своего Шевченко, ты не успел сделать украинскому правительству ничего плохого. Прошу тебя, не трогай их и вообще заканчивай улучшать жизнь других народов. Нам это всегда вылазило боком.

С журналистами я больше не общаюсь. Сказала, что ты через месяц приедешь и сам будешь с ними разговаривать. Две газеты на первых страницах ежедневно дают сообщения о тебе. Одна пишет, что «до приезда гения еврейского народа Либермана осталось двадцать шесть дней», а другая тоже считает дни, но уже обзывает тебя предателем. Когда ты вернешься, мы подадим на них в суд. Я уже нашла адвоката. Таня посоветовала Гринберга. Это не адвокат, а тигр и лев в одном лице! Считай, что решение суда у нас в кармане!

Заканчиваю, потому что посол нервничает и поглядывает на часы. Напиши Тане, что уборку в доме надо делать, не когда к тебе приезжают высокопоставленные господа, а в другое время. Мне это досадно, потому что я хотела с ним поговорить про Нобелевскую премию, что надо делать, чтобы ее получить, кому писать, где искать протекцию и т. д. Поговорю на улице, возле машины.

Ну, все. Про кастрюльку больше не напоминаю.

 

91

Дневник Т. Г. Шевченко

2 мая 2014 г.

Черт его знает, как не везет мне в этом Киеве! Заколдовал кто-то мать городов русских, или некто всесильный и невидимый продолжает строить козни, наполняя чашу страданий, которую никак не могу испить до конца! Итак, сегодня выдался чудный день. Я особенно люблю сию пору года, когда прохладный воздух, еще не прогретый лучами солнца, необыкновенно бодрит члены. Наблюдательные люди утверждают, что весна омолаживает не только душу, и я решительно согласен с ними.

Всласть надышавшись свежим воздухом, заполнившим комнату (Сема пооткрывал все рамы, дабы проветрить квартиру), я стал подгонять своего хозяина, то и дело поглядывая на часы. Хотя мой друг уверял, что художники собираются на Андреевском никак не раньше десяти часов утра, а то и позже, я нервничал и не находил себе места, злясь, что он так долго моет чашки и тарелки. Наконец, упаковав акварели «Бабушки у подъезда», «Портрет соседки» и третью, названную мною весьма лаконично «Митька», мы вышли из дома. Избыточная энергия была столь велика, что я едва не показал язык шпикам, которые неохотно поднялись с лавочки и, задрав головы к зеленеющим веткам деревьев, скосили глаза, наблюдая за нами. Семка дернул меня за рукав, и мы быстро пошли к навесу, у которого останавливаются маленькие скрипучие автобусы. Конечно, шпики побежали за нами.

Через минуту мы уже тряслись, стиснутые ворчливой толпой, а шпики торчали подле водителя и напряженно следили за нами. Я не выдержал и таки показал им язык, отчего зенки их едва не выскочили из глазниц. Водитель, между тем, курил зловонный табак и громко кричал на публику, чтобы она передавала деньги за проезд. Публика незлобно отгавкивалась и дразнила водителя вычурным матюком в рифму требованиям управителя машины.

Через полчаса мы вышли у паперти Андреевской церкви, и я, машинально перекрестившись на великолепное творение Растрелли, невольно ахнул.

Доступные взгляду окрестности были заполнены картинами. Сей великолепный Эрмитаж под открытым небом простирался до самого Подола, теряясь в лабиринтах монстра, который в мою бытность был Гостинным двором. Картины представлены разных размеров – громадины в человеческий рост и небольшие пейзажи в роскошных рамах и без оных. Возле каждого вернисажа, состоящего из дюжины произведений малярства, толпились творцы, отмеченные печатью божественности и с мучительной гримасой неопохмелившихся страдальцев. Покупателей было во сто крат меньше самих художников, но Семка обьяснил, что покупатели появятся попозже, к полудню. По правде сказать, без Семки я бы растерялся в этом разливанном море искусств, но мой друг зорким взглядом выискал подле памятника свободное местечко и, широко раскинув руки, словно застолбив пространство, позвал меня. Я тотчас же бросился к нему и, лихорадочно распаковав картины, выставил их на всеобщее обозрение, смущенно поглядывая по сторонам.

Рядом со мной оказался весьма колоритный мужчина с седыми бакенбардами и орлиным профилем. Я неуклюже кивнул ему головой, впрочем, это мне показалось, хотя я едва пошевелил бровями, на что сосед мой весьма аристократически наклонил голову, продолжая рассматривать мои акварели. Я почувствовал жгучее желание познакомиться, а затем и побеседовать с коллегой, однако непонятная стеснительность сковала мои члены. Он, вероятно, прочел мои мысли и, протянув холеную руку, отвесил полупоклон:

– Доктор искусствоведения Коркошко Степан Николаевич!

– Академик живописи Шевченко! – машинально пробормотал я, тряхнув его руку.

Он нисколько не удивился, коротко ответив:

– Наслышан!

Я проследил за его взглядом и обомлел. За моей спиной торчало очередное издание моей персоны. Да сколько можно! Я пробормотал нечто невнятное, мол, не имею отношения к этому идолопоклонству, на что он с приятный вежливостью произнес загадочное «бывает», а затем полез в карман некогда замшевой куртки, достал изящный портсигар и предложил угоститься. Не дождавшись моего ответа, коллега закурил, продолжая косить глазом на мои акварели, а затем стал кого-то высматривать в разноцветной толпе зевак, которая медленно и неумолимо втекала на Андреевский спуск. Не выпуская изо рта сигарку, г-н Коркошко мотнул головой в сторону моей «Незнакомки» и негромко произнес:

– Спрячь! А то мозги…

Далее он вставил такое крепкое словцо, которое и в борделе произнести постесняешься, а в ответ на мой недоуменный взгляд разразился пояснениями, состоящими сплошь из матерных слов. Отмечу, что мат его был изысканен, я бы сказал, аристократичен, и вовсе не оскорбителен, хотя наиболее щадящими словами в его тираде были «суки» и «бляди». Продираясь сквозь чащу этой великолепной непечатной словесности, я силился уразуметь суть предостережений моего соседа, но он вдруг огорченно выкрикнул:

– Поздно, твою мать!..

И тут я увидел подле себя троих мужчин, которые с ироническим взглядом осматривали мои творения. Главного я определил сразу. Это был сухощавый субъект одних со мной лет, с золотыми дужками очков на ястребином носу. Он гипнотизировал «Незнакомку» сухим инквизиторским взглядом, а его спутники, вероятно чиновничья дворня, угодливо заглядывали старшему в глаза, пытаясь прочесть в них дальнейшие инструкции. Наконец очкастый соизволил поднять на меня свой взор, затем перевел его на памятник, словно сличая с ним оригинал, и устало произнес:

– Документик, пожалуйста!

Я забеспокоился, но на помощь подоспел Семка и громко спросил:

– Какие документы?! Он художник! Тарас Григорьевич Шевченко!

– Член Союза? – бесстрастно спросил очкастый и сам себе ответил не без видимого удовлетворения: – Не член!

– Изымаем, Кость Василич? – засуетились холуи, но очкастый поднял руку, призывая к тишине.

– Это что такое? – Его рыжий палец указал на портрет «Незнакомки» и коснулся ее ланит. – Спрашиваю: что это такое?

– Акварель! – едва прошептал я, подавленный не столько наглостью, сколько глупостью подобного вопроса. Мне тотчас же вспомнился ротмистр, с которым судьба свела в петербургском заведении мадам Адольфины и который точно так же приставлял палец к интимным местам девиц и громко интересовался названием сего анатомического предмета.

– В чем, собственно, дело? – пробормотал я. – И кто вы такие, господа?

Очкастый не соизволил ответить. Скривив губы, он вопросительно посмотрел на своих спутников, которые набросились на меня, словно дворовые собаки:

– Что?! Кто мы такие?!

– Мы комиссия по защите морали и нравственности!

– Сейчас узнаешь, кто мы такие! Развратник!

– Порнограф!..

Казалось, крики должны были обратить на себя внимание публики, а особенно художников. И точно! Оглядевшись, я заметил, как некоторые из моих коллег торопливо сворачивали пейзажи трубочкой и прятали их в штанины, а кто и вовсе передавал знакомым, дабы унесли от греха подальше.

Между тем очкастый, которого, как я услышал, звали Константином Васильевичем, закончив осмотр «Незнакомки», вперил в меня холодный немигающий взгляд и вкрадчивым голосом спросил:

– Какого размера декольте у вашей барышни?

– Что? – вздрогнул я от столь странного вопроса и перевел взгляд на свое творение, точно увидел его впервые.

Один из «моралистов» быстренько достал из кармана складной плотницкий метр и принялся замерять расстояние от шейки до края батистовой сорочки, едва прикрывавшей аппетитную грудь Любаши.

– Двенадцать! – удовлетворенно крикнул он, а его подельник, потрясая какой-то брошюркой, возопил:

– А положено десять! Десять положено по закону!

Константин Васильевич ждал моего ответа, хотя я абсолютно не представлял, как объясняться. Но тут на авансцену вновь выперся Семка и пошел в решительное наступление на бесноватую троицу.

– По-вашему, что это такое? – решительно спросил мой друг, указывая на пышные формы предмета моих мечтаний, жившего этажом выше.

– Грудь! – улыбнулся Константин Васильевич. – Причем обнаженная до неприличных размеров, выходящих за рамки, установленные комиссией по охране общественной морали!

– Да все ясно! Двенадцать сантиметров тут! А дозволено десять! – потрясал плотницким метром его подчиненный.

– Значит, грудь? – усмехнулся Семка и вкрадчивым голосом спросил: – Вы имеете в виду грудь как предмет мужского вожделения либо как символическую чашу, вскормившую человечество?

Вопрос был поставлен ловко. Константин Васильевич покраснел, снял очки и принялся протирать их клетчатым платком. Застыла в нерешительности и его свита, ожидая вердикта патрона. Однако сей господин вполне в духе Семкиного народа ответил вопросом на вопрос:

– А вы кто, извиняюсь, будете?

– Я? – Семка презрительно усмехнулся и небрежно произнес: – Я культурный атташе очень влиятельного посольства!

– Оно и видно, что влиятельного, – пробормотал блюститель морали, продолжая багроветь с такой скоростью, с какой раки варятся в казанке. – Оно и видно!..

– Вы не ответили на мой вопрос! – продолжал настаивать Семка с таким апломбом, что я на минуту усомнился, не скрывал ли мой друг свой дипломатический ранг.

– А что отвечать? – трусливо огрызнулся блюститель морали. – Мы действуем по регламенту и строго установленным параметрам! Декольте не может быть ниже установленной комиссией черты, за которой начинается неприкрытая эротика, переходящая в порнографию. Зритель, насмотревшись таких картинок, непроизвольно начнет фантазировать, опуская свой взгляд ниже установленных пределов. Чего доброго, он и платье с нее снимет!

– Педофил несчастный, твою мать! – злорадно прошептал из-за моей спины «доктор искусствоведения».

Сема хотел ответить возражением на «регламентированную» чепуху, но ревизор вдруг схватил «Незнакомку» и ловко передал ее своим помощникам, предостерегающе подняв вверх руку:

– Изымаю для проведения экспертизы!

– Какой экспертизы? – взмолился я. – Да ведь это… я ж ее продать хотел! А где я могу ее получить назад? Дайте квитанцию, сударь!

– Мы вас найдем! – зловеще пообещал глава комиссии и стал уходить, прикрываемый с тыла своими холуями.

Мы с Семкой, как по команде, принялись вертеть головами, пытаясь привлечь внимание своих шпиков. Уж кто-кто, а они должны были исключать наши любые контакты с посторонними, но шпики почему-то торчали у дома-музея какого-то Кавалеридзе, где по слогам читали мемориальные доски, прилепленные в великом множестве к этому зданию.

«Комиссия по морали» рванула вниз по Андреевскому спуску, и, судя по завихрению голов и доносившихся вскриков, под ее горячую руку попали очередные нерасторопные жертвы.

Мой сосед достал очередную сигарку, долго разминал ее пальцами, а затем произнес виртуозную тираду, суть которой сводилась к увечьям мамы моралиста, полученным неприродным путем в результате изуверского изнасилования.

Семка на мой немой вопрос лишь втянул голову в плечи и сердито засопел. Я же, приподняв повыше картины, поставил их на пьедестал памятника и стал пристально всматриваться в толпу, которая становилась все гуще, особенно после того, как к церкви стали подъезжать автобусы с англицкими буквами. Пестрая толпа волнами накатывалась на малярскую братию, оживленно обсуждала работы и даже брала их в руки, восхищенно цокая языками. Живо шли дела у «доктора искусствоведения», хотя я, увидев его картины, стал поглядывать на матерщинника с обидным подозрением. Да и то! На его холстах ничего нельзя было понять – сплошная мазня, как если бы трехгодовалому ребенку дали краски и кисть пошире, а он, пуская пузыри, возил той кистью по холсту в свое удовольствие. Ни лиц, ни каких-либо иных предметов на картинах не было – одни только кривые линии, пятна всех цветов и совершеннейший хаос в композиции.

– Как называется этот шедевр? – восторженно воскликнул некий иностранец на незнакомом мне языке, и его вопрос тотчас же перевела милая женщина, состоявшая толмачкой при его особе.

«Доктор искусствоведения» высокомерно оценил финансовые возможности иностранца и, цвыркнув в сторону ловким плевком, с достоинством произнес:

– Которая? Вот эта?.. Этот шедевр называется «Завтрак гетеры». Триста долларов.

Переводчица наклонилась к уху подопечного, и иностранец, радостно закивав головой, полез в карман за портмоне.

За полчаса доктор искусствоведения продал почти все свои картины, кроме двух вялых набросков. Слюнявя пальцы, он пересчитал деньги и засунул их в боковой карман некогда роскошной замшевой куртки. Меня распирало любопытство, и я решился задать вопрос, изрядно мучивший меня:

– Скажите, коллега, а как называется художественное направление, в котором вы работаете?

– Что? – «Доктор искусствоведения» рассмеялся, а затем, наклонившись к моему уху, прошептал: – Лохуизм!

– Как это? – покраснел я до такой степени, что почувствовал, как пламенеют мои уши.

– Течение изобретено исключительно для лохов! – пояснил он. – Чем непонятнее, тем мудрее! Вот ты, Тарас Григорьевич, застрял в своем романтическом реализме и носишься со своими Катеринами как с писаной торбой! Народу это и даром не надо. Не верит он в реализм. Он вообще ни во что не верит! А перед моей мазней стоит и соображает: кто кого сейчас надует – художник покупателя или наоборот? Но вообще-то фишка в названии. Название, уважаемый, должно быть глубоким и вызывающим. Вот вы, например, как назвали сей этюд? – Он показал пальцами на бабушек, застывших на скамейке под окнами Семкиного дома.

– «Дворик», – упавшим голосом произнес я.

– «Дворик»! – передразнил он, скорчив отвратительную гримасу. – Вы, дорогой мой, с этим «Двориком» еще тыщу лет будете здесь торчать! Уж если не можешь вырваться из пут реальности, так хоть название придумай зазывающее, чтобы публику дрожь проняла!

– Да что тут придумывать? – Я тупо смотрел на свою мазню, словно увидел ее в первый раз. – Дворик, сидят старушки, весна…

– Ладно, помогу, – вздохнул «доктор искусствоведения». – Назовем сей шедевр так: «Путаны на пенсии».

– Как?! – в ужасе воскликнул я.

– А вот так! – Он развернулся и, заметив кого-то в толпе, замахал рукой.

К нам подбежала стайка иностранцев во главе с толмачом. Сосед, подняв мою картину над головой, на безупречном английском языке стал ее расхваливать. Я с английским не очень-то дружу, но переводчик, торопливо глотая слова, перевел спич. Оказывается, мой коллега настаивал, что сия картина принадлежит кисти выдающегося украинского поэта и живописца Тараса Григорьевича Шевченко (что было абсолютной правдой), который скончался 10 марта 1861 года (тут надо было уточнить, что я все-таки воскрес), и что эту самую картину долгое время прятала царская, а затем советская цензура, ибо настоящее название картины «Путаны на пенсии» изображает двор царского борделя для высшей знати. Далее он так растолковал образы моей картины, так живописал разговоры моих «путан», что к нему тотчас же потянулись десятки рук с зажатыми в них пачками денег.

Выбрав пачку потолще, «доктор искусствоведения» передал счастливчику холст. Подмигнув мне, он поднял над головой следующий мой шедевр, на котором был изображен дворник Митька, но тут в толпу иностранцев врезались молодые парни и встали барьером между покупателями и «доктором искусствоведения». Один из молодчиков выхватил картину и замахал на толпу руками:

– Аллес! Финиш! Конец! – затем, оскалив рот на переводчика, яростно выдохнул: – Убери их, падла!

Переводчик, вскинув над головой цветастый зонтик, бросился вниз по Андреевскому спуску, а за ним, ломая каблуки, ринулась многоязычная толпа его подопечных.

Молодые люди, продемонстрировав какие-то картонки, злобно спросили:

– Чей товар?

«Доктор искусствоведения» поднял голову вверх, словно считал облака, а я, скукожившись, несмело произнес:

– Какой такой товар? Это картина! Моя!

– Понятно! – произнес один из наглецов, одетый в лайковый пиджак. Посмотрев на картину, он еще раз повторил: – Понятно! И кто здесь намалеван?

Я даже не успел оскорбиться слову «намалеван», ибо даже невежды знают, что нельзя назвать труд истинного живописца малеванием, но я был подавлен наглостью сих господ до такой степени, что помимо своей воли брякнул:

– Это Митька! Дворник! Весьма колоритный тип.

– Вижу, что колоритный! – не унимался наглец и с усмешечкой произнес: – Мало того, что не платим, так еще и клевещем на родную действительность! Вован, смотри, какая грязь, какой пессимизм!

Я не успел возразить, что детали выписывал с натуры, что в Семкином дворе постоянно лежат кучи мусора, как его спутник с воспаленными, как у картежников глазами, которого величали Вованом, раздраженно спросил:

– Свидетельство предпринимателя прошу предъявить!

– Чего? – Я беспокойно оглядывался по сторонам, но Семки и след простыл. «Доктор искусствоведения» между тем озабоченно складывал свои картинки в холщовую сумку, делая вид, что вовсе не знаком со мной и вообще находится здесь совершенно случайно.

– Не «чево», а разрешение на право торговли живописью! – уточнил молодой хам.

Понимая, что произошла чудовищная ошибка, вызванная расстоянием во времени, что, конечно, извиняет молодых людей, следящих за порядком в государстве, я вздохнул и принялся растолковывать суть вопроса, как я его понимал:

– Дело в том, молодые люди, что когда Его Величество Александр Второй изволили вернуть меня в прежнее состояние, то есть освободили от ненавистной мне ссылки в Аральские степи, они тем самым отменили указание родителя своего Николая Павловича, запретившего мне писать и рисовать. По правде говоря, плевать я хотел на сии запреты, ибо натура художника не лезет ни в какие нормы. Тем более сегодня рисовать я не только имею право, но даже обязан, ибо был удостоен звания Академика живописи Санкт-Петербургской императорской академии художеств, чем и пользуюсь в силу стесненных обстоятельств. Россия ведь сегодня другое государство, им нет резона платить пенсии иностранцам! Надеюсь, вы меня понимаете, господа? – Я с надеждой посмотрел на молодых людей, однако на их лицах не дрогнул ни один мускул.

– Значит, так! – после недолгого раздумья произнес Вован. – Картину под кодовым названием «Митька» мы изымаем как предмет извлечения преступной прибыли. В первый раз ограничимся устным предупреждением, учитывая вашу популярность и возраст, но в следующий раз штрафом дело не закончится!

– Каким штрафом? Вы о чем? – наморщив лоб, соображал я и почти робко произнес: – Шевченко я! Тарас Григорьевич! Вы чего, господа?

– Шевченко он! – хохотнул мерзавец в лайковом пиджаке, но напарник осадил его строгим взглядом, а затем, обратив ко мне измученное неведомыми мне мыслями лицо, произнес:

– Я верю! Верю, что вы тот самый Шевченко! Я в школе из-за вас двойку получил по декламации! Но у нас план, понимаете? План!

– Да, понимаю, как же! – попытался высказать сочувствие я, хотя и не уразумел, о каком таком «плане» он говорит.

– Не понимаете! – вздохнул господин. – У меня такой план, дорогой мой, что встреть я сейчас отца родного, и с того сниму последние портки! Министерство доходов – это вам не колбаса с хреном! Мы учреждение серьезное! Нас даже погребальные конторы боятся!

Он потянулся рукой к «Митьке», но в эту минуту его запястье было остановлено стальной хваткой. Подняв голову, я увидел торжествующего Семку и двух шпиков, которых он привел мне на подмогу. Шпики помахали перед носом парней кусочками красного картона, отчего глаза у тех стали скучными, как прокисший творог. Вчетвером они отошли к ограде, оставив холст у моих ног.

«Доктор искусствоведения», наблюдавший за сим сюжетом со стороны, вновь достал портсигар и, разминая пальцами папиросу, пожелал всей четверке испытать массу удовольствий, из-за которых были повержены Содом и Гоморра. Я хотел спросить Семку, что сие означает, но он прижал палец к губам и стал сворачивать мою акварель в газету.

Увидев, что мы собираемся уходить, «доктор искусствоведения» улыбнулся и вытащил из кармана пачку зеленых купюр.

– Пятьсот баксов! – весело помахал он пачкой. – За «Путан на пенсии»! Сто мне за рекламу, идет?

– Идет-идет! – согласился Семка и, жадно выхватив деньги, спрятал их в карман брюк.

Мы собрались дать деру, но нежданный благодетель жестом остановил нас, достал из портмоне ассигнацию с моей парсуной и, улыбаясь, сказал:

– Попрошу автограф, Тарас Григорьевич!

Я замешкался, но Семка торопливо подал мне вечное перо, и я, прижимая купюру к портмоне, расписался, а затем, улыбнувшись, пририсовал к цифрам еще два ноля.

– Грация! Сенк’ю! – поклонился «доктор искусствоведения» и аккуратно спрятал купюру в портмоне.

Семка был счастлив. Он пытался объяснить мне, сколько мы получим гривень, когда сдадим доллары в банк, но я его не слышал. Мне необходимо было привыкнуть к своей странной популярности.

 

92

Заместителю Председателя Совета Национальной безопасности Липоксатовой М. П.

Совершенно секретно! Лично в руки!

Уважаемая Маргарита Петровна!

Посоветовавшись с товарищами, мы предлагаем решить «Проблему Шевченко» оригинальным, но проверенным способом. В биографии дорогого Кобзаря можно выявить много темных пятен, которые Генеральная прокуратура с присущим ей усердием способна раскопать и предъявить обществу. Например, в 1859 году наш герой выехал из Санкт-Петербурга на Украину, намереваясь купить здесь землю для постройки собственной хаты. Однако в Каневе он был арестован по подозрению в богохульстве, затем это дело замяли, и он по указанию генерал-губернатора князя Васильчикова был отпущен с миром. Показания инспектора Кабачникова и крестьянина Садового из села Пекари до сих пор покрываются пылью в архивах и не востребованы следственными органами. А что, если возбудить дело о незаконном закрытии следствия? Конечно, «богохульство» сегодня не есть предмет уголовного преследования, однако репутация нашего героя будет изрядно подмочена, а если учесть недавний скандал в Лавре, то можно обернуть дело так, будто наш бунтарь покушался не только на духовные ценности, но и на материальные. Кроме того, во время ссылки Т. Шевченко в Аральских степях в Орском гарнизоне скончались два нижних чина и один унтер-офицер, а некий поручик из ревности пустил себе пулю в лоб. Если хорошенько покопаться в архивах, то я уверен, что без Шевченко тут не обошлось и что он причастен к этим смертям. При непредвзятом подходе к этим делам, проследив цепочку свидетелей, которые давно скончались, мы можем восстановить устную версию, дошедшую сквозь века до нашего времени. Безусловно, от следователей прокуратуры потребуется максимум фантазии и хладнокровной убежденности, которую следует документальным образом оформить. Полагаю, нам не составит труда найти потомков жертв кровавых драм позапрошлого столетия, а эти потомки, конечно же, слышали от своих отцов, те от дедов, а деды от прадедов и т. д. о нелицеприятной роли подозреваемого Шевченко Т. Г. в преступлениях, которые мы непременно раскроем. Дело примет совершенно иной оборот, тем более что к материалам уголовного дела можно приложить более поздние публикации, воспоминания современников, критиков, в которых наш «национальный гений» выглядит не таким уж невинным проказником, каким его представляют школьные учителя.

Полагаю, наши наблюдения могут лечь в основу плана Б и позволят прокуратуре оперативно сформировать следственную бригаду, которая срочно завершит опрос свидетелей и оповестит мировую общественность о подлинном лице Т. Г. Шевченко, долгие годы носившего личину беспорочного национального героя.

 

93

В Особую папку Совета Национальной безопасности

Совершенно секретно

5 мая 2014 г.

В связи с открывшимися обстоятельствами предлагаю:

а ) отменить план «А», изложенный в сценарии руководителя главного гуманитарного управления Цырлих А. Л.

б ) ввести в действие план «Б», предварительно возбудив уголовное дело против Т. Г. Шевченко, посадив его таким образом на прокурорский крючок.

 

94

Письмо Двойры Либерман своему сыну, С. Л. Либерману

6 мая 2015 года

Дорогой сыночек!

В жизни не угадаешь, кто сейчас сидит в нашем доме и смотрит с твоими детьми мультфильмы про Тома и Джерри! Это опять дипломат из Люксембурга, который любезно предложил передать тебе письмо, так как он срочно уезжает в Киев. Это не мужчина, а что-то особенное! Какие манеры, какая галантность! Куда там нашим евреям! Я даже расстроилась: отчего не родилась в Люксембурге?! Что мои родители забыли в скучном и грязном Меджибоже?!

Извини, но у меня от волнения скачут мысли и давление. Так вот, он уезжает в Киев, так как имеет сведения о том, что у вас вот-вот начнется новая революция, но уже не «оранжевая», а настоящая, с мордобоями и погромами. Конечно, я надеюсь, что ты к этому не имеешь никакого отношения, но на всякий случай прошу тебя не вмешиваться в их дела. Как только русские евреи начинают делать революцию, так в остальных частях земного шара у остальных евреев начинается понос.

Надеюсь, ты уже упаковал все вещи. Упаси Боже, чтобы я напоминала тебе про кастрюльку, но не забудь прихватить папины запонки и бабушкины ложечки. В Хайфе открылся антикварный магазин, где такие вещи стоят сумасшедшие деньги. В связи с предстоящим полетом русских на Марс у израильтян начался жуткий приступ ностальгии и они начали скупать все, что осталось после погромов.

Забыла про самое главное. Поговори с этим дипломатом, расположи его к себе. Я по секрету узнала, что Люксембург – очень хорошее и стабильное государство, где нет антисемитов по причине отсутствия евреев. Я ни на чем не настаиваю, но иметь запасной аэродром еще никому не мешало, тем более что мне уже надоело сидеть на одном месте. Кстати, он сообщил, что Нобелевскую премию дают в Швеции и ее вручает сам король! Я, конечно, расстроилась, потому что не знаю, в чем ты туда поедешь, у тебя ведь нет ни одного приличного костюма! Был бы жив папа! Какой фрак он пошил Ойстраху!..

Извини, что так мало написала, но я хочу угостить дипломата яблочными блинчиками, поэтому бегу на кухню. А все, что я хотела тебе сказать по поводу твоего поведения, ты и сам прекрасно знаешь!

Ждем тебя,

твоя мама

P. S. Твоей жене я ничего не сказала про Люксембург, ее сейчас нет дома, но если она начнет тебе жаловаться, так объясни ей, что в дипломатических переговорах не может быть третьих лиц, даже если они близкие родственники.

 

95

Протокол допроса Косарева А. П., гражданина Украины, 1960 г. р., проживающего в с. Мирном Бориспольского р-на Киевской области

8 мая 2014 г.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Фамилия, имя, отчество?

КОСАРЕВ. Косарев Антон Петрович.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Дата и место рождения.

КОСАРЕВ. 2 мая 1960 года, село Мирное, Бориспольского района.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. То есть проживаете в Мирном безвылазно со дня рождения?

КОСАРЕВ. Так точно, гражданин следователь! После школы учился в бердичевском сельскохозяйственном техникуме, получил специальность механизатора, служил в танковых войсках, а потом вернулся в родной колхоз.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как называется колхоз?

КОСАРЕВ. Имени Тараса Григорьевича Шевченко.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Уже теплее! Расскажите, что вам известно о вашей родословной.

КОСАРЕВ. В смысле?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Предки ваши кто?

КОСАРЕВ. В смысле отец? Или дед? Отец тоже работал в колхозе. Младшим агрономом. Умер в 1991 году, а мать…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мать не трогаем. Мать выносим за скобки. Меня интересуют ваши предки исключительно по мужской линии. Отец младший агроном, а дедушка кто?

КОСАРЕВ. Деда убили на войне. В сорок третьем. Под Курском. Его посмертно наградили орденом Красной Звезды. Это надо?..

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это хорошо. А отец вашего деда, ваш прадедушка? Они кем были?

КОСАРЕВ. Ну… не знаю… Не интересовался. И вообще, тут маленькая ошибочка. Я уже писал, но мне формально отписывают!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Какая ошибочка?

КОСАРЕВ. Наша фамилия Косаренки. В тридцать пятом неувязочка вышла с фамилией!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Какая?

КОСАРЕВ. Деда после Голодомора раскулачили как недобитый элемент и сослали в Сибирь. А там по ошибке записали Косаревым. Мы не москали, мы наши!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А чем вам не нравится фамилия Косарев? Очень звонко и благородно! И родословная получше.

КОСАРЕВ. Вам виднее, чего уж теперь!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не волнуйтесь! Я вам помогу. Вот, взгляните!

КОСАРЕВ. Что это?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваша родословная. До седьмого колена.

КОСАРЕВ. Ух ты!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да уж, пришлось покопаться в архивах!.. Видите, одна фамилия обведена красными чернилами? Это ваш главный предок. Егор Михайлович Косарев. В период, который нас интересует, служил в Новопетровском укрепрайоне ротным командиром. В чине капитана.

КОСАРЕВ. Ты смотри! Давно, а вы докопались!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. 1847 год – не такая уж далекая история, если рассматривать ее под микроскопом. Вы, Антон Петрович, потомок Егора Михайловича всего в седьмом колене.

КОСАРЕВ. Спасибо!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да нет, «спасибо» вас ждет впереди. Дело в том, что ваш предок Егор Михайлович командовал ротой, в которой рядовым служил небезызвестный Тарас Григорьевич Шевченко.

КОСАРЕВ. Ух ты!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот именно, что «ух ты»! И этот самый Шевченко впоследствии оклеветал Егора Косарева в своих воспоминаниях!

КОСАРЕВ. Как оклеветал?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А как писатели клевещут? Придумал гадость и давай ее печатать! То есть распространять!..

КОСАРЕВ. Может, недоразумение какое?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Никакого недоразумения! Капитан Косарев честно исполнял свой офицерский долг, о чем свидетельствуют различные формуляры и награды, но он слыл либералом и был расположен к Шевченко. А последний отплатил ему черной неблагодарностью. Конечно, Шевченко должен был во время прохождения службы маршировать, делать ружейные приемы, ходить в караул, но, как свидетельствует в своих воспоминаниях М. Д. Новицкий, Шевченко муштровал не капитан Косарев, а поручик Богомолов, а затем и офицер Потапов. Получается форменная клевета со стороны поэта на вашего предка. Причем со злым умыслом! Вы согласны?

КОСАРЕВ. Ну, я не знаю…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Напрасно! Задета честь вашей фамилии, и мне странно, что вы не хотите отомстить господину Шевченко.

КОСАРЕВ. Воды можно?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Пейте!.. Обидно, правда?

КОСАРЕВ. Полтораста лет прошло, все давно померли, ему памятники стоят…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не важно! Надо поставить в этом деле точку!

КОСАРЕВ. Да что же мне делать? Пойти к памятнику и плюнуть?!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это потом! Если захотите. А сейчас сядьте и напишите, что так, мол, и так, слышал от отца, а отец от деда, дед от прадеда, что Егор Михайлович Косарев рассказывал о подлости рядового Шевченко и завещал потомкам довести дело до суда.

КОСАРЕВ. А… разве так можно?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. По новому уголовно-процесуальному кодексу мы принимаем любые устные заявления и немедленно возбуждаем дела! Между прочим, в соседней комнате подобные заявления пишут Степан Степанович Исаев и Харитон Гансович Герн.

КОСАРЕВ. А это кто такие?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Из той же оперы. Шевченко и предок этого самого Исаева ухаживали за женой капитана Герна. Шевченко она отказала, а поручику Исаеву дала. Так Шевченко из ревности настучал Герну и привел его на квартиру, где ворковали любовники. У поручика Исаева из-за этого были крупные неприятности. А Герн после измены жены запил, был уволен со службы, а потом умер. Возникает вопрос: он сам умер или его довели до самоубийства?

КОСАРЕВ. Кого?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Герна, черт побери! Чем вы слушаете?! И довел его до самоубийства наш дорогой Тарас Григорьевич! Потомок Герна уже все вспомнил. Потомок Исаева аналогично. Так что советую написать все подробно, а мы это оформим как статью о клевете с тяжкими последствиями.

КОСАРЕВ. Какими последствиями?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Егор Михайлович, прочитав записи Шевченко, очень затосковал и стал прикладываться к графинчику. Оттого и вышел в отставку в чине полковника. А если бы Шевченко не писал на него пасквили, не надрывал его сердце? Мог бы Косарев стать генералом?

КОСАРЕВ. Наверное…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не наверное, а сто процентов! И дворянский титул мог получить! Были бы вы сейчас графом и не крутили бы коровам хвосты! Пишите, пишите!

КОСАРЕВ. Да меня прямо с фермы к вам привезли, у меня и правда коровы там, свиньи. Может, я дома напишу, с женой посоветуюсь?..

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Никак невозможно! Дело срочное. Завтра бумаги должны лежать в Генеральной прокуратуре. Подождут ваши коровы, Антон Петрович, а подохнут, так мы вам новых купим. Вы, как пострадавшее лицо, имеете право на компенсацию. По статье о клевете компенсация может быть весьма и весьма!

КОСАРЕВ. А… кто заплатит ту компенсацию? Суд?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Шевченко заплатит, Тарас Григорьевич! А не заплатит, так что ж! Закон суров, но это закон, как говорят итальянцы! Принудительные работы ему обеспечены! Вот ручка, бумага. Пишите!

 

96

Дневник Т. Г. Шевченко

11 мая 2014 г.

Сию запись делаю поспешно, ибо события, как мне сдается, принимают нежелательный оборот и неизвестно, когда смогу вернуться к своему дневнику. Семен уверен, что на нас открыли настоящую охоту, и все по моей вине. Однако запишу все в последовательности хронологической.

Итак, нынче я проснулся очень рано, ни свет, ни заря. Семка был уже на ногах и торопил меня с туалетом. Он успел зажарить глазунью, а также полюбившиеся мне гренки с клубничным джемом.

Ровно в семь мы были, как сказал бы мой бывший ротный, «при полном параде» и высматривали в окошко машину, которая должна была приехать за нами. Вскоре во двор въехала большая черная карета, и мы поспешили к ней. Не считая извозчика, в карете находились еще двое крепких парней, которые вежливо помогли мне и Семке устроиться на мягких диванах, а один из них даже поздравил меня с праздником.

Конечно, стоит поразмышлять, что они считают праздником, но поскольку времени у меня кот наплакал, то ограничусь осуждением очередного проявления человеческой глупости считать праздником перенос моего тела из Санкт-Петербурга в Канев. Событие-то печальное, что уж тут праздновать! Но об этом как-нибудь в другой раз.

Итак, прокатившись по улицам матери городов русских, мы прибыли на главную площадь, где когда-то было Козье болото и стояла хата, в которой я квартировал, посещая Киев. Нынче, как сказали бы англофилы, площадь есть главный дансинг страны, правда, поименованный с нашей сельской нерасторопностью Майданом. Подхватив под руки, меня вынесли на огромный помост и завели в небольшую комнатку, где на вашего покорного слугу коршунами набросились куаферы, гримеры и прочая театральная челядь, которая стала пудрить, мазать лицо помадой и расчесывать усы. Гримасничая, я терпел сию пытку, глядя на Семку, который трусливо озирался по сторонам. Затем меня провели в другое помещение, где находилась Алиса Леопольдовна и Мамуев, который робко жался к стенам и прятал глаза, как нашкодивший кот. Главная дама была с ним неприветлива и, очевидно, испытывала к сему господину законное чувство презрения. Впрочем, Мамуев нам не мешал, а госпожа Цырлих протянула руку, которую я на сей раз не без удовольствия поцеловал. Рука у нее была душистая, с отменным маникюром, так что было даже приятно. Надев очки, она развернула тетрадь, улыбнувшись загадочной гримасой Клеопатры.

– Дорогой Тарас Григорьевич! – сказала она. – Сегодня самый главный день в вашей жизни!

– Вы имеете в виду перенос тела? – щегольнул я познаниями в своей посмертной биографии.

– Не только! – благосклонно ответила она. – То, что наши предки благоразумно вырвали ваше тело из рук мучителей и перенесли его в милую нам Украину, за то им честь и хвала! Но когда я сказала об особенном дне, то имела в виду совершенно другое! Сегодня, – она сделала паузу и обдала себя необычным волнением, – вы встретитесь с нашим президентом!

– Знаю! – важно кивнул я головой, удерживая свое достоинство в нужном равновесии. – Это который у нас заместо царя, так?

– Да! – страстно вырвалось у нее. – Вы абсолютно точно выразились, Тарас Григорьевич! Не важен титул, важна суть! Благодетель отчизны – вот высший титул доброго и справедливого самодержца! И вы, как Предтеча, как Креститель Иоанн, должны освятить избранника народа сиянием своего гения!..

Она еще долго изрекала высокопарные глупости, и, признаюсь, мне стоило немалого мужества, чтобы вытерпеть эту пустопорожнюю болтовню и удержаться от желания сообщить сей пахучей дуре, что я им сейчас такое освящение устрою – черти в аду взвоют и святые изумятся! Но мне надобно было молчать, ибо на кон была поставлена не только моя жизнь, но и свобода моего народа, народа безусловно беспутного, ленивого, вороватого, но моего! Поэтому я важно кивал головой, словно конь, которому всадник дает последние наставления перед атакой.

Между тем глухой ропот, как надвигающийся степной смерч, становился все громче, и я понял, что это голос толпы, которая шла, дабы воочию увидеть своего Пророка, то есть меня.

Испугавшись, я стал читать молитвы, которые помнил. Я просил Божью Матерь укрепить дух мой и голос, дабы слышен он был от Прикарпатья до Слобожанщины, от херсонских степей до Запорожской Сечи, я просил Бога простить мне все грехи, большие и малые, вольные и невольные, а также молил вложить в уста мои великую правду. Я молился долго и прилежно, как никогда ранее.

Наконец зазвучали фанфары, и госпожа Цырлих, сжав мою руку, судорожно выдохнула:

– Пошли!

Влекомый ею, я вышел из комнатки и оказался на краю огромной сцены. В противоположных кулисах толпилась масса неизвестных господ, которых скрывал полупрозрачный занавес с шитьем золотых букв «Танцы со звездами». То ли занавес был привнесен из чужого театра, то ли он оказался здесь совершенно случайно, только слово «танцы» меня встревожило, ибо к танцам я был решительно непригоден и на балах всегда драпал в кальянную комнату, где такие же недотепы глушили ликер либо резались в карты.

Мое внимание привлекли большие черные машины, похожие на ту, в которой сюда привезли нас с Семкой. Машины медленно подъехали к сцене, остановились и вдруг тысячи труб грянули военный марш, ударил пушечный салют, и народ взревел, словно каждый из присутствующих выиграл в лотерею поросенка.

Из машины в окружении свиты вышел тот, кого здешнее население почитает своим царем, хотя Семка мне твердо обьяснил, что никаких царей нынче нет и быть не может. В Украине давно, объяснил он, царит демократия наподобие эллинской, но с непременным украинским колоритом. То есть правители, воспев хвалу эллинской мудрости, переходят в другую эпоху и уже по римскому примеру убивают своих предшественников либо бросают их в темницу. Поэтому царь у моих хохлов, строго говоря, условный.

Наблюдая, как он взбегает по ступенькам, ведущим на сцену, как приветствует народ легким мановением руки, я невольно залюбовался его статной фигурой и величавой осанкой. Вылитый гетьман! Куда там графу Разумовскому, не говоря уже про пьяницу Богдана! Про остальных и говорить не с руки! Однако мой невольный восторг сменился смятением, которое произошло, когда мы с ним столкнулись лицом к лицу. Я полагал, что кто-то из свиты, а еще лучше госпожа Цырлих представит меня вождю украинского народа, но он слегка улыбнулся и, похлопав меня по плечу, сказал:

– Здрасьте, Тарас Иванович!

И пошел дальше. Конечно, мне было приятно, что он меня узнал, но все-таки отца моего звали не Иваном, а Григорием, о чем, я полагаю, известно каждому школяру, не считая памятников, на которых и фамилия моя, и отчество сверкают золотыми литерами. Разволновался, что ли?

Между тем наследника Ярослава Мудрого увели в потайную комнату подкрепиться перед тяжким испытанием, а на меня вновь налетели куаферы, гримеры и продолжили терзать своими щетками да пудреницами. Затем полковой оркестр заиграл гимн, а потом на сцену вышел Он. Народ ликовал, потрясая флажками и пивными бутылками, хотя мне показалось, что из толпы неслись и оскорбительные возгласы, более приличествующие концу ярмарки, нежели праздничному торжеству. Впрочем, возможно, я ошибался, озабоченный собственной речью, которую мысленно талдычил уже в третий раз.

Украинский царь говорил медленно, изредка указывал рукой на кулисы в мою сторону, и я сознавал, что говорит он обо мне, и говорит вещи приятные, потому как снисходительная улыбка не сходила с его лица. Впрочем, я решил, что когда меня вытолкнут на сцену, то первым делом поправлю его, сообщив свое истинное отчество, однако мне мешала сосредоточиться моя попечительница, которая то сжимала, то разжимала пальцы на моей руке, больно вонзая кровавые коготки в мою плоть. По ее пожатиям было ясно, что она произносит речь вместе со своим «Вашингтоном», и я немедленно впал в подозрение, что речь сию она сочинила самолично, как и ту, которую я должен был прочесть, хотя и решил не делать этого.

Наконец оратор повернулся к кулисам и благосклонно хлопнул два раза в ладоши, будто турецкий султан, вызывающий гаремную газель на свое ложе.

– Он вам аплодирует! Вам! Идите же! – злобно прошипела госпожа Цырлих и с силой толкнула меня в спину.

Признаюсь, при виде многотысячной толпы я почувствовал дрожь в коленях. Ноги стали ватными, и я едва доплелся до толстой палки, в которую, как мне обьяснили, следовало говорить. Я машинально пожал руку «Вашингтону», ловко увернулся от его объятий и замер, глядя перед собой.

В одно мгновение людское море замерло. Стало так тихо, что я услышал ссору голубей на крышах киевской почты, и вдруг понял, что народ ждет моего слова, верит, что я сейчас скажу нечто такое, отчего жизнь мгновенно изменится, вспыхнет солнце и наступит всеобщее бессмертие и нескончаемый праздник. В ожидании чуда многие стали креститься, вытянув ко мне свои любопытные лица. Превозмогая страх и боль, я стал говорить.

– Дорогие братья и сестры! – сказал я. – Вот я стою перед вами, Тарас Шевченко, сын Григория и Катерины. Прошу некоторых запомнить: сын Григория, следовательно, Григорьевич! – строго добавил я.

Народ стал креститься пуще прежнего, из толпы кто-то выкрикнул:

– О, Господи Иисусе! Это Тарас!

Я поднял руку и продолжил:

– Наверное, Богу было угодно, чтобы я вновь вернулся к вам, и не стихами своими, не поэмами, и даже не картинами! А вернулся, чтобы сказать вам… – Голос мой внезапно задрожал, и ярость ослепила зрение. Не соображая, зачем я это делаю и что говорю, я выкрикнул: – Кто противен природе и Богу? Противны рабы! И промеж них страшнее прочих рабы сытые, готовые охранять свое чрево и скотское состояние, аки лесные звери! Горько мне говорить это, братья и сестры, но не украинцы вы, а презренные малороссы, продавшие Украйну за кусок хлеба, который вам швыряют доморощенные панычи! Где ваша гордость, потомки Гонты? Где ваша козацкая слава, атаманские внуки?! Изворовались! Развратились! Стали завистливыми и трусливыми! А пуще всего изрыгаете из недр своих уродов по образу и подобию своему!..

Я не сразу понял, что мой голос вдруг стих, отчего в толпе стали усиливаться рокот и недовольные выкрики. Как позже объяснил Семка, кто-то испортил палку, в которую я вещал, однако, стоя на сцене, я не знал этого и продолжал поганить непотребными словами народ мой, намереваясь пробудить в нем если не гордость, то хотя бы обиду на мои оскорбления, спровоцировать злость, но благие намерения окончательно убила музыка. Оркестр грянул гопак, и на сцену ринулись сотни лиц, закружившиеся в дьявольском танце. Я не сразу сообразил, зачем это и почему, как вдруг понял, что сотни паяцов, заполнивших сцену, загримированы под меня, и загримированы с поразительной точностью, дабы народ не мог различить, кто же из нас настоящий!

Затащив меня в вихрь этого безумного карнавала, «шевченки» кривлялись, паясничали, выкрикивали – о, ужас! – мои стихи и тайком норовили пересчитать ребра. Кружась с ними, я даже под гримом различил литераторские хари Вруневского, Шмыгло, Мамуева, Супчика и иже с ними, я беспомощно размахивал руками, пытаясь объяснить толпе, что – вот он я! Вот настоящий Шевченко! Здесь! Да куда там!..

Поддавшись всеобщему веселью, народ разразился овациями, смехом, пьяными криками. Стоящие перед сценой приплясывали, размахивая руками, в которых были зажаты бутылки с хмельным пивом и дымящиеся папироски, и выкрикивали: «Тарас, дуй к нам!»

Господи, за что же ты так мордуешь мой народ? Мало тебе твоих евреев?!

Не помню, как оказался в руках у Семки, который сподобился стащить меня со сцены и, пригибая мою голову, провел сквозь толпу, в которой десятки доброхотов пытались угостить меня пивом и лезли целоваться.

Очнулся я на Подоле в изодранном платье и с такой же физиономией. Глянув на меня, Семка огорченно взмахнул рукой, а затем запихнул меня в машину и отвез домой.

 

97

В Шевченковский райотдел милиции от гражданки Пламенной А. Г., проживающей по адресу: г. Киев, ул. Белорусская, 17, кв. 9

Заявление

Прошу внутренние органы вмешаться и остановить беспредел, который происходит на моей личной жилплощади.

Два месяца назад меня пригласили в одно интересное заведение и предложили сотрудничество, сказав, что это очень важно для государственной безопасности. Как сознательная гражданка, я даже не заикнулась о материальной стороне вопроса. Уже на следующий день в моей квартире поселились секретные люди, фамилии которых Соломко, а второй просто Сережа. Просверлив в полу моей квартиры дырки, они вставили туда какие-то «жучки», объяснив, что должны следить за моим соседом Семкой Либерманом, который сдает жилплощадь знаменитому поэту по фамилии Шевченко. Я не возражала, потому что школа воспитала во мне доверие к людям и я хорошо знаю, что государство должно следить за своими гражданами, которые, как малые дети, норовят нагадить Отчизне. Но я не предполагала, что мне запретят выходить из своей квартиры, вследствие чего я стала терять наработанную клиентуру и вскоре оказалась на бобах, так как товарищи офицеры, кроме водки и закуски, никакой материальной помощи не предлагали.

Я терпела, понимая, как важна для государства эта слежка. Однако на третий день товарищ Соломко предложил мне войти с ним в половую связь, объяснив это интересами конспирации. Раз соседи знают о моей профессии, сказал он, то следует поддерживать их мнение и усыпить бдительность. Я попыталась договориться о цене за каждый контакт, но Соломко сказал, что мне заплатят в конце месяца аккордно. У меня не было выбора, и я согласилась. Конечно же, второй агент Сережа также решил попробовать, а потом они вошли во вкус и стали требовать, чтобы мы это проделывали втроем, причем в неудобных позах. Этим меня трудно удивить, так как нам не привыкать под целым взводом милиции, но вопрос в конце концов уперся в деньги.

Если вначале мы вели какой-то подсчет наших контактов, то через неделю сыщики поломали график и, забросив слежку за объектами, которых они между собой называли «Пуриц» и «Гайдамак», полностью переключились на меня. Конечно, я была готова терпеть бесплатное насилие еще долго, но вдруг оказалось, что мы не просто занимаемся сексом, а снимаем порнографический фильм, для чего Соломко и Сережа использовали аппаратуру, предназначавшуюся для слежения за Либерманом и его жильцом. Я, конечно, заявила решительный протест. Во-первых, работа проститутки – это одни расценки, а съемки в порнофильме – это уже гонорар. Так мне объяснила моя «мамочка» Изольда Тарасевич. А в-третьих, опасаясь, что меня могут обвинить в срыве важного государственного задания по разоблачению шпионов, я решила написать это откровенное заявление. Соответственно прошу взыскать с тов. Соломко и Сережи причитающуюся мне сумму за 36 контактов, исходя из условной тарифной сетки в тридцать долларов за 1 (один) сеанс.

 

98

Приказ № 18/11

12 мая 2014 г.

За срыв оперативного задания, грубое попрание служебных обязанностей и моральное разложение разжаловать ст. лейтенанта Соломко в лейтенанты, а мл. л-та Курочкина С. Ю. в прапорщики.

Признать их использование на оперативной работе невозможным и откомандировать в распоряжение начальника продовольственной части майора Чеснокова Г. Б. для прополки картофеля в подшефном фермерском хозяйстве «Лучистое».

 

99

Повестка

Гр-н Шевченко Т. Г. (без определенного места жительства), временно проживающий по адресу: Киев, ул. Белорусская, 17, кв. 6

Вам надлежит явиться в Генеральную прокуратуру Украины для ознакомления с материалами уголовного дела, которое открыто против вас в рамках досудебного расследования по статьям № 295 «Призыв к действиям, которые угрожают общественному порядку», № 120 «Доведение до самоубийства», № 111 «Умышленное уничтожение военного имущества», а также ст. ст. № 180, 195, 212, 258–3 Уголовного кодекса Украины.

В случае неявки против Вас будет избрана мера пресечения вплоть до административного ареста сроком на десять суток.