Кто-то насвистывал приятную легкомысленную мелодию, быструю и свежую, как бег проснувшегося весеннего ручейка. Паскалю было приятно ее слушать, хотя она все настойчивее тянула его из объятий сна туда, куда он возвращаться не хотел. Что именно пугало его, он пока что не вспомнил, но твердо знал — там, вне сонной неги, что-то пошло не так.

Переливчатая мелодия все-таки выманила его, и все сразу стало плохо.

Воздух, едва-едва могший покинуть глотку, вместо крика превращался в тихий жалобный стон, не выражавший и крупицы той боли, что терзала мужчину, того ужаса, который грыз его потроха. Боль была столь сильна и всеобъемлюща, что если бы не магия, он бы уже давно умер, но нет, так легко изверг отпускать не желал. Берясь за нож, он предупредил, что наказание продлится долго, и им с сестрой придется оставаться в живых до самого конца.

Было темно, лишь несколько красных огоньков, паривших наверху, освещали ровный каменный потолок, серые каменные стены и очень редко являли очертания черного человека, изверга, затеявшего эту пытку.

Он повернулся, мигнули огненно-золотые глаза, и веселый свист оборвался.

— С возвращением, монсеньор. Надеюсь, вы успели перевести дух?

Мерат захрипел. Черный человек приблизился и склонился над прикованной к каменному столу жертвой.

— Смерти…

— Не надо молить о милосердии, — ответил изверг, — у меня его нет для вас. Для других людей есть, а для вас нет. Смотрите веселее, монсеньор, вырезать кости из ваших ног я уже закончил, скоро мы перейдем к рукам.

Мерат застонал, и из его глаз покатились слезы.

— Не беспокойтесь за свою жизнь, монсеньор, я тщательно слежу за состоянием органов, за кровеносной системой и не дам вам умереть. Самым сложным будет — разделить и вынуть череп, так чтобы не убить мозг, чтобы вы оставались в сознании и все чувствовали. Казалось бы, это просто невозможно, но ведь с мадемуазель Беатрис все получилось, верно? Посмотрите, она жива и даже может наблюдать, как я работаю над вами.

Мерат, из которого одну за другой вытаскивали кости, зарыдал горше, вспомнив об участи сестры. Он не хотел, не мог смотреть на тот бесформенный кожаный мешок, в котором теперь содержались ее внутренности. Тот живой и все чувствующий мешок, которому его самого уподобляли все сильнее с каждым часом этого прижизненного Пекла.

— Ну-ну, — строго укорил изверг, — не надо плакать, не надо чувствовать себя жертвой. Вы не заслуживаете сострадания и жалости, ибо пожинаете то, что сеяли, и жатва сия будет обильна. Как мне напомнили недавно, Молотодержец рек: "Судите их по делам их и воздавайте им по делам их", - но еще он сказал однажды: "Платите добром за добро, и добром же за зло, дабы зло само изжить из душ людских". Н-да, с последним вышла накладка, ведь я плачу вам злом за зло. — Глаза вспыхнули ярче, а потом сильно потускнели. — Все так запутанно и противоречиво в Писании… Меня удручает то, что я не настолько хороший человек, насколько хорошим хотел бы быть. Но меня радует то, что я намного лучше, чем мог бы быть, кабы не хотел быть более хорошим человеком.

— Умоляю…

— Вам не стоило вертеть мною как игрушкой в своих грязных делах. Вам не стоило обрекать на гибель Мистакор. И уж конечно вам не стоило пытать и насиловать дорогую мне женщину… да, совершенно определенно, не стоило вам этого делать. Когда я увидел, что вы натворили, первой мыслью было сжечь вас живьем. Второй — собственными зубами содрать плоть с ваших костей. Благо я не зверь какой, умею брать себя в руки и действовать обдуманно. Сначала пришлось отыскать де Рахальезу, этого великолепного мастера шпаги. Я раздробил ему кисти рук, чтобы он больше не являлся мастером чего бы то ни было, а потом вырвал глаза и язык, ибо он видел, но не сказал. Вы такой мягкости от меня не дождетесь. — Огненно-золотые глаза приблизились к самому лицу Паскаля Мерата, горячее дыхание коснулось его мокрой от пота и слез кожи. — Когда выну из вас череп, я вместе с сестрой уложу вас в специальный котел и начну сращивание тканей, сделаю единым целым, коим вы так отчаянно пытались стать всю жизнь, двумя разумами в одном куске плоти. Я пропитаю вас особыми заклинаниями и заставлю органику непрерывно обновляться, то бишь погибать и возрождаться вновь в нужном мне виде, дабы я смог собрать достаточно новых розовых мышц, нервных волокон, кожи, других органов. Я использую вашу органику как материал для восстановления ее тела. Эту будет превосходным примером высшей справедливости для всех. Правда, вам с сестрой будет больно, как будто вы попали в гномскую камнедробильную машину, но я с благодарностью приму эту жертву. И вот что еще, даже когда вы больше не будете мне нужны, я не позволю вам умереть. Нет, я замурую вход, спрячу все следы, чтобы никто не отыскал, и уйду навсегда. Вы же проведете здесь годы, будете "перемалываться" до тех пор, пока не забудете, кем вы были.

— Господи… Господи…

— Не надо поминать его всуе. Здесь и сейчас нет бога, нет спасения, нет милосердия. Есть только я, моя ненависть и ваше искупление. Продолжим, пожалуй, мне как раз приглянулся мизинец вашей левой руки.

Тобиус сидел на раскладной лесенке фургона, который цитаро отдали ему, смотрел, как играли с Лаухальгандой дети под моросным дождем, и курил трубку. Он делал глубокие затяжки и подолгу держал пряный горячий дым в легких, жмурясь от удовольствия. Мир пах осенней слякотью, лошадьми, табаком и жареными ежами. Кто-то пиликал на скрипке и пел.

— Здравствуй, Годявир.

— И ты будь здоров, Цагар, — флегматично ответил Тобиус цитару, присевшему рядом.

— Неспокойные времена настали, — без предисловий сказал Цагар, — война на западе, говорят, уже началась, король день ото дня становится все безумнее, и земли эти не ждет ничего хорошего. Аламут должен двигаться дальше.

— Понимаю, — кивнул Тобиус, который знал, что из-за него цитаро простояли на холме Силеи уже целую лишнюю неделю.

— Мы хотим знать, отправишься ли ты с нами в земли Шехвера и Димориса? Ты друг нам и очень полезный человек в аламуте, было бы хорошо…

— Нет, Цагар, не смогу.

Предводитель цитаро крякнул и поднялся.

— Аламут двинется завтра по предрассветным сумеркам. Если повезет, успеем выйти к шехверским границам до первого снега.

— Я уйду ночью, — кивнул Тобиус, — спасибо за все, что вы сделали для меня.

Цагар вроде как хотел что-то ответить, но передумал, опустил плечи и кивнул.

— Прощай, амаш Годявир, надеюсь, твоя дорога приведет тебя к счастью.

— Не приведет, друг Цагар. Но спасибо за твою доброту.

Цагар удалился, а маг, докурив и выбив трубку, вошел в фургон, где его ждала Райла Балекас. Она все еще не вставала, плохо шевелила конечностями и нуждалась в постоянном уходе, но при этом ее восстановленное тело казалось и было вполне здоровым, хоть и истощенным. Со дня своего пробуждения мечница не произнесла ни слова, вообще не издала ни звука, большую часть времени тихо лежала под цветастыми лоскутными одеялами и следила за Тобиусом. Когда он говорил с ней, Райла улыбалась, а порой протягивала руку, чтобы прикоснуться к его лицу, провести пальцами по выпиравшим скулам и истончившимся губам, погладить впалые щеки.

Волшебник точно знал, что со временем он вернет ей прежнюю силу, она вновь сможет ходить и даже держать в руках меч, но вот состояние разума женщины его сильно беспокоило. Следовало благодарить Господа-Кузнеца за то, что она вообще не превратилась в живой труп после пережитого, и все же…

Райла улыбнулась ему, и Тобиус, сев на край кровати, позволил погладить себя. Сам очень нежно и аккуратно провел левой рукой по ее белым волосам. Она поседела в пыточной камере, и пока что у магистра не хватало средств для восстановления прежней пигментации.

— Сегодня мы отправимся на запад. Буду нести тебя первое время, но скоро ты и сама сможешь ходить, не сомневайся. Нам понадобится твой клинок. Очень скоро понадобится.

Блестящий и мокрый от дождя Лаухальганда заскочил на порог, попрыгал немного, стряхивая капли, и вскоре уже оказался на кровати, нежно ластясь к Райле. Она всегда очень радовалась этому ушастому мячику и гладила его не менее ласково, чем Тобиуса. Видя это, маг попытался незаметно коснуться своего компаньона, но тот, почувствовав приближение руки, развернулся к ней ртом и предупреждающе клацнул зубами.

— Знаешь, Райла, я все-таки не могу перестать думать о том, — сказал Тобиус, благоразумно отдернув руку, — куда делась Шкатулка Откровений. Прости меня, что опять завожу этот разговор, он, наверное, заставляет тебя вспоминать не самые приятные вещи, но… возможно, от этого зависит судьба Вестеррайха. Ведь это тебе Октавиан поручил передать мне Шкатулку Откровений?

Кивок. Да, именно Райла Балекас должна была предоставить ему драгоценный артефакт, посланный покойным Осмольдом Дегероком, и Тобиус на первых порах радовался этим кивкам, которые как бы немного разгоняли его страхи по поводу рассудка Райлы, но потом он неизменно заходил в тупик.

— И куда же она делась, эта шкатулка?

Пожимание плечами. Сколько бы раз он ни пытался вызнать у Райлы хоть что-то о Шкатулке Откровений, все всегда заканчивалось безразличным пожиманием плечами.

Поняв, что больше от нее ничего не хотят, Райла всецело посвятила внимание Лаухальганде, а тот был и рад, громко мурчал и улыбался. Если подумать, то он с самой первой встречи питал к воительнице симпатию, даже лез под ноги тогда, в саду при покоях Хлои в Хосбранде. Лаухальганда чувствовал, что один из гвардейцев Радована — женщина, хотя Тобиус еще не догадывался об ее личности…

Подумав об этом и припомнив предшествовавшие события, серый магистр задохнулся на миг и вскочил.

— Вы издеваетесь?! Да не может быть!

Лаухальганда раздраженно зашипел.

— Не может быть, ахог подери!

Райла посмотрела на Тобиуса растерянно: я сделала что-то не так?

— Нет, ну каким же надо быть, чтобы столько злиться на меня из-за столь незначительной мелочи! Ты, брат, император всех невыносимых ворчунов Валемара! Подумаешь, безвинно обвинили его в шалостях с хрустальными фигурками!

— М-ря!

— А нечего жрать что попало! — взревел волшебник. — Выплюнь!

— Ф-ф-ф-ф-ф-р-я-я-я-я!

— Хорошо! Я извиняюсь, что заподозрил тебя в шалости, которой ты в кои-то веки не совершал! А теперь, пожалуйста, во имя всего, что может быть для тебя свято, маленький мучитель, выплюнь ее!

Лаухальганда плотно сжал губы и некоторое время не шевелился, всем своим видом показывая, что не намерен терпеть такого тона, но потом вдруг широко улыбнулся. Рот его раскрылся, растянулся и выплюнул в руки едва успевшего поймать Тобиуса Шкатулку Откровений, которую тогда, в Хосбранде, Райла принесла в покои волшебника и оставила там, которую Лаухальганда взял и проглотил по собственной прихоти, как часто с ним бывало, а потом умолчал об этом из-за пустяковой размолвки между ним и Тобиусом.

— Маленькое чудовище, — сипло проговорил маг, — через что мне пришлось пройти из-за тебя…

Лаухальганда одним протяжным мявком дал понять, что все злоключения волшебника случаются лишь по его, волшебника, вине, что он, Лаухальганда, никогда ни в чем не виноват.

Артефакт оказался тяжелым, а темный материал пирамидального корпуса, украшенного темно-синими сапфирами, испещренного магическими знаками, источал ощутимый холод. Шкатулка Откровений была водружена на небольшой стол, и некоторое время Тобиус просто стоял рядом, разглядывая это сокровище древности. Краем сознания он все же понимал, что Лаухальганда действительно ни в чем не виноват, что его путь в любом разе был бы проделан именно так, как это случилось, ибо он, Тобиус, позволял другим возлагать на него надежды, поручать ему важные дела. Он сам делал выбор, и он сам должен был нести ответ за это, не перекладывая вину ни на чьи плечи.

Едва сдерживая волнение, маг материализовал в левой руке черновик Джассара — массивный древний фолиант в твердой обложке из неизвестного белого материала, не то камня, не то кости. Стоило книге появиться рядом со Шкатулкой Откровений, как та ожила, цельный корпус раскрылся несколькими гибкими сегментами, выпуская изнутри десяток синих лучей, которые подхватили черновик и втянули его внутрь. Корпус шкатулки закрылся, и по магическим знакам начали носиться искры, ежесекундно вспыхивали сапфиры, то один, то другой, раздавалось тихое гудение. Наконец самый крупный самоцвет, вставленный в плоскую вершину усеченной пирамиды, вспыхнул, и над ним в воздухе появились строки безумно быстро сменявших друг дружку символов, и знакомых, и чуждых. Тобиус пытался разобрать хоть что-то, но лишь поплатился за это сильной резью в глазах.

Некоторое время знаки продолжали сменять друг дружку, процесс постепенно замедлялся, строчки укорачивались и выправлялись, знакомые литеры преобладали над неизвестными глифами и иероглифами, пока в конце концов над пирамидкой не возник мелко подрагивающий, словно от помех, световой текст. Это было нечто вроде стихов, причем составленных на совершенном понятном вестерринге:

За последним понятным словом было еще несколько подрагивавших неизвестных знаков, и стоило Тобиусу дочитать нижнюю строку, как текст рассеялся, а черновик Джассара выплыл из раскрывшегося корпуса Шкатулки Откровений.

— И что, — прошептал серый магистр, опускаясь на колени с книгой в руках, — это все? Это все, что сокрыто в этой великой книге? Какой-то дурацкий стишок? Не великие утраченные знания самого Абсалона, не секрет непобедимого могущества, а какое-то дрянное послание?! Я что, ради сохранения вот этого, как какая-то жалкая крыса, живу в бегах вот уже сколько лет?! Я это должен был от Шивариуса уберечь?! Вот этого боятся высшие некроманты Черных Песков?! Да будь оно все про…

Нежные руки обхватили его шею сзади, и мягкие губы прижались к затылку. Райла Балекас впервые смогла сама покинуть постель и даже сделала несколько шагов.

Тобиус медленно прижал к своим губам ее ладонь, вдохнул ее запах, прикрыв глаза, поцеловал пальцы и тихо проговорил:

— Ничего. Мы живы, а значит, мы можем бороться. С великими тайнами древности или без них, мы, маленькие и немощные, все равно должны идти вперед. Спасибо, что не дала мне забыть об этом, Райла. Мы должны идти вперед, даже несмотря на то что впереди у нас война. Мотыльки — они же такие глупые существа, вечно путают свечу с солнцем и летят на огонь…

Декабрь 2014 — ноябрь 2015

Содержание

Пролог

Часть первая

Часть вторая

Эпилог