Даллас, штат Техас

22 ноября 1963 года

На экране телевизора женщина средних лет и старик степенно пьют из нарядных кофейных чашек. Несмотря на свое отчаянное положение, БК вспоминает, как Эдгар Гувер и Клайд Тол сон обсуждали соусницы и масленки. Он смотрит на экран и старается освободить правую руку от скотча, которым привязан к стулу. От его усилий скотч сворачивается в узкие липкие полоски, которые становятся еще прочнее, но чуть свободнее. БК изо всех сил тянет руку и сдирает кожу, отчего на запястье появляется похожая на браслет полоска крови. Он не сдается и снова тянет, кровь служит смазкой.

— У меня есть очень интересная новость, — говорит женщина, а мужчина продолжает пить кофе с таким видом, будто только что закончил десерт. — Твой правнук с матерью приедут к нам на ужин в День благодарения.

— Должен сказать, что я удивлен, — отвечает старик, хотя все его внимание почему-то направлено на чашку. Возможно, там записаны его слова? Он наклоняется, чтобы сделать очередной глоток, когда неожиданно из единственного динамика раздается резкий сигнал, картинка исчезает и сменяется черной заставкой с белыми буквами:

«Экстренное сообщение информационной службы Си-би-эс».

Через мгновение тишину заполняет четкий и размеренный голос Уолтера Кронкайта, вещающего, будто Господь из хаоса. Но Кронкайт возвещает не о начале мира, а о его конце.

— Экстренное сообщение информационной службы Си-би-эс. В Далласе, штат Техас, были сделаны три выстрела по кортежу президента Кеннеди, когда тот проезжал через центр города. Согласно первым сообщениям президент Кеннеди серьезно ранен.

БК не сомневается, что челюсть у него не отвисла лишь потому, что рот перетянут лентой. Он смотрит на экран, но на нем только белые буквы заставки на черном фоне, а тем временем невидимый размеренный голос лучшего диктора страны продолжает:

— Только что получены новые сообщения. Они подтверждают уже известные факты. В президента Кеннеди стреляли, когда его кортеж проезжал через Даллас. Миссис Кеннеди с криком «Нет!» бросилась к мистеру Кеннеди. Кортеж промчался дальше. По сообщению информационного агентства Юнайтед Пресс, раны, полученные президентом Кеннеди, могут оказаться смертельными. Повторяем экстренное сообщение Си-би-эс. В Далласе, штат Техас, в президента Кеннеди стрелял убийца. Оставайтесь с нами и узнавайте новости по Си-би-эс.

На заднем фоне слышится чей-то голос: «Коннэлли тоже!» — а потом на экране появляется ложка, которая раскачивается как маятник. Стук сердца, бьющегося с размеренностью метронома, или, наоборот, метронома, бьющегося с размеренностью сердца. «Настоящий кофе, который варится моментально!»

Реклама «Нескафе». БК хмыкает. Наверное, старик пил как раз его. Реклама вечерней серии «Шоссе-66». БК смотрит на лицо Джорджа Махариса, играющего в сериале роль База, и как ветер треплет его черные волосы, когда он садится за руль знаменитого красного двухместного «шевроле-корвет». Почему-то он вспоминает, как ему рассказывали, что машина, на которой разъезжают Баз с Тодом, на самом деле светло-голубая. Вроде бы в черно-белом фильме она смотрится лучше, чем действительно красная. Еще одно подтверждение — если кто-то в нем еще нуждается, — что вещи далеко не всегда такие, какими кажутся.

БК снова принимается за работу по освобождению, сильно сомневаясь, что вечером покажут очередную серию «Шоссе-66».

Москва, СССР

24 ноября 1963 года

Квартира на берегу Москвы-реки с видом как на открытках, даже если дует холодный пронизывающий ветер, пахнущий тухлой рыбой. Четыре комнаты, каждая размером с бассейн. Высокие потолки, украшенные золотой резьбой стены, инкрустированные полы, больше похожие на вышивку, чем на мозаику из дуба, сандалового дерева и перламутра. При царе в таких квартирах жили аристократы или крупные чиновники, сейчас — партийные функционеры или ценные перебежчики.

— У Каспара в Минске квартира была в два раза меньше, уж поверь, — говорит Ивелич, показывая Мельхиору квартиру. — И она намного лучше моего дома.

— Я не перебежчик, — хмурится Мельхиор. — И Каспар тоже.

— Да-да, расскажи об этом своему соседу Киму Филби.

Но сейчас Мельхиора больше беспокоит не его новый дом, а спящий человек, прикованный к больничной кровати, которая для надежности стоит в большой клетке из стальных прутьев. Он не просыпается уже двое суток.

— Почему он не просыпается?

— Я не понимаю, — отвечает Келлер, листая записи и нервно перекладывая инструменты с места на место. — Я дал ему прелудин, эпинефрин и метамфетамин. Я даже вколол ему кокаин, причем в количествах, от которых сердечный приступ случился бы и у слона. А у пациента пульс всего десять ударов в минуту! Вы уверены, что не переусердствовали с успокоительным?

— Говорю же, что вообще ничего ему не давал! Он отключился в машине, когда мы ехали к самолету. И с тех пор не просыпался.

— Мельхиор. — В дверях гостиной появляется Ивелич. — Тебе это надо видеть самому.

— Я не выпущу тебя из этой клетки, пока не поймешь, в чем дело, доктор, — говорит Мельхиор, переходя в другую комнату. — Или ты его разбудишь, или сам умрешь вместе с ним!

В гостиной стоит только большой телевизор, над которым висит огромная хрустальная люстра, похожая на шапку ледника, пробившего потолок. На ее фоне телевизор выглядит не современным техническим устройством, а ящиком Пандоры. Даже голоса из динамиков, звучащие за шесть тысяч миль, кажутся какими-то потусторонними, будто вопли призраков, пытающихся вырваться из ада. Маленький экран показывает кирпичное помещение с низким потолком, забитое людьми. Вспышки фотоаппаратов, взволнованные голоса, атмосфера нервного ожидания — напряжение столь велико, что его, кажется, можно потрогать рукой.

Диктор продолжает говорить, но Мельхиора интересует лишь то, что на экране. Гул голосов становится громче, вспышки камер не прекращаются, а из тени появляется Каспар. Руки в наручниках спереди, волосы спутаны, на лбу синяки, губа разбита. Он идет очень медленно, будто не в себе. За правый локоть его держит мужчина в белом, за левый — в черном. Они похожи на ангелов-великанов, нависших над душой маленького мальчишки.

— Это полицейский участок, — говорит Ивелич. — Какого черта…

— Смотри! — Мельхиор указывает пальцем в правый угол экрана, где происходит какое-то движение. Шум перекрывает голос репортера:

— Вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание?

Звучит выстрел. Поднимается крик, но громче всего слышны стоны Каспара. Сопровождающие пытаются его поддержать, но он падает.

— Его застрелили! — восклицает диктор. — Его застрелили!

— Я же говорил, — замечает Мельхиор, выходя из комнаты, — что нам не надо волноваться по его поводу.

Провинция Камагуэй, Куба

26 октября 1963 года

Беременность длится очень долго. Одиннадцать месяцев, может быть, даже больше, но будущая мать переносит ее хорошо. Похоже, она совсем не нервничает и успокаивает женщин деревни, которые относятся к ней как к любимой родной дочери, заверяя, что все будет хорошо. Она отказывается от острых блюд, теплого рома и касторового масла, которые те приносят, чтобы ускорить роды. Она говорит, что он родится, когда будет готов, и ни минутой раньше.

И вот теперь он готов.

Лу Гарса стоит в углу комнаты, опираясь на палку. Он пользуется ею более по привычке, чем по необходимости, но сегодня на западном побережье острова набирает силу тропический ураган Изабель и массы холодного влажного воздуха, скопившиеся перед бурей, могут потревожить старую рану. От порывов ветра развеваются занавески, простыни, волосы Наз, но она настояла, чтобы окна оставались открытыми.

Лу расположился так, чтобы ему не было видно, что происходит под простыней, закрывающей Наз ноги, но не спускает глаз с ее лица. Оно необыкновенно. Удивительно безмятежно и прекрасно и напоминает скорее лицо чудесно выспавшейся женщины, чем роженицы при схватках. Одна из женщин, назначившая себя ее abuela, вышила ей яркий рисунок на наволочке, и теперь голова Наз лежит на подушке как на разноцветной радуге.

— Empuja, — тихо советует акушерка и добавляет: — Еl viene ahora.

Улыбка Наз становится шире. Если она и тужится, то на ее лице это никак не отражается.

— Я это чувствую. Как и приближение бури.

— Empuja, — снова повторяет акушерка и крестится под простыней.

От порыва ветра дом вздрагивает, и глиняный кувшин, упав, разбивается. К ногам Лу подползает на полу струйка воды, но он ее не замечает. Его взгляд прикован к лицу Наз. На короткое мгновение она сдвигает брови.

И вот уже акушерка восклицает:

— Es aqui! Es aqui!

Несмотря на длительное вынашивание, младенец рождается абсолютно нормальным, даже некрупным. Но его конечности удивительно пропорциональны и изящны, как будто он уже начал наращивать мышцы и терять младенческую пухлость. Он так же спокоен, как мать. Его глаза открыты, но он не плачет, пока акушерка его обтирает, заворачивает в одеяло и относит в угол комнаты. Он смотрит не на мать и не на акушерку, а на Лу, которому та протягивает младенца. Гарса медлит и вопросительно смотрит на Наз:

— Ты хочешь сначала его подержать?

Наз качает головой. Ветер разметал ее волосы: черный ореол на фоне ярких красок подушки. Ее ясный взгляд устремлен в пустоту — во всяком случае, ни на что в комнате она не смотрит, — и улыбка становится еще шире.

— Отвези к нему мальчика. Я уже рассказала ему все, что он должен знать.

— К отцу? — Лу все еще не решается забрать младенца из рук акушерки, которая не знает, что делать с ним дальше.

— К Мельхиору, — уточняет Наз и снова улыбается. — Я хочу, чтобы он увидел лицо человека, который его когда-то убьет.

Арлингтонское национальное кладбище

22 ноября 1965 года

На надгробии под крестом выбита простая надпись:

ФРЭНК УИЗДОМ

23 июня 1909

28 октября 1965

Со дня похорон прошел почти месяц, но по какой-то причине дерн на могиле так и не прижился. Все остальные могилы кладбища покрыты ровной зеленой травой, и только здесь она бурая и сухая. Мужчина с букетом незабудок в руках думает, что под подошвами они наверняка раскрошатся, если он подойдет поближе.

— Такое иногда бывает, — поясняет проходящий мимо служитель. — Не волнуйтесь, сэр, здесь все исправят.

Мужчина с цветами кивает. Он не заостряет внимания служителя на том, что засохшая коричневая трава лежит не только на могиле, но и вокруг нее, и расползается хищными щупальцами в стороны, высасывая краски из всего, к чему прикасается. Как только служитель скрывается из виду, мужчина достает из кармана свинцовый грузик, похожий на пулю, к которому прикреплена катушка проволоки, и забрасывает на середину коричневой проплешины. Он смотрит на прибор, напоминающий наручные часы, и убеждается в верности выводов, сделанных на основании внешнего вида травы. За проволоку он подтягивает грузик к себе, убирает в карман и отворачивается, а потом, будто вспомнив что-то, бросает цветы себе за спину.

Этот жест навевает ему воспоминания, от которых перехватывает в горле. Жаркий день в Новом Орлеане весной 1942 года, когда он сделал меткий бросок не глядя. Все началось именно тогда. И он это сразу понял, хотя об этом не знали ни Умник, ни Каспар.

Он поворачивается, возвращается к могиле, поднимает цветы и кладет их у надгробия. Трава под ногами действительно ломкая. Радиация не такая сильная, чтобы из-за нее тревожиться — во всяком случае, облучение длится всего несколько секунд, — но он все равно старается не прикасаться к земле, надгробию или уже увядшим цветам на могиле. Потом он поворачивается и идет к телефонам-автоматам возле часовни.

Только если бы за ним специально следили, могли бы заметить, что он не стал бросать в автомат монеты или звонить за счет абонента, а просто набрал несколько длинных комбинаций из цифр. Соединение занимает почти две минуты. Наконец связь установлена, и на другом конце отвечают по-русски:

— Да?

— Утечка есть, — говорит Мельхиор и вешает трубку.

Даллас, штат Техас

3 января 1967 года

— Пропуск?

Полицейский, охраняющий вход в больничную палату, держится вежливо, но строго, и видно, что он относится к полученному приказу никого не пускать очень серьезно. Он внимательно изучает удостоверение мужчины в белом халате, а потом вглядывается ему в лицо.

— Раньше я вас не видел.

Вместо ответа мужчина распахивает халат и показывает шестиконечную звезду Давида, висящую у него на цепи.

— О-о, входите, мистер… — охранник смотрит на удостоверение, — равви Гамински.

БК проходит мимо полицейского. Оказавшись в комнате, он подсовывает под дверь стальной клинышек с пластмассовым дном на случай, если постоялец палаты поднимет шум. Но тот не просыпается, и БК достает шприц и, не обращая внимания на капельницу, делает укол в руку. Эпинефрин, он же — адреналин. Тот же препарат, каким Мельхиор спас ему жизнь чуть больше трех лет назад.

Веки Джека Руби дрогнули, и между губами появляется едва заметная щель.

— Кто… — Его голос срывается, и он, с трудом сглотнув, делает вторую попытку: — Кто вы?

— У вас очень мало времени, мистер Руби. Я пришел, чтобы дать вам шанс рассказать правду.

Руби долго на него смотрит, затем отворачивается, причем делает это с неимоверным трудом. Его тело так высохло, что на подушке остаются выпавшие волосы. Тонкие полоски на белом фоне почему-то напоминают БК пустые страницы отчета о расследовании, которым он занимается последние три года, но так и не может его завершить.

— Мистер Руби, в прошлом месяце вы сказали заместителю шерифа Далласа Элу Мэддоксу, что вместо укола от простуды вам ввели раковые клетки. На самом деле это были не раковые клетки, а радиоактивная отрава, которую позаимствовали из советской атомной бомбы, украденной на Кубе. Тогда вы сказали: «Люди, у которых были скрытые мотивы так со мной поступить, никогда не расскажут правды». Кто эти люди, мистер Руби? Назовите мне имена, и я заставлю виновных предстать перед судом за убийство президента Кеннеди и вас.

— Никто, — после долгого молчания отвечает Руби.

— Вы же знаете, что это не так, мистер Руби. Вы передали шерифу Элу Мэддоксу записку, что президент Кеннеди был убит в результате заговора. Кто в нем участвовал?

Руби снова мотает головой, оставляя волосы на подушке:

— Никакого заговора не было.

— Мистер Руби, пожалуйста! Вы сами говорили психологу Вернеру Тэйтеру, что к убийству Каспара — Ли Харви Освальда — вы оказались причастны посредством обмана. Тот тоже утверждал, что оказался пешкой в чужой игре. Чьей, мистер Руби? Кто вас подставил?

При имени Каспара в глазах Руби мелькает огонек, но веки его закрываются, в носу хлюпает от стесненного дыхания.

— Вы когда-нибудь раньше слышали о Каспаре, мистер Руби? А об Орфее? Или Мельхиоре? Эти имена вам о чем-то говорят, мистер Руби? Пожалуйста! Это ваш последний шанс!

Когда Руби наконец отзывается, его голос звучит еле слышно и похож на последний вздох умирающего.

— Мне нечего скрывать, — шепчет он. — Никого больше не было.

Провинция Камагуэй, Куба

19 июня 1975 года

За последние двенадцать лет ее сад удивительно разросся. Ее кукуруза — самая сладкая в провинции, помидоры — самые большие, а бобы — самые урожайные. Местные ребятишки помогают ей после школы, женщины отдают рыбьи головы на удобрения, а мужчины делятся навозом, который получают от государства для своих наделов. Нет никакого сомнения, что время и труды, затраченные на обработку этого крошечного участка, являются крайне нерациональным расходованием сил и средств с точки зрения административной экономики. Но они позволяют вырастить потрясающие фрукты и овощи, небольшую часть которых она меняет на рис, а остальное просто раздает.

В отличие от своего сада она совсем не изменилась. Лу Гарса, присматривавший за ней все эти двенадцать лет, готов поклясться, что она не состарилась ни на один день. Очень редко, когда он стоит на другом конце поля или смотрит на нее со второго этажа дома, где они живут, ему кажется, что он замечает какие-то признаки ее старения — например, отдельные седеющие волоски в иссиня-черной копне волос, крошечные морщинки в уголках глаз и губ или намечающееся провисание груди. Этого, конечно, не может быть, ведь с такого расстояния он бы никогда не смог этого разглядеть. А стоит к ней подойти — эти «признаки» всегда бесследно исчезают, и она снова предстает перед ним вечно молодой и прекрасной. Будто она решила для себя встретить Орфея, когда он за ней придет, точно такой же, какой он ее запомнил.

Но сейчас все меняется. На пороге дома, где Наз и Лу прожили больше десятилетия, стоит бесстрастный русский и наблюдает за тем, как она пропалывает участок.

— А оставить ее нельзя? — В вопросе Лу звучат умоляющие нотки.

— Мельхиор считает, что только она может разбудить Чандлера.

Лу понятия не имеет, кто такой Чандлер. Вернее, он знает, что Чандлер и Орфей — это один и тот же человек, о котором иногда говорит Наз, и что за последние двенадцать лет Мельхиор и русский безуспешно пытались вывести его из комы, но что они от него хотят, когда он очнется, никогда не говорилось. Ему трудно в это поверить. Как и любому постороннему поверить в неувядающую красоту Наз, если он не живет с ней в одном доме. Но кого волнуют его сомнения? И переживает он не за Чандлера, а за Наз.

Когда русский идет в сад, Лу удерживает его тростью.

— Я защищал ее двенадцать лет и не допущу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Русский смотрит на палку и переводит взгляд на Лу. Его глаза такие же холодные, как страна, из которой он приехал и куда хочет забрать Наз.

— Я не смог бы сделать ей ничего плохого, даже если бы захотел. Однако скажу, чтобы тебя успокоить: мне даны четкие указания доставить ее целой и невредимой. Мельхиор не сомневается, что она ключ к разгадке всех тайн.

Лу кивает и отпускает русского. Ивелич поворачивается и идет в сад, сжимая в правой руке шприц.

— Он, правда, ничего не говорил о том, что мне нельзя немного развлечься, — бормочет он с мерзкой улыбкой, от которой в жилах стынет кровь, и направляется к Наз.

Сан-Франциско, Калифорния

30 марта 1981 года

БК не сразу удается найти выключатель в собственном подвальном кабинете — он оказался под листом бумаги, который детектив, кажется, прилепил к стене, перед тем как уйти. Два крошечных окна тоже завешены похожими листками и не пропускают света. Наконец БК находит выключатель, щелкает, и прямоугольники с лампами дневного света оживают один за другим. Яркий свет — продукт американской технологии — заливает пространство в семьсот квадратных футов, сплошь покрытое вырезками из газет, фотографиями, ксерокопиями и прочими бумагами, имеющими отношение к расследованию. Даже на обратной стороне двери висят какие-то графики и диаграммы, торопливо начерченные маркером, ручкой, карандашом и чем-то еще, напоминающим не то губную помаду, не то кровь. Разные лица и адреса соединены красными, голубыми и зелеными линиями, и он уже начал путаться, что они означают. Паук, оплетший сетью и загнавший в ловушку самого себя… Слава Богу, есть спиртное!

Он достает из застекленного шкафчика бутылку и хрустальный бокал, наливает в него немного янтарной жидкости и залпом выпивает, после чего наливает еще. Как-никак сегодня у него день рождения. Сорок два года. В кабинете нет зеркала, но он знает: для своего возраста он выглядит просто отлично, хотя, конечно, и не так, как в двадцать пять, когда он только начал это нескончаемое расследование. На висках уже седина. Щетина, если вовремя не побриться, тоже седая, морщинки по углам глаз и губ, даже если он не прищуривается и не хмурится.

Потягивая из бокала, он — и не в первый раз — замечает: его кабинет все больше начинает походить на дом Чарлза Джаррелла, и решает сказать помощнику, чтобы здесь пропылесосили, вытерли пыль и навели порядок. Он знает, что рано или поздно, через несколько дней или недель — после восемнадцати лет расследования особенной разницы между этими сроками не ощущается, — к нему придет озарение, и он, прилепив к стене листки в тысячный или десятитысячный раз, поймет, куда исчезли Мельхиор, Чандлер, Наз и Ивелич. Сонг… с ней все понятно. Ее тело в крестьянской одежде было найдено неподалеку от Браунсвилла, штат Техас, в ожерелье из крошечных черепов на шее, какие надевают на День мертвых. Волосы собраны в неопрятный пучок, а лицо изуродовано в целях сокрытия азиатских черт, но одного взгляда на ухоженные руки было достаточно для понимания: это вовсе не нелегальная иммигрантка, сбежавшая с мексиканских полей, чтобы наняться служанкой к какой-нибудь белой американке. Мельхиор зачем-то отрезал ей палец и забрал с собой как трофей. Однако БК не стал указывать на все это местным стражам порядка. Его интересовала не Сонг.

Он делает еще глоток и говорит себе, что желание довести расследование до конца ничуть не стало слабее, но факты — упрямая вещь: за время, прошедшее с момента, когда он заходил сюда в последний раз, все покрылось слоем пыли. Перед его глазами, хотя и прошло почти два десятилетия, по-прежнему ярко стоят образы Наз, Чандлера и даже Мельхиора. Одному Богу известно, как они теперь выглядят. Кто-то из них уже мог умереть, и не исключено, что умерли все. Из всех участников событий у него есть информация только по Ивеличу, который, насколько известно БК, по-прежнему трудится в КГБ. Скорее всего он обманом убедил Мельхиора передать ему Чандлера — возможно, чтобы тот помог ему вернуть бомбу, украденную на Кубе, а когда бомба снова оказалась в его руках, что подтверждается смертью Джека Руби, он их всех умертвил. Расстрелял, как большевики расстреляли когда-то семью Романовых. Единственное, что еще хоть как-то поддерживало в БК надежду, — это поездки Ивелича на Кубу, правда, в последний раз тот посещал остров в 1975 году. БК трижды туда выезжал, но выяснить, чем занимался там Ивелич, ему не удалось. Как бы то ни было, Куба — страна чудесная, а испортить Карибское море или солнце тропиков не под силу даже и коммунистам. Не исключено, что Ивелич ездил туда отдыхать.

БК хочет сделать еще глоток и обнаруживает, что бокал пуст. Он поводит плечами и наливает новую порцию. В конце концов, у него день рождения. Сорок два года. Он никогда не думал, что ему может быть столько…

Иногда вечерами, похожими на этот, после двух-трех, а возможно, четырех-пяти порций виски он спрашивает себя, что было бы, останься президент жив. Если бы Чандлеру удалось остановить Мельхиора или Каспар промахнулся бы? Или если бы Джеку Руби не удалось подойти вплотную к Каспару в полицейском участке и застрелить его? И если бы убийца президента поведал причудливую историю своей жизни, разобраться в которой пытаются до сих пор? Имели бы место тогда хорошие вещи — гражданские права, война с бедностью, сексуальная революция? И плохие — война во Вьетнаме, «Уотергейт», та же сексуальная революция? Изменилась бы тогда страна? А мир? А он сам?

Эти вопросы заставляют его задуматься о книге, которую он читал в тот день, когда все началось. «Человек в высоком замке». Роман, в котором спрашивается, что бы случилось, проиграй США Вторую мировую войну. Он хранил книгу все эти годы, но так и не пытался ее прочитать, потому что, во-первых, вряд ли она хорошо оканчивается, а во-вторых, не хотел, чтобы она помешала объективности его расследования. С годами БК сильно изменился, вернее, сейчас он признает многие вещи, каких раньше не допускал в принципе, в том числе, что он вовсе не так рационален, как полагал. Он верит в злой рок и его последствия. По правде говоря, он даже несколько суеверен. А точнее, попросту суеверен и думает, будто книга оказалась тогда у него не случайно. Книга, в которой спрашивается, имеют ли вообще какое-то значение исторические факты, или мы все неотвратимо движемся к апокалипсису…

И все же! Он не читал книгу и не станет ее читать. Во всяком случае, пока не найдет Чандлера и Наз. И пока не привлечет Мельхиора к суду.

Что снова возвращает его к вопросу: что изменилось бы, останови Чандлер Освальда? Он думает, прощальные слова Мельхиора оказались правдой: общество раскололось задолго до того, как Освальд нажал на курок: перемены произошли бы независимо от развития событий на Дили-Плаза. Пусть так! Но это не меняет факта, что погиб невинный человек, что множество невинных людей оказались вовлеченными в преступление, к которому не имели ни малейшего отношения, пока нация искала, кого сделать ответственным за свою незащищенность, виновность и поражение.

От размышлений его отрывает маленький телевизор, стоящий за спиной. Будто не было последних восемнадцати лет и он снова сидит на стуле в Далласе и слышит голос Уолтера Кронкайта, доносящийся ниоткуда. Он знает, что сейчас будет сказано.

— Экстренное сообщение информационной службы Си-би-эс. На президента Рейгана совершено покушение, когда он выходил из отеля «Хилтон» в Вашингтоне, округ Колумбия. Пока неясно, пострадал ли сам президент, но уже известно, что пулевые ранения получили пресс-секретарь Белого дома Джеймс Брейди и агент Секретной службы. Выстрелы производились приблизительно с десяти футов, и преступника сразу скрутили агенты Секретной службы. Никаких подробностей — имя стрелявшего, мотив покушения — пока не сообщается. Оставайтесь с нами и узнавайте новости по Си-би-эс.

Несколько секунд БК смотрит на экран. Идет реклама. Он не знает, чего ждет. Звучит уже набившая оскомину песенка из рекламного ролика компьютерной игры «Пакман». Даже по прошествии восемнадцати лет исторические факты сообщаются благодаря любезности рекламодателей.

БК нажимает кнопку интеркома. Ему тут же отвечает помощник:

— Да, БК?

— Я должен вылететь в Вашингтон первым же рейсом.

Пауза.

— Под своим именем или…

— Под вымышленным. — БК убирает руку с кнопки. Он смотрит на недопитый бокал и оставляет его на столе. — Все начинается снова, — произносит он вслух. — С самого начала.