© Борис Криппа, 2016

ISBN 978-5-4483-5078-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аризона

Навеяно замечательным рассказом моего друга Кати Мишиной, за что ей восторги и благодарности, хотя никакой ответственности на представленный ниже опус она, естественно, не несет.

Итак, дело происходило летом 1992 года. Извилистая судьба физика-теоретика привела меня в Аризону, где я намеревался сделать доклад по всяким профессиональным вещам. Место было для меня новое, я был полон интереса и радостных предчувствий. Единственное, что меня немного смущало, это особенности местного климата. То есть я предполагал, что Аризонщина не есть лучшая среда обитания для питомца северных широт, но действительность превзошла все мои ожидания. Зной навалился на меня сразу после выхода из самолета. Он бил со всех сторон, он орал, визжал и матерился. Я пытался сопротивляться, но быстро понял, что роли воплощенной реинкарнации весенней Снегурочки мне не избежать. Сопровождаемый интенсивно отходившими от меня водами я проплыл внутрь аэропорта, где и был встречен моим хостом. На выходе из здания мне попалось на глаза огромное табло, оповещавшее вновь прибывших о температуре этой природной сковородки. Сия радостная информация естественно выражалась в виде принятой в Америке шкалы температур по Фаренгейту. Переведя оную в более привычные мне градусы по Цельсию, я пригорюнился еще больше. Все-таки прав был классик, говоря, что «Знания умножают скорбь». Не знал бы как переводить одну шкалу в другую, был бы на пару градусов счастливее. Обдумывая эту глубокую мысль, я доплелся до машины. Хост сел за руль, и мы начали свой путь. Я глядел на марсианский пейзаж за окном, на эти кактусы разных форм и расцветок и понимал, что в ближайшие пару дней мне вряд ли удастся насладиться температурой ниже сорока градусов. После нескольких дежурных фраз о прошедшем полете хост попытался перейти на темы профессиональные, однако мой ударившийся о жару мозг объявил бойкот и категорически отказывался шуршать в ответ, так что мне приходилось отделываться междометиями или очень лаконичными фразами.

Минут через 15—20 мы добрались до местного источника высшего образования и проследовали внутрь, где и должна была состояться первая часть Марлезонского балета. Надо сказать, что в американских университетах, как правило, количество кондиционеров превышает количество сотрудников. Это обстоятельство на некоторое время исправило мои взаимоотношения с окружающей средой, так что мозги с паузы переключились в активный режим, и доклад прошел вполне гладко и пристойно. Одна только мысль, жужжащая назойливой мухой где-то на задворках сознания, не давала мне покоя. Я уже знал, что на семинарах в американских университетах ограничения по времени выдерживаются довольно строго, час доклад и 5—10 минут на вопросы, так что никаких тебе советско-российских заседаний от «забора до обеда» не предвидится. Я был готов говорить бесконечно, делиться воспоминаниями о жизни, анекдотами, историями про близких родственников, только бы продлить время нахождения в этой обманчивой прохладе, однако девичий вопрос перед первой интимной близостью «а что потом?» не находил достойного ответа и продолжал буравить меня изнутри, не давая возможности сосредоточиться на сути всего происходящего. Увы, все когда-нибудь заканчивается. Как говорил незабвенный товарищ Лукьянов «кончил — не кончил, слезай, регламент». Все завершилось через примерно час несколькими заключительными вопросами и последовавшими хлопками, после чего мне предстоял возврат в суровую действительность. На выходе из здания Университета я опять подвергся мгновенной термической обработке и снова превратился в горячего Аризонского парня. Далее предстояла вторая часть Марлезонского балета.

По стандартной процедуре докладчик сначала выгуливается в близлежащих окрестностях, а потом плавно перетекает в какою-нибудь местную ресторацию, где подвергается процессу кормления. Мой любезный хост намеревался проследовать по намеченному пути но, будучи человеком воспитанным, предварительно поинтересовался, не хотел бы я что-нибудь посмотреть. Я был совершенно не против Стандартной Модели развития событий, но, решив не отстать в степени воспитанности, оглядел пейзаж и, заметив вдалеке какое-то подобие холмов, спросил «а что там?». Хост чуть презрительно покривился и сказал, что там ничего интересного, «небольшие горки и при них озерцо, но оно холодное». «А! Что!?» Увидев, что у меня на лице стремительно возрождается «Феникс из пепла», хост забеспокоился и решил подавить это опасное проявление вольтерьянства в зародыше. «Да-да, оно очень холодное и из местных никто в нем не купается» — стараясь быть как можно более убедительным, добавил он. Бум! Затушил костер бензином. Все мое естество выражало одно единственное, написанное огромными, как на входе в московское метро, буквами слово «ХОЧУ»!

Поняв, что вместо легкой прогулки с последующим сидением в ресторанчике ему обломилось нечто непрогнозируемое, мой добрый хост уныло поплелся к машине. Я не помню деталей этой поездки, но раздеваться я начал, не выходя из авто, так что «графиня изменившимся лицом побежала к пруду» уже без штанов. Я рухнул в это холодное счастье и наслаждался происходящим всеми возможными способами. Я фыркал, нырял, плескался и издавал нечеловеческие звуки. Глядя на это полуголое содержание без формы, вряд ли можно было представить, что еще какой-то час назад оно было способно выпускать в воздух какие-то осмысленные физико-математические звуки. Страшно представить, что обо всем этом думал принимавший меня американский коллега. Через какое-то время я обратил внимание, что на берегу появилось всклокоченное существо с явными намерениями повторить мой мокрый путь. «А вот и неправ хост», — злорадно заключил я. — «Есть и на Аризонщине твердые духом и телом американцы. Вон как решительно продвигается к берегу». Не успел я додумать свою мысль до конца, как существо с полукриком-полустоном «Эх, б… твою мать!» плюхнулось в воду. «Не американец», — подумалось мне. Тем временем существо вынырнуло и добавило эмоциональный градус в атмосферу, сказав «Ах,….ть» и снова погрузилось под воду. Третий раз он возник из озерной бездны изрядно отдохнувшим и радостно сообщил миру, что вот теперь ему «Ваще за…..ись».

Весь этот пир духа проходил уже в непосредственной близости от меня, так что наши взгляды пересеклись. Мне бы поддержать его дружеским и неформальным словом, но вместо этого мой, недавно вышедший из комсомольского возраста организм, неожиданно изрек: «Целиком с вами согласен, товарищ». Ответом был полный ужаса взгляд, после чего последовало срочное погружение автора взгляда, и только сконфуженные пузырьки говорили о наличии кого-то под водой. Так продолжалось несколько секунд, после чего на поверхности медленно показалась голове, а затем прикрепленное к ней тело. Голова с опаской посмотрела на меня и задала видимо не самый умный в своей жизни вопрос: «Так ты русский?» С трудом подавив желание отнести себя к малым народам Севера, я ответил утвердительно. Через несколько секунд по изменившемуся выражению глаз я понял, что информация дошла и всосалась. Стало понятно, что я имею дело с человеком неглупым. Он еще раз внимательно посмотрел на меня, видимо желая окончательно убедиться, что перед ним находится такой же хюман бин, а не инопланетянин или местный крокодил и медленно сформулировал: «Ну ни фига себе». Отметив про себя драматическое изменение его лексики, я заключил, что имею дело с человеком интеллигентным. Приятное чувство сопереживания сплотило нас, и мы мило поболтали. Оказалось, он компьютерщик из Питера и, как и я, приехал в этот американский филиал финской бани на несколько дней. Обнаружилось также, что он, как и я, употребляет ненормативную лексику только в минуты особого душевного подъема или особого душевного расстройства. Это сблизило нас еще больше. Побеседовав немного, мы побрели по своим делам, обменявшись напоследок электронными адресами.

Часто потом, сидя зимними вечерами где-нибудь на Северах, я вспоминал этот забавный случай, и теплое чувство снова накатывало на меня, даря ощущения счастья от того, что со мной это было. Много потом случилось разных встреч и знакомств, но этот водный междусобойчик двух ошалевших от жары русских навсегда вошел в мою память яркой блёсткой из числа тех, что делают таким удивительным и необычным этот процесс под названием жизнь.

Вызов в школу

Тот весенний вечер не предвещал ничего необычного. Я трапезничал в узком семейном кругу, перебирая в голове ошметки дневных мыслей и пытаясь понять, какую из них можно отнести к разряду умных. Жена с дочкой говорили о своем, о женском, а младший ребенок что-то напряженно обсуждал на фейсбуке. Плавное течение событий было прервано в тот момент, когда сын, оторвавшись на секунду от обсуждения глобальных вопросов с однокашниками, ничего не значащим тоном произнес: «Папа, мама, вас вызывают в школу, часикам примерно так к десяти».

Данное известие приступа восторга у родителей не вызвало. Еще не успевшая поужинать и поэтому сохранившая быстроту реакции жена быстро сформулировала ряд стоявших перед ней неотложных задач, которые совершенно необходимо было решить именно завтра и именно в это время, после чего гордо удалилась в свое личное подпространство. Я же, вследствие плотного ужина, скорость мысли наоборот утерял, так что честь посещения среднего учебного заведения досталась мне. Не имея более возможности увильнуть от исполнения родительского долга, я попросил чадо обрисовать мне поточнее суть всего происходящего, а главное, очертить те острые углы, о которые мне предстояло стукнуться во время завтрашнего визита. Из пространного монолога наследника я уяснил что: «Математичка ко всем придирается, физик всем надоел, а немка вааще дура». Представители других областей человеческого знания были определены примерно в ту же оценочную категорию. Когда я робко осведомился относительно наличия педагогов, подпадающих под определение нормальных, докладчик презрительно фыркнул в ответ, из чего я заключил, что вопрос был неуместным. В общем, по всему выходило, что коллектив ангелоподобных тинейджеров всеми силами стремится к знаниям, сопровождая свой порыв безупречным поведением и наиприятнейшими манерами, а банда монстров под общим названием «учителя» им всячески в этом мешает, раня их неокрепшие души необоснованными упреками и докучая мелкими придирками. Закончив инструктаж, довольное проведенной работой чадо отправилось в опочивальню, оставив меня додумывать детали предстоящего мероприятия.

Идти в школу мне отчаянно не хотелось, и я пытался выдумать причину, которая могла бы меня примирить с завтрашней неотвратимостью. Я напоминал себе о родительских обязанностях и о невероятной пользе, которое в себе несет общение с педагогическим коллективом. Все это повергало меня в еще большее уныние, и я отправился спать, успев подумать напоследок, что вероятно лучший способ понять «куда уходит детство» и сколько в вас его еще осталось, это получить вызов в школу по поводу «подвигов» собственного ребенка.

На следующий день я в назначенное время заявился в учебное учреждение, представлявшее собой вполне себе стандартную английскую школу, каких в Манчестере, наверное, десятки. Я проследовал в выделенную для обсуждения комнату, доверху заполненную представителями педагогического коллектива. Их лица были столь серьезны, что я на секунду почувствовал себя не родителем, а учеником. Руководил этим школьным цирком с конями сам директор, недавно назначенный на это место и поэтому обладавший повышенной пупковостью. С порога мне было строго указано, что школа рассматривает дисциплину как важнейший элемент учебного процесса. Еще ничего не сделав и не сказав, я сразу почувствовал себя виноватым и счел своим долгом уверить высокое собрание, что тема дисциплины и мне не чужая. Директор тем временем выпустил еще несколько английских слов, посвященных этому вопросу, и сменил вектор обсуждения. «Не всегда, однако» — в его голосе зазвучали трагические нотки — «наши ученики следуют канонам поведения, выработанным руководством школы и одобренным родительским активом». На этом драматическом пассаже лица остальных членов коллектива изобразили глубокую печаль. Я пристроил свою тележку к этому грустному поезду и примерно минуту скорбел вместе с педагогами. В процессе скорби мне вспомнились записи, которыми пестрел мой собственный дневник: «Висел на подоконнике с обратной стороны, а на перемене избил Лазарева; смешил девочек на уроке пения, а также использовал школьные яйца не по назначению» и т. д. Перекатывая в голове свои персональные подвиги, я не выдержал и хмыкнул прямо в разгар скорби, чем вызвал удивленный взгляд директора. Как потом выяснилось, это было только начало. Покончив с прелюдией, директор переключился на интермеццо, уже конкретно посвященное деяниям моего родственника. Деяния, в основном, состояли из болтовни на уроке и несогласия с учителями относительно серьезности этого проступка. Директорская версия событий несколько отличалась от услышанного мною вчера, но это было вполне ожидаемо и не особенно меня удивило. Сопоставив показания, я укрепился в своем мнении, что дело не стоит и выеденного яйца и что вся проблема есть простое следствие уязвленного самолюбия пары не особенно умных педагогов. Вообще в конфликте отцов и детей я, как правило, на стороне последних. Тем временем выступление школьного театра близилось к финалу, и я уже готовился выдвинуться по направлению к работе, но в этот момент управляющий манежем пригласил войти моего сына. Предполагалось, что отповедь отпрыску в моем исполнении и в присутствии местных наставников молодежи должна явиться завершающим аккордом всего представления. Надо сказать, что языком внутрисемейного общения у нас был исключительно русский и дети с ранних лет знали, что английский папа держит исключительно на работе, а при общении с ними мгновенно его забывает. И вот теперь мне предстояло исполнить педагогический экзерсис не на родном языке. Я бодро начал свою мантру, но где-то на полуфразе вдруг с ужасом ощутил, что меня раздирает страшной силы хохот. Он переполнял меня всего, норовя выплеснуться за пределы плоти и заполнить собой все пространство комнаты. Я думаю, что каждый человек ощущал нечто подобное хотя бы раз в жизни. Бороться с рвущимся из тебя смехом бесполезно, как, например, бесполезно подавлять чих, икоту или зевоту. Все равно чихнется или зевнется, только в неожиданном месте или в неподходящий момент. Я невероятным усилием воли усмирил надвигающийся на меня приступ бурного веселья, но смех продолжал вытекать тонкими струйками из уголков рта, и я гонялся за ним по всей территории лица, как пограничник за контрабандистом, издавая при этом малопонятные звуки, похожие на стоны с хлюпаньем. Я представлял, как это выглядит снаружи, но привести себя во взрослое лицемерное состояние было выше моих сил. «По крайней мере, — утешал я себя, — увидев, какой придурок папаша, они перестанут приставать к сыну, а начнут ему сочувствовать». Странные упражнения моих лицевых мышц явно ломали предусмотренный сценарий, и педагоги уставились на меня, молчаливо требуя объяснений. Что я мог им сказать? В промежутках между борьбой со смехом я мямлил, что это чисто нервное и что это моя обычная реакция на плохое поведение ребенка. «Господи, что я несу, — думал я про себя — это что же получается! Когда отпрыск хулиганит, я ржу!». Все это продолжалось минуту или две, и я уже почти совладал с разыгравшейся внутри меня «смехопанорамой», как в этот момент заржал мой сын. По лицу английских педагогов стало ясно, что они начали подозревать семейный заговор. Наконец, сквозь новый приступ смеховой чесотки мне удалось выдавить, что я уяснил всю важность момента и обязуюсь продолжить процесс воспитания в домашних условиях. Это дало повод директору цирка закончить представление, и мы с сыном были отпущены восвояси. Мы почти бегом покинули здание школы, оглашая окрестности теперь уже ничем не сдерживаемым смехом. На улице мы еще помусолили все подробности только что прошедшего события и довольные друг другом разошлись по своим делам.

С тех пор прошло немало лет. Чадо выросло, закончило процесс среднего образования и поступило в университет. Мы с ним часто вспоминаем мой визит в школу и каждый раз смеемся. Мне до сих пор чуть-чуть стыдно за свой «смехоконфуз», но это с лихвой компенсируется признанием сына, что день моего посещения школы был самым счастливым днем из всей его школьной жизни!

Древний грек

Пара «профессор-студент» вполне может сравниться по популярности с такими источниками народного творчества, как пара «теща-зять» или «Чапаев-Петька». Количество вариаций этого сюжета неисчислимо и придумать тут что-либо новое кажется практически невозможным. Однако жизнь, как обычно, оказывается изобретательнее наших самых разнузданных фантазий и постоянно наносит новые краски на старый пейзаж.

Короче, жил-был студент по имени Алик и жил-был источник высшего образования по имени журфак МГУ. Студент Алик был ладно скроен, крепко сшит, играл в волейбол за сборную МГУ и пользовался большой популярностью у девушек. Кроме того, он выделялся благородной ранней сединой, ровным слоем покрывавшей классической формы голову с крупными и выразительными чертами лица. Сединой своей Алик гордился и не обращал внимания на мелкие придирки коллег по сборной МГУ, утверждавших, что его ранняя седина есть проявление или природной аномалии или генетической патологии. Отдельные доброжелатели пытались убедить Алика не стричься и не бриться, ибо, по утверждению советчиков, следующее поколение растительности вполне могло бы появиться в обычно-брюнетистом виде, и он бы потерял значительную долю своей привлекательности, а вместе с тем лишился бы и повышенного внимания со стороны девушек и женщин. Эти научно необоснованные советы отвергались седовласым юношей с благородным презрением, и благодарная ему седина продолжала исправно красить Аликов череп в белый цвет.

Учился наш герой ни шатко, ни валко, неспешно переползая с курса на курс и периодически уходя в академический отпуск. В общем, был Алик студентом-долгожителем, знатоком психологии профессорско-преподавательского противника, искушенным в сдаче зачетов и экзаменов, а также поднаторевшим в производстве и использовании шпаргалок различных форм и содержаний.

События, о которых я рассказываю, происходили в момент преодоления нами очередной весенне-летней сессии. Мы сидели после тренировки в раздевалке, обсуждая подробности только что сданных экзаменов и только обычно шумный и многословный Алик молча угрюмился и глядел на мир взглядом барана на скотобойне. На проявленное нами любопытство он никак не реагировал, а только горестно вздыхал и печально хлюпал своим римским носом. В конце концов, мы раскрутили его на разговор, и он голосом Фредди Крюгера поведал нам леденящую душу новость, что завтра ему предстоит экзамен по древнегреческой литературе. Не узрев ничего излишне драматического в названии предмета, мы вопросительно уставились на страдальца и потребовали разъяснений. Как оказалось, Алику предстояло поразить своими знаниями легенду журфака, «бабушку» примерно 75 лет, ангельского вида и дьявольского нутра. «Бабушка» никогда не была замужем, так что древнегреческая литература заменяла ей семью, друзей и хобби одновременно. Любовь ее к софоклам, эсхилам и прочим еврипидам была всепоглощающей, и в огне этой страсти горели как щепки многие поколения студенческих душ.

В общем, лозунг «превратим древнегреческие трагедии в сегодняшние реалии» бабуля соблюдала неукоснительно и продолжала свой, начатый еще до войны, поход за студенческими скальпами, не ведая жалости и сомнений. Посочувствовав бедняге, мы все же посоветовали ему не сдаваться и использовать грядущую ночь не как обычно, а изучая древнегреческую литературу, хотя в глубине души понимали, что шансы нашего товарища получить оценку выше двойки близки к нулю. Не удостоив ответом своих товарищей по команде, Алик убыл из раздевалки, одарив нас на прощание еще одним горестным вздохом.

Дальнейшее развитие событий выглядело примерно так. Не успел Алик войти в аудиторию, как «бабушка» уставилась на него немигающим взором готовой к броску кобры, так что пока Алик брал билет и шел на негнущихся ногах к своему месту готовиться, он успел вспомнить всю свою студенческую жизнь. Минуты тикали, «бабушка» продолжала безотрывно смотреть на Алика, который даже не имел возможности достать подробную шпаргалку, на которую до экзамена возлагал большие надежды. Видя такое дело, остальная аудитория принялась самозабвенно списывать, что было бы совершенно невозможно при других обстоятельствах. Алик терялся в догадках, пытаясь объяснить причину странного бабушкиного поведения. Версию о том, что «бабушка» внезапно в него влюбилась, он отмел как невероятную. Предположение, что она неожиданно повредилась умом, показалась ему более правдоподобной, и он было собрался обдумать ее в деталях, но в этот момент «бабушка» жестом пригласила его подойти. Аудитория замерла в предвкушении экзекуции, а экзаменаторша тем временем открыла Аликову зачетку. «Блин, — подумал будущий журналист, — даже не спросила ни фига. Если выгонят из-за этой старой карги, сдамся в „керосинку“. Там точно нет древнегреческой литературы». Между тем «бабушка», держа в руках зачетку, оглядела притихшую аудиторию и, посмотрев еще раз на Алика, торжественным дискантом произнесла: «Я вам ставлю пять, у вас голова древнего грека!». Она взяла ручку и медленно вывела «отл.» в соответствующей графе. Видно было, что написание такого сочетания букв было делом для нее непривычным. «Точно крыша поехала», — подумал еще не веривший своему счастью Алик. Вернув зачетку хозяину, «бабушка» окинула горящим взором ошарашенных виртуозов пера и своим обычным медово-ядовитым тоном произнесла: «Кто готов, подходите». Поняв, что к «бабушке» вернулся разум, неожиданно ставший любимым «внучек» поспешил ретироваться из аудитории и, не отвечая на расспросы изумленных одногруппников, бледной тенью самого себя покинул стены журфака, пребывая в состоянии страшного смятения и распахнутых на всеобщее обозрение чакр. Алик отходил два дня, говорил всякие странности про перст судьбы, вел беседы о добродетели, чем страшно пугал знакомых девушек, и только лошадиная доза алкоголя помогла ему вернуться в свое обычное состояние. Из оставшейся на заклание аудитории примерно половина получили двойки. Знающие люди утверждают, что Аликова пятерка была единственной, поставленной «бабушкой» после войны.

Ёжик

Даже не знаю, стоит ли об этом писать. В Саратовской области разрушили могилку ежика. Его сбила машина, и какие-то добрые люди похоронили ежа по всем правилам, с фотографией и надписью. И вот кто-то разрушил могилку, растоптал место и уничтожил фотографию. Я понимаю, что в мире полно глобальных проблем, а я тут про ежика, но почему-то задело. Что-то всколыхнулось и не успокаивается. Сначала, конечно, были мысли прямые и простые типа: «Встретить бы тебя, неизвестного жителя планеты Земля минут так на пять на предмет наглядной агитации», но потом пришло понимание того, что пара навешанных тумаков не превратит мерзавца и садиста в белого и пушистого ангела, так что месть бессмысленна, а просто хочется понять! Почему!? Откуда!? Как? Это ген такой или линия жизни неудачно искривилась в какой-то момент. Если первое, то надеяться на что-то бесполезно, если второе, то может и прорвется эта плотина бездушия, и придет человек к этому месту попросить прощения у погибшего по вине людей беззащитного создания. Но пока такого не предвидится, разрешите мне: «Прости, пожалуйста, человеков ёжик, и пусть земля тебе будет пухом».

Крик души и стон тела

Я не успеваю за потоком! Новое сменяется совсем новым, а то, в свою очередь, совсем-совсем новым. Мысли о собственной архаичности ехидным спрутом заползают в мою, уставшую от инноваций, голову. Тут только свыкнешься с наличием вотсапа и твиттера, как боевым жеребцом на виртуальное поле всемирной паутины врывается прежде неведомый инстаграм и ранее неизвестный перископ. Фэйсбук и скайп выглядят как ламповые радиоприемники. Жизнь уже не идет, а несется, радостно подпрыгивая и показывая на ходу язык. И вот опять. Еще вчера, ценой неимоверных интеллектуальных усилий, мне удалось визуализировать образ лабутенов и приступить к осмыслению «офигительных штанов», как новые шпицрутены, в смысле биркенштоки, появились из никуда и требуют принять интеллектуальный вызов. Организм в ужасе кричит голове «иди в жопу» но и жопа категорически не согласна работать не по профилю. А страдаю весь я.

Мальчишничек

Фраза «бойцы вспоминают минувшие дни» в повседневной жизни, как правило, означает, что мужики вспоминают прошлые пьянки. Одно из таких собраний мне тут давеча вспомнилось. Дело было в уже далекие, овеянные романтикой дефицита и разнообразных запретов доперестроечные времена. Само мероприятие должно было происходить в форме мальчишника. Руководил и направлял все действо мой друг Митя, человек кипучей энергии и направленного во все стороны неуемного темперамента. Участие в мальчишнике подразумевало несколько правил, соблюдения которых Митя требовал неукоснительно. Во-первых, необходимо было иметь при себе «пропуск» в виде пол-литровой «книжки». Во-вторых, участие лиц противоположного пола категорически исключалось. В-третьих, всю имевшуюся в наличии еду надлежало величать закуской.

Вот на одно из таких «заседаний» я и торопился, уже имея при себе добытую в честном противостоянии в близлежащем магазине «книжку». Добыча оной отняла довольно много времени, так что, слегка опоздав, я по прибытии на место обнаружил, что наш сплоченный коллектив успел весьма продвинуться в деле ухода от трезвой реальности. Уже были пропеты известные четверостишия о веселом эксгибиционисте, любящем с шуткой и епунцою проходить мимо тещиного дома, уже плыл по своим делам топор из села Кукуева, уже была рассказана миру леденящая душу история непростых интимных отношений доярки и механизатора и уже было озвучено предложение «позвонить уже девкам», которое, впрочем, было отметено железной Митиной рукой. В общем, наступала стадия, когда ранее сплоченный единой алкогольной идеей коллектив начинал разбредаться по углам, образуя клубы по интересам. Я давно заметил, что пьяные привычки человека могут не иметь ничего общего с его поведением в трезвом облике. Например, один из главных героев моего повествования, назовем его Костей, в минуты подпития начинал искать уединения, чтобы предаться мыслям о невысоком. Стандартный набор заботивших Костю в этот момент тем включал проблемы собственного душевного покоя, а также несовершенство как мира в целом, так и некоторых конкретных его представителей. Его мрачные раздумья включали в себя беспокойство об экологическом состоянии планеты («все засрано») и пессимистические оценки будущего солнечной системы («скоро вообще все грохнется»). Общаться с ним в таком состоянии было небезопасно, ибо его меланхолия была столь всеобъемлющей, что становилась заразной. Другой мой приятель, назовем его Женя, являл собой полную противоположность Косте и под действием алкогольных паров светлел мыслями и поступками. Его просветление проявлялось, главным образом в том, что он шел звонить папе, которого он радостно информировал о своей сыновней любви, а также о том, что он «с мужиками на мальчишнике, но волноваться не нужно ибо он „абсаллютно“ трезвый». После этого уверения в трезвости папа обычно приезжал, и праздник для Жени продолжался уже дома. Надо сказать, что собрание наше проходило в стандартной московской трехкомнатной квартире, где самая большая комната находилась чуть в отдалении, а две другие выходили торцами в прихожую, так что вновь прибывший мог воочию наблюдать происходящие в них события. В каждой из этих двух комнатах стояло по одному допотопному телефонному аппарату с наборными дисками. Телефоны были спарены между собой, так что, когда по одному из них производился набор, другой радостно позвякивал в унисон.

Я, честно говоря, переживал, что несколько припоздал, и часть действа прошла без меня, однако действительность вознаградила меня сполна. Я зашел в квартиру как раз в тот момент, когда полный добра, света и алкоголя Евгений с умильным выражением лица накручивал телефонный диск. В соседней комнате в это время восседал уже успевший разочароваться в мирском Константин, взглядом нетрезвого демона глядевший на телефонный аппарат, радостно тренькавший в такт своему коллеге за стенкой и мешавший Косте сосредоточиться на мрачном. Наконец Костя не выдержал, поднял телефонную трубку и голосом, не предвещавшим ничего, хорошего проскрипел «алё». Подскочивший от восторга Евгений радостно затараторил «папа, папа, это я, Женя». У пребывающего в параллельной вселенной Кости отцовские чувства видимо еще не проснулись, и он ответствовал прямо и конкретно «какой я тебе папа!?» и добавил для убедительности длинную тираду, целиком состоящую из ненормативной лексики. Лицо Евгения приобрело выражение гимназиста, которому впервые отказала барышня. Однако он не сдался и попытался продолжить диалог: «Папочка, почему ты так со мной разговариваешь?». Ответ из соседней комнаты не оставлял сомнений в том, что Костя не признает свое неожиданное отцовство и желает новоявленному сынку проследовать по известному российскому адресу. Страдающая Женина душа требовала сочувствия, и он, обративши свой взор на меня, наслаждавшегося из прихожей этими высокими отношениями, скорбно произнес: «Папа сегодня уже три раза послал меня на ….й». Не в силах прервать эту трагикомедию положений я посоветовал ему не оставлять попыток прояснить ситуацию с папой и попробовать позвонить еще. Константин тоже вынырнул из мрачных подвалов своих мыслей и пригласил меня к сопереживанию словами «какой-то придурок привязался и утверждает, что я его отец». Потом о чем-то подумал и добавил уже менее уверенно: «А такого не может быть». Я понимал, что уже в скором будущем «отольются кошке мышкины слезы» и лучше прояснить ситуацию прямо сейчас, но «не вынесла душа поэта» и я посоветовал Косте ждать следующего звонка и надеяться, что ситуация с неожиданным отцовством как-то разрешится. Мои добрые и наивные друзья радостно согласились с этими предложениями подлого меня и повторили эпизод с немецкой точностью. Монолог Кости я даже не буду пытаться переводить на литературный русский, ибо адекватный перевод текста такого уровня просто невозможен, а многоточия могут не перенести такой эмоциональной нагрузки. Прослушав монолог «папы», Евгений окончательно повесил нос и грустно пожаловался пространству, что папа его больше не любит. С Костей же произошли кардинальные изменения. Он вроде что-то вспомнил, встрепенулся и почти трезво произнес: «А вообще, кто его знает». После этого я понял, что шутка затянулась, и обрисовал двум страдающим обитателям параллельных комнат истинное положение вещей. В течение нескольких секунд мои приятели переваривали обрушившуюся на них информацию, после чего я попал под вполне ожидаемый перекрестный словесный огонь. Русским языком во всех его проявлениях мои друзья владели в совершенстве, и я еще раз порадовался, что судьба свела меня с такими интересными людьми. Прежде всего, мне было в подробностях очерчено направление, по которому я должен был незамедлительно проследовать и забрать с собой свои шутки, затем было в деталях проанализировано как мое чувство юмора, так и моральный облик в целом. Не обошли Костя с Женей вниманием мое ошибочное понимание товарищества и мои интеллектуальные способности. Кроме того, был сделан ряд неутешительных прогнозов относительно перспектив моего карьерного и личностного роста. Постепенно то ли запасы ненормативной лексики истощились, то ли они просто устали орать, но так или иначе дым над ристалищем потихоньку рассеялся, мы посмотрели друг на друга и начали дружно ржать, снова переживая подробности только что приключившейся с нами истории.

Насмеявшись вдоволь, мы ушли догонять основательно ушедшую вперед основную группу. В процессе рывка к Косте вернулся оптимизм, а Евгений на некоторое время забыл о звонках папе, ну а я, глядя на своих веселящихся друзей, думал, что нет худа без добра. Мы еще некоторое время покуролесили и, слегка пошатываясь, разбрелись по своим домам, оставив на месте несколько павших (и спавших) бойцов.

Много воды утекло с тех времен. Мальчишники остались в прошлом. Мы ушли дальше. Судьба придумала каждому из нас биографии и навесила личные обстоятельства. Женя уехал в Америку, где устроился работать бизнесменом. Костя сейчас солидный мужчина с благородной сединой на висках. Митя учит студентов в престижном московском вузе. Все остальные тоже куда-то разбрелись-разъехались.

Но я совершенно уверен, что если вдруг мы соберемся опять, нам будет тепло и уютно как тогда, в далеких восьмидесятых, ибо связывает нас самая прекрасная пора в жизни человека — его молодость.

Мухи

Вот кто мне скажет, откуда летом появляются мухи. Вчера еще никого, ни одна жужжалка не лезет тебе в уши, а сегодня чуть теплее и сразу «все мухи в гости к нам». И не просто ведь мухи, а торпедоносцы. Все здоровенные и звучат в басовом регистре. Я вообще хотел бы знать, есть ли у этих мух детство. Где неуверенное жужжание мух-подростков, которые только начали жизненный путь и ходят в свою мухскую (или мухуйскую) школу? Где нежные и грациозные девочки-мухи, еще не умеющие отличить ромашку от дерьма (у них это наоборот)? Почему они прилетают сразу взрослыми? И куда они деваются, если опять похолодает? Улетают на юг? Так замучаешься туда сюда шастать в течение лета. Уходят в подполье? В запой? В депрессию? Решают во время холодов семейные проблемы? Как постичь эту великую тайну бытия? Нет! Поистине природа полна волнующих загадок, и нам никогда их не разгадать.

Неисправный телефон как средство связи

В это сейчас трудно поверить, но были времена, когда ни скайпа, ни вотсапа не существовало, и люди для общения использовали телефоны, причем не мобильные, а стационарные. Именно в эти жуткие времена я и оказался на несколько месяцев в Австралии, куда приехал по научным делам, оставив семейство в Испании, в славном городе Валенсия на месте моей предыдущей работы. Приключилась эта географическая метаморфоза аккурат в середине учебного года и на семейном совете было решено дать детям доучиться, ну а моя задача состояла в снабжении семейства денежными средствами Австралийского происхождения.

Вот под такими обстоятельствами я и прибыл на зеленый континент, начав уже в аэропорту обратный отсчет времени, оставшегося до отъезда домой. Из всех способов общения в нашем распоряжении остался исключительно телефон, да и тем надо было пользоваться аккуратно, ибо сей продукт гения Джона Белла, различив австралийский код, немедленно сходил с ума от радости и начинал жрать денежные средства с какой-то сверхзвуковой скоростью, вынуждая собеседников общаться исключительно тезисами и исключить из разговора роскошества типа точек, запятых, пауз и всевозможных интонаций. Вот в один из таких австралийских дней и случилась история, о которой я хочу рассказать.

Я сидел у себя в номере и ждал звонка из Испании, перебирая в голове те несколько тем, которые мне предстояло упаковать в короткий разговор. Я сильно напоминал сам себе спринтера, который, выйдя на старт, прокручивает детали предстоящего забега и набирает в грудь побольше воздуха, чтобы не тратить время на вдохи во время скоротечного бега. И вот раздался звонок! Жена звонила из общественного телефона-автомата, что, как ни странно, оказалось самым дешевым способом соединиться голосами через океаны и материки. Воистину, все у них там, в Австралии поставлено с ног на голову! Я быстро выпалил заготовленные «Кактыкакдети», услышал в ответ «Яхорошодетихорошо», ответил на аналогичную скороговорку жены и уже приготовился к грустному «До свиданья», как вдруг моя вторая половина на несколько секунд замолчала, а потом торжественным полушепотом произнесла: «А нас не прерывают». И действительно! Связь, которая уже давно должна была оборваться, по неизвестной науке причине продолжала исправно функционировать. Вероятно, испанский телефонный дух устроил себе сиесту, или местная футбольная команда выиграла 10:0 у Мадридского Реала, или корриду признали олимпийским видом спорта и испанский Телеком сошел с ума от счастья, но, так или иначе, наш разговор продолжался.

Торопясь использовать помутившееся сознание телефонного аппарата в своих интересах, я, давясь словами, все той же театральной скороговоркой нагромоздил еще несколько фраз, потом еще несколько. В таком режиме прошли еще пару минут, после чего, уступая просьбе жены перестать орать, я переключил свою речь в нормальный режим. Мы говорили и говорили, а нежданный альтруизм переговорного устройства все не иссякал, и это казалось истинным счастьем, ощутить которое возможно, только если перед этим сполна прочувствовать его отсутствие. Мы обсуждали политику, погоду, фильмы, спектакли, близких и далеких знакомых, планы на завтра, на послезавтра и до конца месяца. Я даже попытался поделиться своими планами по науке, но был вынужден остановиться, ибо существовала ненулевая вероятность того, что такие речи могут усыпить мою собеседницу из северного полушария прямо в телефонной будке. Так прошло примерно два часа. Наша беседа протекала без помех, а если какие-то неразумные оптимисты и пытались обратиться к даме в будке на предмет использования единственного в обозримом пространстве общественного телефона, то получали строгий и ясный ответ, что передача ему/ей телефонной трубки не представляется возможным, ибо там в данный момент находится муж, с которым вот буквально сейчас происходит важный разговор, хотя, вообще говоря, он в настоящее время сидит в Австралии. Разговор этот продлится еще минимум несколько часов, так что лучше не ждать.

Получив такой ответ, ошарашенные испанцы больше глупых вопросов не задавали, а только торопливо обходили телефонную будку, опасливо глядя на чокнутую миллионершу с засевшем в телефоне мужем из Австралии и стараясь как можно быстрее исчезнуть из поля зрения этой сумасшедшей. Через некоторое время мне пришлось отлучится на предмет поедания законного ужина. Вид молчащей в телефон прилично одетой женщины вызвал новые вопросы у прохожих. Сообразуясь с этим обстоятельством, моя жена добавила свежие краски в мизансцену, объясняя интересующимся, что временная остановка разговора обусловлена убытием мужа на ужин, а по его приходу диалог возобновится, так что трубочка все еще занята. По моему возвращению мы возобновили беседу. Отбиваясь таким образом от докучливых прохожих, моя половина продолжала весело щебетать в телефон, обсуждая какую-нибудь абстрактную тему, еще ни разу не обсужденную за несколько лет совместной жизни. Все так бы и текло согласно этому сценарию, но дорога, как известно, не бывает без препятствий, а жизнь — без приключений. Проблема подобралась, с другой стороны.

После нескольких часов безотрывного стояния в телефонной будке дали о себе знать естественные потребности организма. Первый сигнал был послан едва различимым шепотом и его можно было просто игнорировать, однако голос изнутри крепчал и ширился, и настал момент, когда стало понятно, что дальше так жить нельзя и надо искать выход. Выход находился метрах в пятидесяти и представлял собой обычную испанскую забегаловку, снабженную всеми надлежащими местами общего пользования. Но не все было так просто!

Положение наше осложнялось тем, что, прервав связующую нить, мы, скорее всего, не смогли бы её восстановить в дальнейшем и эта грустная перспектива нас весьма огорчала. Секунды тикали, голос жены становился все возбужденнее, а выход никак не находился. Наконец я, в качестве шутки, предложил рекрутировать случайного прохожего посторожить трубку. Супружница моя, напротив, шутки не оценила и восприняла мое предложение как руководство к действию. И вот, в теплый осенний вечер праздношатающиеся по центру славного города Валенсия наблюдали следующую картину.

Молодая, симпатичная дама с телефонной трубкой в руках выспрашивала у прохожих, не согласятся ли они постоять на телефонном шухере, пока дама отбежит по естественным надобностям в ближайшее кафе. Чтобы согласиться сторожить трубку общественного телефона-автомата надо быть настоящим смельчаком. Таковых среди прохожих поначалу не нашлось. После нескольких минут страстных призывов со стороны моей жены на авансцене появился требуемый герой, который без колебаний вступил на пост возле будки, пообещав сохранить связь с Австралией в неприкосновенности. Его растрепанный вид и нетрезвая походка свидетельствовали о том, что ему случалось бывать в переделках и посерьезнее.

Получив необходимые инструкции, свежеиспеченный охранник трубки заступил на пост. Надо сказать, что появление нового персонажа на арене увеличило драматизм ситуации. В ответ на просьбу позвонить страж трубки терпеливо объяснял, что он здесь лицо временное, аппарат этот вовсе не его и что он просто стережет его до возвращения хозяйки, которая отлучилась по естественным надобностям в кафе напротив. Далее следовала информация про обосновавшегося в трубке мужа из Австралии и про невозможность для настоящего кабальеро нарушить слово данное даме. Испанцы два раза просьбу позвонить не повторяли и спешили оставить благородного сеньора наедине с его обязательствами. Я даже начал подумывать, а не гавкнуть ли мне в телефон, чтобы окончательно вывести ситуацию из разряда нормальных, но в этот момент вернулась владелица трубки. Стражу телефонной будки была высказана многократная благодарность за отличную службу, и он неровной походкой направился к новым свершениям, ну а мы с удовольствием возобновили беседу, уже не стесненную никакими ни внутренними, ни внешними обстоятельствами.

Пару раз подходил полицейский с вопросами и претензиями, но и он с позором ретировался, не найдя что ответить на требование доказать незаконность наших действий. И правда! Вряд ли в законодательных актах какой-нибудь страны содержится прямой запрет на пользование общественным телефоном в течение пяти часов, с перерывом на ужин и туалет! В конце концов, темы для обсуждения, как и наши силы, подошли к концу, и мы поняли, что пришла пора «прервать связующую нить». Было невероятно жалко это делать, но, увы, реалии нашей жизни зачастую диктуют свою волю, противиться которой нет никакой возможности. Мы распрощались, договорившись попробовать еще раз. На следующий день мы предприняли попытку повторить вчерашний подвиг, но, увы, испанский Телеком пришел в себя и позволил нам общаться ровно столько, сколько было отмерено на телефонной карточке. Ну что ж, счастье товар штучный, на поток не поставишь.

Сейчас все это в прошлом. По тому же скайпу можно говорить, сколько хочешь и когда хочешь. Детали этих разговоров, как рисунки на воде, быстро и бесследно смываются течением жизни. Однако та неожиданно долгая беседа навсегда запомнилась ощущением абсолютного счастья и стала неотъемлемой частью нашего семейного фольклора. Вспоминая свои эмоции, я еще раз убеждаюсь, что не так важно, сколько у тебя денег или имущества, какой марки у тебя машина, где ты работаешь или отдыхаешь. Важно лишь то, насколько ты от всего этого счастлив.

Ностальгическое

Ну что за чудо была одна шестая суши!

Клянусь Днепрогэсом! Одна культура чего стоила! Там Сопот разный да конкурс народного творчества «Радуга». Подъезды были хоть и с запахом, но без домофонов, а газировка была по три копейки со стаканом в придачу. Про балет, космос и метрополитен я вааще молчу. Все было: и мудрое руководство, и колбаса по два двадцать, и святое по три шестьдесят две. А девки какие попадались! Жопы наливные, грудь колесом и от кока колы с Магдональдсом балдеют до состояния полной готовности к дальнейшей дружбе. Оргазмы у женской части населения длились по три часа, а смотрящие в небо флагштоки у мужской его части гордыми перпендикулярами возвышались над вялыми буржуйскими аналогами, убедительно свидетельствуя о превосходстве советского образа интимной жизни. Все колосилось, надоям завидовали голландцы со швейцарцами, а французские виноделы мечтали выкрасть секрет портвейна «Агдам». Слесаря из домоуправлений бешеными тимуровцами метались по городу в поисках горожан, страдающих от причуд импортной сантехники, потому что отечественные нужники работали и четко, и надежно, так же, как и самая большая в мире советская электроника. По праздникам воду в Москве-реке заменяли на темное пиво, а рыба плавала сразу в соленом виде. Держава была отменная. Милиционеры в венках из одуванчиков подносили опохмелиться загулявшим гражданам, а старики достойно шамкали о том, как раньше было хреново и как теперь стало офигеть. Холодильник был подключен к телевизору, граждане в перерывах между самыми правдивыми в мире программами «Время» могли или сопеть вместе с носиками-курносиками или подсчитывать мгновения вместе с Кобзоном. Вдоль дороги Москва — Ярославль гроздьями свисала докторская колбаса, a полные доброты и светлой печали лица членов политбюро внушали народу веру в светлое будущее. Все, кто клеветaл на нашу, всю в белых стихах, страну были оппортунистами и нигилистами, а также педерастами. В категории «любо-дорого» значились одни валютные проститутки, а в остальном цены радовали глаз и грели карман. По поражающему гладкостью советскому асфальту гордо шуршали произведения отечественного автопрома, а несчастные обладатели японо-германской авторухляди уныло жались к обочине жизни и обиженно ворчали себе в рукав, пытаясь в очередной раз перебрать забарахливший движок своего иностранного недоразумения. Различные мнения сталкивались и разлетались на страницах центральных газет, приучая граждан к свободомыслию и толерантности, а сотрудники госбезопасности в свободное от работы время помогали министерству торговли, продавая с уличных лотков книги Шаламова и Солженицина. Все было просто и ясно. Еда или была, или ее не было. Пиво или было, или наоборот. Если самолетами, то Аэрофлота, если империализм, то американский, если собрание, то партийное или комсомольское, если шампанское, то Советское и если дорогой, то Леонид Ильич. В общем, потеряли мы сказку, а получили,.. ну что заслужили, то и получили.

О неожиданных радостях встреч

Неожиданные радости редки и поэтому особенно приятны. Вот идешь ты по улице, голодный и холодный, в кармане абсолютный ноль и перспектив никаких и тут, в редко посещаемых тобой залежах куртки, вдруг обнаруживается затерявшаяся купюра. И все! Жизнь обретает новый смысл, и птица нечаянной радости раскрывает над тобой свои волшебные крылья. Или, например, поставили тебе диагноз перелом, а это не более чем растяжение, или сказали, что триппер, а оказалось ОРЗ. Ну чем не повод для радости! Вот про одну такую нежданную радость я и хочу рассказать.

Дело было в середине 80-х. Мы с моим приятелем Андроном возвращались из летних Гагр в Первопрестольную. Три недели интенсивного во всех отношениях отдыха бронзовым загаром отпечатались на наших физиономиях, и мы возвращались домой с укрепившимся здоровьем и слегка сбившимися нравственными ориентирами.

Отдыхать мы слегка устали, так что с удовольствием выдвинулись в сторону вокзала, где должны были сесть на поезд Гагра — Москва. Все было бы прекрасно, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что наши финансовые ресурсы составляли пять копеек на брата, которые надлежало сохранить на метро. Кроме того, имелась неизвестно как прибившаяся к нам бутылка чистого спирта. Ехать предстояло свыше тридцати часов, так что перед нами острой пикой встал вопрос о снабжении в пути продовольствием наших уже не растущих, но вполне молодых организмов. Из несъедобного имущества еще имелась гитара, на которую мы возлагали некоторые надежды, ибо Андрон весьма недурственно пел, а я помнил достаточное количество анекдотов, чтобы заполнять паузы. В общем, к моменту посадки в поезд коллектив был вполне готов к тому, чтобы выступать за еду. Для осуществления плана нам требовались дамы не преклонного возраста, горящие желанием накормить голодных, но благородных артистов. Увы, мечтам не суждено было сбыться. В купе нас встретил неприветливый дядька лет шестидесяти, которому наши песни нужны были, как зайцу канделябры. Короткая инспекция вагона выявила полное отсутствие увешанных продуктами дам, готовых обменять свои гастрономические богатства на культурный досуг. Не найдя потенциальных зрителей, господа несостоявшиеся менестрели приуныли. Комедия грозила перерасти в драму. Попытка получить бесплатный сахар у проводницы закончилась неудачей, и в довершение всего желудок отказывался принимать кипяток за еду. Не осуществив желаемое, мы обратились к действительному, а именно начали прикидывать имевшиеся в нашем распоряжении варианты. Вариантов было немного, а конкретно один, который я и озвучил, предложив считать первую стопку спирта выпивкой, а вторую — закуской.

— Спирт!? Натощак?! Без закуски!? — возмутился Андрон, разливая.

Момент «закуски» я уже не помню, но в целом ход был правильный, ибо мы погрузились в глубокий, здоровый сон. Проснулся я без всякого удовольствия и с ощущением недосыпа и сухости в организме. В голову лезли исключительно мрачные мысли о том, что дорога впереди долгая и голодная. В животе разыгралась пугачевщина, и все мои попытки подавить волнения снизу приказами сверху не увенчались успехом. Потерпев когнитивную неудачу, я с ненавистью посмотрел на мирно сопящего во сне приятеля. Прикинув все «за» и «против», я понял, что будить Андрона небезопасно и занялся определением нашего местоположения. За окном проносился незнакомый пейзаж, которому было совершенно наплевать на мое обострившееся от голода любопытство.

Устав заниматься поездным ориентированием, я просто стал ждать ближайшей остановки. В тоскливом ожидании я представлял себе станцию «Иловайская», от которой было еще пилить и пилить. Несколько лучше в этом смысле выглядел «Ростов» и совершенно божественной музыкой звучал «Курск». Впрочем, на Курск я не надеялся и мечтал скорее по инерции. В ожидании текли минуты, и вот вдалеке показались очертания станции. По мере приближения поезда к перрону я, как мог, укреплял свой дух, готовясь стоически перенести географически-продовольственное разочарование. И вот состав въехал на станцию, и божественной нирваной на мой измученный организм опустилась та самая нечаянная радость, о которой я упоминал в самом начале. Счастье заполняло меня целиком, искрилось и булькало, и я булькал вместе с ним. Я тут же разбудил Андрона и мы, полные восторга и эйфории, радостно уставились на здание вокзала, на фасаде которого аршинными буквами было написано «ТУЛА»! Сознание того, что нам осталось каких-то сто километров до еды, произвело кардинальные изменения в нашем настроении, и остаток пути пролетел, как одно мгновение. Так что теперь все, что связано со словом «Тула», вызывает у меня ту самую нечаянную радость, которая редко встречается и поэтому столь ценна.

Про статистику

Наткнулся тут на обсуждение пресловутых 85 процентов современного российского общества, относящих себя к любителям Кремлевского начальства, и зачесалось! Пять копеек настойчиво потребовали, чтобы их вставили. Понимаю, что средняя температура по больнице не очень информативная характеристика, но опыт общения в социальных сетях все же привел меня к выводу, что какой-то усредненный образ представителя этих 85 процентов может оказаться полезными для понимания сути всего происходящего. Естественно, некоторого утрирования, преувеличения и, отчасти мелкого злопыхательства, мне избежать не удалось. Итак, среднестатистический представитель 85 процентов. Его/ее мозг встал по стойке смирно и не шевелится. Большая часть здравого смысла утекла в телевизор, а остаток используется в основном для решения бытовых проблем. Точно знает, что кругом враги, но танки наши быстры. Как правило, терпеть не может местное чиновничество, но убежден, что Путин из Кремля не зря всматривается в тьму Родины и обязательно покарает супостатов, как только освободит связанные борьбой с внешним врагом руки. При виде высокого начальства с ним происходит оргазм мозга и желание погреться под начальственной мышкой. Уверен, что Европа с Америкой ненастоящие. Знает наверняка, что там, в Европах, только с виду все как в Сан-Тропе, а перекрестишься — а там все, как в Магадане — древние хрущобы, на лестничных площадках ящики с углем, света нет и мочой пахнет. И вообще там все в Европах не взаправду, и как только там пробивает 12, — так всё — мерседес в тыкву, дворецкие в комиссаров Интерпола, а сам облеванный с бомжами в КПЗ местном. Он/Она точно знает, что не может быть в мире дорог без ям, не может полицейский не брать, ибо, если не брать, то тогда зачем это все — форма, палка с полосками, пистолет? И нет в том Золотом европейском/американском Городе ничего интересного, кроме Животных невиданной красы. И народ там скучный и занудный — ни потрендеть не с кем, ни говном покидаться. Почитает он/она 1 Мая и Пасху одновременно и не находит тут ничего странного. В слово «либерал» вкладывает фекально-сексуальный смысл, а спортивные соревнования рассматривает исключительно в контексте «как наши наваляли этим». В преддверии майских праздников он/она обычно страдает обострением интереса к ВОВ. Как правило, точно знает, что Сталин выиграл войну. Имеет четко сформированное, в свете последних патриотических тенденций, представление о причинах ВОВ, ее ходе и последствиях. Вкратце представления среднего одного из 85 процентов можно сформулировать следующим образом: Россия сеет, пашет с помощью колхозов, изобрела паровоз, трактор, Гагарина там опять таки изобрела, Царю Николаю жертвы приносит возле церквей, и все мило, все нарядные, пчелки в полях над ромашками жужжат, трактора на горизонте целину осваивают, Паша Ангелина в костюме космонавтки под мостом пролетает на биплане, все после смены пьют квас в новых хромовых сапогах, рассуждая о надоях в закрома родины, детишки там вокруг в Ленина-Сталина играют, но тут бац, откуда ни возьмись — бяда, значит, Польша напала на Чехословакию с помощью немецких десантников. Тогда Россия, жаждя освободить братский польский народ, стонущий под гнетом Польского Правительства Злобных Панов напала на Польшу, чтобы попутно отомстить за Братскую Чехословакию и забрать свои исторические земли типа Кенигсберга. В отместку поляки в Екатеринбурге расстреляли Царя Николая и его семью. От этого Наследник Николая — Иосиф Сталин не выдержал и потребовал от США и Англии открыть против Польши второй фронт, а те вместо того, чтобы его открыть, с помощью Геббельса подговорили Гитлера напасть на Советский Союз (Советский Союз — это часть России, в которую входило 14 республик) — и с помощью подлого нападения Гитлера США и Англия хотели заставить Сталина принять у них ленд-лиз, который шел на развитие и подъем экономики США и чуть-чуть Англии. Сталин сделал вид, что принял ленд-лиз, хитро подписав Пакт Молотова-Рибентроппа и потом раз — и разгромил Германию для того, чтобы сделать ленд-лиз ненужным и опрокинуть экономику США. Благодаря этой Великой победе США вот уже 70 лет как загнивает, а доллар скоро обрушится, ура, и, победив Гитлера, мы на самом деле победили Америку, которая к тому же сбросила атомные бомбы на Японию, заразив ее радиоактивностью, чтобы не допустить освобождения истинно русских островов Хоккайдо и Рюкю советскими войсками. Все это ему/ей доподлинно известно и он не даст исказить, оклеветать, налить воду на мельницу и вообще испоганить. Если возражать, может кинуть гранатой (канделябром, бутылкой и вообще всем, что под рукой). Из всех книг усредненный член 85-процентной когорты предпочитает кыно и серьялы особливо про ментов, и чтобы наши в конце победили. Из кина особенно ему по сердцу «Брат-2», где герой, замочив туеву хучу народу, интересуется у окружающей среды «где правда, брат?» Опять же пейзаж с нагнутой Америкой не может не вызывать приступов восторга. Однако он/она точно знает, что часть его/ее души обязана быть душевной, широкой и одновременно загадочной. Ну, с последним проблем нет (в смысле хер поймешь), а вот душевность несколько формальна и относится к абстрактным березкам и творчеству группы «Любэ». Правда русский мир полон удивительных чудес и кто знает, может быть когда-нибудь где-нибудь чего-нибудь бабахнется, и Патриарх окончательно подружится с Папой, а Санта-Клаус с Дедом Морозом. И поймет тогда усредненный представитель 85 процентов, что не все в Европе голубые и что не каждый, кто отлично от него/нее думает о высоком начальстве, является врагом России и не всякий мочащий врагов в сортире правитель является ее другом. Это, пожалуй, единственное, что вселяет в меня хоть какую то надежду.

P.S. Ах да! Крым естественно наш! Это еще Владимир Красно Солнышко говорил, когда индейцам помогал бороться против бандеровцев.

Военные сборы

Как и большинству юношей советского производства, мне с ранних лет было сообщено о необходимости когда-нибудь отдать долг Родине. От фразы несло пафосом и романтикой, поэтому я ничего против нее не имел и воспринимал это как неизбежное следствие моего пребывания в университете, хотя и не очень отчетливо представлял себе, что именно и когда я у нее занимал. Родина потребовала вернуть должок аккурат после четвертого курса, так что жарким июльским днем группа маменькиных сынков нестройными рядами совершала выдвижение в сторону одной из подмосковных воинских частей. Основной задачей оной части была защита московских небес от покусительств самолетов империалистической направленности. И в этом ракетном храме нам надлежало провести шесть недель, осваивая немирные способы борьбы с воображаемыми бомбардировщиками противника методом их сбивания. Кроме того, предполагалось изучение армейского быта и армейской же логики, которая, как оказалось впоследствии, может весьма сильно отличаться от своего гражданского аналога. Завершающим аккордом нашего пребывания в рядах несокрушимой и легендарной должен был стать итоговый госэкзамен, касательно которого широкие студенческие массы испытывали определенное беспокойство, ибо провалившие его имели хорошие шансы превратить шестинедельные сборы в двухлетнюю срочную службу. Об этом коллективу радостно сообщил сопровождавший нас майор. По прибытии мы были поделены на отделения и взводы, и каждая ячейка этого новоявленного воинского коллектива была наделена командирами. И вот те, кто еще вчера были Васьками, Петьками и Сережками вдруг сделались ефрейторами и сержантами. На отдельных представителей новоиспеченного начальственного состава такой карьерный рост подействовал угнетающе и спровоцировал оловянный блеск в глазах, вследствие чего они стали требовать соблюдения субординации. Оторопевший от таких метаморфоз рядовой состав сначала растерялся, но через некоторое время выдвинул встречные аргументы, в которых указал на скоротечность военных сборов по сравнению с грядущим пятым курсом. Вспомнив закон сохранения причиненных и полученных неудобств, ефрейторско-сержантский состав согласился умерить начальственный пыл, и дальнейшая наша служба протекала в теплой и дружественной атмосфере.

Армейские будни начались уже на следующий день и состояли из строевой подготовки и ознакомления с устройством радиолокационной станции, ради чего нас собственно и загнали на этот фестиваль военной песни. Местное начальство встретило группу очкариков вполне лояльно и даже попыталось сгладить впечатление от свалившейся на нас бетонным блоком хоть и скоротечной, но очень даже действительной военной службы и связанными с этим фактом удивительными явлениями. Проявилось это в разрешении единовременного свидания с близкими людьми, проживающими по другую сторону Контрольно-Пропускного Пункта. Выделен на это был цельный час, так что господам студентам надлежало определиться, кого они хотели бы видеть в качестве визитеров: родителей или оставленных в гражданской действительности дам. Все мероприятие происходило примерно на третьей неделе сборов, так что большинство выбрало первый вариант, ибо родители могли привезти больше еды. Проходи подобное на пару недель позже, господа студенты, без всяких сомнений, выбрали бы второй вариант.

Особенным деликатесом в нашем военном меню была ночная тревога, которую, как нам сообщили товарищи со старших курсов, местное начальство обязательно хоть раз, но устраивает для студентов, видимо полагая, что строевой подготовки, портянок и нарядов вне очереди недостаточно для полного погружения в предмет.

И вот, в какую-то особенно счастливую ночь, на мирно спящих нас обрушился мерзкий звук, являвший собой нечто среднее между стократ увеличенным мяуканьем мартовского кота и визгом сошедшей с ума бензопилы. Означал сей звук срочную необходимость пробуждения и скорейшего выступления на защиту небесных подступов к любимой столице. Кстати, разбудили нас на час раньше намеченного по причине того, что нижестоящий штаб не смог толком договориться с вышестоящим о времени начала мероприятия. После неизбежной в таком случае суеты и неразберихи отряд мучеников противовоздушной обороны неровной линией выстроился на плацу, превысив определенные уставом для таких случаев временные нормативы раз наверное в десять.

До сведения собравшихся была доведена диспозиция и подчеркнута важность стоящих перед ними задач, после чего группа студентов прославленного московского вуза выдвинулась во тьму Родины, которая незамедлительно поглотила их вместе с сапогами. Когда полусонные защитники московского неба добрались до места расположения радиолокационной станции, выяснилось, что за время пути личный состав понес потери в живой силе. Короткая инспекция выявила факт недостачи бойца Черкашина. Так как многочисленные свидетели подтверждали, что сей доблестный воин начинал пробег вместе со всеми, его отсутствие в точке назначения выглядело, по меньшей мере, загадочным. Мое предположение, что вражеская авиация ко всем прочим пакостям высадила до кучи еще и десант, который и умыкнул бойца в качестве языка, не нашло понимания у боевых товарищей («на х…р он им нужен!») и после короткого совещания в сержантских эшелонах власти было решено отправиться на поиски пропавшего, временно наплевав на прорывающуюся к столице армаду недружественных бомбардировщиков. Надо сказать, что боец Черкашин был во многих отношениях личностью примечательной. Его телосложение подходило под тип, который Ландау определил как «теловычитание». С одуванчиковых плеч стекали лямочки рук, которые мало чем отличались от ног, а к напоминавшему штангенциркуль телу крепились полная разнообразных мыслей голова и прилагавшаяся к ней шея исчезающе малой толщины. Стоявший на спортивной площадке турник был для Черкашина личным врагом, а предназначение портянок осталось для него неясным до самого конца сборов. Еще одна уникальная особенность нашего товарища заключалась в его способности мгновенно засыпать как в подходящих, так и в неподходящих для этого местах. Это обстоятельство и явилось причиной сладкого сна доблестного ракетчика в придорожной канаве, где он и был обнаружен раздраженными от постоянной беготни коллегами по этому противовоздушному шухеру. Видимо, подлый Морфей срубил его на бегу, прямо на пути к подвигу. Возмущенные увиденной картиной, однополчане немедленно приступили к побудке дезертира. Но не тут-то было! Просыпаться Черкашин не желал и, не отходя от сна, вялым угрем мастерски протекал меж пальцев боевых товарищей, пытавшихся зафиксировать его в вертикальном положении. Силы, однако, были неравны и, в конце концов, боец был безжалостно разбужен, обмативирован и препровожден к месту несения службы, где благополучно доспал в одном из шкафов с аппаратурой, благо никто кроме него поместится туда был не в состоянии.

Надо сказать, что мелкие неурядицы с Черкашиным никак не отразились на нашем участии в тревоге, и мы присутствовали на месте развития событий с самого начала. Первая услышанная нами по громкой связи команда была: «капитан Белов, отойдите от аппаратуры». Мы понимающе переглянулись, и нежные улыбки тронули суровые студенческие лица. Наше знакомство с вышеназванным офицером уже состоялось, и он за короткое время успел стать всеобщим любимцем. Дело в том, что капитан Белов был потрясающим, феерическим раздолбаем. Он был абсолютным чемпионом по попаданиям в дурацкие ситуации, куда с легкостью гения и неотвратимостью черной дыры затягивал себя и окружающих. Последнее его достижение случилось во время предыдущей тревоги, на которую капитан угодил, пребывая в состоянии тяжелого похмелья. В самый разгар мероприятия, когда станция вовсю готовилась к отражению вражеского налета, Белов нажал какую-то неприметную кнопочку, и функционирование станции было остановлено минут на двадцать. Пока включали резервные источники питания, пока заводили новые данные в программные блоки, группа условных стратегических бомбардировщиков Б-52 уже успела доскакать до Кремля. Приехавшая разбираться комиссия из округа с пристрастием выясняла у Белова, какую именно кнопку он нажал, но капитан был певцом единой ноты и, как любая творческая личность, никогда не опускался до повторений своих экспромтов. Лишенная помощи автора комиссия самостоятельно разобраться не смогла и уехала ни с чем. Удивительно, но Белову это сошло с рук. Все ограничилось несколькими сутками гауптвахты и запретом покупать водку в местном ларьке. Однако у начальства тоже есть сердце, поэтому запрет скоро сняли. Я еще тогда подумал, что материнская любовь Отчизны к своим раздолбаям может вполне сойти за национальную идею.

Мы еще пару часов позащищали мирный сон Страны Советов, после чего нам сообщили, что враг разбит, и мы опять победили. Утомленные перманентным подвигом, будущие доктора и кандидаты уныло потащились к месту постоянной дислокации, где не по своей воле заняли себя тем, что согласно уставу называется строевой подготовкой. Тем временем дни проходили один за другим, и, в конце концов, подошло время госэкзамена, который весь коллектив сдал, не испытав особых затруднений. За день до отъезда нас выстроили на плацу, поздравили с окончанием сборов и обозвали лейтенантами запаса. Вечером меня выловил капитан Белов и сказал, что звание надо обмыть, а то следующее присвоят нескоро. Продвижение в военном направлении интересовало меня примерно так же, как командира нашего полка философское наследие ацтеков, но предложение обмыть событие было встречено с пониманием. Встреча однополчан состоялась тем же вечером в комнатке у Белова. В конце застолья он оглядел нетрезвым взглядом поле алкогольного боя и произнес пророческую фразу: «Скоро все это накроется медным тазом». После этого мрачного предсказания силы покинули Кассандру в погонах, и капитан заснул, не отползая от стола. Смысл данного изречения стал мне понятен только много лет спустя, и я еще раз поразился широте капитановой души и нетривиальностью его мировосприятия.

В течение последующей жизни мне, слава богу, не довелось покинуть ряды запаса и сыграть за основной состав, поэтому моя мимолетная «служба» осталась приятной частью воспоминаний о золотой студенческой поре. Возвращение домой было легким и приятным. Практически все представители противоположного пола радовали глаз неземной красотой, а в известных с детства продуктах обнаружились новые, доселе неизвестные свойства. На вопрос об общем впечатлении я бодро отвечал, что наше мирное небо под надежной защитой и хрен какой враг долетит до середины Москвы, хотя, конечно, мне было очевидно, что воздушный щит столицы несколько поистрепался и нуждается в ремонте. Так что, когда через несколько лет на Красной площади приземлился Маттиас Руст, я не особенно удивился. Видимо его полет пришелся на время боевого дежурства капитана Белова.

Тишка

Время не особенно церемонится с нашей памятью, стирая из воспоминаний как облики когда-то встреченных нами людей, так и сопутствующие тем встречам обстоятельства. Случаются, конечно, исключения из этого унылого правила, когда происходит нечто нестандартное, необычной формы и доселе невиданного содержания, и тогда устоявшаяся рутина нашего ежедневного пейзажа наполняется новыми ароматами, и мудрая мамка природа подставляет свое плечо, помогая нам выработать временной консервант, сохраняющий воспоминание в своей первозданной свежести. Для меня одна из таких не взятых временем крепостей памяти носит название «Тишка». Когда я встретил его в первый раз, Тишка представлял из себя жизнерадостного крупного мужика, склонного к авантюрам и приключениям и полного воспоминаний о только что скрывшейся за поворотом молодости. Был Тишка мастером спорта по волейболу, но не это составляло его главную особенность.

Наиболее примечательной чертой Тишкиной личности было абсолютное рекордсменство по числу лет, проведенных в разнообразных высших учебных заведениях города Москвы. Начал он свой поход за верхним образованием лет в двадцать, когда играл за один из ведущих клубов страны. Шли годы, гуманитарные заведения сменялись техническими, наш герой становился асом студенческого быта и звезды пройденных, но непокоренных вузов, словно сбитые бомбардировщики, все больше заполняли фюзеляж Тишкиной жизни. Увы, вожделенное высшее образование все так же недостижимой морковкой болталось перед его носом, дразня и увлекая Тишку за собой в очередной поход к еще не знавшим его новым деканам, аудиториям и экзаменационным сессиям.

К моменту нашего знакомства Тишка уже лет примерно десять как окопался в московском авиационном институте, играя за местную (очень тогда приличную) волейбольную команду и с упорством бульдозера подминая под себя как зачеты с экзаменами, так и связанных с этим процессом преподавателей. Выгнать его не позволяла кафедра физкультуры, да и армии он не боялся, ибо давно уже вышел из призывного возраста. К экзаменам он не готовился принципиально, но компенсировал информационный вакуум редким оптимизмом, безграничной уверенностью в себе и широкой улыбкой, которой он, словно цыганка, гипнотизировал экзаменаторов. Говорил Тишка громко, сочно и абсолютно не по теме. На экзаменующее существо вместо, скажем, сопротивления материалов, вываливался ворох анекдотов, случаев из спортивной жизни или просто из жизни, рассказов про своих многочисленных тёщ (Тишка был женат семь раз, причем первая и четвертая жены совпадали с третьей и шестой). В случае осечек Тишка не расстраивался, а сразу же назначал преподу следующее свидание на ту же тему, причем настаивал на максимально ранней дате, делая процесс сдачи экзамена практически непрерывным. Утомленный этим бесконечным радостным кошмаром преподаватель в конце концов сдавался и ставил охламону искомый трояк, который был немедленно обмыт в пивнухе с непатриотичным названием «Пиночет», что означало «Пивная Напротив Чайки (кинотеатр)». В конце концов, настал день, когда между Тишкой и высшим образованием осталась всего одна преграда под названием начертательная геометрия. Сдавать сей высокомудрый предмет полагалось на первом курсе, но наш герой не признавал шаблонов и переместил данный экзамен на момент, когда он всем своим большим телом уже наполз на пятый курс, хотя справедливости ради надо сказать, что это была примерно уже десятая его попытка. На Тишкиной осведомленности о взаимодействиях различных фигур и линий эти десять попыток никак не отразились, и в начертательной геометрии он был сведущ примерно в той же мере, в которой был осведомлен о процессе спаривания амеб (если они вообще спариваются). Кафедра физкультуры оказалось в данном вопросе бессильна, и в один прекрасный момент Тишка предстал пред светлы очи заведующего кафедрой начертательной геометрии. Завкафедрой, как и весь институт, хорошо знал эту ходячую легенду МАИ, поэтому не стал тратить время на всяческие вытягивания билетов и тому подобную чепуху, а сразу обрисовал правила игры: «Значит так, товарищ студент. Я вам задам один вопрос. Ответите — мы в расчете, не ответите — прощайте навек, ибо это ваш последний шанс». Не переставая широко улыбаться, Тишка согласно кивнул. «Итак», — продолжил зловредный препод, — скажите мне, пожалуйста, проходит данная точка через данную кривую или нет?». Закрутив эту русскую рулетку, экзекутор победно посмотрел на экзаменуемого и довольно откинулся в кресле. Но «нет на свете таких жоп, которые смогли бы напугать настоящего ежа». Тишка оценил обстановку, внимательно посмотрел на профессора и затем медленно, не сводя взгляда с преподавательского лица начал отвечать: «Прохо…» — лицо человека напротив ничего не выражало — «…дит!» — лицо экзаменатора приобрело страдальческое выражение — «но мимо» — радостно доорал Тишка. Большая жирная тройка была ему наградой!

Фамильное нашествие

Странные фамилии иногда приводят к забавным ситуациям в реальной жизни.

Один такой казус мне тут давеча вспомнился. Дело было в далекие семидесятые прошлого века. Мой папа и четверо его братьев, носящих весьма необычную для северных широт фамилию «Криппа», собрались в автомобильное путешествие по городам и весям родной страны. Сказано-сделано. И вот пять продуктов отечественного автопрома гордо выехали на необъятные просторы еще не планирующей развалиться державы. Случай, о котором я рассказываю, произошел где-то на середине пути между Москвой и Минском. На этом, ничем не примечательном участке пути, озаренном только что наступившим рассветом, нес свою опасную и трудную службу некий лейтенант ГАИ, обычный среднестатистический лейтенант, ничем не отличающийся от своих погононосных коллег.

Машин в этот ранний час было мало (тогда это было возможно), так что доблестный блюститель дорожного порядка клевал носом в своей будке и жаловался сам себе на судьбу и на начальство, заставившее его вскочить ни свет не заря и торчать на этом пустынном шоссе, высматривая неизвестно что и ловя неизвестно кого. В воздухе был разлит зной и надоедливо жужжали мухи, садясь время от времени на лейтенантскую фуражку и унижая таким образом его милицейское достоинство. В конце концов, повелителю мигалок такое времяпрепровождение порядком надоело и ему захотелось разогнуть чресла и размять жезл. Он неспешно выполз из будки и затаился в ближайших кустах, теша себя надеждой поймать какого-нибудь неосторожного лихача и сорвать на нем накопившуюся досаду на мир.

Первым ему попался возглавлявший «колонну Криппов» самый старший брат. Московские номера спровоцировали у гаишника приступ повышенного усердия, поэтому машина была осмотрена со всем тщанием и во всех деталях. Увы, это был явно не день Госавтоинспекции, и праздничного концерта не случилось. Самый старший брат ездил аккуратно и транспортное средство содержалось у него в идеальном порядке, так что придраться было абсолютно не к чему. Проверив напоследок права и отметив про себя не совсем обычную фамилию водителя, владелец жезла милостиво разрешил моему дядьке проследовать дальше, а сам вернулся к месту прежней дислокации, где и засел в томительном ожидании следующей жертвы.

Ждать долго не пришлось, и уже через каких то пять минут лейтенант осматривал машину следующего брата. Не найдя ничего предосудительного в багажнике или под капотом, командир перекрестков открыл документы и озадаченно хмыкнул: «Криппа, Криппа… Что за фамилия такая странная?» — После чего помолчал несколько секунд и добавил с некоторым раздражением: «Мне второй раз за сегодня попалась». Тут он строго посмотрел на водителя, словно ожидая от того объяснение этого загадочного явления. Но не тут то было. Дядька мой работал на совсем, совсем секретном заводе, был приучен говорить мало и в его планы совершенно не входило образовывать лейтенанта в вопросе этимологии нерусских фамилий, поэтому он молча пожал плечами и протянул руку за водительским удостоверением. Поняв, что объяснений он не дождется, лейтенант вернул права автолюбителю, а сам, чертыхаясь, побрел назад в уже насиженный засадный куст.

Отдохнув там несколько минут от мирской суеты и попросив у Господа встречи с водителем по фамилии Иванов или, на худой конец, Федотов, он снова уставился на подотчетную ему дорогу, полный надежд и ожиданий. Именно в этот момент из-за поворота показалась машина среднего брата.

Вдохновленный этим новым обстоятельством мастер свистка и виртуоз протокола не стал тратить время на скучный осмотр транспортного средства, а сразу взял быка за рога и потребовал права, которые и были незамедлительно ему предоставлены.

Открыв документ, гаишник тихо ойкнул и зачем-то опасливо посмотрел по сторонам. Затем, бормоча «Криппа, Криппа, опять Криппа», — принялся вертеть корочки так и эдак. Он просматривал их на свет, проводил ладонью по краям, даже пытался обнюхать, словно надеясь увидеть чудесное превращение странной фамилии во что-то более благообразное и ему привычное. Я думаю, что на этой стадии он был бы уже одинаково рад как Сидорову так и Рабиновичу, но увы, все его манипуляции ни к чему не привели и странная, доселе не встречавшаяся ему фамилия, три раза появлявшаяся перед его взором за последние десять минут, продолжала теребить его воображение, мешая отдаться исполнению привычных и приятных служебных обязанностей. Отпустив среднего брата, человек в погонах горестно вздохнул и побрел в свою будку зализывать душевные раны. Продолжать свои «проверки на дорогах» служивый явно больше не желал. До будки он, однако, не добрался, ибо на арене появилась машина другого среднего брата.

Дальнейшие события, со слов этого брата, выглядели следующим образом. По мере приближения машины к милицейскому форпосту водитель, как полагается, сбросил скорость и мог во всех деталях различить странного человека в форме, который медленно, как оживший памятник самому себе, разворачивался в сторону дороги. Завершив маневр, заведующий будкой стал с подозрением всматриваться в приближающееся к нему авто. Его лицо было напряжено, а весь облик выражал какую-то внутреннюю борьбу, словно он не мог решить какую-то очень важную для себя житейскую задачу. Наконец, его жезл неуверенно дернулся, что с некоторой натяжкой можно было бы интерпретировать, как приглашение остановиться для осмотра и проверки документов. Мой дядька дисциплинированно затормозил напротив будки и приготовился показывать бумажки. Однако блюститель правил движения повел себя, мягко говоря, странно. Он первым делом подошел к машине и заглянул в салон, после чего несколько секунд неотрывно смотрел на водителя. Сие наблюдение произвело на него неизгладимое впечатление. Он вдруг замахал руками, как ветряная мельница в ураган и стал показывать жезлом в направлении дороги. Озадаченный странным поведением представителя силового ведомства мой дядька, тем не менее, поспешил проследовать в указанном направлении. Много позже, при обсуждении этого эпизода, мы поняли причину внезапно приключившегося с лейтенантом приступа идиотизма. Дело в том, что четвертый повстречавшийся ему Криппа был как две капли воды похож на третьего, и бедняга лейтенант видимо решил, что тот третий специально вернулся с полдороги, чтобы еще раз поиздеваться над потерявшим веру в разумный мир офицером и расшатать его и так уже изрядно подорванное душевное здоровье.

Последним в этой «кавалькаде вдоль манежа» ехал мой папа, а на заднем сидении восседал десятилетний я.

Мы издалека заметили сидевшую на краю дороги фигуру в форме, глядевшую на нас равнодушным, ничего не выражающим взглядом. Фигура эта поначалу не выказывала ни малейшего интереса к общению, но в самый последний момент вскочила, яростно мотнула фуражкой, словно пытаясь отряхнуть голову от какого-то наваждения, и жестом приказала нам привстать к обочине. Подойдя поближе, человек в мундире некоторое время загадочно молчал, рассматривая водителя и пассажиров.

Такое чудное поведение обычно вполне предсказуемых блюстителей дорожного закона нас несколько озадачило. «Я что-то нарушил?» — спросил папа, решив видимо вернуть ситуацию в более привычные рамки. Ответом было все то же молчание. Странный гаишник тем временем завершил визуальный анализ наших физиономий и, видимо решив, что новый автовладелец никак не похож на проезжавших ранее подозрительных Криппов, а уж ребенок-то точно скорей всего Петров, набрал в грудь воздуха и проорал «Вашиправаидокументынамашину!». Удивившись такому напору, папа протянул ему удостоверение. Гаишник некоторое время гипнотизировал документ не открывая, после чего медленно раскрыл корочки и некоторое время оторопело смотрел на открывшуюся его взору картину все с той же фамилией «Криппа». Потрясшее его дежа вю было видимо столь сильным, что он некоторое время молча открывал и закрывал рот, не в силах извлечь из оного сколько-нибудь осмысленные звуки. Вскоре он, естественно, пришел в сознание и неожиданно для нас завопил истошным голосом: «Да кто вы все такие, откуда вы взялись-то на мою голову!!!». По лихорадочному блеску его глаз можно было понять, что вопрос был, скорее, риторическим. Я, воспитанный на «дяде Степе», с большим интересом наблюдал за стремительной деградацией образа доброго дяденьки милиционера. Наконец его милицейский взор упал на меня, и в его глазах загорелась надежда. «А вот он, он тоже Криппа?». Уже уставший удивляться этим ГАИшным выкрутасам папа ответил утвердительно и дополнил описание, видимо желая успокоить в конец расстроившегося лейтенанта: «Мы тут все такие». «Угу», — неожиданно покорно согласился бедняга инспектор и обреченно поинтересовался: «А можно я пойду домой?», — чем окончательно уронил честь мундира до уровня фундамента милицейской будки. «Идите», — разрешил папа и добавил, — «а то вы что-то неважно выглядите». Получив добро на прекращение диалога, страж закона медленно направился к потерявшим свою актуальность кустам. Вслед за ним уныло потащился жезл, мгновенно превратившийся из символа власти в клоунскую палку с полосками.

Мы были немало озадачены странным ментом и некоторое время обсуждали детали только что произошедших событий. В конце концов, все сошлись на мнении, что начальник просто перегрелся на солнце. Все разрешилось во время ближайшей стоянки, где и было выяснено, что бедняге-автоинспектору посчастливилось наткнуться на пять Криппов подряд, а со мной и на все шесть. Братский смех еще долго оглашал окрестную природу. В конце концов, все разбрелись по машинам и продолжили свой путь. Путешествие прошло легко и приятно. Приключилось много забавных эпизодов, но случай с гаишником был безусловным и абсолютным чемпионом.

Папы же несколько лет как нет. Братья ушли еще раньше. Я помню о нем и общаюсь с ним каждую микросекунду. Мы часто болтаем о том, о сем, и я всегда ищу его поддержку, когда мне грустно. Часто в качестве терапии он рекомендует мне вспомнить именно эту историю. Я вспоминаю. И мне помогает.

Хвалебная ода премьеру

Нет, все-таки везет мамке Родине на лексически одаренных премьеров! Еще сравнительно недавно один радовал сограждан шедеврами типа «Кто мне чего подскажет, тому и сделаю!» или «Не надо класть оба яйца в одну корзину». Потом был период орального затишья, но свято место пусто не бывает, и вот, наконец, подросла достойная смена и сформировался новый Перлодел, достойно продолжающий исторические традиции великого предшественника. Сначала адресовал нашим крымским согражданам грандиозное «Денег нет, но вы держитесь», а теперь вот поделился мудростью с учителями «Хотите денег, идите в бизнес». И не фиг приставать. Премьеры люди тонкие, с подвижной психикой и к правдорубству склонные. А тут еще обнаглевшие нигилисты взвешивают прилюдно зарплаты ментов и учителей. Сравнили, блин, волшебников Автозака с родительным падежом. Они бы еще врачей вспомнили! Расстроили, короче, нашего парня с айфоном вопросом зловредным, вот и рубанул наш зайка правду-матку, не взирая на лица и обстоятельства. И место выбрал с названием соответствующим — «территория смыслов». Видать, все смыслы собрались в кучу и произвели переполох в неподготовленной премьерской голове.

Яблоко от яблони

Все таки некоторые русские пословицы бывают удивительно точны. Я говорю о сакраментальном «яблоко от яблони недалеко падает». Как ни странно, яблоко то упало на филологическом поле, связанном с моей, в общем-то вполне невинной, фамилией «Криппа».

Приехал я как-то в славный город Дубна на предмет участия в большом научном сборище. Поселиться мне надлежало в местной гостинице, куда я и заявился на предмет обретения временного крова. Суровая дама, восседавшая постаревшей Цирцеей за стойкой регистрации, скользнула по мне профессиональным взглядом, и, не найдя ничего интересного, лишенным интонаций голосом потребовала мой паспорт.

Торопясь выполнить требование государыни, я произвел быстрый обыск «широких штанин» и извлек на свет требуемый документ, который и предоставил повелительнице здания. Ознакомившись с содержанием «серпастого» она уже с некоторым интересом посмотрела на меня и возвернула оный, одарив меня вдобавок еще и гостиничной карточкой. Прослушав пятиминутную лекцию о недопустимости нахождения в номере посторонних предметов, а также женщин и девушек я уже было собрался скрыться в направлении своего места проживания, как вдруг взгляд мой упал на гостиничную карточку, на которой в графе фамилия черным по белому было написано «Криппер». Снести такую модификацию важного идентификационного признака было выше моих сил и я, с трудом преодолев ощущение собственной незначительности, повторно обратился к даме за стойкой.

Как уже зарегистрированный жилец, я явно был для нее отработанным материалом, поэтому боярышня посмотрела на меня с явным неудовольствием и спросила, как отрезала: «Что?». «Ничего», — ответствовал я, уже жалея с содеянном, — просто фамилия неправильная, вместо «К» первая буква должна быть «Т». Дама некоторое время занималась сложными расчетами, видимо подставляя «Т» вместо «К». По тому, как напряглось ее лицо, я понял, что дело это для нее новое. Наконец, по округлившимся глазам барышни стало понятно, что ответ ею получен. Она уже с нескрываем интересом посмотрела на меня и переправила фамилию на карточке. Для меня так и осталось загадкой, почему она не попросила паспорт и поверила мне на слово. Поразмышляв некоторое время над этим явлением, я пришел к выводу, что женщины в Дубне очень доверчивы. Слух о постояльце с неканонической фамилией быстро разнесся по гостиничным коридорам, и в течение конференции я еще не раз ловил на себе заинтересованные взгляды гостиничных дам. Будучи человеком вежливым, я честно пытался ответить им теплым и подбадривающим взглядом, однако наткнувшись на него, дамы почему-то смущенно отворачивались и начинали мелко хихикать в рукав.

Вернувшись домой, я поведал эту историю родителям и тут выяснилось, что несколько недель назад во время одной из командировок мамина фамилия (тоже естественно Криппа) была преобразована аналогичным образом и мамина поправка в точности совпала с моей. Вот я и говорю: «Яблоко от яблони…”. Ну, вы знаете.

СтихоБОРЬЕ