В темноте слышится ритмичное постукивание — такое успокаивающее. Сквозь сон я пытаюсь понять, что это. Открывать глаза не хочется. Век бы провести в этой темноте, опутывая мыслями повторяющееся постукивание. Но кто-то ждет моего пробуждения. Кто-то, кому я нужен.

Я открыл глаза и сел, опершись руками о столик. Немного кружилась голова. Посмотрел перед собой и увидел сидящего напротив в точно такой же позе Брика.

— С пробуждением, — улыбнулся он. — Долго же ты.

Ну да, точно. Мы с ним едем в поезде. Бежим, скрываемся. Как я мог решиться покинуть все, что знал? Не помню. Значит, так было нужно. Значит, помочь Брику гораздо важнее, чем сохранить остатки собственного благополучия.

За окном непроглядная темнота. Наверное, поезд двигался через совершенно безлюдную местность или же сквозь туннель. Тьма усугублялась лампочкой, освещающей небольшое купе.

— Чем ярче свет внутри, тем гуще тьма снаружи, — сказал Брик.

— Я же просил тебя не читать мои мысли, — проворчал я. — Куда мы едем?

Брик приподнял брови.

— Ты разве не помнишь?

— Не могу вспомнить. Знаю, что мы бежим, но куда…

Брик ответил не сразу. Он нагнулся, достал откуда-то рюкзак и, покопавшись в нем, выложил на стол карандаш, катушку ниток и гайку. Я молча наблюдал за его приготовлениями.

— Физика — это великая наука, — сказал Брик, отрывая большой кусок нитки. — Она может объяснить практически все процессы, происходящие в мире. А там, где физика бессильна, в дело вступает химия, а уж затем — психология, во всей ее многогранности.

— И что?

Боря сложил нитку в несколько раз и к одному концу ее привязал гайку. Другой конец намотал на карандаш.

— Взгляни! — он поднял карандаш и стал вращать кистью руки. Гайка полетела по кругу, центром которого стал карандаш.

— Красиво, — поморщился я.

— Речь не о красоте. Я показываю тебе то, что называется центробежной силой. Это простейший физический опыт, открывающий целые бездны. Все небесные тела подвержены центробежной силе. Земля вращается вокруг Солнца так же, как эта гайка вокруг карандаша. Согласись, было бы глупо предположить, что человеческая жизнь строится по иным принципам. Что ты видишь в этом вращении? Три элемента: гайка, нитка, карандаш. И еще — движение. Давай, наполни их смыслом.

Я прикрыл глаза. Вращение гайки раздражало, от него рябило в глазах.

— Нить при вращении будто рисует круг, — нехотя сказал я. Не было настроения играть в какие-то игры.

— Так точно. Что же есть этот круг?

— Не знаю. Боря, я очень устал. Лягу, пожалуй, спать.

Гайка вдруг чиркнула по моему лбу, оставив царапину.

— Дурак, что ли? — Я отшатнулся, прижав ладонь ко лбу. Крови вроде не было.

— Надеюсь, это тебя взбодрит. Итак, выдай гипотезу: что есть этот круг?

Больше всего я хотел кинуться на этого недомерка и ударить его. Но взгляд Брика был чересчур прямым и сильным. Я подчинился.

— Это жизнь, — сказал я.

— Не совсем, но верно. Жизнь — это вся система. А круг — лишь твои поступки. Ты делаешь одно дело, потом другое, третье, порой никак не связывая их между собой. Но они связаны. Один поступок — одно положение нити. Но они сливаются в круг. В целое полотно неразрывно связанных поступков. Полотно, которое ты ткешь от рождения до смерти.

Теперь гайка уже не раздражала меня. Она меня гипнотизировала. Я не мог оторвать взгляда от сверкающего пятна.

— Но можно рассудить иначе, — продолжал Брик. — Например, так: карандаш — это твоя физическая оболочка. Гайка — твой дух, а нить — то, что связывает их. То есть, жизнь. Закон Вселенной, о котором я говорил тебе. Дух стремится к безграничному познанию, так и рвется расстаться с телом, проститься с его несовершенством. Но мы оба знаем, чем закончится разрыв нити. Гайка стремительно улетит и рухнет. Не будет больше движения. Типичная диалектика: люди должны всю жизнь стремиться отделить душу от тела, но не должны этого достичь. Поэтому жизнь — мучение из-за несбывшихся надежд.

— А кто тогда ты? — спросил я.

— Я — тот, кто заставляет гайку вертеться, — тут же ответил Брик. — Тот, кто держит стержень, блюдет основы. А что будет, если меня не станет?

— Движение прекратится.

— Именно. Только не будет последнего полета гайки. Вся конструкция просто упадет на стол. Душа, соединенная с телом, но без движения. Все еще хочешь поспать?

— Нет, — шепнул я, покоренный блеском гайки. А она вращалась все быстрее и быстрее.

— Я рад. Давай посмотрим иначе. Пусть карандаш станет нашей внутренней тьмой. Плохими поступками, ситуациями, о которых нам стыдно вспоминать, болью предательства и всем прочим. Люди бегут от этой тьмы, стремятся к свету. Но нить памяти прочно связывает их с этим карандашом. Убежишь от них — упадешь бессмысленной материей. Нужно принять этот груз и продолжать двигаться, продолжать ткать полотно поступков.

Скорость вращения стала такой, что вместо гайки я видел лишь сероватую окружность. Нить могла оборваться в любой миг.

— А теперь скажи мне, от кого ты бежишь?

— От Разрушителей, — отозвался я. — Ты бежишь от них, а я помогаю тебе.

— Нет, Дима, все не так. Бежишь ты, а я помогаю тебе. И Разрушители не имеют к делу никакого отношения.

— Не понимаю тебя…

— Я разобью окно, но это будет единственный раз, когда я смогу сделать нечто подобное. Твоя задача — запомнить все, что ты услышишь здесь. Все до последнего слова. После того, как окно разобьется, ты сможешь задать мне три вопроса. Только три! Обдумай их хорошенько! После этого прошлое останется в прошлом, а мы с тобой шагнем в будущее.

— Куда мы едем? — крикнул я. В душу закрался страх. Слишком уж темно за окном. Слишком странные слова говорит Брик.

— Куда стремится гайка?

— Скажи нормально! Куда едет этот поезд?

— Куда хочет улететь гайка?

— Твою мать!

Я вскочил, сжав кулаки. Бросился к двери, но она оказалась заперта. Я несколько раз ударил по ней ногой, но полированное дерево не дрогнуло.

— В этот раз я направлю движение гайки, — спокойно продолжал Брик. — Потому что она очень мне дорога. Вот так бывает, Дима. Можно и к гайке привязаться. Даже полюбить ее. Глупо, да?

Я не успел ответить. Нить лопнула. Стремительной молнией сверкнула гайка. Послышался звон, и стекло осыпалось мириадами осколков. В купе рванулся холод и стук колес, ставший гораздо громче. Где мы едем? Почему так холодно? Ведь еще только сентябрь!

Я поежился. Ледяной ветер быстро охладил мой пыл.

— Три вопроса, — напомнил Брик. — Не трать их на пустоту. Узнай то, что важно.

Не хотелось думать. Слишком уж холодно. Все мысли только о том, как бы законопатить окно, вернуть теплоту и уют.

— Времени мало, Дима, — поторопил меня Брик. — Я готов выслушать первый вопрос.

Что-то вспыхнуло у меня в голове. Как я мог забыть?! Что ж, ответь мне, проклятый Исследователь!

— Зачем ты переспал с Машей?

Мне стало больно, когда прозвучал этот вопрос. Я снова вспомнил ту ночь, ту боль и то отчаяние.

— Несколько причин. — Брик смотрел мне в глаза. — Первая: я хотел получить этот опыт. Такова моя природа, я все исследую. Вторая причина — этого хотела Маша. Не могу сказать, чтобы она отдавала себе отчет в этом. Но ее желание было очевидным.

Он замолчал. Я дрожал, обняв себя за плечи.

— А третья? Ты сказал: «несколько причин». «Несколько» — это больше, чем две.

Брик потупил взгляд.

— Третья причина — искупление грехов, — негромко сказал он. — Я украл жизнь у Бориса Брика. Бесследно для него это не пройдет. Умрет он, или сойдет с ума — я не знаю. Одно совершенно точно: как только я уйду, Борис лишится возможности жить и радоваться жизни. У него не будет ничего: ни смеха, ни любви, ни первого поцелуя, ни первой женщины. Я хотел дать ему то, что так важно для людей. Думаю, что поступил верно.

Я не знал, как отреагировать на слова Брика, а потому молчал. Сам же Маленький Принц, подняв на меня взгляд, добавил:

— Я понимаю теперь твои чувства. И прошу прощения за содеянное. Я виноват перед тобой, и теперь заглаживаю свою вину.

— Ты можешь сделать что-нибудь с этим холодом? — спросил я. Холод мешал даже злиться и скорбеть.

— Таков твой второй вопрос? Он опрометчив.

— Блин… Хорошо! Вопрос, вопрос… Скажи все-таки, куда мы едем?

Борис вздохнул и отвернулся. Очевидно, я не смог угадать нужный вопрос.

— Мы едем к свету, — сказал он. — Путь наш пролегает через тьму.

Что-то изменилось. Ветер стал еще холоднее. Я почувствовал, как онемели губы, как на ресницах появился иней. А за окном просветлело. Я видел Жанну, стоящую на столике, с лицом, обращенным к небу.

— Я — твоя Звездочка! — крикнула она. — Спустилась к тебе с неба!

Она исчезла, оставшись сзади. А поезд несся вперед. Вот за окном появилась моя комната, женщина в белом халате, мама, отец… Они все стояли там, снаружи, и смотрели на меня.

— Есть ли шанс? — спросил я, еле двигая замерзшими глазами.

— Она ведь жива! — улыбнулся Брик.

Он встал, и лампочка в купе с треском лопнула. Осколки посыпались на мои голову и плечи.

— Найди меня, — сказал Брик, растворяясь во тьме.

* * *

Холод сменился теплом. Даже жарой. Я был закутан в толстенное ватное одеяло. Первая мысль, посетившая меня при пробуждении, была такой: «Хочу в душ!» Ощущение мокрого от пота тела было нестерпимым.

— Зачем вы его так закутали? — послышался незнакомый голос. Я увидел полную женщину в белом халате. Машинально отметил ее короткую стрижку и огромные очки в роговой оправе.

— Он же болеет! — всхлипнула мама.

— Но не переохлаждением же, право слово! Уберите одеяло, вы его убьете так!

— Знаете, что? — Мама начала шипеть от гнева. — Вы мне не указывайте, что с сыном делать! Жар костей не ломит.

— А осматривать мне его как прикажете?

— А что его осматривать? Вы его неделю уже осматриваете! Лечите!

Я потянулся, высвобождаясь из жарких пут.

— Дима? Проснулся? — подал голос отец, сидящий тут же, в сопровождении своей неизменной бутылки пива.

— Да где проснулся-то? — Мама начала плакать. — Опять, наверное, в туалет и обратно. А может, проголодался. Будешь кушать, Димочка?

— Я хочу в душ, — сказал я. — И пить. И выбросить это одеяло.

После секундной паузы мама сорвалась с места, закричала в голос и стиснула меня, скользкого от пота, в объятиях. Она целовала меня так усердно, что я ни слова не мог сказать.

— Говорил же, оклемается! — сказал папа довольным тоном. — Отпусти парня, мать. Задушишь ведь!

Но сцена радостного воссоединения продолжалась еще минут пять, не меньше. Потом женщина-врач меня осмотрела, послушала сердце, постучала молотком по коленям, помигала фонариком перед глазами.

— Как будто все в норме, — сказала она. — Скорее всего, сказался стресс. У старшеклассников такое бывает. Сложный возраст.

Наконец, я дорвался до душа. Посмотрел на себя в зеркало. Бледное лицо, круги под глазами. Страх, да и только. Покончив с гигиеной, я вышел из ванной, надеясь узнать о причинах столь пристального внимания к моей персоне.

Мама ничего не смогла объяснить. Только рыдала, хватала меня за руки и целовала. Тогда я обратился к отцу.

— Перепугал ты нас, Димка, слов нет! — сказал папа, не отрывая взгляда от телевизора. — После этого вашего бала пришел домой, лег спать, да так и не проснулся.

— В смысле? — удивился я и посмотрел на настольные часы. — Три часа… Ну да, поздно встал, конечно, но врача-то зачем? А одеяло?

Папа соизволил на меня посмотреть.

— Сегодня четверг, сыночка. Ты пять дней дрыхнуть изволил. Неужто эта Жанна тебя так умотала?

Иногда кажется, что физические страдания — это благословление божье. Когда нам больно, холодно или жарко, то все мысли собираются в хоровод вокруг источника дискомфорта. Все просто: боль равна страданию. Избавься от боли, и все будет хорошо. Когда же неудобство уходит, некоторое время мы испытываем счастье. Но вот эйфория исчезает, и мы вновь остаемся наедине с собой. Со всеми своими несчастьями.

— Жанна, — шепнул я, опускаясь на диван.

Стало трудно дышать. Я не мог даже словами сформулировать свое состояние. Перед глазами темнело — я снова проваливался в спасительную тьму, снова слышал стук вагонных колес.

* * *

Оказывается, я провел пять дней в чем-то вроде комы. Меня бы положили в больницу, если бы не тот момент, что я продолжал все это время двигаться. Я ел, пил и ходил в туалет. Все остальное время сидел без движения, уставившись в стену, или лежал, сверля взглядом потолок. Не разговаривал ни с кем. Только к вечеру воскресенья родители осознали, что со мной что-то не так. На ужин мама приготовила фасоль с грибами, и я молча съел полную тарелку. Хотя от грибов меня всю жизнь тошнило едва ли не больше, чем от фасоли. Тогда-то и начались попытки привести меня в чувство. Попытки, не увенчавшиеся успехом до самого четверга.

Пять дней, выпавших из жизни. В фильмах частенько показывают людей, которые приходят в себя после длительной комы, или визитеров из прошлого. Затрудняюсь представить, что может чувствовать человек, оказавшийся в такой ситуации. Потому что даже пять дней, прошедшие без тебя — это шок. Как будто твой поезд уехал пять дней назад, и ты стоишь один на станции. Разумеется, это только первое впечатление, которое быстро рассеивается. Но и потом долгое время вспоминается ощущение потерянности. Пять дней, вырезанные из твоей судьбы. Пять дней пустоты.

Остаток четверга прошел в суматохе. Мама пыталась меня закормить тысячью разных блюд. Я кое-как отделался от этой сверхзаботы только к вечеру. Заверив родителей, что со мной теперь все в порядке, я закрылся у себя в комнате.

Вот моя кровать. На ней — тяжелое ватное одеяло. Я смотрел на него минут десять. Оно напоминало мне кокон, из которого только что вылупилось что-то… Но что? Бабочка, готовая к полету, или, вопреки всем законам жизни, очередная гусеница?

Я посмотрел в окно. Увидел фасад магазина напротив, дорогу, кусты. Если по пояс высунуться из окна, то можно увидеть школу. А сколько же кругом такого, чего даже из окна не увидишь! Появилось желание просто выйти из дома и идти, куда глаза глядят. Туда, где, может быть, я найду Жанну.

* * *

Утром разыгрался скандал. Увидев, что я собираюсь в школу, мама принялась плакать и кричать. На шум из комнаты вышел отец.

— Что за крики с утра пораньше? — полюбопытствовал он.

— В школу собрался! — взвыла мама, указывая на меня.

— Ну и что?

— Что значит «и что»? Ты совсем уже мозги пропил? Он пять дней целых…

— Он пять дней спал! — повысил голос папа. — Думаешь, ему еще отдохнуть надо?

Мама смотрела на него, тяжело дыша. Потом отвернулась и пошла в кухню.

— Что хотите, то и делайте! — крикнула она. — Пусть идет, пусть сдохнет там!

Меня передернуло от этой фразы, но отец только улыбнулся.

— Иди. Решай свои дела. Я тут разберусь.

Я кивнул и отворил входную дверь, но выйти не смог. В подъезде стоял человек в милицейской форме.

— Дмитрий Семенов? — глухим голосом произнес он.

— Я…

— Нужно поговорить.

Он шагнул вперед, и мне не оставалось ничего иного, кроме как отступить.

— Уважаемый, вы что себе позволяете? — Отец заслонил меня собой.

Милиционер смерил его холодным, равнодушным взглядом. Это был не тот, что приносил весть о Мартынке. Только взгляд его был таким же.

— Мне нужно поговорить с вашим сыном.

— Мне три кучи положить на то, что тебе надо. Пошел вон из моего дома.

Возникла пауза. Отец и Разрушитель смотрели друг другу в глаза. Почувствовав неладное, из кухни вышла мама и ахнула, увидев милиционера.

— Что случилось? — спросила она.

— Ваш сын… — начал милиционер, но отец прервал его:

— Ты, сержантик, я смотрю, русского языка не понимаешь? Я велел тебе выйти из моего дома. Тебя сюда никто не приглашал. Никаких документов твоих я не вижу. Так что быстро сдал назад. Если думаешь, что я мента ударить побоюсь — подумай еще раз.

Я никогда не видел отца в таком состоянии. Он просто кипел от злости и был твердым, как скала. Будто это кто-то другой каждый вечер валялся на диване, смотря сериалы и накачиваясь пивом.

Милиционер усмехнулся.

— Человек, — сказал он таким голосом, что у меня перехватило дыхание. — Ты не понимаешь, против чего встал.

— Папа, — шепнул я. — Не надо!

— Послушай сына! — ощерился милиционер. — Он хорошо знает, кто я такой. Правда ведь, Дима?

Черные, ужасные глаза пронзили мое сознание, и я едва не грохнулся в обморок. Пошатнулся, но успел схватиться за косяк.

Отец выбросил вперед кулак. Милиционер стремительно дернулся, и в следующий миг я увидел своего папу прижатым лицом к полу. Закричала мама. Милиционер склонился к отцу, скрипящему зубами от боли в заломленной руке, и прошипел:

— Я могу тебя убить. И твою жену. И твоего сына. Дело одной секунды. Ты переоценил свои силы, человек. Не создавай мне больше препятствий.

Он встал, отпустив отца. Закрыл входную дверь. Папа встал, чуть слышно застонав, и уставился на Разрушителя.

— Ты что, больной? — сказал он. — Я ж на тебя заявление напишу. Думаешь, испугаюсь?

Милиционер вынул из кармана ручку и бросил ее отцу.

— Пиши, — сказал он, глядя уже на меня. — Это займет тебя на какое-то время.

Мама не знала, куда кинуться. Она стояла и вертела головой, глядя то на согнувшегося в три погибели отца, то на меня, то на Разрушителя. Взгляд остановился на телефоне.

— Я поговорю с вашим сыном и уйду, — сказал Разрушитель. — Никто не умрет. Ведите себя спокойно!

Он схватил меня за руку. Хватка была сильной, будто стальным тросом обмотали запястье.

— Пошли!

Разрушитель оттащил меня в кухню, пройдя мимо притихшей мамы.

— Сядь.

Я опустился на табурет. И только когда эта тварь села напротив меня, я понял, как мне страшно. Колени ходили ходуном.

— Где находится Борис Брик? — перешел к делу Разрушитель.

— Не знаю, — пролепетал я.

— Начать отрезать тебе пальцы или убивать твоих родителей?

В его словах не слышалось никакого пафоса. Он действительно готов был приступить к тому, о чем говорил.

— Я действительно не знаю! Он живет…

— Мне известно, где он живет. Вчера в его доме был обыск. Знаешь, что там нашли? Могилу его матери. Он убил ее. Будешь покрывать убийцу — станешь соучастником. Хочешь провести большую часть своей ничтожной жизненки в вонючей камере?

— Он же ребенок! — закричала мать. — Зачем вы такие вещи говорите?

Я не посмотрел в ее сторону. Просто не мог отвести взгляд от этих глаз. Я был полностью беззащитен перед ним, как червяк перед асфальтовым катком.

— Скажешь, где Брик — и все закончится. Не скажешь — я убью твоих родителей. Отрежу тебе все пальцы. А потом обеспечу тебе пожизненное заключение. Говори!

Несмотря на панический ужас, я уловил в словах Разрушителя нестыковку. Он словно перечислял наугад все то, что могло бы меня напугать. И внезапно страх сменился интересом.

— Я до смерти боюсь пауков, — сказал я.

— В камере будет полно пауков, — немедленно отреагировал Разрушитель. — Тысячи огромных пауков, которые будут пожирать тебя день за днем, пока ты не…

— Но больше всего я боюсь, что ты сейчас уйдешь.

Разрушитель замолчал. Губы его плотно сжались.

— Какой палец тебе отрезать первым? — спросил он.

— Я понятия не имею, где Брик! — произнес я, глядя ему в глаза. — Последний раз я видел его вечером в субботу. С тех пор я не выходил из дома, никому не звонил, ни с кем не разговаривал. Вы легко можете это проверить.

Это была ошибка. Говоря о субботнем вечере, я вызвал в памяти последний разговор с Бриком по телефону, а также бал. И лицо Разрушителя расплылось в улыбке.

— Маша, — сказал он.

— Нет! — Я вскочил с табурета, но тут же вернулся обратно, отброшенный сильным тычком.

— Простите за беспокойство, — сказал Разрушитель, выходя из квартиры.

Дверь захлопнулась. Я услышал вздох матери, полный облегчения.

— Что за дрянь творится? — негромко сказал отец.

Я бросился к телефону, сорвал трубку и набрал номер Маши. После десятого гудка бросил трубку на рычаг. Уже вышла. Я должен предупредить ее!

Я выскочил из дома, несмотря на протестующие крики родителей, и побежал к школе.

* * *

Не знаю, с какой скоростью двигался Разрушитель, но я, добежав до школы за несколько секунд, уже не видел его. Урок давно начался. Остановившись перед зданием, я отдышался. Десятки окон смотрели на меня, поблескивая в лучах тусклого осеннего солнца. Где-то там, внутри, безжалостная тварь приближалась к Маше…

Я закрыл глаза. В безумной ситуации нужно было искать безумный выход. Сосредоточившись изо всех сил, я мысленно закричал: «МАША!»

Крик раскатился, проникнув в каждый закоулок сознания, и медленно умер, порождая многочисленные сполохи эха. Я не смел пошевелиться, все мои чувства обострились, ожидая ответа. И он пришел. Как будто кто-то шепнул рядом: «Дима? Чего тебе нужно?»

Как бы я ни волновался, не смог не заметить напряжения и обиды в этом ответе. Но сейчас было не до того. «Выйди из класса! ОН идет за тобой. Пожалуйста, беги! Я жду тебя перед школой!»

Секунды капали, как вода из плохо закрытого крана. Одна, две, три… Наконец прошелестел вздох: «Хорошо…»

Где-то там, внутри, печальная темноволосая девушка подняла руку и попросилась выйти. Учительница только кивнула, не переставая говорить. Девушка покинула кабинет и вышла на лестницу. Снизу послышались шаги. Она отступила и спряталась за угол, затаив дыхание. Вот появился он. Девушка видит его серую спину, фуражку. Он останавливается перед расписанием, а затем идет к тому кабинету, из которого выскочила она. Не стучит. Просто открывает дверь и заходит внутрь. Слышатся голоса: его, учительницы. Пора!

Девушка скользнула на лестницу и побежала. Мгновение — и она на первом этаже. Охранник, как обычно, ничего не замечает. Она выбегает на улицу и ищет взглядом того, кто позвал ее.

— Слава Богу! — выдохнул я и схватил Машу за руку.

— Что случилось? — В ее глазах я вижу полную растерянность. — Как ты… Куда мы? Подожди, я не взяла куртку…

Я снял свою куртку и накинул ей на плечи.

— Ты же замерзнешь!

— Не важно. Бежим отсюда!

— Куда?

Я огляделся по сторонам. Ко мне идти было нельзя, к ней — тем более. Пожалуй, оставалось лишь одно место, где мы могли ненадолго укрыться. Вряд ли Разрушителям придет в голову искать нас там.

* * *

Ворота оказались открытыми. Мы, пригнувшись, скользнули под натянутую желтую ленту. Дверь опечатали, но я сорвал печать, не задумываясь.

В доме царил настоящий хаос. Раскрытые дверцы шкафов, перевернутый стол в кухне, некоторые половицы оторваны. Дом обыскали досконально, но, очевидно, безрезультатно.

Я провел Машу в кухню, поставил на место стол, отыскал два стула.

— Посидим, — предложил я.

Она опустилась на стул, а я сел рядом. Постепенно мысли успокаивались. Я посмотрел на Машу и отметил румянец у нее на щеках. Может, из-за пробежки на холоде.

— Зачем мы сюда пришли? — спросила она.

— Я не знаю, куда еще пойти.

Маша посмотрела на меня и отвела взгляд. Румянец усилился.

— Тот милиционер… Он из-за него приходил, да? Из-за Брика?

— Он думает, что ты знаешь, где он. Ты знаешь?

Она отрицательно покачала головой. Слишком быстро, будто пыталась меня в чем-то убедить.

— Поэтому тебе нельзя с ним разговаривать.

В доме было тепло, и Маша, сняв куртку, вернула ее мне. Больше она не пыталась встретиться со мной взглядом.

— Дима, что происходит? Я ничего не понимаю.

— Ты была права. Не стоило тебе сближаться с Бриком.

Она смотрела на свои руки, лежащие на коленях, и думала, как истолковать мои слова. Выбрала безопасный вариант:

— Так и знала. Знала, что он не принесет добра.

Я взглянул на нее с обидой. Больших усилий стоило подавить глупый вопрос, который так и вертелся на языке.

— Он не виноват, что все так сложилось, — пробормотал я, глядя в стол.

— Почему ты его выгораживаешь?

«… несмотря на то, что у него было со мной?» — услышал я окончание вопроса.

— Просто он мой друг, — сказал я. — Единственный.

— Единственный? А я?

Она коснулась моей руки своей. Я вздрогнул, но решился и сжал ее прохладные тонкие пальцы.

— За эти пять дней, — сказал я, не глядя ей в глаза, — ты хоть раз пришла ко мне? Пока я был без сознания?

Ее пальцы дернулись.

— Ты был без сознания?

— А ты не знала?

— Нет. Я думала, ты сбежал с ней.

Наконец мы посмотрели в глаза друг другу. Как раньше, будто и не было всех этих недоразумений. Между нами не было лжи.

— Жанна пропала? — спросил я.

— Да. Я видела вас обоих в последний раз тем вечером, после бала. В понедельник ни тебя, ни ее в школе уже не было. Казалось, что вы просто сбежали вместе. Мне бы и в голову не пришло ничего другого.

Жанна сбежала… А может, она действительно вернулась на небо? Кто знает… Я постарался задушить мысли о ней. Сейчас надо было сосредоточиться на другом.

— Брик тоже пропал? — выдавил я из себя этот вопрос.

— В понедельник. После того, как… Ах, ты же не в курсе. Ну, тут много чего было.

Маша рассказала мне о том, что случилось в понедельник. Рассказ был недолгим.

— На первом уроке в кабинет директора вызвали Брика. Он вернулся через десять минут и сказал, что в кабинет вызывают Рыбина. Вот так вот, не по алфавиту. Урок уже почти закончился, когда мы услышали крики, грохот. Кажется, даже выстрел…

Маша не узнала сразу всего. Картину событий ей пришлось восстанавливать по крупицам, по разрозненным слухам в течение трех дней. Получалось следующее. В кабинете директора сидели трое милиционеров. Как и рассказывал нам Петя Антонов, один из них был вполне адекватным, а двое других сыпали странными вопросами и вообще казались какими-то неживыми.

Брик, по воспоминаниям директора, держался спокойно. Отвечал на все вопросы, даже самые идиотские. Когда один из странных милиционеров предложил ему решить задачу по математике, Брик не сумел этого сделать. Три раза начинал решать, но заходил в тупик. Наконец, ему задали вопрос о том, не замечал ли он кого-то странного в школе. И Брик внезапно рассказал про Рыбина. Мол, тот внезапно стал вести себя необычно. Стал лучше учиться, начал задавать всем необычные вопросы. «Как подменили», — сказал Брик.

Этого оказалось достаточно. Брика отпустили, вызвали Рыбина. Ему задали какой-то вопрос, которого директор не запомнила. В ответ Рыба выдал нечто странное, нечленораздельное. Директору сперва показалось, что он поперхнулся и задыхается, но отреагировать она не успела. Двое милиционеров сорвались с места, скрутили Рыбу, обвисшего у них в руках, и надели на него наручники. Третий милиционер попытался вмешаться, но его оттолкнули. Даже скорее ударили. Он достал пистолет, но выстрел ушел в пол — двое странных оказались быстрее. Потом его вырубили ударом по голове и скрылись, уведя с собой Рыбу.

— Рыбина убили? — спросил я.

— Нет, вовсе нет. Его до среды держали в отделении, а потом отпустили. Он пришел в школу вчера, но никому слова не сказал.

— Ясно. А Брик?

— Брик дождался, когда все успокоится, и просто ушел. Больше никто его не видел. Его ищут, да?

Я кивнул.

— За что?

— Это сложно объяснить.

— А ты попробуй.

— Ну… формально его могут искать за то, что он убил свою маму.

— Господи… Так он не врал?

— Нет, он говорил правду. Но истинная причина другая.

— Неужели он мог сделать нечто еще более страшное?

— Нет. Дело не в этом. Понимаешь, он… Ну, скажем так, ищет его не милиция. Они только притворяются ментами, чтобы легче было искать. Они хотят его убить.

Маша покачала головой:

— Бред какой-то. Убил маму… Нет, я не могу поверить.

Я пропустил мимо ушей ее слова. Постепенно в голове вырисовывался примитивный план. Мне нужно было найти Брика, хоть я и ненавидел его с каждой секундой все больше. Только он мог сказать мне, что делать дальше.

— Ты точно не знаешь, где он сейчас?

— Откуда мне знать? — Маша поморщилась.

— Может, он сказал что-нибудь? Вы же…

Я замолчал, ощущая жар на щеках. Пальцы Маши выскользнули из моей руки.

— Не сказал, — отвернулась она.

Я не смог найти слов. Встал, подошел к окну. Тихо, спокойно, но в сердце росла тревога.

— Нужно уходить.

— Куда? — Голос Маши был каким-то тусклым.

— Тебя надо спрятать. В школу нельзя, домой тоже.

— Ты с ума сошел? Я не собираюсь бегать от милиции!

— Это не милиция. Они могут убить тебя, понимаешь? Тот, который явился за тобой в школу, сегодня заходил ко мне. Избил отца, грозил убить меня, моих родителей. Обещал отрезать пальцы, если я не скажу, где Брик. Ты не должна с ним встречаться. Я этого не позволю.

— Избил отца? — Маша поднялась со стула. — Но ведь это…

— Их тут, как минимум, двое. Они сильны и не остановятся ни перед чем. Пожалуйста, поверь мне. Тебе нужно скрыться.

Она молчала. Я повернулся к ней.

— Я ведь никогда тебе не врал. Прошу, поверь.

Маша кивнула. Ее глаза заблестели.

Выйдя из кухни, я зашел в первую комнату и осмотрелся. На полу валялась мебель, одежда, вытащенная из шкафов. Ничего, похожего на знак. Я посмотрел наверх и увидел в потолке люк, ведущий на чердак. Без лестницы до него не добраться.

Я прошел в комнату Брика. Постоял перед грудой библиотечных книжек на полу. На стене я увидел надпись коричневой краской: «Living La Vida Loca». Очевидно, это и был знак, о котором упоминал Брик.

— Мог бы и так догадаться, — прошептал я. — Куда бы ты еще пошел, недомерок?

На кровати валялось несколько курток. Я взял одну и повернулся к выходу. В проеме стояла Маша, и ее взгляд был прикован к кровати.

— Возьми, — быстро сказал я, протягивая ей куртку. — Наверное, эта тебе лучше подойдет.

Маша послушно надела куртку, глядя мимо меня.

— Куда мы пойдем?

— Есть одна мысль. — Я достал из кармана мобильник. — Но я могу поплатиться глазами.

* * *

— И долго мы будем здесь сидеть? — поинтересовалась Маша.

Мы сидели за тем самым столиком, за которым тысячу лет назад я впервые целовал девушку. От этого мне было немного не по себе.

— Сейчас. Она должна уже подойти.

— Она?

Что это? Неужели я слышу ревность в ее голосе? Как ни странно, но от этого стало теплее на душе.

— Вот она! — улыбнулся я.

Элеонора выглядела иначе. Несмотря на прохладу, она облачилась в кожаную мини-юбку, кеды, розовую майку и джинсовую безрукавку. Она стремительным шагом подошла к столу, и я поднялся ей навстречу.

— Привет! — сказал я.

— У тебя ровно десять секунд, чтобы объяснить мне, почему я не должна выцарапать тебе глаза! — выпалила Эля.

— Последние пять дней я был без сознания. Бал прошел отлично, выживших нет. Это — Маша, я тебе о ней говорил. Нам нужна твоя помощь.

Эля усмехнулась.

— Уложился! Ну, дуй за пивом, раз уж вытащил меня со школы.

— Но у меня нет…

— Ой, ну кто бы сомневался! — закатила глаза Эля.

Она поставила на стол сумочку, достала из нее пару сотенных купюр и протянула мне.

— Мухой! — распорядилась она. — Мы пока познакомимся. И сигарет возьми тоже.

Элеонора полностью оправдала мои ожидания. В глубине души я боялся увидеть, как она прячет взгляд, бормочет какие-то отговорки. Но нет! Эля оставалась Элей.

— Предки будут в диком экстазе, но я с ними разберусь, — заявила она, когда я вернулся с пивом.

— Я достану денег…

— Димочка, закрой ротик, а то я тебе глазки выколупаю, — ласково сказала Эля. — Нашел, понимаешь ли, квартиру посуточно! Должен будешь, отработаешь.

Маша поначалу смущалась, но не устояла под энергетическим напором Элеоноры. Пяти минут не прошло, как они уже болтали, будто закадычные подруги. Я бы радовался этому, если б не являлся предметом их разговора.

— И что ты в нем нашла? — разорялась Эля. — Не, ну глянь — ни кожи, ни рожи…

— А по-моему, он довольно симпатичный, — улыбнулась Маша.

— Ну, знаешь… Мне вот крокодилы симпатичными кажутся. Но я с ними взасос не целуюсь!

— Откуда ты…

Элеонора рассмеялась:

— Догадалась! Сердце любящее подсказало. Ну и как? Я хорошо его натренировала?

— Может, хватит уже, а? — возмутился я.

— Ладно! — махнула рукой Элеонора. — Так, во что вы вляпались? Меня посадят? Если посадят, я расстроюсь, имейте в виду!

— Никто тебя не посадит, — улыбнулся я. — Просто Маше нужно некоторое время не показываться на людях. Не разрешай ей выходить. Справишься?

— Я не тупая!

— Знаю.

— Знахарь нашелся! Сказала, все будет ок, значит, все будет ок! Еще вопросы? Нет вопросов. Вот и пей свое пиво вонючее, наслаждайся богатым вкусом!

Вкус у пива был, кстати, так себе. Маша к своей бутылке почти не притронулась, а Элеонора пила, как ни в чем не бывало.

— Давай, подруга, для храбрости! — наседала на Машу Эля. — Мамка сейчас истерику устроит, надо выпить!

— Мне как-то нехорошо, — улыбнулась ей Маша. — Не хочу пива.

— Ну, ладно, смотри. Короче, маман будет бушевать — ты внимания не обращай. Папа вечером придет — все разрулит, он у меня адекватный. А через пару дней матушка станет доброй и улыбающейся.

— Спасибо тебе!

— Ой, да ладно! Неужто я нашему милому Димочке в чем-то откажу!

Когда Эля уволокла Машу домой, я еще немного посидел за столом. Надо было думать о дальнейших своих действиях, но покоя не давало одно: расскажет ли Эля своей новой подруге о нашем поцелуе? В конце концов, я просто махнул рукой. Расскажет, так расскажет. Плевать. Теперь нужно отыскать Брика.