Неделя, минувшая с последнего заседания клуба, показалась мне годом. Да, я прекрасно помнил Борю, стоящего у доски, испещренной схемами, помнил его рассуждения о глупости героев «Собора Парижской богоматери». Но столько событий произошло с тех пор! Я побывал дома у Жанны, она согласилась идти со мной на бал, выяснилось, что меня любит Маша, Рыба со своей кодлой избили меня, Боря изобрел способ сохранения энергии, Разрушители убили Мартына… Как все это могло произойти за неделю? Ведь даже за минувшие десять школьных лет я не смогу наскрести и трех ярких воспоминаний!

Но вот мы снова здесь. Стулья стоят полукругом, в центре которого — Софья Николаевна. Мы с Борей сидим рядом. На соседней скамье — Маша, с отсутствующим выражением лица. Книга Хаксли лежит у нее на коленях. Рядом с Машей какой-то десятиклассник. Время от времени он пытается с ней заговорить, но Маша отвечает односложно, и он начинает нервничать. К своему удивлению, я чувствую укол ревности. Если бы она с ним заговорила, мне было бы очень неприятно.

— Ну, подождали немножко, и хватит, — сказала Софья Николаевна. — Давайте начнем. Кто подойдет — тот подойдет. Итак, сегодня у нас на растерзании «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Леонид, ты читал произведение?

Десятиклассник встрепенулся и пробурчал нечто отрицательное.

— Ну, ничего страшного. Может быть, послушав нас, ты и захочешь ознакомиться с этим романом. Я, как обычно, начну.

В своей бодрой и интересной манере Софья Николаевна рассказала об Олдосе Хаксли, не забыв упомянуть и его эксперименты с ЛСД. Потом немного коснулась истории романа и дала слово нам. Вернее, Боре. Сложно было ее в этом обвинять.

— Прежде всего, — сказал Боря, встав со скамьи, — я бы хотел отметить сарказм моего друга и одноклассника Дмитрия. Он великолепно понял все мои мысли, высказанные на предыдущем заседании, и посоветовал произведение, в корне противоположное «Собору» во всех возможных ракурсах. Я оценил юмор, но готов поспорить с его саркастической составляющей.

— Хорошо сказано! — подбодрила его Софья Николаевна. — Итак, что ты можешь сказать по поводу романа?

— Первое, что нам необходимо принять — это художественную особенность рассматриваемого текста. «Антиутопия» — жанр, в котором описывается не реальность, какой мы ее привыкли видеть, но гипотетически возможное будущее. Причем, будущее отталкивающее.

— Между прочим, — ввернула вдруг Маша, — нет четкого мнения относительно того, является ли роман утопией или антиутопией.

— Мнения тех, кто не сидит в этом классе, нас не должны интересовать, — не глядя на Машу, сказал Боря. — Если мы станем пересказывать чужие слова, то так никогда и не произнесем своих. У меня же есть, что сказать по поводу прочитанного. Возможно, в свете моего прошедшего выступления, многие ждут, что я начну защищать описываемый в книге мир, поскольку он, якобы, является образцом рациональности.

— Слушай, а ты можешь нормально говорить, а? — взбрыкнул внезапно Леонид.

— Видишь ли, Леонид, — повернулся к нему Боря. — Я искренне стараюсь освоить общепринятую манеру общения. Но в данный момент мы не ведем светскую беседу, а обсуждаем литературное произведение. Этот процесс требует от нас более глубоких лексических пластов, чем те, что мы используем обычно.

— Чё? — скривился Леонид.

Боря в восторге показал ему два поднятых больших пальца.

— Вот именно! — невпопад сказал он. — Хорошо, когда есть возможность переключиться, и плохо, когда ее нет. Но вернемся к «Новому миру». В противоположность «Собору», здесь царствует эмоциональная нищета. Люди не ведают любви, привязанности. Ими правят первичные инстинкты. При этом они умудрились создать совершенную в техническом плане цивилизацию. Впрочем, противоречия здесь нет. Как мы видим на примере Монда, управляют этим обществом люди, не верящие в его идеалы. По сути, все происходящее — их эксперимент, давно уже зашедший в тупик. Я не вижу смысла пересказывать события романа. Скажу лишь, что автор совершил крайне удачный ход, показав изъяны общества не только глазами Бернарда, являющегося его частью, но и глазами Дикаря, который всего лишь гость в этом дивном мире.

— Я ничего не понял, — скучным голосом поведал нам Леонид.

— Это совершенно нормально, — утешил его Борис. — Думаю, мне следует высказаться по поводу несовершенства общества. В прошлый раз я подверг резкой критике персонажей, действующих исключительно под воздействием эмоций. В этот раз я критикую общество, управляемое одним лишь разумом. Дело в том, что чувства, эмоции только с первого взгляда противостоят разуму. На самом деле это совершенно равновеликие силы. В идеале человек должен сообразовываться и с тем и с другим. Нельзя выбирать себе пару, руководствуясь лишь чувством, но также нельзя и хладнокровно рассчитывать это. В начале должна быть любовь, а потом — трезвая оценка этой любви. Если разум говорит, что союз возможен — все прекрасно, но если разум не находит ни малейшей лазейки, то чувство неизбежно заходит в тупик.

В этот момент Боря бросил взгляд на меня, и я ответил ему взглядом, полным доброты и радости. Вернее, нет — злости и печали!

— В этом и состоит ошибка создателей «нового мира», — продолжал Брик. — Исключив основополагающие человеческие чувства из уравнения, они сделали его неразрешимым. Человечество должно было бы неизбежно задаться вопросом: «Для чего мы живем?» И, чтобы избежать этого, была изобретена сома — наркотик, приводящий в эйфорию. Так удалось замкнуть круг. Любопытно то, что, несмотря на техническое совершенство, в описываемом мире совершенно отсутствует прогресс. Люди достигли того уровня, когда практически все процессы автоматизированы, и остановились, словно достигнув своей цели. Но это не цель. Это лишь облегчение существования. И если его делают целью, то девиз описываемого общества — «жизнь без проблем». Палка о двух концах: решив все проблемы и отгородившись от новых, они утратили навык решения проблем. Поэтому-то Дикарь и становится сенсацией. Будь общество действительно совершенным, на него никто не обратил бы внимания. Ну, до тех пор, пока он не стал бы мешаться, путаться под ногами. Но люди, эмоционально кастрированные, хотят все разложить по полочкам. И они определяют Дикарю место — еще одно развлечение. Когда же он отказывается служить им потехой, они теряются. Так автор показывает зацикленность, несовершенство общества.

Слушая Борины слова, я непрестанно думал, насколько велика вероятность того, что так будет говорить школьник. Возможно ли это в принципе? Я прекрасно понимал то, что он говорит, но сформулировать такое самостоятельно, пожалуй, не решился бы.

Леонид зевал, глядя в окно. Он совершенно утратил нить и, судя по всему, мечтал о том, чтобы все это поскорее закончилось.

Маша внимала Боре с неожиданным интересом. В какой-то момент мне удалось встретиться с ней взглядом, и она покраснела. Как мне хотелось взять ее за руку и увести отсюда куда-нибудь далеко-далеко… Возможно, впервые за десять лет я совершенно не думал о Жанне. Словно ее и не было вовсе.

— Не стану ограничиваться художественными достоинствами, — вещал Борис. — Роман представляет собой не только художественное произведение, но и некое предупреждение людям. Потому что развитие общества идет именно в этом направлении. Культ развлечений, система общественного подавления чувств, нелепые неписанные кодексы чести ведут человечество в тупик. Люди должны научиться жить, сочетая свою врожденную страсть к познанию и иррациональность чувств. Только эта гармония обеспечит человечеству счастливую жизнь. У меня все.

Он сел. Леонид громко зевнул, выказывая свое презрение. Маша подняла руку. Софья Николаевна выглядела очень довольной.

— Да, Мария, — кивнула она. — Хочешь возразить?

— Нет, только дополнить, — отозвалась Маша, вставая. — Я бы хотела сказать несколько слов о любви. Любви Бернарда и Дикаря к Ленайне.

— Очень интересно и очень хорошо, что ты решила затронуть этот аспект! — подбодрила ее Софья Николаевна. — Мы тебя внимательно слушаем.

— Бернард считает, что он любит Ленайну. В начале романа он как изгой. Ему не нравится общество, в котором он живет, и обществу он тоже не нравится. И Ленайна становится для него словно бы символом победы над этим обществом. Ему кажется, что, завладей он ею — и все в его жизни переменится. Но он не хочет понимать, что сама Ленайна — типичный представитель этого общества и не больше.

Маша искоса посмотрела на меня. «Да вы что, сговорились, что ли?» — подумал я, не зная, куда деваться.

— Совсем по-другому любит Дикарь, — продолжала Маша. — Он тоже «клюет» на эту обманчивую Ленайну, которая на деле лишь пустышка. Но он не связывает с ней никаких социальных надежд. Он любит личность. Ее личность, во всей ее пустоте. И, осознав, что ответить на его чувство она неспособна, Дикарь убивает себя. Я хочу сказать, что в романе недостает настоящей любви, которая могла бы бросить вызов обществу. Настоящей взаимной любви. Именно поэтому в конце ощущается некая недосказанность. Кажется, что перед нами лишь стечение обстоятельств. И потому не очень хочется извлекать уроки из этого произведения. Я закончила.

Маша опустилась на скамью и расправила складки на юбке. Как в старые добрые времена мы с ней встретились взглядами. «Я услышал тебя», — сказал я. «Я надеюсь», — сказала она.

— Прекрасно, просто великолепно! — произнесла Софья Николаевна. — Ну, Дима, теперь ты выскажись.

Я вздрогнул. Да, произведение выбрал я, но почему-то такого поворота я никак не ожидал.

— А… Ну, в общем, — пробормотал я, встав на ноги. — Я, в целом, согласен с тем, что сказали Боря и Маша. И, наверное, мне нечего добавить к сказанному.

— Ну как же так? — расстроилась Софья Николаевна. — Я думала, у нас получится более оживленная дискуссия! Давай, Дима, соберись! Я считаю, что по поводу «Дивного нового мира» можно сказать еще немало!

К сожалению, все мое внимание в этот момент было поглощено мыслями о том, куда бы деть руки. Сцепленные впереди, они потели, сложенные на груди мешали дышать, а сложить их сзади было бы нелепо. Поэтому я засунул руки в карманы и, справившись с этой проблемой, оказался лицом к лицу с Олдосом Хаксли. «Ну и что мне про тебя сказать?» — спросил я его. «Без понятия, дружище, — отозвался Олдос. — Ляпни что-нибудь по поводу языка, ты ж это любишь!»

Осененный внезапным прозрением, я вскинул голову и посмотрел в печальные глаза Софьи Николаевны.

— Я бы мог сказать немного про особенности языка общества!

— Ну вот, молодец! — ободряюще улыбнулась мне учительница.

— Так вот… Ну, в этом мире люди производятся искусственно. То есть, зачатие, роды — всего этого нет. Но люди знают, что такое возможно, но нежелательно. И, как бы, это окончательно становится чем-то таким… Ну, неприличным. И поэтому слова «отец» и «мать» у них становятся ругательствами. Как бы потому что люди не должны производить детей, а если производят, то это, вроде как, недостойно и стыдно. То есть, Хаксли показал, в том числе, как общественная жизнь влияет на язык. Ну, словно бы придал реалистичности всему описываемому. Вот, как-то так.

— Неплохо, Дима, неплохо, интересное замечание, — сказала Софья Николаевна.

— И я все понял! — одобрил Леонид.

* * *

Когда, наконец, заседание закончилось, я твердо решил расстаться с клубом. Хватит, мне и в школе унижений хватает, чтобы еще и на заседаниях ощущать себя ничтожеством, неспособным и двух слов связать.

— Вот в корне неправильная стратегия, — сказал Боря, идущий рядом со мной по коридору. — Лучше бы решил тщательно подготовиться к следующему заседанию и разнести меня в клочья!

— Я сейчас разнесу тебя в клочья, — пообещал я. — Мы как с тобой договаривались?

— Извини, я машинально. Когда эта способность развивается, она становится такой же естественной, как слух и зрение. Я стараюсь не читать твои мысли, но когда ты мысленно формулируешь готовые предложения и произносишь их своим внутренним голосом, который, позволь заметить, звучит куда крепче и увереннее настоящего твоего голоса, я не могу от этого отвертеться.

— Черт с тобой, золотая рыбка! — махнул я рукой.

— Кстати о золоте. Я хотел попросить у тебя взаймы немного денег. Свои запасы я израсходовал, и сегодня мне нечего есть.

Денег у меня не было. Поэтому я предложил Боре поужинать у меня, на что он с радостью согласился.

Мама не выказала особой радости при виде незваного, хотя и очень вежливого гостя. Папа же, напротив, показал себя радушным хозяином и даже предложил Боре пива.

— Совсем сдурел — школьников спаивать? — напустилась на него мама.

— Да ладно тебе! — засмеялся папа. — Они в этом возрасте так квасят, как потом за всю жизнь не решатся.

— Благодарю за предложение, но вынужден отказаться, — улыбнулся Боря. — Не так давно я уже имел опыт употребления алкоголя и понял, что мне это не нравится.

— Вот и молодец! — сказала мама.

— Смотри, как знаешь. — Папа пожал плечами и открыл себе бутылку.

Улучив момент, я шепнул Боре на ухо:

— Слушай, мы не в девятнадцатом веке! Разговаривай проще. Сказал бы: «Нет, спасибо, я не хочу» и все!

— Понял, исправлюсь! — пообещал Борис.

Ужин прошел спокойно. Папа больше молчал, думая о чем-то своем, а мама расспрашивала Борю о его впечатлениях на новом месте жительства.

— Мне здесь нравится, — говорил Боря. — Тихое, спокойное место. Люди добрые. Кстати, спасибо вам, тетя Рая, что разрешили пообедать.

— Да, ерунда, — кивала мама. — Я, помню, жила в Красноярске, так для меня такое удовольствие было на каникулы сюда приехать! Тишина, благодать, воздух свежий… А у тебя мама кем работает?

Тут у меня сердце сжалось. Если Боря скажет, что он убил свою мать… Даже не знаю, что тогда будет.

— Она геолог, — непринужденно сказал Боря. — Изучает состав местной почвы. Собственно, пока она не продвинулась дальше слоя чернозема, который оказался толстым. Почва очень плодородна.

Мама начала рассуждать о садоводстве, а я пытался справиться с дрожью в коленях. От слов о черноземе меня в жар бросило. Уж я-то понимал, на что, невесть зачем, намекал Боря. Хотя, возможно, он и не намекал. Просто не знал, кем работала его мать, и ляпнул первое, что пришло в голову. Разумеется, опираясь на собственные наблюдения.

Я представил себе этого невысокого человека, копающего где-то за домом могилу для своей матери. Лопата вгрызается в землю, яма становится все глубже, а он, вместо того чтобы плакать, бояться или раскаиваться, думает о том, сколь велик здесь слой чернозема…

— А я на ГРЭС электриком работаю, — неожиданно вступил в диалог папа.

— Это станция, обеспечивающая электричеством поселок? — оживился Боря.

— Поселок! — фыркнул папа. — А город — не хочешь?

— Потрясающее везение! — Боря уставился на моего отца, не обращая внимания на то, что я пинаю его под столом. — Скажите, а что вы думаете об использовании тока индукции?

— А, генератор Тесла! — усмехнулся отец. — Да черт его знает. Так, если задуматься, то бред сивой кобылы. А вообще — может, что-то в нем и есть.

— Скажите, а не могли бы вы убедить руководство испытать новую технологию в выработке электроэнергии?

— Боря, я у них спецовку новую второй год прошу! — вздохнул папа. — Технологию! У них одна технология — деньги лопатой грести. И без всяких Тесл справляются, я тебя уверяю.

— Так я и думал, — понурился Борис.

* * *

— Надеюсь, я не слишком вызывающе себя вел? — спросил Боря, обуваясь в прихожей.

— Нет, в целом все нормально. — Я чувствовал себя чересчур вымотанным, чтобы объяснять Брику все его промахи.

— Но про чернозем было лишним, да?

— Пожалуй…

— Извини, я не подумал о твоих чувствах, просто сказал, что в голову пришло…

— Я так и понял. Ладно, все нормально. Насколько это возможно. Завтра после школы едем на пилораму?

— Еще бы! И, если тебя не затруднит, возьми в школу что-нибудь из еды.

— Возьму, хорошо.

— Ну, пока. До завтра. Спасибо за ужин.

Я закрыл за ним дверь.

— Потрясающе интеллигентный молодой человек! — сказала мама. — Даже поговорить интересно. Вот сразу видно — далеко пойдет.

Я не знал, что на это ответить, и ограничился нейтральным «угу». После чего отправился делать уроки.