Вызим с Даном завели командира наемников в дворцовую пыточную и даже руки не связали. Лишь ноги остались спутанными, будто у стреноженной лошади, вынуждая передвигаться мелкими шажками. Клевоц до последнего колебался в отношении допроса с пристрастием для южанина, хотя продолжительные и изощренные мучения перед смертью могли стать в глазах многих приемлемой местью.

  Наемник не убил баронета в чьей-то попытке искоренить род Холминых, но собирался это сделать. Засада в понимании северян была почти 'честной', без лучников в окнах, будто специально старались не дать весомого повода для мести, но враг и не знал каким путем пойдут северяне, маршрут каждый раз менялся. В нападении не были задействованы проклятые колдовские амулеты, но, возможно, наниматель просто не выделил достаточно золота. Не было и речи об уничтожении семей павшего друга Клевоца и остальных, но нападение само по себе заслуживало смерти. Таким образом, причастные могли затребовать право на месть, а могли и нет, в последнем случае никто бы их не упрекнул. Если мстить за каждую мелочь, то для настоящей войны сил не останется. А самое главное, наследнику Холма не хотелось принимать на себя уже в первом походе клеймо пытавшего, полагавшееся независимо от того, будет пытать сам или кому прикажет.

  Мало кто такое клеймо нарушителя благодатного уклада носит, да и у тех больше одного редко бывает. Ну и пытающим Клевоцу сложно было себя представить. О том, что будет убивать, он время от времени думал с младых лет - как сподручнее ударить. Но вот пытать... Ведь даже бессловесную скотину прежде чем свежевать режут.

  К тому же неизвестно, обладает ли южанин искомым знанием. Может быть да, сложно представить, будто кто-то согласится 'в слепую' на проведение такой сложной операции, когда северян подловили в первый же их выход, совершенный настолько малым отрядом. Здесь нужны были и соглядатаи, и, возможно, в Фойерфлахе тогда пряталось еще один или два запасных отряда бойцов. Здесь также нужны пути отступления из закрытого города либо надежное долговременное укрытие для всех, чего из оставшихся дворян, которых можно было бы даже с натяжкой заподозрить в настолько сильном желании Холмину смерти, не может гарантировать никто. Никто, кроме жрецов с их неприкасаемым храмом.

  Но, возможно, командир и не знает нужного, поверил авторитету посредника, который уже бежал либо убит.

  Под пытками человек скажет всё что угодно, правду или ложь. А проверить, если для этого понадобится подгадать случай и проникнуть на территорию храма, времени может не хватить: либо коневоды уйдут и Клевоца снимут с держания, либо Фойерфлах падет. Вторжение северян посреди города в один из земных домов Похитителя, даже с помощью знаний ʼвысшей жрицы, сложно оставить втайне. Нужно создавать особенные условия и точно знать, кого или что ищешь. Здесь даже кочевники на улицах города не помогут - слишком уверены в себе жрецы, похоже всё давно договорено и храм не тронут. Потому ради блага Севера следовало найти способ узнать у южанина истину с первого раза и тогда действовать наверняка.

  Пока наемника содержали в заключении, никто не проявил к нему интереса. Может, из-за хорошей охраны. Может, и впрямь ничего полезного не знает. А даже если нанимателем действительно выступил человек храма, то для имперского суда показаний наемника да еще и попавшего в руки истца, будет далеко не достаточно. Потому жрецу (или жрецам) легче избегнуть лишних подозрений, игнорируя происходящее. Но они не знают, что Клевоц добивается не суда. Наследник Холма обдумывает способы вторгнуться в храм и остаться неузнанными.

  - Я хочу тебе кое-что рассказать, - обратился к южанину Клевоц. - Смотри сколько тут разных интересных предметов.

  Наемник и впрямь заозирался, щурясь на поступающий в оконца солнечный свет. Пожалуй, не только рассматривая пыточные инструменты, но и в поисках возможности для бегства.

  - Вот кнут из хорошей сыромятной кожи. Говорят им можно убивать и в бою. Вызим, покажи.

  Еще прежде чем Клевоц успел закончить фразу, Вызим резко замахнулся и щелкнул кнутом, с грохотом разнеся деревянную стойку с клещами, клеймами на длинных рукоятях и массивными щипцами, полетевшими во все стороны. Южанин непроизвольно дернулся, но не изменился в лице.

  - А вот почтенный Вызим так неосмотрительно рассыпал клéщи и щипцы, которыми мы можем вырвать тебе ноздри и язык. Впрочем, - исправился Клевоц, - язык не будем вырывать. Мы же хотим от тебя кое-что услышать. Лучше ослепим, для этого здесь есть отдельный инструмент.

  Наткнувшись ранее в соломе для ночлега на куски человеческого тела, наемник оказался подготовлен воспринимать обещания северян всерьез. Но не торопился внезапным рывком попытаться обрести легкую смерть, пока перевешивало любопытство, интуиция подсказывала, что Холмин решил поговорить не только о способах пытки.

  Клевоц прошел чуть далее:

  - К этому столу, судя по желобам для стока крови, привязывают, если хотят что-нибудь отрезать.

  Северянин этого не знал, но стол был предназначен также для сдавливания, дробления, вытягивания и много еще для чего.

  Наемник потянулся было тихонько к оказавшейся в пределах досягаемости кочерге, но тут же получил по пальцам киянкой - большим деревянным молотком - от Вызима:

  - Не балуй.

  Деревянный молоток, ежели умеючи, тоже неплохое орудие для медленного и вдумчивого допроса.

  - А железные створки раковины зачем? - тем временем озадачился Клевоц.

  Вспоминая, Вызим поднял взгляд к потолку:

  - Их раскаляют на огне, а затем прикладывают к обнаженным женским персям, видишь - форма соответствует.

  - Извращенцы! - Клевоц вручил орудие пытки Дану. - Похоже, они не знают, зачем нужны женщины, - сам того не ведая, Холмин повторил слова нынешнего императора. - Отдай нашему кузнецу, пускай перекует на что-нибудь, - молодой северянин некоторое время подбирал слово, - подобрее, что-ли. Секиру, например.

  Дан одобрительно кивнул. И Вызим, судя по выражению лица, тоже, несмотря на обычную суровость, был согласен.

  Клевоц продолжил:

  - Мы могли бы попросить поделиться знаниями в обмен на безболезненную смерть. Но так все делают. Я предложу кое-что получше. Помоги узнать, кто выступил нанимателем, ради сохранения своей жизни.

  Наемник не удивился, лишь презрительно покривил губы, решив, будто его хотят обмануть аки наивного мальца. Но северянин не отступился:

  - Во-первых, мы убили больше твоих людей, чем вы, даже если ты уцелеешь. Во-вторых, наши погибли правильно и получат нужное посмертие. В-третьих, с таким же успехом тебя мог нанять я, а не тот, кто в действительности нанял. Кстати, разве тебе отдельно заплатили за молчание во время пыток? Думаю, с окончанием стычки должен был закончиться и твой контракт. Я ведь правильно понимаю, что тебя не связывает вассальная присяга? В-четвертых, перед лицом Вышнего и свидетелей из доверенных городских дворян пообещаю отпустить в обмен на знание, которое спасет для Севера хоть пару воев. Пока же будем выяснять что да как, посидишь в подвале. И последнее, ты вроде б то человек бывалый, неужели никогда не слышал про то, как северяне иногда отпускают пленников без имущественного выкупа?

  - Что засчитается мне за якобы спасенных? - наемник поверил. Он действительно смутно помнил чей-то рассказ об одном таком случае.

  - К примеру, посчитаем достаточным, если благодаря тебе через посредника выйдем на настоящего нанимателя, намеревающегося продолжить охоту на нас и всё еще обладающего для этого достаточными средствами.

  - Только не нужно городских свидетелей обещания, пускай всё останется в тайне, - конечно, посредник должен был давно скрыться, но, прежде чем брать опасный заказ, наемник предусмотрительно навел справки, в этот раз получилось узнать искомое через родичей молочного брата.

  Когда семьи велики, когда родственные связи поддерживаются со всей кровной родней, свойственниками, посаженными родителями дядьёв и тёть, опекунами двоюродных сестер, в общем когда знают всех своих вплоть до четвертоколенных братьев и далее, даже перед маленьким на фоне общественной иерархии человеком открываются большие возможности. Окольными путями наемник справился о том, насколько всерьез власти будут искать убийц признанного городом держателя, но случайно узнал и кое-что сверх общеизвестного. Только намек, но для думающего человека сего оказалось достаточно. Дабы поверить обещанному небрежению поисками нужно же было получить представление и о причинах подобного расклада.

  - Ну и чтобы быть честным до конца, должен предупредить. Смогу отпустить только когда станет ясно, никто ли из наших не затребует право личной мести за убитых тобой. Павшие, конечно, погибли от железа, а не от волшбы, лицом к лицу, а не стрелой из засады. Потому, возможно, никто не станет мстить. Но даже если станут, то получат лишь право равного поединка, ведь ты уже один раз помощью выкупишь свою жизнь, если вскроешь заговор.

  Южанин лишь усмехнулся, поединок один на один его, списавшего было себя со счетов, не смущал. Возможно, не смущал зря.

  Шел день накануне ожидаемого подхода кочевников. Город совершал последние потуги в подготовке к штурму или осаде. Из соседней провинции прибыла сотня наемных лучников, прельстившихся высокой платой, внесенной их семействам северянами вперед. Ревел загоняемый в ворота скот. Пришли последние несколько из ожидавшихся телег с грузом соли и, выхваченной буквально из под носа у кочевников, железной руды. А Дан, как думали многие горожане, занимался полной ерундой.

  Стражники Белова по всему Фойерфлаху реквизировали барабаны, а северяне дополнительно изготовили несколько новых огромного размера из дерева и кожи. И теперь команда увечных (от слепых до безногих и просто древних старцев) выбивала оглушающий вблизи ритм. Боеспособных же местных - за исключением часовых и бывалых ратников - заняли иным. Они разучивали песню.

  - Зачем мы теряем время, - роптали некоторые. Другие ухватились за возможность отдохнуть от муштры.

  Учили долго, ведь большинство не видело смысла в происходящем.

  В конце-концов Дан, будто нехотя, снизошел до объяснения, не сказав ни слова лжи:

  - Чем-то ведь нужно заменить наговоры, усилить нас в решающий момент перед воинами врага, - тихим голосом пояснил старик.

  Но его услышали. И поняли так, как захотели.

  - Северный наговор... - тотчас начал множиться в толпе громкий шепот.

  Они поверили в странную волшбу, не в последнюю очередь из-за показавшегося искренним нежелания Дана говорить. Говорить о том, что песня, состоящая из чуждых для южан строф с зарифмованными лишь первой и последней строкой, предназначена заменить собой наговоры могущественных жрецов. Будто старик по недомыслию приоткрыл одну из тайн загадочного Севера. И теперь, попробуй знахарь их разубедить в сверхъестественной природе разучиваемого песнопения, ничего не выйдет, только пуще уверуют.

  Однако Дан беспокоился не об альтернативе колдунам врага. Древние заговоренные стены, образуя волшебный круг, отразили бы враждебную Силу, направленную не только на камень, но и через камень. Северянин волновался о преодолении в нужное время обычного страха.

  - Как же без песни-то? Без песни и барабанов ничего не выйдет, побегут, - шепнул старик Клевоцу. - Конечно, из-за скромной величины отряда мы не привезли привычные длинные трубы. Но, думаю, сработает и так.

  А Изабеллу одолевали противоречивые чувства. 'Похоже, северяне и впрямь искренне хотят защитить город. Несчастная покойница-тетя ошибалась, когда, отправляясь к ним, говорила о предотвращении предательства'. Но в сравнении с изученными жрицей наговорами влияния на разум, предложенное знахарем показалось жалким скоморошеством, неспособным повлиять на исход битвы. Изабелла презрительно скривилась, однако на укрытом в тени капюшона лице этого никто не заметил.

  Между тем дюжина северян с наиболее пронзительными голосами в очередной раз проорала часть мелодии, предоставляя ополченцам повторить. Постепенно отдельные строки складывались воедино:

  Но никому из присутствовавших, кроме Изабеллы, не оказалось дела до богохульного смысла песни. Слишком все увлеклись овладением таинственным 'наговором'. Странные проповеди последних лет о греховности любого пролития крови, о покаянии за поедание мяса, привели к тому, что ослушаться жрецов стало не таким уж необычным делом, если оставалось безнаказанным в подлунном мире да сулило барыши. Жрецы всего лишь люди, могут и ошибаться, толкуя потустороннее.

  * * *

  Перед боем кто-то может в волнении не находить себе места. Но северяне, если есть время и возможность, если приготовили заранее всё, что должно, и разослали дозоры, предаются неге.

  На этаже, где жили Холмин, Дан, Вызим и Зырь, из-за воловьих шкур, служивших в углу пологом, слышались пояснения Клевоца:

  - Теперь, постепенно смещаясь от поясницы к шее, надавливаешь указательным и средним пальцем у хребта, каждый палец со своего бока от него. А другой рукой берешь работающую за запястье и давишь вниз.

  Тело бойца, который, если выживет, должен стать еще более опасен к старости, требует не только работы мышцам и связкам. Десятилетиями его подготовка включает множество уловок, где находится место и женщине. Северянин пока учил Изабель простейшему.

  Он уж совсем было надумал похвалить, сказать ей что-нибудь приятное, ведь непривычная кого-либо обихаживать девочка так старалась. Но жрица опередила, тихо пожаловавшись:

  - У меня уже пальцы устали.

  - Слишком быстро что-то. Но ладно, - соглашается Холмин. - Тогда поясню, что именно ты можешь растирать основанием ладони.

  - Ручки болят, - кокетливо канючит Изабелла, в попытке хоть таким способом разжалобить своего мучителя, но делает, что сказано.

  Северянин не очень понимает ее жалобы: да разве ж это боль - от несложных, невинных телодвижений! Он же девушку не к воинским забавам привлекает. Хотя в последних так та же Чеслава иногда прямо рвалась поучаствовать, с осиновым мечом.

  - Искушение, - неподдельно вздохнул, сидя за столом в сажени от отгороженного угла, Дан. - Пожалуй, спущусь-ка я вниз.

  А Изабель, заметив как Клевоц разомлел под ее руками, думает: 'если когда-нибудь у меня будет официальный супруг, стану дарить ему такое удовольствие раз в году, на день рождения'. Жрица невольно засмотрелась на жилистое тело, покрытое не излишне объемными как у атлета, но зато плотными, будто каменными в напряжении мышцами. Окажись у нее в столице такой поклонник, но из волшебников, подруги бы изошли желчью от зависти. Все их сверстники в этом смысле почему-то - тогда она в причины не вникала - выглядели ну очень невзрачно.

  В закутке слышалась возня и Клевоц продолжил вполголоса, вознамерившись получить долю чистого удовольствия без сопутствующей пользы:

  - Так, а теперь перекинь волосы вперед и поводи ими по моей спине.

  - Они же станут... - возмущенно недоговаривает Изабелла, не решаясь сказать про собственные волосы 'засаленные' или попросту 'грязные'.

  - Так помоешь. Разве у нас нет золы, крапивы и березовых листьев? А раствор из золы и растительный настой сама приготовишь, пора уже было научиться, - Клевоц полагает, что изживает столичные капризы неуместные на Севере.

  Изабелла горестно вздыхает, но распускает волосы. Если бы только вернулась волшба - она не оставляет попыток вновь обрести Силу, выдумывая самые безумные сочетания ритуалов, часть из которых не может проверить. Нет нужных ингредиентов и времени, на которое ее бы оставили одну. Но ведь когда-то же должна представиться возможность. Если бы вернулась волшба, ʼвысшая жрица бы здесь всё испепелила! Или почти всё, не считая Клевоца. От него сейчас скорее хочется благоговейного испуга и покорности.

  На улице тем временем сразу с нескольких концов города послышались удары в железное било. Гулкий, низкий, тревожный звон прервал послеобеденный отдых. Как и ожидалось, коневоды, ночью стоявшие лагерем в полупереходе от города, теперь показались в пределах прямой видимости с башен. И явно собирались штурмовать с ходу.

  Северяне устремились по своим местам. Клевоц - в неполном доспехе и глухом шлеме - засобирался было к городскому донжону, предоставлявшему обзор на весь периметр стен. За ним - Изабелла, натягивая посильнее капюшон на лицо. И еще с две дюжины человек, частью обгоняя баронета и внимательно осматривая минуемые дома.

  Но Вызим перехватил Холмина и увлек в сторону. О чем-то поспешно зашептал, на что молодой северянин лишь пожал плечами и кивнул. А затем все вместе поспешили дальше.

  Переулок за переулком - кратчайший путь - и тут вдруг Клевоц, до того опережавший Изабеллу на пару шагов, запнулся на ровном - насколько может быть ровной булыжная мостовая - месте, даже приотстал от девушки на шаг, а затем вновь ускорился, зацепил носком задник деревянного башмака девушки, придержал Изабель за руку, не давая упасть, даже буркнул нечто похожее на извинение. А затем сказал догонять и, не оглядываясь, побежал за остальными, успевшими уже удалиться на удивление далеко. Облаченный в кирасу, наплечники, глухой шлем и еще кое-какое железо, побежал тяжеловесно, но уверенно.

  Жрица вставила выбившуюся пятку в башмак, бросила беглый взгляд на быстро уходящих северян, оглянулась вокруг и вдруг узнала окружающие дома. Вот здесь в двух шагах следовало нырнуть в переулок, затем налево, недлинный квартал, и вот он храм, где ее защитят и утешат. Они с Клевоцем как раз вчера обсуждали подступы к храму, прежде чем перейти к внутренней архитектуре.

  Небольшой рывок и все страхи останутся позади. Но она не успела поддаться порыву, вспомнила о своей молитве Вышнему, об обещании не вредить. Гнев Похитителя несомненно искупится покаянием и щедрым пожертвованием. Но вот о помощи бога против Севера в ближайшее время предстояло забыть. А помощь получалась просто необходима... Ведь сбежав сейчас, подставит северян под удар, пришельцы окажутся в городе как в ловушке, они и без осады скорее всего не успели бы скрыться от погони. Промолчать же не получится, без Силы как бы ее не приняли за самозванку и не подвергли пыткам. Значит она нарушит обещание чужой сверхъестественной силе, а обиженный Похититель не поможет, не защитит. Насколько она знала из истории ее бог наоборот самоустранится, будет с интересом наблюдать за воздаянием, дабы его последователям впредь не было повадно обращаться к другим богам. Потому вернуться к своим ʼвысшая жрица могла только сдержав слово данное Вышнему.

  Вот когда сыскари найдут ее самостоятельно или она сможет бежать от северян при безопасных для них обстоятельствах. 'Я ведь не имела ввиду отдаленные последствия, - занялась девушка самооправданием по случаю последней придуманной возможности. - Вышний ведь должен был меня понять правильно'.

  Изабелла поколебалась еще мгновение и бросилась догонять северян. Вдруг Вышний посчитает, что колдунья недостаточно усердно хранит их тайну? Медлит, позволяя кому-либо из горожан случайно раскрыть ее инкогнито? Девушка едва не разрыдалась в голос - самой бежать от спасения!

  Вызим обернулся на цокот ивовых башмачков по камням. Они с Клевоцем развернувшись сделали даже несколько шагов навстречу жрице и увидели на щеках молодой колдуньи неровные дорожки слез.

  У Вызима от удивления брови резко подались вверх:

  - Ты что, влюбилась? - и он указал пальцем на Клевоца.

  - Нет! Почему? - Изабелла вмиг покраснела от возмущения.

  Клевоц не стал пока заострять вопрос на ее возвращении, лишь поинтересовался:

  - А пошто плачешь?

  - Что-то в глаз попало, - Изабелла поправила капюшон, стараясь укрыть лицо от любопытных взоров.

  - Сразу в оба? - не удержался от вопроса Вызим.

  - Я пообещала, - и жрица против воли всхлипнула.

  - Что?

  - Кому? - Клевоц с Вызимом перебивали друг друга.

  - Вышнему! - почти выкрикнула юная жрица.

  - Вот оно даже как... - пробормотал Вызим.

  Северяне опешили. Поверили сразу - такими словами не бросаются в мире, где проявления потустороннего настолько очевидны.

  А жрица, неожиданно для себя самой и уж тем более для остальных, бросилась к Клевоцу, одетому поверх металла в плотный тканевый налатник, и прижалась к груди, инстинктивно пытаясь найти точку опоры в этом враждебном окружении. Ведь кто-то же должен был пожалеть до того столь лелеемую девочку, теперь напрочь лишившуюся волшбы, обидевшую собственного бога, отчаявшуюся в скором спасении из рук варваров? Тем более, в ней теплилась надежда, что не придется в ближайшее время платить за сочувствие 'сплетением ног'.

  Клевоц левой рукой осторожно приобнял жрицу - последний раз ему довелось утешать плачущую женщину год назад. Тогда Чеслава сорвалась с дерева, в падении глубоко распорола сучком бок и сломала два ребра. Изабелла не ломала костей, ее одиночество тоже не служило в глазах северянина особым поводом горевать - женщины часто с замужеством попадают в чужую семью далеко от своей кровной родни, но всё же при виде слез своей ренкинэ что-то не могло не шевельнуться в душе у воина.

  Северянин, сам того не замечая, исполнился к девушке теплых чувств. Правда, вступи даже относительно невинные желания Изабель в противоречие с волей Клевоца, выбор в свою пользу для Холмина был однозначен, его так воспитали. И здесь никакие слезы не могли помочь. Разве что по недомыслию северянин что-нибудь пообещает, не предугадав последствий, которые окажутся важны. Но теперь, если по вечерам лишить Клевоца возможности обнимать, засыпая, ее мягкое, теплое тело, ощущать запах, слышать голос, ему будет чего-то не хватать, чего-то привычного и даже малость родного, что заменить сможет только Чеслава.

  Однако, разберись он в себе, то понял бы: тянулся не ко всей личности Изабеллы, а лишь к той ее части, что проявляла себя послушной юницей среди грозных северян. А вот высокомерной столичной аристократкой или колдуньей, преданно служащей Похитителю, он бы ее, естественно, не принял. Да и в последнем случае, чего уж греха таить, не раздумывая попытался бы убить, защищая дело Севера.

  Между тем Изабелла, всхлипывая, пояснила:

  - Я обещала не вредить Северу, пока ты меня не... - тут она осеклась, но Клевоц понял.

  Тем временем со стороны ведущего в храм переулка подошли Жеб и Глазко. Вызим рассчитывал попугать беглянку находящимися в засаде северянами, дабы позднее в сумятице штурма, если и впрямь жрице представится возможность сбежать, она поостереглась это делать. Но рябой и одноглазый, изрядно простояв без дела, справедливо рассудили, что обстоятельства изменились.

  - Идите в свои десятки, - перенаправил их Вызим. - Ренкинэ охранять не нужно, по крайней мере пока Клевоц ее не...

  - ...поручит вам снова, - поспешно закончил Клевоц, говоря о себе в третьем лице.

  А Вызим неожиданно смягчился. Впрочем, не так уж неожиданно - уходя в поход, он оставил на Холме (среди прочих своих многочисленных детей) четырех дочек примерно того же возраста, что и Изабель:

  - Девочка, пойми, даже если вообразить, что случилось чудо, будто мы захотели тебя отпустить, то просто не сможем сделать этого. Ты ведь вернешься к своим, обретешь Силу вновь и, когда прикажут, будешь убивать наших побратимов. Может быть, заберешь сотни жизней, прежде чем удастся переправить тебя за грань. Кто же на такое пойдет? И что бы ты по этому поводу не пообещала (не ощущаешь же настоящего, непреодолимого желания выйти из воли Похитителя?), высшие силы посчитают за принуждение, в отличие от предыдущего обета, которого от тебя никто не хотел. Лучше смирись и стань одной из нас, раз уж Клевоц не хочет тебя сжигать, - и Вызим ободряюще улыбнулся.

  Чужаки подошли к городу, охватывая его с трех сторон. Спешивались, расседлывали коней, составляли повозки в небольшие подобия гуляй-городков, но без установки больших деревянных щитов. Налаживанию осадного быта особого внимания не уделяли: похоже, уже сегодня ночью надеялись попасть на пуховые перины.

  Кочевников пришло действительно много - без мáлого вся армия вторжения. По окрестным лесам зазвенели топоры, но многое привезли и с собой, а потому необходимое для начала штурма количество лестниц и осадных щитов оказалось готово уже через несколько часов. Одновременно другие отряды наполняли землей плетеные из лозы корзины, третьи присматривали за воротами на случай вылазки...

  И вот коротконогие, скуластые люди начали группироваться вокруг города, распределяя между собой снаряжение. Сначала предстояло в нескольких местах засыпать ров. А там, где длинна штурмовых лестниц позволяла, просто перебросить их и перейти по дереву. Затем - под прикрытием лучников лезть на стены. Но - без передвижных башен, катапульт и таранов. Странная затея, ведь хотя своих мастеров для постройки башен и катапульт в кочевьях никогда не содержали, умельцев для серьезного дела обычно не брезговали нанять на стороне. А уж колесные тараны-то сумели бы сами собрать, если выделить на это людей. Потому некоторые бывалые вояки, бравшие не один город, роптали на неуместную спешку. Но подчинялись - ханы давали понять, что знают нечто недоступное простым смертным и на самом деле взятие крепости идет наилучшим образом.

  Старейшины зато уже рьяно делили шкуру неубитого медведя, вплоть до того, кто чью из оставшихся в городе дворянских семейств дочь или внучку возьмет в наложницы. Старались продумать всё так, чтобы ничто ценное не пострадало.

  К примеру, с запада городские стены выходили к причалам на реке, которая питала ров, окружавший Фойерфлах с остальных сторон света. Не приведшие с собой даже подобия речной флотилии коневоды, дабы не позволить никому из горожан сбежать по воде, собирались получить надежный сухопутный доступ к пристани. А для этого - засыпать ров у реки хотя бы в одном месте. Тогда, несмотря на относительную узость кромки берега, остававшейся свободной между рекой и стенами, штурмовать можно было и с этой стороны, тем самым перекрывая последнюю возможность бежать.

  Ханы торопили своих людей, не оставляя времени должным образом обустроить лагерь, отдохнуть, осмотреть округу в поисках затаившихся местных людишек для развлечений, не позволяя погарцевать перед стенами, дразня местных хулой и срамословными обещаниями. Складывалось впечатление, что город зачем-то чрезвычайно необходимо взять именно сегодняшним вечером.

  Жизнь ломает любые планы, но на этот случай разумный полководец и оставляет запасные отряды. На каждую башню и прилегающие участки стен северяне поставили по воеводе и позволили им поднять по три малых флага. Пока видны все три - у воеводы есть люди в резерве, можно, буде возникнет необходимость, еще куда-нибудь перебросить. Если спрячут первый, аршин в ширину у древка, Холминский копейный флажок - на сером фоне зеленое пятно, очертаниями отдаленно напоминающее куницу - значит, лишних людей более нет, но с врагом пока справляются сами. Ежели опустят второй, цеховой флаг или значок городской стражи - нужна подмога. Ну а если и третий падет (родовой двухвостый прапорец местного дворянина), помощь не только нужна, но, возможно, уже и запоздала.

  Однако дворянские почетные прапорцы без причины не свернут. Это ведь не крепимый на древко из липы значок стражи, что легко дается и отбирается. И не копейный клиновидный флажок, поднимаемый отрядом по мере надобности. Как сейчас, к примеру, по праву держателя Фойерфлаха, Холминские флажки развевались на каждой городской башне. Добыть прапорец у императора для своего рода тяжело, а лишиться можно почти наверняка, если твой отряд отступит первым. Однако и с этим условием просто развернуть полотнище в составе бóльшего войска - вожделенная честь, а также повод претендовать на лучшее назначение, более богатую невесту для сына, старшее место на пиру. Ведь в битве, что останется в памяти потомков, тебе зачастую могут просто не позволить развернуть полотнище; дескать, недостаточно для этого людей привел.

  Из более почетных мирских святынь в городе лишь стяг земского полка (все оружные на стенах, собственно, ныне и образуют искомый полк), а также флаг Фойерфлаха. И ни одного штандарта либо треххвостого знамени (прапора) - все магнаты провинции, обладающие столь значимым отличием, давно как покинули город, будто кто подговорил. Даже держатель дворянского ополчения Запада Родерик владетель Шлёпетручский всё еще при императорском дворе, то ли клянчит деньги у столичных магнатов для найма помощи, то ли выжидает, чем затея с приглашением северян закончится.

  С подходом кочевников Клевоц поначалу высматривал расположение их отрядов с донжона. Высочайшая городская башня приблизительно равноудалена от внешних крепостных стен, позволяя окинуть взором и подступающих врагов, и сигналы своих. За последними - за флагами - наблюдает сразу несколько человек. А у подножия башни расположился запасной отряд.

  Коневоды готовятся. Они вроде б то и не должны до следующего утра напасть - пока всё наладят, мало времени останется до темна. Но слишком уж выдают приготовления намерение начать штурм без ночного ожидания.

  Потому город в ожидании приступа. Клевоц успевает проинспектировать отряды на стенах, переговорить с ведомыми Зырем северянами запасного отряда, вернуться на донжон, где Холмину пока нечем себя занять. Все задания распределены, нужные полномочия делегированы. И баронета Холма начинает охватывать легкое волнение; безделье, как известно, враг спокойствия духа.

  Желая отвлечься - причем сам не отдавая себе в том отчета - от мыслей о грядущей судьбе вверенных людей, Клевоц не удерживается и словесно поддевает Изабеллу:

  - Вот видишь, а если бы тогда меня умертвила, устоял бы Фойерфлах? Храмовые рыцари оказались подчинены лично мне, после убийства они бы город не защищали, - Холмин, начав перечислять заслуги, с менторским видом загибает большой палец правой руки. - Часть тех, кто сейчас пускай и не в охотку, но готов сражаться, бежала бы из города с подходом орды, узнай они тогда, что капитуляции не будет и штурм состоится. А выкуп за уход лишний раз показал, что обычно трусливые люди готовы воевать из жадности, - за большим пальцем следует указательный. - Мы собрали деньги и на наемников, и на лучшее вооружение для части горожан, - загибается очередной палец. - Всего этого не было бы, находись я уже у Вышнего, а значит, и мои собратья бы ушли, не имея больше достойной причины защищать город, в котором нас же и убивают, - северянин заканчивает безымянным, для мизинца сопроводительных упреков всё же не нашлось.

  А Изабелла молчит. О том, что не знает, кто ввел покойную тетю в заблуждение, говорила уже не один раз. И о том также, что в Ничейных землях лишь выполняла распоряжение родственницы, не ведая, кого именно убивают. Думала, защищают право Юрия на владение. Тратят Силы столько, сколько тот выкупил.

  Но тут Клевоцу приходит в голову спросить нечто новое:

  - Думаешь, происходящее с моей семьей - случайность. Хорошо. Но ведь никто не мешает ненадолго отдаться воображению. Ты ведь из семьи 'высших жрецов, близко знаешь свой круг. Предположи, если бы кто-то из ваших захотел извести мой род, зачем это могло понадобиться? В какой ситуации есть нужда избирательно уничтожать лишь один род северян?

  У юной жрицы мгновенно слетает с языка ответ:

  - Только в том случае, если вы предаете Изначальную империю. Может, кто-то другой на Севере задумал измену, а спутали с твоими родичами.

  - Но ведь все знают, что мы не нарушим присягу.

  Однако для Изабеллы утверждение Клевоца (исподволь перекладывающее ответственность за происходящее на жречество) по меньшей мере сомнительно:

  - Да кто вас знает? И не думаешь же ты, будто я жила с разбойниками, тайно преследующими вас, нарушая имперские законы. - Далее девушка излагает вызубренное из курса истории. - Сто лет тому назад Похититель промолчал, когда жрецы просили дать знак. Знак, что ему неугодно желание императора заключить мир разрешением сохранить северный уклад. А раз нет на то воли Всеблагого, вас нельзя преследовать за веру. Только за нарушение вассальной присяги.

  Холмина коробит, когда Изабель так запросто рассуждает о возможной лживости северян, не приводя весомых доказательств. Но с другой стороны, она же всего лишь женщина. Как учил отец, оскорбления от женщины не принимают чересчур уж всерьез. К тому же Клевоц сам вызвал 'высшую жрицу на откровенность. Потому он терпеливо пытается объяснить:

  - Если ты призываешь верить в правдивость жречества, на каком основании обвиняешь нас в бесчестности? Почему полагаешь, будто мы держим слово хуже ваших?

  - Север вынудили, заставили присягнуть императорскому роду. Помнишь, как Вызим сказал, что моё обещание никогда не убивать северян посчиталось бы как данное под принуждением. Кто мешает сейчас, в смутное время, ударить в спину?

  - У нас был выбор, уцелевшие могли сняться с насиженных мест и уйти. Преследователи не настигли бы всех. Но предки выбрали Империю.

  Клевоц замолк, собираясь с мыслями, он мог бы продолжить объяснение, но тут не утерпел и вмешался Дан:

  - Дело не только в этом. Когда император огласил условия мира, предки пожалели, что не присоединились к Империи без войны. Мы прошли долгий путь от первых беглецов, не желавших жить по законам ведьмаков и ведьм. Беглецов, решивших вспомнить уклад, царивший в ином мире, из которого нас исторг Похититель. Искателей правды становилось всё больше, но мы никогда не объединялись с людьми, поклоняющимися Похитителю или иным жреческим богам. И в решающий момент нас всё еще оказалось недостаточно много. Тогда предки решили опробовать иной способ. Наши обычаи правдивее ваших, а значит, живя в одной державе, мы привлечем лучших людей на свою сторону. - Обычно блеклые, будто выцветшие глаза старика с этими словами заблестели словно у юнца. - Когда-нибудь наш уклад примет и один из императоров, в этом будущее Севера. Правда рано или поздно победит, если сражаться и не отступаться от нее после поражений.

  Если бы только Дан еще и смог убедить Изабеллу почему северные обычаи 'правдивее'. Но такой цели старик перед собой не ставил. Убеждением обратить в истинный уклад высшую 'жрицу - о таком он даже не слыхал. Такого не случалось даже принуждением. Клевоц заварил эту невиданную доселе кашу - пускай теперь и расхлебывает.

  - Ну и чего вы добились за прошедшее столетие? Скорее всего, кто-то из северных дворян разочаровался и решил поискать еще один 'способ'.

  - Мы восполнили свою численность, что уже немало, и теперь можем подумать о чем-то еще. А знаешь почему это заняло так много времени? В обычной войне мужчина гибнет, а его жена может ждать три года. Если действительно любила без меры и не может жить без него, угаснет за этот срок, отойдет к нему за грань, оставляя детей на родичей. Если же нет - ее возьмет кто-либо из уцелевших в ренкинэ. Она будет рожать вновь и вновь. Следующее поколение воинов почти не уменьшится из-за погибших отцов. Но произошло иное. - И тут хладнокровие оставило Дана, он возвысил голос и размашисто зажестикулировал руками. - Знаешь кто постарался? Колдуны! Родное тебе жречество руководило замирением захваченных земель, в то время как императорские полки преследовали отступающих воинов. И твои собратья старались уничтожить всех женщин и детей, укрывшихся в лесах и на болотах. Предки вернулись после заключения мира и только тогда узнали, скольких не досчитались.

  Девушка даже попятилась от эмоционального напора, но Дан успокоился так же быстро, как вспыхнул, и продолжил ровным голосом:

  - Если падет Изначальная империя, если всей ее мощи не хватит, дабы устоять против неожиданно слаженно атакующих врагов, то уж осколки Империи они с легкостью передавят по одиночке. А если сейчас за предательство кто-то пообещает лучшие условия, чем у императоров, то любой северный дворянин понимает: бесчестие всё перевесит, кто будет доверять предателям? Изменников постараются так прижать, чтобы больше ни к кому и никогда не смогли переметнуться.

  И тут Клевоца посетила несвоевременная мысль:

  - А нельзя ли счесть то, что творится в предполье, - Холмин имел в виду Спорные земли, - императорским предательством нас, как его вассалов? Меня еще на свете не было, а туда уже начали вторгаться южные дворяне, - тут он бросил взгляд на девушку. - И до сих пор имперские власти так никого и не осудили.

  - Ну, ты же не всерьез, - усмехнулся Дан и обратился к Изабелле. - Мы не можем судить об Империи по такой мелочи: во-первых, здесь сложно отличить государство от злоупотребляющих вековыми вольностями вредителей, а во-вторых, нам же позволяют уничтожать вторгающихся новых 'землевладельцев'. Пускай вы толкуете обещания императоров по-своему, просто ни один уважаемый южанин не должен вернуться домой за 'правосудием' и тогда нас не тронут. Или захватчики могут уцелеть и вернуться, но так, как Нижнегорский - станет посмешищем, ежели начнет тяжбу. Всё это тянется поколениями, так что можно быть уверенным в намерениях императоров. Даже нынешний, если верить одному знающему человеку, за внешней нелепостью прячет достаточный для повелителя ум и не нарушит наше общее молчаливое соглашение.

  - А вот само жречество, похоже, предает Империю, - поддержал старика Клевоц. - Провинцию защищать отказались, нам мешаете, да еще и ожидаете пощады в случае успешного приступа - чем откупились? Изменой?

  Изабель совсем смутилась - с учетом готовящегося штурма и не пожелавшего покидать Фойерфлах самоустранившегося от войны жречества, с учетом усилий северян по защите города, обвинения Холмина на первый взгляд казались не лишенными смысла. Но в такое кощунство сама она уж никак не могла поверить.

  Следовало как-то защитить честь служителей Похитителя перед варварами. Она могла бы упомянуть о том, что Изначальная империя - единственное государство с незамутненной, истинной верой, а идею о его создании высказал сам Похититель. Потому и император, согласно традиции, пока не прервалась линия родства, считается помазанником Всеблагого и Всемилостивого. Отсюда идет поверие, будто он даже способен узнавать волю Божества наравне со жрецами.

  Но эти аргументы не показались Изабелл действенными. 'Так только подтолкнешь северян к новым богохульствам. Назовут Похитителя Отцом лжи - скажут, сначала возвел на престол предка императоров, а затем, передумав в пользу некоего тайного замысла, в решающий момент ударил его потомкам в спину руками жречества', - девочка испугалась собственных мыслей.

  Где-нибудь в столице на диспуте в учебных классах, подбадриваемая благожелательной улыбкой преподавательницы, Изабелла, пожалуй, и ответила бы остроумно и метко. Но здесь, мучительно переживая собственное волхвовское бессилие. В окружении непредсказуемых дикарей, обвешанных тяжелым, неизящным оружием, одетых в грубовыделанную кожу и ничем не прикрашенную сталь... А самое главное - дикарей, не просто почитающих ее ('высшую жрицу!) себе ровней, но более того - низшим существом, ведьмой, колдуньей, которая лишила себя посмертия, а значит, достойна лишь жалости. Здесь девушка растерялась.

  Она не смогла сконструировать логической ловушки, а ведь ими - в добавок к волшбе - так гордилась столичная школа. Это когда принятие нескольких начальных утверждений (на первый взгляд не содержащих в себе подвоха), принуждает согласиться с последующим, которое оппонент как раз и пытается оспорить.

  Казалось, можно сослаться на чей-либо авторитет, но она не нашлась с цитатой человека, которого бы уважали на Севере.

  Тем не менее, девушку научили множеству приемов и уловок, ведь, например, разговаривая с дворянами-обладателями амулетов, не просто нельзя, но и невозможно настоять на своем волшбой. А интересы храмов (или свои собственные) отстаивать необходимо. И жрица всё же отыскала способ отразить обвинение. Простым, но приемлемым приемом считалось напуститься на слабейший аргумент, игнорируя остальные, и оспаривать наиболее уязвимый довод, пока не позабудется, с чего начался спор. К следующему разу Изабелла собиралась измыслить что-нибудь получше, а сейчас следовало невинной (по возможности) фразой втянуть Клевоца и Дана в обсуждение частностей. В данном случае она думала углубиться в то, умышленно или нет ставили препоны северянам.

  - Ведь уже не раз говорила, - Изабелла принудила себя сопроводить слова спокойным, даже равнодушным выражением лица, - что произошедшее с родом Холминых - трагическая случайность. Мне нет смысла лгать, от этого в моей жизни ничего не изменится. А вот если отпустите - засвидетельствую вашу честную службу Империи.

  Про 'отпустите' Клевоц пропустил мимо ушей (а Дан насмешливо хмыкнул), но вот про 'нет смысла врать':

  - Есть средство заставить нас поверить. Если в Фойерфлахском храме ведется письменный учет дознания и сыска. Нам бы посмотреть свитки.

  Такое громкое святотатство как похищение и допрос с пристрастием жреца Клевоц пока не рассматривал в качестве реально достижимой цели. Опасался - в этом случае точно не удастся выйти сухими из воды. Подпавшие под подозрение служители Похитителя передвигаются по улицам с охраной. А город - это море глаз; если напасть, обязательно кто-нибудь увидит лишнее. Что до уже имеющейся пленницы, так жрицы 'сами пришли' к северянам, волшбой укрывались от любопытных. И храмовники до сих пор не посмели озвучить какие-либо подозрения, настолько потаенно всё свершилось.

  Клевоц задумался об ином, о тайном проникновении, краже предметов, которые легко вынести тайком и которых, если повезет, хватятся далеко не сразу.

  И жрица его поняла:

  - Ты хочешь лишиться любого посмертия, во что бы кто ни верил? - невольно испугалась девушка. - Не думай, будто тебя ждет в храме обычная смерть. Благочестивые учителя не пожалеют Силы на наказание.

  - Зато тогда одна маленькая, несчастная жрица освободится, - подмигнул Изабелле Клевоц. - И не нарушит обещания Вышнему. Твой рассказ сам по себе не может считаться вредом Северу, что бы с нами не случилось в храме, ведь идти или не идти туда - только наш выбор...

  Так знание Холмина о ловушках дополнилось сведениями о расположении келий первых лиц храма и о том, кто из них за что отвечает. Подозрения плененного наемника оказалось возможно проверить, сверив с разделением полномочий среди иерархов. Оставалось только придумать, как не попасться на краже свитков. Свитков, которые, возможно, не только выявят всех недругов, но и убедят императора (в отличие от чьих-либо признаний, данных под пыткой) приструнить жрецов.

  А Изабелла уверовала в скорое избавление и на радостях даже начала планировать дальнейшую жизнь.

  Некоторые из 'высших жрецов обзаводились приговоренными к смертной казни слугами. Постоянно обновляемая волшба обеспечивала абсолютную преданность - ее запретили применять к живым, но смертники как бы вычеркивались из их числа. Рабство официально преследовалось, тем не менее существовал вот такой элегантный способ обойти закон.

  'Попрошу Клевоца у моего отца в 'помилованные для искупления'. Папе не посмеют отказать', - девочка таким образом пожалела Холмина, решила спасти от мучительной казни и волшебного уничтожения души, определив в вечное услужение.

  Из-за сложности с сохранением эмоций и воображения у подчиненного человеческого существа колдовской невольник у одной или одного 'высшего мог быть только один. И жрица решила предназначить это место Клевоцу. Обладавшей мизерным жизненным опытом юнице оказалось не по силам хладнокровно отправить за грань человека, прожившего с ней бок о бок самые насыщенные дни за все девочкины шестнадцать вёсен. И, на свой варварский лад, неплохо к ней относившегося. Да и было в Клевоце нечто привлекательное даже по меркам стольного града. Изабель чуть было всерьез не смирилась с необходимостью сойтись с ним как женщина с мужчиной, изыскала романтическое оправдание - спасение от костра... До того как узнала о северянке-жене.

  Вдобавок хотелось проучить невежу, показать, на кого он замахнулся, вынудить изо дня в день лицезреть всё недосягаемое изящное великолепие быта столичной верхушки общества. И тут не только стремление поставить на место неодаренного двигало Изабеллой. Хотя даже в самых потаенных мыслях не призналась бы себе в этом: потому еще хотела выставить себя в выгодном свете, что искала восхищения Холмина, которое неожиданно оказалось ей не безразлично.

  'Высшая жрица очнулась от грёз и обнаружила, что северяне говорят уже совсем о другом:

  - Если пойдут сегодня, то, похоже, с одними лестницами. Коневоды, что с них взять, - презрительно кривится Дан. - Первое время на донжоне будет нечего делать, да и потом, когда число врагов скажется и наши начнут кое-где сворачивать флажки, никаких особых тонкостей в направлении подкреплений не предвидится. Таких, которым нужно было бы учиться на практике. Разве что, если будут упорно штурмовать до самой ночи, может где-то горожан и потеснят, тогда найду чему тебя интересному поучить. А пока айда на стену, Вызим здесь и сам управится.

  Стрелы с железными либо костяными наконечниками градом ударили по деревянным галереям, венчающим каменные стены, выступающим, нависающим с их внешней стороны. Степь издавна славилась своими лучниками и, прежде всего, их количеством. Хотя большинство попаданий пришлось в древесину, но время от времени оперенные вестницы влетали под слегка приоткрытые, приподнятые вверх ставни, призванные защищать бойницы, и поражали Фойерфлахских стрелков.

  Из-под ставней вырывались ответные стрелы, находили свои жертвы: лучников (большие осадные щиты спасали далеко не всегда) и, конечно, бесчисленных спешенных коневодов, сразу во многих местах засыпающих ров (их прикрытие было организовано похуже).

  Время от времени со скрипом и глухим стуком разряжались городские катапульты, отремонтированные (правильнее сказать, воссозданные) накануне приступа. С каждым залпом в поле разлеталось в щепы несколько осадных щитов, кто-то из осаждающих бежал к уцелевшим укрытиям, кто-то полз, а кто-то оставался лежать неподвижно.

  Но наконец надсадно завыли изготовленные из бычьего рога горны и люди в кожаных куртках, преодолев ров, прихлынули к городу. Лестницы прикоснулись к галереям на гребнях стен, буквально облепили город, быстро не оставив и одного аршина свободного места между собой, оказались по высоте как раз в пору - всё было рассчитано заранее. Штурмующие сноровисто рванули вверх, под кипящую смолу и воду, камни и скатываемые с крыш галерей бревна.

  Тем коневодам, кто несмотря ни на что достиг цели, угрожали не только мечи защитников, но и стрелы, всё так же плотным роем летящие снизу, зачастую не разбирая своих и чужих. Но кочевники не обращали внимания на помехи - тыкали заточенной сталью в бойницы, ломали ставни, рвались внутрь. Многие добирались по лестницам до самого верха, оказывались на крышах, разбирали покрытие и спрыгивали на защитников. Или, оставаясь пониже, вбивали в деревянные стенки галерей металлические штыри с привязанными пеньковыми (конопляными) веревками: как только закрепленных веревок оказывалось достаточно, внизу пришпоривали лошадей и с их помощью пытались выломать целые фрагменты галерей, обнажить каменный парапет.

  Тяжелые, придерживаемые внизу длинные лестницы сложно оттолкнуть от стен, но множество коневодов и так срывалось с них от ничтожных как для боя в чистом поле ранений. Другие разбились на смерть и вовсе без помощи защитников - упав с крыш. Третьи, думая свалиться на головы заполонивших галереи горожан, оказывались приняты на короткие копья, припасенные на этот случай. И еще многими и многими способами убивали коневодов. Северяне собрали на длинных Фойерфлахских стенах, нигде не оставляя слабину, неожиданно большое количество сравнительно неплохо вооруженных защитников, предварительно кого воодушевив, внушая надежду или уверенность в успешном исходе дела, а кого и напугав, так как сражаясь можно выжить, а бежать в начале штурма - значит уж точно быть повешенным.

  Однако кочевники не обращали внимания на судьбу сотоварищей и всё лезли, лезли без оглядки - дисциплина ли оказалась тому причиной, или беззаветная храбрость, но безумная атака продолжалась. Вызим на донжоне наслаждался наблюдением за флажками: враг продолжал щедро оплачивать выходящих из строя имперцев, а подкрепление городским всё нигде не требовалось.

  В то же время окажись на стенах меньше защитников в расчете на каждую сажень длины, и со временем штурмующие ворвались бы, закрепились там или тут, таким слаженным оказался атакующий порыв. И можно ли было бы отбросить кочевников назад, в то же время сдерживая натиск в остальных местах, - решала по большому счету твердость духа большинства, с которой у местных подданных императора, подавленных известиями о недавних поражениях, обстояло всё же не очень.

  Клевоц разил врагов коротким мечом быстрыми колющими ударами. Перед ним мелькали лица - яростные, злые, испуганные, воодушевленные - и брызгала кровь. Северянин потерял счет отправленным назад, вниз коневодам, но понимал, что сегодня много, неожиданно много побед приходится на одного неопытного мечника. А рядом сражались бывалые вояки и тоже раз за разом переправляли чужаков за грань.

  То, что гибли и свои, в тот день Холмин как-то не охватывал разумением. Он ощущал себя попавшим в сказание, будто седая слава предков направляла тело. Будто бил не он, а весь гарнизон единым многоруким существом в общем порыве изничтожал врагов. Будто с каждым удачным движением руки северянина умирал не один враг, а по числу защитников - сотни и сотни.

  Затуманенный разум растворился в происходящем. Здесь сражался не Клевоц, нет, он на время превратился в былинного героя древности, неожиданно прервавшего посмертие. И северянин не хотел лишиться ощущениея мощи, что сама по себе и сила, и мудрость. Он желал, дабы бой продолжался вечно...

  Тут вдруг кто-то схватил Клевоца сзади за плечи и дернул, может и не очень сильно, зато неожиданно и в неподходящий момент, а оттого едва не опрокинув навзничь. Клевоц отступил на шаг, разворачиваясь, приноравливаясь ткнуть мечом в сторону неожиданной - ведь там должны были находиться свои - угрозы.

  Но это оказалась всего лишь перепуганная Изабелла, указывающая рукой в глубину города.

    Юрий располовинил мечом очередное лицо, а затем поменялся местами со сменщиком. Широкий гребень стены и многочисленность защитников позволили даже немного передохнуть, оставаясь в шаге от схватки.

  С того дня, когда Нижнегорский так бесславно потерпел поражение в Ничейных землях, его одолевала ранее несвойственная задумчивость. Вот и сейчас непрошенные мысли заполонили сознание, туманя восприятие происходящего, из-за чего Юрий ощущал себя будто над схваткой. Будто кто-то другой совершал заученные движения щитом и мечом, кто-то другой уклонялся, сталкивал вниз, рубил или протыкал. Опьянение боем не приходило, южанина не посетили ни гнев, ни ярость, ни даже страх. А вместо этого вновь и вновь одни и те же вопросы.

  Почему ему вернули фамильные брóни и оружие? Ведь клятва принудила бы служить северянам и с ослопом - оружием крестьян, двуручной деревянной палицей. Юрий хорошо разбирался в стоимости всего, связанного с военным делом: сохранившееся вооружение уцелевших южных дворян само по себе клад, которым не погнушался бы и полноправный владетель. А им еще и восстановили поврежденное, пускай большей частью просто подобрав замену среди остальных трофеев. Клевоцу не по наслышке знакомы щедрость и великодушие? Холмин понимает, что нельзя умалять честь дворянства?

  Почему жрицы не предупредили о превосходстве северян в Спорных Землях или не помогли победить, если были в силах? Неужели всё затевалось лишь из-за уничтожения одного из Холминых, а Юрия (дворянина!) и его отца (владетеля!) обманули, использовали и отбросили за ненадобностью? Ведь жрицы не говорили, что ограничатся лишь одним ударом. Да и засадной отряд, не позволивший никому сбежать, прозевали как раз из-за жриц, взявших на себя разведку.

  Но тогда сам Юрий в опасности, он важный свидетель подлого поведения храмовниц. Или его не тронут? Несколько 'высших лгунов не означает греховности всего духовного сословия. Да и доказать всё равно ничего не выйдет - колдуны (Юрий впервые осмелился назвать их так) объяснят случившееся вышедшей из-под контроля волшбой и некому будет их оспорить. Лучше уж промолчать, положившись на то, что Похититель сам разберется со своими служителями, в этом мире или в ином.

  Правда дворянская честь Нижнегорского восставала против подобного. Не из-за себя, а, как это ни странно, из-за Клевоца. Обида Юрия за поражение обратилась на жриц. Что до Клевоца, то с ним еще можно будет при случае скрестить оружие. А сейчас... Да, Клевоц иноверец. Да, южанин низкого мнения о северных варварах. Но Холмин рэл', как и Юрий. Рэл' удерживающий имперский город, который собирались сдать. Тем более что к баронету Холма присоединились храмовые рыцари, причем не без помощи старшей жрицы - словно дабы Юрий окончательно запутался.

  'Высшая жрица свершила своеволие? И на самом деле не пропала, а наказана? Или рыцари предадут Клевоца, подгадав удобный случай? Сделают всё так, чтобы никто не обвинил храмы. А может среди самих жрецов нет согласия? И жрица просто выполняла приказы, отданные разными кураторами? Ну а что делать теперь Юрию?

  Догадки, догадки и никакой уверенности. Можно неуместным вмешательством нарушить непонятные простым смертным планы всеблагого Похитителя, претворять которые в жизнь по идее должны жрецы. А с другой стороны, Юрий поклялся тому же Похитителю служить Клевоцу. Да и дворянскую солидарность нельзя сбрасывать со счетов...

  В определенный момент место на стене рядом с Юрием заняли Клевоц сотоварищи. Нижнегорский так и не узнал, произошло ли это случайно, или Клевоц хотел лишний раз показать южанину, на кого на самом деле тот поднял руку. Но в тот день во время недолгой передышки внимание Юрия привлекло другое - за спинами воинов притаилась хрупкая женская фигурка, не принимающая участия в сражении. Зачем девушку в таком случае туда привели было непонятно, но на это южанин не обратил внимания, и так слишком много странностей произошло вокруг за последнее время. Стройный силуэт, маленькие, нежные кисти рук - вот и всё, что разглядел Юрий. Тем не менее этого оказалось достаточно, дабы в корне изменить его составленное заочно мнение о северянках.

  Но тут вдруг девушка обхватила Клевоца за плечи, указала ему куда-то вглубь города, а затем заговорила.

  Юрий уже опознавал жриц по голосу один раз. Теперь всё усложнилось. Во-первых, вокруг лязг, крики и предсмертное хрипение. Во-вторых, после болезни Изабелла почти утратила свойственный ей ранее высокомерный тон. Вдобавок кто бы мог подумать, встретить 'высшую жрицу одну среди северян. Но что-то знакомое всё же почудилось Юрию. А не отмахнуться от подозрений помогло недавнее удивление - такая аристократически утонченная фигурка среди варваров.

  В то же время уверенности, естественно, не было. И когда на стене возникла суета, а затем группа северян и девушка устремились на улицы Фойерфлаха, Нижнегорский присоединился к ним.

  Обычные люди не могли направлять вовне собственную Силу, ее у них практически не было. Но некоторые из неодаренных ощущали вершимую волшбу. Причем не только мощь амулетов, прикасающихся к собственному телу. Такое могли все. Более того, могли отличить ощущения, вызываемые обычным заряженным амулетом насколько возможно 'покорным' воле хозяина, от напоенной Силой вещи с двойным дном, амулета таящего сюрпризы. Потому жрецам, снабжающим всех напоенными Силой вещами, приходилось потом считаться с наличием собственных творений; к примеру, у императора. Знания о различиях не удалось утаить. Если одни будто пускали мурашки по коже, будто щекотали или легонько не больно покалывали, то другие тяжестью ложились на душу, угнетали нового хозяина заложенной в них неподвластной чужой волей, хоть и пока еще спящей, но готовой пробудиться.

  Изабеллу же удивляло другое: некоторые неодаренные чувствовали сильную волшбу творимую на расстоянии вплоть до полуверсты или даже нескольких верст. Именно о подобных людях вспоминала 'высшая жрица в тот день на стене. Ее лишили волшбы, Силы. Но ведь жрица имела дело с волхвованием с детства, и когда где-то не слишком далеко, в городе начали колдовать, девочкино чувство волшебного, взращенное годами учения, пробудилось, отвлекло от ошеломивших ужасов резни. Вдобавок 'высшая жрица смогла сопоставить свои ощущения с теми, которые испытывала, учась различным наговорам, до лишения способностей: кто-то создавал чрезвычайно мощную 'волну страха'. Волну страха, нацеленную на определенных, предварительно помеченных людей - на гарнизон.

  Когда давным давно колдуны укрепляли от чужого волхвования периметр Фойерфлахских стен, действовали с размахом. И под землей, и в небе город накрыли волшебные невидимые купола, проницаемые для всего, кроме потенциально враждебной волшбы. Чтобы сломить защиту целый сонм 'высших должен себя истощить. А при въезде в город регистрируются ввозимые амулеты, на них реагируют заговоренные арки ворот. Однако всё это при воздействии извне. Что касается предательского удара изнутри, то к нему сопротивляемость значительно ниже, она - побочный эффект внешней защищенности. И казалось бы, кто ударит в спину? Среди местной светской элиты подходящих артефактов не замечено.

  А сегодняшний наговор требовал прорву Силы, сопоставимую с Силой всех амулетов местного храма. И без предварительно наложенных волхвовских печатей, он не сработал бы должным образом. Вдобавок волшебная метка для наложения требует особых условий, иначе человек заметит происходящее, а в подобном нынешнему массовом случае - душа даже отторгнет печать самостоятельно.

  Но чудо свершилось - должным образом предварительно подготовленный ритуал начался.

  Клевоц поверил Изабелле сразу. Позвал Дана.

  - Вахлаки! Балябы! Троглодиты! - знахарь отводил душу, не произнося ни одного богохульства. - Трутни! - последнее, похоже, в его устах являлось самым страшным ругательством - символом чьей-либо полной (для всех и вся) бесполезности.

  И Дан поверил жрице. Но в своих умозаключениях северяне пошли дальше, чем ей бы хотелось, что отразилось на лицах и в словах.

  - Нет, наши не могли, - лепетала девочка, хватая Клевоца за рукав.

  В страхе ей померещилось, будто все северяне покидают стены, дабы штурмовать храм. А в город тем временем врываются кочевники. Если бы кто-то мог прочитать ее мысли, то обнаружил: испугалась не только за себя (будто погибнет в замятне) - но и за Фойерфлах в целом.

  - Показывай где! - Холмин в свою очередь ухватил Изабеллу за руку и потащил спускаться.

  Обнаружить источник волшбы не такое простое мероприятие, но переживания обострили чувствительность, и направление жрица показывала достаточно уверенно. Не к храму.

  Изабель боялась, что северяне усомнятся, не водит ли она их за нос. Но тут и Дан ощутил волшбу, сам уловил направление. Девушка вела их правильно.

  'Волна страха, - мысленно рычал Дан. - Здесь ничто не поможет: я еще не достаточно восстановился, чтобы погасить заклинание на расстоянии, а убить колдуна, до того как гарнизон разбежится, не успеем. Барабаны же и северная песня предназначены не для того, они лишь против обычного испуга, земного. Кто бы что не думал'.

  Около трех десятков человек пробежало по пустынным улицам, а позади них, на башне, Жеб остался махать флажками, сигналя. И вот неподалеку со стен тоже спустились группки вооруженных людей, срезая через проулки бросились догонять.

  Непонятно, на что они рассчитывали. Разве на некую оплошность, заминку со стороны колдующих врагов. Дабы потом не жалеть, будто не использовали последний шанс.

  Рэл' Альберт Белов, глава императорской стражи не знал о том, что барабаны и песня бессильны против волшбы. Он хоть и чуть позже чем Дан и уж тем более Изабелла, но всё же понял - надвигается нечто страшное. А именно на Белова, вдобавок к обороне отрезка стены, возложили ответственность за 'северную волшбу'.

  'Песня, - вспомнил он слова седого северянина, - на крайний случай. Возможно, придет приказ. Но ты знаешь своих людей лучше нас. Если поймешь, что так надо, действуй сам'.

  И Альберт решил, что понял.

  Барабаны ударили, оглушающе рокоча. Как казалось - вовремя. Ветеран стражи с самодовольной улыбкой встретил 'волну страха'. Увешанный амулетами он не мог ощутить в полной мере надвигающийся на остальных животный ужас.

  'Волна' ударила навстречу людям Клевоца и... ничего не произошло, на них не оказалось волшебных печатей. Лишь легкий укол страха, позволяющий всем понять, что волшба свершилась. Метки не было также на Изабелле, а вот на Юрии всё же до времени почивала печать Силы.

  Сверхъестественный ужас охватил Нижнегорского, побуждая бежать, роняя оружие, куда глаза глядят. Но дворянский гонор насмерть сцепился с паникой в душе южанина. Страх волхвовской встретился со страхом показать окружающим, насколько испугался. И Юрий остался стоять на месте. Некоторое время Нижнегорский судорожно хватал ртом воздух. А затем вконец побледнел и упал без чувств.

  Однако никто не остановился посмотреть, что с ним. Теперь для северян важной оставалась лишь месть. А до дома, в глазах посвященных буквально пышущего волшебством, оставалось всего ничего. Да и Изабелла с Даном еще до падения южного дворянина осознали, что на них и на Клевоце меток нет.

  Дверь не устояла перед ударами топоров. Сапоги и пара деревянных туфель загрохотали по дощатым полам. В центральном помещении с окнами, наглухо закрытыми толстыми ставнями, непрошеные гости не нашли никого (как и во всех остальных). Лишь горстку быстро остывающего пепла на массивном железном жертвеннике. Колдун, как ощутил Дан, тут не творил заклятий. Но инициированный выгоревшим амулетом наговор определенно свершился здесь. Простыми смертными.

  Если бы город устоял, можно было бы попытаться разыскать владельцев строения, однако сейчас мстить оказалось некому, разве что метаться по мостовой, расспрашивая укрывающихся в соседних домах женщин, детей и дряхлых стариков, в поисках воспользовавшихся черным ходом и уже исчезнувших в хитросплетениях улиц злоумышленников.

  Клевоц всё же вознамерился пуститься в погоню. На стену возвращаться, как все понимали, теперь бесполезно. В эти мгновения коневоды наверняка уже занимают ее. Да и не кочевники оказались повинны в поражении, отплатить сторицей следовало не им.

  Дюжину северян Холмин отправил вперед, а остальные в поисках следов быстро перевернули вверх дном небогатую обстановку комнат и без лишних слов бросились вдогонку. Все, кроме Изабеллы. 'Высшая узнала жертвенник.

  В первый день по перемещении в Фойерфлах девушка молилась Похитителю в малом, жреческом зале храма, вмещавшем не только большой каменный жертвенник, но и несколько переносных. Тогда Изабелла Полеон преклонила колени и ей бросился в глаза причудливый рисунок из царапин на одном из них.

  Вне сомнений узор снова перед ней. К тому же, судя по эманациям волшебства, которые почувствовала еще на стене, но полностью осознала только сейчас, необходимые для наговора страха печати Силы предварительно наложили только на тех мужчин, кто со времени последнего неудачного покушения на Клевоца, успел побывать в храме. Вдобавок она слышала краем уха, что Юрий сотоварищи раз в седмицу посещал службу Похитителю.

  А таких посетителей - всё взрослое население города. Для этого не строили множества храмов - в единственном большом людям вменялось побывать на одной службе за семь дней, а каждый день был разбит на две дюжины таковых, служение велось круглосуточно.

  И когда Клевоц позвал Изабель за собой, она просто не услышала северянина. Было не до варвара - рушился ее мир. Самое меньшее группа иерархов одного из главных храмов Всеблагого оказалась задействована в войне против Империи.

  Да, среди 'высших муссировались разговоры о недалекости обычных людишек. Да, вполголоса мечтали даже о временах, когда будут править лишь одаренные. Весть о том, что сестра императора восприимчива к Силе принималась как манна небесная. Но не воевать же против светских властей! Ведь у истоков нынешнего устройства Изначальной - сам Похититель.

  Обнаружив, что Изабель не идет за ним, Клевоц вернулся и вознамерился потащить девушку за руку. Но не тут то было:

  - Что ты делаешь?! - она неожиданно сильным рывком высвободилась. - Не прикасайся ко мне!

  Молодой северянин опешил. Неожиданный переход от покорности к своеволию выбил его из колеи.

  - Я хочу побыть одна! Оставь меня в покое! - девочка еле сдерживала слезы, требовала дать ей прийти в себя в одиночестве, но Холмин усмотрел в ее словах иное.

  По большому счету он уже воспринимал Изабеллу как свою, отдельно от храмовников, но иногда ненависть к убийцам отца просыпалась в нем невовремя. Ненависть - пока бесплодная из-за невозможности выместить ее на жрецах - прорывалась злой раздраженностью поведением бывшей жрицы.

  Баронет нарочито медленно отошел к дверям, дал знак ожидать находящимся снаружи, а затем закрыл комнату изнутри, использовав вместо засова рукоять топора, и повернулся к Изабелле. Клевоц правильно угадал, что девушка винит в произошедшем жрецов, но не понял, насколько большим ударом это для нее послужило. По его мнению, Изабелла просто, распереживавшись, поскольку всё указывает на ее собратьев, не сумела удержать в узде свой норов; разволновавшись, показывает свой настоящий облик. А значит, девочку следует повоспитывать.

  Воины подчиняются вождям, знати, женщины подчиняются воинам, дети - женщинам, а затем, вырастая, сами начинают кем-либо руководить. В естественной иерархии каждый сможет реализовать свою волю к власти. Нарушение данного порядка неугодно Вышнему.

  Клевоц мог, конечно, настоять на своем, не теряя времени. Поволочь девушку куда надобно или вообще понести на руках. Но всё это означало унизить себя в глазах остальных. Потерял город, а теперь даже женщина дерзает ослушаться его.

  Можно попытаться воспользоваться словами, но для женщины в истерике, пускай и истерике молчаливой, слов, особенно если время не ждет, мало.

  Можно попробовать обнять, но награждать объятиями за, как он полагал, извращенный каприз Клевоцу даже в голову не пришло. Девушке сейчас следует каяться за своих собратьев, а не пререкаться с северянином.

  Кто-то из неискушенных молодых на его месте возможно отвесил бы Изабелле оплеуху - по примеру обычного способа быстро привести в чувство растерявшегося в первом бою новичка. Однако кто может поручиться в том, что вздорная дворянка воспримет происходящее правильно. Как помощь. Может быть в знак протеста вообще откажется двигаться.

  Но тот, кто почтительно внимает старшим, всегда найдет лучший способ. И северянин вспомнил слова деда.

  Ныне слепой владетель, рэл' Рааж Холмин (приобретший взрослое имя от слов 'раж', 'исступление', 'неистовство'), за свою жизнь многих переправивший за грань, иногда бывал неожиданно мягок. Да, однажды он слегка повоспитывал восемнадцатилетнего сына оглоблей (и ничего, только на пользу пошло!), но с женщинами так не обращался. И Клевоц поступил по-дедовски.

  Он решил, что немного времени волен уделить воспитанию: для обороны города уже сделано всё возможное, северяне невиновны в падении Фойерфлаха; погоня за колдовавшими выслана. Ну и, честно говоря, у Клевоца перед лицом неожиданного поражения опустились руки, к тому же неизвестно, когда лучше прорываться из города - на четверть часа раньше или позже. А тут еще эта избалованная девчонка воду мутит!

  Не обращая внимания на сопротивление, северянин привлек к себе Изабель, а затем (о святотатство!) уселся на алтарь и уложил девушку на колени поперек, с одной стороны голова и руки, а с другой - ноги. Плащ сбился жрице на голову, спутал предплечья. Девочка вырывалась, но в меру, еще не поняла, что ее ждет. К тому же, лежа животом на чужих коленях, не сильно посопротивляешься, удерживать женщину в таком положении можно с минимальным усилием.

  Клевоц рывком задрал как можно выше подол длинного платья. А затем, пока Изабелла не опомнилась, спустил ей до колен штаники из беленого льна, обнажая нежную кожу. Жрица яростно забилась, засучила ногами, она подумала совсем не о том, что Клевоц собирался сделать на самом деле.

  И тут северянин шлепнул ее в первый раз. Шлепок вышел резкий, звонкий, всё так, как рассказывал дед. Не бить, но отшлепать неразумную девочку.

  Правда, дед говорил не только это. Наказывать шлепками следует только свою женщину, ту, которой успел доставить удовольствие сплетением ног, с которой в постели предался всем известным утехам.

  Но Клевоц решил, что его случай особый.

  - Не смей меня бить! - взвизгнула жрица, и Холмин искренне удивился. При нем еще никто и никогда не называл шлепки по ягодицам битьем.

  Клевоц с размаху еще раз приложился ладонью к молочно-белой коже, заставляя ее покраснеть. Обнаженная женская плоть манила, дразнила своей близостью.

  Изабелла попыталась закрыться согнутыми ногами, но тут северянин оставил ее туловище покоиться на одном колене, и изогнулся чтобы выдернуть из-под нее другую свою ногу и отжать ею голени девушки.

  Третий шлепок заставил никогда не подвергавшуюся телесным наказаниям девочку расплакаться. Возможно, не проиграй сегодня северяне битву, Клевоц не вкладывал бы в наказание столько сил.

  А после четвертого шлепка Изабель запросила пощады. Да, рука у Холмина была тяжелая. Особенно, как для хрупкой наследницы многих поколений 'высших жрецов.

  Клевоц едва удержался от того, чтобы проклясть Дана с его горьким растением, но взял себя в руки и поправил на жрица белье, одернул платье. Он уже собирался уходить (с тем чтобы жрица бежала следом), но тут вдруг девочка вцепилась в наследника Холма мертвой хваткой.

  Поначалу ничего нельзя было разобрать сквозь рыдания, но затем меж судорожных всхлипываний всё же стало возможно различить отдельные слова. Девочка требовала, дабы ее теперь, во-первых, обняли и утешили. А во-вторых, для покрытия урона ее чести, -

  - После того, что сделал, тебе придется на мне жениться, - наличие супруги-северянки Изабеллу в тот момент вообще не волновало. Для заплаканной девочки также оказалось естественным не подумать о последствиях добровольной свадьбы (если бы 'небеса разверзлись' и таковая вообще случилась) 'высшей жрицы Похитителя и одного из дворян Вышнего.

  - Полагаю, - задумчиво произнес Холмин, гладя Изабель по голове, - убил сегодня даже больше, чем десятерых. - От столь внезапного перехода к совершенно не интересующей ее в этот момент теме Изабелла оторопела и начала приходить в себя. - Покинем негостеприимный город, и ты сможешь научить меня читать.