Меня снова отправили спать без ужина. Миссис Диккенс строго-настрого запретили принести мне даже корочку хлеба. Я оказалась в опале. Мне было сказано, что я позор семьи. Плохая дочь. Такая плохая, что мамаша Снэгсби видеть меня не может.

Не считая великолепного взрыва, единственным, что могло скрасить этот день, была загадка: зачем Эзра держал в мастерской порох? И почему он хранил его в мешочке с надписью «Мука»? Но, к моему великому разочарованию, всё объяснилось очень просто. Порох у Эзры остался с тех времён, когда он увлекался охотой. А мешочек из-под муки старик использовал потому, что ему больше некуда было пересыпать взрывчатый порошок. Как скучно.

Я совсем пала духом. Меня охватило отчаяние. Все планы пошли прахом. И, в довершение прочих несчастий, меня терзали мысли о бедной Ребекке. Тревога о ней вязким комом смолы ворочалась в животе.

Но как узнать, правду ли показал алмаз Тик-так? А что, если всё подстроено? Если видение — часть очередного коварного замысла мисс Олвейс? Что, если она придумала это, чтобы выманить меня в Проспу и проверить, правда ли я Избранница Двух Миров — девочка, которая, как предсказано, однажды вылечит народ этого мира от страшной болезни под названием Тень, убившей миллионы людей? Если это подтвердится, мисс Олвейс станет использовать меня, чтобы властвовать над королевством. Так считала мисс Фрост. И хотя она солгала мне, когда сказала, что Ребекка мертва, в её словах насчёт планов мисс Олвейс у меня сомнений не было.

Я выудила камень из-под сорочки и стала вглядываться в него в надежде, что он подарит мне новое видение. Даст подсказку, где именно держат Ребекку. Но в глубине алмаза было лишь лондонское небо, беззвёздное и пасмурное. Существовал лишь один способ отыскать мою подругу.

Но я не могла приподнять завесу прямо в комнате. Потустороннее гудение и ослепительный свет сразу выдадут меня. Мамаша Снэгсби один раз чуть не поймала меня в самый неподходящий момент, и я не могла рисковать. Она ведь и так уже уверилась, что я чудовище. Нет, приподнимать завесу в доме никак нельзя.

Значит, надо выбраться из дома. Но как? Пусть даже шаги мамаши Снэгсби в коридоре стихли ещё час назад, дверь моей комнаты заперта, а ключ есть только у мамаши и у экономки. И окно не открыть — после того как однажды рано утром я выбралась из него, чтобы попасть на кухню (я просто умирала от голода, ведь у меня с самого ужина маковой росинки во рту не было), раму приколотили гвоздями. Спуститься по водосточной трубе оказалось сложнее, чем я предполагала. Шёл дождь, руки мои соскользнули, и я сорвалась. К счастью, упала я не на твёрдую землю, а на очень кстати проходившую мимо молочницу.

К сожалению, она подняла страшный шум, недовольная тем, что её бидоны опрокинулись и молоко пролилось на мостовую. Мамаша Снэгсби фурией выскочила из дома, оборки её ночного чепца яростно хлопали на ветру. Не вдаваясь в подробности, она тут же обвинила во всём меня. Сочла нужным заявить, что я ей не кровная родня и поэтому она, мамаша Снэгсби, не будет против, если молочница решит побить меня коромыслом.

Как бы там ни было, бегство через окно исключалось. Выбраться из дома оказалось невероятно трудной задачей даже для такого блестящего ума, как мой. Я мерила шагами комнату, пока меня не подкосила усталость. Моим талантам нет числа, но и я не могла найти способ выбраться из запертой комнаты.

Признав поражение, я повалилась на кровать и тяжело вздохнула. Однако тут же нахмурилась. Потому что одеяло, лежавшее у меня в ногах, вдруг начало подниматься в воздух. Словно под ним кто-то сидел. Ничего удивительного, что я предпочла вжаться в изголовье.

Одеяло парило в воздухе и светилось. Под ним явно скрывалось что-то огромное и яркое, и мне не составило труда догадаться, что именно. Только один пузырь потустороннего света мог устроить такое. И едва я это подумала, как одеяло упало, просочившись сквозь неё, будто её и не было.

— Надо же, какой интересный у тебя выдался день, дитя, — промурлыкала герцогиня.

— Не лезьте не в своё дело, вы, жирное порождение мрака.

Герцогиня рассмеялась. Дым вырывался из её ноздрей и сворачивался кольцами.

— Если тебя это утешит, могу сказать, что в жизни не видела другого семейства, которое бы так заслуживало взрывающегося торта.

Я молчала, царственно надув губы и сложив руки на груди.

Призрак медленно подплыл ко мне. За ним тянулся шлейф звёздного света.

— Разве я не помогла тебе заслужить благосклонность матушки в прошлый раз? Она была в восторге от того, какую чистоту ты навела в зале. Да ты и сама знаешь.

Что верно, то верно. Но это было до сегодняшнего чаепития.

Герцогиня Тринити облизнула губы чёрным, гибким, как угорь, языком:

— Ну как, ты поможешь мне? Сделаешь так, чтобы моему дорогому кузену Виктору дали скидку на похороны?

Я встала с кровати:

— Это зависит от того, удалось ли вам разузнать что-нибудь о Ребекке.

— У меня и правда есть для тебя кое-что интересное, но сначала пообещай, что поможешь.

— Когда вы попросили меня о помощи в прошлый раз, оказалось, вы коварно замышляли убить Матильду. Почему я должна доверять вам теперь?

Герцогиня кивнула:

— Буду с тобой откровенна, дитя. До тебя могут дойти сведения, что Виктор вскоре после моей смерти написал памфлет, где рассказал о многих моих пороках и грехах.

Я от души нахмурилась.

— Конечно, большинство девочек твоего возраста решили бы, что я хочу отомстить ему за это. — Она ткнула мне в грудь толстым полупрозрачным пальцем. — Но ты, я не сомневаюсь в этом ни минуты, сразу поймёшь, что я ценю в Викторе его честность и принципиальность. Он всегда вёл себя со мной как с равной, невзирая на мой титул. Ты ведь понимаешь меня?

Я очень хорошо понимала:

— Он был единственным, у кого хватало смелости говорить, какая вы на самом деле жалкая, жадная, уродливая во всех отношениях старая клуша. За это вы его и любили.

— Надо же, как глубоко ты мыслишь, дитя.

— Ничего удивительного, дорогая. Ведь у меня все задатки прирождённого йога-толстопуза или по меньшей мере ушастой совы.

Внутренний свет привидения разгорелся ярче, озаряя комнату.

— Только ничего не говори обо мне, когда придешь к Виктору, чтобы договориться о гробе по заранее снятой мерке, — предупредила герцогиня. — Если он узнает, что это была моя идея, то может воспротивиться.

— Ладно-ладно, он ничего не заподозрит, — нетерпеливо перебила я. — А теперь расскажите мне о Ребекке. Что вам удалось узнать? Вы её видели? Где её держат в плену?

— Дворец Проспы, — прозвучало в ответ. — Она во Дворце Проспы.

Ну наконец-то! Лёд тронулся!

— Как туда попасть?

Герцогиня долго молчала, паря передо мной с задумчивыми видом. Возможно, она пыталась принять какое-то решение.

Потом проронила:

— Тебе нечего там делать, дитя.

— Ребекка моя подруга. Для меня нет дела важнее, чем спасти её. — Мой взгляд сделался холодным и жёстким. — Как мне попасть к ней?

— Ты знаешь как, — промурлыкала герцогиня.

Да, я знала. Но я не могла ничего предпринять, пока не выберусь из дома.

Слабая улыбка тронула бледные губы герцогини. Не говоря ни слова, она стала съёживаться, сворачиваться в клубок, пока не превратилась в крохотный шарик света, над которым курился дымок словно от тлеющего полена. Шарик пересёк комнату и завис перед замочной скважиной. Из шарика высунулся пухлый палец герцогини и стал менять форму, пока не превратился в ключ. Ключ воткнулся в замок, повернулся. Раздался скрежет, что-то щёлкнуло.

Герцогиня исчезла.

Уже у самой двери меня догнало призрачное эхо:

— Тебе нечего там делать, дитя…

Я повернула дверную ручку и тихо вышла в коридор.

Полночь давно миновала, и улицы Лондона в эти ночные часы были болезненно тихими. Лишь редкие экипажи нарушали гробовую тишину да порой где-то лаяла собака. Небо казалось беспросветно чёрным. Ни звёздочки. Газовые фонари, как могли, старались разогнать тьму, бросая лужицы света на мостовые.

В моём животе ворочался ледяной комок. В голове вихрем неслись мысли. Я думала, что самое сложное — выбраться из дома, а уж приподнять завесу и попасть в Проспу будет пара пустяков. Но я заблуждалась. Несколько раз я останавливалась на улице и пыталась применить метод Амброуза Крэбтри. Первый раз я выбрала для концентрации фонарь — и чуть не ослепла. В другой раз — обломки кареты в конце улицы, но и с ними ничего не вышло.

Полностью погрузившись в мысли о Ребекке и о том, как её спасти, я сама не заметила, как оказалась далеко от дома. Одинаковые аккуратные домики остались позади. Вместо них вокруг меня высились мрачные здания тёмно-красного кирпича с заколоченными и забранными решётками окнами. Я не замедляла шага. Я не знала, куда держу путь, но шла и шла, не в силах, а может, и не желая остановиться. Словно какой-то далёкий маяк манил меня. Я не видела его свет, но чувствовала, что приближаюсь к нему. Перед моим внутренним взором, вытеснив все прочие мысли, стояло испуганное лицо Ребекки. «Дворец Проспы, Дворец Проспы», — повторяла я про себя.

Свернув налево, я прошла по тротуару. Остановилась, подняла голову. Прочла табличку: «Уинслоу-стрит». Я вздохнула. Время было уже позднее. Наверное, пора возвращаться, пока меня не хватились. Но, сделав несколько шагов, я снова застыла.

На другой стороне улицы, между обувной фабрикой и пансионом, темнело пустое пространство, похожее на пещеру. Даже в слабом свете фонарей было видно, что некогда на этом месте стоял дом, но теперь он разрушен. Возможно, сгорел. Груды кирпичей лежали тут и там словно угольные кучи — всё, что осталось от здания. Не считая куска фасада: стена, провал на месте окна и дверь.

Я перешла улицу, чтобы посмотреть поближе. Дверь была утоплена в стене, а рядом с ней имелась бронзовая табличка. Потускневшая и траченная временем. Я посмотрела на дверь, гордо закрывавшую собою проход, который больше уже никуда не вёл. Все мои мысли были о пропавшей подруге. И тут это случилось — я и понять ничего не успела.

Знакомое гудение пронзило ночь. Алмаз Тик-так пробудился у меня под платьем, налился жаром. Дома слева и справа подёрнулись рябью, выгнулись. Потом стали таять и беззвучно провалились куда-то. Земля под ногами дрогнула и пошла трещинами. Всё это время я неотрывно смотрела на дверь — даже когда передо мной из-под земли воздвиглась огромная белая стена и заслонила небо.

Казалось, здание потягивается будто спросонок, разводит крылья влево и вправо. Чудовищно огромный, высокий и длинный дом. Стены быстро разрастались вширь. Вот на фасаде прорезались большие окна, в деревянных рамах заблестели стёкла. По сторонам от двери встали ребристые колонны. Сама дверь окрасилась в лаково-чёрный цвет. На её поверхности вырос дверной молоток в виде золотого полумесяца. Табличка засияла, будто только что отполированная. Под ногами протянулась дорожка из серебристых камней. По её сторонам выросла живая изгородь высотой мне по плечи, с кроваво-красными листьями.

Я подошла к двери. Остановилась перед ней. На табличке значилось:

Сердце пропустило удар. Во рту пересохло. У меня получилось! Я попала туда, куда хотела! Я отступила на шаг и запрокинула голову, чтобы оглядеть фасад здания. Все окна были темны — и лишь в одном, на третьем этаже, похоже, горела свеча. Свет вдруг померк — чей-то силуэт заслонил его. И свет погас.

Я потянулась к дверной ручке, молясь, чтобы дверь оказалась не заперта. Но мои пальцы прошли сквозь ручку, будто её и не было. Я даже ничего не почувствовала. С ума сойти можно! Тут невдалеке послышались голоса, и из-за угла показались двое мужчин. Оба бритоголовые, в плащах гадкого оранжевого цвета и чёрных сапогах. Я была у них как на ладони, застыв столбом перед дверью. Но они, похоже, меня не видели!

Я вспомнила рукопись Амброуза Крэбтри — он же писал, что в иной мир попадает лишь душа путешественника. Должно быть, я тут что-то вроде призрака, не способного открыть дверь, и всё такое. Конечно, так я смогу куда угодно пробраться незамеченной — но как прикажете в призрачном теле спасать Ребекку?

Дверь вдруг замерцала, как свеча на ветру, — то станет полупрозрачной, то снова твёрдой и незыблемой. При каждом мерцании мне на миг открывалось то, что находилось за дверью, но вместо холла или прихожей там были только груды битого кирпича. Испугавшись, что упущу свой шанс, я снова попыталась схватиться за ручку…

— Так-так, что тут происходит?

Я резко обернулась на голос, и мне в лицо ударил порыв ветра, когда Дворец Проспы у меня за спиной провалился сквозь землю. Вымощенная камнем дорожка исчезла в несколько секунд, кусты алой живой изгороди растаяли, как прошлогодний снег. Я снова стояла на унылой и ничем не примечательной Уинслоу-стрит. И ко мне с другой стороны улицы направлялся дородный ночной констебль. На лице у него было написано глубокое подозрение.

— Сейчас четыре часа утра. Что это вы бродите по Стоквеллу среди ночи, да ещё совсем одна?

Он был низенький. С двойным подбородком и широко посаженными глазами. Жидкие рыжие усы только довершали общее безнадёжное впечатление.

— А вам-то что за дело? — пожелала знать я.

Разочарование моё было жестоким. Я только проникла в Проспу, как она рассеялась, будто утренний туман!

Констебль слегка опешил от моего напора.

— Э… это моя работа, вот что мне за дело, — сказал он. — А вам положено в такое время мирно спать дома в постели, а не шататься по улицам. Вам придётся пойти со мной, юная мисс.

— Куда катится мир — двенадцатилетняя девочка уже не может спокойно побродить по улицам среди ночи, чтобы к ней не приставали всякие констебли! — заявила я, горделиво фыркнув. — Надо бы взять вашу дубинку да поучить вас хорошим манерам, но, поскольку уже поздно, считайте, что отделались крепким шлепком по руке и устным предупреждением.

Я от души припечатала его по пухлому запястью и, пока констебль ошалело моргал, припустила во весь дух не оглядываясь.