9.1 Усадьба в городе

Когда норвежские кэмпхилл-деревни были в самом начале своего становления, в министерстве здравоохранения состоялась конференция. Компетентный врач, благожелательно настроенный человек, который постоянно высказывался в пользу деревень, поднял вопрос о плане лечения жителей деревень: об их реабилитации, об их возвращении в общество, и одобрительно отозвался о том, что Видаросен купил в близлежащем городе усадьбу, чтобы дать возможность нескольким жителям деревни, имеющим относительно небольшие затруднения в развитии, вместе поселиться там во главе с опытными «родителями». Это намерение рассматривалось как первый шаг на пути возвращения в общество.

Покупка усадьбы казалась успехом. Все, кто там поселился, нашли в городе работу. Они зарабатывали деньги и, казалось, соответствовали требованиям современного индустриального общества. Их работа в деревне скоро стала легендой.

Но далеко не столь охотно комментировалось то, как они проводили вечера и свободное время. С работы они шли прямо домой, в усадьбу: правда, там их сердечно встречали «родители», но изо дня в день это были одни и те же люди. Пять или шесть лет обитатели усадьбы были совершенно одни, и возможности этой маленькой группы были весьма ограничены.

Итак, они уже жили в городе, на полпути к тому, чтобы навсегда покинуть деревню и стать нормальными городскими жителями, они жаждали жить нормальной жизнью с нормальными людьми. Соседи приглашали их на кофе, но это были пожилые люди, а те, кто поселился в этой усадьбе, ощущали себя молодыми. И они отправлялись на поиски себе подобных, совершенно нормальных друзей.

Они отправлялись на поиски туда, где рыщут все нормальные: в привокзальный ресторан, в круглосуточные закусочные или в порт. То есть в общественные места, которые для большинства людей оказываются лишь промежуточной станцией, а для социально ущербных становятся конечным пунктом назначения. В таких местах нельзя находиться, не потребляя. Пиво оказывалось самым доступным, и некоторые из сельчан сбивались с пути. Кто-то и по сей день его не нашел.

Почему эксперимент не удался?

Оглядываясь назад, можно найти две основных причины этого. Во-первых, усадьба все же не была деревенским сообществом, а во-вторых, современные города неподходящее жизненное пространство для людей, иных, чем большинство из нас.

 

9.2 Являются ли деревенские сообщества учреждениями

Тот благожелательный врач ценил Видаросен и хвалил деревню как выдающееся учреждение, открытое для экспериментов и создающее возможность для множества межличностных контактов. И все же деревня была для него по-прежнему институтом, а не настоящей жизнью. Поэтому он, несомненно считал прогрессом, когда жители покидали деревню и возвращались в настоящую жизнь.

Но те, у кого контакты с сельчанами теснее, думают иначе. Для них деревни представляют собой реальную жизнь, может быть, даже слишком реальную. Они единодушны в том, что жизнь в частных или общественных учреждениях менее приемлема, и утверждают, что деревни имеют иной характер, чем учреждения. Верно ли это?

Четыре признака характерны для большинства учреждений. Во-первых, они ограничены пространственно. Большая часть времени в них – работа, учеба, свободное время, сон – протекает под одной и той же крышей, с одними и теми же людьми. Такова жизнь типичных учреждений. Это же характерно и для деревень – коллективная жизнь днем и ночью. Такая жизнь контрастирует с бытом большинства норвежских семей, члены которых обычно проводят время, работая и отдыхая, вне дома и вне своего района, вступая в контакт с несколькими, часто не знакомыми между собой группами людей. В этом смысле деревни сравнимы с учреждениями.

Второй характерный признак учреждений – явное разграничение на персонал и получателей услуг. Старший персонал претендует на профессионализм из-за наличия специального образования. Так, например, есть армия в белом – врачи и медсестры, или войско сторожей с ключами, запирающая людей в палаты и камеры. Есть среди них те, кто пользуется преимуществом возраста, например, «деды» в школах-интернатах или «молодежь» в домах престарелых. Есть те, кто проводит заседания, имеет собственные кабинеты, собственную столовую или отдельные столы в общественной столовой. Почти всегда служащие имеют власть над теми, кому они служат.

Все это верно для учреждений, но не для деревень. Мы видим, что устройство деревень, существенно уменьшает разрыв между «нами» и «ими», в том числе, сеть дорог и улиц, работающая как действенная альтернатива заседаниям, совместное решение всех задач, вера в достоинство каждой души. И более того, охранники и медсестры уходят домой, покидая замкнутое пространство учреждения, и в порядке вещей, что вне его они живут в своих семьях, в своих домах, проводя свободное время по своему усмотрению. Время, которое они отдают учреждению – это оплачиваемая работа. В деревне, напротив, все пребывают постоянно, некоторые даже до самого конца. Они живут, действуют, работают и отдыхают вместе. Это единое целое, жизнь в полном единении, парадоксальным образом более всеобщем, чем любое «тоталитарное учреждение», описанное Гоффманом [1961]. Если деревни вообще с чем-нибудь сравнимы, то скорее, с кораблем, чем с больницей.

Третий существенный признак приютов и заведений состоит в том, что жизнь там течет по определенному плану и направлена к точно сформулированной общей цели. Места заключения и больницы являются наиболее типичными примерами, но сюда же относятся детские дома, студенческие общежития, дома престарелых или учреждения для разных групп инвалидов. Согласно своему профилю, они исполняют поставленные задачи: наказание, лечение, образование или попечение.

Разумеется, кемпхилл-деревни не исполняют наказание. Они не созданы для лишения свободы или изоляции людей. Никому не препятствуют, если появилось желание уйти. Новые члены вначале проводят в деревне две недели. Если их устраивает такая жизнь и сообщество их принимает, они могут остаться навсегда. Вопрос о лечении сложнее. «Лечение» можно заменить «исцелением», что означает «сделать снова человека целым». С этой точки зрения жизнь в деревне действительно целебна. Но сам процесс исцеления не ограничен временными рамками, а является длительным и непрерывным. Он охватывает всех, кто там живет, а не только тех, кто отнесен властями к числу лиц, имеющих аномалии развития. Но и сами селяне считают деревню не временным пристанищем, а местом постоянного жительства. Что касается традиционного лечения, то деревни, конечно, не предназначены для таких мероприятий. Не существует способа излечения синдрома Дауна. Благодаря тестам и прерыванию беременности на ранней стадии, может быть предотвращено рождение детей с этим заболеванием, а при помощи косметической операции можно избавится от «монголоидности», характерной для людей с этим синдромом. Но члены деревенских сообществ отвергают оба «решения». Вместо этого, они надеются создать формы коллективной жизни, полезные для таких людей. Понятно, что заболевших здесь лечат, но нет лечения от инобытия.

Образование можно получить и в Видаросене, и в других деревнях. Некоторые жители учатся читать и писать, другие вяжут или играют на флейте, а иные упражняются в эвритмии. Большинство слушает несколько раз в неделю лекции или концерты. Но это лишь часть коллективной жизни деревни; образование не является специальной целью пребывания там.

А как обстоит дело с заботой и попечением? Ответ примерно тот же. Забота и попечение охватывают всех обитателей деревни, неотделимы от жизни там и не являются специальной целью. Жизнь и есть цель. Но именно в этом пункте и трудно провести различие между деревнями и учреждениями. Особенно дома престарелых или приюты для инвалидов похожи на деревни тем, что в них не обязательно идет речь об ограниченном пребывании.

И, наконец, последний аспект. В учреждениях содержится много представителей определенной группы. Это либо заключенные, либо пациенты, школьники, старые люди или инвалиды.

Так ли это в деревнях?

Ответ на этот вопрос зависит от того, с каких позиций смотреть. С традиционной точки зрения в деревне можно найти гораздо больше представителей определенной группы, чем в обычном обществе. Там больше людей, получающих пенсию по инвалидности, и много получающих денежные компенсации. В этом отношении деревни похожи на большинство учреждений, в стенах которых тоже содержатся вместе много людей одной и той же группы.

Однако с точки зрения самих деревень дело обстоит совершенно иначе. Жители деревень – это характеры, личности. Они похожи друг на друга своим отличием от большинства населения, но различаются своей индивидуальностью. Учреждения часто уничтожают эти различия. Иногда имена заменяют номерами. Униформа или предоставленная государством одежда, обязательная стрижка, а также голые стены комнат или камер, не терпящих личного имущества обезличивают людей. В отличие от этого деревенская жизнь поддерживает индивидуальность и своеобразие каждого. С точки зрения деревень все выглядит с точностью до наоборот. Это вне деревень живут похожие друг на друга конформисты, приспособившиеся к основным требованиям индустриального общества, принуждающего их потреблять произведенные товары, это они производят впечатление бледных копий. Деревни, напротив, представляют собой жизненный уклад, способствующий развитию индивидуальных различий. В них господствует индивидуальность.

Кратко подведем итог: деревни сходятся с учреждениями ограниченностью территории. С официальной точки зрения они похожи также в том, что принимают у себя большое число лиц одной группы. (С точки зрения жителей деревень это видится совершенно наоборот.) Деревни отличаются от учреждений тем, что не нацелены на выполнение точно сформулированной абстрактной задачи, а прежде всего тем, что не углубляют разделение на «меня», «тебя», «вас» и «нас».

 

9.3 Нормальна ли жизнь в деревне?

Если мы возьмем индустриальное общество за образец нормальной жизни вообще, тогда жизнь в деревне с чисто статистической точки зрения не является нормальной.

Люди там знают друг друга. Они зовут друг друга по именам, постоянно встречаются друг с другом, они важны друг для друга, они ненавидят и любят друг друга и не стараются это скрыть. Они помогают друг другу, причиняют друг другу боль и заботятся друг о друге. Таким образом, деревни очень жизнеспособны. Они представляют собой типичные сплоченные сообщества.

Когда возвращаешься оттуда в нормальную жизнь большого города, удивляешься разнице. Города густо заселены, и живущее в них сообщество основывается на разделении труда. Это создает предпосылки для неравенства и раскола. Правда, в крупных общественных системах есть взаимозависимости, но лишь между ролями или функциями. Исполнители ролей заменимы. Комплексная система технических и социальных механизмов должна функционировать независимо от конкретных лиц. Общественные функции должны выполняться; при этом безразлично, кто конкретно берет на себя ту или иную роль. В интересах слаженного процесса, чтобы достичь взаимозаменяемости, стираются различия между большими группами населения. Это создает опасность отчуждения. Большинство из нас связано своего рода сетями, но живущих рядом с нами людей мы не знаем.

Чужие были всегда. Они жили на краю охотничьего угодья, вне деревни или за воротами городка, вызывая страх и беспокойство. С ростом городов для большинства людей возникла совершенно новая ситуация. Примета современных городов – анонимность. Чужие поселились вблизи нас; часто они живут в одном и том же доме и все же остаются на расстоянии.

По сравнению с обществом этого рода деревни устроены иначе. Они образуют сплоченное сообщество, в котором люди зависят друг от друга как индивидуумы, как личности, а не только как роли, выполняющие определенную задачу или функцию. Кемпхилл-деревни сравнимы с маленькими средневековыми городами; с нынешними формами поселений они не имеют ничего общего. Но и это сравнение тоже хромает. Как уже много раз говорилось, в деревенских сообществах, с точки зрения внешних государственных инстанций, живет много людей одного типа, неспособных жить в нормальном обществе и потому имеющих право на пенсию или нуждающихся в интенсивной помощи. Этим они отличаются от средневековых городов, в которых все группы населения расселялись более равномерно. Концентрация людей одного типа существовала только в специально выделенных для этого кварталах некоторых городов. Такие кварталы часто назывались гетто.

 

9.4 Деревня как гетто

Согласно спорному историческому объяснению понятие гетто происходит от Итальянского bourghetto («маленький замок»), которое означало убежище, или заключение. Тюрьмы выросли из замков; в старину неугодных запирали или в глубоком подземелье, или в высокой башне, – месте уединения впавшей в немилость принцессы. Жизнь в гетто охватывает, согласно этому толкованию два аспекта: либо людей насильно помещают туда, либо они сами собираются там для защиты.

В новейшее время словом «гетто» обозначается этническая принадлежность – так называют итальянские или китайские общины в Нью-Йорке, турецкие в Берлине, или жилые кварталы скандинавских пенсионеров в Испании. Но за бездумно употребленным словом закреплена другая картина, связанная с уничтожением евреев и позором Европы – так назывались еврейские кварталы городов. Там располагались их синагоги, школы и центры образования; там они жили и работали, и там же, вновь и вновь, как в далеком, так и в недавнем прошлом, становились жертвами массовых уничтожений. Их убивали либо в самих гетто, либо депортировали оттуда в газовые камеры. С понятием гетто связаны, таким образом, не вполне хорошие ассоциации.

И все же, страшась употребления определенных слов, мы не изменим реальность. Есть люди, которые сравнивают деревни с гетто. По праву, ибо действительно существуют параллели, которые нужно исследовать. Если правда то, что кэмпхилл– деревни имеют нечто общее с гетто, то при таком сравнении у кого-то может возникнуть сомнение, не следует ли как можно скорее освободить деревни от какой бы то ни было связи с этим ужасным словом и его плохими ассоциациями. Но это бы означало помочь Гитлеру и Гиммлеру одержать троекратную победу. Искоренив понятие гетто, мы не только подтвердим уничтожение евреев и разрушение гетто как физически существовавшей части города (с его домами, магазинами, синагогами, которые были сожжены). Мы утратим в этом случае языковой символ важной формы коллективной жизни. Нацисты – и их предшественники в прошлых столетиях – могли только убивать и разрушать. Но если мы будем терять наши понятия о мире всякий раз, когда силы зла будут сокрушать его реальное существование, тогда мы проиграем больше, чем войну с ними. Тогда мы потеряем наследие, связь со всем тем, что было хорошего в старых понятиях, и в конце концов не будем даже знать, как сохранить те виды жизни, которым угрожает опасность. Кроме того, мы осквернили бы память о людях, живших в разрушенных формах культуры. Таким образом, мы должны спасти основную идею гетто, мы должны выяснить, в чем ее суть, чтобы понять, содержатся ли в ней ценности и формы устройства жизни, важные для развития современного общества.

Таким образом, сравнивая деревни с гетто, мы видим существенное различие. Люди посторонние и государственные чиновники, вероятно, не понимают отличий между жителями обычных и кэмпхилл-деревень. Но сельчане придерживаются другого мнения. С одной стороны, они осознают различия между собой, а с другой – общность с людьми извне. Отличительной чертой жителей кэмпхилл-поселений является их гордость за свою деревню как форму коллективной жизни, а не за национальную принадлежность или же веру в принадлежность к избранникам божьим.

 

9.5 Деревня как форма коллективной жизни

В связи с проблемой наркотизации возникло много коллективных поселений людей, употребляющих наркотики. Эта форма коллективной жизни сходна с деревенской. Условия жизни наркозависимых и обслуживающего их персонала одинаковы; они делят кров и рабочее место, вместе участвуют в культурных мероприятиях. Но есть существенные различия. В упомянутых коммунах присутствует явная дифференциация между между «ними» и «нами». Жизнь там полностью спланирована; все идет по плану лечения и образования, преследующему точно сформулированную цель. Имеющие проблемы с наркотиками поставлены перед задачей научиться в одиночку справляться со своей проблемой. Жизнь в сообществе имеет, таким образом, временные рамки. Высшей целью считается приобретение способности справляться в одиночку, находясь вне сообщества. Поэтому коллективная жизнь делится на отдельные фазы, которые должны выявлять предполагаемый прогресс: первый год, второй год, а на третий год им оказывается гораздо больше доверия, и они получают особые права. Исходят из предположения, что часть из них к этому времени уже созрела для жизни в нормальном окружении. Для вновь прибывших эти люди должны служить образцом для подражания.

В действительности, последней фазы достигает меньшинство. Некоторые, относящиеся к этому меньшинству, а также кое-кто из тех, кто удирает раньше, утверждают иногда, что они хотели бы подольше оставаться в коммуне, чтобы использовать ее как своего рода базу, куда они всегда, а, возможно, даже и навсегда, смогут вернуться. Это желание вызвано глубокой тоской по сообществу, по коллективной жизни и по ее основным принципам. Некоторые воплощают ее в жизни; они возвращаются в качестве обслуживающего персонала.

С точки зрения сельчан основная проблема таких сообществ состоит как раз в том, что утверждали это молодые люди. Коллективная жизнь в столь благоприятной социальной среде, становится ненастоящей, если она служит только лечению или образованию и ограничена сроками. Наступит день, когда члены такого сообщества будут вырваны из ориентированных на высокие идеалы, порождающих тепло отношений, и вытолкнуты в общество, эмоциональная жизнь которого находится совсем в другом температурном диапазоне и являющееся чем угодно, только не общиной. В кэмпхилл-поселениях считают что такие коммуны всем хороши, кроме неизбежного конца коллективной жизни. Те, кто хочет остаться, должны получить возможность остаться навсегда.

«Это невозможно», – так, вероятно, звучит ответ со стороны общества и многих сотрудников терапевтических сообществ. «Тогда бы у всего этого дела иссяк запас кислорода, так как не осталось бы мест для новых наркозависимых». У сельчан на это готов ответ: «Тогда пусть новые люди образуют новые сообщества!» Старые люди, вероятно, постепенно начали бы сами зарабатывать деньги и потребность в социальной поддержке со стороны государства уменьшилась бы. Таким образом, поколения новых наркозависимых имели бы возможность вступить в новые коммуны, и проблема наркомании могла бы стать движущей силой для создания социальной структуры страны.

Вероятно, опять последовала бы реплика о невозможности, на этот раз, вероятно, от специалистов. Если сообщества больше не служат терапии, что тогда происходит с терапевтами? Что тогда будет с профессиональными стандартами и статистикой? Что тогда будет с общественной пользой и знанием, как одолеть эти проблемы? Если директивы, прагматическое мышление были бы отвергнуты, то и точно сформулированные цели бы исчезли, если бы роль пациентов была бы отвергнуты, то и роль специалистов стала бы незначительной, и в терапевтических объединениях восторжествовали бы стандарты обычной жизни.

Итак, все остается по-старому. Но если бы такое случилось, то терапевтические коммуны для наркозависимых стали бы общественными системами, похожими на кэмпхилл-деревни, какими они являются сегодня.

 

9.6 Деревня как деревня

Чтобы понять, что же такое, собственно, деревенские сообщества, мы попытались описать эти особые виды деревень, как я надеюсь, с тщательностью и осторожностью. Чтобы расширить наше зарождающееся понимание, мы попытались сравнить деревни с другими формами коллективной жизни, например, тоталитарными институтами. Мы заметили некоторые важные общие черты, а также и существенное различие, Деревни, о которых здесь идет речь, не являются учреждениями, и тем более – тоталитарными учреждениями, хотя их охват тотальней, чем жизнь нормального общества. Гетто и терапевтические объединения близки к ним, но и здесь существуют фундаментальные отличия. Что представляет собой такая деревня? Я попытаюсь ответить словами греческого поэта Константинаса Кавафиса, который в своем стихотворении «Итака» так описывает плавание на остров:

Кэмпхилл-деревни имеют определенную общность с другими названными здесь социальными системами; но одновременно они отличаются от всех. У них собственный характер, такой своеобразный, что в нашем распоряжении нет ни общей теории, ни ключевого понятия, чтоб сказать коротко и ясно, в чем состоит их сущность. А так как нет привычного слова или готового плана, чтобы популярно описать такую коллективную жизнь, такое сообщество многих людей, не знающее другой цели, кроме жизни и понимания, сохраним для такого вида сообщества название деревня.

Деревни не относятся, собственно говоря, к историческому наследию нашей страны. В Норвегии, большей частью состоящей из камней и скал, расстояния между полями и пашнями так велики, что семьи раньше были вынуждены селиться рассеяно. Но при взгляде на деревни Центральной Европы можно усомниться, относится ли их современная форма к тому же виду, что и описанные здесь. Деревенские сообщества прошлого несколько больше похожи на кэмпхилл-деревни, хотя и они знали классовые различия и управлялись как изнутри, так извне. Но они имели качество культурной жизни, и форму сплоченности, очень похожие на культурную жизнь и единение в Видаросене н других деревнях. Современный мир покончил с деревнями как важной формой социальной организации. Может быть, необычные потребности необычных людей в деревнях будут способствовать тому, чтобы возродить в виде модели такую форму коллективной жизни, которая, вероятно, благоприятна почти для всех людей. Может быть, жителям этих деревень удастся вызвать по крайней мере теоретические дебаты о том, как могли бы быть преобразованы определенные части наших городов в место расположения более или менее независимых деревенских сообществ.