Глава пятьдесят третья

– Ох, как мне скучно! Так скучно, скучно, скучно! – Я с размаху сажусь на диван, протягиваю руки в мольбе, мягкие подушки не дают мне упасть.

– Марианна де Майи! – резче, чем обычно, укоряет меня матушка. – Убери ноги с дивана.

Я полуоборачиваюсь.

– Но мне скучно! – опять начинаю скулить я. – Что же мне делать?

– Быть может, тебе и скучно, но от этого ты не перестаешь быть дамой, – решительно произносит матушка.

Я соскальзываю с дивана и головой практически касаюсь пола.

– Убери ноги! Я вижу подошвы твоих тапочек. Они грязные.

– Только потому, что у меня всего две пары, – бормочу я, сажусь и откидываю голову назад. Я изучаю потолок: даже ангелы кажутся скучными. – Я умираю, просто умираю от скуки.

Моя сестра Таисия говорит мне, чтобы я не преувеличивала, и опять погружается в вышивание. Наша мать, женщина сдержанная и утонченная, временами говорит: трудно поверить, что я ее дочь, и удивительно, как из одного монастыря вышли две настолько разные сестры.

– Почему бы тебе не помочь мне и Таисии с подушечками? – говорит мама, хотя она прекрасно знает, что я терпеть не могу шить. – Я обещала дофине, что по крайней мере две будут готовы ко Дню святителя Иринея!

– Не-е-е-е-ет, – продолжаю стенать я. – Ты же знаешь, что я не люблю шить. Ох! Как бы мне хотелось прислуживать дофине или даже кому-то из принцесс. Тогда, во всяком случае, я не маялась бы от скуки. А сейчас я – никто! Никто!

Таисия фыркает:

– Могу заверить тебя, дорогая сестрица, что быть придворной дамой у мадам Аделаиды – это и есть воплощение скуки. Даже матушка, как известно, жалуется, когда прислуживает дофине.

– Но тебе, во всяком случае, есть чем заняться. Можно подружиться с другими дамами, жить поближе к королевской семье, первой проходить и садиться, иметь покои в Версале. Ах! Почему жизнь так несправедлива! – Я беру лежащую на столике книгу, но, вздрогнув, отбрасываю ее: «Трактат об отношении к парламентским договорам».

– Замолчи, Марианна. Иногда ты говоришь глупости. Матушка, может, здесь вышить темно-синим и голубым по краям?

Я скатываюсь с дивана и подхожу к Таисии:

– Почему ты меня не попросила о помощи? И почему листья у аканта синие? Всем известно, что они зеленого цвета. Иногда бывают коричневыми.

Таисия не обращает на меня внимания и повторяет свой вопрос матери.

– Бери потемнее, – спокойно советует матушка. – Свои я вышиваю именно таким. – Она поворачивается ко мне: – Дорогая, ты бы просто возненавидела службу при дворе. И ты слишком много болтаешь; придворные должны быть спокойными и не слишком разговорчивыми. Но я обещаю, как уже обещала ранее, что использую все свое влияние, дабы обеспечить тебе место, как только у меня появится хотя бы малейшая надежда, что ты не запятнаешь честь нашей семьи.

– Но я не болтлива! – восклицаю я. – И умею хранить секреты, ты никогда не узнаешь, что Полиньяк рассказал мне о своей сестрице. И, кроме того, тетушка Диана – камер-фрейлина дофины, а она болтает больше моего. Ты сама однажды назвала ее пьяной сорокой, потому что она слишком много говорила.

– Да, бедняжка дофина, она так же любит христианские муки, как и сама королева, – загадочно произносит мама.

– И ты даже не можешь представить себе, насколько это низко и по-лакейски, – добавляет Таисия. – Мадам Виктория никогда не закрывает рот, когда ест, и она чавкает за столом, как… как… как какое-то животное, наверное. Хотя, признаться, я не видела, как едят животные.

– Дорогая моя, нельзя так говорить о королевских дочерях, – пеняет Таисии ее супруг Монбаре, который, глубоко задумавшись, стоит в углу у окна и смотрит на двор. – Именно подобные разговоры и препятствуют нашему продвижению при дворе. Служить королевской семье – значит служить нашему народу. Мы уже много об этом говорили, и тем не менее ты продолжаешь упорствовать в своих заблуждениях.

Таисия одаривает супруга мимолетным взглядом и возвращается к шитью.

– А мне кажется, что здесь лучше будет смотреться голубой, но я сделаю, как вы советуете, матушка. – Таисия никогда не жаловалась на свой брак, но однажды она назвала своего супруга белкой, потому что он всегда куда-то карабкается, и высшее общество не исключение. Хотя Таисия теперь графиня де Монбаре, она никому и никогда не позволяет забыть, что она из рода де Майи.

– Съешь орешек, – говорю я Монбаре и начинаю смеяться собственной шутке.

– В этой комнате нет орехов, мадам, – холодно кланяясь, отвечает он. – Быть может, вы хотели сказать, сливу?

– А мне кажется, что прислуживать довольно весело, – не соглашаюсь я, отворачиваясь от Монбаре и вновь валясь на диван. – Все ж лучше, чем старый скучный Париж. Или чем ошиваться при дворе, не имея денег даже для того, чтобы играть в карты или давать ужины.

– А мне кажется, драгоценная моя Марианна, – спокойно говорит матушка, открывая свою шкатулочку с шитьем, расправляет нить и прищуривается, чтобы вдеть ее в игольное ушко, – что ты из тех людей, которые редко бывают довольны своим положением. Ты привыкла считать, что на тарелке у соседа пирожное намного вкуснее, чем на твоей собственной. Если бы ты служила при дворе, я уверена, что мы бы бесконечно слушали твои жалобы.

– Неправда! Я люблю все пирожные! И я была бы счастлива, если бы оказалась при дворе. Но я не прислуживаю… и скоро умру… уверяю вас, просто умру!.. от скуки.

– От скуки не умирают, – мягко возражает матушка. – И повторяю еще раз: сядь прямо, поправь чепец, у тебя распадется прическа.

– Нет, от скуки все-таки умирают!

– Кто умер?

– Я абсолютно уверена, что кто-то умер! – неуверенно произношу я, но тут меня отвлекает громкий стук у окна.

– Голубь, дорогая мадам, – говорит несносный супруг Таисии. – Он неловко распластался на брусчатке, с одной стороны из-за угла к нему направляется кот, а с другой – посудомойка. И кто победит, спрашиваю я? Вне всякого сомнения, мы увидим его сегодня на нашем столе.

День тянется бесконечно.

– Мне скучно, скучно, скучно, – вновь повторяю я, ни к кому в особенности не обращаясь. – Только Полиньяк вчера приходил нас навестить. Рассказал, что его сестрицу застали, когда она целовалась с их поваром!

– Не распускай сплетни, дорогая.

Я вздыхаю.

– Наверное, в воскресенье я отправлюсь с тобой и с Таисией в Версаль, но что я там буду делать, понятия не имею. Интересно, а милорд Мельфорт там будет? – Мельфорт еще один из моих воздыхателей; он хоть и англичанин, но от него почти не воняет.

– Будет, милая, – отвечает мать. – Ты напомнила мне, что принц де Конти дает большой ужин в среду, чтобы отпраздновать победу и возвращение домой герцога де Ришелье. Мне сказали, что и ты приглашена.

– Матушка! Как вы могли забыть об этом? О такой важной новости! Уже в среду! – осеняет меня. – Матушка, мне нечего надеть! Нечего! Таисия…

– Больше ничего одалживать не буду. Нет! В особенности после случая с подставкой для яйца, – недовольно поджимает губы Таисия.

Несмотря на то, что я намного привлекательнее Таисии – у сестры довольно некрасивый подбородок и слишком близко посаженные глаза, – иногда я ей завидую. Ее супруг, конечно, скучный карлик, но тем не менее у него денег мешок и ей никогда не приходится беспокоиться о том, что бы надеть. Временами кажется, что весь мир против меня.

– Так нечестно, нечестно, нечестно, – причитаю я.

– А зачем граф приглашает Марианну? – резко спрашивает Монбаре.

Я перестаю негодовать – а и правда, зачем? Принц де Конти – родственник короля, Ришелье – один из влиятельнейших мужчин при дворе. А теперь он герой Франции, потому что завоевал какой-то остров или что-то такое.

– Наша драгоценная Марианна – очаровательная женщина, украшение любого стола, – говорит мать, но слова ее звучат скорее как предупреждение, чем как комплимент. Она с довольным видом завязывает на нитке узелок и разглаживает гобелен изящной, унизанной перстнями ручкой. – Разве нужны еще какие-либо причины?

– Я должен настоять, мадам, – говорит Монбаре, оставляя свой наблюдательный пост у окна и кланяясь матушке, – чтобы вы использовали все свое влияние и положение и добились приглашения для меня. А что? Герцог де Ришелье – один из моих преданных поклонников! Он…

– Вы хотите сказать, что вы – один из преданных поклонников герцога, а не наоборот? – вмешивается Таисия.

– Знаете, он тоже является моим поклонником. Однажды в прошлом году он…

– Матушка, мне нечего надеть! – стою я на своем.

– Конечно же, тебе есть в чем идти. В желтом шелковом платье. Я посмотрю, что можно сделать, – отвечает мама Монбаре, не поднимая головы от шитья.

И тут меня осеняет второй раз:

– Матушка! Но у меня нет достаточно широких обручей! Таисия…

– Нет.

– Таисия, дай своей сестре обручи, которые она хочет, – спокойно уговаривает мама. – По крайней мере, на них она ничего не прольет.

– Она найдет, как их испортить, – мрачно бормочет Таисия.

– Но я уже надевала желтое платье в прошлый раз, когда была в Версале! – протестую я.

– Если бы вместо того, чтобы жаловаться и валяться на диване, дорогая моя, ты занялась полезным делом, могла бы вышить на юбке целый цветник или же украсила бы чем-нибудь корсаж.

– Но я…

– В желтом, – решительно заявляет матушка, поднимая руку и призывая к тишине. – Шутки в сторону! Покой этих недель в Париже, когда мы с Таисией не будем заняты при дворе, не должен омрачаться твоим постоянным нытьем и болтовней. Тебе почти двадцать четыре, но ты ведешь себя как девочка-подросток. Ступай, разыщи Мари, пусть принесет еще синих ниток.

Я тащусь по лестнице на кухню, но обнаруживаю, что мать сама отослала Мари на рынок. Я не возвращаюсь в салон, а поднимаюсь наверх, в свою спальню, чтобы поразмыслить над своей скучной жизнью. Моя кровать слишком высока, чтобы падать с разбегу, поэтому я уныло взбираюсь на нее. Этим летом, кажется, все мужчины из Парижа сражаются на британских морских рубежах, или готовятся сражаться с британцами дома, или собрались при дворе с одними мыслями о войне, а в театре идут только итальянские оперы, что меня ужасно сбивает с толку.

Я радуюсь мысли о том, что на следующей неделе состоится обед. Поехать в Версаль будет весело, хотя мне и придется делить постель с сестрой. Таисия любит перед сном поесть в постели, так что вся постель потом в крошках и такое чувство, что во сне нас окружают вши.

Ужин у принца Конти будет ужасно роскошным. И пригласили меня, а не Таисию, не моего скучного зятя! Я увижу своего отца, тетушку Диану и Гортензию и, быть может, встречу своего супруга; он написал, что возвращается, но я не помню дату, которую он указал. Возможно, я увижу принца де Варена, и мы возобновим нашу дружбу. И конечно, там будет Полиньяк, и шевалье де Бисси, который был очень внимателен, когда мы познакомились в марте прошлого года у герцогини Орлеанской за карточным столиком.

Я никогда не изменяла супругу (матушка очень строга в этих вопросах), но мне нравится флиртовать и слушать нежные слова, которые шепчут на ушко, и ловить мужские взгляды, со щенячьей преданностью отвечающие на мою улыбку. И, разумеется, подарки, хотя кажется, что у меня уже достаточно лент, носовых платков и маленьких пузырьков с духами, – их мне хватит до конца жизни.

Как-то раз я позволила Полиньяку поцеловать меня в щеку и за это получила зимнюю муфту из иссиня-черного соболя. Интересно, что бы он подарил мне, если бы я позволила ему поцеловать себя в губы или потрогать корсет? К сожалению, есть граница, которую нужно переступать, когда хочешь больше подарков, но мать непреклонна – не позволяет мне ее пересекать. Она грозит, что, если услышит хотя бы намек на неверность, меня отправят в деревню так быстро, что экипаж перевернется.

Мама часто говорит: разбитую чашку не склеишь. И, несмотря на то, что есть люди, которые хотят положить готовое яйцо назад в скорлупу, правда ли, что омлет – лучшее из того, что можно приготовить из яиц?

 

Глава пятьдесят четвертая

– Сидеть, сидеть, сидеть, бесконечно сидеть. Мне нужно поднять ноги вверх, ты же не возражаешь, милая? – Тетушка Диана садится в одно из кресел, а ноги кладет на соседнее, сбросив свои крошечные туфельки на высоких каблуках, и с облегчением крутит пальцами ног. Поднимается едва уловимый запах мягкого сыра, и одна из служанок почтительно размахивает над ногами большим надушенным платком.

Отец моей тетушки Дианы – кузен моего отца, графа де Майи-Рубемпре, но я называю ее тетушкой. Я облегченно вздыхаю, что ее сестра Гортензия, маркиза де Флавакур, к нам не присоединилась. Гортензия обожает Таисию, но даже не пытается скрыть своего недовольства моими манерами. Говорят, что в юности Гортензия была настоящей красавицей, как и ее сестра Марианна, моя тезка, на которую я похожа как две капли воды! Тетушка Диана, бедняжка, никогда красавицей не была, но я люблю ее больше всех – она единственная, кто никогда не жалуется, что я слишком много болтаю.

Мы в покоях Дианы в Версале, и служанка накрывает нам вкусный ужин: макароны с говяжьим соусом. С тетушкой Дианой не нужно быть настороже, ее считают глуповатой, но я думаю, что она милая и добродушная.

– Я так рада, что завтра мы вместе будем присутствовать на ужине у Конти, – говорит она, накручивая на вилку макароны.

Их ужасно трудно есть: макароны, подобные крошечным белым личинкам, соскальзывают с моей вилки. Хорошо, что с нами за столом не присутствуют мужчины, когда я роняю макароны себе на платье. Слава Богу, что жакет у меня коричневого цвета, думаю я, промокая пятно салфеткой.

– По приказу Ришелье. Он сказал, что хочет познакомиться с той юной дамой, которая как две капли воды похожа на Марианну. И такая же красавица.

– Но я уже знакома с ним. Уверена, что нас представляли друг другу, когда я выходила замуж за Анри.

– Он – важная персона, понимаешь, а такие не всегда помнят тех, кого им представляют. К тому же свадьба твоя была шесть лет назад. Я уверена, что он даже не помнит всех своих любовниц. – Тетушка Диана хихикает и рассказывает мне историю о приеме, который устроил герцог, пригласив двадцать девять женщин, всех своих любовниц. Усадил их за огромный круглый стол. – Я, конечно, сама там не присутствовала… это происходило в Тулузе, но если бы это происходило в Версале…

Я хихикаю.

– А как ты думаешь: я похожа на твою сестру Марианну? – интересуюсь я. Есть в жизни вещи, которых никогда не бывает слишком много, например котят, фруктов в сахаре и, конечно, уверений в том, что ты красавица.

– Ты очень мне ее напоминаешь, хотя ты намного милее и смешливее – на мой скромный взгляд, эти черты только подчеркивают твою красоту. Но она была так красива, как и ты, милая моя, что летом 1742 года в нее влюбился сам король. – В голосе тетушки Дианы слышится тоска, она задумчиво потягивает вино. – Помню, стоял 1742 год, потому что в этот год рухнул в парке гигантский дуб, который, говорят, рос еще при Карле Великом!

– Какая романтическая история! Лето 42-го года! – вздыхаю я.

Диана качает головой и осторожно собирает вилкой макароны.

– Тогда мы были такие молодые… все мы: король, Марианна, все. Четырнадцать лет! Как быстро летит время.

– Тетушка Диана, как ты думаешь, если ребенка называют в честь кого-то, он становится на него похож?

– Не думаю. – Тетушка Диана озадаченно хмурится. – Это не имело бы смысла, разве нет? Только подумай обо всех знакомых Людовика. Но, с другой стороны, ты – вылитая Марианна.

Мы молча смотрим друг на друга.

– А теперь, милая моя, расскажи мне, верны ли все эти слухи о твоих любовниках. Этот Полиньяк все еще наведывается к тебе?

– Они не любовники, тетушка! Поклонники!

– М-м-м, поклонники, воздыхатели, обожатели – как их ни назови. Когда я была молодой…

Я тут же перебиваю ее, пока она не свернула на извилистую тропку своих воспоминаний. Хотя мы обе любим поболтать, сейчас мне интересно то, что касается лично меня.

– Да, Полиньяк продолжает наведываться, а еще принц де Варен. Вполне симпатичный. И шевалье де Бисси, хотя временами он ставит меня в тупик: постоянно говорит о своем языке, рассуждает о том, что он им умеет. Но что можно еще делать с языком, кроме как разговаривать?

– А ты, тетушка, – продолжаю я, когда тарелки убирают и приносят блюдо с клубникой, – какие сплетни ты слышала? О дофине? Мама уверяет, что при дворе дофины царит скука, но я уверена, что там обязательно что-то происходит.

– Знаешь, они, к сожалению, правы, как бы мне ни хотелось в этом признаваться, поскольку дофина истово придерживается традиций. Ее супруг все еще предан ей и навещает каждый день, но больше всего ценится не его ум и умение вести беседу. И, разумеется, они очень близки с принцессами – еще одно семейство скучных юных дам. Почти такие же скучные, как и твои родители, м-м-м, быть может, мне и не стоит такое говорить, но я хочу, чтобы это воспринималось как комплимент. Ну, не то чтобы и впрямь комплимент, скорее замечание, но зато правдивое…

– А что скажешь о маркизе? – интересуюсь я, потому что ни одна придворная история не будет полной без рассказа о могущественной маркизе и ее деяниях.

Мама и Таисия отказываются о ней говорить из преданности к своим госпожам. Они называют ее рыбным паштетом в вазе – довольно любопытное прозвище, значение которого мне никто не потрудился объяснить. Она теперь стала герцогиней, но, как это ни странно, все по-прежнему называют ее маркизой.

– Двор гудит, едва с ума не сходит, судача о новоприобретенном благочестии маркизы. Она все еще наносит румяна, но употребляет меньше мяса, всегда носит чепец и явно бóльшую часть дня проводит на коленях, – но стоит на коленях в церкви, а не в спальне. Все гадают, насколько эта набожность притворна. Быть может, это очередная ее роль? Я слышала, что большинство считает, что все это не притворство. Что со смертью ее маленькой доченьки… – Тетушка Диана вздыхает, не договорив фразу. – С каждым может случиться. Никто не знает, на все воля Божья… я что-то давно не видела твоего супруга! С прошлого апреля? Или еще раньше?

– А вы полагаете, ее набожность настоящая? – Я упорно возвращаюсь к теме маркизы, подальше от темы детей. Пару лет назад маленькую дочь Дианы, еще одну Марианну, – а была ли она похожа на меня? – укусил щенок и девочка умерла; с тех пор тетушка Диана не выносит лая собак.

– Знаешь, она так много в последнее время вышивает, – задумчиво говорит Диана. – Даже принимает послов, сидя за шитьем. И, как ты знаешь, она теперь прислуживает королеве – исполнилось ее заветное желание, никто никогда не ожидал, что подобное вообще возможно, хотя почему обычная женщина может делить ложе с королем, но не может прислуживать королеве за столом – вопрос очень интересный, можно даже сказать философский. И частью ее нового благочестивого образа является попытка примириться со своим супругом. Папа на этом настаивает, но он отказывается… ее супруг, я имею в виду, а не папа…

– У нее и супруг есть? – удивляюсь я. – Я и не знала, что у нее есть муж!

– Да, конечно, глупышка, она не может быть не замужем! Но он живет в Париже, и они годами не виделись, быть может, десятилетиями. Святой отец желает, чтобы они воссоединились, хотя я точно не знаю почему: многие женщины живут вдали от своих мужей. А что? Я со своим не разговаривала уже несколько лет, с того ужасного инцидента с его свистулькой… м-м-м, не уверена, что все правильно тогда поняла. Многое из того, что касается маркизы, окутано тайной.

– Неужели король до сих пор ее любит? – удивляюсь я.

– О да, он любит ее, но… как друга, а не как… ну, ты уже дама замужняя, знаешь, что я имею в виду. Но много лет ходят слухи, и никто правды не знает. Маркиза получает все, что пожелает, и, честно говоря, она довольно приятная дама.

– Мама говорит, что она рыба в масле. Я хочу сказать, рыбный паштет в вазе. Это какая-то бессмыслица, разве нет?

– Твоя матушка привыкла судить обо всем поверхностно, – отвечает Диана. – Откровенно говоря, мне кажется, что она довольно грустна; не твоя матушка, милая моя, а маркиза: что у нее осталось? Лишь воспоминания о страсти короля?

Поговаривают, что сама тетушка Диана когда-то тоже была любовницей короля. Смешно представить! Она же толстая и некрасивая, как медведь.

– А твоя сестра Марианна когда-нибудь встречала маркизу?

– Не думаю, – нахмурилась Диана. – Конечно, мы знали о ней… мы раньше называли ее прекрасной маленькой серной из леса и никогда не предполагали, что… – Она вздыхает и выглядит постаревшей.

– Тетушка, – произношу я своим самым невинным голоском, который творит чудеса с воздыхателями, но почти не действует на стареющих тетушек, – ты не одолжишь мне для завтрашнего ужина свое оранжевое шелковое платье?

Как было бы хорошо, если бы мужчины носили такие же платья, как мы! Тогда я могла бы без счета выманивать у воздыхателей красивую одежду. Тетушка Диана намного крупнее меня, но у мамы такие искусные служанки, что к среде подгонят на меня любой наряд.

– Ах, милая моя, я уже одолжила его графине де Шилеруа, она на сносях, невероятно поправилась. Она клялась, что ей нечего надеть к Пасси. Она обещала вернуть платье, но сомневаюсь, что когда-нибудь еще увижу его. Давай-ка посмотрим… а что скажешь о розовом с серебром? О! Отличная идея. Это любимое платье Марианны, только спину и рукава немного переделали. Я почти его не ношу; оно мне слишком узко.

– О да! Это было бы великолепно! И розовый – мой любимый цвет! Ну, после голубого. И оранжевого. – Желтый я совсем не люблю.

– Тюф! – зовет тетушка Диана, и со стоящего в углу кресла встает маленькая встревоженная женщина. – Найди это платье. И принеси сюда.

– Что найти, мадам?

– Розовое платье с серебром! То, что с серебряным корсажем и пятном от вина на юбке. Ты что, нас не слушала? К которому пришили шлейф.

– Нет, мадам, я не слушала. Вы всегда говорите мне, чтобы я не слушала.

– Ну… я не это имела в виду, – раздраженно отвечает Диана. – Неси платье. А потом подогрей вчерашний сахарный пирог, эта клубника совершенно не сочная.

 

Глава пятьдесят пятая

Мамина служанка Мария подгоняет по мне розовое платье с серебром, постоянно ворча, что матушка велела ей еще проветрить шкафы, что на коричневом хлопчатобумажном белье проступили пятна от воска, что нужно что-то делать с крысами, которые на прошлой неделе забрались в постельное белье. Она отказывается пришивать на пятно бант, заявляя, что тут она мне не помощница. Говорит, что это просто смешно! Я пришиваю бант сама, несмотря на то, что я терпеть не могу шить. А когда я заканчиваю, бант смотрится очень красиво.

Таисия с матерью оценивающе осматривают меня перед отъездом.

– А что здесь делает этот бант? Пришили, чтобы скрыть пятно? – спрашивает Таисия.

– Да! Никто же никогда не догадается, да?

– Но я догадалась.

Я недоуменно смотрю на нее:

– Да… но ты же пятно не видишь?

– Но я точно знаю, что оно там есть, – равнодушно повторяет она и отворачивается. Даже несмотря на то, что сама Таисия терпеть не может публичные сборища, мне кажется, что она ревнует из-за того, что меня пригласили, а ее нет.

Матушка целует меня в лоб и напоминает, чтобы я много не пила: она обязательно узнает, если я навлеку на себя позор, а если таковое случится – я немедленно отправлюсь назад в Париж. Мгновенно! Даже переодеться не успею.

– Покажи мне свои руки, милая, я должна убедиться, что у тебя чистые ногти.

Мой зять аж позеленел от зависти и предлагает проводить меня до покоев Конти, но я отвечаю ему, что сначала заеду за тетушкой Дианой.

– Не понимаю, – бормочет он, расхаживая по комнате и потрясая шпагой. Монбаре невысокого роста, но чуть выше Таисии, поэтому он носит туфли на толстой подошве, отчего у него странная вихляющая походка. – Я много раз бывал у принца, много-много раз, он часто просит моего совета по вопросам, касающимся польской преемственности.

– Ты хочешь сказать по вопросам, касающимся того, как чистить сапоги? – мягко спрашивает Таисия.

Монбаре холодно ей кланяется и предлагает руку, чтобы сопроводить меня к тетушке Диане.

– О, дорогая! Как ты похожа на мою сестру Марианну! – восклицает тетушка Диана с ноткой удивления в голосе, крепко обнимая меня. – А этот очаровательный бантик у тебя на юбке! Как красиво! Как оригинально!

Тетушка Диана одевается целую вечность, и хотя я очень люблю ее, считаю, что это смешно: неужели она действительно думает, что кому-то есть до нее дело? Ей уже за сорок, и она никогда не была красавицей, даже в молодости. Но когда она заканчивает одеваться, действительно выглядит великолепно в широченном темно-зеленом платье. Волосы уложены плотно к голове тугими колечками, как шерсть у овечки. Сейчас такая мода, но я предпочитаю гирлянду из розовых шелковых розочек, которые нашла вчера в платяном шкафу Таисии.

– К сожалению, ни король, ни маркиза не смогут присутствовать; они небольшой компанией уехали в Бельвю, – замечает Диана, когда мы усаживаемся в портшезы, присланные по этому случаю.

Интересно, а мой воздыхатель Полиньяк будет присутствовать? На этой неделе мы еще не встречались с шевалье де Бисси, хотя он прислал послание, но мне так и не удалось его прочесть: у него слишком мелкий и неразборчивый почерк.

– Значит, вот эта женщина, которая пленила моего племянника! – восклицает принц де Конти, кланяясь Диане и при этом ловко отодвигая ее в сторону. Мне принц никогда не нравился: он еще молод, но сутулится, как старик. И говорит мало. Я не доверяю молчунам – кто знает, какие секреты кроются у них в голове?

– Вашего племянника, сир? – Я делаю реверанс. Я никогда не могу запомнить, кто и с кем состоит в родстве, – один из множества моих недостатков, на которые пеняет мама.

– Луи говорит, что он вами просто ослеплен.

– О, благодарю вас, – отвечаю я, хотя все еще пребываю в растерянности; кажется, что при дворе каждого зовут Луи.

– Так и есть, – произносит герцог де Ришелье, проходя мимо нас, ослепительный в черно-зеленом сюртуке с парчовыми отворотами сантиметров по тридцать.

– Ваша светлость, – говорит Конти, – позвольте вам представить Марианну де Майи, маркизу де Куаслен.

Я неуклюже приседаю перед герцогом, который меня не на шутку пугает.

– Да, мне уже вас представляли, на вашей свадьбе, кажется, – отвечает Ришелье. – Господи, сходство потрясающее. У вас носик чуть крупнее, чем у той, другой, – у нее был идеальный носик, – но общее сходство поражает.

Я нервно трогаю свой нос, переводя взгляд с одного влиятельного мужа на другого.

– А сейчас, дорогая кузина, – негромко произносит Ришелье, беря меня под руку и отводя в угол, – расскажите о себе. Толпа придворных разлетелась перед нами, как стая голубей. О!

– Я родилась в Шатийон, родителей моих вы знаете… только матушку, она – виконтесса де Мелан… была виконтессой до того, как вышла замуж за моего отца, хотя я думаю, что она и до сих пор виконтесса. Несколько лет я жила в Шатийон, но мало что помню. Таисия, это моя сестра, говорит, что она помнит все, но, наверное, врет, я только помню одну из служанок, от которой постоянно воняло, как от мокрого ягненка, даже летом, когда…

Вскоре появляется Конти, поднимает руку, призывая меня замолчать.

– А она довольно разговорчива, да? – говорит Ришелье, лицо его становится под цвет сюртука. Он достает огромный зеленый носовой платок, расшитый золотым кружевом, и промокает лоб. – Похоже, за эти годы со дня свадьбы она ничуть не повзрослела, к сожалению.

– Сир?

– Если позволите подытожить, – говорит Конти, не обращая внимания на мой озадаченный взгляд, – конечно, она из известной семьи, семьи, которую король любит во многих отношениях; очень красива; при этом получила образование в монастыре; замужем, детей нет, супруг ее – ничтожество.

«Ничтожество» – я не ослышалась?

– Господа! – вновь в замешательстве восклицаю я.

– Военный жаргон, дорогая кузина, военный жаргон. Это значит, что маркиз де Куаслен – человек… огромной доблести и мужества. А сейчас прошу меня простить, мадам, вы должны подойти к другим гостям.

Нам с Дианой выпала честь сидеть за главным столом, в компании еще шестидесяти важных гостей. Я оказываюсь между маркизой де Майбуа, которая настолько стара, что мне кажется, что она забыла, как разговаривать, и герцогом д’Эйеном, который сидит в парике, похожем на овечьи колечки тетушки Дианы. Он говорит, что очарован моими глазами, и заявляет, что они бездонные, как голубые озера. Я точно не знаю, что он имеет в виду, но звучит приятно. Огромный стол по всей длине заставлен едой; в центре стола стоят изящные резные сахарные фигурки, выкрашенные в цвет индиго, и греческие сосуды, наполненные различными ликерами.

– Пока сорок тарелок, – шепчет Эйен, наклоняясь прямо к моему уху, – и последует четыре перемены блюд!

По-моему, это самый грандиозный ужин, на котором я когда-либо присутствовала, даже грандиознее, чем свадьба моей сестры в Монбаре. За каждым гостем с каменным лицом стоит лакей, готовый услужить в мгновение ока. Я своему не даю скучать: все самые вкусные блюда от меня далеко, и только я подумала, как бы дотянуться до последнего кусочка жареного горностая, как лакей герцога де Брогли увел его у меня из-под носа. Я отсылаю своего за коровьим выменем в апельсиновом соусе и вкуснейшей оленьей ногой, которую мне удалось высмотреть.

Я замечаю на себе оценивающий взгляд Конти. Я не забываю ему улыбаться, а он время от времени улыбается мне в ответ, обнажая свои пожелтевшие зубы. Принц страшно богат; он мог бы купить мне сотни платьев и даже не заметить этого, но… эх! Не думаю, что я устояла бы, если бы он начал за мной ухаживать. Глаза его почти такие же желтые, как и зубы, а сам он напоминает мне высохшую сосиску. И тут я едва не вскрикиваю в отчаянии, когда вижу, как тетушке Диане подают последний кусочек кровянки в соусе из шалфея.

После пятой перемены блюд со стола убрали и внесли пять одинаковых блюд с рубленым мясом в форме башни, вокруг которых лежит нечто напоминающее густые взбитые сливки. Из угла, где сидят десять виолончелистов, льется приятная музыка. Блюда торжественно водружают на стол, пока виолончели выводят подходящее крещендо.

– Госсек написал как раз для этого случая, – прошептал сидящий справа от меня Эйен.

Конти требует тишины и поднимает свой бокал:

– В честь нашего дорогого друга и национального героя, герцога Ришелье, известного своими подвигами и искусством преодолевать стены, отточенным умением избегать ревнивых мужей и захватывать форты у сегодняшних британцев! В его честь я представляю вам эти «Форты Магон», так элегантно взятые его светлостью.

– Это мой долг и огромная радость – добыть славу нашему народу, которую он так давно заслужил, – тут же отвечает Ришелье, вставая с противоположного конца стола.

По одну сторону от него сидит его дочь, графиня д’Эгмон, по другую – очень красивая графиня де Форкалькье, которую все называют Восхитительной Матильдой.

– Дорогие гости, перед вами точные копии форта Магон, сделанные из рубленого мяса. Форта, который находится на одном из этих маленьких островов на юге Испании. Вокруг них новый соус, который я с гордостью привез в нашу страну, – еще один успешный результат помимо захвата острова. А поскольку этот остров – всего лишь голая скала, соус может стать более весомым вкладом в нашу национальную победу. – Он кивает, словно соглашаясь со своими словами, и продолжает: – Британцы, как всем нам известно, обычные варвары – родители здесь присутствующих, конечно же, исключение, – добавляет он, кивая на герцога де Фитц-Джеймса. – На том острове во время долгих неделей осады не было ни сливок, ни масла. Я повторяю: ни сливочного масла, если кто-то может себе представить подобное. Но мой повар – француз, к тому же гений, и, имея под рукой только растительное масло и яйца, он сотворил этот вкуснейший соус, который вы видите перед собой. Дамы и господа, представляю вам магон-масло.

– А почему бы не назвать его магонез, сир? – предлагает принц де Бово, пребывающий в приподнятом настроении от выпитого вина. – В честь населяющих этот остров? Они капитулировали достойно – в их честь теперь назван соус. Такой же белый и нежный, как их печень!

– А он вкусный? – спрашивает Эйен, когда нам подают порцию. – Восхитительно кремовый и густой. Могу себе представить его с артишоками: волшебно.

Я с сомнением смотрю на свою тарелку. Я не против поесть печенку ягненка, но печень британцев? Я вздрагиваю.

Письмо с письменного стола герцогини де Помпадур

Помпадур

Версальский дворец

30 августа 1756 года

Дорогой Стенвиль!

Никто никогда не радуется началу войны, но в этом случае, я думаю, у нас выбора нет. Захват Пруссией Саксонии – оскорбление, на которое нельзя не обращать внимания. Когда дофина услышала эти новости, тут же поспешила к королю, почти в неглиже. Его Величество испытывает трогательную нежность к юным девицам, поэтому его тронула такая непосредственность. Он пообещал ей, что прусский безумец не останется безнаказанным.

Мы бесконечно благодарны Вам за помощь в подписании договора с австрийцами. Вам и моему дорогому Берни – вам обоим, но если быть честной до конца, со своей стороны я потерпела неудачу – вы внесли более весомые вклады. Конечно, этот договор остается крайне непопулярным во Франции: французы не доверяют австрийцам и испытывают к ним стойкую неприязнь, корнями уходящую в глубину веков. Те, кто не принимал участия в переговорах, больше всех выступают против его подписания: Ришелье называет его договором предателей, а Конти вообще относится к нему как к договору с Дьяволом. Я воспринимаю это как ложку дегтя.

Благодарю за теплые слова в связи с тем, что я получила место у королевы. Огромная честь, но у меня почти нет обязанностей; прислуживаю только по праздничным дням и на больших церемониях. Мы готовимся к отставке Жилетт, герцогини д’Антен, которая прислуживала королеве с тех самых пор, когда последняя прибыла из Польши в 1725 году. Она единственная, кто остался с тех времен, и, несмотря на то, что они большой любви друг к другу не испытывают, отставка фрейлины печалит королеву, напоминая ей о том, как жестоко и быстротечно время.

Но позвольте более не утомлять Вас такими незначительными вопросами. Дорогой Стенвиль, сейчас, когда началась война, я думаю, что Вам лучше всего оставаться в Вене, с нашими новыми союзниками-австрийцами. Мы должны узнать мнение императрицы о союзе между одним из ее сыновей и одной из дочерей Его Величества. Самой младшей, принцессе Луизе, только девятнадцать – еще не слишком стара для него? Боюсь, над нами смеется вся Европа из-за того, что Господь благословил нас… или проклял? таким количеством взрослых незамужних принцесс. Быть может, это и звучит грубо, но мне кажется, что так и есть.

Доброй дороги, дорогой Стенвиль,

 

Глава пятьдесят шестая

Какой удивительный поворот событий – принц де Конти стал моим лучшим другом! Его любовница, графиня де Буффлер, прислала мне огромный букет гладиолусов, перевязанный нитью мелкого жемчуга, а сам Конти говорит, что мог бы достать для меня приглашение на один из закрытых ужинов с королем. По его словам, в последнее время король печалится из-за войны, и он полагает, что я – и мое удивительное сходство с покойной кузиной Марианной – как раз то, что поможет ему взбодриться.

Ой!

Как приятно было бы дружить с королем! А если бы он стал моим поклонником, подарков было бы не счесть. У маркизы де Помпадур самая красивая коллекция нарядов во Франции, если не в целом мире, и поговаривают, что в городе возвели внушительный особняк только для того, чтобы разместить ее гардероб.

Тетушка Диана искренне рада за меня. Она говорит, что однажды король подарил ее сестре Марианне красивое жемчужное ожерелье, замок и вдобавок титул герцогини.

– И, кроме того, он очень красив, – задумчиво произносит она, – самый красивый мужчина во Франции, если не во всей Европе.

– Да ты что! Он ведь уже старый! – сомневаюсь я. – Ему же почти пятьдесят! Сравнить его, например, с шевалье де Бисси… или даже Полиньяком…

– Тьфу! – решительно плюется Диана. – Я знавала его в юности, и тогда красивее его не было никого, да и сейчас нет!

Мне хочется узнать у нее, неужели слухи правдивы? Те грязные сплетни о ней, ее сестре и короле. Но спросить я не решаюсь.

– Что ж, должна признать, что у него красивые глаза, но кожа уже посеревшая, а на шее родинка, и я слышала, что под париком у него лысина…

– Чушь все это! Он даже париков не носит! Откуда ты все это взяла?

– Маркиза де Бельзанс сказала…

– Александрин – глупая корова, и, кроме того, у нее самой супруг лысый, а ему нет и тридцати!

– Дамы, вы закончили? – проявляет нетерпение принц Конти. Он сидит напротив и пристально наблюдает за нами.

– Закончили что, сир? – учтиво интересуется тетушка Диана.

– Эту… беседу, хотя я даже не уверен, что эту болтовню можно назвать беседой.

– Мы готовы вас слушать, сир, – мягко отвечает тетушка Диана; у нее идеальные манеры, и я считаю ее отличной хозяйкой. – Хотите еще итальянской меренги? Эта вот с мятой, а эта с петрушкой. Ой, кажется, с мятой я доела… или нет? Нет, с мятой зеленая, а я возьму розовую – надеюсь, с малиной.

Конти с мрачным видом берет зеленый шарик, но потом решительно кладет его назад на блюдо.

– Как я уже говорил… – Конти скрестил пальцы и подпер руками подбородок, на его лице появляется лукавое выражение. – Нисколько не сомневаюсь, что король будет очарован нашей прекрасной Марианной.

– Еще бы! – Диана с улыбкой похлопывает меня по руке.

– Однако я заметил, что вы слишком разговорчивы, – произносит он в точности как моя матушка.

– Только тогда, когда есть что сказать, – возражаю я.

– М-м-м, это спорный вопрос! – Конти поглаживает подбородок хрупкими желтыми пальцами. – Заядлые болтуны подобны разбитым кувшинам: из них все вытекает.

– Я хорошо воспитана, сир! – негодую я. – И знаю, когда стоит держать язык за зубами! И даже вчера, когда Таисия спросила меня…

– Вот-вот! Ваш голос! Что случилось с молодыми дамами, скажите на милость? Никому нет дела до ваших чувств. Это вам не сцена, милочка.

– Что за вздор! – восклицает Диана. – У Марианны безупречные манеры.

Конти встает, не скрывая раздражения.

– Довольно… больше не могу… не могу… Пока готовьтесь к небольшому ужину. И постарайтесь помалкивать, потому что, когда вы открываете рот, все сходство улетучивается. Нам следует пореже показывать ваше умение вести беседу… или отсутствие такового.

Он уходит, бормоча себе под нос, что о чем-то жалеет, и хлопает дверью, не дожидаясь дворецкого.

– Как думаешь, что он имел в виду? – удивленно спрашиваю я у тетушки Дианы. – Как у меня может отсутствовать умение вести беседу, если я только то и делаю, что разговариваю? А Полиньяк однажды сказал, что слова мои слаще меда! Если честно, он говорил о губах, но мне кажется, что слова он тоже имел в виду.

– Не знаю, – отвечает тетушка Диана, покачивая головой и вытирая розовые крошки с подбородка. – Он странный человек. Как же я не люблю молчунов! Кто знает, что у них там в голове?

– Вот именно! – Я обнимаю тетушку.

– Как думаешь, это с лимоном или бананом? Ты уже пробовала банан, дитя? Самый удивительный фрукт. И такой же желтый, как лимон. Пока они не перезреют, потом становятся ужасного коричневого цвета.

* * *

Король тепло приветствует меня, говорит, что рад видеть в своем кругу родственницу старинной приятельницы, да еще носящую то же имя. Когда мы встаем из-за стола, он, склонившись над моей ручкой, произносит еще более приятные слова. Маркиза Помпадур, которая присутствует на ужине, тоже тепло приветствует меня. Одета она в платье из струящегося голубого шелка, на голове – крошечный чепец с рюшами. Боже, какая же она элегантная!

После ужина столы расставляют для игры в карты, но поскольку денег у меня нет, остается только наблюдать. Я рада, потому что я всегда плохо запоминаю правила и часто их путаю. Герцог д’Эйен составляет мне компанию и делает комплимент моему изящному носику. На герцоге странный парик – за ушами у него висят локоны.

– Какая жалость! – восклицает король, неожиданно появляясь рядом со мной; герцог д’Эйен мгновенно испаряется. – Такая красивая молодая женщина, как вы, за карточным столом, несомненно, принесет удачу. – Он смотрит на меня с легким изумлением, затем протягивает руку, как будто хочет прикоснуться к моей щеке, но в последний миг отдергивает ее. Все, что говорила тетушка Диана, истинная правда: при неярком свете горящей в углу свечи он довольно красив, а глаза его черные и бездонные, как… как что-то без дна. Колодец, например.

– Милая, вы должны сидеть рядом со мной и приносить мне удачу.

Удачи я не принесла: король проиграл огромную сумму, но на следующий день он присылает мешочек с золотыми луидорами, которые я в тот же вечер могу ставить в брелан. О боже!

Маркиза советует мне, как вести игру, но я все время путаю карты и проигрываю все деньги. Ох! А я весь день заглядывала в торговые палатки у Министерского крыла замка и наконец-то остановилась на наборе гребней для волос, сделанных из морских раковин, – их я собиралась купить на свой выигрыш.

– Полагаю, нам следует поиграть в каваньоль, – говорит маркиза, – чтобы привыкнуть к запутанной манере игры нашей дорогой Марианны. Выбирать номера – в этом, я уверена, даже она не сможет ошибиться. – Все смеются, я тоже смеюсь, хотя и не уверена, в чем именно заключалась шутка.

С того вечера король еще несколько раз приглашает меня на ужин и даже дарит мне подвеску из агата, на которой вырезан корабль. Скоро я замечаю его мечтательный взгляд, как у остальных моих воздыхателей. Тетушка Диана говорит, что я должна, ничуть не медля, дать отставку остальным и вернуть розовую в горошек шаль, которую мне прислал милорд Мельфорт. Я, пусть и нехотя, повинуюсь.

Матушка позволяет мне сшить новое платье, я выбираю шелк ярко-зеленого цвета с желтыми и красными цветочками – очень вызывающее и модное. Король говорит, что в нем я похожа на поле летом, а маркиза говорит, что никогда еще не видела, чтобы отделка до такой степени сочеталась с платьем. Маркиза – самая элегантная женщина во Франции, поэтому комплимент от нее дорогого стоит.

Мой зять, Монбаре, теперь не отходит от меня ни на шаг; я-то думала, что он должен служить в полку, но, по всей видимости, он полагает, что, если будет дожидаться меня, быстрее продвинется по карьерной лестнице. Такое отношение довольно лестно. Тетушка Диана говорит, что я ничем не должна забивать себе голову. А Конти удивляется: возможно ли такое вообще?

Но обо мне действительно заговорили. Обо мне! Как это волнует! Правда, эти разговоры иногда немного задевают:

– Она, конечно же, похожа, но является лишь жалким подобием оригинала.

– О чем думает Конти? Неужели ему неведомо, что в нашем новом мире имя ничего не значит?

– Она хорошенькая, но долго не продержится.

– Говорят, король потерял голову и даже на охоту не поехал… вот уже целую неделю не ездит.

Тетушка Диана уверяет, что король полюбит меня так же сильно, как он любил ее сестру Марианну. Но предупреждает меня, что я должна остерегаться маркизы.

– О, нет-нет, маркиза очень добра ко мне. Она даже показала мне аквариум с золотыми рыбками! Думаю, что мы с ней подружимся. – Вы только представьте: я и маркиза! У нее изысканный вкус и столько нарядов! Если мы подружимся, она сможет одолжить мне свое платье?

– Знаешь, даже если маркиза со всеми добра, она все равно похожа на рыбу, что плавает в толще воды: никогда не знаешь, о чем она думает. Нет, наверное, я неправильно выразилась: рыбы всегда плавают в воде, их иногда даже в этой толще воды не видно, верно? В общем, что я хочу сказать, милая моя: маркизе нельзя доверять.

– Да-а-а? – с сомнением протягиваю я, вспоминая ее приветливую улыбку, огромные серые глаза, в которых, казалось, светилась симпатия.

– Она не любит, когда рядом с королем находятся другие женщины, если только с ее собственного позволения… а король настолько от нее зависим, что она является практически частью его тела. Например, третья нога! Нет, постой, неудачное сравнение. Скорее третья рука, что-то похожее на осьминога, только рук не восемь. Почему, интересно…

– Да, тетушка, – послушно поддакиваю я, хотя сама не слушаю.

В мечтах я представляю себя любовницей короля, рядом с ним… без маркизы. Она ужасно непопулярна во Франции; ее не любят не только моя матушка с сестрой. Весь Париж распевает о ней песни, о ее рыбьем имени, об ужасных вещах, которые она проделывает с торговцами, о том, что она единолично обанкротила Францию. Должно быть, она глупа как пробка, если ее так ненавидят; уверена, меня будут любить больше.

Я могла бы переехать в роскошные покои. Представляю себе лицо Таисии, когда она увидит мои комнаты! Конечно, если мне суждено стать любовницей короля, Монбаре мне покоя не даст, но тогда, надеюсь, я смогу приказать ему уйти, назначу его послом во Францию или куда-то еще.

Я осыпаю Диану вопросами о Марианне, той первой, той, которую король любил так же, как сейчас он начинает влюбляться в меня. Диана рассказывает, что Марианна обожала гвоздики и айву, но больше всего она любила читать. У Дианы несколько сундуков, забитых книгами сестры, и она говорит, что я могу в них порыться и взять то, что придется мне по душе. Меня передергивает – я отклоняю предложение.

– А еще она была веселой и умной. Король любил ее до безумия – как же приятно, когда тебя так любят!

Диана часто грустит, когда говорит о сестрах: в живых остались только они с Гортензией, остальные умерли. Она пытается рассказать мне еще и о своей сестре Полине, но о ней мне слушать неинтересно. Я слышала, что Полина была настоящей уродиной, «зеленой мартышкой» – что бы это ни значило, – и от нее не очень хорошо пахло.

* * *

Конти, негодуя, покидает двор; ему было отказано в командовании королевскими войсками, он должен был удалиться со двора в знак несогласия. Он пришел попрощаться со мной.

– Я должен быть спокоен, мадам, – говорит он тетушке Диане, – оставляя это дело в ваших руках, но у меня нет ни малейшей надежды, что вы сделаете все, что нужно сделать.

– Конти, а вы шутник! – смеется тетушка.

Принц морщится, как будто Диана только что его пощекотала.

– Один совет… – Конти поворачивается ко мне: – Хотя король сейчас заинтригован, он скоро устанет от охоты. Вы должны настоять на главном до того, как… – Здесь он выдерживает паузу, поглаживает свой нос.

– До того, как что? – переспрашиваю я, невольно отмечая, какими желтыми кажутся сегодня его глаза. Как переспевшие лимоны.

Конти закатывает свои лимонные глаза.

– Какая наивность! Наверное, это ценится в самых пресытившихся кругах Ада, но всему же есть предел. Мадам, помогите мне, – молит он Диану.

– По-моему, он имеет в виду… до того, как король уложит тебя в постель, милая.

Ох! Представьте меня в постели с королем! Конечно, до этого я спала только со своим супругом, но это было не слишком приятно, и я задаюсь вопросом: а с королем будет иначе? Однажды Бисси пообещал мне, что в постели с ним даже земля содрогнется, уж не знаю, как занятия любовью можно сравнивать с землетрясением. В прошлом году в Лиссабоне случилось землетрясение, погибли тысячи людей – мне ничуть не по нраву такое сравнение.

– О нет! – качаю я головой. – Матушка никогда такого не позволит. Мне даже не позволяется целоваться со своими воздыхателями, и когда Полиньяк…

– В данном случае ее отношение, вероятно, станет для вас сюрпризом, – таинственно отвечает Конти, и я с изумлением понимаю, что за последние недели матушка ни разу меня не искала, чтобы сделать замечание, отчитать за проступки или предостеречь от внимания короля.

Что ж…

– В последнее время король уже начал уставать от ожидания. Его страсть к охоте поугасла, а вокруг полным-полно юных дам. И сейчас это уже и на охоту не похоже, скорее на зоопарк или банкет… – Конти не договаривает фразу. – Поэтому мы должны быть готовы. – Он удивленно изгибает брови и смотрит на нас, как будто ожидая приглашения. Но мы обе отвечаем ему недоуменным взглядом. Он сердито вздыхает и продолжает: – Мы должны подготовиться и составить план.

– К чему?

– По-моему, он говорит о том, чтобы переспать с королем, милая, – вновь повторяет Диана, похлопывая меня по руке.

– Именно! Но прежде чем вы уступите взаимной страсти, вы должны выдвинуть определенные требования.

– Разумеется! – восклицаю я. – Разумеется! Он уже знает, что я люблю жемчуг, и вчера на концерте я недвусмысленно намекнула, что хотела бы такой же серебряный веер, как у одной из исполнительниц. Совершенно восхитительная вещь.

Конти выглядит озадаченным.

– У нее был серебряный веер: не выкрашенный серебристой краской, а настоящий, сделанный из серебра. Весь-весь серебряный, даже ручка, а сам веер словно из кружева, но тоже кованный из серебра. – Я ищу помощи у Дианы, поскольку, похоже, Конти меня совершенно не понимает. – Кажется, Филипе, если я не ошибаюсь?

– Мадам, смею предложить, что вы должны замахиваться выше.

Ну разумеется!

– Я должна попросить… попросить… замок? – Я смотрю на Диану, ища одобрения, но от Конти одобрения не дождешься.

– Наверное, самое важное – это гарантировать публичное признание, а для этого маркиза, конечно же, должна покинуть Версаль.

– Маркиза? Покинуть Версаль? О нет, она никогда этого не сделает! И я думала, что она… думала, что она не возражает… моя матушка называет ее «жалкой сводницей». И она так мила со мной, вчера она сказала, что я рассеянна и память у меня, как у кролика герцогини де Мирпуа. Я точно не знаю, что имелось в виду, но кроликов я очень люблю.

Конти поднимает голову и хватается за нее пожелтевшей рукой.

– Обычно я ни о чем не жалею, – произносит он, обращаясь к пастушке, изображенной над дверью, – позвольте только заметить: это мерзкое чудовище в юбке, которое унизило весь двор, никогда не станет вашим другом. Вместе с этим… веером… вы должны потребовать ее отставки. Это будет нетрудно: король очарован вами, и всем известно, что он держит ее при дворе по привычке. Даже она это знает.

– Она хорошая женщина, – отвечает Диана, глядя на Конти, который кивает. – Но она стареет, сейчас стала религиозной, не сказать, что очень, но намного религиознее, чем ранее. И, мне кажется, она сама будет рада покинуть двор и счастливо доживать свои дни в монастыре. Ты как думаешь?

– Мне кажется, что к этому стремятся все старухи, – нерешительно произношу я.

Не могу себе представить маркизу в ее элегантных туалетах, безупречных платьях где-то в унылом монастыре. Хотя, быть может, она так же элегантно обставит келью, как свои покои в Версале, привнесет свет в келью обоями с цветочным рисунком, а часовню выкрасит в цвет мяты?

– Отлично сказано, мадам, отлично сказано, – соглашается Конти. – Как заметила мадам де Лорагэ, рыбка уже готова плыть в монастырь. И там, вне всякого сомнения, она обретет счастье и успокоение. А сейчас, перед уходом, я хочу обсудить еще один вопрос. Вот имя одной турчанки, которая предлагает множество наслаждений, и это не турецкие сладости. Она обучает женщин. И результаты восхитительны. Сам я не пробовал, но многие в Париже пробовали. Король привык быть в руках… профессионалок. И его вкусы стали намного утонченными, нежели в былые годы.

Я недоуменно смотрю на него, а потом… Ой! Неожиданно меня осеняет, о чем он говорит. Я хихикаю, Конти поджимает губы. Он встает, роняет на стол маленькую записку.

«Мадам Султана, – написано там витиеватым почерком, – улица Пюи де Л’Эрмит, 75».

– Я удаляюсь, – кланяется Конти на прощание. – Дверь открыта, надеюсь, у вас верные друзья, – он с сомнением смотрит на Диану, – чтобы гарантировать вам безопасность.

Письмо с письменного стола герцогини де Помпадур

Ж.

Версальский дворец

16 сентября 1756 года

Милый мой Абель!

Дело решенное: мы отправляемся в Фонтенбло позже, чем ожидалось, и эта отсрочка поможет тебе закончить все ремонтные работы во Дворце Принцев до нашего приезда. В Версале все на ушах – вот-вот начнется война: можешь представить себе все эти ревнивые перипетии за должности и командование. И парламент не сплотился за спиной короля, а продолжает искать свою выгоду: теперь требуют, чтобы все законы, которые предлагает и подписывает королевский совет, проходили через них! Они просто ненасытны.

Уверена, до тебя уже дошли слухи, но не обращай на них внимания. Несмотря на то, что семья этой девчонки как опиум или спиртное для короля, но, по-моему, ее единственный козырь – поразительная схожесть с герцогиней де Шатору. Я ничуть не тревожусь. И тебе не советую.

И последнее. Не злись, но твоя непримиримость по-настоящему досаждает. Тебе почти тридцать, и ты подумай, как была бы счастлива наша любимая матушка, если бы у тебя были семья и дети! Скажи, что ты думаешь о мадам де Кадилак? Она недавно овдовела. Очаровательная женщина.

Обязательно встретимся с тобой в Фонтенбло в ноябре. Пожалуйста, убедись, что покои моей доброй подруги Мири располагаются достаточно далеко от графа де Матиньона; его жажда мести из-за ее кроликов лишь нарастает. Похоже, его ничем невозможно успокоить.

 

Глава пятьдесят седьмая

– Я буду Мелани!

– А я Филиппиной! Нет, подожди – Филибертой!

– А быть может, Эглантиной!

– Нет-нет, Эглантина звучит как «скарлатина». Боюсь любых болезней, а при скарлатине горло становится ярко-пурпурным: только представь себе зимнее платье такого насыщенного, темно-пурпурного цвета.

Мы с тетушкой в экипаже направляемся к мадам Султане и выбираем себе вымышленные имена для этого тайного визита. Целое приключение! Диана уверяет, что ей даже любопытно: говорит, что слышала об этом заведении от супруга, но сама там никогда не бывала.

– А какое смешное имя – представь, если бы тебя звали Султаной! Звучит совсем неуважительно, но, наверное, турок не за что уважать, ведь они варвары.

– Диковинное имя, – соглашаюсь я.

– Когда мы с супругом были в Саксонии, встретили женщину по имени Фатима!

– О, Фатти! – Мы заливаемся смехом.

Мадам Султана приветствует нас и украдкой заглядывает в ожидающий нас экипаж, богато украшенный геральдическими символами супруга Дианы. Наверное, следовало оставить экипаж за углом.

– Мне уже давно покровительствуют дамы при дворе, мадам, – говорит она, приветствуя Диану, которая только хихикает, отвлекаясь на пару бархатных наручников на боковом столике.

– Скажите, кто? – интересуюсь я, но женщина только кланяется – как мужчина! – и качает головой.

– Нам вас рекомендовал человек, занимающий очень высокое положение в этом королевстве, – говорю я, чтобы произвести на Султану впечатление важностью своего визита.

Она загадочно улыбается, наклоняет голову.

– Одно из самых высоких.

К большому разочарованию, она совершенно не поражена.

– Скажем прямо, это принц де Конти, – наконец произношу я.

Диана кладет тонкий эластичный кожаный хлыст, слишком маленький для лошади, и накрывает ладонью свою руку.

– Марианна, мы должны быть осмотрительнее.

– А вы, мадам, должно быть, Марианна де Майи де Куаслен? Месье принц де Конти предупредил о вашем приходе.

– Да, – несколько скованно отвечаю я, не зная, стоит признаваться или нет. Уже слишком поздно представляться просто «Мелани».

– Рада знакомству, очень рада. Прошу сюда, мадам де Куаслен. Вам тоже нужен урок, мадам?

– О нет, Диана… я хочу сказать, Филиберта, слишком стара для таких уроков, – отвечаю я Султане, а Диана роняет небольшую цепочку, с обоих концов которой свисают странные серебряные шарики.

– А вы, наверное, мадам герцогиня де Лорагэ? Какая честь с вами познакомиться. – При этом мадам делает глубокий реверанс. – Ваш супруг, мадам, один из моих самых лучших посетителей. Я высоко ценю его – даже после того неприятного инцидента с венгерскими близнецами…

– Ах да, это был несчастный случай, – соглашается Диана, – но он уверял, что они быстро поправились.

– А что произошло? – спрашиваю я с интересом.

– В этом деле осмотрительность ценнее золота, – отвечает Султана своим спокойным, приводящим в ярость голосом, и я решаю, что она совсем не турчанка; ее манера растягивать слова напоминает мне одну мою служанку из Пикардии.

Я следую за ней по коридору, увешанному бархатом, и мы не успеваем далеко отойти, как я слышу жужжащий голос Дианы:

– Ах, дорогой мой Эйен! Не ожидала вас здесь встретить! А это кто? Ваш друг? Граф дю Барри?

* * *

Монбаре позеленеет от зависти, думаю я, когда дворецкий провожает меня в очередную дверь. Ходят слухи, что за королевскими покоями всегда располагаются комнаты поменьше, более уединенные, и сегодня я вижу, что это правда. А есть ли за этими уединенными комнатами еще более укромные уголки? Кто-то может решить, что это помещение находится в самом центре покоев, но за ним еще комнаты… когда же это закончится?

От таких мыслей ломит виски, но я совершенно уверена, что нет ничего более уединенного, чем эта уютная маленькая комнатка, завешанная портьерами цвета топленого масла. Как будто живешь внутри солнышка, довольно думаю я, даже несмотря на то, что за окном грязно-желтый октябрь.

– Маленький ужин, – говорит король, когда входит и целует мне руку. – Очень интимный, только мы вдвоем. То, что нужно, чтобы развлечь меня в конце длинного дня. Какой же долгий выдался день! Этот прусский безумец точно знает, как мучить людей, голова просто раскалывается.

Он выжидательно смотрит на меня, но я не знаю точно, чего он от меня хочет. Я знаю одно: Пруссия – это там, где, к несчастью, родилась матушка Полиньяка.

– Мадам, вы позволите мне снять сюртук? Тут слишком жарко.

Я киваю. Я же не могу отказать королю, верно? Волнующее приключение – остаться наедине с королем. Интересно, а он ужинал когда-нибудь вот так наедине с маркизой? Лакей помогает ему снять красивый голубой в полоску сюртук, под которым оказывается кремовая сорочка, расшитая мелкими листьями аканта.

– О! Это листья аканта?

– Да. Вы любите вышивать, дорогая моя?

– О, нет-нет, терпеть не могу. Но моя сестра с матушкой как раз вышивают их на церковных подушечках для дофины. Вот уже три месяца.

– Вот как! А теперь расскажите мне, дорогая моя, как прошел ваш день?

Лакей откупоривает бутылку, король наполняет два бокала.

– Я позавтракала с Таисией, потом ей пришлось уйти, заменить герцогиню де Бриссак рядом с мадам Аделаидой. Потом я немного прогулялась по оранжерее. Матушка говорит, что я полнею и должна больше гулять.

Король смеется:

– Вы заставляете меня смеяться, дорогая моя мадам. Вы как раз и есть тот эликсир, который мне так необходим в это военное время. А на ужин я приготовлю суп из сельдерея. Как же я люблю ужин дома в узком кругу… А вы, дорогая?

Лакей зажигает маленькую печку, и король начинает что-то помешивать в кастрюле.

– Ну… иногда, – нерешительно отвечаю я. – Когда мама с сестрой не прислуживают в Версале, они любят остаться дома и никуда не выходить.

– Да, ваша матушка с сестрой – само воплощение благочестия, – одобрительно говорит король, помешивая содержимое в кастрюльке, добавляя сливки из маленького кувшинчика, потом добавляет бренди. – Дорогая моя, попробуйте вот это.

– М-м-м, я не уверена, что люблю сельдерей.

Он вновь смеется:

– Ваша честность освежает, как и ваша молодость, дорогая. Свежа, как утренняя заря. Мне кажется, что довольно вкусно и мы можем поесть.

Мы садимся за маленький круглый столик, и один-единственный лакей подает нам суп. Король что-то шепчет ему, и из теплого шкафа появляется блюдо, потом лакей исчезает за дверью, спрятанной за панелями. Мне кажется, что я слышу, как в замке проворачивается ключ. Ого! Устрицы!

– О, устриц я люблю! Милорд Мельфорт в прошлом году прислал мне целое ведро. У меня так разболелся живот!

– Эти только успокоят ваш желудок и вашу душу, – уверяет король, выпивая устрицу из раковины, его взгляд встречается с моим взглядом.

Я просто околдована. Он действительно довольно стар, но все еще красив и любит делать мне комплименты.

– Расскажите мне о своих днях в монастыре, дорогая.

Ох!

– Они были ужасно веселыми, все сестры были очень добры, за исключением старой сестры Перпетуа, которая была слепая и очень противная. Ну, не то чтобы полностью слепая, а нос у нее…

– Ясно. А остальные девочки… сколько им было лет? Кто была ваша самая красивая подружка? Расскажите мне о ней.

– Мария-Стефания. Она была настоящей красавицей с огромными голубыми глазами, такими большими, как… как ее глаза. Она была такая веселая, а случалось, когда мы должны были спать, она прыгала на наших кроватях.

– Ничего себе! Прыгала на кроватях других девочек, вы говорите? Как неожиданно! И как реагировали ее маленькие жертвы? Они давали отпор?

– О да! Мы били ее подушками, а потом били друг друга… наверное, это можно назвать боем подушками, а однажды…

Король слушает мою болтовню, смотрит на меня своим тяжелым взглядом, подливая мне вина, когда бокал мой пустеет. Он чудесный слушатель. Вы только представьте: мне наливает вино сам король! Дождаться не могу, чтобы рассказать все матушке, хотя она может и не одобрить; она же предупреждала меня: никогда, никогда не пить на людях после того, что произошло на моей свадьбе.

Но люди часто меня недооценивают. Или переоценивают?

После того как мы завершаем ужин, король приглашает меня посидеть рядом с ним на маленьком диванчике у камина и нежно распускает мои волосы. Глаза его становятся глубже, черные, как чернила, хотя иногда, конечно, могут быть и синими… неужели он будет прикасаться к моим волосам?

– Сходство поразительное, просто поразительное. – В голосе его слышится грусть вперемешку с удивлением, приправленная вином. – Раньше ее волосы сияли, как… отливали золотом… Вы очень красива, дорогая моя, очень красива. – Он наклоняется ближе, я инстинктивно откидываюсь назад.

– Да, благодарю… э… – Я уклоняюсь от его рук, которые неожиданно становятся слишком настойчивыми в моих волосах. Я не должна забывать совет Конти и тот перечень требований, который он назвал. – Я… я должна… огласить список.

– У вас есть список? – Голос короля исполнен скуки и изумления.

– Есть. – Король жадно следит за моими руками, когда я из корсета достаю маленькую записку. Я даже не потрудилась ее переписать. На бумаге все еще печать Конти. – Я должна… попросить определенные вещи, прежде чем позволить вам, ах…

Ох! Все очень странно, и внезапно я не могу найти слов. Значит, вот оно каково, быть косноязычным! Как будто язык мой к нёбу прилип. Я, открыв рот, смотрю, как король берет у меня список и читает:

«Отставка маркизы де Помпадур

Публичное признание

Место при дворе королевы

Серебряный верх в персидском стиле»

– Веер, а не верх, – поспешно поправляю я. Этот пункт я дописала сама в список, составленный Конти.

– В персидском стиле… а это что означает?

– Как кружево, но из серебра. Не выкрашенный серебром, а кованный из серебра, но настолько изящный, что похож на кружево. У одной из танцовщиц, персиянки, был такой, и я…

– Понятно. – Повисает молчание. – И этим вы тоже напоминаете мне Марианну, – наконец произносит он и сухо усмехается. – Ту, другую.

– А это хорошо? Она была очень красивой, как и я. Все говорят…

– Мне не все в ней нравилось. Она всегда чего-то требовала, а это бывало утомительно. – Король комкает записку и ловко бросает ее в камин.

Ох!

– Дорогая моя, – хриплым голосом произносит он, разворачивая меня и обхватывая мое лицо руками. – Вы так красивы. Так красивы. Когда я рядом с вами, опять чувствую себя молодым.

– А вы и так не старый, – вежливо возражаю я. – Отец мой почти ваш ровесник, но он выглядит старым… а вы старым не кажетесь, может быть, чуть-чуть…

– М-м-м. Не говорите о своей семье. Какая прелесть! Немного помолчите… – Он наклоняется и тут же меня целует. В губы! – Будет у вас серебряный веер.

О боже! Я хочу спросить об остальном, но он уже целует меня продолжительным, нежным и настойчивым поцелуем. Он медленно отстраняется и щекочет мне шею, по всему моему телу пробегает дрожь удовольствия. Я тону в его объятиях, а мой список дотла сгорает в камине.

Письмо с письменного стола герцогини де Помпадур

Ж.

Версальский дворец

4 октября 1756 года

Драгоценная моя Клодин!

Как я рада получить твое последнее письмо – я не получала от тебя вестей вот уже почти восемь месяцев. Да еще каких новостей! О том, что ты решила уйти в монастырь! На подобный шаг решаются многие овдовевшие дамы, и я рада, что ты избрала монастырь в Пуасси, где мы провели свое детство. Сейчас там матушкой настоятельницей моя тетушка. Невероятно просто, что сестра Севера до сих пор жива и в добром здравии!

Какие удивительные годы детства мы провели в этом монастыре. Ты помнишь нашу птичку Честера? Как мы о нем заботились? Как он был нам дорог! Когда имеешь немного – ценишь всякие мелочи. Сейчас у меня десятки птичек, включая удивительного тукана из Бразилии, но их песни никогда не сравнятся с песнями нашего любимого Честера. Как же молоды мы были тогда и как сейчас постарели!

Благодарю, что поинтересовалась моими обязанностями фрейлины у королевы. Они совершенно не обременительны. Я прислуживаю только по праздничным дням и во время церемоний. В прошлом месяце я достала для нее ноготь святого Сосипатра [21] , за что получила искреннюю благодарность. Она истинная христианка, которой в жизни выпало множество страданий, и теперь мы обе матери, которые потеряли своих детей, – самые несчастные из матерей.

Желаю тебе удачи в твоем стремлении, милая моя Клодин. Тут недавно герцогиня де Тремойль решила уйти в монастырь, но через пять дней вернулась, жалуясь на холод и отсутствие горячего шоколада по утрам. Все смеялись; здесь кажется, что все должно быть обращено в шутку.

Напиши, когда будешь передавать свое имущество церкви, – я добавлю денег к твоему вкладу и сделаю пожертвование монастырю – уже давно я не жертвовала церкви. И считай, что твоя просьба касательно твоего племянника удовлетворена. Он будет приписан к полку Субиза.

Навсегда твой друг,

 

Глава пятьдесят восьмая

Министр Аржансон требует аудиенции и уверяет, что прибыл от имени принца Конти, удостовериться, как продвигается наш план.

– Ужасный человек, – шепчет Диана, и я тут же невзлюбила взгляд его глаз под нависшими веками, который не отрывался от моей груди, как будто его притягивали невидимые нити.

– Письма, – говорит он. – Письма – вот что нам необходимо. Подогревайте интерес короля, посылая ему небольшие послания, маленькие billets-doux, чтобы даже в те дни, когда он не сможет вас навестить, он постоянно думал о вас.

Я качаю головой.

– У меня руки ужасно сводит судорогой, – отвечаю я. – И я не сильна в написании писем, кроме того, я уверена, что король с большей радостью переспит со мной, чем станет читать письма. Нам так весело вместе, прошлой ночью…

Аржансон морщится и перебивает:

– Драгоценнейшая мадам, вы должны научиться укрощать свой язык. Вероятно, вам следует прислушаться к более знающим людям, чем герцогиня де Лорагэ.

– Но тетушка Диана самая милая и рассудительная женщина в целом мире!

– Вероятно, вам следует прочесть «Энциклопедию» и узнать значение слова «рассудительный», – сухо отвечает Аржансон. – Хоть издание запретили, я могу достать для вас экземпляр.

Меня передергивает. Читать я не люблю почти так же сильно, как писать. И сколько томов в этом чудовищном издании? О нет. Нет.

А Аржансон продолжает давать советы:

– Принимайте ухаживания короля, не перечьте старухе и сообщайте нам обо всех подробностях. Не пытайтесь блистать остроумием, используйте свои другие… таланты, и у вас все получится. А я буду держать Конти в курсе того, как продвигается наше дельце.

– А почему мне нельзя блистать остроумием? – надменно спрашиваю я. – Я очень умна и могла бы блеснуть. Я остроумна, как… остроумна, как любой француз-мужчина.

Аржансон, кажется, не слушает меня и откланивается, больше не сказав ни слова.

* * *

Сейчас я почти каждый день провожу с королем, но, к сожалению, и маркиза тоже. Король регулярно навещает ее, и она присутствует во время всех развлечений по вечерам.

Но он говорит, что любит меня, уверяет, что я намного красивее, чем она. А еще король очень заинтригован теми штучками, о которых я узнала у мадам Султаны, и заставляет меня бесконечно повторять и показывать то, чему я там научилась. Я рассказываю ему о зеркальном потолке, о бесконечных пуховых перинах, пахнущих пачулями; о маркизе де Трибувиль, которого я дважды там встречала; о блюдах с огурцами на каждом прикроватном столике; удивительных хлыстах и шариках, а также чернокожей женщине, чье тело было полностью покрыто маслом.

А еще я подробно рассказываю королю о своем гардеробе – я люблю поговорить о моде, и однажды он предлагает мне надеть платье тетушки Дианы, розовое с серебром, то самое, которое раньше принадлежало ее сестре Марианне. Я с радостью беру у тетушки платье, но, когда он видит меня в нем, у него становится такое лицо, как будто перед ним призрак. Стоит прекрасный осенний день, мы прогуливаемся по саду, медленно бредем по аллеям, усаженным желтеющими тисами. Король рассказывает мне о телескопе и о том, что он называет «чудесами бескрайней сини».

– И Лакайль, и Галилей, и возможность существования Урана…

Я понятия не имею, о чем он говорит, как будто он разговаривает по-гречески. Но мне нравится прогуливаться с ним по саду, кивать в ответ на низкие поклоны придворных, которых мы встречаем на пути. Я громко приветствую знакомых, чтобы все видели, что я прогуливаюсь с королем. Мы гуляем еще немного, и король, кажется, становится все печальнее и печальнее. Мы возвращаемся на террасу, выходящую на Большой Канал, солнце клонится к горизонту.

– Правы философы, которые говорят: нет ничего более смертного, чем прошлое. Смертного, милая моя, смертного, – повторяет он шепотом, и я замечаю, как на его глаза наворачиваются слезы. Ничего себе! Я и не знала, что мужчины умеют плакать! – Такая тонкая грань между призраком и воспоминанием.

– Но я же живая, – со смехом отвечаю я. Иногда, когда я нервничаю или не понимаю, о чем он говорит, полезно засмеяться или немного покраснеть.

Король опять вздыхает, потом гладит меня по щеке, но лицо его все еще печально, когда он вновь признается мне, что я для него единственное утешение.

* * *

Я спрашиваю короля, когда же уедет маркиза; он отвечает: скоро, скоро, скоро, потом щекочет мою шею и просит помолчать, чтобы он мог испить мою красоту до дна.

Маркиза по-прежнему добра ко мне, даже делает комплимент моему серебряному вееру. А я в замешательстве: неужели она не понимает, что король любит меня, а сама она скоро уедет? Но Диана успокаивает: маркиза всегда так себя ведет – она добра со всеми, – и эту ее странность никто не в силах понять.

– А мне кажется, что это очень мило, – с сомнением произношу я.

– Мило, – соглашается Диана. – У маркизы доброе сердце, хотя с годами оно тоже очерствело. Когда она только приехала в Версаль, она хотела, чтобы ее все любили, чем очень напомнила мне мою сестру Луизу. Однако ей пришлось измениться, ибо здесь доброта не в чести. Не знаю почему, если честно, никто… но я все равно считаю, что у нее добрая душа. Я искренне верю в то, что ей будет лучше вдали от двора, а не просто говорю так, чтобы осуществить наш план.

– Я тоже так считаю! – обрадовавшись, восклицаю я. – И король согласен, обещает, что она скоро уедет, сразу после Нового года.

Но однажды вечером я получаю подтверждение того, что маркиза, как бы она ни изображала доброту, мне не друг. На самом деле она мой враг.

Она устроила вечер шарад, женщины играли против мужчин. Сначала маркиза показывает сцену из мифа об Икаре, используя портрет Людовика XIV – «короля-солнце» – и красивую аллюзию на полет. Герцог де Дюра угадывает «высокомерие», и все аплодируют его догадливости.

Я намерена тоже блистать и заставить короля смотреть на меня с таким же восхищением, но когда я раскрываю клочок бумаги и вижу написанное задание, сердце мое ухает вниз. Нет! Должно быть, она все это специально подстроила. Дала мне самое сложное задание. Как мне с ним справиться?

Я в отчаянии оглядываюсь.

– Милая моя, не расстраивайтесь, вы намного сообразительнее, чем полагаете, – снисходительно произносит король, с довольным видом глядя на меня. Я заливаюсь краской стыда: уроки Султаны не прошли даром.

– Просим вас, милая Марианна, – любезно произносит маркиза. – У вас получится. Вы же очень умны, только прячете свой ум в ракушке, как черепаха прячет свою красоту. – На маркизе платье бледно-серого цвета, мягкая нижняя юбка розового цвета расшита цветочками мирта. По-моему, я ни разу не видела, чтобы она дважды надевала одно и то же платье.

Я кусаю губы. Иногда она так мила, что это сбивает с толку. Что ж, выбора нет, только в омут с головой. Я поднимаю палец.

– Одно слово! – ликующе восклицает король.

Как такое возможно? Я же женщина, а не… Наконец я издаю короткое «мяу», скорее от досады.

– Без слов! – кричит маркиз де Гонто, но на него тут же шикает король.

– Кошка! Кошка, милая моя, вы просто превосходны, просто превосходны, – говорит он, а я смеюсь и делаю реверанс.

– Ну, это не кошка, а котенок, но благодарю.

– Отлично, дорогая, отлично.

– Честно говоря, творческая интерпретация. – Маркиза улыбается мне, а я смеюсь ей в ответ, внезапно чувствуя себя уверенно. Думала загнать меня в угол? Но я показала, кто я есть!

На следующий день мой триумф лишь упрочивается. Мы играем в брелан, это очень трудная игра, но после нескольких уроков тетушки Дианы я вполне уверена в своих способностях. Нужно запомнить, что мне нужны три одинаковые карты. Или четыре? Но карты улыбаются мне, как будто помогают играть против маркизы.

– Ха! – радостно восклицаю я. – У меня полно королей! – И показываю свои карты королю, тот улыбается мне и подтверждает, что так и есть.

– Идеальный выбор, – медленно произносит маркиза, удивленно изгибая свою красивую бровь.

Иногда, глядя на нее, я испытываю такое чувство, что смотрю на картину, а не на живую женщину. Она все еще очень красива, и тогда мне приходится напоминать себе, что я тоже красавица. И я, а не она, похожа на Марианну, которую король очень сильно любил.

– Лучший! – радостно повторяю я.

Мне не дают покоя больно ранящие слова Аржансона. Я очень умна!

– У меня на руках короли! Одни короли! – вновь повторяю я и знаю, что этот разговор завтра будет обсуждать весь двор, и Аржансон узнает, как ошибался на мой счет. Я так же умна, как и Вольтер!

Маркиза разыгрывает свои карты – жалкая двойка и четверка, – негромко смеется и говорит:

– Ничуть не боялась, что проиграю эту игру.

Я с видом победительницы швыряю карты на стол и опять хихикаю:

– Одни короли!

Я несусь в покои Дианы, чтобы все ей рассказать; она соглашается, что еще никогда не слышала такой остроумной шутки.

– Ой, ты преувеличиваешь, тетушка, – довольно отвечаю я, падая на диван.

– Сегодня король к тебе не пришел. А он пришлет за тобой позже? – несколько встревоженно интересуется тетушка Диана.

– Нет, он говорит, что для него это неподходящий день месяца.

– Что он этим хотел сказать?

– Не знаю… я просто предположила…

Мы непонимающе смотрим друг на друга.

 

Глава пятьдесят девятая

Я провожу с королем почти каждую ночь, и вскоре он начинает останавливаться в моих покоях перед охотой, хотя обычно в это время он наносил визиты маркизе.

Двор гудит, а я только торжествующе улыбаюсь.

– Интересный поворот! Воздерживается от того, чтобы в обед поплескаться с Рыбкой.

– Знаете, как говорят, кровь берет свое! А она бледное подобие…

– Лично я думаю, что герцогиня де Шатору – нет благословения ее душе – была бы оскорблена сравнением с этой глупой маленькой девчонкой.

Король ищет моего совета касательно событий в Силезии, потому что все при дворе говорят только о войне. Если честно, мне это неинтересно: Силезия – какое ужасное название, но Аржансон говорит, что я должна посоветовать королю усилить войска вдоль восточного берега Эльбы.

– Вы должны усилить войска у Альбы, – отвечаю я, поглаживая его по голове. – Я имею в виду Эльбы. На западном… нет, восточном берегу…

– А почему ты так думаешь, милая моя? – уточняет он, его веки подрагивают от удовольствия. Мы находимся в салоне тетушки Дианы; у нее очень уютные покои рядом с залами для официальных приемов, и мы часто устраиваем там свидания. Диана говорит, что ничуть не возражает, и, кроме того, на этой неделе она прислуживает дофине. Король лежит на диване, устроив голову у меня на коленях. – Почему ты советуешь усилить наши войска вдоль Эльбы?

– Потому что войска нужно усиливать.

– Верно. Ах, как приятно. Проворные пальчики… – произносит он отстраненным голосом. Он качает головой, как будто пытаясь прояснить мысли. Я продолжаю свои нежные поглаживания. – Но ты не думаешь, милая моя, что пруссаки догадаются, что мы затеяли?

– Об этом не беспокойтесь, – отвечаю я, пробегая пальчиками по его парику, осторожно, чтобы не запутать хвост.

– Почему?

– Потому что, если войска усилить, они будут сильными.

– Ах, милая моя, твоя простота требует, чтобы я поставил печать своего одобрения.

Я целую его в лоб. Мне нравится король. Он внимательный, намного внимательнее моего супруга: король за одну ночь может заниматься любовью не один раз, в то время как Анри хочет этим заниматься только тогда, когда не выпьет на обед вина, и даже в этом случае заканчивает не так, как, мне кажется, он должен заканчивать… Неужели я начинаю влюбляться?

* * *

Новости о моем все возрастающем влиянии распространяются быстро, и фон Штаремберг, австрийский посол, ищет со мной личной аудиенции.

– О! Какая честь, какая честь! – восклицаю я, выпроваживая Таисию с Монбаре.

В последнее время Монбаре старательно не отходит от меня ни на шаг и, не прекращая, делает комплименты моей красоте и уму. Мне кажется, что теперь он мне даже стал нравиться. Когда ему велят удалиться, Монбаре зеленеет от злости и начинает протестовать, уверяя Штаремберга, что он мое доверенное лицо и поэтому может остаться.

Штаремберг один раз наклоняет голову, давая понять, что все услышал, а потом указывает на дверь, и Монбаре нехотя удаляется, вернее, его уводит Таисия.

– А вы, мадам, – посол кланяется, повернувшись к Диане, – вы не могли бы нас оставить?

– Нет! Диана может остаться! – восклицаю я. – Она моя близкая подруга.

– Вот как! Какое счастье, должно быть, иметь близкого друга, хотя я плохо себе представляю, что означает это выражение. Ошибка перевода, вне всякого сомнения, поскольку у меня недостаточный запас французских слов. Но я настаиваю, мадам; я хочу остаться наедине.

Диана нехотя встает.

– Завтра я прислуживаю дофине, но в четверг вы должны пойти со мной к Александрине; она дает обед в честь своей новой невестки, хотя девочка уже вернулась назад в монастырь. По-моему, это всего лишь предлог устроить прием.

Штаремберг усаживается, взмахнув фалдами длинного сюртука, и смотрит на меня своими маленькими лисьими глазками. На нем сюртук из плотной шерсти, расшитый серебристой тесьмой, а его волосы собраны высоко в форме яйца и присыпаны коричневой пудрой – странная прическа.

– Вы пьете кофе? – с сомнением спрашиваю я.

Моя матушка, которая терпеть не может австрийцев из-за того, что брат ее погиб при Деттингене, как-то сказала, что австрийцы пьют какое-то пойло, поэтому я даже не уверена, любят ли они кофе.

– Благодарю вас, благодарю, маленькую чашечку, – отвечает он, потом угощается большим куском сахара, изящно отставив в сторону крошечный мизинчик с золотым перстнем, украшенным изображением ястреба. – Что ж, Великолепная Астинь, – произносит он, помешивая ложечкой кофе, как будто играя на миниатюрном музыкальном инструменте. – Как приятно остаться с вами наедине.

– Астинь? – переспрашиваю я в замешательстве. Разумеется, он знает, что я не говорю по-австрийски.

– Богиня. Считалось, что она самая красивая женщина Персии. Та самая, мадам, с которой вас сравнивают. И могу подтвердить, что эти комплименты не преувеличение.

– Ясно, – вежливо произношу я, хотя ничего мне не ясно. Не понимаю, почему все сравнивают меня с этой персиянкой. И тут меня осеняет страшная догадка: неужели он знает о мадам Султане? Я заливаюсь румянцем.

Штаремберг продолжает улыбаться, но его маленькие глазки остаются серьезными.

– Мадам, если позволите, я перейду сразу к делу. Мне нужно обсудить дело чрезвычайной важности. Вы же знаете подробности нашей войны, верно, мадам?

– Разумеется. Мы воюем, – серьезно заявляю я. – Против наших врагов.

– Наших врагов?

– Да, Австрии и Пруссии.

– М-да… но сейчас Франция и Австрия союзники, объединились против общих врагов, Пруссии и Англии.

– Но Австрия наш враг.

– Не сейчас, мадам, не сейчас. Разумеется, вы слышали о Версальском договоре? Когда наши два государства поклялись действовать заодно?

– Разумеется, месье. Мы же воюем.

– Да, но не с австрийцами.

– Верно, – вежливо отвечаю я. – Но супруг мой в настоящее время в Зальцбурге.

– Вот именно! Видите… – Он умолкает, делает небольшой глоток кофе, потом удивленно поднимает брови: – Моя сиятельная императрица Мария-Тереза хочет знать, есть ли у нее друзья при французском дворе, даже близкие друзья?

– Да? – с сомнением протягиваю я. Не знаю, зачем австрийской императрице здесь друзья; в конечном счете австрийцы же наши враги.

– Нам всем известно, что Его Католическое Величество очень полагается на советы своих друзей-дам – опять-таки, близких друзей, если хотите, – а для императрицы счастье – быть другом своего друга. Мой долг здесь, в Версале, – понять, кто есть друг в прошлом и кто друг в будущем, и удостовериться, что друзья в будущем будут относиться к нам с такой же теплотой, как и друзья в прошлом.

Все эти разговоры о друзьях немного сбивают с толку, я так ему и говорю.

Посол пускается в объяснения, потом закрывает рот и смотрит в свою чашку с кофе, вздыхает, как будто только что в голову ему пришло что-то очень грустное. Он снова помешивает кофе, хотя я точно уверена, что сахар уже давно растворился. Я как раз собираюсь ему об этом сказать, когда он ставит свою чашку на стол.

– Как тут красиво подают кофе! Ручки чашек в новом английском стиле – очень удобно, – говорит он, потом поднимает сахарницу с подноса. – А взгляните на эти волшебные маленькие ножки, гнутые, золотые – как изысканно.

– Да-да! Это подарок вдовы маршала де Мирпуа, из Севра. Севр – это там, где растет фарфор, – объясняю я. Неожиданно мне стали дарить столько подарков, что не счесть! И даже флиртовать не приходится!

– Маршала де Мирпуа? Вот как!

Штаремберг пытается скрыть свое изумление, но у него не слишком хорошо получается. Интересно, что его удивляет? Все хотят со мной дружить, теперь, когда меня любит король, и это совершенно естественное желание.

– А чистый зеленый цвет – просто великолепен! – продолжает он, рассматривая сахарницу. Чем она так его заинтересовала? Наверное, у них там, в Австрии, нет сахарниц? – А изящные мазки – ни с чем не сравнимы. Тончайшие, как струны лиры.

– М-да. По-моему, очень красивая.

– А только взгляните на сияние и блеск, такой яркий, почти как зеленое стекло. А видите этот изгиб… – Мы какое-то время обсуждаем сахарницу, потом Штаремберг встает, извиняется, говорит, что у него легкое несварение от такого идеального кофе.

– О, разумеется. Но, месье, вы ведь хотели спросить меня о чем-то важном?

– Верно, мадам, но я должен поблагодарить вас: вы ответили на все мои вопросы, даже на те, которых я не задавал, – вкрадчиво говорит он и сгибается в очень низком поклоне.

Он откланивается, а я розовею от гордости за свою первую победу на дипломатическом фронте. Я должна найти Аржансона, чтобы опять дать ему понять, как он ошибался на мой счет!

Письмо с письменного стола герцогини де Помпадур

герцогиня де Помпадур

Версальский дворец

24 октября 1756 года

Дорогой Ришелье!

Шлю Вам привет из Бельвю; мне так нравится сельская местность, а местные жители просто очаровательны. Одного из садовников зовут Арман, и я тут же вспомнила Вас, дорогой мой герцог, поскольку Вы получили при крещении именно это имя. Он даже чем-то похож на Вас – так же невысок, как куст.

Я приношу Вам свое сочувствие, что Его Величество отклонило Вашу кандидатуру на должность командующего войсками. Я уверена, что с маршалом д’Эстре мы в надежных руках – такой зрелый, преданный и верный человек, который руководствуется только своим рациональным умом, а не другими частями тела. Кроме того, мы должны не забывать, что в следующем году с января месяца Вы занимаете должность первого камер-юнкера. Несмотря на Ваш успех в Менорке, я верю, что Ваши таланты больше пригодятся здесь, для того чтобы подавать королю свечку или домашние тапочки, чем командовать войсками на поле боя.

Благодарю за новости о маркизе де Куаслен, хотя я думала, что Вы умнее и можете отличать правду от сплетен. Но прошу меня простить! Вы стареете, и, боюсь, когда человек впадает во второе детство, подобные ошибки встречаются сплошь да рядом.

Что ж, я должна заканчивать это послание, чтобы подготовиться к вечерним развлечениям. На сегодня мы организовали шесть карточных столов, и надеюсь, я буду на высоте. Хороший игрок всегда знает, когда вскрывать карты или пропустить ход. Вам ли этого не знать! Вы ведь отличный игрок.

Буду иметь удовольствие видеть Вас вновь в Версале уже на следующей неделе.

Засим остаюсь Вашей верной и преданной слугой,

 

Глава шестидесятая

Аржансон становится нетерпеливым и настаивает на том, чтобы я отказывала королю в удовольствиях, пока ее окончательно не сошлют. Прошел уже целый месяц, а маркиза все еще здесь.

– И не позволяйте ему щекотать свою шейку, – грубо рычит он, не сводя глаз из-под нависших век с крупной груди Дианы, едва прикрытой огромным белым фишю.

Диана выглядит глуповато.

– Он сам выспрашивал, – одними губами как бы извиняется Диана.

– А теперь прочтите письмо от принца Конти.

Я смотрю на длинные и витиеватые каракули, похожие на паутину, и качаю головой. Аржансон вырывает письмо из рук – почему он так омерзителен? – и читает вслух.

– «И помните, держите свое остроумие при себе и не позволяйте гладить Вас по шее. Требуйте, чтобы он Вас признал. Все должны знать о Вашей любви», – с недовольным видом заканчивает Аржансон. – Вы понимаете? На следующей неделе Конти возвращается ко двору, и мы должны поделиться с ним хорошими новостями.

– Я не хочу с ним встречаться, – угрюмо заявляю я. – Он будет кричать на меня, а я уже не ребенок. Я самая могущественная женщина во Франции, и король любит меня.

– По-моему, вы перепутали эту тончайшую грань между соблазном и любовью, – сухо замечает Аржансон.

В ту ночь король посылает за мной.

– Дорогая! – восклицает он, раскрывая объятия. Я уклоняюсь, чтобы он не успел погладить меня по шее.

– Вы должны признать меня. Все должны знать о нашей любви, – нервно заявляю я, отступая. Я все еще чувствую себя неуверенно в присутствии короля; он очень умный человек, к тому же он король.

– Разумеется! – отвечает он, притягивая меня к себе, и кладет одну руку мне на шею.

– Нет-нет, не сегодня, – протестую я, хотя мне самой хочется броситься к нему в объятия. Мне нравится, как он щекочет и гладит меня, мне нравится, как пахнет его ночная сорочка: гвоздика с мускусом.

– Вам нездоровится?

– Нет-нет… я… я не могу… – вздыхаю я, и король вздыхает в ответ. – Я должна… у меня есть определенные условия… удовлетворить… удовлетворенные условия, – запинаюсь я.

– Я понимаю, понимаю, – вновь вздыхает король. – Вам не понравились серьги с рубинами, которые на прошлой неделе прислал вам Лебель?

– Нет-нет, они прекрасны, идеально подходят к тому платью, которое я надевала на ужин к маркизе де Бельзанс, мое малиновое с маками… – Я умолкаю. Нужно не забывать совет Аржансона. – Но я хочу большего. – О боже! Все это не то, не то! Было бы намного приятнее, если бы король просто понял, что я хочу, и мне не приходилось бы просить.

Я пристально смотрю на него, а он недоуменно смотрит на меня, но такого понимания между нами нет.

– Что ж, вы должны поступать так, как считаете нужным, милая моя. И я буду поступать так, как считаю подобающим, – отвечает король, встает и звонит в колокольчик.

Появляется лакей.

– Позови Лебеля и принеси мой камзол. Я иду прогуляться.

– Ой, вы куда? Я могла бы составить вам компанию. – Я вспоминаю наши романтические прогулки в саду, все эти разговоры о греках и телескопе. У него на глаза наворачиваются слезы. Наверное, он вновь нуждается в утешении.

– Нет-нет. Это не очень удачная мысль. Я пойду один, прогуляюсь по городу, – отвечает он и коротко целует меня в щеку. – Дайте знать, когда будете чувствовать себя менее… – Но фразу так и не заканчивает.

Я остаюсь сидеть на кровати, чувствуя себя опустошенной и глупой. Что теперь говорить Аржансону? Если честно, не хочу видеть эти прищуренные глазки, когда он недовольно смотрит на меня или пожирает глазами мою грудь. Не хочу больше слышать от него нотаций.

После того вечера я несколько дней не вижу короля, он уехал в Бельвю к маркизе, а меня с собой не пригласил.

– Проблемы с водопроводом, – сказал он мне перед отъездом, заглянув в мои покои. – Вам в этом не разобраться, милая моя.

* * *

– Что ж, игра началась, – заявляет Конти, распахивая двери покоев Дианы.

Он кланяется Аржансону, не обращая никакого внимания ни на Монбаре, ни на меня. Конти вернулся ко двору на прошлой неделе, решив, что его неудовольствие уже достаточно обратило на себя внимание. Жаль, что он вернулся, я не хочу больше слушать его нотации.

– Мы должны отдать ей должное, она искусный игрок, очень хитрый, – продолжает Конти, сбивая небольшое кресло.

Ого! Я даже присвистываю от гордости, полагая, что он говорит обо мне. Вскоре, однако, становится ясно, что он имеет в виду маркизу.

– Взгляните на это письмо, предположительно от некого «месье Робера». Мои люди выяснили, кто это, его ждет опала, но он рассчитывает на то, что маркиза продолжит править, как и все остальные глупцы. – Конти достает из кармана письмо, разворачивает его. – Нам всем известно, какой сладострастный интерес испытывает Его Величество, перехватывая письма своих подданных, а это, без всякого сомнения, подослано маркизой, его показал королю Жанель с почты.

– Разве Жанель не на нашей стороне?

– Нет, он не с нами; этот человек, к сожалению, оказался стойким к любым нашим доводам, даже самым убедительным, и деньгам.

Оттого что эти двое не обращают на меня внимания, я начинаю нервничать. И что означает «убедительный довод»? Внезапно у меня появляется дурное предчувствие.

– Позвольте зачитать вслух самые яркие места, – говорит Конти. Он расхаживает по комнате, время от времени пиная предметы на пути, и читает: «Наличие любовницы – это необходимость, мы, французы, можем это принять… Помпадур – прекраснейший пример французского цветка, комплимент для нее…» Так-так-так, еще больше в следующих строках… а вот: «Неприкрытая глупость девчонки, которую они называют Астинь, только унижает величие Франции».

Это я? Я унижаю величие Франции? Как омерзительно. Я открываю рот, чтобы защитить себя, но Аржансон поднимает руку, останавливая меня. Монбаре каменеет, встает рядом со мной, готовый защищать мою честь. Милый, милый Монбаре. Быть может, он станет моим министром войны, вместо мерзкого Аржансона.

– Вы же знаете, как он терпеть не может испытывать конфуз перед своими подданными и чрезмерно беспокоится о том, что они скажут, – говорит Конти Аржансону, который согласно кивает. – Хотя это мало помогает.

– Я знал с самого начала, что план обречен, – говорит Аржансон. – Не следовало мне соглашаться и вмешиваться в это дело, унижаться…

– Достопочтимые месье, – произносит Монбаре, стоя навытяжку рядом с моим креслом. Щелкнув каблуками и положив одну дергающуюся руку мне на плечо, он заявляет: – Мне не нравятся ни пораженческие нотки в вашем голосе, ни то неуважение, которое вы проявляете к моей сестре.

– Кто этот карлик? – раздраженно спрашивает Конти.

– По-моему, зять, – отвечает Аржансон.

– Возле нее так много мудрых советчиков, – замечает Конти, покачивая головой. Он цыкает на Монбаре, тот пятится с каждым шиканьем. Когда ему кажется, что Монбаре уже достаточно близко подошел к двери, он поворачивается к Аржансону и продолжает: – Друг мой, настоящий генерал всегда знает, когда время сдаваться. Он сказал, что она должна уехать до того, как он вернется из Бельвю. Это уже решено.

Неужели они говорят обо мне? Уехать? Куда? Я перевожу взгляд с одного на другого, но на меня никто не смотрит, ко мне никто не обращается.

Аржансон вздыхает.

– У этой женщины выдержка прилипалы. Если бы сейчас на дворе стоял не 1756 год, я бы обвинил ее в колдовстве.

Принц Конти пинает последний стул, останавливается передо мной, учтиво кланяется:

– Мадам де Майи-Куаслен, я должен сообщить вам о желании короля. Его Величество требует, чтобы вы покинули Версаль и вернулись в Париж. По крайней мере, на какое-то время. – Он достает из кармана запечатанный конверт и передает его мне.

Они могут считать меня глупой, но я знаю, что в этом письме. Король велит мне уехать. Это… это…

– Вы поезжайте, несколько месяцев побудьте там, – говорит Конти. Так любезно он еще никогда ко мне не обращался! – У вас все еще есть… э… друзья при дворе, и никто не может предвидеть, что будет.

Я заливаюсь слезами, несусь по коридору, прочь из покоев Дианы. И по пути я слышу, как двор наслаждается моим унижением.

– Пришла, как ребенок, и сбежала, как ребенок.

– Вы имеете в виду шлюха? Не ребенок!

– Я знаю выражение «чудо девяти дней», но «чудо тридцати дней» тоже звучит неплохо, как думаете?

– Она продержалась меньше, чем я успел сносить пару новых домашних тапочек.

По пути в свои покои я налетаю на слугу, который несет огромную корзину свечных огарков. Они рассыпаются вокруг меня на полу, и я падаю – я проиграла. «Он хочет, чтобы я уехала, – думаю я между всхлипами. – Он хочет, чтобы я уехала. Она хочет, чтобы я уехала…» Я знала, что она мой враг, достаточно вспомнить того котенка из шарад. Я продолжаю стенать, пытаюсь подняться, но поскальзываюсь и вновь спотыкаюсь о свечные огарки и падаю, проиграв.

Со мной в Париж в экипаже возвращается и матушка, вытирает мне слезы и баюкает мою голову на своей груди.

– Милая моя, в Париже, вдали от этого мира, тебе будет лучше. Мы с отцом устроили твою поездку к Марии-Стефании в Шатильон. Что ты об этом думаешь?

Я всхлипываю. Уже очень давно я не видела свою подругу. Сама она редко наведывается в Париж. Но нет…

– Я хочу короля, – рыдаю я. – Мне так стыдно. Матушка! Они сказали, что я как ребенок. А Конти сказал, что я унизила величие Франции. Нет, не сам Конти, а какой-то ужасный человек, который написал это письмо, а король его прочел и согласился!

– Ну-ну, дорогая моя, тихо-тихо. Я знаю, что жестокие слова в Версале дело обычное, – отвечает она, баюкая меня в такт движению экипажа. Она крепко обнимает меня, я соплю ей в грудь – иногда быть ребенком очень приятно. – Признаюсь, я даже рада, что ты там больше не живешь.

– Они сказали, что я – чудо тридцати дней, а я даже не знаю, что это означает, – реву я, громко икая.

– Ох, милая моя. Но тебе понравится Шатильон, я напишу своей матушке, чтобы она тебя навестила; быть может, она даже привезет тебе новое зимнее платье – как тебе идея?

– Да, – отвечаю я, вытирая слезы.

На следующей неделе мои слезы полностью высохли, когда доставили подарок – пару туфель и записку от короля, в память о наших днях. А еще дом в подарок. Я в изумлении расправляю плечи. Ничего себе! Мой собственный дом?