Побоище продолжалось недолго. Души двух норвежских воинов унесли в Валгаллу валькирии, девы смерти Одина. Я видел труп пожилого человека, говорившего от имени мерсийцев, однако теперь его седая борода была черной от спекшейся крови, а остекленевшие глаза таращились в безжизненном ужасе. Сигурд отрезал ему язык, как и обещал.

Ярл пощадил женщин и детей, чтобы они оставались жить и в ужасе разносили имя Сигурда Счастливого по всей Мерсии. Пусть король Кенвульф узнает, что норвежцы сражаются, как демоны.

Громкое пение птиц наполнило новый рассвет, когда мы направились обратно на юг. Слабые солнечные лучи ласкали мне левую щеку. Мы уносили с собой книгу, которая должна была принести такое богатство, какое нам и не снилось, и уводили с собой Веохстана и Кинетрит, двоих молодых людей, наткнувшихся на меня в церкви.

В ночном хаосе двое норвежцев с «Лосиного фьорда» оказались в церкви раньше меня. Представляю, как загорелись их взгляды, когда они увидели Кинетрит! Но я в ту ночь уже убил троих, был одержим жаждой крови, ворвался в церковь следом за этими удальцами и рявкнул, чтобы они отправлялись искать удовольствие в другом месте. Скандинавы, похоже, были готовы меня убить, но тут в церковь вбежал Маугер, размахивая окровавленным мечом. Здоровенный уэссексец заслонил собой пленников и убедил норвежцев в том, что эта пара может оказаться ценными заложниками. По его совету Сигурд захватил мерсийцев с собой, чтобы можно было использовать их как разменную монету, когда нас настигнет король Кенвульф. Это казалось нам весьма вероятным, поскольку мы шли пешком, а его люди передвигались на лошадях.

Я шел рядом с Сигурдом. Ярл покрутил плечом, словно оно причиняло ему боль, и посмотрел на меня. Я отвел взгляд.

— Что у тебя на душе, парень? — спросил Сигурд. — Если у тебя во рту дурной привкус, то лучше выплюни его.

Я замялся, потом спросил, неловко пытаясь перевести разговор на другую тему:

— Вы ранены, господин?

Сигурд окинул меня долгим проницательным взглядом.

Я вздохнул, собираясь с духом, и выпалил:

— Господин, зачем мы напали на мерсийцев? Книга уже была у меня. Можно было обойтись без кровопролития.

Сигурд задумался над моими словами, потом кивнул, признавая, что вопрос справедливый и заслуживающий ответа.

— Мои люди рискуют жизнью всякий раз, когда разворачивают парус дракара и погружают весла в серое море, — начал он. — Каждый день, проведенный в этой земле, может оказаться для нас последним. Даже охотничью собаку нужно спускать с поводка, Ворон, чтобы она вкусила свободу и стала тем, чем должна быть. — Сигурд кивнул на норвежцев, идущих впереди. — Ярл должен вознаграждать своих людей за то, что они встают в скьялборг, боевой строй, тебе не кажется? Серебром. Женщинами. — Он пожал плечами. — Всем тем, чего они жаждут.

— Понимаю, господин, — сказал я и впервые действительно понял.

Эти люди держались на самой грани жизни. В чужой земле они чувствовали себя так же, как сосна, терзаемая ветром на голом каменистом утесе. Их наградой были грабежи. Многие погибли. Что же касается меня, то я учился у этих норвежцев, впитывал в себя их честолюбивые устремления. Но самое главное в том, что я тоже стал убийцей, таким же, как Флоки Черный, Брам и Свейн, и все же гадал, смогу ли когда-нибудь получать удовольствие, проливая кровь человека, как, похоже, наслаждались этим они.

— Теперь у нас не хватит людей, чтобы вести домой на веслах и «Змей», и «Лосиный фьорд», — сказал Кнут, выковыривая сгусток засохшей крови, застрявший между кольцами бриньи.

Мы как раз остановились, чтобы напиться из узкого ручья.

— Нам понадобится хороший попутный ветер.

— Ворон, скажи англичанину, пусть этот ублюдок Эльдред лучше сдержит свое обещание, — добавил Брам и громко рыгнул. — Если на «Змее» появится хоть одна новая царапина, которой раньше не было… — Он открутил от воображаемого тела голову.

Перед тем как спалить твердыню короля Кенвульфа, мы выпили до последней капли весь эль, хранившийся там. Сейчас у нас болели головы, а глаза щипало от дыма.

— Ты получишь свои корабли, язычник, — ответил Маугер, когда я перевел ему угрозу Брама. — Как только милорд Эльдред возьмет в руки книгу, он отдаст вам ваши корабли и серебро тоже.

Заметно шатаясь, англичанин направился к кустам по малой нужде.

Отец Эгфрит выглядел невероятно счастливым. Алый плащ бесследно исчез. Монах снова нацепил свою скромную рясу. Он постоянно распевал псалмы, однако теперь, после того как Флоки Черный познакомил его с древком своего копья, рулады, к счастью, затихли до негромкого бормотания. Сказать по правде, монах был мне больше по душе тогда, когда притворялся мертвым. Куда худшим я счел то, что он, похоже, был благодарен мне за участие в возвращении священной книги, которую теперь сам и нес за спиной. Казалось, получив в свои руки книгу, служитель божий стал выше ростом, набрался жизненных сил. Не я один гадал, какая же христианская магия скрыта под серебряным переплетом, украшенным драгоценными камнями, среди пергамента и чернил.

— Твой ярл поступил мудро, доверив священные Евангелия моим заботам, — с гордостью сказал Эгфрит.

Теперь, когда эта штука была у нас, Сигурд не желал иметь с ней никаких дел. Он даже не захотел на нее взглянуть.

— Книга не могла попасть в более надежные руки, чем мои, — продолжал монах. — Кстати, одно лишь нахождение рядом с чудесными священными страницами может причинять язычнику ужасную боль.

Я удивленно посмотрел на него, а он широко раскрыл глаза и подтвердил:

— Да, Ворон. Книга обладает силой, способной покрывать кожу язычника язвами и поражать гнилью его внутренности. То, что ты смог без вреда для себя вынести ее из церкви Кенвульфа, дает мне основания считать, что еще есть надежда спасти твою душу. Разумеется, очень слабая. — Эгфрит остановился, внимательно оглядел меня с головы до ног и почесал свою выбритую макушку. — Полагаю, тебе предстоит веки вечные гореть в аду. Но небольшая возможность все-таки есть. Разве не начинает бабочка свою жизнь мохнатой гусеницей? — Похоже, монах остался доволен этим сравнением.

— Да мне больше дела до собачьего дерьма, чем до твоей драгоценной книги, монах, — ответил я и уставился на него кровавым глазом.

Маленький человечек отпрянул назад, изобразил крестное знамение перед моим лицом, затем шаркающей походкой удалился, решив поприставать к кому-нибудь другому. Пусть его слова завязали у меня в груди узел страха перед невидимой силой, но я уже выбрал своего бога, который не любил слабых.

Сигурд поручил мне охранять заложников, поэтому я шел рядом с ними, хотя и не думал, что от них следует ожидать каких-либо неприятностей. Руки у парня и девушки были связаны, их окружали язычники, перепачканные кровью, и переполнял ужас, но они до сих пор дышали. Это должно было придавать им искорку надежды — хотелось бы верить, достаточную для того, чтобы удержать эту парочку от необдуманного поступка. Глядя на пленников, я вспоминал собственное отчаяние, которое испытывал, когда был на их месте. Я подумал об Эльхстане, и это воспоминание всколыхнуло во мне грусть. Так весло, погрузившись в прозрачную воду, пронизанную солнечными лучами, поднимает со дна мутный ил. Но старик погиб. Думать о нем было бесполезно, поэтому я наблюдал за заложниками и гадал, от какой жизни мы их оторвали.

Я никогда не знал своего возраста, но, наверное, Веохстан родился года на два-три раньше меня. Его кольчуга оказалась добротной, дорогой, в движениях присутствовала уверенность. Черные волосы Веохстана были коротко острижены. Рядом с таким красавцем я особенно остро ощущал свой сломанный нос и кровавый глаз. У него были широкие плечи и мускулистые руки, а глаза горели ненавистью. У меня не было никаких сомнений в том, что Веохстан — воин. Если ему подвернется хоть тень возможности, то он перережет мне горло.

Золотовласая и зеленоглазая Кинетрит была приблизительно одного возраста со мной, то есть повзрослела совсем недавно. Бьярни сказал, что она чересчур худая, а Бьорн пробормотал, что у домашней мыши сиськи больше. Быть может, нос Кинетрит был великоват для женщины, а глаза расставлены слишком широко, но она оказалась самым очаровательным созданием, какое я только когда-либо видел. В тот день я шагал рядом с ней и мысленно проклинал судьбу, потому что я внушал Кинетрит ужас и настоящую ненависть. Девушка не один раз украдкой смотрела на меня, но тотчас же отводила глаза, когда мы встречались взглядами. Наверное, она видела во мне бесчувственную дикую тварь. Для меня в этом не было ничего нового. Сигурд полагал, что мой кровавый глаз являлся свидетельством благосклонности Одина. Это определенно спасло мне жизнь. Но для доброй христианки я был потерянной душой, ненавистным прислужником сатаны.

Вечером мы устроили короткий привал только для того, чтобы перекусить вяленой рыбой и сочным копченым мясом, предназначавшимся для стола Кенвульфа. За едой Маугер заверил нас, что король Мерсии сохранил свой трон вовсе не благодаря тому, что его меч постоянно оставался в ножнах.

— Его собаки уже идут по нашему следу, Сигурд, можешь не сомневаться, — предостерег он ярла. — Нам нужно будет оглядываться до тех самых пор, пока мы не достигнем Уэссекса. Возможно, и там это еще не кончится. Особенно если властитель Мерсии заподозрит, что за случившимся стоит король Эгберт.

— Если Кенвульф нас найдет, значит, так тому и быть, — ответил Сигурд громко, чтобы его услышали все. — Тогда-то мы и посмотрим, кто охотник, а кто добыча.

Не было ни костра, ни песен, ни смеха. Лишь сорок три мужчины, монах и девушка, которые молча поглощали пищу и давали отдохнуть ногам, ноющим от усталости. Мы в любую минуту могли услышать приказ Сигурда и снова тронуться в путь. Никто не жаловался на то, что нам предстоит идти всю ночь, поскольку каждый шаг на юг приближал норвежцев к их любимым кораблям. Они сидели, сводя и распрямляя плечи. Их твердые мозолистые руки жаждали снова взяться за весло, даже густые бороды тосковали по морской соли.

— Клянусь, я скорее буду грести до самого Асгарда, чем пройду пешком еще хоть милю! — проворчал Свейн Рыжий, растирая измученные ноги, чтобы вернуть их к жизни.

— Я напомню тебе эти слова, рыжий чурбан, в следующий раз, когда Сигурд соберет команду, чтобы плыть к чертогам богов, — неразборчиво пробормотал Улаф, с удовольствием жующий овсяный пирог с медом.

В одном мерсийском доме он нашел в печи штук десять таких вот свежих пирогов, а заодно и женщину, которая их испекла.

— Брось мне один пирог, и я дерну Отца всех за бороду, когда мы туда доберемся, — с усмешкой сказал Свейн.

Он поймал брошенный пирог и какое-то время обнюхивал его, издавая тихое урчание, которое я посчитал признаком удовлетворения. Улаф улыбнулся и покачал головой. Сделка была заключена. Свейн, похоже, остался доволен ее условиями.

Мне хотелось бы знать, испытывают ли наши пленники то же самое болезненное оцепенение, которое чувствовал я, оставляя позади пылающий Эбботсенд. Тогда я видел слезящимися от дыма глазами людей, которых знал, которые лежали на земле, растерзанные и окровавленные, а теперь наблюдал за тем, как пленники следили за нами, стиснув зубы от ненависти. Порой их глаза были наполнены страхом, в другие моменты вспыхивали огнем надежды на отмщение, словно они верили, что их бог поразит нас огненными стрелами.

Отец Эгфрит подсел к пленникам и принялся утешать Кинетрит. Я не мог разобрать его слов.

Веохстан поймал на себе мой взгляд и вдруг властно, без всякого страха заявил:

— Язычник, ослабь веревки, которыми связана Кинетрит. Они затянуты слишком сильно. Ей больно.

Я встал и подошел к пленникам. Кожа на запястьях у Кинетрит была содрана, кисти посинели от недостатка крови. Я достал нож, перерезал веревку, и девушка сразу же плюнула мне в лицо. Веохстан усмехнулся, глядя, как я вытирал слюну тыльной стороной ладони.

— Хорошая жена из нее не получится, Ворон, — предупредил Брам. — Лучше женись на своей правой руке, парень.

Глум помахал мне пальцем уцелевшей руки, скривил гримасу и пробубнил:

— Эта английская сука отрежет твой червяк, пока ты спишь. Ты проснешься с ним во рту и задохнешься.

Я был рад, что Кинетрит не понимает по-норвежски. Ведь я все еще стоял рядом с ней, и она могла до меня доплюнуть.

— Я сожалею о том, что произошло с вашими людьми, — сказал я, обращаясь только к девушке, словно Веохстана не существовало. — Этот седобородый старик мог бы вас спасти. Мы пришли только за книгой.

— Человек, о котором ты говоришь, был моим другом, — с вызовом произнес Веохстан. — Его звали Эльфвальд. Он скорее вспорол бы себе живот тупым ножом, чем позволил бы язычнику приблизиться к Евангелиям, переписанным святым Иеронимом.

— Но теперь он мертв, а книга все равно у нас, — сказал я, глядя в его черные глаза. — Эльфвальд поступил глупо.

— Будь осторожен, мальчишка, — прошипел Веохстан. — Эти путы не будут держать меня вечно.

— Но сейчас они держат на месте, — сказал я, протягивая Кинетрит ломоть хлеба. — Так что кормить тебя должна женщина.

Ненависть Веохстана была чуть ли не живым существом, извивающимся между нами.

— Ворон, поднимай их, — окликнул меня Улаф, когда по лагерю пробежал шум. — Пора трогаться в путь.

Я рывком вздернул Веохстана на ноги, и мы двинулись в темноту, стараясь как можно больше увеличить расстояние, отделяющее нас от короля Мерсии.

* * *

Вскоре мы вошли в сердце старого леса. Следующие несколько дней оказались спокойными. Асгот умолял Сигурда принести мерсийцев в жертву, но ярлу они были нужны живые, как гарантия на случай нападения Кенвульфа, вероятность чего уменьшалась с каждым нашим шагом на юг.

— Ты не почитаешь богов так, как это подобает ярлу, — жаловался Асгот.

У него в косах гремели новые маленькие белые кости, и меня тошнило при мысли, что это могут быть останки Эльхстана.

— Твой долг совершать жертвоприношения, Сигурд! Во времена твоего отца у меня на руках никогда не высыхала кровь. — Годи криво усмехнулся. — Если что-то шевелилось, то Гаральд перерезал ему горло и подносил богам.

— Да, в таком случае удивительно, что ты еще дышишь, старик, — ответил Сигурд. — Ты жужжишь мне в уши надоедливой мухой. Когда-нибудь я этого не вынесу.

— Нет, этого никогда не произойдет, — оскалился Асгот. — Ты не посмеешь поднять на меня руку, каким бы дерзким и самоуверенным ни был.

Однако в глазах старого жреца читалось сомнение, и я улыбнулся, увидев это. Ведь именно Асгот развесил плоть Эльхстана на жертвенном дубе. Только преданность Сигурду сдерживала меня, не давала срубить годи голову с плеч. Нет, не совсем так. На самом деле я боялся Асгота. Он был кровожадным старым ястребом. Если в моих мыслях Сигурд олицетворял лучшие стороны обитателей Асгарда, то годи Асгот делал осязаемыми худшие черты богов. Злоба и жестокость исходили от него мерзким зловонием.

Вечерами я слушал рассказы норвежцев про их богов. Они любили старинные предания, легенды, которые каждый рассказчик вплетал в свое повествование. Им очень нравилось проверить свое мастерство на свежем слушателе. Воины рассказывали про сражения Тора с гигантами, про коварство Локи, странствия Одина среди простых смертных и про создание девяти миров, которые держались на одном огромном ясене под названием Иггдрасил. Я никак не мог насытиться ими. Хотя эти рассказы почему-то казались мне знакомыми, напоминали полузабытые сны, я жадно впитывал каждое слово. Так пьет воду человек, одержимый неутолимой жаждой.

Еще я каждый вечер сражался, в основном с Бьорном и Бьярни, но иногда и с другими. Даже Аслак, которому я сломал нос, научил меня своим излюбленным уловкам, так что скоро я уже умел выбивать у противника щит с помощью маленького топора. Веохстан всегда внимательно наблюдал за этими схватками, вероятно выискивая мои слабые места, чтобы расправиться со мной, когда ему представится такая возможность.

Однажды утром я шел в первом ряду волчьей стаи вместе с Веохстаном и Кинетрит, весь покрытый синяками и ссадинами после вчерашнего поединка с Бьярни. Флоки Черный предупреждал Сигурда, что девушка замедлит наше продвижение. Я тогда подумал, что он, наверное, прав. Ведь Кинетрит, конечно же, была дочерью знатного человека и привыкла, что в повседневной жизни за нее по всем делам куда угодно ходит кто-то другой. Но, как выяснилось, девушка была сильной и упрямой. Она без труда выдерживала долгие переходы и, разумеется, в отличие от нас не была обременена щитом, кольчугой и оружием. Я больше не связывал ей руки, несмотря на то что Брам называл меня мягкотелым глупцом. Мне было ясно, что Кинетрит не убежит без Веохстана. Она сжимала в руке голубые цветы, сорванные на рассвете в лесу, покрытом росой. Их слабые стебли теперь были перетянуты полоской березовой коры. Мы углублялись в густой пахучий лес, куда почти никогда не проникал ни солнечный свет, ни человек.

— Берегись этого англичанина, Ворон, — сказал Сигурд, указывая на Веохстана. — Он расстанется со своими глазами, лишь бы вонзить тебе в горло меч. — Ярл хитро усмехнулся. — Но я думаю, что сделать это будет непросто. Ты прирожденный боец. Полагаю, даже этот вот душегуб Бьярни со мной согласится.

— Ха, Сигурд, я просто жалею мальчишку, — сказал тот и подмигнул мне.

— Это правда, господин, — смущенно признался я. — Он притворяется уставшим, умышленно бросает свой щит, чтобы подбодрить меня.

— Только чтобы хорошенько тебе врезать, когда ты без оглядки ринешься вперед, — усмехнулся Бьярни. — Даже у Свейна хитрости больше, чем у тебя!

Я улыбнулся Бьярни, повернулся к Сигурду, сжал рукоятку меча и сказал:

— Я признателен вам за все, мой ярл.

Я хотел поблагодарить всех норвежцев за то, что они передали мне свои знания, подарили замечательное оружие, приняли в свое братство, но не знал, как выразить это словами.

— Знаю, Ворон, — сказал Сигурд. — Когда-нибудь ты станешь великим воином. В день твоего рождения норны вплели такое условие в нить твоей жизни, в твою судьбу. Я в этом уверен. — Он остановился, схватил меня за плечи и пристально посмотрел в глаза, в то время как остальные продолжали двигаться вперед, огибая нас подобно ручью, обтекающему валун. — Я кое-что собирался дать тебе еще с той ночи в крепости короля Кенвульфа.

— Господин, еще один овсяный пирог мне в горло не полезет, — проворчал я, зажимая живот.

— Какой предводитель станет награждать своих воинов овсяными пирогами? — рассмеялся ярл. — С другой стороны, такой человек мог бы рассчитывать на безоговорочную преданность Улафа, который как раз проходит мимо нас!

Сигурд усмехнулся, снял с правой руки толстый серебряный браслет и протянул мне. Я с благоговением принял это сокровище в форме змеи, две головы которой скалились друг на друга в том месте, где браслет был разорван. Я надел подарок на правую руку. Он оказался слишком большим для запястья, и мне пришлось поднять его выше, на бицепс. Через какое-то время у меня от улыбки заныли мышцы лица.

Вечером мы разбили лагерь у старых угольных копей. Верхний слой земли, снятый для того, чтобы облегчить доступ к топливу, был насыпан высоким валом, окружающим глубокую яму. За долгие годы он зарос березами, соснами и терновником, образовавшими сплошную непроницаемую стену, за которой могли укрыться мы сами и наши костры. Нам надо было только следить за тем, чтобы огонь не поднимался высоко вверх. Сигурд расставил на насыпи четырех человек, чтобы они несли дежурство, хотя мы уже больше не опасались, что король Кенвульф нас найдет. Маугер посоветовал Сигурду уходить из владений короля Мерсии на юго-запад, скрывая то, что мы пришли из Уэссекса. Этим утром мы переправились через Северн, убив рябого паромщика и забрав его судно.

— Если Кенвульф узнает, что за набегом стоял Эгберт, то договор между нашими королевствами не будет стоить и плевка, — покачал головой Маугер. — Наша маленькая уловка на какое-то время собьет мерсийских ублюдков с толку. Конечно, почти все они безмозглые сукины сыны, но даже эти остолопы не поверят, что это дело рук валлийцев, особенно когда поймут, что сделано все было ради книги. Яйца Христовы, Сигурд, валлийцы — сущие дьяволы. Сучьи дети с безумными глазами, в сравнении с которыми твои люди выглядят монахами!

Однако никаких признаков погони не было. Мерсийцы нам не грозили, поэтому мы устроились вокруг костров, распевая песни и доедая припасы, захваченные в крепости короля Кенвульфа. Свежий восточный ветерок принес ночную прохладу. Я сидел со своими друзьями — Свейном, Бьярни, Бьорном, Флоки Черным, Брамом, Улафом, Хаконом и другими — и глядел на едва светящиеся угли умирающего костра. На ветке березы висели три пустых бурдюка. Эль, которым они были наполнены совсем недавно, теперь раздувал наши животы. Еще два бурдюка продолжали ходить по лагерю, но почти все воины уже спали, укрывшись плащами и промасленными шкурами.

— Я хорошо помню свой первый браслет, Ворон, — сказал Улаф, закрыл глаза, картинно выпятил грудь и громко рыгнул.

Только у Сигурда и Брама серебряных браслетов на руках было больше, чем у него.

— Я получил его за то, что убил вепря вот этим, — заплетающимся языком продолжал Улаф, вытаскивая нож с рукояткой из оленьего рога. — Одним только этим. Я тогда был еще моложе, чем ты сейчас, Ворон, — добавил он и тряхнул головой, отяжелевшей от хмеля. — Гораздо моложе.

Брам рубанул рукой воздух, потом с укором помахал пальцем и сказал:

— Ха! Твой брат всадил в зверя две стрелы, Улаф. Это произошло еще до того, как ты его унюхал. Я хорошо помню.

— Да они его только еще больше разозлили! Впрочем, что ты можешь об этом знать? Ты тогда наверняка набрался эля и валялся в постели с какой-нибудь шлюхой, — пробормотал Улаф, забывая о том, что Брам в те времена тоже был еще мальчишкой. — Проклятье!.. Самый вкусный вепрь, какого я только пробовал. — Он потрепал меня по голове и снова рыгнул.

— Когда-нибудь у меня будет столько же браслетов, сколько у тебя, Улаф, — сказал я, проводя пальцем по толстой серебряной змее, ставшей частью моего тела.

— Может, и будет, парень, — ответил Улаф, почесывая густую бороду, и кивнул на Сигурда, храпевшего неподалеку. — Наш ярл — самый щедрый из тех, кто выводил дракары в море. Держись Сигурда, Ворон, и ты получишь свои браслеты.

— Да, если только ты ничего не имеешь против того, чтобы наступать на чужие внутренности, — с усмешкой вставил Бьярни. — Сигурд сделал всех нас богатыми.

— Да, скоро мы станем далеко не самыми бедными мертвецами, — пробормотал Глум и махнул обрубком, затянутым в кожу.

— Следи за своим языком! — рявкнул Свейн Рыжий. — Иначе скоро тебе придется пользоваться ногами, чтобы подбирать выбитые зубы!

Торгильс, родственник Глума, поднялся на ноги и выхватил меч. Свейн тоже встал и жестом предложил ему напасть первым. Другой родич Глума, верзила по имени Торлейк, вскочил, схватил Торгильса за правую руку, сжимающую меч, и опустил ее. Кормчий «Лосиного фьорда» сидел и сверкал глазами на Свейна.

— Довольно, кузен, — сказал Торлейк и махнул Свейну, чтобы тот тоже отступил назад.

— Спрячьте свои проклятые мечи, пока я не содрал с ваших задниц шкуру, пропитанную элем, кровожадные сучьи дети! — проворчал Улаф.

Спящие, в том числе и Сигурд, зашевелились. Моя рука потянулась к рукоятке меча. В душе я жаждал хаоса, обнаженных клинков и выплеснувшейся ярости, ненавидел Глума за то, что он сделал с Эльхстаном. Но Улаф загасил искры до того, как они успели разгореться. Норвежцы снова уселись вокруг костров, ощетинившиеся, но подавленные элем, залитым в желудки.

Маугер ухмылялся. Он, конечно же, наслаждался мыслью о том, что язычники были готовы проливать кровь друг друга. Веохстан тоже пристально наблюдал за происходящим, но его лицо оставалось непроницаемым. Кинетрит спала, подложив руку под голову. Ее светлые волосы рассыпались по лицу и ниспадали на грудь. Вид девушки усмирил жажду крови, бушующую у меня в груди. Веохстан заснул, а я долго наблюдал за игрой света на лице Кинетрит.

Наконец и я закрыл глаза. Мой сон был наполнен смертью.