Жители деревни Эльдреда собрались, чтобы проводить нас. Ребятишки сражались друг с другом деревянными мечами, изображая наши грядущие победы над валлийцами, в то время как их родители смотрели на нас с тревогой. Ополченцы старались держаться бодро. Они гордо выставляли напоказ доспехи и оружие, хотя только у двоих были кольчуги, а остальные довольствовались куртками из плотной кожи. Настоящие воины не суетились. Для них это был всего лишь еще один поход.

— Смотрятся они не очень, но сражаться будут неплохо, — сказал Пенда, увидев, с каким сомнением я рассматривал свой отряд. — Жители Уэссекса умеют воевать, Ворон. Это у них в крови. Даже у купцов. — Он усмехнулся. — Если тебя выпотрошат, то это плохо скажется на торговле. Поэтому они учатся убивать.

Но мне эти люди не казались настоящими воинами.

— Валлийцы наделают от страха в штаны, едва увидят нас, — пробормотал я.

— Могут и наделать, если только заметят твой глаз, — согласился Пенда. — Даже валлийцы верят в лукавого.

— В повелителя зла? — уточнил я.

— Да, в старика Велиара, — объяснил Пенда.

Я недоуменно пожал плечами.

— В изгибающегося змея. В Аваддона, — добавил Пенда. — В сатану, парень! — теряя терпение, крикнул он.

— В изгибающегося змея? — спросил я.

— Да, щенок, его называют и так. Хотя ты сам должен это знать, поскольку остаешься проклятым безбожником и язычником.

Я подумал о змее Мидгарде, который, по убеждению норвежцев, обвивает землю. Именно в честь него назвал свой корабль Сигурд.

— Парень, у тебя есть девчонка? — насмешливо спросил Пенда. — Если так, то пусть бог ей поможет. Бедную сучку, должно быть, трясет от одной только мысли о том, что ты засадишь ей в брюхо еще одного такого же скота.

Тут я заметил Кинетрит. Она стояла под старым тисом, где мы с ней расстались всего несколько часов назад, до того как взошедшее солнце пролило яркий свет сомнения на наше предприятие. На ней была синяя накидка, оканчивающаяся в пальце от земли, надетая поверх бледно-желтого платья с рукавами, расшитыми тонкой голубой нитью. Узкий пояс подчеркивал тонкую талию, распущенные золотистые волосы остались неприкрытыми. Не надела Кинетрит и брошь, подобающую высокому положению. Вместо этого у нее на груди висела простая серебряная цепочка, закрепленная на двух маленьких круглых застежках по краям накидки. Лицо девушки отливало бледностью, губы стиснулись в узкую полоску, а глаза оставались непроницаемыми. Клянусь Фрейей, какая же она была красивая!

Кто-то окликнул меня по имени. Я обернулся и увидел Эльдреда в темно-зеленом плаще, отделанном белым горностаевым мехом. Под ним виднелась кольчуга тонкой работы, начищенная до блеска, однако не новая. Ей уже довелось побывать в бою.

— Здравствуйте, милорд, — приветствовал я олдермена и проверил, легко ли выходит из ножен мой меч, принадлежавший когда-то Глуму.

Сегодня утром один из тутошних кузнецов наточил лезвие. Его подмастерье смазал шерстяную подкладку ножен топленым овечьим салом, запах которого я чувствовал до сих пор.

— Найди моего сына, Ворон, — сказал Эльдред и обвел взглядом воинов, стоявших у меня за спиной.

Его лицо с отвислыми усами оставалось непроницаемым, хотя мне показалось, что я уловил в твердых глазах олдермена тень сомнения.

— Я его найду, милорд, и вернусь за серебром своего ярла.

Эльдред выдержал мой взгляд, кивнул, развернулся и направился к своей дочери.

— Даже не думай об этом, парень, — сказал Пенда, заметивший, какими глазами я смотрел на Кинетрит. — Эльдред прикажет кому-нибудь вроде меня перерезать тебе глотку за одни только мысли о ее попке, белой, как лилия.

Но я все равно так пялился на Кинетрит, что она залилась краской и дернула отца за рукав, привлекая его внимание к чему-то еще, чтобы он не заметил мой пристальный взгляд. Затем, когда солнце на востоке поднялось еще выше, позолотив шлемы, наконечники копий и стальные набойки на щитах, я во главе отряда из тридцати уэссексцев покинул твердыню олдермена Эльдреда.

После первых нескольких миль ополченцы затянули пьяную песню, и я подумал о норвежцах, которые пели всегда. Однако к тому времени, когда светило начало скользить вниз со своего трона, единственными звуками оставались топот сапог по земле, стук ножен о края щитов, скрип и позвякивание кожаных ремней с железными пряжками. Я взмок от пота в кольчуге и шлеме Глума, с его тяжелым щитом за спиной и мечом на поясе, и обратился с молитвой к Тиру, богу войны, чтобы он не дал мне опозорить это славное оружие.

Собака Глум предал своего предводителя и боевых товарищей. Я представлял себе, как его однорукая душа бродила в загробном мире под градом оскорбительных насмешек предков. Таким негодяям нет места в Валгалле, за столом Одина. Но вдруг Глум все же оказался среди избранных? Я гадал, что произойдет, когда валькирии принесут в зал Отца всех Сигурда, сына Гаральда. Даже смерть не может искупить предательство. Древние своды Валгаллы содрогнутся. Пыль веков сухим дождем прольется на людей, живущих на земле своих отцов.

Мы переправлялись через ручьи, все еще разбухшие от зимних дождей, шли через леса, заросшие дубом, ясенем и вязом. Нам даже пришлось продираться через ограду, которой пользовались короли Уэссекса во время охоты на благородного оленя. Мы топтали лужайки, заросшие таким сплошным ковром белых сердечников, что мне казалось, будто на них лежит покрывало свежевыпавшего снега, и пересекали поля, где пасущиеся овцы срывали головы василькам и болотным подмаренникам.

Вечером мы плотно поужинали, после чего легли спать, а на следующее утро проснулись и встретили еще один погожий день, наполненный голосами черноголовых гаичек и певчих дроздов. В воздухе легко кружили ласточки, хватая на лету крылатых насекомых. Желтые трясогузки, похожие на золотые одуванчики, проворно сновали между ног пасущихся коров. Повсюду была жизнь, ничто даже шепотом не говорило о грядущей смерти.

Уэссексцы относились ко мне с неприязнью. Это чувствовалось по их глазам, по тому, как они смотрели на Пенду и требовали от него повторять все мои приказания. Но иного я и не ожидал, ибо был для них чужестранцем и никогда не стоял рядом с ними в боевом строю. К тому же им приходилось подчиняться мне, язычнику и скандинаву, а англичане испокон века ненавидели тех и других.

К исходу третьего дня мы покинули пределы владений короля Эгберта и снова очутились в земле Кенвульфа, в Мерсии.

Когда начало темнеть, человек по имени Эфа ясно выразил свои чувства ко мне.

— Эй, Эгрик, ты знаешь, что скандинавы трахают соседских свиней? — спросил он товарища. — Не своих собственных, потому что это считается некрасивым, а животных своих соседей. Ты это знал?

— Нет, — ответил Эгрик и оглянулся на меня. — А почему?

— Потому что от свиней воняет не так сильно, как от их женщин, — заявил Эфа.

Этот тип не впервые говорил гадости на мой счет. Сейчас у него хватило духа высказать их громко и отчетливо, вместо того чтобы портить воздух исподтишка. Остальные рассмеялись, стараясь тем самым унизить меня.

— Неужели ты позволишь этому толстому хрену строить из тебя дурака? — пробормотал Пенда.

Мастер-оружейник по роду занятий, Эфа отличался внушительными размерами, однако за ними стояли не мышцы, а жир.

— Ты считаешь, что мне нужно всадить ему копье в глотку? — спросил я, осматривая вершины холмов, тронутые заходящим солнцем, на которых вполне могли появиться мерсийские или валлийские всадники.

— Я стараюсь не думать, парень, — проворчал Пенда. — Но эти люди не будут стоять с тобой в боевом строю, если решат, что ты трус.

Я понял, что дружинник имел в виду и самого себя. У меня мелькнула мысль о том, что надо бы вспороть Эфе брюхо, чтобы показать Пенде, что я не трус. Вместо этого я развернулся и ткнул толстяка в живот тупым концом копья. Он выпучил глаза, согнулся пополам и получил удар древком по башке, облаченной в шлем. Я подумал, что убил его, и поморщился. Но голова Эфы тоже была защищена слоем жира, поэтому он только повалился на четвереньки, тряся головой и стеная.

— Для этого у нас слишком мало людей, Пенда, — произнес я достаточно громко, чтобы услышали все. — Было бы глупо убивать одного из них, пусть даже такого бесполезного борова, как Эфа. Это вполне могут сделать и валлийцы.

Толстяк был не в том состоянии, чтобы ответить мне. В любом случае он вряд ли осмелился бы на это. Один раз я его уже посрамил. Для такого человека, как Эфа, одного урока было достаточно. Одни уэссексцы вполголоса проклинали меня, другие помогли оружейнику подняться на ноги, но никто не бросил ни единого слова в мой адрес. Я испытал облегчение, осознав, что пошел на риск и добился желаемого.

— Лично я бы врезал ему сильнее, — заметил Пенда, когда мы продолжили путь.

Впоследствии я тоже стал жалеть о том, что не всыпал Эфе как следует. Через пару дней он снова стал трепать языком. Должен признаться, я восторгался его богатым воображением насчет того, что относилось к взаимоотношениям скандинавов и животных.

* * *

Наконец мы подошли к стене Оффы, обозначавшей западные границы Мерсии. Земля перед искусственной преградой была очищена от деревьев и кустарников, среди которых могли бы укрыться незваные гости, пришедшие с запада. Перед высокой земляной насыпью, увенчанной частоколом из заостренных дубовых бревен, был выкопан глубокий ров.

— Теперь мы взмахнем руками и перелетим через вал? — спросил человек по имени Альрик, когда мы поднялись ползком на вершину холма, с которой можно было хорошо рассмотреть укрепление.

— Ты совершенно прав, Альрик, черт побери, — сказал Пенда. — Это было бы проще простого, если бы мы стали ангелами, черт побери! — Он почесал шрам, пересекающий лицо. — А еще, просто ради забавы, можно было бы дождаться темноты и перелезть через эту проклятую стену. Слышишь, Эфа? — спросил он, глядя на оружейника. — Как думаешь, ты сможешь затащить свою жирную задницу на эту маленькую насыпь?

Тот поморщился, а Пенда повернулся ко мне и сказал:

— Ворон, окажи любезность, поймай Эфу, если он сорвется.

— Как поросенка на вертел, — усмехнулся я, глядя Эфе в глаза и похлопывая по древку копья, потом продолжил: — Здесь мы на открытом месте, у всех на виду. Сейчас надо укрыться. Мы вернемся сюда вечером.

Дружинник кивнул, и мы отползли с гребня холма.

— Пенда, ты по-прежнему считаешь, что нам нужно перебираться здесь? — спросил я, когда мы подобрали оставленное оружие и приготовились искать укрытие, чтобы дождаться темноты. — Можно было бы пройти дальше на север и переправиться через реку на лодках.

В той стороне вал заканчивался. Его сменяла река Уай, которая текла на восток, образовывая естественную границу, а затем снова поворачивала в глубь Уэльса. Только у местечка под названием Магон насыпь и частокол Оффы появлялись снова, свидетельствуя о превосходстве Мерсии. Все это я выяснил во время пиршества у Эльдреда, до того как мед лишил меня рассудка.

— В этом месте нам придется перебираться через вал и речку, протекающую позади него. — Пенда покачал головой, усмехнулся и обвел взглядом уэссексцев. — Это самый сложный участок.

Все заворчали, хотя замысел дружинника был понятен. Валлийцы вряд ли ждут, что непрошеные гости пожалуют к ним самой трудной дорогой.

— Думаю, нам повезет. Скотоложцы, трахающие своих овец, присматривают за этим местом не слишком пристально, — добавил Пенда, и я порадовался тому, что у меня в отряде есть такой опытный воин.

Ночью мы превратились в тени, с помощью веревок перебрались через дубовый частокол, что для большинства из нас не составило труда, а затем нашли узкое место и начали переправу через реку, оказавшуюся совсем не простой. Эльдред снабдил нас пустыми бурдюками из-под вина. Мы надули их и использовали для того, чтобы держать над водой головы, мечи и скатанные кольчуги. Когда весь отряд, дрожащий от холода, в одном нижнем белье выбрался на топкий западный берег Уая, я мысленно возблагодарил хитрого Локи за то, что нас там не ждали валлийцы, готовые устроить теплый прием. Затем я закинул мокрые волосы назад, вспомнил тех, кто напал на нас в пастушьей хижине, зачерпнул пригоршней грязь и вымазал себе лицо.

— Это сделает нас такими же невидимыми, как духи, — ответил я на вопросительные взгляды.

Некоторые что-то пробурчали себе под нос, другие осенили себя крестным знамением, словно мои слова оскорбляли их бога, но вскоре у всех руки и лицо были вымазаны толстым слоем грязи. Только белки глаз, блестящие в серебристом свете звезд, показывали, что мы не демоны, а люди.

Мы понимали, что если пойдем вдоль реки, то вскоре обязательно наткнемся на деревни и селения, поскольку человек исстари селится рядом со свежей водой. Однако у нас не было иного способа узнать, где валлийцы держат Веохстана. Один из десятка дружинников Эльдреда, коренастый мужчина по имени Освин, похоже, знал эти места лучше остальных.

— На следующей излучине реки есть поселение, — сказал он, и на его черном от грязи лице сверкнули белые зубы. — Раньше оно было довольно большим, но три года назад мы его спалили.

— Помню, — поморщился Эфа, изучая оперение на своих стрелах. — Валлийцы забрали в Хвикке нескольких ребят, кажется, семерых или восьмерых. Поэтому мы сожгли семь или восемь их деревень. — Он провел оперением по языку. — Вот только эти сучьи дети отстраивают свои поселения быстрее, чем мы стираем их с лица земли.

— Значит, ударим сегодня же ночью, — предложил Пенда. — Если Веохстана там нет, то мы уйдем затемно и попробуем счастья в другом месте.

— Нет, Пенда, — возразил я, стискивая толстое ясеневое древко копья Глума. — Если мы нападем на поселение сейчас, то кому-то из валлийцев обязательно удастся уйти. Они побегут к своим сородичам, и к рассвету нам придется иметь дело со всем Уэльсом.

— Да, мы будем вынуждены уносить ноги обратно в Уэссекс, — подхватил Освин. — Нам чертовски повезет, если мы успеем пройти половину пути, прежде чем эти ублюдки нас настигнут. — Он в сердцах сплюнул.

— Так что же ты предлагаешь, скандинав? — с вызовом спросил Пенда.

Все взоры устремились на меня. Я глубоко вздохнул, понимая, что норны, возможно, плетут сейчас узор, который приведет всех нас к гибели, и ответил:

— Мы схватим одного человека из той деревни, о которой говорил Освин, и заставим его сказать все, что ему известно. Если сына олдермена Эльдреда захватили в плен, то об этом должны знать все вокруг. Валлийцы потеряли слишком много воинов. Им нужно хоть чем-нибудь похвастаться. — Тут Пенда неохотно кивнул, и я продолжил: — Мы выясним, где держат Веохстана, и заставим валлийца отвести нас туда.

Я говорил эти слова и вспоминал свою первую встречу с Сигурдом и Улафом. Норвежцы тогда заставили меня проводить их до Эбботсенда. Я испытал ужас, превративший мои внутренности в жижу.

— Ты хочешь войти в дом валлийца, вытащить хозяина из постели и надеешься, что ни его женщина, ни другие тутошние ублюдки нас не заметят?

Я улыбнулся и увидел, как зубы Пенды сверкнули в темноте не хуже клыков.

Освин был прав. Деревушка оказалась совсем маленькой — всего девять или десять строений. Рядом с ними из земли до сих пор обгорелыми пальцами торчали почерневшие обрубки старых бревен. Их обугленные края ловили свет звезд, отражающийся от реки. Возможно, эти остовы были сохранены в память о погибших селянах, хотя гораздо вероятнее, что у валлийцев, оставшихся в живых, просто хватало своих забот. Мы затаились в темноте, словно дикие собаки, подстерегающие добычу.

— Вон тот дом, — указал я на грубое строение, рядом с которым возвышалась груда беспорядочно сваленных бревен. — С ленивой тварью, живущей там, у нас не будет особых хлопот.

— Нет, Ворон, нам нужен вон тот дом, — сказал Освин и кивнул в сторону другой постройки, расположенной ближе к воде.

— Он прав, — согласился Пенда. — Шум реки нас прикроет.

Я улыбнулся и согласно покачал головой, показывая, что оценил хитрость Освина.

— Что, ребята, добровольцы есть? — тихо спросил Пенда.

На него из темноты смотрели сверкающие зрачки. Мне захотелось узнать, как выгляжу со стороны я сам, поскольку мой глаз, налитый кровью, во мраке должен был стать невидимым.

— Пойду я, — произнес я, отстегнул щит и снял ножны с мечом.

Мне хотелось двигаться так же бесшумно, как валькирия разгуливает по полю брани, покрытому мертвыми телами.

— Нас двоих будет достаточно, — сказал Пенда, снял оружие и отдал щит воину по имени Кенред. — Ребята, будьте готовы двигаться, как только мы вытащим тощего дьявола за загривок из его логова.

Мы вдвоем крадучись направились к дому. Я гадал, что нас ждет внутри.

Мы добрались до хлева, увитого плющом, и распластались на земле. Мне в лицо ударило жуткое зловоние, от которого заслезились глаза. Свиньи тихо похрюкивали, ворочаясь во сне. Мы внимательно осмотрели круглый дом, крытый соломой. Дверь выходила на север. Когда-то там стояло другое жилище, от которого остались только обугленные руины. У меня снова мелькнула мысль о том, почему эти люди предпочитают начинать каждый новый день с того, что видят перед собой останки разбитых жизней.

— Это напоминает им о том, что они должны нас ненавидеть, — пробормотал Пенда, кивнул в сторону развалин и снова повернулся к круглому дому. — Дверь, наверное, заперта на засов. Проникнуть внутрь будет непросто. Мы поднимем грохот почище грозы, черт побери!

— Нет, Пенда, мы пошумим совсем немного, разбудим тех, кто внутри, но больше никого, — сказал я, не отрывая взгляда от дома.

В окошке не мерцали отблески пламени свечи. Не смог я разглядеть и дым, поднимающийся над соломенной крышей.

— Мы их разбудим. Они выглянут, чтобы узнать, в чем дело… — пожал я плечами.

— Так будет лучше, чем выламывать дверь, — признал дружинник и почесал шрам.

Через несколько мгновений я уже стоял у стены дома, держа в объятиях тощего поросенка, а Пенда зажимал ему рот.

— Смирно он вести себя не будет! — прошептал я, тщетно стараясь удержать жутко грязное создание, которое, отчаянно вырываясь, лупило меня маленькими острыми копытцами. — Быстрее, пока я его не выпустил!

Пенда отпустил морду поросенка и вонзил ему в задницу длинный нож с костяной рукояткой. Животинка пронзительно взвизгнула.

— Сиськи Фрейи! — прошипел я. — Прикончи эту тварь, а то она мертвого разбудит!

— Тогда держи его крепко, щенок! — проворчал Пенда.

Он попытался перерезать поросенку горло, но тот вырывался, визжал и хрюкал так, что в конце концов дружинник просто вонзил острие ножа ему в шею, и стало тихо.

В доме послышались голоса, затем кремень заскрежетал о сталь. Я отшвырнул трепещущее животное в сторону. Как раз в этот момент дверь распахнулась. Пенда ворвался в дом и кулаком уложил женщину, прежде чем она успела вскрикнуть. Я заскочил внутрь, развернулся, рукояткой ножа ударил в лицо мужчину, и он полетел на пол.

Все было кончено в одно мгновение. Пенда для большей надежности влепил нашему пленнику ногой по голове и взвалил его мне на плечо. Мы вернулись к уэссексцам, дожидающимся нас. Их черные силуэты выделялись на фоне неба, напоминая бревна из частокола короля Оффы. Я шепотом поблагодарил Локи, бога коварства и обмана, за то, что он посчитал нужным нам помочь.

Затем мы поспешили на север вдоль берега реки, сквозь высокую траву и камыши, пользуясь светом звезд, отражающимся от быстро текущей воды, и надеясь, что ее журчание заглушит наши шаги. Я передал бесчувственное тело валлийца Кенреду, ноги которого напоминали бревна. Тот взвалил его на плечо так же легко, как куль муки.

Потом я догнал Пенду, шедшего первым, и заметил:

— Нам очень повезет, если мы сможем вытащить из этого дохлого ублюдка хоть что-то.

Сильно пригибаясь, мы бежали по топкой низине, оставшейся после весеннего половодья.

— Не беспокойся, парень. С ним все в порядке, — ответил Пенда. — Этого у валлийцев не отнять. Крепкие мошенники. Убить такого непросто.

— Может, нам нужно заставить его говорить прямо сейчас? — предположил я.

Щит безжалостно колотил меня по спине, начинавшей ныть от долгого пребывания в согнутом положении. Мне хотелось надеяться, что швы, наложенные Кинетрит, не разойдутся.

— Как знать, возможно, Веохстана держат в этой деревне.

— Ворон, его там нет. Это я точно знаю, — сказал Пенда.

Петляющий бег дружинника был таким плавным и естественным, что он казался хищником.

— Если наш парень еще дышит, то валлийцы оттащили его в какое-нибудь крупное селение, побольше этой выгребной ямы. Он ведь не просто кусок мяса вроде тебя или меня. Веохстан стоит хороших денег.

В это время из зарослей тростника вспорхнула лысуха, издав звук, похожий на удар молота по наковальне.

Я услышал, как Пенда пробормотал себе под нос:

— Мы заплатим за него своей кровью.

Мы бежали молча, сознавая опасность, с которой нам предстояло столкнуться. Если валлийцы удерживают Веохстана в своей крепости, то как тридцать человек смогут его освободить? Горстка храбрецов с вымазанными грязью лицами, петляющая подобно теням вдоль берега реки, была одновременно охотниками и добычей. Возможно, к загробной жизни мы прибежим быстрее, чем к своему дому. При этом я верил в то, что уцелею, был полон восторженного возбуждения, от которого гулко колотилось сердце, дрожали руки и ноги. Пенда опасался, что нам уготовлено умереть с валлийскими копьями в животах. Я же не сомневался в том, что норны сплели для меня другую судьбу.

Уэссексцы ждали в темноте, присев на корточки, переводя дыхание и озираясь по сторонам. Освин снял шлем, набрал в него воды, плеснул в лицо пленнику, лежащему на земле, увидел, что это не возымело действия, и легонько пнул его по яйцам. Похоже, это средство оказалось более действенным. Валлиец застонал и закатил глаза, а потом пришел в себя. Освин еще раз пнул его, теперь уже со всей силой, и наш пленник вскрикнул.

— Где тот уэссекский дворянин, которого привели из-за стены? — спросил я, поднимая руку, чтобы остановить занесенную ногу Освина. — Ваши люди захватили пленника, когда луна умирала. Где он сейчас?

Валлиец поморщился, ощупал распухшее лицо, затем начал кричать и вырываться. Нам пришлось навалиться на него и зажать ему рот. Освин повторил вопрос на родном языке пленника, но тот плюнул в него и закинул голову назад, открывая беззащитную белизну шеи.

— Он хочет, чтобы ты его убил, — объяснил мне воин и ответил валлийцу плевком в лицо.

— Пенда, он думает, что мы убили его жену, — нахмурился я. — Этот человек ничего нам не скажет.

— Ворон, ты еще щенок, который ничего не знает! — проворчал Пенда. — К тому времени как я закончу, этот кусок козлиного дерьма расскажет, когда последний раз ходил в нужник. — Дружинник снял шлем и провел рукой по коротким волосам, поднимая их дыбом. — Просто его нужно хорошо попросить.

Пенда присел на корточки, достал длинный нож и приставил лезвие к паху пленника. Валлиец с вызовом оскалился, сверкнув в темноте белыми зубами.

— Держите его крепко, — рявкнул Пенда, разрезая шерстяные штаны, надетые на пленнике.

Валлиец начал вырываться.

— Держи же его, черт побери, если не хочешь, чтобы я отрезал тебе пальцы! — прошипел дружинник Освину.

Тот отличался внушительными размерами, но с трудом удерживал ноги валлийца на земле. Пенда обнажил член пленника, схватил его и приставил к нему нож. По лезвию потекла тонкая струйка крови. Несчастный судорожно забормотал что-то на своем языке. Пенда вопросительно поднял брови и посмотрел на Освина. Тот улыбался как ребенок. Похоже, валлиец все же согласился нам помочь.

— Он говорит, что слышал о набеге на Мерсию, но ни один мужчина из его деревни в нем не участвовал, — начал переводить Освин. — Селение разорено войной, — продолжал он, переглянувшись с жирным Эфой. — У его жителей нет желания воевать с англичанами.

Валлиец полностью очнулся, тараторил быстро, горел желанием помочь нам, хотя я сомневался, что теперь это спасло бы его.

— Он не знает, куда отвели пленного англичанина, — сказал Освин, взглянув на Пенду.

Дружинник пожал плечами, наклонился и снова принялся за работу. Он приставил лезвие к сжавшемуся члену, и валлиец пронзительно вскрикнул. Пенда медленно покачал головой и убрал нож. Пленник с мольбой посмотрел на Освина. Тот кивнул, предлагая говорить ради его же собственного блага.

— Он говорит, что если им удается захватить какую-нибудь важную птицу, слишком ценную для того, чтобы продавать на рынке рабов, то такого типа отводят в Карн-Диффрин, — сказал Освин. — Это небольшая крепость в долине, к северу отсюда.

При упоминании этого названия кто-то из уэссексцев вполголоса выругался.

— Я знаю это место, — сказал Пенда. — Многие из нас его знают.

— Он клянется, что больше ничего сказать не может, — закончил Освин.

Пенда почесал шрам под подбородком, затем схватил волосы валлийца в кулак, запрокинул его голову назад и полоснул ножом по кадыку. С тихим булькающим звуком из перерезанного горла пленника вырвался последний вздох.

— Зубы Одина, Пенда! Он мог бы рассказать нам еще много всего! — воскликнул я, глядя на то, как умирал валлиец, выпучивший глаза от ужаса. — Можно было бы спросить у него, сколько человек в Карн-Диффрине, долго ли добираться туда, да мало ли что еще!

Дружинник вытер нож о рубаху убитого, поднялся на ноги и сказал:

— Если бы мы продолжили расспросы, парень, то этот бедняга начал бы нам лгать. Он выдумал бы целый мешок с конским дерьмом, только чтобы нас запугать.

Он указал на уэссексцев. Те стояли полукругом и всматривались в темноту так, словно ожидали в любой момент угодить под дождь стрел и дротиков.

— Этим парням ложь не нужна, Ворон. Дела и без того обстоят хреново.

Я не мог оторвать взгляд от черной кровавой пены, вытекающей из раны на шее валлийца. Тело умирающего выгнулось, ноги судорожно дернулись, и он затих.

Мне стало тошно. В том, что мы сделали, не было чести. Я испугался того, как к этому отнесутся боги, затем вспомнил слова Глума о том, что мы слишком далеко от них. У меня заледенела кровь. Если этой землей правит христианский бог, то что может ждать здесь меня? Я тряхнул головой, прогоняя эту мысль.

Пенда пихнул меня в плечо и сказал:

— Проснись, парень. Мы ведь не могли его отпустить, так? Этот сукин сын уже мог не бояться нас, так что на его болтовню все равно нельзя было бы положиться.

Дружинник указал на промежность убитого. Я даже в полумраке разглядел, что его штаны стали темными и липкими от крови.

— Этот неуклюжий вол Освин не смог держать ублюдка неподвижно, — мрачно объяснил он. — Я перерезал ему вену. Бедный кусок дерьма все равно умер бы от потери крови. — Пенда знаком приказал Освину и Кенреду бросить труп в реку. — Он изрядно наврал бы нам и умер бы от потери крови, — заключил дружинник.

Наверное, Пенда был прав, когда говорил, что наши люди не нуждались в том, чтобы пленный валлиец подкормил страх, и без того жадными крысами пожирающий их внутренности. Ведь мы находились в опасности, а страх способен сделать человека слабым.

Гладкие камни, набитые в одежду убитого, быстро утянули его на дно реки. Мы продолжили путь на север и теперь, не обремененные пленником, двигались гораздо быстрее. Освин увел всех в сторону от реки, опасаясь, что нас увидят в отсветах, отражающихся от воды. Теперь мы следовали за ее изгибами на некотором удалении. У нас под ногами оказалась твердая почва. Идти стало еще легче. Мне мерещилось, что мы шли совсем недолго, но небо на востоке уже тронула розовая заря.

Мы укутались в плащи, поспали пару часов среди мягкого зеленого папоротника-орляка и проснулись на рассвете от громкого пения птиц. Они будто хотели сообщить всем окрест о нашем присутствии. Я испугался, что валлийцы услышат их, придут сюда и перебьют нас еще до того, как мы хотя бы одним глазком увидим Карн-Диффрин.

Утром оружейник Эфа убил ворона. Птица сидела на корявой ветке почерневшей ивы и наблюдала за нами. Толстяк сразил ее стрелой, выпущенной из тисового лука.

— Видите, мои стрелы всегда попадают в цель, — хвастливо заявил он.

Остальные уэссексцы хлопали Эфу по спине, восхищаясь его мастерством.

— Глупец ты, Эфа, — сказал я, подходя к нему с длинным копьем в руке. — Жирный, вонючий, безмозглый глупец.

Оружейник надулся было, затем ухмыльнулся, посмотрел на своих друзей и сказал:

— Да, помню. Вы, скандинавы, считаете ворона чудодейственным созданием, так?

Остальные презрительно засмеялись, хотя кое-кто и осенил себя крестным знамением.

— Вы считаете, что ворон способен видеть будущее. В таком случае почему же этот не улетел, когда я натягивал лук?

Пенда посмотрел на него, но промолчал. Я так и не понял, то ли он надеялся, что я проткну Эфу копьем, то ли рассчитывал, что толстяк пронзит меня стрелой.

— Ничего ты не знаешь, кусок свинячьего дерьма, — сказал я. — Любому ворону нечего бояться под этим небом, потому что он не от мира сего.

Я прикоснулся к тому самому крылу, которое Кинетрит вплела мне в волосы. Оружейник скривил от отвращения рот, однако в его глазах мелькнула искра сомнения.

— Забирай свой лук, козлиная блевотина, — продолжал я. — Посмотрим, какой ты искусный лучник, когда на тебя будут надвигаться кровожадные валлийцы.

Тут уэссексцы притихли. Они понимали, что скоро нам предстоит вступить в бой, и ничуть не сомневались в том, что нас слишком мало.