Я полоснул мечом по бородатой шее, и мы вырвались на свободу. Кусты шиповника царапали руки и лица, ослепляли нас и замедляли продвижение, но я грубо тащил Кинетрит вперед. Атака Сигурда застала англичан врасплох. Кровавый хаос скрыл наше бегство, но один всадник, находившийся позади остальных, заметил нас и поскакал прямо через заросли наперерез. К счастью, его лошадь нас не видела. Когда мы выскочили из густого вереска, она испуганно поднялась на дыбы. Я ударил ей в брюхо щитом. Лошадь заржала, повалилась на бок и подмяла под себя всадника. Мы побежали дальше, надеясь на то, что остальным уэссексцам, полностью поглощенным битвой не на жизнь, а на смерть, нет дела до нас. Вот уже второй раз мы с Кинетрит оказались беглецами в английских лесах.

Шум битвы затихал вдали, приглушенный бесчисленными древними деревьями. Мы остановились перевести дыхание у старого дуба. Я не мог больше удерживать обжигающий стыд, переполняющий мой желудок, и меня вырвало.

— Мне надо быть там! — воскликнул я, отплевывая горечь. — Что я делаю?

— Тише, Ворон, — зашипела на меня Кинетрит, а потом согнулась и постаралась отдышаться. — Люди моего отца тебя услышат.

Девушка, перепачканная с ног до головы кровью брата, была похожа на дикого зверя.

— Я принадлежу братству, Кинетрит! Я должен был оставаться с ними, а не бежать, как затравленный зверь. Как трус!

Она шагнула вперед и ударила кулаками мне в грудь.

— А мне что делать? Тоже сражаться, да? Разве я воин? Ты, наверное, очень храбрый, дерешься, словно голодный зверь! — Кинетрит чуть отступила и вытерла лицо, размазывая по щеке кровь Веохстана. — А как же я? Взгляни на мою прекрасную кольчугу, на острый меч, шлем и кожаную куртку. — Она сжала в кулаке ткань платья, пропитанную кровью. — Взгляни, Ворон! Я должна вернуться туда, сразиться с теми, кого предала сегодня, а потом помешать им изнасиловать меня?!

— Один сочтет меня трусом, Кинетрит, — сказал я со слезами на глазах. — Без своих товарищей я ничто.

Шум битвы теперь был уже совсем слабым, однако время от времени ветер приносил особенно громкий крик или лязг железа.

— В таком случае мне не нужно было предавать своего отца, — пробормотала Кинетрит и отвернулась от меня.

Почему мы, мужчины, такие глупые? Видит Фрейя, порой по сравнению с нами бараны кажутся верхом сообразительности. Эта красивая девушка ради меня рисковала всем. Одна проскакала верхом много миль, переплыла через быстрый Уай, и все это ради того, чтобы предупредить о вероломстве собственного отца. Теперь ее обожаемый брат убит, она промокла насквозь от его крови, а я рассуждал о чести. Мы, мужчины, знаем, как убивать, и уверены в том, что это делает нас великими. Но женщинам дано сокровенное знание боли рождения жизни. Быть может, именно поэтому они острее ощущают ее утрату. Женщины хоронят мужчин и продолжают жить. В этом они гораздо мужественнее нас.

Я подошел к ней и снял шлем. Девушка обернулась.

— Прости, Кинетрит. Покуда дышу, даже потом, в следующей жизни, я буду помнить то, что ты сделала для меня. Для нас. — У меня сдавило горло. — Клянусь Отцом всех, я не брошу тебя, Кинетрит. Если ты об этом попросишь, то я перережу собственное горло и тем самым закрою себе дорогу в Валгаллу.

— Ворон, неужели всегда нужно говорить о смерти? — спросила Кинетрит, и у нее по щеке скатилась слезинка. — А что насчет жизни?

На это у меня не было ответа.

— Пошли, — сказал я, надел шлем и взял Кинетрит за руку. — Мы должны добраться до твоего отца, прежде чем он уплывет за море.

Может, ей тоже требовались ответы, а может, больше некуда было деваться, но Кинетрит пошла вместе со мной.

* * *

Ночь мы провели в рощице стройных берез. Их белая грубая кора выглядела сухой, но в трещинках и разломах сохранились капли последнего дождя. Старый Асгот научил меня, что такие деревья насыщены женской чистотой, особым волшебством, которое, по его словам, способно защитить человека от ведьм.

— Главное, чтобы они спрятали нас от англичан, старик, — пробормотал я, когда мы с девушкой строили укрытие из ветвей граба и папоротника.

Ночной лес оживал. Всевозможные твари выходили на охоту. Мы спали чутко и тронулись в путь еще до рассвета, с пустыми желудками и ноющими от усталости ногами. Во влажном лесу царила тишина. Я морщился всякий раз, когда гремели мои доспехи, хотя от этого было никуда не деться. Глаза Кинетрит оставались сухими, но в ее прекрасных чертах появилось что-то дикое, напоминающее мне сокола. Веохстан погиб, его кровь была на ней, но она упорно шла вперед. Мне, обремененному доспехами, с трудом удавалось за ней поспевать.

— Ворон, что ты сделаешь, когда мы найдем олдермена Эльдреда? — спросила Кинетрит.

Она больше не называла его своим отцом.

Сквозь полог леса проникал холодный дождь. Крупные капли сгибали листья, потом срывались и ударялись о ветви, корни, торчащие из земли, и мой шлем. Воздух наполнился свежестью, и я радовался тому, что нам больше не приходилось вдыхать запах крови и смерти.

— Ну? — Кинетрит схватила меня за руку и остановила. — Что ты собираешься сделать? Я хочу знать правду.

У меня на язык навернулась ложь, но умерла там. Зеленые глаза Кинетрит, волевой изгиб ее губ говорили, что она видела все мои мысли как на ладони.

— Я его убью, — сказал я.

Между нами набухла неуютная тишина, потом Кинетрит все-таки посмотрела на меня.

— Он будет со своими дружинниками. Ты не приблизишься к нему и на бросок копья.

— Ты не видела, как далеко я его бросаю, — обиженно пробормотал я. — Ничего, я что-нибудь придумаю.

Девушка закинула золотистые волосы за уши. Несмотря на кровь, перепачкавшую лицо, она выглядела слабой и хрупкой, но я успел убедиться в том, что это не соответствовало действительности.

— Сейчас я ненавижу олдермена, — заявила Кинетрит. — Из-за его алчности погиб мой брат. До меня ему нет никакого дела, потому что я женщина. Потому что я не моя мать, — добавила она, и ее лицо тронула глубокая печаль. — Я не могу унаследовать его власть. Он даже Веохстана готов был принести в жертву.

— Почему?

— Гибель моего брата дает олдермену законное основание объявить войну Мерсии. Веохстан находился под покровительством короля Кенвульфа, ведь так?

— Неужели ты думаешь, что Эльдред желал смерти своему сыну? — спросил я, вспоминая мельников и крестьян, которых олдермен отправил вместе со мной освобождать Веохстана.

— Не знаю. — Кинетрит засмеялась, потом чуть помолчала и решительно тряхнула головой. — Я не могу допустить, чтобы ты убил олдермена, даже если тебе представится такая возможность.

Трудно было поверить, что рядом со мной находилась та самая девушка, которая, хихикая, вбежала в церковь короля Кенвульфа, когда я выбрался из гроба. Она по-прежнему оставалась красивой, но в ней появилось что-то неизмеримое, похожее на глубокое ущелье.

Я не знал, что ей сказать, но все-таки пробормотал:

— Эльдред должен заплатить за предательство. Иного пути нет. Он умрет, или все мы будем обесчещены.

Кинетрит заморгала, прогоняя из глаз капельки дождя. Прозрачные водяные бусинки висели на ее длинных ресницах и стекали по щекам.

— Есть еще один путь, — поджав губы, произнесла она. — Можно забрать его серебро и исчезнуть. Евангелия, переписанные святым Иеронимом, ослепили Эльдреда. Мы заберем его деньги и будем в безопасности. Это станет твоей местью. В безопасности, Ворон, — повторила Кинетрит.

Должен признаться, эти слова показались мне сладкими, как мед. Я вспомнил то, что сказал мне Сигурд, перед тем как поднял меч и бросился на англичан. Я мог бежать вместе с Кинетрит. Быть может, со временем она полюбит меня, я всажу свое семя ей в чрево, и у нас вырастут дети, глаза у которых будут зелеными, как у нее, а не красными. Быть может, мы состаримся и умрем, а наши потомки будут долго помнить нас.

Но я был норвежцем с красным глазом.

— Я убью Эльдреда и выброшу книгу Белого Христа в море в качестве подношения Ньорду, — решительно произнес я и двинулся вперед.

От резкого движения щит ударил меня по спине. Кольца бриньи зазвенели. Дочь моего врага молча пошла вперед, обратив влажное лицо к молодому рассвету.

Приближаясь к землям олдермена Эльдреда, мы старались ничем не привлекать к себе внимания. На мельнице, стоявшей на берегу быстрого ручья, я заплатил мельнику две маленькие серебряные монеты за пустой мешок из-под муки, в который сложил доспехи, кроме щита, оставшегося висеть за спиной. Кинетрит смыла кровь брата. В простом платье из небеленой холстины, теперь кое-где испачканной бурыми пятнами, никто не признал бы в ней дочь олдермена. Но одного вида моего щита, покрытого зазубринами, было достаточно. Крестьяне, которые попадались нам на торных дорогах, ведущих к замку Эльдреда, с опаской обходили нас стороной. За последние несколько недель местные жители вдоволь насмотрелись на всевозможных воинов. Должно быть, они чуяли в согревающемся летнем воздухе дуновение крови, ибо подозрительно косились на нас и старались держаться подальше.

Мы шли всю ночь и на следующее утро оказались у деревянных стен маленькой крепости олдермена Эльдреда. Я не хотел отпускать Кинетрит одну, опасаясь того, что мог бы сделать Маугер, если он еще был жив, чтобы не дать ей рассказать отцу правду о смерти Веохстана. Но девушка заверила меня в том, что ей ничего не грозит. Даже если Маугер вернулся к своему господину после сражения в лесу, то не посмеет ничего сделать с ней здесь, несмотря на то что она предупредила норвежцев о западне, приготовленной для них.

Я обещал ждать возвращения Кинетрит с известиями о том, как обстоят дела внутри крепости. Девушка, вероятно, была права, но я шепотом обратился с молитвой к Локи, богу коварства и обмана, прося у него, чтобы она вернулась как можно скорее, живая и невредимая. Одину я не молился, так как не знал, насколько низко упал в глазах Отца всех, покинув волчью стаю в трудную минуту.

Едва молитва успела сорваться с моих уст, как я подложил под голову свернутый плащ и крепко заснул во рву, за густой живой изгородью из боярышника и орешника.

— Ворон, проснись! — Голос Кинетрит был тихим и настойчивым.

Она вернулась, прежде чем мои сны успели приобрести очертания, и принесла с собой льняной мешок, в котором что-то лежало.

— Просыпайся же! Эльдред уже на берегу. Он ждет попутного ветра, чтобы выйти в море. Олдермен забрал с собой свое серебро.

— Серебро моего ярла, — поправил я, силясь прогнать туман, затянувший мой рассудок.

Постепенно окружающая действительность перестала расплываться у меня перед глазами.

Я разглядел Кинетрит, потер ноющий затылок и продолжил:

— Эльдред глупец, раз везет все свои сокровища на том корабле, на котором он еще никогда не плавал. Белокурые дочери Ран учуют запах серебра и прольют его в море, а заодно и Эльдреда.

— Всемогущий Господь услышит эти слова и сделает так, что твой язык почернеет и отвалится. Ты станешь немым, — с укором промолвила Кинетрит и нахмурилась. — Это еда, — добавила она, проследив за моим взглядом, брошенным на мешок.

Я кивнул, чувствуя бурление в желудке.

— Повар Годгифу говорит, что Эльдред собирается продать книгу императору Карлу Великому.

— Ты уверена?

— Ворон, нам нужно поторопиться! — Кинетрит потянула меня за кольчугу.

— Значит, Эльдред изначально не собирался отдавать книгу Эгберту? — спросил я.

В те времена тот был королем Уэссекса, унаследовав трон от Беортрика. Он еще не стал бретвальдой, правителем всей Британии.

— Не знаю, — ответила Кинетрит, протягивая мне щит. — Не думаю, что королю Эгберту вообще было известно об этой книге.

— Разумное предположение, — согласился я, закинул щит за спину и поднял с земли шлем. — Король Эгберт ни за что не допустил бы, чтобы по его земле расхаживали норвежцы Сигурда. В каком свете это выставило бы правителя перед собственным народом? Перед священниками?

— А наши люди пошли на это, так как Эльдред сказал, что такова воля короля, — добавила Кинетрит, вставляя на место последнюю деталь мозаики. — У них не было выбора.

— Олдермен ведет опасную игру, — заметил я. — Он очень хитер! Этого у него не отнимешь.

Уже тогда имя Карла Великого гремело по всей земле. После Папы император был самым могущественным в христианском мире, хотя люди поговаривали, что и сам понтифик Лев преклоняет колени перед Карлом Великим. «Если Господь не слышит, молись Карлу Великому», — говорили христиане. Они повторяют эти слова и сейчас, хотя император давно уже превратился в прах.

— Надеюсь, ветер брызнет ему в лицо собственной мочой, — пробормотал я, имея в виду Эльдреда.

Я ловил лицом легкий ветерок и гадал, неужели даже природа встанет на сторону коварного олдермена и поможет ему уйти от меня. Кинетрит протянула мне краюху хлеба, сыр и кусок соленого мяса. Мы тронулись в путь, обходя стороной крепость Эльдреда, чтобы успеть добраться до берега, пока ветер не переменился.

У Кинетрит в мешочке также лежали горох, лук-порей, репа и две маленькие луковицы. Это было все, что придавало нам силы в течение двухдневного путешествия к южному побережью Уэссекса. Однако когда я наконец почувствовал запах моря, задолго до того, как его дикий шум наполнил мой слух, а перед глазами показались серые бескрайние просторы, у меня внутри зашевелился другой голод.

— Ты скучаешь по нему, так? — спросила Кинетрит, когда я остановился и бросил вверх горсть травы, чтобы узнать направление ветра.

Я кивнул и полной грудью вобрал соленый воздух. Ветер по-прежнему дул с юга, чему мы были рады, так как это означало, что Эльдред еще не вышел в море. Мой ярл мог бы повести «Змей» против ветра, но Эльдред не был Сигурдом. Я надеялся, что олдермен не станет рисковать, испугается, что волны выбросят корабль обратно на берег. Конечно, он мог бы отойти на веслах. Грести против ветра было бы очень непросто, но все же это позволило бы ему выйти в море. Впрочем, Эльдред не подозревал об опасности, поэтому мы не сомневались в том, что он будет ждать попутного ветра.

— Я успел полюбить море, — сказал я, вспоминая братство скандинавов, Сигурда, Свейна и Улафа. — Оно способно многое рассказать человеку о нем самом, однако знания эти даются нелегко. Сначала нужно доверить ему свою жизнь. — Я поморщился и признался: — Находиться в шторм в открытом море — это ужасно, Кинетрит.

— Моя мать боялась моря, — нахмурилась девушка. — Она говорила, что оно вечно жаждет человеческих душ. Вот почему многие гибнут, пытаясь его покорить. — Моя спутница невесело усмехнулась. — Похоже на слова язычника, ты не находишь?

Я кивнул и заметил:

— Но мать произвела тебя на свет, Кинетрит. Храбростью ты не уступаешь никому из тех, кого я знаю.

Девушка провела зубами по нижней губе. Я ощутил такое непреодолимое желание поцеловать ее, что вынужден был отвернуться.

— Думаю, страх сам по себе способен убить человека, — тихо продолжал я, снял шлем и вытер лоб. — Он держит мужчину у домашнего очага и следит за тем, чтобы тот состарился раньше времени. Страх заставляет человека предать своих друзей, когда ему кажется, будто боги отвернулись от него, — добавил я, подумав о Глуме. — Ты когда-нибудь заглядывала в глаза ярлу Сигурду? В самые зрачки, в черные дыры? Или в глаза Бьорна, Бьярни, Улафа?

Кинетрит пожала плечами, и я продолжил:

— В этих людях живет море, Кинетрит. Они такие же дикие, как и оно, но свободные. Никто не повелевает волнами.

— Ты не понравился бы моей матери, Ворон, — сказала девушка. — Она не отпустила бы меня с тобой даже на рынок, не говоря уж про это.

— Твоему отцу я понравлюсь еще меньше, — усмехнулся я, но Кинетрит оставалась серьезной.

— Моя жизнь стала совсем иной, — вздохнула она. — Все переменилось. Я осталась совсем одна.

— Нет, Кинетрит, ты не одна.

Я почувствовал, как у меня загорелись щеки. Какое-то мгновение тишину нарушали лишь приглушенный рев волн и далекий крик чаек. Большой черный баклан пролетел в сторону моря, размеренно взмахивая сильными крыльями.

— Ветер утих, — вдруг совершенно справедливо сказала Кинетрит. — Нам нужно поторопиться.

Я взглянул в сторону моря, увидел маленький каменистый островок и понял, что дракары находятся дальше к востоку, где мы несколько недель назад оставили их у берега. Еще мне стало ясно, что удача отвернулась от нас. Ветер внезапно переменился, задул с запада, принося аромат желтого мака с далеких холмов.

Мы не стали спускаться к морю, двинулись на восток в надежде обогнуть скалу и увидеть «Змей» и «Лосиный фьорд», качающиеся на высоких волнах прилива. Но что делать дальше? Какой рисунок сплели для нас норны, определяющие судьбу?

Я достал из мучного мешка доспехи, надел кольчугу и шлем, взял меч и снова превратился в воина. Быть может, я оставался последним из волчьей стаи. Могло статься, что Сигурд и остальные норвежцы уже пировали за столом Одина в Валгалле и дожидались, когда я присоединюсь к ним, чтобы вместе готовиться к Рагнароку, последней битве богов. Я поежился от прикосновения холодного металла, нашел успокоение в его тяжести, и в то же время размышлял, как же странно, что закаленное железо и сталь придают воину мужества, хотя он и сознает, что этого будет недостаточно.

— Кони! Прислушайся, Ворон! — воскликнула Кинетрит, перекрывая шум прибоя. — Прячемся! Быстро!

Я не услышал топота копыт, потому что был в шлеме, огляделся, надеясь, что за краем меловой скалы проходит выступ, где можно будет укрыться. Но было уже слишком поздно. Всадники галопом неслись к нам, приминая высокую траву.

— Люди твоего отца? — спросил я и тут же узнал зеленое полотнище со скачущим оленем, развевающееся на копье. — Можешь не отвечать, — пробормотал я, хватаясь за рукоятку меча и борясь с желанием снять со спины круглый щит.

— Предоставь это мне. Не убивай их, — предупредила Кинетрит, и я почувствовал себя польщенным, потому что всадников было двенадцать.

Они осадили коней прямо перед нами, с силой натягивая поводья. Я отметил, что лошади совсем свежие. Это означало, что Эльдред, вероятно, находился где-то поблизости.

— Леди Кинетрит? — спросил один всадник, свешиваясь с седла, чтобы получше рассмотреть девушку.

Все были в кожаных доспехах, у каждого на поясе висел меч.

— Где мой отец, Гунвальд? — властно спросила Кинетрит, откидывая капюшон.

— Олдермен выходит в море на норвежском корабле, миледи, — ответил предводитель, ткнув большим пальцем в сторону моря. — Во имя всего святого, что вы здесь делаете?

— Мне нужно переговорить с Эльдредом, — сказала Кинетрит. — Проводи меня к нему.

Гунвальд посмотрел на меня, задержал взгляд на доспехах и кровавом глазе.

— Ты язычник, — сказал он, обнажая меч.

Остальные всадники насторожились, стукнули пятками лошадей и окружили меня со всех сторон.

— Не смейте трогать его! — крикнула Кинетрит, увидев, что воины спешились и направили на меня мечи и копья.

— Не мешайте, леди Кинетрит. У нас есть приказ убивать всех норвежцев, которых мы встретим в Уэссексе, — спокойно промолвил предводитель.

Это был молодой мужчина могучего телосложения, с бородой соломенного цвета.

— Не будь дураком, Гунвальд, — отрезала Кинетрит. — Этот человек мне помог, спас меня от скандинавов.

Гунвальд опешил от ее резкого тона, но некоторые воины усмехнулись.

— Отведи меня к моему отцу, пока еще не слишком поздно.

— Язычника нужно разоружить, — покачал головой Гунвальд и выставил ногу вперед, чтобы отразить мой выпад.

Кинетрит повернулась ко мне и кивнула. Я нехотя протянул какому-то воину меч и нож. Затем, не имея выбора, мы сели на коней, за спины уэссексцев, и поехали вниз, на берег.

У меня оборвалось сердце, когда я увидел «Лосиный фьорд», выходящий из бухты. На веслах сидели англичане. Голова дракона исчезла с носа дракара, уступив место деревянному кресту, поднимавшемуся к небу вместе с волнами.

Мы спустились по тропе на галечный берег, где пенящийся прибой просачивался между камнями, и спешились. Флоки Черного нигде не было видно. На мгновение у меня мелькнула мысль о том, не заключил ли он сделку с Эльдредом. Вдруг норвежец находится сейчас на носу «Лосиного фьорда», глядит в море, а его сундук набит серебром?

Гунвальд сложил ладони рупором и окликнул тех, кто находился на судне. «Змей», любимый корабль Сигурда, одиноко стоял на якоре, связанный оковами в земле врагов, и провожал своего товарища, выходящего в море. Гунвальд снова крикнул. Даже на таком расстоянии я узнал олдермена Эльдреда. Тот вышел на корму, ухватился за борт и посмотрел в сторону берега. Рядом с ним маячила устрашающая туша Маугера. Если Эльдред разобрал слова Гунвальда, принесенные ветром, и узнал свою дочь, то он никак этого не показал. Олдермен неподвижно стоял на корме «Лосиного фьорда», взлетающей вверх и ныряющей вниз.

— Бесполезно, — покачал головой Гунвальд. — Они не услышат нас, а мы — их.

— А слышать и не обязательно, — заметил какой-то из воинов. — Посмотри на Маугера.

Эльдред ушел, затерялся среди гребцов, но Маугер стоял на изящной выгнутой корме. Мне сперва никак не удавалось разобрать, какой знак он подавал, повторяя его снова и снова, но затем все стало ясно. Одной рукой великан показывал на нас. В другой он что-то сжимал. Это был нож. Маугер проводил лезвием себе по горлу.