Река, которая, как сказал нам Винигис, называлась Маас, благоволила к нам: за весла мы могли не браться. Возможность отдыха радовала – ведь все утро мы пыхтели, нагружая корабли балластовыми камнями, так что пот струился по нашим бородам. Поднятые паруса, обсыхая на ветру, трепетали, и с подветренной стороны до нас долетала водяная пыль, которой мы почти не замечали. Наше внимание было приковано к берегам. После того как мы вышли из верховья Мааса, лесистую равнину сменили крутые горы, тянувшиеся по обеим сторонам реки, подобно хребтам двух гигантских драконов. На вершинах холмов темнели зеленые сосны вперемежку с буками, дубами и ясенями, чьи оранжевые и коричневые листья казались пестрыми отметинами на шкурах чудищ. Лишь изредка тонкая струйка дыма выдавала присутствие человека на этой огромной дикой земле, готовой осыпать нас спелыми плодами.

– Хей! Да здесь почти как у нас на фьордах! – крикнул Брам со своего сундука, вытерев бороду тыльной стороной руки.

Медведь прихлебывал свой мед, решив, что лучше истощить драгоценный запас самому, чем проснуться однажды и не найти его на месте.

– Хочу хорошей трески, – протянул Хальфдан, и в знак согласия с ним викинги загудели. – Видеть больше не могу лосося. Он у меня того и гляди из ушей полезет.

– Слыхала, Кинетрит? – сказал я по-английски. – Ему надоел лосось, и он желает, чтобы ты поймала в этой реке морскую рыбу.

Улаф, улыбнувшись, перевел мои слова Хальфдану, который вдруг смущенно покраснел и что-то забормотал, оправдываясь.

– Скажи, пускай сам ловит для себя такую рыбу, какую хочет, но если ему нужна треска, то придется подыскать очень длинную удочку, – произнесла Кинетрит, наградив викинга ястребиным взором. – Может, заодно и новое платье для меня поймает.

Я перевел это, викинги расхохотались. Аслак дотянулся до Хальфдана и дал ему подзатыльник: дескать, не будь дураком. Хальфдан насупился. Мне стало жаль его, хотя и не так чтобы очень. В нашем воинском братстве перебранки были делом обычным, и каждый оказывался то победителем, то побежденным.

Вечерами кто-то из нас оставался на кораблях, а кто-то сходил на берег. Те, кому выпадало ночевать на суше, охотились на зайцев, лис, оленей и вепрей, а также упражнялись во владении мечом. Ведь мы давно не дрались и могли утратить ловкость, которая приходит к воину на поле брани и покидает его в мирную пору.

На шестой день пути по Маасу нам встретился боевой корабль, шедший вверх по реке. Он был хорош: не так строен и смертоносно быстр, как «Змей» или «Фьорд-Эльк», зато достаточно велик, чтобы разместить сотню вооруженных мужей. Теперь, однако, на нем было не более семи десятков воинов. Весла быстро и слаженно погружались в воду при поднятом парусе, на новехонькой белой ткани которого горел красный крест. Едва Улаф заметил этот корабль, Эгфрит, спеша приветствовать незнакомцев нашей обычной уловкой, выбежал на нос «Змея» и, когда суда поравнялись друг с другом, осенил франкского капитана крестным знамением. Слуги Карла имели суровый вид, и даже священнодействие нашего монаха не смягчило их взоров.

– Однажды на моем парусе будет красоваться голова волка, – произнес Сигурд завистливо. – На всех парусах всех моих кораблей. Я заплачу за это серебром христианского императора. – Франкское судно уже прошло, но крест еще был виден с наветренной стороны полотнища: он казался огромным розовым пятном. – В этом знаке есть сила, – сказал ярл, провожая корабль взглядом и почесывая шею. – Я чувствую.

– Ее оказалось недостаточно, господин, чтобы разгадать нашу хитрость, – сказал я, на что Сигурд ответил мне не слишком уверенным кивком. – При виде волчьей головы на твоих парусах кровь будет стынуть у людей в жилах. Твой герб заставит врагов мочиться в штаны.

Сигурд закусил губу, погруженный в думы. Помолчав, ответил:

– Может, когда-нибудь у тебя самого будет боевое знамя – черный ворон, раскинувший огромные крылья. Тогда обмочусь даже я.

Слова Сигурда вызвали у меня улыбку, потому что были совершенно несбыточны. Иметь собственный стяг мог только ярл, а я стал бы им не скорее, чем Флоки Черный обрил бы голову, надел юбку Христова монаха и плюнул Одину в единственный глаз.

Продолжая путь, мы видели стада с пастухами на горных лугах, окутанные дымом деревушки у воды и разрушенные белокаменные строения, похожие на старые обесцвеченные солнцем скелеты. На западном берегу притаилась церковь или даже целая монашеская обитель, которую викингам захотелось бы посетить, если б нашей целью не была более крупная рыба. Сигурдовы волки проводили монастырь жадными взглядами, думая о серебре и каменьях, хранимых его братией. Ниже по реке поросшие соснами горы становились мягче и наконец сменились холмистой равниной. Через два дня мы свернули в рукав, бежавший на восток, а еще через два вошли в реку, что тянулась к северу. Подплыв к поселению, словно бы оседлавшему ее, мы подумали, что это и есть Экс-ля-Шапель. Но оказалось, мы были между двух городов, один из которых, стоявший на западном берегу, Винигис назвал Тонгереном, а другой, на восточном, – Ле Жи. По этому отрезку реки сновали всевозможные крупные и малые суда. Чтобы легче было с ними расходиться, мы спустили паруса и взяли весла. Купцы громко приветствовали друг друга и, перекрикивая бурлящую реку, обменивались вестями из разных городов. Чайки клубились над пристающими и отходящими рыбацкими лодками, вопя и кувыркаясь в задымленном небе. С западного берега, где строили церковь, до нас долетала перекличка топоров. Подле работников торжественно стояли монахи. Время от времени бриз подхватывал звуки их печального пения, и глаза Эгфрита наполнялись слезами.

– Понимаю тебя, – сказал я ему. – От такого вытья у кого хочешь засохнут яйца и отвалятся уши.

Монах не ответил мне. Он напрягал слух, силясь уловить псалмы, все тише и тише звучавшие позади нас.

Встречные суда поспешно уступали нам путь. Либо мы походили на воинов императора, либо нас просто боялись, невзирая на наши кресты. Так или иначе, угрожать нам никто не осмеливался. Мы же не желали искушать норн промедлением и потому уже к полудню прошли другой город – Маастрихт. Там, по словам Винигиса, был большой каменный мост через Маас, построенный римлянами при императоре Августе; теперь от него осталось лишь несколько камней, на которых горожане воздвигли дом своего бога.

– Эти места сплошь провоняли Белым Христом, – простонал Флоки Черный, когда я перевел ему слова рыбака.

– Сжечь бы все это, – сказал Свейн Рыжий, подаваясь назад и разворачивая мощные плечи при взмахе весла. Мы продолжали грести: река в том месте сделалась так широка, что не текла, а ползла, и ветер не дул, а шептал. – Христианская грязь не поползет дальше, если мы уничтожим ее огнем.

– Для этого нас слишком мало, Свейн, кровожадный ты болван! И строение из камня не будет гореть, как деревянный дом, – сказал Улаф. Он стоял перед нами, уперев руки в бока. – Но однажды, парни, мы сюда вернемся. Тогда вы утолите свой голод. Ну, а пока пускай себе молятся своему слабому богу. Пускай размякнут, точно гнилое яблоко. Тем легче нам будет их растоптать. Хей!

Раздался дружный возглас одобрения, и даже Эгфрит улыбнулся: не зная норвежский язык, он подумал, будто викинги просто пришли в хорошее расположение духа. Разубеждать монаха никто не стал.

Следующим утром мы вошли в широкую долину, окруженную лесистыми горами. Река, изогнувшись, замедлила течение. У правого берега была пристань, длиною в пять раз превосходящая корпус «Змея». Толстые дубовые бревна потемнели от векового стояния в проточной воде.

– Это река Вурм, – сказал Винигис Сигурду, почесывая оспину на шее.

– Славное название, – пробормотал Бьорн.

Ярл нахмурился:

– Я думал, мы все еще идем по Маасу.

– Мы шли по Маасу, а это Вурм, – сердито ответил франк.

Пристань вреза́лась в берег так, что причаленные к ней суда были защищены от прихотей погоды. С верхнего конца реку перегораживал небольшой мол, и корабли могли не бояться течения, даже если оно усиливалось проливным дождем или весенним паводком.

– Это и есть Экс-ля-Шапель, – сказал Винигис.

Сигурд велел Кнуту причаливать. Суда теснились вдоль всего мола, но одно из них (кнорр, нагруженный тканями) уже отвязывали. Вскоре «Змей» занял его место, а «Фьорд-Эльк» пришвартовался к нему бок о бок.

– Глядите, – сказал Брам, указав нам на три корабля, стоявшие выше.

Это были небольшие узкие ладьи с высокими носами, причаленные борт к борту. Деревянные фигуры покоились, очевидно, в трюмах, как и наш Йормунганд, но резные узоры на ширстреках показались нам похожими на норвежские.

– Они словно бы дети «Змея» и «Фьорд-Элька», – сказал я, усмехнувшись: корабли были вдвое меньше наших.

– Я бы взял один такой для жены, – ответил Брам. – Она сможет рыбачить на нем во фьорде.

На пристани собралась толпа: люди желали знать, кто мы такие. Эгфрит приветствовал их и начертил в воздухе крест, однако из его слов они поняли не больше, чем мы.

– Винигис, скажи, что олдермен Эльдред из Уэссекса прибыл засвидетельствовать почтение их императору, – произнес Сигурд, указав на своего пленного.

Тот уныло тер брошь из серебра и бронзы, которую ему приказали надеть. На нем был деревянный крест с рубинами и дорогой зеленый плащ, отороченный по вороту белым горностаем. Эльдред даже побрил лицо, оставив только усы: смазанные тюленьим жиром, они опять казались густыми и блестели, свисая ниже подбородка.

– Мерзавец снова приобрел господский вид, – сказал Пенда, харкнув и сплюнув.

– Надеюсь, он еще не забыл, как подобает себя вести господину, – проговорил я и вдруг заметил, что некоторые из франков перешептываются, пялясь на мой кровавый глаз.

– Какого черта вытаращились, ублюдки? – рыкнул Пенда. Франки подняли ладони, помотали головами и отошли прочь. – Лучше прикрой лицо, парень.

Англичанин был прав: не стоило привлекать к себе излишнее внимание. Я взял чистую полоску ткани и обвязал ее вокруг головы, спрятав глаз.

– Это же самое красивое, что у тебя есть, Ворон, – задорно произнесла Кинетрит; в уголках ее губ играла улыбка.

– Выходит, все остальное еще безобразней, – откликнулся Пенда и, помахивая мизинцем, кивнул на мой пах.

Мне захотелось влепить саксу затрещину, но Кинетрит меня опередила. Шрам на лице этого черта искривился в усмешке.

– Ворон! Идем, дитя мое, – раздался голос Эгфрита. В его глазах загорелась лисья хитринка. Он стоял рядом с Эльдредом, Улафом и Сигурдом на носу «Змея», пока остальные привязывали корабли. Сходя на пристань, викинги потягивались, поправляли кольчуги, приводили в порядок оружие и мочились с мола. – Давай, парень, у нас много дел, – крикнул монах, хлопнув в ладоши.

Я пошел. Пенда последовал за мной, не желая пропускать развлечений, которые могли выпасть мне на долю.

– Винигис говорит, что дворец императора в нескольких милях к востоку отсюда, – сказал Сигурд, кивнув в сторону оранжевой стены дубов и вязов, стоящей на краю сочно-зеленой заливной равнины.

Вдоль берега вытянулись деревянные дома, а к западу простирались скошенные поля, по которым вольно разгуливали фазаны. Наши кольчуги, шлемы, копья и топоры не приглянулись местным обитателям, и многие из них поспешили удалиться. Лишь некоторые остались на причале, словно ждали нас и хотели говорить с Эльдредом или Сигурдом.

– Мы не можем ввалиться в приемную залу к императору, будто медведи в берлогу, – сказал ярл по-английски. – Карл не станет иметь дело с такими, как мы. Потому пойдет Эльдред. – Сигурд взглянул на олдермена, чье лицо словно окаменело. – Эльдред пойдет и расскажет королю о христианской книге. Если судить по тому, что я видел своими глазами и что говорит Эгфрит, Карл захочет получить это евангелие. Оно будет ему нужнее еды, пива и женщин. Он подивится тому, как до сих пор без него жил. И даст нам за книгу все, что мы хотим. А мы хотим гору серебра, какой позавидует дракон Фафнир.

При этих словах Улаф усмехнулся. Я ничего не сказал, хотя и вспомнил: Фафниров клад был проклят, и проклятие погубило воина, который убил дракона, чтобы завладеть сокровищами. Звали того воина Сигурдом.

Ярл продолжил:

– Монах и девица тоже пойдут. Они убедят Карла в том, что он может нам доверять.

– Но мы не можем доверять Эльдреду, – сказал я по-норвежски, – да и монаху тоже. Они предадут нас, натравят на нас христиан, как уже было прежде. Не верь им, господин!

– Я верю тебе, Ворон. Ты отправишься с ними, – ответил ярл по-английски и повернулся к олдермену. Золотой канат Сигурдовой бороды торчал вровень с орлиным носом Эльдреда. – Слушай меня, сакс. – Голос, каким были произнесены эти слова, заставил мое сердце сжаться в ледяной кулак. – Ты сделаешь так, что император захочет купить книгу. Если же ты не сумеешь, если предашь нас… – послышался скрежет стали: Сигурд извлек из ножен свой огромный меч и приложил его к груди, – клянусь оружием отца, тебе не уйти. Я до тебя доберусь, в какую бы дыру ты ни заполз, и даже в смерти не ищи избавления! Я приду и буду отрезать твое мясо кусками, но ты не умрешь. Я прижгу тебе раны, чтобы ты не истек кровью и не испустил дух. А когда ты потеряешь рассудок от боли, голода и горя, я заставлю тебя жрать твою же протухшую плоть. И все равно ты не умрешь. Ты прожуешь собственные срамные части, проглотишь собственный язык, и вот тогда, Эльдред, я покажу тебя твоей дочери, и, если в твоей гнилой душонке еще осталась хоть капля чести, ты наконец-то сдохнешь от стыда.

Мне стало жаль Эльдреда, несмотря на все то, что он нам сделал. Я знал: Сигурд не бросает слов на ветер и намерен в точности исполнить сказанное. Пенда, стоявший за мной, подтолкнул меня, и я спросил:

– Господин, могу ли я взять с собой Пенду? Чем больше англичан явятся во дворец, тем скорее император поверит, что мы христиане.

– Он верно говорит, Сигурд, – кивнул Улаф. – К тому же этот сакс недурно дерется.

Сигурд сжал губы и наклонил голову.

– Черный тоже пойдет, – сказал он, подзывая Флоки. – Пускай перережет горло императору, если тот встретит нас как враг.

Викинг лишь кивнул, будто получил самое что ни на есть пустячное задание. Итак, мы стали готовиться. Франки, желавшие говорить с Эльдредом или Сигурдом, оказались купцами. Они почуяли запах монет, и это придало им смелости, чтобы остаться на пристани, когда другие предпочли убраться подальше. У одного из торговцев ярл приобрел семь лошадей с условием, что тот выкупит их обратно, после того как наш отряд возвратится. Другой купец продал Улафу четыре бочонка меду, две сырные головы и свежего масла, а ночью пообещал привести женщин, которые искусно развлекают мужчин, чьи яйца отяжелели от долгого плавания по морю.

Ну а нас ожидала лишь широкая заливная равнина да грязная тропа, ведущая в Экс-ля-Шапель. День обещал быть дождливым, и потому мы взяли в дорогу промасленные кожи, свернув и приторочив их к седлам вместе с кольчугами, оружием и небольшим запасом еды. Эгфрит согласился, хотя и с неохотой, оставить евангелие Святого Иеронима на корабле: нельзя было допустить, чтобы император просто отнял его у нас или чтобы оно досталось ворам. Спрятав книгу в трюме «Змея» и покинув борт, монах будто сник. Мы сели на коней, и викинги закричали нам:

– Пусть Один пошлет вам удачу!

– Сделайте нас богатыми!

– Ворон держится в седле, точно мешок камней на спине у козла!

Бьорн улыбнулся, как мальчишка.

– Ворон, скажи королю франков, что Бьорн и Бьярни из Харальд-Фьорда хотят по темноволосой красавице и по бочке вина каждому. – Лицо норвежца сделалось суровым, и он прибавил: – Если привезет и окажет нам уважение, то мы, может, и согласимся иметь с ним дело.

Под смех викингов мы тронулись в путь, чтобы предстать перед императором Карлом.