Прежде я даже не видал подобных сооружений, не говоря уж о том, чтобы входить внутрь. Да и ни один из нас еще не оказывался в таком месте. Все мерцало в золотом свете оплывающих свечей, которых было больше, чем звезд на небе. Мы стояли посреди огромного, похожего на бочку каменного зала, и мне показалось, будто я тону. Тяжело пахло воском. В унылой песне слились голоса множества монахов – я понятия не имел, что на свете их так много. Монашеские стоны соперничали с резким стуком топоров о камень: в дальних углах и высоко на деревянных балках, хитроумно прилаженных, работали артели мастеров. Я не удержался и посмотрел вверх, запрокинув голову так, что затылок уперся в спину и стало трудно глотать. Над длинным рядом вытянутых окон, сквозь которые струился свет последних солнечных лучей, сверкал огромный образ Белого Христа.

– Святые, пребывающие на небесах, окружили Господа нашего Иисуса и подносят Ему свои венцы, ибо Он есть царь царей, – гордо произнес Эгфрит.

Картина совсем не напоминала другие изображения пригвожденного бога. Здесь он не казался слабым, измученным и жалким. Он сиял золотом, сильное лицо смотрело сурово. Это был бог королей, и, глядя на него, я понял, каков император Карл.

– Никогда в жизни я не видала такой красоты! – прошептала Кинетрит.

Ее слова меня задели. Неужто она в самом деле полагает, что эта мозаика (так Эгфрит назвал картину под куполом) прекраснее «Змея» или «Фьорд-Элька»? Ниже по стенам тянулись другие мозаики: на всех изображались истории из Библии. Разглядев их, я поежился: мне стало неприятно оттого, что на меня смотрят глаза мертвецов.

Я даже не слышал, как к Эгфриту подошел другой монах. У него была такая же выбритая голова и коричневая сутана, но сам он был толстым, а на красных щеках темнело несколько больших бородавок. Даже без мечей мы оставались воинами, и, поняв это, незнакомый монах неодобрительно на нас взглянул. Они с Эгфритом затараторили по-латыни. Было ясно, что англичанин говорит своему собрату, будто Эльдред богат и могуществен. Глаза франка жадно забегали по лицу олдермена, а затем снова посмотрели на Эгфрита, который снял с плеча мешочек и стал его развязывать. Потом толстяк опять взглянул на Пенду и меня, словно бы поняв, почему монах, английский лорд и его дочь путешествуют в сопровождении таких разбойников. Из угла потрескавшихся губ франка вытекла серебристая нитка слюны, когда он увидел, как Эгфрит достал из своей сумки темный кусок дерева величиной с кулак. Я узнал в нем обломок старой телеги с разбитым колесом, на которую мы натолкнулись в лесу, и никак не мог взять в толк, что замыслил Эгфрит и почему при виде такой никчемной вещи франк пускает слюни, точно собака при виде кости с мясом. Толстый монах вытаращил глаза (казалось, они вот-вот выкатятся), а потом вдруг куда-то потопал, взметнув за собой шлейф дыма и ладана.

– Что за игру ты затеял? – прошипел я.

Но прежде чем Эгфрит успел ответить, франк вернулся с другим монахом, седым морщинистым стариком, державшимся тихо и с достоинством. Подувший откуда-то сквозняк трепал остатки серебристых волос над его ушами. Голубые глаза устремили на Эгфрита ясный пронзительный взгляд из-под белых бровей. Монахи поговорили друг с другом, после чего Эгфрит бережно и почтительно передал старику кусок дерева. Толстяк, все еще роняя слюни, перекрестился. Эгфрит торжественно кивнул и указал на Эльдреда так, словно именно его милостью мы родились на свет с яйцами в мошонках. Толстяк отогнал каких-то двух бедолаг в капюшонах, и те удалились, торопливо шлепая босыми ногами по холодному каменному полу. Посмотрев на олдермена, седовласый наклонил голову и опустил веки, показывая, что признает важность происходящего. Заунывное пение прекратилось: бледные лица братьев с любопытством обратились к старику, уносившему кусок дерева так осторожно, будто это хорек или другая кусачая тварь.

Еще один монах, державший в руке свечу и прикрывавший пламя ладонью, подошел к Эгфриту и назвал себя. Не успев понять, что к чему, мы вышли из церкви следом за этим молодым франком, и я увидел Флоки Черного, бросавшего камешки в фонтан. Вместе с ним мы прошагали по проходу между столбами мимо зеленых зарослей остролиста, подстриженных в виде креста, и оказались возле маленького каменного строения с новой тростниковой крышей. Внутри пол был выстлан свежим камышом, и от одной стены до другой тянулись два ряда лежанок, покрытых соломой. Не считая чистоты, это место не имело ничего общего с роскошно убранной церковью Девы Марии.

– Аббат позволил нам сегодня переночевать здесь, – сказал Эгфрит, пока молодой монах обходил комнату, зажигая свечи (не восковые, как в храме, а сальные). – Здесь останавливаются важные паломники и почетные гости.

– Тогда нам повезло, что сейчас тут никого нет, отче, – сказала Кинетрит.

– Подозреваю, моя милая, дело не в везении, – ответил Эгфрит, глядя, как молодой монах поправляет солому и мех на одной из лежанок.

Пенда и Винигис уже уселись и проверяли, мягко ли постлано. Я вспомнил о двух монахах, которых прогнал толстяк. Что бы там ни выкинул Эгфрит, кого-то из-за этого на ночь глядя спровадили пинком под зад.

– Я задал тебе вопрос, монах. Отвечай, не то вырву твой язык и прибью его к стене, – сказал я.

Представив себе такую картину, Эгфрит сморщил свою кунью морду.

– Он преподнес аббату реликвию, Ворон, – произнес Эльдред, вздернув бровь.

– Он преподнес ему гнилую деревяшку, отломанную от старой телеги, – ответил я.

Эльдред осклабился, и мне захотелось выбить ему зубы так, чтоб вылетели через затылок.

Эгфрит усмехнулся:

– Для тебя и для меня это просто кусок старой древесины, но для аббата и братии монастыря Пресвятой Девы Марии это частица Животворящего Креста, на котором Спаситель умер за наши грехи.

Несколько мгновений я молчал. Когда же мне наконец стало ясно, что произошло, я поглядел на Пенду. Если я был удивлен, то он казался потрясенным.

– И они поверили этой дымящейся куче блевотины? – спросил я.

– Почему бы им не поверить уэссексскому лорду? – ответил Эгфрит. – И мы не пытались ничего продать монахам. Мы преподнесли им дар, а в благодарность они помолятся о душе Эльдреда. Это благословенный город: молитвы здешних братьев летят ввысь на быстрых крыльях, достигая ушей Господа скорее, чем мольбы монахов из более темных мест.

– Придут паломники, желающие воочию увидеть Животворящий Крест, – пробормотал Пенда, почесывая пересеченное шрамом лицо, – и серебро хлынет в монастырскую казну.

Кинетрит недоверчиво посмотрела на Эгфрита. Тот пожал узкими плечами.

– Ложь не доставляет мне радости, – соврал он. – Есть причины, вынуждающие меня лгать. – Монах закрыл глаза и что-то прошептал своему богу, а затем поочередно посмотрел на каждого из нас. – Скоро, вероятно даже ближайшим утром, вы меня поймете.

Он оказался прав. Утром нас накормили и напоили, после чего аббат Адальгариус велел нам прийти в полдень к западной двери церкви, где нас будут ждать. Больше седовласый ничего не сказал, предупредив только, чтобы мы явились без опоздания.

В назначенный час к нам, шаркая, подошел тщедушный старик, чье лицо скрывала тень ветхого капюшона. Назвался он Эльхвином, и мы без лишних слов поняли, что он англичанин.

– Франки зовут меня Алкуином, – сказал старец. – Я буду говорить с вами от имени Шарля, или, если угодно, Карла, императора римлян.

«Римляне уже несколько столетий как превратились в пыль», – подумалось мне, но я промолчал. Алкуин сообщил нам, что он настоятель монастыря Святого Мартина Турского, глава дворцовой школы и главный советник самого короля. Эгфрит едва не упал, но вовремя ухватился за руку Кинетрит.

– Щедрость Всевышнего поистине безмерна, если мне довелось предстать перед высокочтимым Алкуином Йоркским. Слава о тебе широко разлетелась по свету.

Я посмотрел на Эгфрита, и мне показалось, что сейчас он разнообразия ради говорит правду. Алкуин устало кивнул. Взгляд его водянистых глаз на миг задержался на мне, прежде чем возвратиться к Эгфриту, который представил ему Эльдреда и Кинетрит.

– Прекрасная дева, – улыбнулся советник. – В таких, как ты, наша будущность. – Повернувшись к олдермену, он прибавил: – Милорд, ты преподнес нам ценнейший дар. – Голос Алкуина звучал устало и скрипуче. – Среди всех частиц Животворящего Креста, разбросанных по миру, та, что столь великодушно подарил нам ты, займет виднейшее место. – По острому взгляду Алкуина я понял: он не глупец. – Слух о твоей щедрости уже достиг ушей императора, и Его Величество желает собственной персоной вас отблагодарить, если вы пройдете со мной во дворец.

– Это высочайшая честь для нас, – сказал Эгфрит, складывая ладони вместе и изумленно тряся головой.

Эльдред чинно склонил голову, а Кинетрит едва заметно улыбнулась. В тот миг мы с нею поняли, что в теле Эгфрита сидит хитрый Локи: не пробыв в городе и суток, мы уже направлялись на аудиенцию к императору.

Королевский дворец громоздился на вершине холма, подобный Бильскирниру – чертогу Тора. Поднимаясь по склону, мы проходили мимо каменных домов, которые, как пояснил Алкуин, принадлежали придворным и знати. На пути нам встречались отряды императорских солдат в синих и белых плащах. Некоторые из воинов упражнялись во владении мечом и копьем. Еще мы увидали целую толпу детей, молчаливо сидевших перед старым монахом, который читал им большую толстую книгу. А когда Черный Флоки ткнул меня пальцем в спину, я заметил нечто, похожее с виду на всадника, но и человек, и лошадь были каменными, словно их заколдовали.

Поговорить об этом диве мы не успели. Тяжелые дворцовые двери распахнулись, солдаты окружили нас и, точно стадо баранов, ввели внутрь. Два мальчика подали нам медные чаши, чтобы мы умыли руки и лица. Узорные ткани, висевшие повсюду, делили залу на ярко освещенные клети, где, негромко разговаривая, сидели люди. В одной три монаха, сгорбившись над книгами, царапали что-то на листах пергамента. В другой несколько мужчин, серых от каменный пыли, спорили, глядя на дом, нарисованный углем на большом куске белого полотна.

Поднявшись за Алкуином по деревянной лестнице, до блеска затертой ногами, мы вошли в огромную залу, где я прежде всего увидал два дубовых пиршественных стола. За годы шумных возлияний они потрескались и покрылись выбоинами. От края до края были расставлены большие украшенные золотом серебряные кувшины, чаши и блюда. Казалось, сами боги намеревались здесь бражничать, пока не свершилось то, что их отвлекло. На стенах изображались воины в старинных доспехах, разящие своих врагов. У тех были черные лица и странно узкие глаза, а также оружие, какого я прежде нигде не видал. Погибая, они мучились и молили о пощаде.

– Видно, этот король любит повоевать, – проворчал Флоки Черный по-норвежски.

Я, весь напрягшись, зашипел на него: мне меньше всего хотелось, чтобы христиане поняли, что к ним явились язычники.

В конце залы я увидел большой четырехугольный стол из чистого серебра, а за ним трон из белого резного камня, на котором, глядя на нас, восседал сам император. Мы, неловко скользя по полу, подошли и выстроились перед королем в ряд. Два воина с суровыми лицами стояли по обе стороны от трона. На их копьях играло пламя свечей, горевших у стены. У императора были светлые волосы, живые глаза, длинный нос и длинные усы без бороды. Даже сидя он производил впечатление высокого, крепко сложенного и сильного мужа. Кроме телесной силы, от него исходила и другая мощь, что плелась, будто невидимая мантия, из всех свершений, тягот и побед его долгой жизни. Окутывая короля, она отталкивала от него незначительных людишек, как масло отталкивает от кожи дождевую воду. Одеждой же он скорее походил на богатого купца или лорда: полотняные штаны и рубаха, красная шерстяная куртка, отороченная шелком, туфли из мягкой кожи.

– Karolus gratia Dei rex Francorum et Langobardorum ac patricius Romanorum, – возгласил Алкуин устало, как будто произнося эти слова в стотысячный раз.

Самому императору, казалось, тоже наскучил его титул. Представив королю отца Эгфрита и олдермена Эльдреда, советник заговорил о частице Животворящего Креста, которую они преподнесли в дар церкви Пречистой Девы Марии. В этот миг очи Карла вспыхнули и впились Эльдреду в лицо, точно буравчики. На спине у меня выступил холодный пот, в глазах защипало, челюсти до боли стиснулись. Я знал: мы ходим по лезвию ножа. Олдермену ничего не стоило сказать, кто мы есть, и попросить у императора защиты. Тогда мы бы тотчас погибли. Понял это и Флоки. Он почти незаметно приблизился к Эльдреду, и тот чуть повернул голову, почуяв его присутствие.

– Ты почтил мой храм ценным даром, – сказал император на хорошем английском. – Мы, братья по вере, обязаны беречь такие реликвии. Можешь не сомневаться, Эльдред, что преподнесенная тобою частица Креста будет в целости храниться здесь спустя многие годы после того, как в забвенье истлеет наша бренная плоть.

Я ожидал услышать мощный глас, способный вести тысячи людей в бой под своими знаменами, – и тысячи людей посылать на смерть. Но услышал обыкновенный человеческий голос. Эльдред почтительно склонил голову. Алкуин с подозрением приподнял бровь, похожую на серое облачко.

– Быть может, – сказал он, – ты прибыл из Англии в наш великий город, имея и другую цель? Вероятно, тобою руководила не только набожность доброго христианина и щедрость истинного лорда?

Мне подумалось, что этот старый книжник, вероятно, один из немногих людей при дворе Карла, кто свободно высказывает свои мысли, когда пожелает. А император, очевидно, ценил его за проницательный ум. Откинувшись на спинку трона, король поднес к губам костяшку унизанной перстнями руки. Его взор ненадолго остановился на Кинетрит, затем снова впился в Эльдреда.

– Что еще привело тебя сюда? – произнес он и взмахнул второй рукой, поколебав благовонный воздух.

– Государь, – начал олдермен, бросив взгляд на Эгфрита (монах кивнул), – мне принадлежит книга непревзойденной ценности. Это редчайшее сокровище – Святое Евангелие Иеронима, утерянное много лет назад и теперь вновь обретенное милостью всемогущего Господа.

– Я наслышан об этой книге, – ответил Карл, подавшись вперед на обложенном мехами троне. – В годы моего детства мне говорил о ней старый учитель.

– Иероним был первым среди древних толкователей Священного Писания, – сказал, нахмурясь, Алкуин. – Он в совершенстве изучил Слово Божие. Но как, лорд Эльдред, к тебе попал… сей труд?

Олдермен торжественно сложил ладони.

– Книгой завладел недостойный король, мой враг Кенвульф Мерсийский. Какой христианин потерпел бы такое? – При этих словах он простер руки. – Я счел своим долгом спасти Евангелие. – Червяк извивался так искусно, что я сам едва ему не поверил. – Обретя сокровище, я мечтаю увидеть его в надежных руках христианского государя, который защитит святыню от людской алчности. Я же лишь олдермен, – Эльдред покачал головой, – и я не богат, мой король. Мне не под силу оберегать эту книгу от притязаний неправедных.

– Ты хочешь продать ее мне?

Император щелкнул пальцами слуге, который наполнил вином серебряный кубок и поднес его своему господину.

– С моей души свалился бы груз, если б я знал, что евангелие хранится у тебя, мой государь, – ответил Эльдред, погладив длинные усы. – Английские короли дерутся между собою, как собаки над объедками. Им нельзя доверить святыню.

– Книга с тобой? – спросил Карл, потягивая вино и не сводя глаз с Эльдреда.

Алкуин, стоявший рядом с императором, смотрел на меня. Один его глаз был полузакрыт, но второй казался острым, как дротик, и я вдруг захотел опорожнить кишки. Уверенный, что советник разгадал во мне язычника, я боялся слов обвинения, которые могли вот-вот сорваться с высохших старческих губ.

– Ее охраняют мои люди, оставшиеся на речной пристани, – сказал Эльдред. – Прости, государь, я не отважился везти ее через леса и поля. На этой земле я чужой, а отправиться в неизвестность со святыней в руках мог бы только глупец.

Карл кивнул.

– Я вижу, что благонравие, рассудительность и… – император помедлил, слегка улыбнувшись, – устремленность к цели живут в твоем сердце, как Святая Троица – в сердце нашей веры.

– Благодарю, государь, – произнес Эльдред, извиваясь. – Твои слова – честь для меня и для всего королевства Уэссекс. – Олдермен быстро взглянул на Эгфрита, затем опять воззрился на Карла. – Я отдам тебе сокровище, государь. По честной цене. Ведь мы немало потеряли, чтобы его обрести.

Император откинулся назад, продолжая изучать англичанина, стоявшего перед ним.

– Я должен ехать в Париж, чтобы увидеть, как идет строительство береговых укреплений. Кроме того, что на севере меня одолевают саксы, мои прибрежные владения все еще подвергаются набегам безбожников-датчан, да сотрет их Господь с лица земли – их и всех язычников. По пути в Париж я разыщу тебя на пристани и сам взгляну на Евангелие. Если оно вправду так ценно, как ты говоришь, мы поладим. Ты останешься доволен моею щедростью, Эльдред. – Олдермен опустился на одно колено. Мы последовали его примеру, после того как Эгфрит на нас зашипел. – А теперь оставьте меня, – приказал император, нахмурившись так, будто его внезапно поразили хвори и горести преклонных лет.

Что до меня, то я был только рад покинуть этот город зачарованной воды и огромных каменных строений, прежде чем нас разоблачат. Отец Эгфрит огорчился из-за того, что ему не представилась возможность выкупаться в горячих источниках, о которых он нам говорил, однако это разочарование с лихвой восполнялось нашим успехом, достигнутым во многом благодаря его, Эгфрита, хитрости. Когда бледное солнце покатилось к западному краю осеннего неба, мы, забрав лошадей и получив обратно оружие, покинули Экс-ля-Шапель.