Возвратившись на пристань, мы не нашли там ни «Змея», ни «Фьорд-Элька». Нас ожидали Хастейн и Ирса Поросячье Рыло. Они играли в тафл, сидя на молу возле жаровни, полной раскаленных потрескивающих углей. Какой-то человек ловил на удочку крабов, лежа на животе рядом со своею собакой, которая тоже разлеглась, опустив голову на лапы. Кроме норвежцев и этих двоих, поблизости никого не было.

– Мы встали выше по реке, – сказал Хастейн, махнув в сторону прибрежных домов и темного лиственного леса, за которым зияла чернота.

– Там есть городок, от воды до него меньше трех выстрелов из лука, – прибавил Ирса, собирая и складывая в карман ракушки для игры в тафл, пока Хастейн туго сворачивал их меха.

По-видимому, торговля, обильная пища, женщины и приключения оказались тем соблазном, перед которым викинги, до сих пор проявлявшие осмотрительность, все же не смогли устоять.

– Чего ж мы ждем? – спросил Пенда, когда я перевел ему слова норвежцев. – Они там, поди, вовсю развлекаются с местными шлюхами, и я не хочу, чтобы мне досталась безобразная свинья.

– Пенда! – одернула его Кинетрит. – Ты греховодник.

– Стараюсь, миледи.

– Ну так как, Ворон, мы разбогатеем? – спросил Поросячье Рыло, ковыряя мизинцем в носу и радостно улыбаясь.

– Ты уже богат, Ирса, – сказал я, на что он ответил гордым кивком. – Да, император не намерен нас убивать, и скоро ты станешь еще богаче.

Мое сердце подпрыгнуло в груди, как бывало всегда, когда я видел «Змея». Он стоял, привязанный кормой и носом к высокому молу, а «Фьорд-Эльк» был пришвартован к нему с правого борта. На обоих кораблях я разглядел людей, на берегу вокруг костров стояли шатры из шкур. Я ожидал увидеть буйное веселье, однако викинги имели подавленный вид. Вскоре я понял: они тревожились, желая поскорее узнать, как прошла наша встреча с императором франков.

– Этот Карл не глуп, – сказал я Сигурду и тут же пожалел о своих словах: само собой, он был не глуп, раз правил империей. – Если б не монах, нас и близко не подпустили бы ко дворцу, – признал я нехотя.

Сигурд посмотрел на Эгфрита и слегка кивнул.

– Так он придет?

Ярл облокотился на свернутую шкуру, на его худом лице тени играли с отсветами костра. Рядом храпел Улаф: Флоки Черный подметил, что так храпит олень в половой охоте. Мы обо всем рассказали Сигурду, но он как будто не вполне поверил, что император действительно придет к нам смотреть наш товар.

– Карл едет в Париж, – пояснил я. – И обещает отыскать нас по пути.

– В Париж? – произнес ярл, словно удивленный тем, что у короля могут быть какие-то дела в этой смердящей дыре.

– Он строит укрепления против датчан, – улыбнулся я, как улыбается кормчий корабля, притворяясь, будто буря его не пугает.

– Тебе следует держать людей на привязи, Сигурд, – сказал Эгфрит, морщась. За нашими спинами боролись Свейн и Брам, а другие викинги ревели, поддерживая того или другого. – Как только император увидит Евангелие, он захочет его получить, – продолжил монах. – Если все пройдет так, как я прошу в своих молитвах, Карл купит книгу по хорошей цене. Но если он проведает, что вы норвежцы… – Эгфрит поднял палец, перепачканный чернилами, – он сочтет себя обязанным забрать ее у вас силой.

– Довольно разговоров, – ответил Сигурд, сопроводив свои слова широким зевком, что, верно, обидело монаха. – Разбудите меня, когда придет император. – Ярл отодвинул назад скатанный мех и положил на него голову. – Но если спугнете хороший сон, отрежу вам яйца.

Я отправился в шалаш, который соорудила Кинетрит. Сигурд на то и был ярлом, чтобы держаться неустрашимо, и все-таки он не видел своими глазами того каменного мира, что строили франки. Он не встречался с Карлом.

Два дня спустя мы проснулись на рассвете под гавканье наших часовых. К нам приближался император. Мы спешно надели кольчуги и шлемы, взяли оружие – не потому что хотели драться, а потому что хотели предстать перед франками во всей красе. Извечное тщеславие понуждает воинов лезть из кожи вон, чтобы принять внушительный вид перед другом и недругом. Наш вид в самом деле мог показаться внушительным: мы, более трех десятков викингов, стояли в своих лучших доспехах, сжимая копья, мечи и топоры. Но если мы и думали, будто выглядим грозно, то лишь потому, что еще не видали франков, чье войско внушило бы ужас кому угодно. Взяв щиты, мы выстроились стеною в два ряда перед «Змеем» и «Фьорд-Эльком». По бокам встали лучники.

Так мы ждали франков, выплывавших оттуда, где медленно поднимался диск солнца. Две сверкающие колонны солдат, одетых, как в рыбью чешую, в одинаковые доспехи из железных пластин, тянулись по равнине. Над их головами трепетали знамена.

– Титьки Фригг! Несите кто-нибудь мой флаг! – взревел Сигурд, изумленно моргая.

– Все в порядке, парень, не сворачивай себе шею, – ухмыльнулся Пенда, стоявший рядом со мной. Он понял, что меня встревожило. – Она сзади, с Эгфритом.

– Во что мы ввязались! – произнес Улаф, так низко надвигая шлем на лицо, что, кроме бороды, ничего нельзя было увидеть. – Их там человек пятьсот, и у каждого из этих сукиных сынов имеется на случай чего хорошенькое длинное копье.

Затрубил боевой рог. Под звон оружия и топот башмаков две колонны, растаяв, перестроились в три шеренги. Никому из нас еще не доводилось видеть такой длинной стены щитов. Солдаты четко расступились, и навстречу нам выехали всадники.

– Вон он, – сказал Пенда. – Ну разве это не прекраснейший из всех императоров, которых ты повидал?

Англичане расхохотались. Это славно, если воины, стоящие в первом ряду, могут смеяться. Сигурд оказал им огромную честь, поместив их вперед, и они это знали. Но знали они и то, что им, вероятно, придется раньше других встретить смерть.

Карл поднял руку, и его войско замерло, как каменный всадник, которого я видел возле дворца. Лишь горячее дыхание сотен людей клубилось в утреннем воздухе.

– Он одет не для сражения, – сказал Пенда. – Хороший знак.

Император стоял перед нами в куртке, отороченной шелком, и красивом красном плаще с золотой пряжкой. Из оружия при нем был лишь меч с позолоченной рукоятью в ножнах, украшенных драгоценными камнями.

– Полагаю, Пенда, при нем есть люди, которые сразятся за него, – ответил я, сжимая копье в побелевших пальцах.

– Лорд Эльдред! – крикнул Карл.

Некоторые из нас обернулись. Олдермена не было видно. Мы ждали. Тишину разрезало яростное «брррррук!» куропатки, и стая грачей поднялась с ветвей вязов, кружась и громко крича свое «каа».

– Я здесь, государь, – наконец отозвался Эльдред, проходя сквозь нашу стену.

С ним были Эгфрит и Сигурд. Ярлу, вероятно, не следовало показываться, но он не смог остаться в тени. Он стоял позади олдермена, подобный Тюру, богу войны. Рука его лежала на эфесе отцовского меча.

– Выходи, Ворон, – сказал Улаф. – Твой язык поможет Сигурду выпутаться, если франки смекнут, что он норвежец.

Я сделал несколько размашистых шагов вперед, громко бряцая кольчугой, и поклонился Карлу, однако глаза императора смотрели не на меня, а на ярла. Алкуин сидел, ссутулясь, на небольшой верховой лошади по правую руку своего господина, и изучал воинов, стоящих стеной позади меня.

– Я никогда еще не видывал такой боевой мощи, – сказал Эльдред. – Твое войско великолепно, государь.

Карл улыбнулся и потрепал шею своего скакуна. Даже конь императора казался королем среди коней.

– Это лишь слабый ветерок в сравнении с бурей, которую я могу поднять, если возникнет нужда. Стоит мне сказать слово, и в любую часть моей империи вступит десятитысячная армия воинов-христиан. Сегодня, благодаря Божьей милости и этому мечу, – Карл тронул головку золотой рукояти, – немногим из моих врагов достает храбрости и копий, чтобы подняться против меня, хотя на слабых они нападают без колебаний. Убивают и бегут прочь. Как лисы.

Алкуин, стоявший справа, устало кивнул.

– Там, где источники добродетели могли бы струить святость, разрастаются глубокие болота зла, – возгласил он, не сводя с меня изношенных старческих очей. Я вдруг понял, что не надел полотняной повязки, которой прикрывал свой кровавый глаз. – Быть может, наш мир доживает последние дни – есть знаки, свидетельствующие об этом.

– Тем скорее мы должны стереть с лица земли врагов Христа, – сказал Карл.

– Или обратить их в истинную веру, государь, – произнес отец Эгфрит, подняв перст и бросив едва заметный взгляд на Сигурда.

В этот миг я ощутил тошноту: мой ум распутал узел, таивший в себе причину, что побуждала Эгфрита помогать нам в нашем деле. Куница в рясе задумала крестить Сигурда – это я знал давно. Но теперь я испугался, что ярл согласится взамен на содействие, какое оказывал нам монах.

– Книгу! – потребовал Карл. – Я желаю ее видеть.

– А хватит ли у тебя серебра, король франков? – произнес Сигурд с вызовом, вязко выговаривая английские слова. Его глаза по-волчьи глядели из-под шлема. – Или ты всё потратил на синие плащи да рыбью чешую для своих людей, которым место на пашне, а не на поле брани?

У меня подвело живот. Император уставился на Сигурда.

Эгфрит побелел, как смерть, и я подумал, что сейчас мы все погибнем от мощного натиска франкийской стали. Однако Карл вдруг улыбнулся. Вокруг его глаз обозначились следы, прорезанные сотней тысяч таких улыбок.

– Кто ты такой? – спросил он у нашего ярла, стоявшего теперь впереди Эльдреда.

– Я Сигурд, сын Харальда. Некоторые зовут меня Сигурдом Счастливым.

– Ты датчанин? – Улыбка Карла искривилась.

– Я не датчанин.

– Ты служишь лорду Эльдреду? – спросил император, кивнув на олдермена. Сигурд плюнул под ноги и отер губы тыльной стороной руки. – Мне ясно, – сказал Карл. – Так, значит, эти люди твои? И корабли, что стоят там?

– Они мои.

– Стало быть, вы язычники? – В вопросе императора прозвучала угроза.

– Этот монах мечтает загнать меня в реку и мокнуть головой в воду, – ответил Сигурд, указав на Эгфрита. – Ведь если человека чуть не утопили, он как будто уже христианин.

– И ты согласился принять крещение? – Большие глаза Карла превратились в щелки, исполнившись подозрения.

– Как знать, – сказал Сигурд. – Я еще не решил.

– Вот реликвия, мой государь, – пролепетал Эгфрит, поднося евангелие императору.

Тот взмахом руки велел монаху передать вещь Алкуину. Советник, чье нахмуренное лицо сделалось похоже на кору дуба, погрузился в изучение книги. Карл же продолжал буравить взглядом глаза Сигурда.

– Евангелие подлинное, мой государь, – произнес наконец Алкуин, тряхнув головой. Я не смог бы с точностью сказать, просто ли он потрясен тем, что держит такое сокровище в собственных руках, или же он в ужасе оттого, что до сих пор оно находилось в руках у нас. – Книге нет цены.

Карл бросил на своего советника раздосадованный взгляд: в чем-то Алкуин был глубоким мыслителем, однако торговаться не умел. Старец скорее ощутил, нежели увидел недовольство императора и поднял руку, признавая, что допустил неосторожность, но, как видно, не слишком огорчился: евангелие всецело завладело его вниманием.

– Я покупаю книгу, Сигурд, – молвил Карл, и в этот миг червь Эльдред решил, что пора позаботиться о собственной скользкой шкуре.

– Государь император! Спаси меня от этих людей! – выпалил он, вылезая из-за спины Сигурда и падая перед Карлом на колени. – Я, лорд и христианин, несколько недель томлюсь в плену у язычников. Со мною моя дочь.

– Ублюдок, – прорычал Пенда.

В том, как император взглянул на Эльдреда, была примесь отвращения, однако, как светоч христианского мира, он не мог оставить таких слов без ответа.

– Ты под моей защитой, лорд Эльдред, – сказал Карл, взмахом руки велев олдермену подняться. – Где твоя дочь?

Эльдред, обернувшись, указал на наш строй. Викинги наградили его взглядами, сулившими смерть.

– Она там, сир. Среди язычников. Ее имя – Кинетрит.

Карл кивнул.

– Выйди, Кинетрит! – крикнул он: теперь это был подлинно императорский глас.

Послышался лязг щитов и звон кольчуг. Стена расступилась, пропуская дочь олдермена.

– Лорд Карл, этот червь мой! – рявкнул Сигурд, но даже он мерк в сравнении с великим государем франков.

Император жестом велел Алкуину вернуть книгу отцу Эгфриту, и монах, почтительно склонив голову, отступил с христианской святыней в руках.

– Ты получишь свое серебро, викинг, – небрежно произнес Карл, махнув пальцами. – Иди сюда, девушка.

Кинетрит, подойдя, приветствовала императора наклоном головы. Золотые косы делали ее удивительно похожей на норвежку, хоть Брам сказал бы, что она слишком узка в бедрах.

– Теперь ты вне опасности, дочь моя, – сказал Карл, и, как ни стар он был, его глаза засверкали при виде ее красоты. – Твоему плену пришел конец, ты свободна.

Бросив взгляд на меня, Кинетрит уверенно произнесла:

– Государь, я не пленница. Я странствую с этими викингами по доброй воле. Они достойные люди, сир, хотя и язычники. А он, – она указала на Эльдреда, – ни во что не верует, и я призываю тебя верить ему не больше, чем лисе.

Эльдред зарычал, шагнул к Кинетрит и с силой ударил ее. Она, пошатнувшись, отступила. Расширенные от потрясения зеленые глаза наполнились яростью. Через мгновение она с криком выхватила из-за пояса нож для еды, как ястреб, подлетела к Эльдреду и вонзила лезвие ему в глаз. Теперь закричал он.

Я, подскочив к Кинетрит, оттащил ее назад: она так обезумела, что это оказалось непросто. От произошедшего у меня самого помутилось в голове. Карл между тем отдал приказ своим воинам, и они выстроились стеной, отгородившись от нас щитами. Эльдред извивался на земле, тщетно пытаясь вытащить нож за скользкую от крови рукоять.

– Девушка околдована! – произнес император. Глаза его были вытаращены, хотя и не так, как у Алкуина, стоявшего рядом. Тот и вовсе едва держался в седле. – Ты дьяволица! Эти безбожники осквернили твою душу! – Внезапно выражение ужаса на лице императора сменилось деловитостью, и он что-то спросил у Алкуина. Совещались они на франкском наречье, чтобы мы не поняли их слов. Наконец Карл снова заговорил по-английски: – Мы разрушим злые чары. С Божьей помощью. Отойди от нее, юноша, или вы оба умрете на месте.

Я сжал руку Кинетрит. Послышался голос Сигурда:

– Делай, как он говорит, Ворон.

– Но, господин…

– Немедленно!

Я отпустил Кинетрит. Она продолжала стоять, глядя на Эльдреда, который бился, как рыба. Его крики сменились странными булькающими звуками. Эгфрит, преклонив колени, молился над ним, но больше ни один человек не двинулся с места, чтобы помочь олдермену, – потому, вероятно, что его было уже не спасти.

– Ты поедешь со мной, Кинетрит, – сказал Карл, – и, если будет на то воля Божья, тебя… – он на мгновение умолк, – излечат.

Конь под императором заржал и мотнул головой, словно предостерегая нас.

– Кинетрит останется с нами, – произнес я, с трудом сглотнув и чувствуя дрожь в руке, сжимавшей копье.

Карл опустил свой длинный нос, сверху вниз посмотрев на меня. Его очи вспыхнули.

– Ты – нечестивец, сгубивший душу бедной девушки. Сам Сатана пометил тебя как своего слугу. – Император указал на мой кровавый глаз. – Я понял это, едва тебя увидел. Но в этой земле темные силы не властны, юноша, и придержи свой дрянной язык, если хочешь его сохранить.

– Я никого из людей не боюсь, – ответил я, приподняв поросший волосом подбородок.

На самом же деле мне было так страшно, что я мог обмочиться не сходя с места. Я бросил взгляд на Сигурда, на чьих губах, готов поклясться, играла легчайшая из улыбок. В глубине души наш ярл любил смуту.

– Негоже, чтобы несдержанность понуждала нас поступать неразумно, – сказал Алкуин, успокаивая лошадь легким ударом поводьев. – У нас есть и более важные дела.

Посмотрев вниз, он перекрестил Эльдреда. Было ясно, что олдермен уже мертв. Маленький нож, пронзивший, очевидно, его мозг, так и остался торчать из глаза.

Карл глубоко вздохнул, раздув большой живот, и опустил веки. А когда он поднял их, огонь во взоре уже погас.

– Дорогой мой Альбин, поводья твоей мудрости, как всегда, сдержали мой нрав. – Улыбнувшись Алкуину, император перевел взгляд на Сигурда. – До ближайшей полной луны тебе пришлют три бочонка серебра.

– Пять, – сказал ярл, почесывая подбородок.

Ему как будто не было ведомо, что наше тогдашнее положение не располагало к торгу.

Карл нахмурился.

– За пять бочонков серебра я мог бы выстроить себе новый дворец. – При этих словах он потряс седеющей светловолосой головой.

– Пять бочонков, и я позволю этому монаху выкупать меня в вашей реке, – сказал Сигурд громко, чтобы все мы слышали.

Обернувшись, я увидел Флоки: от такой рожи скисло бы молоко. «Видно, он все же немного понимает по-английски», – заметил я про себя. Недовольны были и англичане: их прежний господин просил помощи для себя, но не замолвил слова за них. Ну а Карл только кивнул Алкуину, решив, по-видимому, что сделка стоящая.

– Ты получишь свое серебро, Сигурд Счастливый, – сказал император, разворачивая коня, и приказал двум своим солдатам: – Возьмите девушку. – Те, кивнув, взяли Кинетрит под руки. Карл и Алкуин двинулись на своих жеребцах назад – туда, где стояло огромное сверкающее войско. – Да пошлет тебе Господь силы, чтобы исполнить твое предназначение, отец Эгфрит!

Кинетрит даже не обернулась, чтобы взглянуть на меня, когда ее уводили.

* * *

Эльдред погиб, и это было неплохо. Смерть давно поджидала его, однако никто не смог бы предугадать, от чьей руки он ее примет. Я по-прежнему ощущал дурноту. От того, что Сигурд согласился стать христианином. Но, главное, от того, что ушла Кинетрит. Пенда, любивший ее брата, тоже затосковал по ней; остальные же воины Сигурда казались вполне довольными, ведь мы встретились с великим императором христиан и остались живы. Кроме того, нам пообещали больше серебра, чем мы могли мечтать, а викинги только о серебре и мечтают. На их взгляд, все сложилось как нельзя лучше, и даже предстоящее крещение Сигурда огорчило лишь немногих.

– Какая разница?! – прорычал Брам Медведь, жуя вяленое тюленье сало. – Сигурд – волк и навсегда останется волком. Если даже он макнет голову во франкскую реку, не изменится ничего, что стоило бы больше комариного зада. – Брам, громко чавкая, ухмыльнулся. – Но императору мнится, будто разница есть, и поэтому, парень, мы разбогатеем.

Были и такие (среди них Асгот, Флоки Черный и Улаф), кому мысль о крещении Сигурда претила, однако и они с нею мирились, ведь мы выжили, и нас ожидала целая гора серебра. Оставив нескольких человек охранять корабли, мы направились в соседний городок Валс. Он пришелся мне по душе больше, чем Экс-ля-Шапель, потому что был из дерева, а не из холодного камня, и жили в нем обычные люди, а не рабы Христовы. Впервые за долгое время викингам представилась возможность потратить немного серебра, заработанного кровью и потом. Вскоре мы все напились в доску. Ночью пришли франкские шлюхи, которым было плевать на то, что мы язычники. Учуяв деньги, они налетели на нас, как мухи на сырое мясо. Я мог думать лишь о Кинетрит, у других же не отыскалось мыслей, которые послужили бы им поясом, удерживающим штаны. Я пил, стоя рядом с Асготом. Жрец заявил, что он уже стар для женщин. Вокруг нас викинги забавлялись, не щадя сил. Клянусь, я слышал, как гремят друг об дружку кости. Свейн Рыжий обнимал двух девиц, чьи голые груди лоснились в свете факела, а Сигурд сидел в глубине таверны, положив к себе на колени голову светловолосой красавицы. Даже Хедин не скучал, хотя его длинное лицо было так безобразно, что викинги говорили, будто волны, и те не захотят принять такую образину. Пиво в моей кружке едва не стало кислым, когда я увидел, как Хединов белый зад ходит вниз и вверх, точно локоть прачки.

– Он на нас смотрит, – проскрипел Асгот, следя взглядом за пауком, спускавшимся со стропила на невидимой нити.

– Кто? Паук? – пробормотал я, не отрываясь от кружки.

– Император, безмозглая твоя башка, – прошипел Асгот.

– Император уехал в Париж, старик.

Я пожалел, что мне приходится в одиночку терпеть бесноватого жреца. Тяжело было стоять рядом с ним, помня о том, как он убил Эльстана. Мстя за приемного отца, я пролил кровь Эйнара Страшилища, но Асгота не тронул.

– У Карла глаз больше, чем у собаки блох, – проскрежетал старик, и я понял, что он прав.

В таверне в самом деле были люди, которым, очевидно, поручили за нами наблюдать, и они даже не слишком от нас таились. Когда я посмотрел в глаза одному из них (молодому, с короткими черными волосами), на его лице явственно выразилось отвращение. Однако соглядатаи, по видимости, не собирались мешать викингам тратить серебро, а сами викинги были слишком заняты шлюхами, чтобы о чем-то беспокоиться.

Позже ко мне, запинаясь, подошел Бьярни. Пролив по пути целую реку медовухи, он притащил тщедушного франка.

– Этот человек выведет нам на коже знаки, – сказал викинг, чья голова, видно, совсем отяжелела и потому не держалась на шее ровно, а постоянно описывала круги. – Он говорит, что очень искусен.

Франк неуверенно кивнул и принялся оглядывать норвежцев, ища среди них кого-нибудь непохожего на тех прозрачных существ, которых выносит на берег вода. Не найдя такового, он снова посмотрел на меня, а я – на Бьярни.

– Что еще за знаки? – спросил я.

Затея не нравилась мне: я не был расположен терпеть боль. Бьярни вытаращил глаза и шагнул назад, закачавшись на пятках.

– Знаки, которые будут напоминать нам, кто мы, – нахмурился он. – И что мы. Нас занесло слишком далеко от дома, который я не хочу забывать.

– Думаю, Бьярни, тебе нечего бояться. Ты не забудешь. Мы волки.

Когда я это сказал, его голубые глаза вспыхнули, зубы сверкнули. Мне вдруг стало ясно, какой знак этот маленький франкиец будет втравливать нам под кожу.