Датчанин Арнгрим мог бы сложить песнь об арене. Я не скальд и не могу словами передать то, что чувствовал и видел в тот день. Мы стояли у амфитеатра и задрав головы глазели на огромные искусно обтесанные каменные глыбы, гладкие блестящие колонны высотой с дерево и великолепно уложенный красный кирпич. С Палатина Амфитеатр Флавиев казался просто одним из гигантских древних зданий. Однако, стоя внизу, среди конюшен, статуй и лавчонок, я едва мог окинуть его взглядом. Вскоре нам пришлось отойти в сторону, ибо мы были далеко не единственными, кто пришел на арену в тот день. По двое, по трое, а то и группами, к амфитеатру ручейками стекался народ. Воины и торговцы, женщины и оборванцы шли в обрамленные колоннами проходы, гомоня, как птицы на рассвете. Внутри за стенами глухо шумел океан людских голосов, словно в пиршественном зале перед тем, как разносят яства. Воздух наполнял густой аромат жареного лука, грибов, рыбы, трав и чеснока. Народ толпился у дюжин прилавков с едой, хозяева которых радостно потирали руки – торговля явно шла лучше, чем обычно.

– Да один этот амфитеатр крупнее любой нашей деревни, – сказал Сигурд, любуясь статуей обнаженной женщины на возвышении у входа. Груди ее выглядели такими пухлыми и мягкими, что так и тянуло забраться туда и проверить, точно ли они из камня. Рядом с женщиной стояла статуя мужчины, от которой остались только ноги и нижняя часть тела. Я мрачно усмехнулся, представив, как какого-то римлянина расплющивает гигантским обломком статуи, упавшим с неба.

– Сколько человек должны встать друг другу на голову, чтобы достать до верха? – спросил Сигурд.

Улаф оттопырил нижнюю губу, почесал бороду, глядя на высокие стены и прикрывая глаза от полуденного солнца.

– Тридцать? – предположил он.

Сигурд кивнул, довольный ответом.

– Но, боги мои, как? Ворон, ты у нас мыслитель, как люди могли такое построить?

Я пожал плечами. Мимо, рыгая вином и чесноком, прошли два воина с татуировками на лицах.

– Разве что с помощью своих богов, Дядя, – ответил я.

– Ха! – Улаф махнул рукой. – Вот я себе бражный зал построил, но что-то ни Фрейя, ни Хеймдалль, ни Тор не помогали мне доски прибивать. А ведь мы принесли в жертву лучшего быка. Помнишь, Сигурд?

– Да, Дядя, – с улыбкой отозвался ярл. – Халльдор еще тогда с крыши свалился.

– Не везло бедняге, – сказал Улаф, вспоминая бедного Халльдора, которого Сигурд избавил от страданий.

Казалось, это было так давно…

– Ему бы понравилось в Риме.

– Будет что рассказать ему при встрече в чертогах Одина, – пообещал Сигурд. – И Бьорну, и остальным.

– Ну? – Брам похлопал Улафа по плечу. – Мы собираемся целый день нюхать чесночную вонь или зайдем внутрь? – Он кивнул в сторону отца и сына, которые, пригнувшись, прошли за руку под грудастой каменной женщиной.

Оставив позади суету города, мы вошли на арену – и сразу же почувствовали, что воздух там густ от неведомых чар, будто ячменная похлебка.

– Сиськи Фригг, – проворчал Улаф и потянулся к рукояти меча, висевшего на поясе.

Сигурд присвистнул. Глаза его блестели, а у меня из груди разом вышел весь воздух, будто ее чем-то пронзили. Я покачнулся и чуть не упал.

– Да здесь, наверное, весь Рим собрался, – выдавил я.

Внутри Амфитеатр Флавиев поразил меня еще больше, чем снаружи. Тысячи людей стояли в проходах или сидели на каменных скамьях вокруг пустой середины, на которой поместилось бы пять Эбботсендов. Шумящая толпа не заполнила амфитеатр даже наполовину. Слепо следуя за идущим впереди человеком, мы шли по темному, пахнущему сыростью коридору, где голоса гулким эхом отлетали от холодных стен. Потом долго-долго поднимались по каменным ступеням. Было так жутко, что шевелились волосы на затылке и леденела в жилах кровь. Ноги впереди идущих шаркали по древним камням; казалось, что мы – мрачная процессия павших воинов, забытых Одином на поле боя и бредущих в загробный мир. Полутемный лабиринт прорезали полосы света, и наконец одна из них привела нас к какому-то выходу. Выяснилось, что мы поднялись на одну треть гигантской чаши амфитеатра. Пошатываясь и щуря глаза от яркого полуденного солнца, я коснулся потрепанного пера у себя в косице – перо это когда-то вплела мне в волосы Кинетрит.

Вдоль каменные трибуны разделялись низкими перегородками и извилистыми проходами, а поперек – рядами ступеней, выныривающими из таких же подземных коридоров, как тот, через который пришли мы. Они, как черные пасти, изрыгали потоки зрителей, которые растекались по изъеденным временем скамьям. Зрители шумно занимали места, приветствовали знакомых на других ярусах, потирали руки в предвкушении зрелища или изумленно оглядывали амфитеатр.

– Гудеж такой, будто улей пнули, – сказал Брам Медведь, сталкивая со своего пути толстого римлянина.

Тот гневно обернулся, но, увидев Брама, отошел и миролюбиво поднял руки.

По краю арены тянулись навесы, деревянные лачуги и даже несколько каменных часовен, рядом с которыми были вкопаны в землю кресты. Судя по ямам, кускам древесины и обломкам кирпича, на арене до недавнего времени стояли дома – то, что от них осталось, было свалено в кучи у стен.

– Здесь кто-то жил. – Я вопросительно поглядел на Грега. – Куда они делись?

– Более трехсот лет назад арену забросили, и тут поселились люди, – ответил он. – Может, им заплатили, чтоб они ушли… Хотя навряд ли.

Где-то внизу протрубил рог.

– Начинается, – пробормотал Улаф.

Гул на трибунах снизился до шепота, тысячи глаз устремились на арену. Снова протрубил рог, на этот раз дальше и тише.

– Я должен уйти, Сигурд, – сказал Грег.

Он осенил себя крестом, и я сразу же вспомнил об Эгфрите. Монах с нами не пошел, сказал, что лучше посмотрит храмы, а именно церковь, под которой похоронили святого Петра. Насколько я понял, Петр был у Христа кем-то вроде Улафа у Сигурда, и христиане по-прежнему ему поклонялись, хотя от него уже и пука не осталось.

– Куда это он? – спросил Брам, кивая на уходящего Грега; мгновение – и тот скрылся в толпе.

– Перекрестился и удрал, как мышь из горящего амбара, – ответил я.

– Ну и дурень, пропустит самое интересное. – Брам вновь уставился на арену.

Туда вышли трое. Казалось, все происходящее удивляет их не меньше, чем зрителей, хотя уж они-то точно знали, что сейчас будет. Двое держали в руках оружие – им предстоял бой. Один, крупный и светловолосый, походил на норвежца или датчанина. Другой, смуглый и черноволосый, был ростом невелик, но мускулист и передвигался легкой поступью охотника. Третий, тоже смуглолицый, судя по всему, принадлежал к знати – на нем красовался длинный красный плащ, доходящий до сапог из мягкой кожи. И хотя одежды его были слишком хороши для воина, под плащом угадывался висевший на боку меч.

– Хольмганг? – По тому, как Сигурд произнес это слово, было понятно, что он сам чуть не погиб в таком поединке.

– Да, биться будут, – кивнул Улаф.

Только тогда я заметил, что на первом ряду, всего на два копья выше арены, стоят три человека, вокруг которых толпятся зрители.

– Ставки делают, – пояснил Свейн Рыжий, пробиравшийся к нам сквозь толпу. Он с Флоки Черным и остальными отстал от нас в подземном туннеле. – Мы тоже поставили! – Свейн махнул рукой за спину и широко ухмыльнулся. – Флоки – на мелкого. Сразу же видно, что второй сильнее. Он это овечье дрянцо запросто раздавит.

Флоки с каменным выражением лица разглядывал воинов на арене.

– И куда этот трусливый щенок делся? Хоть объяснил бы, что римлянин говорит, – проворчал Свейн.

Знатный человек на арене, похоже, представлял воинов публике, потому что светловолосый гигант поклонился, вызвав приветственные возгласы. Потом эффектно сбросил коричневый плащ и поднял правую руку, демонстрируя мускулы под кольчугой. Зрители на трибунах взревели. Не обращая внимания на соперника, невысокий римлянин расправил плечи и потряс руками, расслабляя мышцы. На нем был блестящий шлем, украшенный пучком красных лент, колыхавшихся на ветру. Каждую голень закрывали изогнутые железные пластины, а под яркой белой туникой поблескивал чешуйчатый панцирь. Искусно выкованное снаряжение говорило о том, что он – опытный воин.

Противникам было велено взять щиты и встать на некотором отдалении друг от друга. Богач, который обращался к толпе, приблизился к трибунам и отдал какой-то приказ. Тотчас же на арену выбежали двадцать стражей со щитами, копьями и мечами и образовали кольцо вокруг единоборцев – наверное, чтоб не сбежали. Когда осела бурая пыль, снова протрубил рог.

– Не горюй, Флоки, – сказал Свейн, – куплю тебе бурдюк вина с выигрыша.

– Для разнообразия хоть зрителем побыть, – усмехнулся Сигурд в бороду.

Теперь в воздухе пахло не по́том, а битвой.

Поединок начался.

Ни один из противников не рискнул сразу метнуть копье. Они приближались друг к другу и наносили быстрые удары, ища слабые места. Маленький римлянин оказался проворнее: он совершал быстрые выпады в сторону противника, со свистом рассекая воздух копьем. Здоровяк тоже не медлил. Ему было по силам одним махом пробить щит, так что коротышке приходилось очень быстро двигаться. Он перебегал с одного места на другое, чтобы вывести силача из себя, – невозможно сохранить силу удара, если приходится перемещаться. Копья ударяли по щитам, задевали шлемы или отскакивали от кольчуг. Взметывалась пыль, мелькали злобные оскалы, ревела толпа. Копье смуглолицего пронзило силачу правую руку, вырвав кусок мяса, который повис на лоскуте кожи. Я видел, как лицо воина исказилось от боли, но его вопль потонул в разноголосом реве толпы. Мгновение – и кровь залила всю руку, закапала на землю.

– Ох и рассвирепеет сейчас, – сказал Пенда.

Раненый гигант ринулся на обидчика, однако промахнулся – тот резко прыгнул влево и принялся снова совершать выпады, раня противника копьем.

Силач резким движением отбросил щит за спину, чтобы вытереть окровавленную руку. Это был смелый поступок, учитывая проворство соперника, зато без щита он мог наносить удары обеими руками.

– У них тоже бои не до первой крови, – заметил Сигурд, вскинув брови, когда силач отбросил щит.

Толпа взорвалась возмущенными криками – без щитов бой долго не продлится. Я вспомнил поединок между Сигурдом и Маугером, закончившийся тем, что уэссексец умер ужасной смертью, а ярл чуть не истек кровью из дюжины ран. Прежде я не видел ничего подобного. Я сказал Сигурду, что, если б кто-нибудь из этих воинов вышел против него или Маугера, бой давно бы закончился.

Ярл покачал головой.

– Черноволосый – умелый боец. Просто затягивает бой, чтобы угодить зрителям. Он бы уже раз пять прикончил этого бычину.

– Зачем так рисковать? Почему бы не убить соперника? – спросил я. – Если здоровяк ударит, то сразу насмерть.

– Потому что черноволосый – слуга того, в красном плаще. – Сигурд кивнул на богача, который стоял у края арены. – И они тоже. – Он показал на воинов с копьями и длинными щитами, которые стеной из плоти и железа встали вокруг сражающихся. – Черноволосый иногда на него поглядывает. На кону серебро, – усмехнулся Сигурд, глядя на Свейна, который улюлюканьем подбадривал силача. – Не так обидно проигрывать, если потом есть что рассказать.

Я покачал головой, удивляясь собственной глупости. Все увертки коротышки, его выпады и удары, то, как он взметывал ногами пыль, даже досадная рана на руке – все это было на потеху зрителям.

Противники кружили друг вокруг друга, зная, что любая оплошность может стоить жизни. Снова и снова они совершали выпады, со стуком скрещивая копья. В какой-то момент силач двинул назад руку с копьем, чтобы обрушить на соперника сокрушительный удар, но тот разгадал маневр и резко отступил. Мгновение спустя коротышка сделал выпад и ударил силача в подбородок древком копья. Удар был такой силы, что свалил бы и лошадь. Еле устояв, светловолосый гигант вновь нацелился в руку коротышке, однако тот, крутанув копье, точно весло, отбил оружие противника в сторону и обратным движением хлестнул его наконечником по глотке – оттуда фонтаном хлынула кровь. Светловолосый сделал три шага вперед, потом упал на колени, все еще наставив копье на соперника. Сидевшие вокруг меня люди кричали что-то на разных языках, но было понятно, что одни довольны исходом боя, другие – нет.

Коротышка вопросительно покосился на человека в красном плаще, тот глянул на бушующую толпу и коротко кивнул. Победитель воткнул копье в землю и, шагнув вперед, вытащил меч. Потом остановился, потому что силач, из чьего горла водопадом лилась кровь, уронил копье и силился нащупать меч на поясе, уже не для того, чтобы сражаться, а потому, что хотел пить мед с предками в чертогах Одина. Коротышка подождал, пока заливающийся кровью враг вытащит меч, и подошел ближе. Тяжелый клинок вонзился в зияющую рану и пронзил силача до сердца. Тот содрогнулся, испуская дух, под рев тысяч людей, которые радовались его смерти.

Труп утащили с арены. Победитель вытащил копье из земли, прошел между расступившимися воинами и, переглянувшись с господином, исчез в подземном туннеле.

– Хороший был бой! – сказал Брам, довольно потирая ручищи.

– Моему, наверное, пыль попала в глаза, – проворчал Свейн Флоки Черному.

Тот ответил язвительной усмешкой.

– За что дрались-то? – спросил Брам.

– Как всегда, за бабу, наверное, – предположил Свейн.

Однако на этом кровавое зрелище не закончилось. Едва выигравшие успели забрать свое серебро, как на арену вышли два новых воина: один – синелицый с кривым мечом и маленьким кожаным щитом, другой – франк без щита, зато с двумя устрашающего вида секирами.

– Нет, тут дело не в женщинах. – Улаф покачал головой. – А в холодном тяжелом металле… серебре.

Остальные закивали, и я неожиданно вспомнил слова Грега о том, что Амфитеатр Флавиев – арена смерти.

– Ворон, возьми. – Улаф протянул мне пять серебряных монеток. – Поставь на франка. – Он потер руки, словно только что сторговал знатный нож или пару сыромятных сапог за старую блохастую шкуру. – Давай шевелись, парень! – крикнул он мне вслед, когда я пробирался сквозь толпу. – Франк тот еще душегуб с виду, поможет мне серебром разжиться.

Однако в бою победил синелицый. Он отхватил франку ступню. Это было нечестно, и мы возмущенно затрясли бородами. Несмотря на искусное владение секирами, франк не мог больше стоять, и синелицый просто ходил вокруг него кругами, пока тот не упал. Потом кривым мечом одну за другой отхватил ему руки и ноги. Даже те, кто поставил на синелицего, взревели от ужаса.

Следующий поединок велся по-честному. Двое синелицых долго и тяжело сражались, истекая кровью, и в конце концов Красному Плащу пришлось остановить бой, потому что ни у одного из противников не осталось сил, чтобы нанести последний удар. Победителем объявили того, у которого было больше шансов выжить. Я заработал два золотых солида, и все сошлись во мнении, что этот бой был лучшим.

Народ ручейками вытекал из Амфитеатра Флавиев, охваченный странным возбуждением от только что увиденного. Пока мы возвращались к себе на корабль, на древний город легло синее покрывало сумерек, вечерний воздух холодил до дрожи. На пристани нас ждал Грег.

– Ты же вроде приглядывать за нами поставлен, – хлопнул его по плечу Виглаф, на ходу обгладывая копченое свиное ребро.

– И правда, ты чего ушел, Грег? – спросил я и потряс кошелем, в котором весело зазвенели монеты. – Деньжат бы выиграл.

Юноша покачал головой и нервно огляделся по сторонам.

– То, что происходит на арене, – отвратительно, – сказал он. – Не мог я на это смотреть. В городе царит худшее, что есть в человеке. Как на заре Рима. Я – христианин, Ворон. – Он с укором посмотрел на Виглафа – уэссексец тоже был рабом Белого Христа, хотя об этом даже я иногда забывал. – Разве может христианин без зазрения совести смотреть, как люди калечат и убивают друг друга? И что еще хуже – барыши с этого получать? – Он снова покачал головой. – Я говорил вам, что там царит смерть. Люди убивали друг друга в Амфитеатре Флавиев с тех пор, как тот был построен. И всё на потеху толпе. – В голосе его звучала горькая укоризна.

– Римляне тогда были кровожадными ублюдками, – сказал Пенда. – Да и остались ими.

– Не все, – возразил Грег, плотнее запахиваясь в плащ: с реки дул холодный ветер.

– Но многие, – добавил Пенда. – Через два дня будут еще бои… – Увидев мое удивление, он пожал плечами. – С мерсийцем на выходе разговорился. Он тут два года.

– Вы же обычно мерсийцев убиваете? – ухмыльнулся я.

– Этот меня вином угостил, а так я бы убил, конечно, сукиного сына, – ухмыльнулся Пенда. – Бои начались две недели назад. Сначала мало зрителей приходило – боялись, что Папа Римский или император яйца им отрежет за ставки. Не по-христиански это. Но ни Лев, ни Карл не запретил поединки.

Грег кивнул.

– Я видел папских гвардейцев у амфитеатра.

– Конечно, не запретили, – донесся сквозь шум реки голос.

Я не сразу заметил сидящую на краю причала фигуру с капюшоном рясы на голове. Отец Эгфрит повернулся к нам. Лицо его осветили отблески мириадов факелов, освещающих ночной Рим.

– Потому что не могут.

К нам подошли Сигурд с Улафом – им тоже хотелось услышать, что удалось разузнать монаху.

– Спросите у Грегоровия о настроениях в городе. Амфитеатр Флавиев пришлось снова открыть после того, как на улицах пролилась кровь.

Мы посмотрели на Грега. Тот напомнил мне червя, который пытается зарыться поглубже в землю, чтоб птицы не склевали.

– Люди голодали, – пояснил юноша. – Их семьи голодали. От мужчины обычно ожидают, что он добудет еду своим детям. Но у нас даже хлеба не было. Одни винили в этом Его Святейшество, другие – императора. Люди стали промышлять грабежами и убийствами. Торговцы попрятали все съестное, и стало еще хуже. Кланы боролись за власть, и, как сказал отец Эгфрит, в городе пролилась кровь.

– И Карл ничего не сделал? – удивился Сигурд. – Римом ведь правит он?

– Император далеко, – сказал Грег.

– К счастью для нас, – хмыкнул Улаф.

– Может быть, у Его Святейшества достаточно гвардейцев, чтобы справиться с шайками, но… – Грег поднял руки к ночному небу. – Римские вельможи могут объединить войска и напасть на Святого Иоанна на Латеранском холме.

– Напасть на святого? – удивился я.

– Да нет же, это базилика… собор. Его Святейшество, Папа Римский Лев, там живет, – объяснил Эгфрит.

Я кивнул, чувствуя себя окончательным тупицей.

– У Льва есть враги. Римским вельможам не нравится, что он из бедняков, они бы предпочли Папу познатнее. Еще его обвиняют в прелюбодеяниях, клятвопреступлении и прочих грехах, которых он не совершал.

Грег кивнул.

– Четыре года назад на Его Святейшество напали враги, хотели отрезать ему язык и выколоть глаза, – сказал он, возмущенно скривившись. – К счастью, теперь он под защитой Карла, ведь именно Лев короновал императора. Но у Его Святейшества остались в Риме враги.

Я пересказал все это Браму, Свейну и другим норвежцам, которые стояли рядом, попивали вино, закусывали и глядели в сторону новых потаскух, которых принесло не иначе как ночным ветром.

– То есть этот Папа – главный у тех, кто верит в Белого Христа? – переспросил Брам. – И живет он здесь, в Риме?

– Да, и разговаривает со своим богом денно и нощно. – Я потер большим пальцем об указательный.

– Готов поспорить, у сукиного овцедрала есть чем поживиться, – сказал Брам, зловеще переглядываясь со Свейном, и я пожалел, что намекнул на сокровища: эти двое не задумавшись вышибут дверь во дворце Папы и стащат перстни с его пальцев.

Я оставил их мечтать о серебре и вернулся к Грегу.

– С тех пор как разрешили бои, в Рим вернулся покой, – сказал он. – Появился хлеб. Люди не голодают.

– Люди довольны, пока есть деньги, – подвел итог Улаф, похлопывая по своему кошелю, который был на вид тяжелее моего.

– Однако до императора дошли слухи, – предупредил Эгфрит, – и варварские поединки в Амфитеатре Флавиев запретят. Карл не даст Риму вернуться в безбожные времена.

Грег осенил себя крестом и робко поглядел на монаха.

– Молюсь, чтобы вы оказались правы, отец Эгфрит. Я бы посоветовал держаться подальше от арены, когда прибудет император.