Мы пробыли в Риме еще десять дней. Нашли Грегоровия, вернее, он сам нас нашел. Все это время его не было видно и слышно. Как выяснилось, наш провожатый стал новым распорядителем порта. Грация, которому мы задолжали корабельную подать за несколько недель, так и не нашли. Пенда сказал Грегу, что лучше ему подыскать другое занятие, если не хочет отправиться к речным крысам, как его предшественник. Однако Грег улыбнулся своей обаятельной улыбкой и заверил уэссекца, что с ним ничего не случится – улицы Рима вновь под охраной папской гвардии. Он простил нам должок, и я подумал, что с Грегом и правда будет все хорошо, ибо он видел, куда ветер дует, и не лез на рожон. Еще Грег сводил Сигурда к лучшему в Риме кузнецу – за кольчугами для семерых датчан. Четыре кольчуги у кузнеца уже были, их оставалось только подогнать, а еще три он сработал за неслыханно короткий срок – десять дней. Сигурд отвалил ему немало добытых нашей кровью монет; кузнец, верно, и месяц был бы рад не спать, чтобы получить столько серебра.

Мы отплыли в день, когда, по слухам, в Рим прибывал император Карл. Ни нам, ни базилевсу не хотелось вновь встречаться с прославленным воителем. Мы все чувствовали себя как пострелы, которые удирают из сада, заслышав лай хозяйского пса.

Оказалось, что Никифору нужны не только наши мечи, но и корабли. Императорский дромон они затопили у берега к югу от Рима и еще три дня шли пешком, сбивая ноги в кровь, как простолюдины. Никифор с сожалением обмолвился, что корабль был слишком хорош, а им надо было остаться неузнанными, так что теперь его дромон лежит где-то на дне морском, обрастая водорослями. Эту часть истории Сигурд счел самой мрачной.

– Нет ничего горше, чем затопить собственный корабль, – грустно покачал он головой, потом с гордостью добавил: – «Змей» вам понравится. Это лучший корабль в мире.

Вардан недоверчиво поднял бровь, а вот Никифору было по нраву, что ярл так гордится своим драккаром, – он одобрительно кивал всякий раз, как Сигурд показывал ему что-нибудь на «Змее».

Итак, базилевс, генерал и Теофил поплыли с нами на борту «Змея», а шестнадцать «длинных щитов» стали гребцами «Фьорд-Элька». Оказалось, что они совсем не знают морского дела. Браги крикнул нам с кормы, что коровы и то гребут лучше. Сигурд усадил солдат на «Фьорд-Эльк» не только потому, что там не хватало гребцов, а еще потому, что мы не знали, можно ли им доверять. Вскоре стало понятно, что скорее Браги отрастит косы и длинную бороду, чем византийцы захватят корабль. С веслами они обращались настолько неуклюже, что постоянно тыкали друг друга вальками в спины – гребцам-скандинавам то и дело приходилось уклоняться от ударов, – а гребли так, что весла то слишком погружались в воду, то лишь взмучивали ее, как пригоршня гальки.

– Они обычно дворец охраняют, – смущенно пояснил Никифор, глядя, как шкипер «Фьорд-Элька» безуспешно пытается навести хоть какое-то подобие порядка. – Сражаются храбро. – Базилевс сжал кулак. – И приказам подчиняются беспрекословно. Сам увидишь, Сигурд.

Наблюдавший за «Фьорд-Эльком» ярл нахмурился.

– Может быть. Если не перетонут и корабль мой за собой не утащат до того, как в Миклагард доберемся.

Я не греб. Рана в боку не загнила – Пенда, Улаф и отец Эгфрит беспрестанно принюхивались ко мне, словно псы, – но если б я сел на весла, она могла бы открыться, так что я восседал на своем сундуке, подставив закрытые глаза солнцу и наклоняясь с черпаком всякий раз, когда ко мне подкатывала перехлестнувшая через борт волна. Думы о смерти Брама черной паутиной опутывали разум, а чувство вины якорем тянуло душу на дно. Мне отчаянно хотелось рассказать кому-нибудь, что Кинетрит переложила мою обреченность на Брама, но я знал, что не могу. Не потому, что меня возненавидят, хотя от этой мысли становилось еще тяжелее; возненавидят Кинетрит, ведь Брам для братства был что дубовый киль для «Змея».

Когда мы уже выходили в море, Бьярни, отвлекшись от своей работы – резной фигурки Тюра, – заметил, что больше никто не говорит о серебре, спущенном во франкскую реку, а ведь в этом всегда винили меня одного.

– Как это никто не говорит? Вот ты только что сказал, – ответил я.

Его брови взлетели вверх.

– А-а, ну да…

– Я давно не говорил, – потянул себя за рыжую бороду Свейн.

– И я, – сказал Аслак. – О куче серебра, что ты вышвырнул за борт. Я так уже несколько недель о ней не говорю.

– Козлы вы вонючие, – притворно огрызнулся я, глядя на их ухмыляющиеся рожи.

Теперь они вспоминали об этом с улыбкой, ведь сундук ярла до половины наполнился монетами, а скоро заполнится и весь. Я – один из тех, кто пролил кровь на арене ради этих улыбок. Но самое главное – мы снова шли Дорогой китов, а что может быть лучше для морехода? В небе, пронзительно крича, кружили чайки. Теплое море сделалось такого светло-голубого цвета, какого прежде никто из нас не видывал – холодные воды фьордов темны, как ночное небо. Оск сказал, что если б ему было суждено утонуть, он предпочел бы это прозрачное светлое море мрачному северному.

– Хоть видел бы, как вы горюете, пока иду ко дну, – задумчиво произнес он, налегая на весло.

– Скорее, как мы пируем и делим твое снаряжение, – поправил его Бодвар, вызвав смешки.

Море едва колыхалось, грести было легко. Однако генерал Вардан так не считал. Едва мы вышли из устья реки, как Сигурд приказал Тео и Вардану взять весла и грести. Тео просто сделал то, что ему велели, заняв место рядом со Свейном, а Вардан зыркнул на ярла своими ястребиными глазами, будто вот-вот когти выпустит. Генерал был широкоплеч и мускулист, но это еще не значило, что воин он хороший. Брам как-то говорил мне, что главное в мече – не резная рукоять. Сигурд, конечно, мог бы быть к нему почтительнее, но зачем? Корабль – его, и командует на нем он. Ярл не стал повторять дважды. Он предоставил Вардану выбор: либо тот садится на весла, либо ему дают нож и спускают на веревке за борт соскребать ракушки с днища «Змея». Грек оглянулся на императора, ища поддержки; Никифор отмахнулся, не желая участвовать в споре. Вардан отказался, зашипев, как раскаленная сковородка, на которую попала вода. Тогда Сигурд принес веревку и старый нож и кликнул Свейна Рыжего. Теперь генерал греб и потел наравне с остальными. Однако надо отдать ему должное – он умело управлялся с веслом и греб, не выбиваясь из общего ритма, а это скандинавы уважали.

Я быстро набирал былую силу – помогли моя молодость и умение Улафа врачевать раны. Каленое железо не только остановило кровь, но и не дало ране загноиться. Теперь страшный с виду шрам зарастал новой гладкой кожей и причинял меньше боли, чем можно было ожидать. Я снова взял в руки весло, но греб осторожно, чтобы рана не разошлась.

Шли дни и недели. Мы радовались солнцу и спокойному морю, время от времени удивляясь про себя, насколько же странная у нас подобралась компания. Скандинавы, англичане, датчане, греки, женщина, монах, синелицый, да еще и император – все вместе трудились и делили еду и питье, идя Дорогой китов в Великий Град. Мы прошли земли лангобардов и обогнули западные границы империи Никифора, или Римской империи, как именовали ее сами византийцы. Затем прошли мимо островов в Западном море, которые отец Эгфрит назвал «котлом цивилизаций», а еще – «колыбелью цивилизаций» и разными другими именами, утверждая, что эти обожженные солнцем земли рождали героев, мыслителей и искусных мастеров задолго до того, как на севере научились добывать железо и строить корабли. Спорить с ним никому не хотелось – стояло пекло, как в кузнице у бога Велунда. Рубахи, плащи и теплая одежда давно были убраны в сундуки. Спины и плечи покрылись волдырями, кожа облезала подобно змеиной шкуре, грубела и бронзовела. Когда мы не гребли, то укрывались от солнца в тени паруса, а когда оно уже стояло низко над землей, но все равно топило смолу в обшивке, мы развешивали вдоль бортов щиты и прятались в их тени.

Никто из нас, кроме греков, прежде не видел столько разных кораблей. Ветер раздувал паруса всевозможных мастей и размеров. Вздымались и опускались, вспенивая волны, огромные клювоносые дромоны. Покачивали боками, словно идущие на рынок хозяйки – бедрами, широкие, похожие на кнорры ладьи. Подскакивали на волнах рыбацкие челны. Повсюду виднелись белые паруса. Так и тянуло надеть кольчугу, схватить топор и ринуться вперед за добычей. Бодвар сказал, что мы, как псы, перед которыми разложили мясные яства и велели не облизываться. И верно. Терпение у морского разбойника, что счастье в супружестве, – быстро кончается.

Мы шли все дальше и дальше, останавливаясь на ночлег в бухтах. В этом сияющем море оказалась целая россыпь благоухающих хвоей островов. На попутном ветре корабли перелетали от одного острова к другому, как пчелы – с цветка на цветок. Вода была такая прозрачная, что мы прямо с палубы высматривали, нет ли подводных камней. Если доски было на берег не перебросить, мы вставали на якорь на глубине, а до берега добирались на снеккарах. Там разминали отвыкшие от земли ноги, жгли костры, готовили еду и охотились на зайцев, кабанов и лис среди олив, кедров и каких-то еще деревьев – Эгфрит сказал, они называются «хлеб Святого Иоанна» , потому что плоды этого дерева спасли проповедника, крестившего Белого Христа, от голода в пустыне. Жареные, они были терпимы, но все сошлись во мнении, что если, кроме этих стручков, есть нечего, то лучше от голода и не спасаться. На острове водилось много диковинных тварей, и мы попробовали мясо всех. Самой вкусной оказалась морская тварь, которая откладывала яйца в ямки на берегу. Размером почти со щит, она носила на себе панцирь, жесткий, как дубленая кожа, – стрелой не пробьешь. Да и не нужно было – за таким неповоротливым зверем и одноногий бы поспел.

Рим теперь казался далеким, увядшим на солнце воспоминанием, а до славного Миклаграда, куда вела нас золотая нить судьбы, было еще далеко. Побратимам наскучило жариться под палящим солнцем, все ходили с кислым видом. Нам не сиделось на месте. И, как тот пес, о котором говорил Бодвар, мы не устояли перед мясными яствами. Искру пустил Вардан, хворостом стала наша жажда серебра, а мясом – арабская галера. За три дня до того, как все случилось, мы поймали порывистый восточный ветер, который промчал нас по бескрайней глади Эгейского моря, а потом нацелили носы кораблей на север, держась близ засушливой, скалистой оконечности Никифоровой империи. Заря расплавленным железом растекалась по синей кромке неба. Мы отчаливали от пустынного острова у берегов Эфеса. Улаф и Вардан, как обычно, поддевали друг друга от нечего делать. Эти двое не ладили, как кольчуга и дождь. На этот раз Вардан говорил, что хоть мы, скандинавы, и храбрые воины, все же хитростью и военным умением им, грекам, уступаем. Проглотивший наживку Улаф ответил, что в словах грека правды быть не может, и спросил, как такой хитрый и умелый воин, как Вардан, допустил, что задницу императора при нем спихнули с трона. Сигурд и Никифор обычно не вмешивались в эти перепалки, но, когда зашел спор о кораблях, не выдержали. Может, ярлу и базилевсу тоже было скучно… В общем, когда Рольф с «Морской стрелы» указал нам на север, где в горячем мареве виднелся парус, я сразу понял, что сейчас будет.

– На корабле базилевса мы бы эту арабскую галеру в два счета нагнали, – покачал головой Вардан.

– Ха! Думаешь, ваши корабли быстрее наших? – вскричал Улаф и переглянулся с Сигурдом.

– Мой народ бороздил эти моря задолго до того, как ученики Христа забрасывали сети в Галилее, – ответил Никифор, гордо вскинув подбородок, потом встал на корме «Змея», держась за борт двумя руками. – Такие вот галеры топят наши корабли, Сигурд. Эти арабы – как чума.

– Она барахтается, что свинья в грязи, – ответил Сигурд, кисло скривившись. – Бьюсь об заклад, что мы берем гораздо круче к ветру.

Ярл был прав: даже за это время галера, меняя галс , показала нам борт во всю длину.

– А я готов поспорить, что вам ее не поймать, – сказал Вардан, приглаживая намасленную бородку.

– Слыхал, Сигурд? – возмутился Улаф на норвежском, заткнув пальцы за пояс. – Эта хитрая греческая выдра хочет нам еще деньжат проиграть. Мало, что ли, уже отвалил?

– Кто мы такие, чтоб от императорских щедрот отказываться, Дядя? – ответил Сигурд и кивнул Вардану, принимая вызов.

Тот слегка побледнел – серебра на кону было больше, чем можно награбить за четыре-пять набегов.

Он старался не смотреть на своего господина, но если б посмотрел, увидел бы, что базилевс неодобрительно качает головой. Однако Никифор промолчал, понимая, что не стоит вставать на пути у гордого военачальника, особенно сейчас, когда сам он далеко от власти и от собственного трона.

Остен протрубил в боевой рог, сообщая остальным кораблям о начале охоты. В ответ Рольф на «Морской стреле» протрубил трижды. Оказалось, датчане просят у ярла позволения напасть на галеру первыми, подобно тому как вожак волчьей стаи вгрызается в ногу оленя. Сигурд сказал, что на кону серебро, но датчанам не терпелось показать себя в бою да с новым оружием – у них теперь были и кольчуги, и прочные шлемы, и жаждущие крови клинки.

– Мы глаз с вас не спустим, как ревнивая жена, – предупредил его Сигурд.

– Не волнуйся, Сигурд, – прокричал в ответ Рольф, – оставим мы вам, чем поживиться!

На всех четырех кораблях поднялся шум: кто тянул канаты, кто разворачивал паруса, чтобы на крыльях ветра устремиться в погоню и показать грекам, на что способны драконы. «Морская стрела» оправдывала свое имя – словно выпущенная из лука, она стремительно неслась по сверкающему морю, а те, кто был на ней, напоминали злых псов, рвущихся с цепи. Я содрогнулся, вспомнив бой с синелицыми, когда датчане свирепствовали, словно ульфхеднары , наводя ужас даже на бывалых воинов.

Я спешно натягивал кольчугу, жалея, что не подержал ее подольше в сундуке, – раскалившиеся на солнце кольца обжигали.

– А кто со мною на носу встанет? – недоуменно обратился к Сигурду Свейн Рыжий, внезапно осознав, что Брама больше нет рядом.

Перед боем два самых могучих воина встают по обе стороны от дракона – и врага устрашают, и бьют первыми. Острее всех потерю ощущал Свейн, ведь они с Брамом были как братья. Силач стоял сжимая в руках секиру. Его шлем и огромный панцирь сверкали на солнце, а с рыжей бороды уже капал пот от нестерпимого зноя.

Сигурд какое-то время колебался. Как и всем нам, ему казалось, что сейчас, разрезая толпу словно горячий нож – масло, вперед вальяжно выйдет Брам и займет свое привычное место.

– Пенда, ну-ка тащи свою английскую задницу к Йормунганду! – наконец приказал он.

Уэссексец ухмыльнулся, словно тролль, попавший в женский монастырь. Я хлопнул его по спине – он уже давно заслужил честь стоять рядом со Свейном. Тот кивнул, довольный решением ярла, хотя в толпе послышались голоса тех, кто считал Пенду недостаточно могучим для этой роли. Но ропот быстро утих: как ни крути, а стоять у дракона – значит первым идти в бой, а это все равно что голым вымазаться в меду и залезть к медведю в берлогу. Да и знали все, что уэссексец – отличный воин, а уж вместе со Свейном им не будет равных.

– Тем, кто на галере, лучше за борт прыгнуть, пока не поздно, – бросил Бьярни, завязывая ремешок шлема и кривясь – нагревшееся на солнце железо жгло кожу.

– Да уж, пожалеют, что не прыгнули, когда датчане до них доберутся, – ответил я, затыкая топорик за пояс. В бою на корабле, когда со всех сторон напирают, удобнее сражаться именно топориком, а не копьем и даже не мечом.

Галера приближалась. На арабах были тюрбаны и белые балахоны, скрывающие оружие. Мы тоже накинули плащи – так и кольчугу не видно, и нагревается она на солнце меньше. Я глубоко вдохнул, но душный застоялый воздух не принес облегчения. Шрам на боку ныл, как старые кости перед дождем. Неожиданно я испугался, что меня снова ранят, вспомнил холодный клинок, пронзающий плоть, обжигающую боль, однако сказал себе, что датчане расправятся с врагами, прежде чем мы закинем крюки, или же арабы сдадутся без боя.

– А быстрый у тебя корабль, Сигурд, – признал Вардан, привязывая к ногам железные поножи.

Мы все уставились на его золотую кольчугу под алым плащом. Каждое ее колечко сверкало, что маленькое солнце. Наверное, такая была у Бальдра – прекрасноликого сына Одина.

– Думаешь, спасет от меча? – пробормотал Виглаф. Лицо его по-прежнему было красным от солнца, хотя у остальных лица уже побронзовели.

– Скорее ослепит до того, как к нему подберешься, – ответил я, отворачиваясь от Вардана и снова глядя на «Морскую стрелу», которая уже подобралась к галере сзади ближе чем на два полета стрелы.

– Ни дать ни взять чертовы золотые рыбы, – процедил Бальдред сквозь густую черную бороду – на Никифоре тоже была чешуйчатая кольчуга, золотые поножи и железный шлем с золотым крестом.

На корме галеры стояли лучники, натягивающие тетиву. Умбоны щитов блестели на солнце, которое взбиралось на небо справа по борту и начинало немилосердно палить, а бой еще не начался.

– Давай, Рольф, разорви этих сукиных сынов, – прошипел Бьярни, сжимая в руке копье.

Лишние щиты развесили вдоль бортов – корабли арабов были выше «Змея». С галеры в нас уже летели стрелы – черные древки прочерчивали в голубом небе дугу и устремлялись вниз, как скворцы на жнивье.

– Глупцы, слишком рано начали, – прорычал Улаф и с усмешкой добавил: – И что их так напугало?

Арабы развернулись и теперь шли по ветру к восточному берегу, надеясь скрыться на суше, потому что на море им было от нас не удрать. Рольф разгадал маневр синелицых. «Морская стрела» резко взяла на восток, поймала в парус ветер и накренилась так, что палубу едва не лизнули голодные волны, потом выровнялась, и датчане тоже начали пускать стрелы, стуча мечами о щиты и выкрикивая угрозы и проклятия синелицым. Я видел, как Бейнир и Горм под дружные крики товарищей бросают крюки, и слышал, как «железные когти» мертвой хваткой вцепляются в дерево. Датчане ухватились за канаты, но один канат синелицые перерезали, и смельчаки покатились обратно на скамьи.

«Змей» тоже развернулся. Мы неслись к берегу – и пьяница не успел бы нужду справить, как мы ударили бы галеру в корму. Я стоял между Флоки Черным и Бьярни, низко надвинув шлем и сжав в руках копье и щит. Воздух был наполнен густым запахом пота, железа и кожаного облачения. Позади меня кто натягивал тетиву, кто готовился метнуть копье. Другие держали в руках канаты с крюками и длинные копья с «крылатыми» наконечниками – цеплять и подтягивать к себе корабль врага. На корме Эгфрит, преклонив колени, молился своему богу, а Кинетрит успокаивала Сколла – зверь дрожал, как пес, которому грозит взбучка; уши его были прижаты к голове, а глаза стали круглыми, как монеты.

«Конь бурунов» и «Фьорд-Эльк» коршунами неслись к левому борту галеры, скандинавы грозно потрясали оружием и улюлюкали. Солнце бросало яркие отблески на лазурно-серебристую гладь. Море светилось, словно гигантский золотой щит, а мы были морскими волками.

– Сигурд! – взревел Свейн с боевой площадки на носу «Змея». Он указывал на покрытый низким кустарником остров по правому борту галеры.

– Торова волосатая задница, – пробормотал Улаф.

– Что, опять ловушка? – произнес Гифа, сплевывая за борт.

Из-за острова вышли два дромона, взмахивая веслами, словно огромными крыльями. Сигурд уже отдал приказ разворачивать парус поперек ветра и уходить обратно в море. Остен протрубил в рог другим кораблям, чтоб поспешили прочь, подобно воронам, что разлетаются от падали, завидев лисицу. Нам не нужен был жестокий бой с горой трупов.

Никифор пробрался к Сигурду, сверкая оскалом зубов в черной бородке.

– Вели своим людям сейчас же уйти от галеры! – прокричал он.

– Рольф не дурак и знает, что делает, – рявкнул Сигурд, раздавая приказы направо и налево.

Однако дела были плохи, и ярл это понимал. Ветер дул нам в спину, под парусом мы не успели бы развернуться, так что Сигурд скомандовал опускать рей и брать рифы.

– Страсти господни! – завопил Пенда. – Там огонь!

Дромоны обошли арабов с кормы, так, чтобы ветер дул в спину, и я не поверил своим глазам: они принялись извергать огонь. По палубе галеры с воплями заметались горящие люди. На «Фьорд-Эльке» перерубили канаты и теперь старались уйти как можно дальше – ветер сносил его прямо к дромону.

– Что рты пораскрывали?! – закричал Улаф, вытаскивая Оска за плечо из строя. – Хватайте чертовы весла и гребите что есть мочи, дерьмо козлиное!

Мы побросали оружие, кинулись к веслам и принялись грести, все еще ошеломленные тем, что дромоны извергают огонь, подобно драконам. Спущенный парус не закрывал нам вид на то, что происходило впереди, но лучше бы мы этого не видели – «Морская стрела» горела.

– Боги, да как такое может быть? – проревел Сигурд.

Мы гребли что есть сил, полоса воды между нами и огнедышащими дромонами все увеличивалась, однако «Конь бурунов» не подчинился приказу уходить – с храбростью, достойной Тюра, он несся на помощь «Морской стреле» сквозь огонь и стрелы, которые летели с дромонов, словно стаи черных птиц.

– Это мои корабли, Сигурд! – прокричал Никифор. Он сжимал край борта так, что костяшки пальцев побелели. – Я знаю капитанов.

– Твои корабли? – Сигурд снял шлем и откинул волосы с потного лба. – Греческие корабли умеют извергать огонь? – спросил он, уничтожающе глядя на Никифора.

– Если б не наш жидкий огонь, арабы были бы уже у ворот Константинополя, – процедил Вардан сквозь зубы.

Он не сел на весла, сказав, что его долг – защищать императора, а Сигурду некогда было спорить.

– Что еще за Хелев жидкий огонь? – спросил Улаф, сверля взглядом Вардана и Никифора.

– Сам посмотри, норвежец, – ответил Вардан.

Улаф перевел взгляд на то, что осталось от арабской галеры. Ветер относил на восток предсмертные крики синелицых, которые, пылая, как факелы, прыгали за борт, но, будто охваченные колдовским огнем, продолжали гореть и там.

– Жидкий огонь не гаснет в воде, – надменно произнес Вардан.

«Морскую стрелу» было уже не спасти. Просмоленные борта ладьи неистово пылали, густой черный дым застилал голубое небо.

– Молодец, Косолапый! – крикнул Бодвар шкиперу «Коня бурунов» Эгиллу Кетиллсону, прозванному Косолапым за хромоту.

Только благодаря храбрости его команды датчан не постигла участь синелицых. «Конь бурунов» встал кормой к носу «Морской стрелы», еще не охваченному огнем, и Эгилл с товарищами принялись втаскивать датчан к себе. Стрелы сыпались на оба горящих корабля, и какое-то время дым был датчанам на руку – грекам приходилось пускать стрелы вслепую, но к обреченным кораблям, изрыгая пламя, уже спешил второй дромон.

Глаза Сигурда полыхали гневом, ярость исходила от него, словно густой черный дым. Он стоял спиной к нам и смотрел, как гибнет «Морская стрела». Больше всего ему хотелось развернуть своих драконов свирепыми мордами к грекам и обрушиться на них со всей злостью. Но нет у корабля врага злее, чем огонь. Он голодным зверем набрасывается на отборное просмоленное дерево, а что бывает дальше, мы все только что видели – отблески ужасного пожара еще плясали в наших зрачках.

Дромон изверг новый поток огня. Слишком рано – ветер отнес огненный шар на расстояние броска копья от «Коня бурунов». Его весла безостановочно рассекали воздух, точно крылья ворона, – гребли все, кто мог, остальные или пускали стрелы, или закрывали щитами гребцов. Море позади снеккара полыхало. На «Змее» бранились и качали головами – горящая вода все равно что говорящий мертвец.

– Без богов не обошлось, помяните мое слово, – проворчали у меня за спиной.

– Ага, все видели, как Финна плевалась огнем, когда застала тебя с одной из твоих плоскогрудых рабынь, Хастейн, – сказал Бьярни, но почти никто не засмеялся.

Мы налегали на весла, поглядывая на черный дым в небе, – корма «Змея» заслоняла от нас пылающие корабли. «Фьорд-Эльк» шел за нами, не отставая: воины Никифора наконец-то проворно заработали веслами, сгореть никому не хотелось.

– У этих ублюдков мочи не хватит нас догнать, – сказал Пенда, когда стало ясно, что греческие дромоны не погнались за нами.

Они подняли огромные белые паруса и повернули на северо-запад, возвращаясь в Эгейское море, как пауки к себе в паутину. Мы убрали весла, подняли зарифленный парус, чтобы ветер нес нас к восточному берегу, и принялись решать, что делать дальше.

– Знают, что нас не поймать, – сказал Сигурд, стягивая с себя тяжелую кольчугу. – Слишком много островов.

– Да уж, это все равно что гоняться друг за дружкой вокруг стола, – подтвердил Улаф, вытирая с лица пот.

Свейн Рыжий окатил себя морской водой из кадки, отхаркался и откинул волосы со лба. На его словно вытесанном из камня лице читалось мрачное недоумение.

– Если это корабли императора, – произнес он, роняя капли с мокрой бороды, – отчего он не помахал им своей чертовой короной и не велел расцеловать его греческую задницу? Сдается мне, тогда бы нас приняли порадушнее.

Сигурд спросил об этом у самого Никифора.

– С тем же успехом я могу сунуть руку волку в пасть и ждать, что он ее не откусит, – ответил тот, указывая на Сколла, который лакал грязную трюмную воду.

Те, кто понял, что сказал император, кивнули в знак согласия – все помнили сагу о том, как волк Фенрир отгрыз руку Тюру. Никифор присел – «Змей» взмыл вверх: ему не хватало хода, чтобы рассекать волны.

– Не знаешь ведь, кто верен тебе, а кто – изменник, – продолжал базилевс.

Он снял свою чешуйчатую кольчугу, оставшись в белой тунике, перехваченной красным поясом. В отличие от нас, Никифор почти не вспотел.

– Чтобы взойти на трон Константинополя и облачиться в пурпурные одежды, нужна поддержка влиятельных друзей. – Он кисло улыбнулся. – Наверняка Арсабер уже запустил лапу в мою сокровищницу и везде наставил своих людей.

– Мы так же сделали, – заметил Вардан, заслужив неодобрительный взгляд Никифора. Генерал пожал плечами и хлопнул муху на руке.

– Ну, и как нам пройти мимо твоих огненных чудовищ? – спросил Улаф. – Мне совсем не по нраву плавать с ними в одном море.

Никифор стиснул зубы – могущественный император не привык слышать вопросы, а отвечать на них – тем более.

– Спрячемся вон там, в ложбине, как между пухлыми прохладными грудями, – сказал Сигурд, указывая на берег по правому борту.

Едва заметные в море, у берега волны набирали силу, взбивались в пену и окатывали песчаный берег – один только звук прибоя уже освежал разгоряченную кожу.

– Он прав, мой господин, – сказал Вардан в ответ на вопросительный взгляд Никифора. – У наших кораблей осадка глубже, чем у этого, они так близко к берегу не подойдут. – Он повернулся к Сигурду, и его губы, обрамленные намасленной бородкой, тронула улыбка. – Нам не приходилось защищать свой город от таких, как вы, ярл Сигурд. Арабские галеры похожи на наши дромоны, им нужна глубокая вода. Наши сторожевые корабли сюда не заходят, незачем.

– Обязательно расскажу об этом сыновьям, когда вырастут и отправятся грабить ваши берега, – сказал я.

Сигурд и Улаф усмехнулись, а Вардан не оценил мою шутку – может быть, потому, что шутил я только наполовину. Я забавлялся, видя его недовольство. Генерал мне не нравился. Совсем.