Мы в полицейском участке. Полицейский сидит за столом, а мы стоим перед ним. Он берет бумагу и карандаш, закуривает и начинает спрашивать:

— Как давно вы знаете экономку приходского священника?

— С весны.

— Где вы с ней познакомились?

— У бабушки. Она приходила к нам за картошкой.

— Вы носили в дом священника дрова и хворост. Сколько вам за это платили?

— Ничего. Мы носили дрова в благодарность за то, что экономка стирала нашу одежду.

— Она была к вам добра?

— Да, очень. Она кормила нас хлебом с маслом, стригла нам волосы и ногти и позволяла нам мыться в их ванне.

— Значит, была прямо как мать родная. Ясно. Ну а священник? Он к вам добр?

— Очень. Он дает нам книги и учит разным вещам.

— Когда вы в последний раз приносили священнику дрова?

— Пять дней назад. Во вторник утром.

Полицейский ходит по комнате вперед-назад. Потом он задергивает шторы и включает настольную лампу. Ставит возле стола два стула и приказывает нам сесть. Потом он направляет свет лампы нам в лицо:

— Вы хорошо относитесь к экономке священника?

— Да, очень хорошо.

— Вы знаете, что с ней произошло?

— А что, с ней что-то случилось?

— Да. Ужасный случай. Сегодня утром она, как обычно, растапливала плиту на кухне, и та взорвалась. Ее ударило прямо в лицо. Она в больнице.

Полицейский замолкает; мы ничего не говорим. Тогда он спрашивает:

— Вам что, нечего сказать на это?

Мы говорим:

— Когда у вас перед лицом что-то взрывается, то, конечно, вы попадете в больницу. Если не в морг. Ей повезло, что она осталась жива.

— Но она изуродована на всю жизнь!

Мы молчим. Полицейский тоже молчит. Он смотрит на нас. Мы смотрим на него. Наконец он говорит:

— Что-то, погляжу, не больно вы расстроены.

— Мы рады, что она осталась в живых после такого несчастного случая.

— Это не был несчастный случай. Кто-то спрятал в дровах взрывчатку. Точнее, патроны от армейской винтовки. Мы нашли гильзу.

Мы спрашиваем:

— Зачем кому-то понадобилось делать это?

— Чтобы убить ее или священника.

Мы говорим:

— Люди жестоки. Им нравится убивать. Война научила их этому. А всякая взрывчатка и патроны теперь повсюду валяются.

Полицейский кричит на нас:

— Хватит умничать! Это вы носите дрова священнику! Вы днями напролет болтаетесь в лесу! Вы обираете трупы! Вы на все способны! Это у вас в крови! У вашей бабки тоже убийство на совести! Она своего муженька отравила! Она действует ядом, вы — порохом! Ну, признавайтесь, ублюдки! Признавайтесь! Это ведь ваших рук дело!

Мы говорим:

— Не мы одни носим священнику дрова.

Он говорит:

— Это правда. Еще старик. Его я уже допросил.

Мы говорим:

— Кто угодно мог спрятать в дровах патрон.

— Да, но патроны не у всякого найдутся. Мне плевать на экономку! Я хочу знать, где патроны! И гранаты! И винтовка! Старик во всем признался. Я его хорошенько допросил, и он признался во всем. Но показать мне, где он спрятал винтовку, патроны и гранаты, он не смог! Так что он не виноват. Это вы! Вы знаете, где патроны, гранаты и винтовка, — и вы мне расскажете!

Мы молчим. Тогда полицейский бьет нас по лицу обеими руками. Справа и слева. У нас из носа и изо рта идет кровь.

— Признавайтесь!

Мы ничего не говорим. Он белеет от злости и бьет нас снова и снова. Мы падаем со стульев. Он бьет нас ногами по ребрам, по почкам, в живот.

— Признавайтесь! Признавайтесь! Это ваша работа! Признавайтесь!

Мы больше не можем открыть глаза и перестаем что-либо слышать. Мы измараны кровью, потом, мочой и калом. Мы теряем сознание.