Вудсайд, все еще порой называемый «Раем самоубийц» из за большого количества третьесортных рельсовых путей, по которым носятся скоростные вагоны, представляет собой район Нью-Йорка, вклинившийся между двумя кладбищами в северном Квинсе: кладбищем Св. Михаила к северу и кладбищем «Голгофа» к югу. Всего в миле от северной границы этого района находится аэропорт «Ла Гуардиа», и вся территория, во всех направлениях и на всех уровнях, исчерчена огромным количеством пассажирских линий. Некогда здесь жили почти исключительно католики, выходцы из Ирландии, и, хотя теперь местное население стало поразительно разнообразным благодаря притоку корейцев, мексиканцев, иммигрантов из Южной Азии, Доминиканской республики и Эквадора, пабы и по сей день можно найти на каждом углу. В большинстве из них до сих пор подают «Корк драй джин», «Джеймсонс», «Гиннесс» и «Харп» разнообразных вкусовых оттенков, характерных для Дерри, Дублина и Донегала.

Покрутившись на взятой напрокат машине по Квин-су, священник в конечном итоге нашел церковь Святого Себастьяна – монументальное, похожее на гробницу из-за отсутствия окон строение из желтоватого кирпича, выдержанное в строгом стиле базилик графства Корк. Тамошний декан, священник по имени Уибберли, счел своим долгом лично ознакомить гостя из Рима со старыми записями. Но ни архивные документы, ни его собственная память не подсказывали ничего имевшего отношение к Фредерико Ботте или его приемным родителям, сержанту и миссис Торп. Юный Фредди не прислуживал при алтаре, не ходил к причастию и даже не был членом некогда знаменитой приходской баскетбольной команды. Единственным пришедшим Уибберли на ум местом, где могли знать больше, был похоронный дом в нескольких кварталах к югу по Пятьдесят восьмой улице, существовавший с начала 1900-х годов, когда эта территория Вудсайда фактически была сельской местностью.

В похоронном доме, помещении, снимавшемся для проведения гражданской панихиды, нашлись данные о том, что 18 марта 1963 года здесь действительно проводили в последний путь некоего мистера Брайана Тор-па. Несколько вопросов и ланч в придорожной ирландской забегаловке привели отца Джентиле в Саннисайд, в архив «Вудсайдского вестника», еженедельной районной газеты Квинса, выходившей со времен Второй мировой войны. Согласно микрофильмированной копии газеты за 20 марта 1963 года Брайан Торп, член Американского легиона, удостоенный боевых наград ветеран войны, владелец магазина скобяных изделий, возвращаясь домой, подвергся нападению неизвестных на Рузвельт-авеню и был убит. Согласно полицейскому отчету причиной смерти стали многочисленные раны, нанесенные острым колющим предметом. Оружия на месте преступления найдено не было. После него остались сын Фредерик и жена, проживавшая на Вудсайд-авеню.

Отец Джентиле просмотрел телефонный справочник Квинса, но, не обнаружив там ни Анны, ни Аннализы Торп, поехал прямо по найденному адресу. Как выяснилось, указанная квартира находилась над салоном причесок, причем на обшарпанной двери имелась табличка с именем. «А. Куровски». Наконец круг замкнулся: Аннализа Куровски, женщина, вывезшая Фредерико Ботте из Германии и в Соединенные Штаты на пароходе «Баторий», Вышла замуж за человека, который был убит – заколот, как и все остальные.

Он позвонил, и в ответ, словно его ждали, прозвучал зуммер открывающегося замка. Толкнув дверь, он стал подниматься по длинному темному лестничному пролету наверх, к квартире.

Кем бы она ни была раньше, в свои восемьдесят с лишним Аннализа Куровски превратилась в сухую щепку. Сморщенная, как иссохший пергамент, кожа обтягивала древние кости. Щеки глубоко запали, лицо покрывали пигментные пятна и раздраженные, покрасневшие участки. А вот темные глаза оставались яркими, умными и полными какой-то глубокой, затаенной горечи. Путь, который она проделала, прежде чем оказаться над парикмахерской в Квинсе, явно был долгим и очень нелегким.

В темной гостиной царил беспорядок. Вдоль одной стены выстроились разномастные горки и книжные шкафы, набитые безделушками и фотографиями. Много фотографий висело и по голым, оштукатуренным стенам, наряду с декоративными тарелками и несколькими официального вида плакетками. Из всего этого выбивалась висевшая над козырьком газового камина картина, холст с изображением юной Марии: она склонилась над колыбелью младенца Иисуса, а из левого верхнего угла за ними наблюдают несколько ангелов. Как сама картина, так и ее создатель были узнаваемы мгновенно.

– Вы знаете, что это? – спросил священник.

– Конечно. – Голос старухи был так же сух, как и ее пергаментная кожа. – Это Рембрандт. Эскиз к «Святому семейству», выполненный в тысяча шестьсот сорок пятом году. Окончательный вариант картины хранится в Эрмитаже, в Санкт-Петербурге.

– Откуда вы ее взяли?

– Мой муж подарил ее мне.

– А где он ее взял?

– Мне почему-то кажется, что это не ваше дело.

– Может быть, вы и правы.

– Да и явились вы ко мне вовсе не затем, чтобы говорить о картинах. Вы пришли, чтобы спросить меня о моем сыне Фредерико, да?

– Может быть.

– Не стесняйтесь.

Старуха улыбнулась и села на стоявшую под окном потертую кушетку. Священник выбрал себе место, откуда мог видеть так разительно выбивавшегося из всей этой скудной обстановки Рембрандта.

– Да, я пришел по поводу этого мальчика.

– Я давно вас ждала.

– Ждали меня?

– Конечно. С тех пор, как пошли эти разговоры о возможном причислении Пачелли к лику святых.

– Вы знаете очень много.

– Я знаю все, – сказала старуха. – Всю историю. Это история, которую необходимо рассказать, и я та, кто ее расскажет.

Священник улыбнулся.

– Не вы и не сейчас.

– А кто меня остановит? – спросила она резким, как треск ломающихся сухих прутиков, голосом. – У меня долг перед моим сыном!

– Я остановлю вас, – тихо промолвил священник. – Что же до вашего долга, то он исполнен.

Человек из Рима подумал было о том, чтобы использовать пистолет, но вместо этого он поднялся на ноги, обошел загроможденный кофейный столик, разделявший их, наклонился, завел ладонь ей под подбородок и резким движением сломал женщине шею. Она упала лицом на кофейный столик, разбив нос. Он проверил ее пульс и принялся обшаривать квартиру.