Ложный священник двигался по захламленным комнатам сырой и загаженной квартиры на Ладлоу-стрит, расположенной намного ниже магазинчиков, обрамлявших узкую улицу с односторонним движением, проходящую над Дилэнси. Внимательно осматривая жалкие комнаты, он держал «беретту» наготове. Обыск, учиненный в Квинсе, в квартире убитой старухи, привел его сюда, но место оказалось пустым. Здесь обитали лишь страшные призраки и воспоминания. Пол покрывал некогда, по-видимому, голубой, а ныне выцветший, заляпанный грязью и потрескавшийся линолеум. Потолок провисал в швах и бугрился, угрожая расколоться, как перезревший фрукт. Каждый шаг человека из Рима заставлял все новых перепуганных тараканов разбегаться по щелям за полуотодранными плинтусами или прятаться под валявшиеся там и сям обрывки старого ковролина.

Эта жутковатая берлога, несомненно, представляла собой пристанище безумца. Осыпающуюся штукатурку и ветхие цветочные обои покрывали вырезки из газет, рисунки и картинки из журналов, снабженные рукописными примечаниями, исполненными почерком столь бисерным, что они не поддавались прочтению. С репродукциями картин соседствовали потрескавшиеся и кое-как скрепленные гипсовые фигурки святых и ангелов, кое-где прибитые гвоздями, а кое-где просто поставленные в ниши, которые были выскреблены ложкой в мягкой, пористой штукатурке стен. Это был музей, посвященный безумным метаниям души, одержимой навязчивой идеей, суть которой не поддавалась анализу или логическому постижению – за тем лишь исключением, что она имела какое-то отношение к минувшей войне и людям, принимавшим в ней участие, к творцам и их произведениям, к великому множеству погибших за двадцать веков безвестных людей и, главное, к жизни и времени одного-единственного человека. Человека в очках со стальной оправой и с папской тиарой на голове.

Человек из Рима давным-давно утратил былую веру и порой был готов согласиться с циниками, утверждавшими, что человек существует лишь для того чтобы чревоугодничать, предаваться блуду и испражняться. Однако, попав сюда, он понял: у человека есть еще одно предназначение – доказать, что ад существует. Это место представляло собой как бы лабораторный сосуд, чашку Петри, позволявшую представить культуру проклятых.

Комнат оказалось больше, чем он ожидал, как будто две, а то и три обшарпанные, снятые за бесценок квартиры соединили вместе.

Если во всей огромной квартире и было что-то новое, то только обитая металлом входная дверь и замки на ней, открывавшиеся, впрочем, без особого труда. Кухня, откуда можно было пройти в маленькую темную гостиную, находилась посредине и производила кошмарное впечатление. Старомодная металлическая раковина без тумбочки, с открытой арматурой и многочисленными сколами эмали, была переполнена грязными пластиковыми и фаянсовыми тарелками с засохшими остатками пищи. Вытяжки не было, на кособоком кухонном столике стояли открытая банка с заплесневелым виноградным желе, коробка кукурузных хлопьев, пакет с прокисшим молоком емкостью в пинту и недопитая чашка кофе. С потолочного крюка для люстры свисала перекрученная клейкая лента-мухоловка. Брезгливо взявшись большим и указательным пальцами, ложный священник потянул за болтающийся шнур, но ничего не произошло. Войдя в гостиную, он обнаружил там ветхий, загибающийся с одной стороны коричневый тряпичный коврик и выполненный чернилами прямо на левой стене рисунок: Христос на облаке над гротескной Голгофой. Внизу, под тройным распятием, были начертаны слова:

ТЫ УБЬЕШЬ МЕНЯ, ТРОПА ЖИЗНИ

В ТЕБЕ ВОПЛОЩЕНА ПОЛНОТА РАДОСТИ

В ДЕСНИЦЕ ТВОЕЙ ВСЕ БЛАЖЕНСТВА МИРА

ВО ВЕКИ ВЕКОВ.

Присмотревшись внимательнее, незваный гость увидел, что на крестах Голгофы распяты женщины, из глаз и грудей которых сочится кровь, а нимб вокруг головы Иисуса испещрен странными, неразборчивыми и не поддающимися расшифровке надписями.

Далее находился короткий коридор, а за ним еще одна дверь, тоже старая, обшарпанная, но в отличие от прочих совсем недавно покрашенная в яркий, как скорлупа яиц малиновки, синий цвет. На ней было написано одно-единственное слово:

TSIDKEFNU

Слово из Ветхого Завета, обозначающее «Праведность», одно из тысяч имен Господа.

Человек из Рима оттянул свободной рукой затвор «беретты», набрал в грудь побольше воздуха, распахнул дверь и вступил в последнюю комнату. Там горел свет, такой яркий, что он, почти ослепленный, непроизвольно вскинул руку к глазам.