Дэн смотрел в окно своего офиса на кипящую жизнью и движением улицу далеко внизу. В это время дня было много транспорта и часто возникали пробки. Гудели клаксоны автомобилей, кричали раздраженные пассажиры, пешеходы спешили перейти улицы на перекрестках и увернуться от чересчур нетерпеливых водителей грузовиков, стремившихся поскорее доставить свой груз к месту назначения. Но Дэн сейчас был далек от этой суматохи. Все его мысли и чувства были взбудоражены сценой, произошедшей утром между ним и его сыном.

Мэт возненавидел свою новую школу, питал отвращение к жизни в многоквартирном доме, и Дэн опасался, что в ближайшем будущем парень возненавидит и его.

— Почему маме понадобилось уехать? — добивался ответа Мэт. — Она меня больше не любит?

В эту минуту Дэн ненавидел Шэрон так сильно, что у него разболелось сердце. Неужели эта женщина не понимала, какой урон она нанесла их сыну своим дезертирством? Неужели ей было на все наплевать?

— Почему ты не можешь жить в обычном доме, вместо того чтобы ютиться в этой замшелой квартире? Флаффи здесь не нравится.

Свернувшись клубочком на обитой дорогой кожей цвета виски софе Дэна, возлежала Флаффи, кошка Мэта. Она равнодушно взирала на маленькое закрытое, вымощенное кирпичом патио с участком величиной с почтовую марку, заросшим травой, побуревшей и почти высохшей, потому что Дэн постоянно забывал ее поливать, а также с единственным деревом — дикой яблоней, которая цвела по собственному усмотрению, когда ей заблагорассудится, что случалось, надо признать, не слишком часто, потому что об удобрениях тоже часто забывали.

Флаффи на это было наплевать — она гадила в пластиковый мусорный ящик, жрала дорогую кошачью еду и спала большую часть дня, почти не принимая участия в жизни Галлахера и его сына и, уж во всяком случае, ничем не стараясь помочь им. По крайней мере так казалось Дэну.

Вот собаки все-таки заслуживают свое право на еду. Они очень верные друзья. Они отдают хозяевам свою любовь без всяких условий и только иногда просят ласки — любят, например, чтобы их потрепали по голове. Однако когда Дэн попытался обратить внимание сына на этот факт и даже предложил купить ему собаку, какую тот пожелает, это предложение было встречено холодным неприятием и возгласом:

— От собак воняет!

Очень часто Дэн не знал, что ответить сыну. Хотя ребенок и был травмирован дезертирством матери, нельзя же было каждый раз пасовать, видя слезы сына. И Дэн не знал, кого Мэт ненавидел больше: мать — за то, что она бросила его, или отца — за то, что тот взял его к себе в дом, который ему не нравился.

— Твоя мама любит тебя, Мэт. Не знаю, почему она сбежала с этим инструктором по аэробике.

Хотя на самом-то деле у Дэна было на этот счет одно соображение, и вполне правдоподобное. Парень был на добрых десять лет моложе Шэрон, и у него были такие мускулы, о каких Дэн и мечтать не мог. Дэн не слишком изнурял себя физическими упражнениями, если не считать единичных случаев, когда ему приходило в голову пробежаться трусцой. К счастью, у него был хороший обмен веществ, и ему не приходилось опасаться того, что он наберет лишний вес.

— Я думаю, она влюбилась в него. Это иногда случается. Но это вовсе не значит, что она разлюбила тебя. Я знаю, что она тебя любит так же, как и я.

— В таком случае почему же она сбежала? Мамы не должны бросать своих детей. Все должно быть наоборот.

У его восьмилетнего сына были дар дедукции и безупречная логика. К несчастью, Дэн не мог дать ему убедительного объяснения.

— На этот вопрос может ответить только она сама. Но я рад, что теперь ты постоянно живешь со мной. Я скучал по тебе. Мне тебя не хватало. А теперь мы снова вместе и можем все делать то, чего не могли прежде, потому что не имели такой возможности.

Его работа спортивного журналиста вынуждала его все время перемещаться в пространстве, часто уезжать из дома, что в значительной степени поспособствовало их с Шэрон разводу, не считая многих других вещей.

Хотя Дэну нравилось писать о бейсбольных победах команды «Иволги» и околачиваться в раздевалке «Балтиморских воронов», болтая с футболистами, он переживал, что так много времени проводит вдали от семьи. Поэтому, приезжая домой, он прилагал неимоверные усилия, чтобы как можно больше времени быть с сыном, помогать ему в его школьных делах или просто брать с собой на долгие прогулки в парк.

— Знаю, что ты скучаешь по маме, сынок, но мы с тобой будем прекрасно проводить время. Вот увидишь. Все будет как прежде.

Мэт покачал головой и топнул ногой:

— Мне все здесь не нравится! Я ненавижу это место! Моя школа полна ублюдков! Учителя не лучше учеников! А ты все время торчишь на кухне и готовишь черт знает что!

«Черт знает что! Это изысканная еда для гурманов», — хотел вразумить его Дэн, но счел за лучшее промолчать.

— Мне кажется, Мэт, ты не способен увидеть солнечную сторону жизни. Ведь прошла всего пара месяцев. Со временем…

— Нет! Мне никогда не будет нравиться жить с тобой! Я хочу, чтобы была мама. Хочу, чтобы она вернулась и забрала меня. Хочу, чтобы все было как раньше, пока вы с мамой не развелись.

Внезапно Дэн почувствовал, что комок, стоявший у него в горле с самого утра, когда Мэт выпалил ему в лицо эти обидные слова, прежде чем хлопнуть дверью и выйти на крыльцо, чтобы дожидаться в одиночестве школьного автобуса, разрастается до гигантских размеров. Для Дэна было важно, чтобы его отношения с сыном сложились и чтобы они ничуть не походили на отношения, которые у него были с его собственным отцом.

Дрю Галлахер был жестким человеком, выжимавшим из сына все соки.

Пока Дэн рос, отца частенько не бывало дома. Он рекламировал и продавал «Британнику» и поэтому постоянно бывал в разъездах. У него никогда не находилось времени пойти с сыном на футбол. Ни разу он не пришел посмотреть, как играет в футбол его сын. Всегда находилась отговорка. Он был слишком занят, слишком уставал, но Дэн подозревал, что он и не стремился быть хорошим отцом и семейным человеком.

Мать Дэна страдала от равнодушия мужа не меньше, а возможно, и больше. Она чувствовала себя одинокой и со временем от горечи и разочарования полностью ушла в себя и долгие годы оставалась далекой и замкнутой. Брак его родителей не был счастливым, и не требовалось напрягать фантазию, чтобы понять это.

Когда неожиданно его отец умер от сердечного приступа, Дэн, в то время еще подросток, возненавидел его за это последнее и окончательное предательство, хотя в душе понимал, что отец давным-давно отдалился от семьи.

И теперь Дэн старался быть ближе к сыну, не размышляя, хочет ли Мэт этого или нет. Ребенок нуждался в нем. Просто Дэну надо было найти с ним общий язык.

Зазвонил телефон, прервав беспокойные мысли. Повернувшись к письменному столу, заваленному горами кулинарных рецептов и советов, рекламами самых лучших морозилок и проектами еще не написанных колонок, ждавших своей очереди, он взял трубку.

— Да, Линда, в чем дело?

Должно быть, он говорил слишком отрывисто и резко, потому что она заколебалась, прежде чем ответить. «Сообразительная женщина», — решил Дэн, испытывая в эту минуту отвращение к жизни.

— Вас хотят видеть, мистер Галлахер. Посетительница говорит, что это важно.

Что делать? Сегодня у него не было времени на болтовню с дамами, Особенно с теми, кто приносил рецепты и горел желанием поучаствовать в конкурсе, хотя срок подачи заявок давно прошел и все они знали об этом. Некоторые даже приносили с собой готовые блюда, пытаясь подкупить его и добиться, чтобы он пренебрег правилами. Но все эти блюда были близнецами гамбургеров, и потому он не имел ни малейшего желания делать для них исключение.

— Я занят. Мне надо напечатать два обзора и написать статью о «волшебном мире спаржи», и все это должно пойти в завтрашний номер. — «Черт возьми! А я ведь даже и не знал, что у спаржи есть свой мир!» — Сделайте милость, попытайтесь избавиться от нее!

Наступила тяжелая пауза, потом Дэн услышал приглушенные голоса, и наконец Линда снова заговорила в микрофон:

— Думаю, не стоит пренебрегать этой встречи, мистер Галлахер. Здесь Мэри Руссо, и она хочет поговорить о вашей статье, посвященной ее ресторану. Она… вам, наверное, захочется побеседовать с ней.

«У мамы Софии». Дэн сглотнул. Эта статья не делала ему чести.

Вне всякого сомнения, женщина явилась разобраться с ним.

Он помнил Мэри Руссо из этого ресторана. Она была низкорослой, жирной, и волосы ее были выкрашены в дикий ярко-оранжевый цвет, а говорила она не умолкая. По всей вероятности, во рту у нее был мотор от «форда-эксплорера» модели 1997 года. Что касалось ее властности и решительности, то она могла бы дать фору генералу Паттону

— Впустите ее, — сказал наконец Дэн, падая на стул. — Только убедитесь, что она не вооружена.

— Что?

— Не обращайте внимания.

Он с шумом бросил на рычаг телефонную трубку, нетерпеливо взъерошил волосы, проведя по ним пятерней, и весь напрягся, готовясь к неприятному разговору.

Черт возьми! Дэн жалел, что не надел пуленепробиваемый жилет! У него было такое чувство, что жилет ему пригодился бы.

Мэри миновала приемную со стенами, выкрашенными зеленой краской, напоминавшей цветом сельдерей, с тремя разнокалиберными виниловыми стульями — все они были в весьма плачевном состоянии. Это была вся мебель, если не считать пары уродливых картин маслом, купленных, должно быть, на благотворительной распродаже творений умирающих от голода художников. Обстановка напомнила Мэри приемную Госпиталя ветеранов: вид был удручающим, а комната — чрезвычайно неопрятной. Но должно быть, Дэн Галлахер был на хорошем счету, потому что у большинства репортеров не было собственных офисов, не говоря уже о приемных, даже если они и были безобразными и внушали мысли о самоубийстве. Обычно газетчики работали в крохотных комнатушках, точнее сказать — каморках, отделенных перегородками от остальной части редакционной комнаты, что делало ее весьма похожей на лабиринт крысиных ходов.

Крысы. Репортеры. Несомненно, в них было нечто родственное. Адреналин бурлил в крови Мэри и пьянил ее, как наркотик, с того момента, как она покинула родительский кров. И чем больше она думала о мерзкой, паскудной статейке, написанной этим человеком, тем больше ей хотелось встретиться лично с Дэниелом Галлахером и ткнуть в него чем-нибудь острым.

В отличие от матери, всегда готовой выпустить пар, если что-то ее раздражало, Мэри старалась держать себя в руках. Она полагала, что тут действует механизм самозащиты, привычное желание отключиться от криков и воплей, постоянно звучавших в доме Руссо.

Нельзя сказать, что ее семья была такой уж скандальной. Просто они все были сумасшедшими — только и всего! Бешеная ярость, которую она сейчас испытывала и которую хотела бы излить, была совершенно нетипична для Мэри, но, конечно, дремала в недрах ее существа — таковы уж были ее семья, наследственность и воспитание. Известно, что итальянцы любят демонстрировать свои чувства, что они обожают высказывать все, что накопилось в их душе, и делают это громко и энергично. Именно это она и намеревалась сейчас сделать.

— Мистер Галлахер сейчас вас примет, мисс Руссо.

Мэри повернулась и оказалась лицом к лицу с секретаршей, любезной дамой, настоявшей на том, чтобы обозреватель ее принял. Возможно, она тоже была не согласна с этой омерзительной статьей. Поблагодарив даму за содействие, Мэри двинулась вперед, чтобы сразить врага на его территории.

— Вы Мэри Руссо?

Глаза Дэна широко раскрылись и едва не выскочили из орбит: перед ним предстала молодая хорошенькая женщина. Эта Мэри Руссо хоть и была небольшого роста, однако вовсе не была толстой; длинные кудрявые черные волосы прелестно обрамляли очаровательное личико, и, главное, Дэн не находил ни малейшего сходства с генералом Паттоном.

Если быть совсем откровенным, то она была сногсшибательной, если, конечно, отвлечься от демонического блеска шоколадных глаз, что ей совершенно не шло и делало ее похожей на какого-нибудь шамана.

Но она вовсе не походила на ту рыжую старую каргу, которую он запомнил, да и вполовину не была такой свирепой.

Дэн был уже готов вздохнуть с облегчением, когда посетительница решительно двинулась в наступление на его письменный стол. Сжав кулаки, она смотрела Дэну прямо в глаза. Ноздри ее раздувались, и он был готов увидеть, как из них вырываются огонь и дым.

О да! Это была женщина что надо!

— Конечно, я Мэри Руссо. И я вовсе не рада нашему знакомству, мистер Галлахер. Поэтому давайте приступим к делу, согласны? Уверена, что вам не надо объяснять, что я явилась сюда из-за вашей мерзкой, гнусной статейки, которую вы написали о моем ресторане. Это ясно, как апельсин, и прямо написано на вашем («правда, очень красивом, но я не стану вам говорить об этом») лице, но вы ни черта не понимаете в итальянской кухне.

Дэн, напротив, много знал об итальянской пище и способах приготовления блюд. Он просто питал к ней отвращение, и это неприятие шло из детства. Но он не собирался признаваться в этом явившемуся к нему ангелу мщения.

— Ну, иметь мнение на этот счет — моя обязанность. А что касается обзорных статей, посвященных деятельности ресторанов, то в какой-то степени они всегда субъективны, мисс Руссо, — сказал он с удивительным спокойствием, отмечая про себя, как ненавидит давать пояснения кому бы то ни было, особенно разъяренным владельцам ресторанов. — Я называю вещи своими именами или так, как я их представляю. Я высказал свое мнение о еде, обслуживании и обстановке в ресторане «У мамы Софии» настолько честно, насколько мог. Очень сожалею, если обидел вас, но моя работа заключается в том, чтобы быть честным с моими читателями. И думаю, я был с ними честен.

Глаза Мэри раскрылись еще шире, и она слегка подалась вперед и оперлась о заваленный бумагами стол. Дэну показалось, что сейчас она бросится на него. Он старался не замечать расстегнутого ворота ее блузки, представлявшего на обозрение бурно и неровно бьющуюся жилку на ее шее, потому что эта часть ее тела была искусительным зрелищем и потому что Дэн не сомневался в том, что цель посетительницы — снять с него шкуру каким-либо тупым инструментом, а остальное едва ли может ее заинтересовать.

Отбросив в сторону эти кровожадные фантазии, он попытался сосредоточить свое внимание на ее полных, красных, как вишни, губках. И это оказалось большой ошибкой.

— Я одна из ваших читательниц, мистер Галлахер, и мне известно, что совсем недавно вы были автором спортивной хроники, а не критиковали работу ресторанов. Вам следует заниматься тем, что у вас хорошо получается.

В ее словах, несомненно, содержался намек на комплимент, по крайней мере так показалось Дэну.

Щеки молодой женщины порозовели, и, черт возьми, ей это очень шло. От этого она стала еще привлекательнее, даже несмотря на явную погрешность в стиле одежды: на ней были бесформенный коричневый вельветовый пиджак и бежевая блузка, однако и это не могло испортить ее внешности.

Ее черные волосы, карие глаза и смуглая кожа требовали, чтобы их оттенили красным — живым и ослепительным красным цветом, и так случилось, что этот цвет был его любимым.

— Это верно. Моя должность спортивного обозревателя не имеет ничего общего с моим теперешним местом. Но у меня безупречный вкус, и я могу отличить хорошее блюдо от плохого.

Мэри выпрямилась, и теперь ее спина казалась окостеневшей.

— Кто бы говорил! Думаю, у вас мерзкий вкус по части еды! Столь же мерзкий, как и ваша статья. Я приложила немало усилий, чтобы превратить ресторан «У мамы Софии» в приличное место. Признаю, что в день открытия и первые несколько дней у нас были кое-какие сложности. Но я не допущу никаких оскорбительных замечаний в адрес своего ресторана, способных погубить его репутацию, а у него есть все шансы для того, чтобы стать популярным и любимым!

Круто повернувшись, она направилась к двери, потом неожиданно резко остановилась и обернулась:

— Есть и еще кое-что. Шоколадные вафли — мое собственное изобретение, и они изысканные и восхитительные на вкус. Они просто фантастические! Если бы в вашей душе была хоть капля справедливости, вы бы это признали!

Дверь за ней захлопнулась, прежде чем Дэн успел ответить. Он откинулся на спинку стула, радуясь тому обстоятельству, что принимал Мэри сидя. Возмущенная тирада Мэри Руссо лишила его сил. Потом он улыбнулся. Черт возьми! В груди у этой женщины кипела лава. А уж что касается ее языка, то тут не могло быть двух мнений: он был хорошо подвешен! Дэн осторожно ощупал себя, чтобы убедиться в сохранности всех частей своего тела — нет, она ничего не изжевала и не откусила. Должно быть, поступками Мэри управляла рука Всевышнего, потому что вместо того, чтобы отправиться прямо к себе домой, она повернула в противоположную сторону и оказалась в католической церкви святого Франциска Ассизского. Мэри считала себя католичкой скорее формально, чем по духу. Она не была такой ревностной прихожанкой, как ее мать и бабушка, но постоянно посещала мессу и ходила к исповеди, когда ее вынуждали к этому обстоятельства. При этом Мэри старалась подгадать, чтобы по другую сторону решетки в исповедальне оказался ее брат Джо. К тому же ей не нужно было пользоваться противозачаточными средствами, потому что, к несчастью, как всем было известно, секс оставался для нее незнакомой областью жизни.

Она все-таки надеялась когда-нибудь открыть свою аптечку, где хранился бы годовой запас противозачаточных таблеток и использовать их по назначению. Но только в том случае, если бы дело того стоило.

Мэри была уверена, что у Господа Бога нет причин быть недовольным ею, потому что ее религиозные и нравственные устои оставались незыблемыми. Правда, сегодня она дала волю гневу, но это не означало, что у нее появилось желание покаяться в том, что она позволила себе вполне заслуженно упрекнуть зарвавшегося репортера.

Но несмотря на то что Мэри сочла Дэна Галлахера раздражающим и неприятным, она не могла отрицать, что он оказался очень красивым, а это было для нее полной неожиданностью. Фотография в газете не отдавала должного его внешности. И глаза у него оказались на самом деле зелеными! «Но он нахал и ничтожество», — напомнила себе Мэри. Да и чем другим он мог быть? Чего можно было ждать от ирландца?

Однако Мэри полагала, что он окажется неприветливым, грубым и высокомерным. Но наверное, он таким и был. И еще самодовольным. А она ненавидела самодовольство. Тем больше у нее было оснований невзлюбить его, если бы даже у нее не было для этого другой, и более веской, причины. Для неприязни было вполне достаточно его статьи.

Мэри знала, где в это время дня можно найти брата и чем он будет занят. Пасторский дом был расположен рядом с кирпичным зданием церкви. Эту церковь семья Руссо посещала задолго до рождения Мэри. Именно в церкви святого Франциска София и Фрэнк обменялись брачными обетами почти сорок три года назад. Их трое детей и все внуки были крещены здесь, и здесь же они получили первое причастие.

Мэри вошла в просторную, залитую солнечным светом комнату, не потрудившись постучать. Она нашла своего брата там, где и рассчитывала найти. Он сидел за письменным столом и работал над текстом воскресной проповеди. Одет был по-домашнему — в джинсы и черную футболку, на которой красовалась надпись: «Ты придешь в церковь. Я не шучу, Господи!»

Эта надпись полностью противоречила признанному всеми мнению, что Господь лишен чувства юмора. На спинке стула висела коричневая кожаная куртка. Подняв голову от своих бумаг и увидев, кто вошел, Джо улыбнулся:

— Эй, привет, земляной орешек!

Он поднялся из-за стола орехового дерева и обогнул его, чтобы заключить Мэри в свои медвежьи объятия. Потом приподнял указательным пальцем ее голову за подбородок и внимательно и изучающе заглянул ей в глаза.

Многие сестры, вероятно, возражали бы против столь неуважительного обращения. Ну что за «земляной орешек»? Как известно, земляные орехи не отличаются ни изяществом, ни красотой и растут в земле или грязи.

Но земляные орехи были любимой закуской Джо, и, как давно догадалась Мэри, это прозвище означало, что она его любимая сестра. Конечно, она никогда бы не поделилась этими мыслями с Конни.

— Почему у тебя такое постное, вытянутое личико? Похоже, у тебя неприятности. Ты не поссорилась с мамой? Нет?

— Нет, мы не ссорились. Мы просто громко спорили, — пояснила Мэри. — Но на этот раз мама ни при чем. Я только что из редакции «Балтимор сан», где, признаюсь, вела себя вовсе не по-христиански и ничуть об этом не жалею.

Он недоверчиво поднял бровь:

— Так ты пришла сюда исповедаться?

— Не угадал! Нет, я не собираюсь каяться в своих мрачных и темных грехах.

Впрочем, оба знали, что таковых и не имеется.

И Джо знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что сейчас Мэри не стоило раскрывать ему всю душу, какое бы облегчение ей это ни принесло. Мэри твердо верила, что исповедь предназначена для того, чтобы облегчить больную и отягченную грехами совесть. Если только эта совесть была действительно ими отягчена.

— Я только что отделала этого обозревателя, который так мерзко отозвался о моем ресторане. Я высказала ему все, что думаю о его гнусной статье.

— Только-то? Ни адюльтера, ни серийных убийств? Не ужели никакой самой маленькой лжи? Я разочарован.

Хотя брат пытался сохранить серьезный вид, что удавалось ему с трудом, Мэри не сумела скрыть улыбки.

— Я знала, что ты так и скажешь.

Ей было известно, что Джо не преминет воспользоваться случаем подразнить ее, чтобы рассеять ее скверное настроение. Именно это качество и делало его таким хорошим священником. Он сочетал в себе способность к состраданию и пониманию людей с незаурядным чувством юмора. После разговора со старшим братом Мэри уже не считала свои затруднения такими ужасными и неразрешимыми.

— Ну что, тебе удалось сегодня спасти чьи-нибудь заблудшие души? — Она села на бугристую, черную, обитую искусственной кожей софу, на самом деле представлявшую собой складную кровать. Ее брат имел склонность к бивачной жизни.

— Как дела у твоего подопечного Дженнаро? Он ведет себя достойно?

Джо взял Ника Дженнаро под крылышко, когда подросток, не имевший отца, был арестован за то, что у него нашли кокаин. Мать парнишки совсем потеряла голову, не знала, что делать, и пришла за помощью к священнику своего прихода.

Лина Дженнаро была из тех женщин, которые готовы вывалить все свои проблемы на колени Господу и ждать, что он их разрешит.

А Джо был ревностным Господним слугой.

Судья, занимавшийся делом Дженнаро, имел репутацию страстного противника наркотиков. Он готов был засудить Ника, но Джо убедил судью отпустить мальчишку на поруки. После того как Джо устроил проблемного подростка в Центр реабилитации при Университете Джонса Гопкинса, он сам выступил в роли его защитника и уделял мальчишке много времени и внимания, чего парню так не хватало всю жизнь.

Никто не знал лучше Мэри, каким чудесным человеком и заботливым старшим братом был Джо.

— Ник — славный малый. Он уже не употребляет наркотики. Дело в том, что в школе парень связался с дурной компанией. А ты ведь знаешь, как трудно противостоять прессингу со стороны одноклассников.

Мэри это знала. Она хорошо помнила, как позволяла Энни втягивать себя в идиотские авантюры, претившие ей самой. Теперь при воспоминании об этих юношеских безумствах Мэри только улыбалась. Но в те далекие времена это казалось ей крайне серьезным. В средней школе она и Энни по субботам ходили вечером на футбол в Ломбардскую школу, которая в то время становилась плацдармом, готовившим юниоров к соревнованиям. Но их интересовала вовсе не игра, а те мускулистые ребята, что в ней участвовали. Позже они иногда позволяли себе глотнуть водки из бара отца Энни. Напившись, как матросы, ушедшие в увольнение на берег, они вели себя нелепо и бесшабашно, хихикая без причины. Энни подбила Мэри снять трусики и присоединиться к фанаткам, бредившим защитником, звездой футбольной команды. К сожалению, единственной личностью, заставшей их в таком виде, оказалась миссис Мерриам, директриса, не замедлившая связаться с их родителями, после чего девочек исключили из школы на две недели.

Энни чуть было не лишили звания королевы красоты класса, но миссис Голдман устроила такую сцену, пригрозив подать в суд на школьное начальство, что миссис Мерриам была вынуждена отступить.

Мэри же повезло меньше. Когда София и Фрэнк узнали о проступке дочери, они пилили Мэри целый месяц и ежедневно заставляли ходить к мессе, на коленях замаливать свой грех и просить прощения у Господа. И по сей день на коленях ее сохранились мозоли от этого покаяния.

Отогнав эти воспоминания, Мэри усилием воли заставила себя вернуться к действительности и заметила:

— Нику очень повезло, что ты оказался на его стороне.

Джо пожал плечами, смущенный ее похвалой.

— Я нашел ему работу на полдня у Сантини, а Лу будет тренировать его по тяжелой атлетике. Думаю, и то и другое пойдет Нику на пользу.

— Ты хороший человек, Джо. Возможно, поэтому ты и стал священником. Думаю, поэтому мама и любит тебя больше всех.

Если бы Софии дали волю, она канонизировала бы Джо как святого.

Или по меньшей мере избрала бы его папой.

— Мама хвастается мною и превозносит меня до небес перед всеми своими друзьями. — На губах Джо появилась страдальческая улыбка. — Это даже лучше, чем иметь в семье кинозвезду. Я реален, и они могут глазеть на меня бесплатно каждую неделю, а она пожинает плоды и радуется.

— Мама следит за рейтингом твоих публичных выступлений. Ты знаешь об этом? Она отмечает в требнике маленькой золотой звездочкой каждую твою воскресную проповедь и каждое отпущение, которое ты даешь прихожанам.

— Еще одно такое заявление — и я насильно потащу тебя в исповедальню.

— В таком случае я буду вынуждена натравить на тебя Энни.

Ты знаешь, что она всегда готова встать на мою защиту. При упоминании имени женщины, с которой Джо связывало давнее знакомство, выражение его лица странно изменилось.

— Как у нее дела? Я удивился, узнав, что она работает в ресторане. Это слишком обычная профессия по сравнению со всем тем, что она перепробовала.

— А почему бы тебе самому не прийти повидаться с ней? Я даже бесплатно накормлю тебя обедом.

Джо улыбнулся, показав две глубокие ямочки на щеках. Мэри считала, что для слуги Господа выглядеть так привлекательно и сексуально — преступление. И это было непростительно даже для ее брата. Ах, каким это было расточительством! «Геи и священники не имеют права быть такими красивыми, — решила она. — Это несправедливо по отношению к прекрасной половине человечества».

— А я мог бы заглянуть. Моя собственная стряпня — это ужас. И если не ошибаюсь, ты тоже готовишь паршивую лазанью.

— Да? Скажи об этом Дэниелу Галлахеру, этому шуту гороховому, который обозвал мою еду никуда не годной. Неужели ты не читал этой гнусной статьи, которую он написал о моем ресторане?

Джо покачал головой:

— Я не получаю газет. Их чтение слишком удручающе действует на нервы. К тому же то, что мне приходится выслушивать в исповедальне, гораздо интереснее, чем все, что я мог бы прочесть в газете или увидеть по ящику. Ты ведь тоже не очень-то интересуешься изысками газетчиков. В отличие от своей сестрицы Конни ты не хочешь вдаваться во все эти гнусные, грязные детали. — Его многозначительная усмешка таила в себе намек на то, что он бы мог поделиться с ней множеством этих грязных деталей. — Тебе повезло, что ты этим не интересуешься.

— О да. Как будто у меня есть что-нибудь интересное, что бы рассказать тебе. Вот тогда мне действительно повезло бы.

— Конни говорит, что ты идешь на свидание с Лу. Может быть, тебе все-таки есть в чем исповедаться?

В поддразнивании брата для Мэри не было ничего нового. Она являлась излюбленной мишенью для его шуток еще со времен их детства.

Он знал, что она примет это должным образом. Джо никогда не стал бы подтрунивать над слабаком или чувствительной девицей.

Мэри игриво ударила его по руке.

— Язык Конни работает быстрее модема 56К. Остался кто-нибудь, кому бы еще не было известно о моем свидании с Лу Сантини? Даже моя квартирная хозяйка поздравила меня недавно с этим счастливым событием. Это крайне неприятно. Будто никогда прежде я не ходила на свидания или у меня не было никаких романов.

— Кажется, мама говорила о чем-то, что было давным-давно. Она опасается, что ты уйдешь в монастырь.

Мэри рассмеялась, услышав о таком нелепом предположении. Лишения не были для нее источником удовольствия, особенно если это касалось еды.

— Они ведь не подают послушницам пиццу или шоколад. Я бы умерла там с голоду.

— Помню, когда ты служила у Луиджи, ты всегда приносила по пятницам после работы большие пироги и мы с жадностью набрасывались на них.

При воспоминании об этом в глазах Мэри появилась печаль.

— Мне его недостает, Джо. Луиджи был добрым человеком и замечательным боссом. Он всегда помнил о дне моего рождения и часто присылал с посыльным еду нам домой, особенно если ему становилось известно, что у нас туго с деньгами или что мы переживаем тяжелое время. И никогда не забывал ветеринарную клинику и посылал еду туда.

Брат кивнул:

— Луиджи был славным малым. Не стоит отрицать этого. И я не понимаю, что заставило его лишить себя жизни. Да еще таким ужасным способом. Знаю, что со здоровьем у него были проблемы и это могло вызвать депрессию, но убивать себя из-за этого…

Мэри пожала плечами:

— Думаю, мы никогда не узнаем, отчего люди приходят в такое отчаяние. Если бы только он обратился ко мне! Может быть, я могла бы ему помочь.

Эта мысль грызла ее постоянно. Как она могла не заметить, что ее хозяин в таком состоянии? И почему он не пришел к ней и не рассказал ей всего? У них ведь были добрые и теплые отношения.

Джо взял ее руку и сжал в своей:

— Ты не должна корить себя, Мэри. Я знаю лучше, чем кто бы то ни было, что невозможно помочь всем, кто нуждается в помощи. Должно быть. Луиджи мучили его демоны, о которых он никому не рассказывал. А теперь, когда он умер, мы уже не узнаем правды. Никогда не узнаем. Понимаю, что это тяжело и горько, но такова жизнь.

— А ты не скучаешь по прежней жизни, Джо? Ты не думаешь, что было бы, если…

Мэри хотела сказать: «…что было бы, если бы вы с Энни поженились?» — но не решилась. Отношения между Джо и Энни прекратились давным-давно. И бессмысленно было копаться в прошлом, особенно теперь, когда ничего нельзя изменить.

Но Мэри не могла не думать о том, что произошло между ними. Что вызвало их разрыв? Ни Энни, ни Джо никогда не говорили об этом.

— Прости. Мне не следовало заговаривать на эту тему. Знаю, что все это позади. — В глазах Джо появилось несвойственное ему выражение неуверенности, и Мэри забеспокоилась: — В чем дело? Все в порядке? Похоже, ты меня не слушаешь?

— Я…

Джо посмотрел на нее так, будто хотел поделиться с ней чем-то сокровенным, но передумал.

Однако Мэри не могла избавиться от ощущения, что ее брат с ней не вполне откровенен. А это было так не похоже на него. Что-то тревожило Джо. Мэри чувствовала это всем существом. И решила, что любым способом все узнает.

ФАРШИРОВАННЫЕ АРТИШОКИ А-ЛЯ МАРКО

6 крупных артишоков, 2 стакана раскрошенного итальянского хлеба,

2 яйца, 0, 75 стакана сыра пармезан, 0, 25 стакана мелко нарезанной петрушки,

0, 5 стакана оливкового масла, 0, 25 стакана мелко нарезанного чеснока, соль и перец по вкусу.

Промыть артишоки в холодной воде. Срезать днища, чтобы они стали плоскими. Верхушки срезать примерно на полдюйма. Расправить листья розеткой, чтобы они удерживали начинку.

В миске смешать раскрошенный хлеб, петрушку, сыр пармезан, чеснок, соль, перец и оливковое масло. Начинить этим фаршем каждый артишок и полить сверху оливковым маслом.

Выложить артишоки в большую емкость, добавив туда же четверть стакана воды. Довести воду до кипения, потом тушить на медленном огне в течение 45 минут или чуть дольше, в зависимости от размеров артишоков. Подавать горячими. Рассчитано на 6 порций.