Кривчиков Константин

Дочь Озара

 

Пролог

Во Всемирном музее антропологии в зале верхнего палеолита есть удивительно красивый экспонат — нож из яшмы. Темно-розовый, почти красный камень оттеняет ручка из рога благородного оленя, пожелтевшая и растрескавшаяся от времени. В ярком свете неоновых ламп по поверхности тонкого лезвия переливаются тревожные багровые блики, словно пытаясь вырваться из границ, определенных рукой неизвестного мастера. Возникающий эффект наводит на раздумья о вечной борьбе и единстве противоположностей: содержания и формы, живого и мертвого, света и мрака…

Таблица на витрине сообщает о том, что возраст ножа примерно пятнадцать тыс. лет. Он был обнаружен археологами в пещере на склоне горы Арус в Южных Пиренеях, на месте стоянки древних людей.

Первая мысль, приходящая в голову при взгляде на артефакт Каменного века: как он мог сохраниться в таком хорошем состоянии столько лет? Но специалисты знают, что яшма очень тверда. Среди поделочных камней она не знает соперников — ее твердость уступает только алмазу, корунду и топазу.

Яшма входит в число самых древних каменных материалов, с которыми познакомился человек и, наверное, ее можно включить в условный рейтинг самых красивых и мистических камней. В Древнем Египте из яшмы изготавливали печати и амулеты. На поверхности камня вырезали различные изображения, и такое изделие называли геммой. Яшме приписывали лечебные свойства. В Древнем Риме больные носили на шее амулеты из яшмы, на которых были вырезаны их имена. Согласно Библии, яшма входила в число двенадцати камней, украшавших одежды первосвященников.

Но археологическая находка, хранящаяся в музее, относится к гораздо более раннему периоду в истории человечества. Не трудно догадаться, что древние люди ценили этот материал, прежде всего, за прочность. Яшмовые скрёбла, ножи, наконечники для стрел и копий практически не истачивались, не тупились и редко ломались.

Нож — специфический предмет. Можно предположить, особенно с учетом тех простых и жестоких времен, что через чьи бы руки не прошел нынешний музейный экспонат — детские, женские, мужские — им многие годы резали шкуры и мясо, закалывали животных и, увы, убивали людей. А потом, по какой-то неизвестной нам причине, кто-то из его последних владельцев надолго оставил нож под сводами пещеры. Но благодаря именно этому обстоятельству он дошел до нас в почти первозданном виде.

Летели годы, грузно шли века и медленно ползли тысячелетия. Люди научились выращивать пшеницу и ковать железо, они создали государства, придумали порох и пенициллин, изобрели колесо, микроскоп и баллистическую ракету… А нож все лежал в забытой Богом и людьми пещере на склоне Пиренеев, пока не был там обнаружен, совсем недавно, пытливыми археологами. И вот теперь он на музейной витрине.

Когда смотришь на это изумительное творение рук древнего мастера, вспоминаются гениальные строки Александра Блока: 'Случайно на ноже карманном / Найди пылинку дальних стран — / И мир опять предстанет странным, / Закутанным в цветной туман!'

Вот одна такая пылинка, долетевшая до нас из темного и загадочного пространства времени.

 

Глава первая. Над пропастью

Трое мужчин присели около дерева. Первым что-то пробурчал вожак.

— Добрый день, — интерпретировал толмач, никогда не утруждавший себя особой точностью перевода.

— День добрый, — закончил обмен вежливостями вождь и сразу приступил к делу. — Мы видели, ты взял много пленных. Зачем тебе столько?

— Съедим, — спокойно ответил вожак.

— Мы так не договаривались. Мы говорили — не больше трех, — вождь показал три пальца.

Вожак посмотрел на пальцы вождя с недоумением:

— Тебе жалко этих людей? Любой охотник знает, когда куропатки сами идут в руки, их не считают, а бьют. Зачем упускать добычу?

— Людей мне не жалко…Ладно. Она у вас?

Вожак сморщил нос. Начиналась скользкая тема.

— Нет…

В это время за перевалом…

'Бородач' начинал отставать. На мягкой после ночного дождя почве ступни скользили и влипали в грязь. Мощь массивных костей и мышц первобытного охотника, так помогавшая в схватках со зверями и в стычках с сородичами, оборачивалась потерей скорости. Сильный и резкий, он оказался слишком тяжел для такой изнурительно долгой погони за легким и сноровистым противником. К тому же 'рыжая' правильно выбрала путь отступления.

Там, в расщелине у речки, где 'бородач' застукал эту нахальную чужачку, потрошащую его силок, можно было схватить ее сразу: расстояние-то всего ничего, несколько прыжков. Но стоило чуть промедлить, как 'рыжая' шустрой белкой рванула вбок по скользкому склону — только тощие пятки засверкали. Охотник, зарычав от обиды и ярости, бросился следом, но утраченные мгновения успели превратиться в несколько дополнительных метров отставания. Он продолжал бежать, его направляли и подгоняли злость, голод и инстинкт зверя, видящего добычу, который моментально вспыхивал в нем в подобных случаях. Но 'рыжую' гнал страх, и это жуткое чувство, чувство страха преследуемой жертвы, бешеными толчками крови вливало дополнительные силы в ее тщедушное тельце.

— Их, ой, ай! — периодически то вскрикивала, то визгливо всхлипывала чужачка, вызывая у 'бородача' смешанное чувство отвращения и возбуждения, заставлявшее кидать в топку испепеляющей погони последние калории.

— Ну — ей — чу — ей — ох — ух! Э-эх!

По пологому склону женщина удирала почти по прямой линии, с легкостью горной козы перепрыгивая крупные валуны — мужчина их огибал, теряя драгоценные мгновения. Внизу ступни проскальзывали на глинистых участках, затем грунт стал более жестким — песчаник и камень. 'Бородач', почувствовав себя увереннее на твердой опоре, начал сокращать расстояние.

Но тут 'рыжая' изменила тактику. Склон набирал крутизну, появились скальные выступы. В какой-то момент преследователь почувствовал что двигается зигзагами, наискось, а то и вдоль склона. Затем он заметил, что и бежит рыжая негодяйка уже не наобум, а по кем-то проложенной тропинке. Темп стал рваным, часто приходилось притормаживать, и это еще больше изматывало погрузневшего за последнее время охотника. Да, обленился, набрал вес от летнего изобилия пищи, не требовавшего ежедневно повышенных усилий. Усталость выплескивалась судорожным дыханием из широко распахнутого рта:

— Ху, уф, ха, фу-у…

Эх, если бы он не замешкался на берегу! Хотя и понятно — не ожидал такого подвоха на собственной территории, где раньше никто не смел покуситься на его добычу. 'Бородач' сам несколько десятков дней назад нашел это отличное место для охоты на птиц. Дорогу узкой горной речушке здесь перегораживали три огромных каменных глыбы. Отколовшись от скалы, они скатились вниз в неглубокую, но широкую расщелину, посреди которой протекала речка. Глыбы образовали запруду, где было удобно ловить рыбу, спускавшуюся по течению. 'Бородач' сначала и использовал водоем только для рыбалки, но потом обратил внимание, что место привлекает, кроме него, и крупных жирных птиц с большими клювами. Неуклюжие и жадные птицы тупо попадались в примитивные силки, расставляемые охотником на берегу. Попадались почти ежедневно, и иногда по две штуки за раз, обеспечивая 'бородачу' сытный обед и славу, среди сородичей, удачливого промысловика.

Вот и сегодня умелый охотник не сомневался в успехе. День выдался теплым, но пасмурным, в воздухе роились мухи и мошка: в такую погоду, по наблюдениям 'бородача', рыбы у запруды скапливалось особенно много, а глупые птицы от жадности вели себя особо беспечно. Он неторопливо, но сосредоточенно шел по усыпанному галькой берегу к запруде. Шел практически бесшумно, как осторожный зверь, оглядываясь по сторонам и принюхиваясь: охотник жил в невероятно опасном и жестоком мире, не прощавшем даже секундной расслабленности. Он это не столько ЗНАЛ, для системного ЗНАНИЯ наш герой был слишком ПЕРВОБЫТЕН, сколько чувствовал. И еще 'бородач' уже умел кое-что сопоставлять и владел опытом предков, переданным ему старшими родственниками.

До цели оставалось совсем немного: расщелина, а вместе с ней и речка, делали поворот, и оттуда до глыб, образовывавших запруду, было рукой подать — с разбегу такое расстояние охотник мог преодолеть за пять-шесть прыжков. Но он не собирался бежать, а, наоборот, замедлил шаг и прислушался: стояла тишина, и именно это насторожило. Птицы обычно галдели, а тут тишина. Он почувствовал легкое беспокойство: неужели сегодня птицы не прилетали? Тогда придется обойтись рыбой — такого уже давно не случалось.

'Бородач' дошел до поворота и осторожно выглянул из-за большого камня. Тут и увидел 'рыжую'. И остолбенел. Нахальная девица сидела недалеко от воды и выпутывала из силка среднего размера птицу. Из ЕГО силка, поставленного вчера вечером!

Сначала охотник решил, что кто-то из женщин общины позарился на ЕГО добычу. Это было неслыханно! Подобное соображение привело хозяина силка в ступор. И как раз в этот момент 'рыжая' повернула голову, и ее испуганный взгляд встретился с возмущенным взглядом 'бородача'. Через миг женщину словно ветром сдуло. Еще через мгновение охотник понял, что дерзкая воровка, улепетывающая вбок по склону, чужачка, и, издав нечленораздельный вопль, бросился следом. Но момент, когда он мог в несколько прыжков настигнуть наглого нарушителя границ его охотничьих угодий, был уже упущен. И теперь 'бородач' бежал за этой рыжей девицей, рыча от ярости и негодования, брызгая слюной, задыхаясь все больше и постепенно отставая.

— Ху, уф, эй, ха, фу-у…

— Их — ой — ай! Ух-ху…

Охотник выдыхался, а расстояние между ним и целью увеличивалось и составляло уже пару десятков метров — вдвое больше, чем на берегу. Мужчина почти готов был сдаться и продолжал преследование из-за одного упрямства. А еще его злило и выбрасывало дополнительный адреналин в кровь то обстоятельство, что негодяйка упорно не расставалась с украденной добычей, несмотря на всю сложность своего положения. Повизгивая от страха, она продолжала крепко сжимать в левой руке шею птицы. Внушительное туловище с массивными крыльями периодически билось о бедро бегуньи, затрудняя движение и нарушая равновесие. Но от голода ли, от страха ли, лишившего несчастную последних остатков разума, 'рыжая' продолжала удерживать похищенную дичь, не осознавая, что она и представляет для нее главную опасность.

Сразу за выступом скалы узкая каменистая тропка, не столько протоптанная, сколько приспособленная под спуск баранами, ходившими к реке на водопой, делала резкий поворот направо. Здесь 'бородач' на короткое время потерял цель из виду. Да еще и притормозил, хватаясь рукой за выступ — уж больно ненадежной выглядела тропинка, и отвесным казался склон. В отличие от удирающей со всех ног ворюги-чужачки, преследователь мог позволить себе такую роскошь — притормозить: не лететь же, в самом деле, из-за какой-то жалкой птицы в пропасть? И тут он услышал тонкий вскрик, выдававший отчаянный испуг:

— Ай, яй-яй, ах, а-ай!!

От неожиданности охотник остановился, как вкопанный, тормозя задубелыми подошвами босых ног так резко, что они едва не задымились; затем опасливо, прижимаясь к скале, заглянул за выступ. Довольное хрюканье, вырвавшееся вслед за этим из грубой гортани 'бородача' вместе со свистящим воздухом (ох, запыхался!), обозначало по смыслу примерно следующее: попалась, паразитка!

'Рыжая' и на самом деле попалась, как кур в ощип. Не совладав со скоростью на крутом повороте, да еще и поскользнувшись на камне, она, потеряв равновесие, слетела с тропинки. И валяться бы любительнице чужой дичи бездыханной на дне глубокого ущелья, если бы не поразительная изворотливость, свойственная представительницам этой половины человечества, похоже, во все времена и эпохи. Уже падая в пропасть, женщина изловчилась ухватиться правой рукой за хилый кустик, росший на склоне; затем, дрыгая обеими ногами, ухитрилась нащупать пятками (вот везуха-то!) узенький, чуть шире стопы, каменный карниз почти на отвесном склоне. В такой беспомощной и, отчасти, пикантной позиции она и предстала взору разгоряченного погоней охотника. Тот снова хрюкнул, расслаблено и даже умильно: глупая баба, невзирая на всю критичность ситуации, продолжала сжимать в левой руке шею похищенной птицы. Ну, разве не дура? Нашла, о чем заботиться! Зато ему теперь будет с чем вернуться в пещеру к сородичам.

— Уф на, у-тю-тю.

'Бородач' сделал несколько аккуратных шагов по скользкой тропинке и присел на корточки, прямо над головой чужачки: ее светло-рыжая макушка вызывающе торчала на расстоянии вытянутой руки. Правда, глаз женщины он не видел. 'Рыжая' тихо поскуливала, понемногу приходя в себя после пережитого ужаса, но смотрела вбок, приткнувшись щекой к каменистой почве склона. А куда еще смотреть? Вверху — страшный волосатый преследователь в бараньей шкуре, смуглый, с выпученными глазами и широкой челюстью, собиравшийся проломить ей череп; внизу — глубокая пропасть, куда она только что едва не сверзилась. Положение безвыходное. Даже если бы 'бородач' ушел, 'рыжая' не смогла бы в одиночку выбраться на тропинку, несмотря на ее близость. За хилый кустик еще можно было как-то держаться, но о том, чтобы подтянуться на этом пучке веток, не стоило даже мечтать. Девица шмыгнула носом и тоненько провыла (вот попала-то!):

— Уй-юй, у-уй. Вай-ай, а-яй.

Зато, измочаленный гонкой, преследователь наслаждался своим "высоким" положением. Нарушительница границ находилась в его руках вместе с похищенной добычей — оставалось, не торопясь, разобраться в ситуации.

В первую очередь 'бородач' решил внимательно рассмотреть (обнюхать успеется) чужачку. Тем более что особых трудностей процесс не представлял: никаких излишеств, то ли в силу крайней нищеты, то ли в силу столь же крайней дикости, незнакомка на себе не имела. Собственно, ее можно было бы назвать голой, если бы не костяные трубочки в ушах и своеобразный пояс. Он состоял из веревочки, сплетенной из высушенных кишок, и нанизанных на нее морских ракушек. В отличие от 'рыжей', продвинутые подруги охотника давно уже щеголяли в шкурах животных. А тут: смотри — не хочу. И мужчина продолжал с любопытством и интересом разглядывать странную дикарку, так мало похожую на тех женщин, с которыми он привык иметь дело. Маленькая, худая и это… 'бородач' подыскивал в образной памяти сравнение… как молоденькое деревце или это… эта, косуля, вот, точно.

— Хм, тэ-эк.

Он разглядывал бледную узкую спину с выступающими позвонками и удивлялся — женщины его общины были темнокожими и коренастыми, с короткими и кривыми ногами, широким задом. Взгляд мужчины опустился до маленьких, едва округлых, ягодиц. Ноги девицы были широко расставлены, она изо всех сил опиралась ступнями на узкий карниз, касаясь худенькими бедрами склона.

Нет, совсем не похожа на нормальную женщину, лягушачьи лапки какие-то — пришел в голову новый образ. 'Бородач' сердито хмыкнул: что-то он увлекся и расслабился — лягушка, конечно же, лягушка, а не косуля. Даже жаба. Охотник представил в воображении бородавчатое создание и решил, что с жабой переборщил: пусть остается лягушкой. Тоже мне удумала, чужие силки потрошить, патлатая. Он покосился на мертвую птицу — в животе сразу заурчало: с утра ведь не евши. Чего на эту чужачку пялиться, надо сначала добычу отобрать.

Мужчина кашлянул, привлекая внимание, и негромко так, не страшно рыкнул, усиливая эффект: на этих баб пока не зарычишь — ничего не поймут. Он был грубоват и не воспитан, наш первобытный охотник, но не по причине дурного характера, а в силу близости к природе. Приподнял правую руку, собираясь показать: мол, дичь отдавай, подержала и хватит.

Услышав рык, 'рыжая' робко повернула голову кверху, пытаясь понять, чего от нее хочет преследователь. Но тут же, в ужасе закрыв глаза, громко заверещала, вдавливаясь тщедушным тельцем в каменную твердь склона. Мужчина опешил (чего она, дура?) и перевел взгляд на свою поднятую руку. Только тут он заметил, что сжимает в ладони крупный камень. Каменюку 'бородач' ухватил еще внизу, у реки, в самом начале погони: а как же без камня — надо же чем-то по башке бить? Да так и забыл про него — инстинкт, елы-молы*. Девица продолжала верещать, но тише и как-то… безнадежно совсем. Мужчина буркнул что-то под нос — в более поздние времена сказали бы 'чертыхнулся', и отбросил камень в сторону. Тот подскочил от удара, снова стукнулся о склон и запрыгал вниз, вызывая мелкий камнепад.

— Ну, вот, елы-молы.

'Бородач' сидел на корточках, задумавшись. 'Рыжая' прекратила верещать и перешла на всхлипывание. Охотник покашлял, а вот рычать теперь не стал. Что-то подсказывало ему, что на эту законченную дуру рычать нельзя: сиганет еще с перепугу в пропасть. Ищи потом внизу птицу — так и без еды останешься.

Но миролюбивый кашель на женщину не подействовал. Она всхлипывала с плотно закрытыми глазами. Мужчина почесал волосатую грудь, прогоняя разнежившуюся блоху, — ну, как же объяснить, этой придурочной? И тут ему в голову пришло неординарное, может быть, даже выдающееся в своей простоте, решение. Он вытянул вниз руку и осторожно, указательным пальцем, дотронулся до рыжей макушки. Женщина вздрогнула и… затихла, озадаченная непонятными действиями грозного преследователя. 'Бородач' встал на колени — удобнее доставать — и уже смелее, всей ладонью, провел по волосам 'рыжей'. Это было неожиданное для него самого движение — с раннего детства он привык использовать руки для трех основных целей: махать, подавая сигнал или знак; хватать пищу; наносить удар. А тут? Чего же это он делает? Но ведь помогло!

Женщина пугливо подняла голову и посмотрела на мужчину: нет, он все-таки был очень страшен и кого-то смутно ей напоминал. Тот, издав повелительный односложный звук "на", медленно показал пальцем на птицу и похлопал ладонью по земле: давай, мол, клади сюда. 'Рыжая' колебалась недолго — силы оставляли ее. И вот, приняв решение, она обреченно и покорно протянула вверх левую руку с зажатой в ладони добычей — охотник взял птицу за голову и положил на тропинку. Он ощущал удовлетворение, но не спокойствие. Собственно, цель достигнута? Или? 'Бородач' думал.

Чужачка… Кто их поймет, этих чужаков? От них всегда исходила опасность, как от не знакомого зверя с неизвестными повадками. Когда-то, охотник тогда еще не родился, их община столкнулась со странными чужаками. По рассказам старших сородичей они были высокими, бледнолицыми и злыми. 'Другие люди', получившие затем прозвище 'варии', убили нескольких мужчин из общины 'бородача', пытавшихся оказать сопротивление, отобрали молодых и крепких женщин, а остальную часть общины выгнали из уютной обжитой пещеры в ночь. До утра два десятка дикарей просидели у входа в пещеру, сбившись в одну кучу, чтобы спастись от холода. Они слышали, как кричат и визжат их женщины, но ничего не могли поделать. Они вообще не понимали, что происходит. Когда взошло солнце, 'другие люди' вывели из пещеры женщин (но не всех, несколько женщин так и осталось с ними), и знаками показали дикарям — уходите прочь!

Пришлось общине, невзирая на холодное зимнее время, перебираться на новое место, подальше от агрессивных чужаков. Едва ли не половина сородичей 'бородача' погибла тогда за время перехода. А через какое-то время те женщины, что оставались тогда ночью с вариями, стали рожать странных бледнокожих детей с узкими лицами и продолговатыми глазами. Дети эти жили не долго, почти все очень скоро отправились в айки…*

И потом, хотя и крайне редко, происходили встречи с чужаками. Правда, эти незнакомцы были почти своими и ничем не отличались от сородичей охотника: ни цветом кожи, ни повадками, ни оружием. Поэтому обходилось без серьезных драк: долго стояли друг против друга, орали, махали дубинами — и расходились, убедившись в равенстве сил.

Чужие они и есть чужие — у каждого своя дорога. Зверь не зверь, враг не враг, но непредсказуем и опасен. И вот — свалилась на его голову. Какой свалилась? Забыл? Добычу украла! Нет, надо было ей черепушку размозжить!

'Бородач' не видел тех злых 'других людей' со светлой кожей, но 'рыжая' своей внешностью растревожила воспоминания о рассказах сородичей. Охотник тяжело задышал, откуда-то из глубины груди плеснула в лицо ярость. Но вяло плеснула, без куража.

А может, оставить ее тут, пусть сама выкручивается, лягушка? Он опустил голову: да, глубоко и высоко. Не выбраться ей — и так уже качается, еле на ногах стоит. Одна кожа да кости — а удирала-то как, где силы взяла? И опять что-то шевельнулось в груди, но уже совсем иное и настолько непонятное, что мужчина в изумлении повел носом. Вроде никаких новых запахов он не улавливал, тогда что же это такое с ним происходит?

Ему были хорошо знакомы, 'бородач' даже умел их различать, такие чувства, как удивление, тревога, гнев, ярость… Иногда он радовался — например, во время удачной охоты или когда возвращался после отлучки на стоянку, к костру, и его встречали довольные сородичи. Но то, что он ощущал сейчас, совершенно не походило на знакомые доселе реакции и впечатления. Настолько не походило, что 'бородач' растерялся. Неужели в ней, чужачке, причина?

Глупость какая: баба, она и есть баба. Ишь, нахохлилась: замерзла, что ли? Не фиг без шкуры выпендриваться. Разумеется, не совсем так и то, но что-то похожее по смыслу думал наш мужественный, брутальный охотник. Он попытался разозлиться на тупую дармоедку, доставившую ему столько хлопот, но не получалось.

Свалится ведь вниз, как пить дать, свалится! А там — ого-го! Костей не соберешь. Взгляд 'бородача' остановился на маленьком кулачке женщины, судорожно сжимавшем, у самого корня, прутья куста… Внезапно отчего-то защемило в носу. Мужчина почесал всей пятерней широкий приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, затем поморгал — песчинка, что ль, попала?

'Рыжая' молчала и снова смотрела в никуда, вбок. На небе меж тем собрались тучи, потемнело. Внезапно вдоль склона прошел резкий порыв холодного, сырого ветра. От неожиданности женщина вздрогнула и заскулила: тихонечко совсем, словно и не хотела, чтобы ее услышали, а для себя. Или про себя. И, продолжая поскуливать, робко взглянула в насупленное, заросшее густыми темными волосами, лицо охотника. И он, почувствовав этот ищущий, жалобный взгляд, с непонятной для него самого робостью, будто опасаясь чего-то, тоже посмотрел женщине в лицо.

И такие у нее были огромные, обреченные, плачущие глаза — и впрямь, как у раненной косули. Такие глаза были у нее, что… Мужчина наклонился и протянул раскрытую ладонь…

До начала грозы они успели спуститься вниз и спрятаться от проливного дождя под навесом огромного наклоненного валуна. Гроза разгулялась не на шутку: сильными резкими порывами налетал ветер, захлестывая под валун водяные струи; периодически грохотал гром, следом за ним черно-фиолетовое небо разрезали вспышки огромных молний — первобытным людям чудилось, что грозные гигантские стрелы летят прямо в них. При каждом раскате грома 'рыжая' судорожно вздрагивала и изо всех сил прижималась своим худеньким телом к мощному торсу охотника, словно пытаясь спрятаться за ним от гнева и пронизывающей сырости разбушевавшейся стихии. Голова 'рыжей' лежала на груди 'бородача', его левая рука прикрывала спину женщины, а правой ладонью он осторожно проводил по рыжеволосой макушке, как будто заучивая новое для себя движение…

Так они сидели, два обитателя Каменного века: бородатый охотник-дикарь и маленькая рыжая женщина. Грязные, измазанные кровью от сырого мяса недавно съеденной птицы, пахнущие потом и звериной шерстью… Пережидая грозу под укрытием огромного камня, они обнимали друг друга, чтобы поделиться тем немногим, что они тогда имели — теплом своих тел. А со всех сторон их окружал страшный, неизведанный и непредсказуемый первобытный мир.

Гроза утихла глубокой ночью. До утра 'рыжая' и 'бородач' просидели, скорчившись, под валуном, в ожидании рассвета, периодически забываясь коротким, тревожным сном. Когда выглянувшее из-за скал солнце разогнало темноту, пугавшую рыками и воплями зверей, таинственными шорохами и тенями, мужчина и женщина, осмелев, вылезли из укрытия. После грозы воздух был чист и прозрачен, и только от земли местами стелился светлый белесый туман: под лучами летнего солнца, быстро прогревавшего предгорные склоны, почва отдавала накопленную за ночь влагу.

Теперь охотник мог снова, уже в спокойной обстановке, рассмотреть свои спутницу: невысокая, стройная, грива светло-рыжих волос спадает на узкие плечи; тонкие, но мускулистые руки; плоский впалый живот, переходящий в треугольник лобка, поросшего жесткими темно-рыжими кудряшками… Не костлявая, но очень худая — каждое ребрышко отчетливо проступает под кожей.

Женщина ежилась на легком утреннем ветерке и 'бородач' снова удивился, почему она совсем без одежды — ночи в предгорье даже в летнее время были прохладными. И тут его внимание привлекла деталь, на которую он вчера в суматохе не обратил внимания. Костяными трубочками в ушах, выточенными, видимо, из костей лапок мелкой птицы, и поясом из ракушек украшения чужачки не ограничивались. В ложбинке между маленькими, но округлыми грудями, висел на тонком шнурке из сухожилия крупный, длиннее среднего пальца, клык неизвестного охотнику зверя. Величина клыка указывала на то, что зверюга был очень большой и, понятное дело, страшный.

Несколько лет назад 'бородач' видел зверя с похожими клыками — снежного барса. На счастье охотника барс в тот момент лакомился только что задранным козлом, и, на внезапно появившееся на поляне, непонятное двулапое существо громадный зверюга только рыкнул. Этого оказалось достаточно, чтобы 'бородач' улепетывал без задних ног до самой пещеры, хотя, заметим справедливости ради, вовсе не относился к категории трусов. Потом, в течение нескольких вечеров подряд, он с придыханием рассказывал у костра сородичам о неожиданной встрече, со свойственной большинству охотников фантазией придумывая все новые подробности, мало соответствующие действительности. Но жуткую пасть зверя с длинными заостренными клыками наблюдательный 'бородач' запомнил очень хорошо.

'Большой зуб', болтавшийся между грудями девицы, вполне мог принадлежать зверю, которого видел охотник, или примерно такому же зверю. И это тоже удивляло — откуда у обычной бестолковой женщины такая редкостная вещь, положенная только колдунье для совершения обрядов? Так, по крайней мере, считалось в общине 'бородача'. Зачем 'рыжая' нацепила 'зуб' на шею, и каким образом ей удалось подобное сделать?

Мужчина взял клык в пальцы и нагнул голову к груди 'рыжей', рассматривая украшение. Оно держалось на сухожилии, продернутом через просверленное в основании клыка отверстие. Охотник не понимал, каким образом образовалось отверстие. Неужели проковыряли? Он видел много звериных зубов, знал, какие они твердые и прочные, и никогда не замечал в них таких сквозных продольных дырок. Да, удивительно… Слева и справа от лица 'бородача' в каком-то десятке сантиметров соблазнительно вздымались в такт дыханию розовые соски молодой женщины, но он, словно завороженный, смотрел на матово блестящий клык. Вид отполированной, изогнутой кости будил в сознании дикаря неясную тревогу.

Как-то неуютно он себя чувствовал, сказать бы 'не в своей тарелке', но с учетом реалий того времени точнее прозвучит: не в своей шкуре. В погоне за чужачкой 'бородач' переместился слишком далеко — далеко от сородичей, внутренняя связь с которыми, непрерывная СОПРИЧАСТНОСТЬ, ощущалась им постоянно и регулировала его поступки в нестандартных ситуациях. Эта регулирующая и направляющая функция коллективного сознания общины, представлявшего сложную телепатическую сеть, осуществлялась только в пределах ее действия. Гоняясь за 'рыжей', охотник оказался за границами сети, попав в положение ребенка, едва ли не впервые предоставленного самому себе. Да еще ночь, проведенная вне круга сородичей и уютной пещеры… Все это не придавало уверенности.

Нет, его первая сигнальная система, инстинкты, работали, как всегда четко и слаженно. Но было НЕЧТО, улавливаемое подсознанием, беспокоившее и создававшее проблему, которую 'бородач' не мог разрешить, потому что не мог классифицировать без помощи коллективного 'я'.

Охотник отступил на шаг и, наклонив голову, не мигая, уставился в темно-синие, почти черные, глаза 'рыжей'. Та робко улыбнулась — ужас, который она испытала вчера, уже рассеялся. Но страх перед суровым, жутковатого вида незнакомцем с мощными мышцами и агрессивной тяжелой челюстью, покрытой взлохмаченной растительностью темно-бурого цвета, продолжал гнездиться в глубине ее души. И еще — внешность охотника вызывала в памяти 'рыжей' смутную ассоциацию, настолько тревожную и угрожающую, что девушка опасалась: будучи растревоженным, воспоминание обернется жуткой реальностью…

'Бородач' угрюмо смотрел на чужачку, а та натянуто улыбалась — ночью грозный незнакомец вел себя вполне миролюбиво, но, кто его знает, чего у него на уме? Он совсем не походил на людей ее племени: высоких, стройных, светлокожих… Руки и ноги чужака покрывала густая бурая шерсть, но особенно девушку смущал и даже пугал смуглый цвет кожи 'бородача'. Темный, точнее, черный цвет кожи по рассказам сородичей девушки имели дикари-людоеды. Но 'рыжая' гнала от себя ужасную мысль. Нет, он ведь не черный, а коричневый — утешала она себя. Даже светло-коричневый. Наверное, оттого что много находится под солнцем, моя кожа тоже темнеет летом — думала девушка. К тому же, он совсем не злится и кажется добрым, даже милым. Только, неразговорчивый какой-то.

Под пристальным взглядом 'рыжая' терялась и нервничала. Из своего относительно небольшого житейского опыта общения, из разговоров с матерью девушка знала, что наибольшую опасность представляют незнакомые люди — никогда заранее не известно, как такой человек себя поведет. И инстинкты, и накопленный опыт предков, гнездившийся в подсознании, подсказывал — надо как-то сблизиться с незнакомцем, найти ОБЩИЙ ЯЗЫК.

А что если?

Она медленно приложила ладонь к своей груди и с выражением повторила два раза по слогам:

— Ва-да, Ва-да.

Потом показала ладонью на 'бородача' и спросила:

— А тебя?

Мужчина наклонил голову вбок. Маневр белокожей девушки привел его в явное замешательство. Неужели она называет свое имя? До этого он слышал от чужачки только вопли, плач и повизгивание и относился к ней, скорее, как к бессловесному зверьку. Зверьку пусть и забавному, отчасти даже симпатичному, но все-таки примитивному, очевидно не равному ему, лучшему в общине охотнику, существу. А тут…

Девушка тоже выглядела озадаченной и расстроенной молчанием 'бородача'. Она снова прикоснулась к груди (ладошка аккуратно закрыла левый сосок) и повторила:

— Ва-да.

Мужчина неуверенно протянул в сторону 'рыжей' руку и произнес с вопросительной интонацией:

— Ва-да?

Чужачка довольно закивала — да, да. 'Бородач' хлопнул себя по груди и выкрикнул так, что 'собеседница' вздрогнула и присела:

— Гар!

Поняв, что перестарался, мужчина продублировал уже спокойнее и тише, даже с некоторым изяществом раскатив последнюю гласную:

— Гар-р.

Свое прозвище 'бородач' получил давно, еще в совсем юном возрасте, благодаря забавному происшествию. Он сидел на земле и обсасывал и без того отполированную многими зубами и губами заячью косточку, когда к нему подошел кто-то из взрослых сородичей. Решив поиграть с малышом, мужчина схватил косточку за свободный конец (второй находился у ребенка во рту) и слегка потянул на себя. Но не тут-то было! Мальчуган, выпустив кость изо рта, издал визгливый рык 'Гар-р!', и вцепился зубами в палец обидчика. Под хохот и хрюканье любопытствующих сородичей, ошарашенный шутник не без труда вырвал изо рта рассвирепевшего малыша прокушенный до крови палец. Покрутив его перед носом, мужчина уже собрался звездануть воинственного засранца по лбу, но, поняв комичность ситуации, удержался. Затем сам пару раз хрюкнул, поддерживая общее веселье, ткнул, в продолжавшего рычать мальчонку, окровавленным перстом и громко рыкнул в ответ: 'Гар-р!'. Так наш герой, значительно раньше сверстников, получил настоящее имя и полезную в первобытном обществе репутацию парня, которому палец в рот не клади.

— Гар-р, — с легкой игривой картавостью повторила чужачка и, призвав на помощь ладошку, закрепила пройденный материал. — Я — Вада, тебя зовут Гар-р.

Собеседник понял не все, но переспросить, возможно, постеснялся — лишь одобрительно повел носом. Мужчина и женщина смотрели друг на друга, и уголки губ у обоих подрагивали в добродушном оскале, означавшем улыбку и дружелюбие. Они явно находили общий язык, и это вызывало обоюдную симпатию.

Но на пустой желудок общалось плохо, и Гар повел новую знакомую к запруде, где произошла их первая встреча.

Когда охотник с Вадой подошли к запруде, в силках уже бились (день начинался на редкость удачно) две крупные птицы. Гар придушил добычу и, пользуясь в основном выразительными жестами и междометиями, объяснил спутнице, что есть ЭТО пока нельзя.

Вада спокойно, хотя и с некоторым разочарованием в глазах, согласно кивнула, продолжив подтверждать статус смышленой особы. Отойдя от испуга и переживаний последних суток и удостоверившись в мирных и даже благожелательных намерениях спутника, она так освоилась, что вскоре, к изумлению мужчины, начала бойко лопотать. И тут охотник окончательно убедился в том, что доселе молчаливая чужачка, при первом рассмотрении способная издавать только вопли и всхлипывания, на деле превосходно (куда лучше Гара!) владеет речью и знает очень много слов.

Вот такой примечательный диалог состоялся у Гара и Вады сразу после того, как охотник скрутил пойманным птицам головы.

— Не ням-ням, — сказал он, отрицательно покачав указательным пальцем. Затем изобразил двумя пальцами шаги:

— Топ-топ (показал рукой вверх по течению ручья), там лог (округлый жест руками — мол, большое жилище там, пещера, понятно?), там Ух-хо (на огне зажарим) и ням-ням.

Девушка, напряженно следившая за жестами и звуками Гара, молча качнула подбородком. Мужчина удовлетворенно ощерился — соображает, однако, не такая уж и тупая дикарка. И продолжил:

— Вон там (ткнул пальцем в сторону ручья), рыбу бух и ням (сейчас, мол, рыбу поймаем и поедим).

'Рыжая' снова кивнула и вот тут-то неожиданно выпалила скороговоркой:

— Понятно. Сейчас мы ловим много-много рыбы и едим, сколько хотим, от пуза, так? Давай быстрей займемся этим, а то есть хочется — аж мочи нет.

И выразительно хлопнула себя ладошкой по плоскому животу.

У охотника отвисла и без того постоянно полуоткрытая челюсть. Такое количество разнообразных звуков, произнесенное одним человеком за столь короткий период времени, он слышал впервые в жизни. Даже вожак их общины, умный и хитрый одноглазый Боро, умевший предсказывать дождь, считать до двух и подражать крикам птиц, никогда не говорил так длинно и быстро. Смысла произнесенных Вадой слов Гар почти не понял. Но то, что это были именно слова, сомнений не вызывало. Да еще какие слова! Некоторые из них состояли аж из нескольких слогов!

А он ей: 'ням-ням, топ-топ'. Ничего себе, 'топ-топ'.

Но таланты рыжей бестии одной болтливостью не исчерпывались.

Вскоре выяснилось, что Вада поразительно ловко умеет ловить рыбу. Гар делал это примитивно, как научился еще в детстве у старших сородичей — руками и палкой. Скинув шкуру, чтобы не намочить, он подобрал на берегу большой сук и осторожно (плавать Гар не умел) забрел в реку по колено. Затем залез на валун, торчавший из воды, и стал высматривать крупную рыбу.

Запруда была мелкой (расстояние до дна в самом глубоком месте, у обломков скалы, не превышало метра), а вода очень прозрачной: передвижение рыб просматривалось отлично. С помощью палки добыча глушилась, а затем вылавливалась руками. Главная проблема заключалась в необходимости точно улучить момент, когда рыбина приближалась к поверхности воды, а еще лучше, когда выпрыгивала вверх в погоне за мошкой — иначе удар палкой приходился о воду безо всякого эффекта.

Демонстрируя перед чужачкой принципы рыбалки, Гар, углядев подходящий объект, со всей дури махнул суком, а следом и сам, не удержав равновесия, бултыхнулся в речку. Но замочился зря — жертва ускользнула. Раздосадованный промахом, дикарь забрался обратно на камень и оглянулся — Вада стояла на берегу и озадаченно наблюдала за манипуляциями рыболова. Тот аж крякнул от расстройства: надо же, какая несообразительная, а ведь вроде все объяснил. И махнул рукой — иди сюда, помогай.

Но Вада помотала головой и направилась в сторону от речки, к зарослям тальника. Через некоторое время девушка вернулась с длинной и ровной, средней толщины веткой. Затем развязала пояс и сняла с веревочки ракушку с заточенным краем. Присев на корточки, с помощь ракушки заострила ветку с одной стороны — получилась примитивная острога.

Гар, прервав рыбалку, наблюдал за действиями Вады сначала сердито, а потом с все возрастающим интересом. Взяв орудие в руку, чужачка вошла по колено в воду и замерла, внимательно всматриваясь в прозрачную гладь запруды. Быстрый взмах руки и, проколотая острием насквозь, на конце ветки уже бьется, сверкая чешуей, толстая рыбина.

— Ий-я! — гортанно выкрикнула Вада, ухватив добычу за жабры и торжествующе подняв ее вверх обеими руками.

Ошеломленный Гар почесал затылок. Выбравшись на берег, он стал изучать изготовленное Вадой орудие. Нельзя сказать, что оно явилось для него полным открытием. Мужчины его общины давно умели делать из толстых сучьев пики, сначала заостряя осколками кварца один из концов, а затем обжигая для прочности на огне. Но использовались эти пики в основном как колющее оружие: в драке или чтобы добить попавшую в ловушку дичь — крупную птицу, зайца, бобра. Иногда, но такая удача выпадала редко, пиками добивалось серьезное животное: свалившийся с обрыва овцебык или застрявший в болоте кабан.

Во время приснопамятного столкновения с злыми вариями дикари впервые увидели новый тип оружия — копья с каменными наконечниками. Потом они пытались их воспроизвести, но не очень удачно. Сородичи Гара не могли сообразить, как правильно закреплять наконечники в древке, из-за чего оружие получалось ненадежным. Хотя и обладало большей убойной силой и эффективностью, чем заостренные пики.

К тому же, дикари не умели толком метать — ни копий, ни даже камней. Их плечевые и локтевые суставы были плохо приспособлены под метательные движения. Вада же, к удивлению Гара, свое оружие метнула, и при этом так метко, что поразила цель на расстоянии в рост человека, да еще в воде. Просто поразительно!

А еще бывалого охотника заинтересовало острие. Оно было необычным, с зазубриной. Когда Вада подошла к Гару с пойманной рыбой и острогой, тот понял, в чем заключалась хитрость. Зазубрина не позволяла жертве соскользнуть обратно в воду — острога волочилась следом, оставалось только ухватить ее рукой за свободный конец и подтянуть добычу к себе.

— У-у, — тянул задумчиво охотник, едва ли не облизывая острогу. — Ух, ма, да уж, туссык камык*!

Хотя Гар соображал медленно, но постепенно до него начинало доходить, что судьба свела его с необычным человеком. Странная бледнолицая и светлокожая чужачка знала и умела так много, что разум Гара не успевал перерабатывать получаемую информацию. Наш герой даже не догадывался, что Вада представляла племя, стоявшее целой ступенькой выше на лестнице эволюции, чем он со своими отсталыми сородичами. Познать во всем объеме это неординарное обстоятельство дикарю только предстояло.

Урча и довольно переглядываясь (совместное принятие пищи порой весьма сближает), они умяли за обе щеки первый улов. Затем Вада стала учить Гара пользоваться острогой. У него не получалось — в тот день он так ничего и не поймал. Но конфуз его не столько огорчил, сколько раззадорил. Ведь удачливая и ловкая подруга (дружба крепла на глазах) за короткое время подцепила с помощью оригинального орудия еще несколько рыбин. Гар не верил своим глазам: чтобы добиться такого результата "дедовским" способом ему пришлось бы трудиться весь световой день, от восхода до заката. Но он не завидовал. Ведь они рыбачили ВМЕСТЕ, и это была ИХ добыча.

Наевшись досыта, мужчина и женщина, усталые и умиротворенные, грелись под лучами яркого полуденного солнца на берегу речки. Гар повернулся на бок и посмотрел на Ваду. Она лежала на животе, подложив под подбородок маленькие, узенькие ладошки. Мужчина, уже знакомым для него движением, вытянул руку и ласково провел ладонью по худой, но на удивление гладкой, скользкой спине сверху вниз, от шеи к ягодицам. Вада слегка вздрогнула, ее тело на мгновенье напряглось, но вскоре расслабилось под рукой мужчины.

Ладонь Гара была тяжелой, с грубой, иссеченной мелкими шрамами, кожей и корявыми, жесткими мозолями. Но тело женщины не ощущало жесткости — оно реагировало на нежность и тепло, исходившие от ладони, и посылало обратные импульсы такой же нежности и тепла. Ноги Вады непроизвольно раздвинулись, она подалась ближе к Гару, навстречу его ласковой и жадной ладони. Их тела соприкоснулись, и они продолжили волнующий, увлекательный и приятный процесс познания друг друга, не замечая, как с противоположного берега, сквозь заросли ивняка за ними насторожено следят чьи-то злые и завистливые глаза.

*Елы молы — идиоматическое выражение, в зависимости от контекста означающее: ну и дела, вот это да, однако.

*Айки — иной мир или тот свет по представлениям дикарей.

*Туссык-камык — экспрессивное идиоматическое выражение, что-то вроде 'тудыт твою растудыт' или 'мать твою за ноги'.

 

Глава вторая. Одноглазый

Появление Гара вместе с рыжеволосой незнакомкой произвело в общине настоящий фурор. В те времена вероятность встречи с чужаком была гораздо ниже чем, например, с львом. У человека до сегодняшних дней сохранилась одна специфическая и, отчасти, загадочная особенность: столкновение с незнакомцем в родном подъезде или рядом с домом, в, так называемом, частном секторе, вызывает у аборигена едва ли не большую подозрительность, чем встреча с серым волком. Откуда берутся корни такого предвзятого отношения к братьям и сестрам по разуму? Идет ли это непосредственно от звериных инстинктов или в основном сформировалось в результате прогресса, приучившего нас к мысли о том, что страшнее человека зверя нет?

Так или иначе, сородичи Гара взволновались и отчасти встревожились, особенно женская часть общины. А уж любопытство так и било через край. Даже пара упитанных птиц, принесенных охотником для общего котла, не вызвала такого интереса. Желание поближе рассмотреть и обнюхать рыжеволосую чужачку, ущипнуть ее за белую кожу, с веснушками над грудью и по плечам, оказалось столь велико, что Гару пришлось рявкнуть и добавить несколько выразительных междометий, призывая родственников к порядку и приличным манерам:

— Эй, того, не хо!

Но в глубине души повышенное внимание к его спутнице бравому охотнику льстило — ведь он тоже имел отношение к сенсации и попадал в центр общественного внимания.

Что касается ажиотажного поведения дикарей, то их также можно понять. Долину, где они обитали уже больше десятка лет, после того, как откололись от другой общины, отгораживали от остального мира высокие, труднопроходимые горы. Один — самый удобный путь, которым сюда проникли и родичи Гара, вел с юга через горный перевал. И еще в долину можно было попасть по ущелью, которое за много веков пробила между скалистыми склонами река. Но этой трудной дорогой мало кто пользовался, кроме мелких групп дикарей, живших в регионе в течение тысячелетий и без особых проблем деливших территорию с такими же немногочисленными группками.

Южнее, за перевалом, 'пещерные дикари' уже вовсю вели смертельную битву за выживание популяции с пришельцами-вариями, но в долину варии еще не проникли. Поэтому Вада вызывала повышенный интерес — мало того, что чужачка, так еще и совсем 'другая': светлорыжая, белокожая и какая-то нескладная, плоская — ни отвислых грудей, ни толстой задницы, ни широких бедер…

— Елы-молы, таки, — чего еще тут скажешь?

Когда Гар и Вада подошли к пещере, солнце уже клонилось к закату. Члены общины в основном находились на стоянке. Кое-кто валялся на траве, отдыхая от дневных трудов с чувством выполненного долга, обменивался впечатлениями с сородичами. Некоторые дикари что-то мастерили, используя весь имеющийся в распоряжении материал: камни, дерево, кости. В пещеру никто не спешил — там и в теплое время года царили прохлада и мрак, разгоняемый только пламенем костра.

У входа в пещеру, на круглом камне, на который для тепла и удобства была наброшена лосиная шкура, полулежал вожак, одноглазый Боро. Рядом на корточках сидела его тетка Ахира, старшая женщина стада и по совместительству одна из наложниц Боро. У ног Боро валялась небольшая кучка провизии — дневная добыча общины, в основном растительного происхождения: корнеплоды, грибы, орехи, зеленые побеги… Дичь представляли пяток лягушек, пара рыбин, голубь (дохлый) среднего размера и недавно освежеванная тушка крысы. Крыса считалась отличной добычей, но редко попадалась в ловушку. Сегодня повезло Маху, старшему сыну Ахиры, и она не скрывала своего хорошего настроения.

Самым ответственным участком работы, лежащей на Ахире, как формальной главе общины по женской линии, 'умам'*, считался учет и распределение продуктов. Она контролировала и учитывала массу факторов: кто и как трудится, ценность отдельного вклада, вносимого в совместную деятельность, личные заслуги, ну и, конечно, поведение. Цепкая память умам хранила множество нюансов, исполняя функции своеобразной комплексной бухгалтерской книги; и хотя Ахира во всем советовалась с Боро, сородичи ее уважали и боялись. При этом наблюдалась закономерность: чем меньшую роль играл дикарь в жизни сообщества, тем больше заискивал перед 'главбухом-завхозом' — ситуация, согласитесь, весьма распространенная и в наше время.

Так что, в соответствии внутреннему 'табелю о рангах', Ахира числилась правой рукой Боро. Положение 'левой руки' занимала младшая сестра вожака Ихана, колдунья и знахарка, проводившая обряды, умевшая заговаривать боль и оказывать примитивную медицинскую помощь. Несмотря на прямую кровную связь, Ихана была еще и любимой женщиной вожака. Но о самой главной роли, которую она играла в жизни общины, знал только Боро. Ихана неустанно контролировала внутреннюю жизнь коллектива, стараясь предотвратить брожения, угрожающие единоначалию вожака.

Подобного рода конфликты, гремучая смесь борьбы за власть и половых инстинктов, происходили в первобытном сообществе регулярно и вытекали из специфики сложившихся на текущий момент обычаев. Что касается Боро, то он не только имел опыт солидный участия в таких разборках, а и сам некогда спровоцировал конфликт, приведший к разделению общины на две группы.

Случилось так, что тогда еще молодой, но уже авторитетный среди сородичей, Боро повздорил с братом матери, вожаком Куром из-за своей младшей сестры. Кур был стар и хромоног, но ему приглянулась совсем молоденькая Ихана, недавно в первый раз 'потерявшая кровь'*. В общине к тому времени уже действовало табу на сексуальные отношения между детьми одной матери, но на перекрестные отношения между старшими и младшими родственниками запрет не распространялся. Тем более что кровные связи, например, между дядей и племянницей, более того, между отцом и дочерью, попросту не отслеживались.

Царившая в первобытном коллективе свобода нравов не ограничивала в выборе сексуальных партнеров ни мужчин, ни женщин. Но, по не писаным правилам, за соблюдением которых, в первую очередь, следил вожак, для совершения полового акта требовалось обоюдное согласие сторон. Требовалось достаточно условно, в рамках установленных приличий: легкое насилие не возбранялось, особенно если вожак смотрел сквозь пальцы, но вот мордобой с криками и визгом не поощрялся. Тут уже могли вмешаться не только вожак, но и отдельные активные блюстители нравственности, которых, как всегда, хватало среди прекрасной половины сообщества. Особенно строго за порядком в сфере интима следили сестра Кура старая Аха, и ее младшие сестры.

Община к тому времени сверх меры разрослась и насчитывала около тридцати человек. Управлять непоседливым и не очень-то дисциплинированным коллективом было непросто. Мелкие стычки и разборки из-за еды, женщин, новых шкур, уютного места для ночевки у костра вспыхивали постоянно. К тому же пещера, где селились дикари, стала уже маловата для такого количества людей. Рано или поздно подобные ситуации заканчивались расколом сообщества на две части по родовому признаку: скрытые перманентные конфликты перерастали в открытое противостояние, в итоге которого проигравшая сторона оставляла обжитое место и перекочевывала на новую, не заселенную территорию.

Зрел серьезный конфликт и в общине Боро. Кур старел, потихоньку слабел и утрачивал влияние. Самый сильный дикарь, младший брат Кура, добродушный и недалекий увалень Орат не претендовал на власть, вполне довольствуясь положением одного из ближайших помощников вожака. А вот средний брат Урик, недовольный вторыми ролями, давно вынашивал планы по смещению Кура: Урик был значительно моложе и, скорее всего, победил бы в прямой схватке, но на подмогу старшему брату мог прийти Орат. Поэтому Урик выжидал, задабривал Ората, исподтишка настраивая против старого вожака других сородичей. В их число входил и Боро, которому Урик подчеркнуто покровительствовал.

По современным меркам Боро был юнец, ему на тот момент едва исполнилось шестнадцать лет, но люди Каменного века взрослели и мужали быстро — не многие мужчины доживали до тридцати, а редкие счастливчики, дотянувшие до сорока, и вовсе относились к категории раритетных долгожителей. К тому же Боро обладал недюжинной силой и ловкостью, а также выделялся среди сородичей смышленостью и хитростью, за что пользовался особой любовью со стороны Ахи. Именно мать научила его считать до двух и предсказывать дождь. Более того, она пыталась передать ему свое знание целебных трав, и какое-то время пыталась обучить приемам знахарства, но тут у нее ничего толком не получилось. Юноша предпочитал бабскому и нудному, на его взгляд, занятию, охоту. Зато Ихана с удовольствием помогала матери собирать и сушить травы и коренья, готовить различные мази, настойки и примочки, с малолетства участвовала в отправлении обрядов.

И тут на Ихану положил глаз сластолюбивый Кур, с молодых лет, выражаясь современным языком, не пропускавший мимо себя ни одной юбки. Благо, статус вожака предоставлял ему почти неограниченные возможности: редкая женщина могла позволить себе отвергнуть притязания такого видного мужчины. К тому же положение фаворитки давало определенные преимущества, правда, не на долгий срок — слишком уж похотлив и любвеобилен был вожак.

Вот и с Иханой Кур решил совокупиться не столько из-за того, что как-то выделял ее среди других молоденьких девушек, а скорее по заведенному им самим обычаю — пропускать через свои похотливые руки всех женщин общины. Но в этот раз нашла коса на камень.

Поздним вечером, когда разношерстное сообщество, подкрепившись плодами дневных трудов, потихоньку собиралось ко сну в разных концах пещеры, Кур подошел к Ихане. Она сидела недалеко от костра, рядом с Ахой, и о чем-то негромко переговаривалась с матерью. Кур бесцеремонно, как он это делал всегда, рыкнул, прерывая женский разговор. Потом, показывая в угол пещеры, где располагалась его лежанка, сказал девушке: 'Иди туда!'

Ихана поежилась и посмотрела на мать. Та, в свою очередь, недовольно взглянула на брата, но промолчала. Его намерения она понимала и, хотя они и не вызывали симпатии, но и возражать Аха не собиралась. Обычай есть обычай, дочь недавно потеряла первую кровь, и по правилам любой мужчина теперь мог претендовать на ее благосклонность. Тем более предводитель общины — ведь хотя все и равны перед обычаями, но даже в пещерные времена Каменного века люди уже понимали: есть те, кто равнее.

Ихана, конечно же, должна была подчиниться Куру: должна, даже если бы этот противный старикан ей и не нравился. Потому что речь шла об авторитете вожака — такими вещами не шутят. Аха, обремененная житейским опытом и долгими годами участия в управлении общиной, знала не писаные законы сообщества едва ли не лучше всех. Знала и уважала — и потому, пусть и скрепя сердце, поддерживала Кура. Она похлопала дочку по плечу и кивнула: мол, иди, не бойся, так надо.

Но Ихана продолжала сидеть на месте, поджав ноги. Скорее всего, она просто испугалась и оказалась не готова к столь внезапной и скорой попытке лишить ее девственности. Тут бы Куру проявить некую деликатность, но он и слыхом не слыхивал про такое понятие. А потому вожак громко прикрикнул на бестолковую девчонку и крепко схватил ее за плечо цепкой и сильной ладонью. Ихана взвизгнула от боли, но осталась на месте: из-за упрямства или просто оттого, что ноги отнялись от страха. Но вожаку было без разницы. Вконец рассвирепев, Кур сгреб Ихану в охапку, оторвал от земли и потащил в свой угол, невзирая на вопли жертвы, разбудившие даже тех дикарей, кто уже успел заснуть.

Доковыляв до лежанки, представлявшей собой шкуру овцебыка, разложенную на подкладку из еловых ветвей, распаленный сластолюбец швырнул девушку на шкуру. Насильник уже собрался продолжить неправое дело, но тут почувствовал на плече чью-то крепкую руку, явно принадлежащую мужчине. Недовольно урча (кто еще посмел вмешиваться?), Кур обернулся и столкнулся глазами с яростным взглядом Боро.

Что заставило Боро встать на защиту младшей сестры, вряд ли внятно смог бы объяснить и он сам — даже если бы хотел задаться таким вопросом. Так или иначе, но он сильно возмутился, и отчасти имел на это право. Если придерживаться буквы обычаев, то распоясавшийся вожак ее, несомненно, нарушал. Нарушал грубо, зримо и нагло, на глазах всего сообщества — девушка не хотела с ним совокупляться, а, значит, Кур творил насилие, что запрещалось обычаем.

С другой стороны, за соблюдением обычаев следил сам Кур, и только он имел полномочия толковать и решать, нарушены они или нет. Что поделать, о мудром принципе разделения исполнительной и судебной власти наши далекие предки ничего не знали. Налицо была двойственность ситуации, которую Боро преодолел со свойственными юности принципиальностью и бесшабашностью.

Не известно, как бы он поступил, если бы жертвой насилия стала другая девушка, а не его сестра. Признаемся честно — Боро не относился к категории настоящих джентльменов и сам не редко распускал руки, пытаясь добиться расположения прекрасных, но неуступчивых сеньорит в козлиных шкурах. Однако тут дело касалось маленькой Иханы, к которой Боро испытывал сильную симпатию, вытекавшую не только из кровного родства. И юноша осмелился, по сути, на бунт, бросив вызов авторитету самого вожака.

Кур, разумеется, не мог такого допустить: признание ошибки, по понятиям сообщества, которым он управлял, было равнозначно признанию слабости. А признание слабости неизбежно вело к утрате статуса лидера — это правило в человеческом мире действовало всегда.

Но в то же время Кур растерялся. Он не мог сразу поверить в то, что какой-то молокосос смеет ему перечить. Сердито оскалившись, вожак буркнул:

— Ну, чо? Чаво надо? Ты чо, дурак? Вали отсюда!

Но юнец не собирался отступать. Боро показал пальцем на скулящую Ихану и упрямо произнес:

— Нет, Кур, не надо! Она — нет. Ихана идет туда.

Кур презрительно хмыкнул. 'Ах, вон оно как! Заступник, значит, выискался. Ну-ну, сейчас посмотрим, кто здесь хозяин'.

Он был выше и массивней Боро и не сомневался, что, несмотря на возраст, справится с молодым возмутителем спокойствия. Но затевать драку ему не хотелось — он ведь все-таки вожак, а не щенок какой-нибудь. Кур обвел взглядом по сторонам: обычно в подобных случаях всегда находилась пара прихлебал, встававших на сторону вожака и выполнявших грязную работу. Но на этот раз никто не торопился поддержать предводителя. Спят, что ли? Что ж, ладно, разберусь сам.

Кур с силой толкнул Боро в плечо и негромко зарычал. Мол, в последний раз предупреждаю. Соблюдая ритуал, Боро тоже толкнул противника, но не сильно. После первой вспышки ярости, вызванной жалобными воплями обиженной сестры, он успел успокоиться и даже немного испугаться. Еще несколько минут назад ему бы и в голову не пришло, что он вступит в прямое столкновение с вожаком.

Боро пугал не сам факт возможной драки с более сильным противником, а авторитет Кура. На его памяти Кур всегда управлял общиной, жестко подавляя признаки неповиновения, и его положение лидера казалось Боро незыблемым. Незыблемым, как каменные своды пещеры, и непререкаемым, как восход солнца. И вот нашелся кто-то, способный возразить вожаку, не подчиниться ему. И этот кто-то был не кто иной, как он сам, Боро. Юноша не верил своей смелости.

Толчок получился несильным, но хромоногий Кур оступился, сделал шаг назад и споткнулся о спину, как раз вставшей в этом момент на четвереньки, Иханы. Не удержав равновесия, вожак плюхнулся на землю. Такого позора он не мог вынести!

Кровь ударила Куру в голову, он яростно зарычал и, набычившись, бросился на обидчика. Теперь уже Боро стало не до церемоний, все сомнения и мысли о пиетете вожака вылетели из головы прочь. В дело вступили звериные инстинкты, с которыми у молодого парня наблюдался полный порядок. Началась настоящая мужская драка, и следовало давать отпор, невзирая на ранги.

Боро шагнул в сторону и подставил ножку несущемуся, сломя голову, Куру. Тот упал на живот, юноша тут же оседлал поверженного врага и начал колотить его кулаками по голове. Кур не мог вывернуться и только кряхтел. Боро уже чувствовал себе победителем, и в это время кто-то сжал его сзади за шею и сдернул со спины вожака. Пока Боро пытался вырваться из враждебного захвата, Кур вскочил с земли и, схватив подвернувшийся под руку булыжник, дважды со всего размаху ударил противника по голове. Тот потерял сознание и обмяк в руках Урика, так внезапно подоспевшего на помощь старшему брату.

Зачем Урик решил занять сторону Кура, хотя давно мечтал о его свержении? Когда началась ссора, он довольно поглядывал на происходящее, притворяясь спящим. Хитроумный и расчетливый Урик не сомневался в том, что бывалый Кур без особого напряжения задаст трепку 'зеленому' Боро, и такой расклад его вполне устраивал. Побитый Боро становился врагом Кура, а, значит, сторонником Урика, что должно было сыграть свою роль в нужный момент.

Однако когда Урик увидел, что юноша может одержать победу, он испугался. Ему вдруг пришла в голову мысль о том, что умный и сильный парень, пользующийся уважением сородичей и покровительством Ахи, захочет при желании сам претендовать на место вожака. И побороть такого молодого и агрессивного соперника будет куда труднее, чем старого и изрядно надоевшего всем Кура. А если Боро захватит власть, Урику уже никогда не выбиться в вожаки.

Все эти тревожные соображения вихрем пронеслись в голове Урика, и он поспешил на помощь брату. Расчет интригана строился на простой логике: после такой поддержки Кур станет чувствовать себя должником перед Уриком; другие дикари никогда не забудут позора вожака и роль Урика в его спасении. Что касается Боро, то тут хитроумный дикарь рассудил так: лучше одним возможным соперником меньше, чем одним вероятным сторонником больше.

…Боро очнулся только через неделю. От ударов Кура он получил сильное сотрясение мозга и лишился одного глаза, который вытек от прямого попадания булыжника. Но, что глаз? Боро, скорее всего, вообще бы умер, если бы не знахарские навыки матери и постоянный уход Иханы, не отходившей от брата круглые сутки. Две женщины, буквально, вырвали юношу из лап смерти, а затем в течение месяца и вовсе поставили его на ноги.

Тем временем, уже на следующий день после драки, в общине начали происходить удивительные события. Придя в себя после конфуза, неугомонный Кур решил-таки добиться своего и сломить сопротивление неуступчивой Иханы. Решение задачки после устранения единственного защитника девушки, находившегося между жизнью и смертью, казалось вожаку пустяковым делом. Но его ждало жестокое разочарование: на защиту Иханы вместо Боро нежданно-негаданно встал Орат. Измена преданного сторонника привела Кура в еще большое изумление, чем бунт Боро. Но этой неприятностью проблемы вожака не ограничились.

Не без основания полагая, что живой Боро представляет для него серьезную опасность, Кур собрался принять кардинальные меры. Глубокой ночью, убедившись в том, что заснули все, включая умаявшуюся за минувшие сутки Ихану, вожак подкрался к лежанке Боро, сжигаемый ненавистью и злобой. Оглядевшись по сторонам, Кур размахнулся прихваченным камнем, и… в этот момент его руку перехватила мертвой хваткой чья-то мощная ладонь. Испуганный злоумышленник осторожно повернул голову и увидел Ората. Тот аккуратно, но настойчиво, забрал у Кура камень и поднес его к носу вожака с таким многозначительным оскалом, что того прошиб холодный пот. Как побитый шакал, Кур протрусил в свой угол и до утра промаялся без сна, мучимый раздумьями: что же это такое происходит?

Поведение Ората и на самом деле выглядело странным. Какой 'революционный' переворот произошел в дремучем первобытном сознании этого туповатого увальня за столь короткий срок, почему он вдруг так возненавидел старшего брата и встал на сторону Боро и Иханы — никому доподлинно не известно. Можно только лишь предположить, что здесь не обошлось без вмешательства женских чар. Впрочем, к разгадке этой тайны мы еще вернемся.

Так или иначе, неожиданные, но очень твердые и последовательные действия Ората смешали все карты, как Куру, так и Урику, и привели к очень важным изменениям в жизни общины.

Едва Боро очнулся и начал потихоньку поправляться, как Орат и Ихана стали подолгу сидеть у его лежанки. Они тихонько переговаривались, жестикулировали и даже иногда что-то рисовали прутиком на земле. Потом Орат уходил из пещеры, но не один, а в сопровождение кого-то из охотников, что тоже казалось странным и подозрительным. Ведь в общине было принято охотиться в одиночку. Кур и Урик, каждый со своей стороны, наблюдали за происходящим с тревогой и любопытством, но понять ничего не могли. И только Аха, похоже, догадывалась о чем-то, но молчала, и лишь поглядывала то на Боро, то на Ихану с тоской и грустью.

Развязка наступила через несколько дней после того, как Боро окончательного поправился и сходил несколько раз на охоту в сопровождении Ората. Однажды утром, когда дикари уже проснулись и суетились, готовясь к дневным хлопотам, Боро и Орат созвали всех на взгорок около пещеры. Волнуясь и от этого особенно часто жестикулируя, Боро объявил сородичам, что они покидают общину. ОНИ — это Орат, Ихана, и еще несколько мужчин и женщин, решивших отделиться.

— Мы нашли пещеру там, в той стороне, за перевалом, — объяснил Боро, показывая на север. Потом добавил: пещера большая и удобная, рядом река, где хорошо ловится рыба, а в лесу полно вкусных корней, грибов и ягод. Нас слишком много здесь — продолжал Боро, а потому нам тесно, и мы часто ссоримся. Поэтому мы решили уйти — все, кто захочет, может уйти с нами.

Взволнованные дикари сопровождали выступление Боро восклицаниями и удивленным гулом. Когда он закончил, начались дебаты, которые мы не будем подробно пересказывать в силу сложности перевода. Ограничимся сутью. Люди постарше напирали на то, что не стоит уходить с насиженного места, где все привычно и знакомо. Они хорошо помнили, как добрались сюда не так много лет назад после долгого изнурительного перехода, изгнанные со старого места чужаками. Кто знает, что там ждет, за горами, куда зовут Боро с Оратом? Будет ли там также хорошо, как здесь? Так говорили пожилые дикари.

Молодежь же оживленно хлопала в ладоши и рассуждала о том, насколько удобнее жить в просторной пещере и вообще, давно пора сменить обстановку.

В итоге на новое место рискнула перебраться младшая сестра Ахи (не очень-то они ладили) Ахира со своими детьми. Будучи не намного старше Боро, Ахира несколько лет назад стала его первой женщиной и до сих пор испытывала к племяннику чувства, далеко выходящие за рамки родственных отношений. Всего набралось около десятка переселенцев, желающих покинуть общину.

Они собрали нехитрые пожитки, зажгли от костра несколько факелов (хотя дикари и умели добывать огонь, но в сложном переходе было надежнее держать его под рукой) и отправились в путь.

Кур не мешал и почти никак не реагировал на происходящее. Хотя он и злился на Ората и Боро, да и на Ихану, но не мог что-либо изменить. К тому же вожак смутно догадывался, что их исход вместе с частью сородичей спровоцировал он сам. А вот Урик наоборот суетился и шумел, даже едва не затеял драку из-за лосиной шкуры с одним из уходящих охотников. Но подошел Орат и Урик виновато оскалился — мол, ладно, пустяки, фиг с ней, со шкурой, дружба дороже. Он уже чувствовал себя хозяином и примеривал на себя роль вожака в остающейся части общины.

…Боро разволновался, вспоминая давно минувшие события, шрам, начинающийся под глазницей и пересекающий вертикально почти весь лоб, набух кровью. Его томили смутные предчувствия.

Вожак даже не пошевелился, когда на поляне возник Гар в сопровождении чужачки, хотя ему очень хотелось рассмотреть девицу поближе. И дело было не в статусе главы общины, требовавшем проявлять спокойствие и выдержку. И не в том что, в отличие от остальных сородичей, Боро уже знал, что Гар вернется не один, и даже примерно представлял — с кем. Разгадка поведения Боро заключалась в том, что вожак сильно нервничал. Нервничал, так как предчувствовал — появление чужачки внесет в устроенный быт общины неведомые изменения. И это 'неведомое' страшило Боро, наполняя мрачной тревогой его мистическое сознание.

Он был еще достаточно молод, крепок и силен, а, самое главное, опытен и хитер. Противостояние с Куром научило его нескольким важным вещам.

Первое: никому не доверяй, никогда заранее не известно, кто твой друг, а кто — враг. Так, в решающий момент Урик, которого он считал своим покровителем, предал, а Орат, всегда принимавший сторону Кура, неожиданно поддержал.

Второе: главное не то, кто твой друг, а то, кто твой враг. Друг ненадежен и может предать, а вот от врагов, даже вероятных, надо избавляться в зародыше,

Третье: там, где не поможет или не справится мужчина, решающую роль может сыграть женщина. Орат пошел против Кура потому, что так захотела Ихана.

Боро всегда в дальнейшем руководствовался этими правилами, и они его еще ни разу не подводили. Главным же его помощникам всегда оставалась Ихана, и только ей одной он всецело доверял. Почему? Вряд ли он и сам смог бы это внятно объяснить. Она Боро просто нравилась — и чем дальше, тем сильнее. Но он терпел и ждал.

После того, как они отделились от рода Ахи и откочевали за перевал, вожаком стал Орат, хотя Боро был готов поспорить с ним за лидерство. Но Ихана велела не торопиться. Нельзя выступать против Ората, сказала она. Он старше, гораздо сильнее и пользуется уважением в общине. Тем более, нельзя нарушать обычай — я не могу стать твоей женщиной, потому что мы брат и сестра. Но может быть потом, когда ты возглавишь общину…

Прошло несколько лет. Дикари обжились на новом месте в долине под справедливым управлением Ората, который, в свою очередь, полностью находился под контролем умной и проницательной малу*.

Малу Ората, да и вообще женщиной, Ихана стала на утро после схватки Боро с Куром. Пока Боро метался без сознания, Ихана, с разрешения матери, оправилась собирать лечебные травы. Но, дойдя до опушки леса, девушка никуда дальше не пошла, а, спрятавшись в кустах, повела наблюдение за пещерой. Дождавшись, когда оттуда выйдет Орат, она направилась за ним следом.

Как пришла совсем молоденькой девчушке в голову такая расчетливая и смелая комбинация, надоумил ли кто (Аха?), или страх перед Куром заставил совершить неординарный поступок, мы не знаем. Также как и не знаем про то, строила ли Ихана глазки Орату раньше, или впервые атаковала его своими юными прелестями внезапно и отчаянно на берегу небольшого озерка, где наивный увалень собрался ловить лягушек. Но факт остается фактом — атака завершилась полной капитуляцией Ората. В пещеру под вечер они вернулись вместе, при этом медвежеподобный дикарь брел за девушкой, как собачонка на поводке за хозяйкой.

А еще чуть позже, в тот же вечер, Орат коротко и ясно объяснил ошарашенному Куру, что Ихана теперь не про него. Так самый сильный мужчина общины в одночасье стал верным другом Иханы и ее избитого до полусмерти брата, а затем сыграл едва ли не ключевую роль в расколе общины.

Авторитет Ората, проистекавший, прежде всего, из его огромной физической силы, создавал Ихане, как любимой женщине, прекрасные условия для существования. Вполне возможно, что ее полностью устраивало сложившееся положение, если бы не Боро. Амбиции брата усиливались год от года, а еще его съедала ревность и зависть.

Есть люди с жадными глазами — они хотят обладать всем, что только доступно их взору. Боро был таким, и в условиях первобытного сообщества это означало, что он хотел власти и женщин. Власть в общине принадлежала Орату, и ему же принадлежала женщина, на которую Боро не имел никаких прав. Но это вызывало у Боро еще большее желание владеть и первым, и вторым. Возникла ситуация, про которую говорят: два медведя в одной берлоге не живут. И именно Ихане предстояло осуществить выбор между двумя соперниками. Волей судьбы этот выбор помог сделать настоящий медведь.

Ранней весной на стоянку дикарей напал медведь-шатун. Это был не кто-нибудь, а сам пещерный медведь собственной персоной, весьма уважаемой в первобытных кругах. Громадный зверюга почти трехметрового роста нагрянул в жилище дикарей в средине дня, когда все мужчины и почти все женщины бродили по окрестностям в поисках пропитания. Разогнав оставшихся обитателей, которые в панике выскочили на мороз, медведь устроил подлинный погром, разыскивая корм. Сожрав скудные запасы общины, приготовленные на несколько дней, бурый разбойник по-хозяйски улегся у входа в пещеру.

Реагируя на тревогу, поднятую сородичами, на стоянку вернулось несколько охотников, среди них находился и Орат. В другое время года дикари, наверняка, выбрали бы выжидательную тактику, связываться с грозным зверем без особой необходимости никто не хотел. Но стояла холодная, сырая погода, к тому же пошел снег. Ситуацию усугубляло то, что, заняв проход, шатун отсек людей от костра. Поэтому они не могли использовать одно из самых грозных средств борьбы с агрессором — головешки и факелы. Развести же огонь под открытым небом, не имея под руками сухого дерева и мха, у дикарей не получалось. Между тем темнело, и положение ухудшалось с каждым часом.

Охотники стали бросать в непрошеного гостя камни, но тот лишь рычал, не желая освобождать захваченную территорию. К тому времени стал затухать и костер в пещере, а это сулило дополнительные неприятности. И тогда Орат рискнул, как и положено настоящему вожаку.

С пикой наперевес он забежал в пещеру, надеясь прорваться к костру и схватить головешку. Но медведь оказался проворнее и оттиснул охотника в угол пещеры у самого входа, лишив того маневра. Орат попытался отогнать зверя пикой, но только разъярил его. Медведь поднялся на задние лапы и двинулся на дикаря. Собрав все силы, Орат вонзил древко в мохнатую грудь. Пика вошла почти на треть, но сердце не зацепила.

Заревев от чудовищной боли, пещерный гигант махнул лапой по предплечью охотника, отчего тот отлетел в сторону на несколько метров. Сделав по инерции еще несколько шагов, медведь опустился на четвереньки. Толстый конец пики уперся в землю и древко, под тяжестью огромной туши, пропороло зверя насквозь. Острие угодило прямо в позвоночный столб, парализовав животное. Добить его оставалось делом техники. Ее не замедлил продемонстрировать Боро, первым подоспевший к поверженному медведю и обрушивший на его голову каменную палицу.

Пока осмелевшие дикари дружно дубасили беспомощного зверя, Орат истекал кровью. Ударом своей грозной лапы с мощными когтями медведь сломал вожаку руку выше локтя, почти оторвав ее от туловища. На помощь покровителю и балуну* кинулась Ихана. Используя все свои знахарские навыки, она наложила жгут выше раны, останавливая кровотечение, а затем ампутировала каменным резаком бесполезную часть руки.

Орат впал в беспамятство. Сородичи думали, что вожак отправится в айки, а так как свято место пусто не бывает, то управление общиной взял в свои руки Боро. Казалось, что его мечты сбываются, но могучий организм Ората не хотел сдаваться. Однажды утром вожак очнулся и попросил пить. Боро весь день ходил мрачнее тучи. Вечером он подсел к Ихане и о чем-то очень долго с ней шептался. Той же ночью знахарка в очередной раз обмазала рану Ората своим снадобьем. К утру вожак уже бредил, мечась в горячке. А через двое суток окуна силача, не побоявшегося ради общины бросить вызов грозному хозяину пещер, навсегда ушла в айки.

Ихана, с согласия Боро и при молчаливом одобрении других членов общины, устроила помпезную процедуру похорон, в ходе которой тело Ората торжественно расчленили, зажарили и обглодали до косточки.

— Великий и могучий вожак покинул нас, — объявила колдунья перед началом обряда, предусмотрительно накормив прежде сородичей галлюциногенными грибами. От этого вся процедура в глазах дикарей приобрела форму фантастической мистерии.

— Но перед тем как уйти в айки, он велел передать свою силу новому вожаку.

На этих словах Ихана вручила Боро печень и пенис Ората, предварительно обжаренный на огне. Не дрогнув ни одним мускулом лица, Боро умял сакральный продукт под завистливые взгляды остальных мужчин. Ночь Ихана провела на лежанке нового вожака. Община сочла, что так тому и быть.

…Гар и чужачка подошли и встали перед вожаком, переминаясь с ноги на ногу. Теперь Боро мог полностью утолить свое любопытство, разглядев девицу в упор. Соглядатай, первым принесший колдунье и вожаку весть о новой знакомой Гара, передал все довольно точно. Не высокая, но длинноногая, худая, белокожая, с продолговатым черепом. Нос, как клюв удода. Да, еще светло-рыжая, словно линялая лисица. Нет, таких женщин он никогда не видел. Уродина. Где Гар ее выкопал?

О лучшем охотнике общины первой, еще вчера вечером, забеспокоилась Ихана. Она подошла к Бору и сказала:

— Гара нет.

Вожак не удивился. Способностями чувствовать сородичей на расстоянии обладал в той или иной степени любой член стада. Но 'внутреннее зрение' Боро не шло ни в какое сравнение с проницательностью сестры. Он напрягся, пытаясь вызвать в голове образ Гара, но мелькали лишь какие-то безлюдные картинки: берег реки, валуны, кустарник…

— Совсем нет?

— Далеко. Далеко, почти не вижу, — Ихана говорила с тревогой. — Скала или камень. Ничего.

Боро пожал плечами. Охотники нередко, в поисках добычи, забредали слишком далеко, теряя связь с общиной. Но потом, как правило, возвращались в зону контакта. Вот если бы на Гара кто-то напал…

Но Гар так и не вернулся ночевать в пещеру. Это считалось уже дурным предзнаменованьем. И в общине забеспокоились — каждый человек находился на виду, особенно такой умелый охотник, как Гар. Утром вожак подозвал к себе Ухая, дикаря для особых поручений. Подсмотреть, подслушать, вынюхать — в таких делах вертлявый и шустрый Ухай был незаменимой личностью, за что состоял на специальном довольствии у Ахиры.

— Знаешь, где Гар охотится?

— Да, у запруды, Хорошее место: рыбы много, птицы много, — Ухай прищелкнул языком.

— Пойдешь туда. Посмотришь следы. Ежели чего — далеко не уходи.

Когда Ухай принес подробности о том, как Гар и чужая женщина развлекаются у запруды, Боро уже был готов к подобным новостям — еще раньше Ухая 'увиденным' поделилась Ихана.

— Вижу Гара, — присев рядом с вожаком на корточки, доложила колдунья. — Он не один. Женщина. Странная женщина, другая. Плохо вижу, почти не разглядеть. Гар волнуется.

После этого оставалось только ждать. И вот, явились, наконец, голубки. Лицо Гара расплывалось в неуверенной улыбке. Он и радовался, и тревожился одновременно: как-то отреагирует вожак? Боро держал паузу. Рядом, уперев руки в бока, хмурилась Ахира. Ихана настороженно наблюдала издалека.

— Ты привел чужую женщину. Откуда она? — ровный голос вожака не выражал эмоций. Гар, активно жестикулируя, попытался пересказать все, что он понял из рассказа Вады. Женщина жила там, за горами. Кто-то напал, ух, страшный. Долго-долго бежала. Встретила Гара. Все. Да, хорошая женщина. Совсем хорошая. Пусть живет с нами.

Внимание Боро, как и несколько часов назад Гара, привлек 'зуб', болтавшийся между маленьких титек чужачки. В отличие от молодого и наивного охотника, бывалый вожак сразу предположил, что это может означать. Не простая женщина. Да еще бледнолицая. Так. Боро помнил чужаков, напавших когда-то на общину, хотя и был тогда маленьким. У одного из чужаков, прикрикивавшего на остальных, висел на шее похожий 'зуб'. Другие бледнолицые воины боялись его обладателя. Боро мучительно пытался выстроить логическую цепочку, но ему не хватало того, что ныне называется 'системное мышление'. Вожак чувствовал угрозу, но не мог ее идентифицировать. Не этой же цапли бояться? Но 'зуб'… Пауза затягивалась.

— Она умеет говорить?

— Да. Правда, не знает наших слов. Но быстро учится.

— У нее есть имя?

— Да, Вада, — Гар суетился. — Она хорошо ловит рыбу. Вот так.

Он показал гарпун, который принес с собой от реки, взмахнул рукой. Увлеченно изображая, как ловко Вада ловит рыбу, едва не ткнул Боро заостренной палкой в грудь. Тот опасливо отклонился:

— Ладно. Пусть пока живет. Ту ики тук*.

Гар, радостно осклабясь, потрепал 'рыжую' за плечо. Та неуверенно улыбнулась. Охотник повел гостью к группе женщин, с нетерпением ожидающих в сторонке более близкого знакомства.

Единственный глаз вожака теперь обшаривал девушку со спины. И походка у нее совсем другая, фиксировал Боро, не вперевалку и на раскоряку, как у женщин общины. Бедра почти не раздвинуты, только маленькие ягодицы слегка перекатываются под кожей. Внезапно Боро ощутил острое чувственное желание, в паху даже заныло. Он моргнул, пытаясь избавиться от наваждения. Чего в ней хорошего? Ноги, как у цапли. Разве что… другая.

Боро не замечал, как за движениями его зрачка внимательно наблюдает Ихана. Она хорошо знала, чего сулит этот жадный взгляд вожака.

*Умам — старшая женщина стада, как правило, по возрасту.

*Малу — подруга или любовница (дикари не делали различия между этими понятиями).

*Потерять кровь — вступить в возраст половой зрелости, который по представлениям дикарей наступал после начала менструального цикла.

*Балун — близкий друг, любовник (понятия 'муж' дикари не знали).

*Ту ики тук — пусть будет так.

 

Глава третья. Людоеды и варии

Светло-серый дымок костра, еле заметный на фоне прозрачного летнего воздуха, первым засек Большой Орел (Бехи Корос, как звали его сородичи). Следопыт поднял ладонь с растопыренными пальцами. Шедшие вслед за ним в небольшом отдалении трое мужчин, с раскрашенными в желтую и черную краску лицами и телами, остановились, словно вкопанные. Затем один из них отделился и приблизился к Коросу — долго, сузив глаза, сосредоточено вглядывался в направлении, указанном самым зорким охотником племени. Наконец согласно мотнул головой — да, вижу. Губы подошедшего парня сжались в тонкую полоску, ноздри длинного с горбинкой носа, наоборот, раздулись от волнения и гнева. Он надеялся и жаждал — лишь бы это были те, кого они преследовали!

…Старый вожак Урик обожал запах жарящегося мяса. Когда женщины начинали готовить, он специально садился как можно ближе к костру, чтобы аромат наполнял ноздри плотно и густо, забивая другие запахи, в избытке теснившиеся вокруг. Прикрыв глаза в блаженной полудреме, Урик клевал носом, втягивая сочный воздух, наполненный десятками оттенков восхитительной пищи; из уголка полуоткрытого рта стекала тонкой струйкой слюна, застревая в черной шерсти, покрывавшей нижнюю челюсть вожака. Слюни текли, несмотря на то, что пару часов назад Урик, завершая обряд жертвоприношения, съел большой кусок сырой печени и целую ладонь мозга. Нежная сочная печень тоже была замечательно вкусной, да и мозг весьма недурен, но жареное мясо… Нет, это что-то несравнимое.

Урик стал гурманом не так уж и давно — и все благодаря 'другим людям', белокожим вариям. Он еще помнил времена, когда мясо было редкостью для 'пещерных дикарей', как их поначалу называли пришельцы-варии. Дикари не умели охотиться на крупных животных в силу недостаточной организованности и малого размера своих общин. Да и орудиями до встречи с вариями они располагали самыми примитивными: каменные рубила, резаки, дубинки, да деревянные заостренные пики. Вот и все. С таким арсеналом можно разве что отбиться или добить. Поэтому свежее мясо в рацион дикарей попадало не часто. Чаще оставалось довольствоваться падалью и объедками со 'стола' хищных зверей, отвоеванными у гиен, грифов и прочих падальщиков. 'Другие люди' совершенно неожиданно внесли в меню дикарей существенное и специфическое разнообразие.

Варии перекочевали с юга, истощив свои земли 'огневой' загонной охотой. При таком экстенсивном, поистине варварском, способе охоты огнем выжигались огромные площади плодородных земель и угодий. Животных и птиц гибло неисчислимое количество, добычи хватало надолго, но и урон природному миру наносился огромный и бессмысленный. Земля не плодоносила, угодья долго не восстанавливались, реки пересыхали, звери и птицы мигрировали. В поисках пищи мигрировали и варии.

Пришельцы были вооружены копьями с каменными наконечниками и луками — последнее оружие оказалось непостижимым для мозга дикарей. А вот каменные наконечники для копий они потихоньку научились изготавливать — по образцам, забранным у убитых вариев. Кто первым ступил на тропу войны: варии или дикари, история умалчивает. Но на общину Урика первыми напали пришельцы, убив несколько человек и изгнав остальных с насиженного места.

Дикари откочевали на север на свободную территорию, но исключительно цепкая, по меркам современных людей и вовсе феноменальная, память первобытного человека до мельчайших подробностей сохранила обстоятельства жестокого набега. И вот, спустя несколько лет, в разгар зимы, когда община, живущая в основном за счет собирательства, жестоко голодала, снова появились варии. Их было всего несколько воинов, передовой отряд, направленный в глубокую разведку, и они тоже очень хотели есть.

Весть о том, что неподалеку от стоянки в болоте увяз лось, принесла одна из женщин, собиравшая там замерзшую клюкву. Дикари возликовали. Собрав всех имевшихся в распоряжении мужчин и подростков, меньше десятка 'дубин', Урик, к тому времени уже ставший вожаком, повел их на болото за лакомой добычей. Тут и произошло второе в истории общины столкновение с белокожими пришельцами. В другой ситуации варии, находившиеся в явном меньшинстве, глядишь, и отступили бы, но сильный голод лишает рассудочности. К тому же, убаюканные предыдущими легкими победами над дикарями, отборные воины-разведчики, возможно, переоценили свое мастерство и боевую мощь. Схватка была беспощадной, не на живот, а на смерть. Урик потерял четырех бойцов, но остальные буквально забили вариев дубинами, превратив тела врагов в месиво.

И вот тогда, торжествуя, с еще не остывшей яростью, знаменательную победу, Урик рассек каменным лезвием живот одного из поверженных вражеских воинов. Затем, утробно рыча, сожрал теплую печень, пьянея от запаха крови и чувства удовлетворенной мести. Вслед за вожаком на еще трепещущие в последней агонии тела врагов накинулись остальные сородичи. Они кромсали плоть, вырывали руками печень, сердце и другие внутренности и жрали, давясь, от голода и ярости, крупными кровоточащими кусками.

Потом, насытившись, дикари вспомнили о лосе и, убив его, потащили всю добычу (и труп лося, и трупы вариев) в пещеру, где их ждали голодные женщины и дети. Там Урик, совмещая функции вожака и колдуна, совершил спонтанный обряд, повторенный затем неоднократно. Взяв большой заостренный камень, он расколол, словно кокосовый орех, череп одного из вариев и съел мозг вместе со своей старшей сестрой, старейшей женщиной стада — Ахой. Перед тем, как сожрать мозг, вожак с торжествующим видом продемонстрировал на ладони возбужденным сородичам внутреннее содержание черепа врага:

— Охо-хро-хро-хо!

Объективности ради заметим, что человечиной дикари не брезговали и до появления вариев, но то людоедство носило не системный, а рационально-ритуальный характер. Дикари поедали трупы мертвых сородичей, чтобы не оставлять их на съедение зверям и насекомым. Со своими соседями, такими же дикарями, они пересекались редко, а дрались еще реже. Но, правда, если уж схватывались, то победители уничтожали побежденных под корень, оставляя лишь обглоданные кости. Чего добру пропадать? Съесть соседа, с которым поцапался, милое дело и для здоровья пользительно. Но ведь с соседями каждый день не дерешься. Разве уж если совсем достали.

И только приход вариев возвел людоедство в систему. Агрессивное поведение чужаков-вариев, вкупе с сокращением промысловых угодий, вызвало встречную агрессию, стимулируемую периодическим голоданием. Очень скоро людоеды-любители из общины Урика превратились в профессиональных 'охотников за головами'. Примерно в это же время по пути охоты за людьми пошло еще несколько соседних общин 'пещерных дикарей', наводя страх на общины вариев, и получив от них новое прозвание — глоты.

…Урик втянул носом воздух — кажется, скоро последует продолжение трапезы. Женщинами, жарящими мясо, руководила старшая дочь покойной Ахи, малу Урика, большегрудая Еха. После смерти Ахи она стала старшей женщиной общины, умам, в которой все ей приходились детьми, внуками и племянниками, кроме Урика и брата Юра. В обязанности умам входил надзор за женской половиной первобытного коллектива и организация обрядовых церемоний, которые она проводила вместе с вожаком. Последняя такая церемония завершилась совсем недавно, в полдень, на лужайке перед пещерой, где сейчас готовился обед.

Урик имел основания почивать на лаврах. Уже больше десяти лет он командовал общиной, и хотя уже был немолод, по-прежнему крепко держал в руках нити управления. Он давно, еще до того, как стал вожаком, усвоил одно из главных условий, необходимых для удержания власти — сородичи не должны испытывать недовольства. Урик умел управлять так, чтобы претензий не возникало. Вот и сейчас он мысленно купался в волнах блаженства, окутывавших поляну, на которой расположилось все общирное семейство в полном составе, греясь на солнышке и ожидая продолжения 'банкета'.

— Ам-ам-уии-оу, — булькало в воздухе.

Возмущение и тревога, неясные, но ощущаемые чутким подсознанием Урика, исходили только от пленников, находящихся рядом в пещере. А еще от них несло жутким удушливым страхом, но вожака людоедов это не беспокоило — так и полагалось. А вот мысли сородичей источали удовольствие — и это было правильно.

Несколько дней назад дикари совершили удачный набег на стойбище заклятых врагов глотов — вариев. На этот раз жертвами стали женщины и дети из племени Леопарда. Подкараулив момент, когда мужчины племени уйдут на большую охоту, глоты напали на стойбище и захватили в плен почти полтора десятка человек. Сейчас большая часть из них сидела в пещере, связанная по рукам и ногам, и ждала своей печальной участи. Урик еще не решил, что делать с пленниками, но то, что мало кто из них сохранит жизнь, было известно заранее. Не для того на этих вариев охотились, чтобы оставлять в живых.

Разве что нескольким женщинам могло улыбнуться счастье, но это зависело от решения мужчин общины. Если они придут к выводу, что кто-то из бледнолицых чужачек годится в наложницы, то Урик одобрит это решение. Ту ики тук (пусть будет так). А почему бы и нет — пусть живут до поры до времени. Однообразие приедается: когда на выбор у мужчин меньше десятка женщин, поневоле начинаются драки и ссоры из-за самых симпатичных. Тут свежатинка из белокожих самок и спасает. А если зимой станет слишком голодно — что же, придется ими пожертвовать: в прямом и переносном смысле. Как уже пожертвовали сегодня женщиной и маленьким мальчиком.

Вся община собралась на поляне около полудня. Женщины натаскали хвороста, и Еха приступила к обряду разжигания огня. Строго говоря, в пещере, где было сыро и прохладно даже в летнюю жару, костер горел или тлел практически всегда, за этим следил специально приставленный человек, но сейчас совершалась особая сакральная процедура, предшествовавшая жертвоприношению.

Еха сидела обнаженной на земле рядом с кучей хвороста перед большим, круглым и плоским камнем, который располагался между ее, широко раздвинутыми, бедрами. На камень колдунья положила толстую щепку с узким отверстием посредине, заранее высверленным с помощью осколка кости. В отверстие колдунья плотно утрамбовала высушенный мох, затем вставила туда кусок сухой, но твердой ветки, и посмотрела на вожака. Тот махнул рукой.

Вся женская половина общины, кроме маленьких девочек, встала вокруг Ехи и начала покачивать и вилять бедрами, хлопая в ладоши и негромко вскрикивая. Палочка между ладонями колдуньи медленно завращалась. Движения дикарок, имитирующие движения стана при половом акте, становились все агрессивнее и резче, а гортанные крики все громче, по мере того, как Еха ускоряла вращение палочки. Появился дым, участницы обряда задергались еще быстрее, и в тот момент, когда вспыхнуло пламя, из десятка женских и девичьих глоток почти синхронно вырвался такой сладострастный стон, что по телам мужчин, сидевших на корточках в стороне, прошла судорога.

Колдунья подожгла хворост. Теперь дикари уже все вместе, мужчины и женщины, образовали круг и, взявшись за руки, словно в танце сиртаки, стали приплясывать и прыгать, то в одну, то в другую сторону. Периодически Еха выкрикивала короткие междометия, которые танцующие хором повторяли следом. Так продолжалось минут десять.

Все это время Урик находился в стороне у большого валуна, опираясь на длинное копье. Рядом с ним на коленях, лицом к валуну и спиной к танцующим, стояли толстая женщина и совсем маленький мальчик, лет пяти, из племени Леопарда. Их и без того бледные лица были белее мела; вжав головы в плечи, несчастные молчали и только вздрагивали в такт крикам. Внезапно вожак поднял копье вверх и издал громкий вопль:

— Эгей-ий-йя!

Танец тут же прекратился. К пленникам медленно подошел Юр. Брат колдуньи держал в руках толстую дубину, к концу которой веревкой, сплетенной из широких древесных волокон, был привязан плоский, обтесанный камень.

— И-эх!!

Взмах дубиной — резкий удар по шее в район позвонков — и толстуха валится вперед, лицом на валун. Затем Юр подходит к мальчику и процедура повторяется.

— И-эх!!

Каждый удар сопровождается одобрительным выдохом толпы:

— У-ох!

Урик смотрит по сторонам — он знает, с каким волнением и нетерпением следят за его рукой молодые охотники. Наконец он делает выбор и тычет пальцем в сторону двоих парней. Те подходят к валуну, переворачивают тело женщины лицом вверх и кладут его на камень. Наступает один из самых важных моментов церемонии.

Вожак вздымает копье и наносит жертве ритуальный удар в область сердца, затем каменным ножом разрезает живот и извлекает оттуда печень. Откусывает небольшой кусок и, медленно прожевав, проглатывает на глазах возбужденных зрителей. После этого кладет печень на жертвенный камень и крошит на мелкие части. Дикари, не сводя глаз с рук вожака, жадно сглатывают слюну.

Первой к Урику приближается Еха и получает самый крупный кусок, но перед этим, опустив руку в разрез на животе жертвы, вожак мажет кровью лоб колдунье. Дальше наступает очередь остальных женщин и девочек, в порядке установившейся в общине иерархии. Еха выдает каждой по кусочку печени, а Урик марает лбы кровью жертвы, бормоча под нос заклинания:

— Тэре-пэре-уко-уй.

После этого обряд повторяется с печенью убитого мальчика, только теперь процедуру приобщения к жертвенному мясу врага проходят мужчины и мальчики. Младенцев подносят на руках матери — тем, кто еще не может жевать, просто мажут лоб кровью. Затем в дело идут черепа и их содержимое.

…Урик не заметил, как задремал. Его растолкала Еха — радостно скалясь, протянула обжаренный кусок бедренной части. Зубы вождя с наслаждением впились в сочное, слегка сладковатое, мясо.

Глот по прозвищу Дул не находил себе места, приплясывая на опушке леса. Оттуда, где он расположился, было хорошо видно все, что происходит на поляне у пещеры, и дикарь с завистью наблюдал, как отводили душу его сородичи. Вообще-то он находился в дозоре, и смотреть полагалось в противоположную сторону, в лес, откуда могла прийти опасность. Но Дул манкировал обязанностями: он был расстроен и недоволен. У людей праздник, а ты вынужден торчать здесь с пикой в руке. И вот всегда так: как что, так крайний Дул. Как будто он щенок какой. И сегодня именно его вожак отправил нести караул, пока остальная община развлекается, участвуя в обряде. Запах жареного мяса изощренный нюх дикаря улавливал так отчетливо, что от голода сводило желудок. Недавно ему удалось поймать жука и теперь Дулу казалось, что проглоченное насекомое скребется у него в животе колючими лапками. Когда же сменят-то? Пора уже, солнце к горе клонится. Опять одни обглоданные кости достанутся.

— Тьфу, елы-палы.

Дул считался в общине лентяем, недотепой и ротозеем. Охотиться он умел только на лягушек и вместе с женщинами занимался сбором корней и ягод. Его и в набеги на племена вариев брали только по одной причине — Дул оказался на редкость толковым в деле изучения языка пришельцев. Общаясь с оставленными в живых женщинами-варийками, первобытный полиглот вскоре довольно сносно научился их понимать и даже наловчился лопотать на иноземном наречии. Однако, почти во всех остальных делах, Дул проявлял исключительное разгильдяйство и нерасторопность. Вот и во время последнего набега на вариев он снова опростоволосился, упустив ценную добычу — дочь колдуньи из племени Леопарда.

К шалашу колдуньи, находившемуся на отшибе стойбища, Дул, по поручению вожака Урика, отправился вместе с бывалым воином и охотником Ереком. Тот считался почти легендарной личностью, так как входил в число тех самых дикарей, одержавших первую победу над светлокожими пришельцами. Четверо из них тогда погибли, но оставшиеся стали настоящими героями, тем более что вскоре одного из них задрал тигр, потом еще один умер, объевшись мясом дохлого кабана… С Ереком трусоватый Дул чувствовал себя спокойно и уверенно, да и задача казалась плевой — надо было связать дочку колдуньи, к тому же во время сна. Девицу Дул хорошо разглядел, пока они вели наблюдение за стойбищем: так, замухрышка какая-то, ни задницы, ни титек, плюнешь и упадет.

Планы спутал мальчишка, сын колдуньи. Он с криком выкатился из шалаша под ноги Ереку, сбив того на землю. Пока глоты пытались вдвоем ухватить верткого, как угорь, подростка, девица выскользнула с противоположной стороны шалаша и со всех ног бросилась в лес. Ерек, прижавший мальчишку к земле, криком отправил в погоню Дула — мол, беги, я тут сам справлюсь. И тот рванул следом.

Но погоня оказалось неудачной. Шустрая и быстрая дочь колдуньи сразу оторвалась от неуклюжего косолапого преследователя, пропав из зоны прямой видимости. Оставалось идти по следам. Не очень-то сведущий в охоте Дул едва не потерял след, но на следующий день его догнал Ерек, и погоня получила новый импульс. Рассерженный глот объяснил напарнику, что вожак Урик рвет и мечет, требуя поймать бледнолицую во что бы то ни стало.

Бывалый следопыт, способный со своей уникальной памятью первобытного охотника отличить сотни, если не тысячи, отметин и запахов, взял с места в карьер. Еще через сутки они почти настигли беглянку, даже увидели ее на короткий момент на скалистой верхушке холма. Но тут глоты вышли к небольшой реке и обнаружили, что следы девицы уходят в воду. Хитрая бледнолицая форсировала реку, найдя узкое место.

Глубина там была маленькая, в рост ребенка. Но дикари боялись воды, Дул, так просто панически. Поэтому перебираться на другой берег преследователи не рискнули, а решили поискать порог, чтобы перейти по камням. Или какое длинное бревно попадется, которое можно использовать для переправы. Речка-то не широкая.

Между тем, вечерело. Ерек побежал направо, а Дул налево, по течению. Уже начало темнеть, когда он увидел на отмели, в зарослях камыша, что-то похожее на мертвый ствол дерева. Глот намерился подойти поближе, но ствол неожиданно ожил, превратившись в гигантского ящера с широко раскрытой пастью. Дул успел заметить три ряда огромных треугольных зубов, а дальше в голове у него все замкнуло от страха, и он рванул в сторону, не выбирая дороги. При этом дикарь вопил так, что мог распугать целую стаю ящеров:

— Ой, ох, ай-яй, яй! О-о-ой!…

Очнулся Дул от окрика Ерека:

— Эй! Эй, туссык камык!

Оказалось, что в панике незадачливый следопыт бежал в обратном направлении. Ерек поначалу сильно разозлился, неожиданно увидев напарника с пустыми руками, но выпученными глазами, и даже хотел его поколотить. Однако жуткая история о том, как преследуемая девица нырнула в реку и превратилась в огромного ящера, рассказанная Дулом с массой леденящих воображение подробностей, придыханием и завыванием, произвела даже на бывалого охотника сильное впечатление. Ерек решил, что дело с дочкой колдуньи явно нечисто, и надо убираться подобру-поздорову, пока ящер не приполз по их душу.

Урик, выслушав от Дула обновленную и дополненную версию о встрече с девицей-ящером, крепко задумался. В итоге Дула ругать не стал, и даже решил повременить с казнью сына колдуньи, в отличие от сестры, таки угодившего в полон. Его вожак первоначально избрал в качестве жертвы на обрядовой церемонии. Но теперь передумал. Кто его знает — вдруг тоже выкинет какое-нибудь коленце с перевоплощением. Дулу же загадочная история в любом случае авторитета не добавила. Не то, чтобы ему совсем не поверили, но уж больно подмоченную репутацию труса и враля он имел.

Так что, кого еще было выставлять в охранение на время проведения обряда, считавшегося у глотов большим праздником и развлечением? Не лучших же охотников и воинов лишать удовольствия? Вот пускай этот раздолбай и дежурит.

Запах жареного мяса потихоньку развеивался в воздухе, и Дул совсем заскучал. Все уже испробовал, чтобы отвлечься, даже на костяной свирели попиликал, которую всегда носил на шее на шнурке из сухожилия, но не помогло. Надо же так испортить настроение! Все самое вкусное уже съели, как пить дать. У, обжоры!

Обиженный Дул себя накручивал, возводя напраслину на сородичей. Он знал, что мяса ему оставят, так было положено, за этим обязательно проследит Еха — не только колдунья, но и умам, распорядительница всех материальных запасов общины. Но если сам себя не пожалеешь, кто же еще это сделает?

Дул обладал слишком богатым воображением, что, к сожалению для него, чаще всего не находило взаимопонимания у рационально настроенных собратьев-дикарей. Оставалось фантазировать в одиночку.

Ему показалось, что в траве что-то блеснуло. Неужели змея? Бравый часовой отвел пику назад и наклонил голову. Змея считалась неплохой добычей: и мясо вкусное, а из высушенных змеиных шкурок дикарки сплетали веревочки-амулеты. Выглядывая в траве цель, охочий до слабого пола Дул уже одновременно прикидывал, к кому бы из шаловливых проказниц сегодня вечерком подкатиться… В этом миг его обхватили сзади сразу несколько крепких рук, и через минуту незадачливый дозорный уже лежал под деревом с кляпом во рту, спутанный по рукам и ногам прочной лианой…

Урик сыто икнул, его опять клонило в сон. Еще бы, после такой обильной трапезы, да на солнышке. Лепота! Впрочем, вожак решил встать и размять ноги, да заодно и обозреть окрестности. Ни минуты покоя на такой ответственной должности. Он, покряхтывая, поднялся со шкуры и вперевалку приблизился к краю поляны: дальше шел пологий песчаный откос, внизу протекал небольшой ручей.

Это отличное место для стоянки Урик выбрал сам, невзирая на возражения брата Юра. Тот предлагал забраться повыше; примерно в одном дне перехода, в конце лощины находилась большая широкая пещера, но Урик предпочел остановиться здесь. И к воде ближе, и склон не такой крутой. Вожак чувствовал, что стареет, силы потихоньку оставляют, начали побаливать ноги. Да и вообще, что этот бестолковый Юр понимает? Чем шире пещера, тем внутри холоднее зимой, больше костров надо разводить.

Еще несколько лет назад глоты зимой перебирались в устье реки, к берегу незамерзающего моря, где теплее, и легче раздобыть пропитание. Но год от года в долине становилось все теснее из-за вариев. Постоянно воевать с ними глоты не могли: их родовые семьи редко когда насчитывали более двадцати человек, даже самое маленькое племя вариев значительно превосходило по численности любую общину. Да и оружием пришельцы располагали гораздо более качественным, одни луки чего стоили. Дикари так и не научились их изготавливать, несмотря на добытые в стычках образцы — получались корявые пародии: дерево не гнулось или ломалось, тетива рвалась…

Другое дело — совершить короткий набег, захватить пленных и уйти выше в горы, где много укрытий. В низине, в пойме реки или на берегу моря, глоты чувствовали себя беззащитными — легко угодить в окружение или оказаться прижатыми к воде. Поэтому вожак перестал водить стадо на 'зимние квартиры', предпочитая кочевать по предгорью, периодически меняя пещеры.

Урик огляделся по сторонам. Нет, отличное место, что бы там не ворчал Юр. Наверное, спит и видит, как становится вожаком. Но Урик еще не собирался 'менять жизнь'*. Зачем уходить в айки, если и здесь хорошо?

Он засунул руку под шкуру и почесал живот. Вяло подумалось: сходить, что ли, в пещеру, посмотреть на пленниц? Варийки ему не нравились — худосочные какие-то, бледные, как грибы-поганки или совсем уж сгнившее мясо. Или снег — при мысли о снеге Урик поежился — тоже хорошего мало. То ли дело Еха — есть за что подержаться, толстые темно-коричневые ягодицы аж лоснятся от жира.

Но пленниц все же стоило рассмотреть лучше, чтобы иметь свое мнение, когда мужчины общины захотят выбрать наложниц. Да и на парнишку, сына колдуньи, надо глянуть.

Рассказ глупого выдумщика Дула о девушке-оборотне не шел из головы. Хотя и дурак этот Дул, но уж больно складно сочинил, аж дух захватывает. Где он, кстати? Надо его сменить, пусть пожрет, наконец, а то, небось, от голода палец сосет. А на ночь в караул кого-нибудь понадежнее отправлю: предосторожность не помешает, мало ли кто по ночам по лесу шастает? Жаль, что Ерека сейчас нет. Бывалому бойцу Урик доверял, такой не подведет, не то, что фантазер-Дул.

Вожак посмотрел на опушку леса, начинавшегося за ручьем. Дозорный куда-то пропал. Спит, что ли, паразит, или в лесу ягоду лопает?

Конечно, Урик мог бы попытаться поискать Дула мысленно, но не хотелось напрягаться. Он широко зевнул, едва не вывернув челюсть. Возраст брал свое. Вожак повернулся лицом к пещере: надо бы кого-то послать, пусть найдет лоботряса и сменит заодно.

С этой мыслью Урик и умер. Заостренный каменный наконечник стрелы, выпущенной из лука сильной рукой Бехи Короса, пробил шею насквозь. Вожак каннибалов утробно всхлипнул и свалился на траву. Остальные дикари, расслабленно отдыхавшие около пещеры, еще не успели ничего сообразить, как на поляну с двух сторон выскочили, размахивая копьями, воины племени Леопарда. Впереди всех бежал сын вождя — Сиук.

Сын Зукуна, вождя племени Леопарда, Кама Сиук, получил свое прозвище не зря. Каменное Лицо — так переводилось его имя с языка вариев. Он был не только силен и крепок, как скальный утес, но еще и обладал поистине каменными нервами. По крайне мере так считали его сородичи после легендарного поведения Сиука во время обряда инициации.

Сиуку тогда едва исполнилось четырнадцать лет. Один из этапов инициации заключался в 'испытании муравьями'. Как раз накануне ритуала Сиука угораздило поссориться с Воса Орой — колдуньей своего рода, рода 'желтых', из-за сущего пустяка.

Он бродил утром по лесной опушке в поисках пропитания и столкнулся там с колдуньей, собиравшей грибы для магических и знахарских процедур. Когда подросток увидел женщину, к слову, приходившуюся ему родной теткой, та ползала на коленях под дикой яблоней, разгребая траву и опавшие листья. Сиук, никогда не страдавший от недостатка любопытства, подкрался поближе. Ничего дурного в этот момент он в голове не держал. Более того, заметив под соседним кустиком коричневую шляпку гриба, даже собрался сказать об этом знахарке — вдруг именно такой гриб она и ищет. И тут с ветки, прямо над стоявшей на четвереньках Орой, сорвалось крупное яблоко. Ударившись о спину колдуньи, яблоко отскочило в сторону и упало под ноги Сиуку. Недолго думая, тот подобрал фрукт и уже намерился отправить его в рот, как вдруг услышал противный голос, в котором, впрочем, можно было разобрать и ласковые нотки:

— Мальчик, отдай яблоко.

Сиук опешил. Яблоко, едва не надкушенное, остановилось около рта.

— Ну, малый, отдай яблочко, оно же мое, да и червивое к тому же, — повторила служительница первобытного культа все тем же слащавым голоском и протянула раскрытую ладонь.

Сиук задумался. По его простой логике он поднял фрукт, упавший рядом с ним. Значит, яблоку так захотелось, чтобы его съел Сиук. Иначе оно упало бы у ног колдуньи. Или вовсе бы осталось висеть на дереве. А что касаемо червяка, она что, за полного идиота его принимает? С червяком же гораздо вкуснее. Логика казалась настолько каменной, а яблоко настолько вкусным, что рука Сиука сама собой продолжила движение к губам, и через мгновение крепкие молодые зубы юноши вгрызлись в сочную мякоть. Хруст зеленой плоти совпал с возмущенным визгом:

— Отдай яблоко, паршивый недоумок, оно на меня свалилось! Ах, засранец!

Чтобы не нагнетать обстановку Сиук поспешно ретировался, недоумевая: чем он так рассердил тетеньку?

О том, как он ошибся, юноша, скорее всего, догадался бы тогда, когда это знание не имело бы уже никакого смысла, но…

Достопочтимое первобытное сообщество, к которому относился Сиук, представляло собой дуально-родовую общину, то есть состояло из двух родов (больших семей). Семьи объединялись связями экзогамного брака, при котором вступать между собой в интимные отношения могли только члены разных родов. По сложившейся некогда традиции члены одного семейства раскрашивали себя в полоску черной краской, а другого — желтой, то есть в цвета леопарда.

Недальновидность поступка Сиука заключалась в следующем. При проведении обряда инициации 'судейство', в целях объективности, осуществлялось представителями родов перекрестно: 'черные' проверяли 'желтых' и наоборот. И проверяли на совесть. Ведь пробившиеся сквозь сито процедур и этапов инициации девушки и юноши становились не просто полноправными членами сообщества, а еще и будущими женами и мужьями. Поэтому каждый род имел кровную, в прямом смысле, заинтересованность в качестве подготовки 'чужих', но только до поры до времени, женихов и невест.

'Испытание муравьями' было, по сути, простой, но специфической процедурой для проверки юношей на способность терпеть боль. Испытуемый садился голой задницей на муравейник и сидел так некоторое время, страдая от злобных укусов мурашей, пока колдунья соседнего рода не давала отмашку — годится! За отсутствием хронометров продолжительность процедуры определялась колдуньями на глаз и слух. Пока несчастный ерзал на муравейнике, колдунья мерно стучала колотушкой в бубен, прикидывая по внешнему виду и поведению испытуемого: достаточно или еще подождать? Тот из юношей, кто, не вытерпев пытки, соскакивал с муравейника раньше времени, покрывал свою молодую голову позором, а получение статуса мужчины для него откладывалось, как минимум, на год, — до проведения очередного обряда.

Конечно, субъективности при таком подходе хватало, но куда от нее деться? Даже в наше просвещенное, технически развитое время, например, те же футбольные судьи добавляют к времени матча минуты на свое усмотрение — и ничего, терпят футболисты. К тому же, за тем, чтобы субъективно настроенная колдунья не затягивала время испытания, придирчиво следили 'болельщики' из 'своего' рода. Но главная контрмера заключалась не в этом.

Для того чтобы укусы муравьев не воспринимались слишком болезненно, каждая колдунья имела в арсенале рецепт специальной мази, которой и покрывала попу и прилегающие к ней части тела 'своего' парня незадолго до испытания. Некоторые мастерицы исхитрялись изобретать такие вонючие снадобья, что муравьи разбегались при появлении 'объекта', как опытные демонстранты при первых взрывах слезоточивых гранат. Но Сиуку не повезло из-за собственной жадности и глупости.

Поссориться со знахаркой из своего рода юноша умудрился в тот момент, когда она как раз собирала ингредиенты для защитной мази. Обиженная до глубины первобытной души, Воса Ора (Высокая Сосна) решила наказать невоспитанного мальчишку самым изощренным способом: не только оставив его молодую задницу без защитного покрытия, но еще и подговорив Боха Уну, товарку-колдунью из соседнего рода 'черных'. Несмотря на сложные, вследствие суровой конкуренции, взаимоотношения, та согласилась с предложением затянуть процедуру, — а кто бы не согласился, когда в обмен на услугу предлагают такую шикарную коллекцию сушеных жабьих лапок?

Но все вышло не совсем так, как уважаемые дамы планировали. Когда Сиук приземлился ягодицами на муравейник, Ора аж захихикала от удовольствия: ну, голубчик, сейчас ты у меня попляшешь. Но чем дольше колдунья 'черных' колотила в бубен, тем больше вытягивалось от удивленья лицо хитроумной знахарки из рода 'желтых' — проклятый мальчишка сидел, как вкопанный, даже не ерзал.

— Бум-бум-бум-м-м…

Бубен продолжал нагнетать напряжение, Боха Уна (Быстрая Река) зачастила от волнения, словно подталкивая Сиука сняться с 'насиженного' места. Но тот, буквально, окаменел, на лице — жилка не дрогнет. Тут уже зароптали со стороны 'желтых': испытание явно превращалось в измывательство. Ропот перешел в возмущенные вопли, и, вспотевшая от усилий, 'судья' сдалась, подняв вверх руки с бубном и колотушкой, — испытание выдержано.

Сиук, не торопясь, оторвал зад от муравейника и степенно направился в сторону сородичей. Те встретили его восторженными криками — и без секундомера было ясно, что 'сиденье' превысило все мыслимые нормативы. Особо любопытные даже пытались в азарте тщательнее разглядеть 'тылы' героя, ожидая узреть там множество укусов, но от Сиука несло такой крутой вонью, что попытки тут же прекратились.

А еще через несколько дней, когда обряд инициации завершился, юноша получил от благодарных сородичей 'взрослое' имя — Каменное Лицо. Вполне заслуженное имя, по мнению родственников. Ведь подоплеки истории они не знали.

Обо всем знали только Сиук и его спасительница. Случилось так, что разговор двух колдуний подслушала дочка знахарки рода 'черных', Уны. Матери и в голову не могло прийти, что ее, совсем еще сопливая, девчушка давно испытывает нежные чувства к красивому юноше из соседнего рода. Строго говоря, и сам юноша об этом не знал, пока девчонка не пришла к нему и не сообщила о заговоре двух знахарок. Не ограничиваясь передачей подслушанного разговора, юная Мата Хари принесла предмету своего обожания на листе папоротника комок защитной мази, приготовленной матерью для ритуала. Для надежности и крепости смышленое создание добавило в мазь других снадобий — помаленьку от каждого, из обнаруженных в загашнике родительницы. Всю эту 'адскую смесь' Сиук и втер в свои чресла перед испытанием. Что конкретно входило в ее состав никто никогда уже не узнает, но ошарашенные муравьи покинули свое жилище в тот же день, и больше никогда туда не возвращались.

Такие вот забавные обстоятельства сопутствовали началу дружбы Сиука с дочерью колдуньи. Почти четыре года он ждал, пока Чола Вада (Чистая Вода) подрастет и пройдет инициацию, чтобы сделать ее своей жамой*. И надо же было случиться такому несчастью. Уже состоялся обряд 'слияния тел'*, Сиук даже успел подарить невесте красивый пояс из обточенных морских ракушек и браслет, как вдруг это внезапное нападение дикарей-людоедов, расстроившее все планы самым ужасным образом.

Отчасти в беде был виноват отец Сиука, вождь племени Зукун, оставивший, на время загонной охоты на кабанов, охранять женщин и детей всего двух стариков. Хотя вождь, заметим, руководствовался рациональными соображениями и вовсе не ожидал такого развития событий. Ведь загонная охота представляла собой сложную процедуру и требовала участия максимально большого количества людей.

Предварительно выслеживалось место, куда кабаны ходили на водопой. Затем, с учетом особенностей местности, в зарослях, рядом с кабаньей тропой, устраивалась просека, отводная тропа, приводившая к обрыву. В ином случае, если обрыва поблизости не было, или он находился слишком далеко, по ходу тропы выкапывалась глубокая яма-ловушка. В назначенный день охотники разбивались на три группы. Первые две группы с раннего утра отправлялись к водоему и прятались на берегу. Когда стадо кабанов приходило на водопой, охотники с двух сторон нападали на животных, заставляя их в беспорядке отступать по тропе. Третья группа ждала отступающих кабанов у пересечения с отводной тропой. Дальше животных гнали к обрыву или яме и там добивали.

Из-за сложности такую охоту получалось устраивать всего несколько раз в году, обычно в период опороса, когда стадо кабанов увеличивалось и резко теряло мобильность. Но добычу загонная охота приносила большую, излишки мяса коптили и вялили.

Зукун рассчитывал, что охота займет меньше времени, если в ней примут участие все мужчины. Тогда часть воинов успела бы вернуться на стойбище до ночи. Однако случилось непредвиденное. По пути к месту охоты отряд 'леопардов' столкнулся с небольшой группой охотников из соседнего племени Волка, забредших на чужую территорию. Возможно, это произошло ненамеренно, по крайней мере, соседи именно так и объяснили: мол, выслеживали стадо лосей и заблудились. Но разборка заняла немало времени. Понадобилось сделать привал, провести неспешные переговоры, как требовал обычай и общая ситуация: нарушение границ соседями принимало системный характер. Племя Волка хотя и почти не превосходило по численности племя Леопарда, но вели 'волки' при этом себя все агрессивнее. Конфликта миролюбивый Зукун не хотел и побаивался: вот и пришлось посидеть с незваными гостями на берегу реки, угостить их вяленым мясом, пожевать за компанию сушеных тонизирующих грибов. В результате к месту охоты 'леопарды' добрались только под вечер, когда стадо кабанов уже закончило водопой и скрылось в чаще.

Переночевали, разведя костры, недалеко от берега реки, на следующий день провели удачную охоту… В тот момент, когда довольные охотники свежевали добычу, совсем еще малой парнишка, пацаненок из рода 'черных', принес поистине черную весть: на стоянку напали глоты, охранников-стариков убили, многих женщин и детей, кроме успевших спрятаться в лесу, увели с собой.

Сиук подбежал к растерянному, и даже напуганному, вождю: я пойду, мы их найдем. Зукун попытался отмахнуться, мол, не лезь, зеленый еще, но, увидев свинцовые от ярости глаза парня, покрасневшее лицо и оскаленные зубы, сдался и согласился. Видимо, чувствуя и свою вину в трагическом происшествии, Зукун отобрал десяток самых опытных воинов, включая лучшего следопыта Короса, и, наказав тому присматривать за Сиуком, отправил отряд в погоню.

Преследовали дикарей почти неделю. Помогло то, что в средине лета погода стояла сухая, без дождей, а, обремененные пленниками, людоеды двигались медленно и оставляли многочисленные следы. Спустя сутки после нападения, вместо того, чтобы как можно быстрее уходить в горы, они даже зачем-то устроили днем промежуточную стоянку, как будто ожидая чего-то…

Сиук находился в передовой группе из четырех человек. Беспокоясь о Ваде, он готов был бежать день и ночь, если бы потребовалось. Как и другие варии, Сиук хорошо представлял, что может произойти с пленниками глотов, если помощь опоздает. И они все-таки немного опоздали.

Церемонию жертвоприношения людоедами Урика разведчики из племени Леопарда увидели всю, от начала до конца. Они наблюдали, как казнят их сородичей, как едят печень, раскалывают черепа, добывая мозг… Сиук порывался броситься в бой, но непреклонный, видавший виды, Корос его удержал — нападать до подхода остальной группы было опрометчиво.

Когда воины-варии собрались вместе, наступил час мести. Застигнутые врасплох дикари не оказали никакого сопротивления, но это их не спасло. Слепая ярость мстителей оказалась столь велика, что они убили всех глотов, невзирая на пол и возраст. Но когда Сиук ворвался в пещеру и увидел там связанных сородичей, то испытал жестокое разочарование — его невесты среди них не оказалось.

Обнадеживающую информацию сообщил спасенный брат Вады. По его словам, при нападении глотов девушка успела выскочить из шалаша и убежать в лес. Правда, за ней бросились дикари. Больше мальчик ничего не видел и не слышал.

Тут Сиук на мгновение пожалел, что они расправились со всеми глотами. Ведь кое-кто из убитых врагов мог знать хотя бы что-то о судьбе девушки. Он бродил по поляне, всматриваясь в лица и тела убитых дикарей — не зашевелится ли кто, не застонет…

У костра стоял Корос, меланхолично жевал корнеплод — они все изрядно проголодались за время погони, теперь можно чуть-чуть перевести дух. К Коросу подошел один из воинов, Сиук услышал, как он спрашивает: что делать с пленным?… С каким еще пленным?

В горячке последних часов юноша совсем позабыл про ротозея-часового, которого они связали и оставили висеть кверху ногами под деревом, перебросив веревку через толстую ветку. Так, на всякий случай, вдруг пленник еще пригодится. Мизерный шанс, но влюбленный парень схватился и за него.

Привели Дула. От страха бедняга даже уже не дрожал — увидев трупы сородичей, он впал в такой ступор, что одеревенело все: от ног до языка. Он бы и рад был сообщить хоть что-то молодому, раскрашенному в полоску, варию, с грозно вращающимися глазами, но не мог, ибо окуна* Дула к тому времени блуждала где-то в пространстве между двумя мирами.

Фантазировать о том, что с ним в скором времени произойдет, бедный дикарь начал еще под деревом, болтаясь вниз головой. Благодаря просветительским беседам колдуньи Ехи, которые она часто вела вечерами у костра, он уже владел некоторыми представлениями о бытие. Так, Дул знал, что если человек перестает дышать и шевелиться, это означает, что его окуна ушла в айки, потому что в этом мире ей надоело. Рано или поздно такое происходит со всеми, дело обычное, и бояться нечего — поясняла колдунья. Что касается айки, то он примерно такой, как и этот мир, разве что немного получше. Ведь в противном случае окуна возвращалась бы обратно — зачем жить там, где плохо?

Дулу рассуждения Ехи казались весьма убедительными, по крайней мере, ему очень хотелось, чтобы было так. Его упаднические настроения объяснялись тем, что в ЭТОМ мире глоту не очень-то нравилось. Дул считал, что давно заслуживает лучшей участи.

Засыпая под монотонный речитатив Ехи, он представлял себе новую жизнь, после того, как переберется в айки. В новой жизни Дул преображался в грозного воина и удачливого охотника, одним ударом пики поражавшего в сердце гигантского пещерного медведя. Ему грезилось, будто он сидит на месте вожака на медвежьей шкуре, а Урик, заискивающе скалясь, стоя на коленях, протягивает ему огромную кость с таким количеством мяса, что им могла бы насытиться вся община. Постоянно голодный, Дул ел и ел во сне жирное мясо. Потом долго обсасывал кость, причмокивая губами и пуская слюни, и все никак не мог насытиться.

А самые сладкие и увлекательные сны Дул видел, как правило, под утро. Ему грезились женщины: красивые соблазнительные самки с широкими бедрами, крутыми выступающими попами и толстыми грудями. И они, эти сногсшибательные красавицы, и Дул вели себя в сладострастных предутренних снах столь похотливо и разнузданно, что ему редко когда удавалось досмотреть сон до конца.

Но в реальной жизни все получалось по другому: ни тебе уважения со стороны сородичей, ни вкусной пищи, ни благосклонного внимания дам. Вместо этого одни насмешки да тычки, и постоянные окрики: Дул, сделай то, сделай это; Дул, иди сюда, иди туда; Дул такой, Дул сякой. Надоело!

Однажды он, улучив момент, подошел к Ехе и завел разговор о 'другом мире' — мол, нельзя ли туда попасть пораньше? Колдунья, несмотря на то, что уже давно привыкла к его выходкам, уставилась на Дула, как на идиота. Вытянув губы трубочкой, она щелкнула языком и рассержено выдала:

— Ты чего, с утра уже грибов объелся?

— Ну, это, — попытался обосновать свою точку зрения пещерный мечтатель. — Там же лучше, сама же, мол, рассказывала.

Еха на мгновение задумалась, а затем популярно растолковала непонятливому дуралею первобытную теорию о переселении душ. Мол, она вовсе не утверждала такого, что все окуны живут в айки так уж сладко. Хорошо приходится тем, кто и в этой жизни вел себя как порядочный дикарь. Каменные скребки делал, грибы-ягоды собирал, на птиц охотился. И добычу в стадо приносил, а не прятал пойманных лягушек под камнями, как некоторые. Тут колдунья ехидно взглянула на Дула и добавила: таким прохиндеям и в айки ничего не светит, еще хуже будет, чем здесь.

'Прохиндей' заволновался — как это хуже? Если там хуже, то почему обратно никто не возвращается? Дулу показалось, что он поймал высокомерную женщину на противоречии.

— У, и тупой же ты, братец, — снисходительно пробурчала колдунья. — А для чего мы этих, ну, тех, кто уходит в айки, съедаем, а кости в землю закапываем? Чтоб не вылезли обратно, если передумают — ежу понятно. И нечего пялиться на мою грудь — лучше бы сладких корешков пособирал на ужин и меня угостил. Кстати, чем от тебя так воняет? Опять какую-нибудь дохлятину ел?

От таких слов Дул засмущался. Он действительно незадолго перед ученой беседой с колдуньей съел лягушку, заныканную еще несколько лун назад под камнем. Видимо, плохо прожевал, осталось в зубах. И он отошел от Ехи, так и не прояснив животрепещущий вопрос о том, как там, в айки? Но сомненья в голове остались, подорвав, казавшуюся такой стройной и привлекательной, идею о досрочном обмене мирами. И сны после этого стали сниться уже не такие благостные, кроме похотливых красоток по утрам. С ними у Дула оставалось все в порядке: они вполне друг друга удовлетворяли.

Когда Дула, со связанными за спиной руками, привели на поляну, он окончательно потерял веру в счастливую сказку об 'ином мире'. Красноречивее всего о сомнительности растиражированного среди дикарей мифа свидетельствовал вид мертвой колдуньи, лежавшей навзничь неподалеку от жертвенного камня, забрызганного кровью и мозгами принесенных в жертву вариев. Гримаса ужаса, застывшая на лице Ехи, говорила сама за себя — с таким выражением физиономии счастье не встречают. Дул перевел глаза на валун, вообразил процедуру казни, которую наблюдал совсем недавно от опушки, представил себя на месте жертвы и… хлопнулся в обморок.

Варии удивленно переглянулись. Один из них наклонился над странным дикарем и ударил его несколько раз ладонью по щекам. Не помогало. Не находивший себе места от желания немедленно действовать и незнания, как именно надо действовать, Сиук вытащил из костра тлеющую головешку и жестокосердно ткнул дикарю между ног. Бездыханное тело дернулось, Дул зашевелился и приоткрыл глаза.

Пока пленный лупал заплывшими, от долгого висения вниз головой, глазенками, силясь сообразить, в каком мире находится, к нему подошел брат Вады. Присмотревшись, он опознал дикаря, напавшего на него у шалаша матери. Так у Сиука появилась надежда, а у Дула возник шанс сохранить, хотя бы на время, свою жизнь.

Первый допрос, правда, почти ничего не дал, бестолковый 'язык' лишь таращил узкие продолговатые глазки и издавал непонятные междометия — от пережитого шока Дул не только забыл все слова иноземного наречья, он и на своем-то временно перестал общаться. На его счастье Сиук проявил благоразумие и терпение, да и выхода у него другого не оставалось — только этот, единственный из оставшихся в живых свидетель, мог сообщить что-то новое о судьбе Вады.

К тому же сыну вождя пришла в голову оригинальная идея — провести еще один допрос непосредственно на месте происшествия, у шалаша колдуньи, матери Вады. Быть может, это освежит память глота?

И замысел, в целом, оправдался. Еще во время обратного перехода к стойбищу племени Леопарда Дул потихоньку пришел в себя и даже, постоянно слыша вокруг чужую речь, восстановил в памяти все, что знал о языке вариев. Но, интуитивно догадываясь, что нужен бледнолицым как носитель некой важной информации, дикарь не спешил выказывать особые признаки разума. Он продолжал тупо бекать-мекать, ни жестом не выдавая знание языка чужеземцев.

Вместе с тем, притворяясь онемевшим, Дул не смог удержаться от своего любимого развлечения — игры на свирели. Вернее, извлекать звуки, похожие на голоса птиц, его заставили варии. Об умении Дула это делать, воины общины Леопарда узнали, когда вели наблюдение за стадом Урика. Странное занятие дикаря, смешно надувающего щеки и перебирающего пальцами вдоль обломка кости, их немало удивило и позабавило. В племени для шумового сопровождения использовали только два примитивных инструмента: бубен и тетиву лука. Обладающие острым слухом первобытные паганини давно заметили, что туго натянутая тетива при отпускании издает затихающий звук, похожий на жужжание пчелы или зудение мухи, и в свободное время не без удовольствия бренчали на однострунной 'арфе'. Необычный инструмент из полой кости какого-то животного с просверленными дырочками, прообраз свирели и флейты, поначалу привел их в недоумение, и даже замешательство. Посмотрев на Дула, самозабвенно мотающего головой в такт непонятным звукам, они решили, что дикарь выполняет некий обряд. Может быть, вызывает души птиц или зверей. Но, убедившись в безобидности таинственного приспособления для выдувания звуков, варии сделали то, что сделали: взяли музыканта-часового в плен.

По дороге домой, от разоренной стоянки людоедов к своему стойбищу, на привале, кто-то из воинов вспомнил о забавных упражнениях Дула и заставил его снова продемонстрировать мастерство, так сказать, на публике. Впрочем, особо просить не потребовалось, хватило пары тумаков: уж чем-чем, а пиликаньем на свирельке любитель тухлой лягушатины мог заниматься хоть с утра до вечера: это же не корнеплоды из земли выкапывать, а, можно сказать, служение искусству. Тем более, онемевшие от пут руки просто-таки жаждали движения, и игра предоставляла прекрасную возможность размять ладони и разогнать кровь в затекших конечностях. Поперебирай-ка пальцами по дырочкам, попробуй!

И Дул безропотно 'давал концерты'. Ритмично раскачивая туловищем в такт ощущаемой только им гармонии, он также синхронно поводил дудочкой, отчего создавалось впечатление, что музыкант ловит мелодию из воздуха, настроившись на некую звуковую волну. А уже затем, обработав мелодию с помощью движений пальцев, выдувает ее на зачарованных слушателей.

Умение Дула шустро шевелить пальцами вызывало особое удивление у его сородичей-дикарей. Широкие грубые ладони, полусгибающиеся пальцы глотов были совсем не приспособлены под тонкие операции, требовавшие точных и скоординированных движений, к которым, несомненно, относится и игра на духовых инструментах. Да и откуда могли развиться гибкость и координация? Подержи даже современный человек лет десять подряд в руках только камень и дубину — и у него пальцы сгибаться перестанут. Но у дикарей специфическое умение Дула уважением не пользовалось. Разглядывая его тонкие худые ладони с удлиненными пальцами, сородичи брезгливо фыркали и пожимали квадратными плечами: урод, чего тут еще скажешь? С такими 'веточками' только в носу ковыряться. Недаром придурок с утра до вечера лишь в этом и упражняется.

Другое дело — просвещенные и относительно культурные варии. Симпатий к дикарю-людоеду они, естественно, не испытывали, но его навыки извлекать из костяной трубки замысловатые рулады не оставляли их равнодушными, будя неподдельный интерес. На каждой большой остановке воин-сторож развязывал пленнику руки, тот брался за свирель, и начинался импровизированный концерт. Однажды кто-то из воинов забрал у 'солиста' инструмент и, наполнив щеки воздухом, попытался 'выдуть' мелодию, но из отверстия вырвался только утробный свист. Под смех сородичей варий вернул свистульку 'профи', похлопав того по плечу: ну, давай, пиликай, раз у меня не получилось.

Так Дул, день и ночь мечтавший лишь о том, как спасти жизнь, всю дорогу развлекал своих поработителей, прислушивался к их разговорам и молчал. Однако, когда по возвращению в общину, Сиук привел Дула к шалашу колдуньи, тот понял — отмалчиваться дальше нет смысла. Хотя и заговорил не сразу. И рассказал в итоге далеко не все, что знал.

*Жама — ждущая мужчину, первобытная жена.

*Слияние тел — добрачный обряд у племен вариев, аналогичный по смыслу обряду помолвки.

*Окуна — душа человека на языке глотов.

*Менять жизнь — умирать. По верованиям дикарей человек не умирал, а получал в обмен 'другую жизнь' в ином мире (айки).

 

Глава четвертая. Признание дикаря и тревожные предчувствия

Начиная решающий допрос единственного свидетеля, в присутствии вождя Зукуна и других любопытствующих сородичей, Сиук нервничал и переживал. Но на неподвижном лице, раскрашенном желтыми полосками, сторонний наблюдатель не смог бы обнаружить и капли волнения.

Да, в первые дни, когда Сиук только узнал об исчезновении Вады, эмоции били через край. Но постепенно он сжал нервы в кулак. И сейчас демонстрировал поистине каменное спокойствие, как и положено настоящему воину. Разве что крылья носа раздуваются от ярости, но так воин и должен всегда испытывать ненависть к врагу, напавшему на его родное стойбище. А в остальном — спокойствие и терпение, терпение и спокойствие. Сиук понимал, что не может ударить в грязь лицом перед вождем и племенем, и дело было не только в его личной репутации. Речь шла о жизни его невесты, его маленькой Вады. Если сейчас он, Сиук, не получит внятной информации от этого ублюдочного дикаря, то поиски Вады станут бесполезны.

— Здесь вы напали вдвоем на мальчика, — медленно и раздельно начал допрос Сиук, активно жестикулируя. Он не надеялся, что дикарь его сразу поймет, хотя со слов спасенных сородичей знал: именно этот тупой олух выступал толмачом между людоедами и пленными вариями.

— Потом девушка убежала.

Сиук обошел вокруг шалаша, ведя за собой Дула, и продолжил:

— Вот отсюда она выскочила и побежала в лес. Понятно?

Дул для приличия с глупым видом выдержал паузу, затем кивнул. Выказывать излишнюю сообразительность, по его расчетам, было рановато.

Сиук не торопился радоваться — перетрусивший дикарь не внушал доверия. 'Следователь' повел рукой в сторону леса и повторил вопрос:

— Девушка побежала туда? Да? А ты побежал за ней? Так?

— Так, — еле слышно, сиплым от страха голосом, выдавил из себя Дул. И добавил для убедительности. — Я бежать за ней, да.

— И ты знаешь, куда она побежала? — с замиранием сердца спросил Сиук.

— Да, я знай, да, — проблеял Дул.

Сиук с торжествующим видом обвел изумленные лица сородичей.

Ну и мастер 'раскалывать', этот парень! И когда только научился? Виданное ли дело — глот заговорил на языке вариев, и даже огнем пытать не понадобилось. Чудеса!

Но Сиук радовался не только этой реакции. У него возникла уверенность, что раз уж немой и безмозглый дикарь вдруг разговорился, то теперь он непременно найдет Ваду.

Влюбленный парень даже не представлял, какие ужасные испытания ждут его впереди. Он поспешил продолжить допрос, в надежде получить от Дула необходимые подробности. И подробности последовали. К тому времени, когда дикарь закончил рассказ, около шалаша Уны собралось едва ли не все племя в полном составе. Еще бы, такое не каждый день услышишь!

Сведения, полученные от Дула в ходе допроса, оставляли надежду на то, что Вада жива, но в то же время создавали новые загадки.

Со слов дикаря получалось, что он упустил девушку, когда та перебралась через реку. Значит, поиски следовало начинать именно на берегу. Задача нелегкая, с учетом того, что после нападения глотов прошло изрядное количество дней, но это-то как раз вариев и не беспокоило. Представление о времени у них было достаточно условным.

Главное заключалось не в том, сколько идти, а куда. Если первобытный человек знал направление движения, то был способен двигаться в эту сторону практически бесконечно. Остановить его могли только смерть или иное, выражаясь современным юридическим языком, форс-мажорное обстоятельство. И таким 'препятствием непреодолимой силы' едва не явился ненаучно-фантастический рассказ Дула о превращении Вады в гигантского ящера.

Неудержимая фантазия Дула могла сыграть роковую роль не только в судьбе Вады, но и досрочно прекратить никчемную жизнь самого враля. Строго говоря, ему ни что не мешало закончить чистосердечное признание на том месте, когда он потерял след Вады на берегу реки. За язык ведь никто не тянул. Но это с позиций современного человека.

Сознание первобытного пра-человека, устроенное по-особому, не позволяло четко отличать реальность от вымысла, не говоря уже о возможности установления и членения сложных причинно-следственных связей. Сознание Дула, ничтоже сумняшеся, соединило в одну цепь два совершенно разных фрагмента — исчезновение следов Вады в реке и появление из реки ископаемого ящера (или кого там еще) — и родило в результате картину, в которую сам Дул свято верил. Потому он и изложил свою версию, как на духу. Тем более что присутствие аудитории нашего дикаря всегда вдохновляло на творческие подвиги.

История ввергла всех, кому довелось ее услышать, в ступор. Но не из-за того, что показалась невероятной. Возможность превращения человека в другое существо, не только в ящера, но и, например, в дерево, первобытными верованиями вполне допускалась. Ведь, так называемый, дикарь ощущал себя частью природы, а не неким идиотским 'венцом', как самонадеянно вообразили затем о себе его просвещенные потомки. Человек обращается в дерево? Почему бы и нет? По рассказу Дула действия Вады представлялись ее сородичам вполне разумными. Сначала она прячется в реке, оборачиваясь бревном, чтобы скрыться от преследования. Когда Дул хочет взять бревно, становится ящером, чтобы отпугнуть дикаря. Очень даже правильно и последовательно.

Смутило язычников другое. Если Вада стала ящером, то той Вады, которую они знали, теперь уже нет? Или она есть? Именно этот онтологический вопрос и заморочил слабые головы членов племени Леопарда, собравшихся у шалаша колдуньи. Отойдя от первого потрясения, сородичи вступили в ожесточенную перепалку.

Одни утверждали, что Вады больше нет, потому что они никогда не видели, чтобы какой-то зверь или растение превращались в человека. А ежели так, то и для Вады обратной дороги не существует.

Другие приводили не менее весомые аргументы. Например, колдуньи во время обряда охоты надевают звериные шкуры, разве они не превращаются на это время в зверей? Но потом ведь они снова становятся людьми. Разве не так?

Страсти разгорелись не на шутку. Привлеченные шумом, даже мамаши с грудными ребятишками притащились. Сторонники того и другого мнения разделились почти по родовому признаку. Представители 'черного' рода, к которому принадлежала и Вада, настаивали на том, что омана* девушки вселилась в ящера временно, а это значит, что Вада жива, и необходимо продолжить ее поиски. 'Желтые' убеждали, что, переселившись в тело ящера, омана Вады, тем самым, ушла в 'другой мир'. А оттуда, пеньку ясно, никто не возвращается. И лучше теперь с этой Вадой, ящером, то есть, не связываться.

Назревал серьезный внутриобщинный конфликт по родовому признаку, грозивший, как минимум, крупным мордобитием, а уж такого Зукун, как вождь, допустить не мог.

— Тихо! — крикнул он со всей мощью голоса и треснул древком копья по спине громко верещавшую особу в потертой заячьей безрукавке.

— Тихо! Замолчали все. Вождь будет говорить, — пронеслось по толпе, и она постепенно смолкла.

Вождь забрался на небольшой валун, валявшийся у шалаша колдуньи, и объявил:

— Поздно уже. Устали все. Сегодня наши воины вернулись с победой, разбив проклятых глотов. Такое дело надо отметить. Сейчас разожжем большой костер, будем плясать и пить муссу*.

Народ радостно загалдел, но Зукун поднял руку, требуя тишины:

— Завтра спросим у Оман Озары*, что нам делать дальше. Я, Уна и Ора будем лить воду. Все. Идем к костру.

Вождь племени Леопарда Бехи Зукун (Большие Лопухи) сидел на траве около своего шалаша и вяло, вполглаза, наблюдал за тем, как у костра веселятся сородичи. Ему шел четвертый десяток, что по меркам того времени считалось почти преклонным возрастом, но он был еще крепким и здоровым мужчиной. Его длинные черные волосы, скрученные в два узла по бокам головы, немного выше висков (такую прическу носили все мужчины-варии), открывали на общее обозрение огромные оттопыренные уши. Благодаря им, Зукун и получил после инициации свое 'говорящее имя'.

Изначально старейшины собирались назвать его по-другому. Но уже после того, как Зукун с честью выдержал последнее испытание, на одиночной охоте поразив стрелой оленя, перед заключительной церемонией один из старейшин стал делать Зукуну 'мужскую' прическу. Собрав волосы в пучок, при виде обнажившихся ушей, переживший всякое варий присвистнул и ошарашено произнес: 'Вот это лопухи!' Так будущий вождь неожиданно обзавелся совсем другим именем, впрочем, оказавшимся вполне счастливым.

Дотянув до тридцати с лишним лет, Зукун еще не потерял ни одного зуба, ни разу не свалился с каменной кручи, не попал на охоте под копыта рассвирепевшему кабану. И только однажды, будучи уже зрелым мужчиной и опытным охотником, он не сумел до конца увернуться от лапы медведя. Три когтя разъяренного зверя оставили неизгладимые следы на щеке Зукуна, к тому же располосовав его правое ухо на три части. С тех пор у Зукуна появилась привычка: нервничая, он начинал по очереди разминать пальцами каждую из частей разделенного уха, будто проверяя — все ли на месте.

Несмотря на солидный возраст, высокую должность и довольно-таки устрашающую внешность, вождь считался среди сородичей своим парнем, никогда не отрывающимся от широких масс. Вот и сейчас Зукун находился на виду, демонстрируя, что, вот он, я, рядом с вами, все вижу и слышу. Но сам в торжестве не участвовал, отдав управление праздником в руки глав родов, следивших за порядком. Собственно, проведение подобных локальных торжеств и не входило в его основные обязанности — так, ритуал соблюсти.

Социальное устройство племен вариев, исходивших из приоритетов семьи и рода, отличалось простотой. Заметим, что первобытная семья мало походила на 'ячейку общества', так хорошо знакомую всем нам, людям двадцать первого века. В племени Леопарда каждый из супругов продолжал жить в своем 'материнском' роду, поэтому семья состояла из матери и ее детей — братьев и сестер. Девочки вырастали и, достигая возраста половой зрелости, вступали в интимные отношения с мужчинами из другого рода, рожали детей. Так семья постепенно увеличивалась, обрастая горизонтальными и перекрестными родственными связями, и превращалась в большой род — клан. Таким родом или кланом управлял, по крайней мере, формально, старший в роду мужчина, а два рода образовывали племя.

Так как мужчины жили постоянно в роду матери, то их дети росли в чужом роду, а мужчины воспитывали племянников и племянниц. Старшая в роду женщина, приходившаяся остальным членам рода бабушкой, матерью, сестрой и тетушкой, по заведенной среди вариев традиции, выполняла обязанности колдуньи и знахарки. Эти обязанности с соответствующими знаниями передавались по наследству старшей дочери или младшей сестре.

Из-за своеобразной системы 'перекрестного опыления' все обитатели племени (за исключением, естественно, пришлых) состояли между собой в той или иной степени родства, что налагало свой отпечаток на специфику сексуальных контактов.

Вождем племени по очереди становились старейшины обеих родов. Смена власти происходила раз в год, ранней весной, в период цветения подснежников. Вождь командовал мужчинами племени во время коллективной охоты, а также при военных стычках и набегах, распределял добычу, возглавлял церемонии совместных обрядов и ритуалов, а также выполнял функции третейского судьи при конфликтах между членами разных родов. Все значимые для племени решения принимались на сходе взрослых членов сообщества.

Поэтому сегодня Зукун мог отдыхать — во время сабая* за порядок отвечали старейшины родов. Родом 'черных', из которого происходил и Зукун, на время, пока он возглавлял племя, формально управлял его младший брат Боха Руник (Быстрый Змей). Руник как раз шумел у костра, успокаивая перебравшего муссы сородича. Но Зукуну было не до отдыха. Хотя он еще не знал понятия 'каша', но 'заварил' ее по полной программе. И теперь не представлял, как выпутаться из ловушки, которую, по сути, сам себе и соорудил.

Прежде всего, его тревожила ситуация с Вадой. Надо заметить, что вследствие существовавших в племени брачных отношений (выражаясь ученым языком, у вариев процветал 'парный дислокальный брак'), невеста его сына Сиука, приходилась Зукуну родной племянницей. Так что, у вождя вроде бы присутствовали весомые основания для глубоких переживаний. И он действительно переживал и нервничал так, что не спал уже несколько суток. Но голос крови имел тут очень слабое значение. Если имел вообще. Сам Зукун к тому времени был женат уже шестой раз и давно бы, наверное, сбился со счета своих детей, не говоря о племянницах и племянниках, если бы вел такой счет. Тем не менее, именно судьба Вады беспокоила Зукуна больше всего. И он бы, не задумываясь, послал на ее поиски людей, если бы не одно роковое обстоятельство…

Проблемы начались с того дня, когда Зукун пригласил в гости, на заключительный ритуал, завершающий обряд инициации девушек, вождя племени 'волков' Бехи Вира (Большого Волка).

Обряд назывался 'сокуха'* и совпадал с наступлением половой зрелости. Ее приход определялся на глазок матерью юной девушки и колдуньей, и в основном зависел от появления вторичных половых признаков: растительности на лобке, увеличения грудных желез, формирования тазобедренной части тела. Процедура инициации проходила раз в году поздней весной.

Все девушки, получившие 'добро', селились в большой хижине, которая сооружалась отдельно от общего поселения. Там они жили две недели, соблюдая строгий пост. За это время каждая из девушек должна была сшить из заячьих или лисьих шкур рубашку-сорочку, в которой и появлялась затем на 'публике' в заключительный день церемонии. Пока 'кандидатки' жили в хижине, колдуньи посвящали их в хитрости общения с мужчинами, включая премудрости секса, обучали традициям и правилам, которые должны соблюдать взрослые члены племени.

Когда наступал последний день, всех, вступающих в 'новую' жизнь, приводили к жертвенному камню. Там каждой девушке прокалывали нос, 'пуская кровь', затем вели к водоему, где происходил ритуал омовения, после чего девушка 'взрослое' имя. Ну а дальше, как и положено, песни и танцы, под удары бубна.

Понаблюдать за этой заключительной церемонией сокухи Зукун, развивая традиции добрососедства, и пригласил вождя племени Волка. Но идея посиделок возникла не на пустом месте.

В племени Леопарда, и без того не самом многочисленном среди вариев, не хватало мужчин. Проблема обострилась не сразу, но Зукун и другие старейшины проворонили ее развитие. Все началось с того, что двое 'леопардов' погибли во время неудачно организованной засадной охоты на кабанов. Потом кто-то не вовремя подвернулся под лапу медведю около пчелиного улья, еще кого-то с летальным исходом укусила змея… Дело, так-то, обычное, в первобытном мире подобные 'естественные потери' происходили периодически, и демографический дисбаланс потихоньку бы выправился сам собой. Но тут у 'леопардов' случилась очень серьезная стычка с глотами, при которой варии потеряли сразу четырех воинов. И Зукун как-то в одночасье и неожиданно для себя обнаружил, что число женщин в племени значительно превышает количество мужчин.

Отчасти его можно было понять: считать Зукун умел только до трех и оперировать статистическими закономерностями, подобно сегодняшним социологам, не мог; о работах Мальтуса* в силу известных обстоятельств ничего не слышал и исходил только из собственного опыта. А его-то как раз и не хватало. Ситуация между тем выходила из-под контроля.

Преобладание своевольных, не привыкших стыдиться своих половых инстинктов, женщин над мужчинами, не способствовало, прежде всего, поддержанию здорового психологического климата в первобытном коллективе, и без того пребывающего в состоянии перманентного стресса. Пора промискуитета, то бишь, беспорядочных половых связей, не скрепленных узами парного брака, давно уже миновала, и обычаи требовали соблюдения хотя бы формальных приличий. А какие тут приличия, когда в стойбище все и вся на виду?

Любой мало-мальски стоящий мужичонка постоянно балансировал между Сциллой желания и Харибдой обычая. Как удержаться от соблазна, когда, находящиеся в самом соку, прелестные дамы стреляют глазами и активно крутят всеми выступающими частями тела? Выход только один — разрывать и без того далеко еще не священные узы первобытного брака и сочетаться новым. Некоторые особо отчаянные ловеласы умудрялись производить смену жам едва ли не по несколько раз за месяц, что приводило к полному бардаку.

Однажды, во время 'протокольной' встречи у костра, Зукун поведал о демографических неурядицах племени тогда еще 'доброму' соседу Вирону. Вождь 'волков' задумался. По иронии судьбы его племя столкнулось в то время с прямо противоположной проблемой.

Прошлой весной в племени возникла эпидемия простудного заболевания. Жертвами ее стали молоденькие девушки, которые, в соответствии с обычаем, как раз жили в то время в отдельной хижине, проходя сокуху. Получился своего рода 'изолятор'. Первой простыла одна из этих девушек и, в условиях скученности, моментально заразила остальных сверстниц. Инфекция за несколько дней выкосила целую возрастную категорию слабого пола, практически не затронув остальных 'волков'. Приглядывавшие за девушками колдуньи также не пострадали, видимо, обладая иммунитетом.

Последствия девичьего мора племя Волка почувствовало почти сразу, как только процедуру посвящения в мужчины прошли юноши соответствующего возраста. Вскоре возникли конфликты из-за невест, при этом молодежь стала отбивать жам у мужчин старшего поколения.

Кардинальный способ решения проблемы существовал лишь один — женщин требовалось отобрать у кого-то на стороне, а это было равнозначно объявлению войны. Мужчины племени роптали и требовали решительных действий, но старейшины воевать опасались. К тому времени, когда Вирон весной в очередной раз заступил на пост вождя, 'женский вопрос' в племени по-прежнему находился в подвешенном состоянии. И тут подоспел Зукун со своими заморочками.

— Хм, да, — многозначительно произнес Вирон после паузы. — Я не знал, что у вас так много женщин и так мало воинов.

И снова замолчал. Зукун насторожился — фраза показалось ему двусмысленной. На что это вождь 'волков' намекает? Но Вирон продолжил, и у Зукуна отлегло от сердца:

— У вас не хватает мужчин, а нашим воинам не хватает невест. Мы поможем.

Дальше Вирон предложил план, который показался осторожному Зукуну хотя и разумным, но слишком смелым. Как уже отмечалось выше, при парном дуально-родовом браке мужчины оставались жить в своем роду, вместе с матерью и сестрами. План Вирона предусматривал, что мужчины его племени заберут женщин из племени Леопарда к себе. Предложение выглядело здравым — стойбище 'волков' находилось на изрядном отдалении, не очень-то к женам набегаешься — но в то же время ломало все традиции.

Отдадим должное сообразительности и дальновидности Вирона: затевая социальное переустройство общины, он шел на риск, но риск оправданный. Забирая женщин из племени Леопарда, он не только выходил из сложной ситуации, грозившей конфликтом внутри своего сообщества, но и значительно увеличивал численность собственного племени. Современные политологи сказали бы — наращивает социальную базу. Да, Вирон был стратегом и в отличие от Зукуна имел далеко идущие планы. Что касается вождя 'леопардов', то его волновала только частная проблема избавления от 'лишних' женщин. Вот только обычаи… Зачем ломать то, что заведено давно и завещано предками? Если так происходило всегда, то разве может быть иначе?

— Ты правильно говоришь, Зукун, — согласился Вирон. — Перед тем, как стать воином, я получил в свою голову от старейшин всю мудрость. Я жил по этим правилам и всегда знал, как поступать. И теперь я сам старший в роду и говорю юношам: живите так, как жили мы. Но как быть, если те правила, которые есть в голове, молчат, когда я должен отвечать? Ко мне приходит воин и спрашивает: где мне взять жаму? Если я ему не отвечу, он подерется с другим воином. А если мои воины будут все время драться из-за женщин, то кто будет охотиться? И кто потом будет воевать с глотами, защищая племя?

Зукун вздохнул. У Вирона дерутся воины, это куда ни шло. Только накануне Зукуну пришлось разнимать драку сразу трех женщин. Он потрогал шею, где до сих пор саднила глубокая царапина, оставленная длиннющим ногтем одной из драчуний. Сколько раз уже им было говорено — обкусывайте ногти! Нет, все красоту наводят.

— Я понимаю, — протянул вождь 'леопардов' неуверенно. — И нашим женщинам нужны жамуши*. Но женщины всегда жили в своем роду. Вдруг они не захотят уходить?

— Объясни им, Зукун. Ты же вождь и старейшина. Женщины должны поступать так, как говорят мудрые мужчины. Какая им разница, где жить? В своем роде или чужом? Будет шалаш, будет костер, у нас одни обычаи, одинаковые слова. Еды в лесу много, пусть собирают. А мои воины хорошие охотники. А если не захотят… Мои воины знают, что в твоем племени много женщин. Если охотник видит добычу, кто ему помешает?

На этот раз намек прозвучал уже откровенней. Зукун мог и вспылить, но он не любил резких действий. Зачем ссориться с соседом? Может, как-то рассосется и устроится. Если Вирон заберет нескольких женщин к себе, пусть у него потом голова болит, что с ними делать.

И вождь 'леопардов' опрометчиво согласился с предложением Вирона, загоняя себя в ловушку.

Когда Зукун на общем сходе озвучил предлагаемые новации, первой реакцией племени было недоумение. Мужчины озабоченно переглядывались, пытаясь сообразить, чем им нововведение грозит.

С одной стороны женщин станет меньше — это плохо. Если одна надоест, где другую взять? С другой стороны, отдельные любвеобильные казановы за последнее время так запутались в своих интимных связях, что были бы не прочь насовсем от них избавиться.

С одной стороны, женщины собирают сладкие корни, грибы и ягоды — это хорошо для мужчин. С другой стороны женщины и дети просят мяса — это плохо. Дилемма, однако.

Так или иначе, окончательное слово в решении неоднозначного вопроса принадлежало женщинам.

Первой, как всегда, вылезла особа в потертой заячьей накидке с говорящим именем Боха Лала (Быстрый Язык), славная тем, что ни один мужчина не числился в ее жамушах дольше трех дней. Последний по счету жамуш был очень стар, глух на оба уха и вполне мог побить рекорд продолжительности брака с Лалой, но на четвертые сутки скоропостижно скончался, подавившись рыбной косточкой. С тех пор добрая женщина непрерывно скорбела, ибо по второму заходу связываться с ней никто из мужчин не желал.

— Это как же, скажи, Зукун, — визгливо произнесла особа, активно повиливая, несмотря на траур, грушевидным задом. — Это вот как? Выберет меня мужчина и скажет: пойдем со мной. А дети? Все знают, что у меня дети. Один, кстати, от тебя, Зукун.

— Дети останутся с тобой, — разъяснил вождь, игнорируя последнюю реплику. — Все женщины, кто пойдет к 'волкам', детей заберут с собой.

— А где мы будем жить?

— У всех будут свои шалаши. Вирон обещал — всем соорудят шалаши.

— А если мне не понравится? Смогу я вернуться обратно? — не унималась Лала.

Зукун задумался. Такую возможность он с Вироном не обсуждал.

— Сможешь. Мы же родственники.

— Хорошо, — объявила Лала. — Я согласна. Хочу жамуша.

Но не все женщины оказались столь покладисты. Перспектива очутиться в чужом племени пугала своей неизвестностью. Да и среди мужчин мнения разделились. Кто-то отнесся равнодушно — бабой меньше, бабой больше, разница не велика. Но кто-то и засомневался. Среди последних, неожиданно для Зукуна, оказался и его брат Руник.

— Да, нашим женщинам нужны мужья. Наш вождь мудр и заботится о нас всех. Мы должны его слушать, — Руник начал хотя и витиевато, но верноподданно, и Зукун расслабился. Но брат внезапно изменил тональность:

— Но, может быть, наш вождь плохо подумал? Может быть, хитрый вождь 'волков' как-то обманул нашего вождя? Может быть, он накормил его 'дурной' ягодой? Наши женщины всегда жили с нами. Теперь вождь говорит, чтобы они ушли к другим мужчинам. Ушли вместе с нашими детьми. А кто останется в племени? Кто будет согревать наше ложе? Кто будет рожать нам детей? Кто ночами будет поддерживать огонь в костре?

Народные массы неодобрительно загудели, как они это делают до сегодняшнего дня, легко воодушевляясь демагогической риторикой.

— Чего ты хочешь, Руник? — прямодушный Зукун был сбит с толку. — Ты мне не веришь?

— Как я могу не верить брату и вождю? Я не верю Вирону. Он хочет взять, ничего не дав взамен. И вообще, что мы знаем об этих 'волках'? Мы даже ни разу не были у них в стойбище. Как мы можем отпускать туда наших женщин?

Зукун решил, что ему в голову пришла хорошая мысль:

— Хорошо. Ты правильно говоришь, брат. Надо посмотреть, как живут 'волки'. Возьмешь нескольких воинов и сам глянешь.

— И я хочу посмотреть, — встряла Лала.

Зукун вопросительно взглянул на Руника. Тот кивнул — ладно, пусть идет с нами.

Вояж в стойбище 'волков' оказался успешным. Члены делегации вернулись довольные тем, что увидели и услышали. Особенно старалась Лала, расхваливая товаркам красоту и силу мужчин племени Волка. И Руник резко переменил мнение. Теперь он полностью поддерживал брата. Сидя в своем шалаше на бизоньей шкуре, подаренной Вироном, он рассуждал о том, что с 'волками' надо дружить. Вот как они умело охотятся на бизонов, надо бы разобраться, как они это делают. Вирон приглашал на охоту, поучаствуем?

Вождь, довольный тем, что брат встал на его сторону, одобрительно кивал — да, так и сделаем. Осторожный, но наивный, Зукун, не искушенный в тонкостях еще только зарождающейся межплеменной дипломатии, не чувствовал подвоха.

А потом подошло время сокухи, и в гости к 'леопардам' пожаловал Вирон с полудюжиной воинов. Поначалу все шло гладко: Вирон и его воины (в отряд входили только мухилы*) с любопытством наблюдали за обрядом, особенно оживившись в конце, во время ритуала омовения. Когда девушки выходили, обнаженные, на берег, 'волки' аж менялись в лице, восхищенно цокая языком и прихлопывая в ладоши. Вирон, как и полагается уважающему себя вождю, эмоций не проявлял, но когда перед церемонией купания, скинув лисье 'платье', обнажилась Вада, тоже не сдержался. Толкнув Зукуна в бок, Вирон возбужденно сказал:

— Хорошие у вас девушки, Зукун. Ох, хорошие!

— Да, хорошие, — согласился довольный Зукун. И предусмотрительно добавил. — А женщины еще лучше.

— Угу, — кивнул вождь 'волков', не отрывая взгляда от дочери колдуньи.

Когда все ритуалы с девушками завершились, было устроено что-то вроде смотрин для одиноких женщин. Некоторые застеснялись, так и оставшись в толпе, но пяток самых отчаянных, во главе с неунывающей Лалой, встали у жертвенного камня под хихиканье сородичей. 'Волки' подошли к женщинам, но разговор не клеился. Уж больно все было в диковинку и тем, и другим.

За спиной у Зукуна возник брат, заговорщицки зашептал:

— Так толку не будет. Пора муссу наливать, веселей дело пойдет.

Руник все время суетился и нервничал, даже вспотел.

— Ладно, — Зукун дал добро. Ему тоже было неспокойно от присутствия посторонних в стойбище. Женихи, невесты… Как-то все сложится? Если удачно — сородичи станут величать его 'мудрым Зукуном'. А если нет? А что — нет? О дурном варианте развития событий не хотелось думать.

Чтобы расслабиться, Зукун, когда сестра Уна принесла бурдюк с муссой, хватанул целую колу* напитка. В голове зашумело, напряжение спало.

Вирон улыбался. О чем это он там говорит?

— Мне нравится Вада. Моя жама умерла…

'Жама умерла? Как жаль, бедный Вирон. Без жамы плохо, — мысли у Зукуна путались. — А при чем тут Вада?'

Вождь 'волков' вынул из-за пазухи небольшой нож. Камень переливался малиново-красным цветом, заточенное лезвие блестело. Зукун не знал, что такой камень называется 'яшма', но он был, ну, очень красивым! Ладонь Вирона удобно обхватила рукоятку из оленьего рога. Вождь 'волков' взял кусок мяса, быстро провел лезвием — кусок развалился на две части. Вот это да!

— Это мой подарок. Лучший мой нож, бери, — Вирон протянул руку с ножом. — Вада будет отличной жамой, родит мне сына-воина. Она ведь дочь твой сестры-колдуньи? Красивая у тебя сестра.

— Да, — согласился Зукун. Он со всем соглашался. Ему было очень весело. И сестра красивая, и Вада красивая. А нож еще красивее!

О том, что он натворил, Зукун понял только на следующий день. Маясь головной болью, он жадно пил воду из выскобленной и засушенной тыквы, когда в шалаш вошел Вирон, присел на корточки. Взглянул участливо:

— Поешь кислой ягоды, помогает. Когда ты поговоришь с Вадой?

— О чем? — бедная голова ничего не соображала.

— Как о чем? Разве ты не помнишь? Я хочу, чтобы Вада стала моей жамой. Ты вчера сказал 'да'.

В шалаше материализовался Руник:

— Мой брат все помнит. Если он сказал 'да', значит 'да'. Вождь 'леопардов' не меняет слова.

Зукун ошалело водил заплывшими глазами. Вирон усмехнулся:

— Мне надо уходить. Мои воины забирают двух женщин с детьми. И двух молодых. Нам пора возвращаться в стойбище. Я буду ждать ответа.

Едва Вирон ушел, инициативу в руки взял брат. Разговор с Руником получился сложным. Брат настаивал на том, что Зукун обещал отдать Ваду вождю 'волков'. Вот же, он тебе нож подарил. Какой отличный нож! Разве не помнишь? За такой нож можно половину женщин отдать.

Про нож Зукун помнил. Действительно, удивительный нож. Но при чем здесь Вада? То, что он не помнил — полбеды. Даже совсем не беда. В другом заморочка.

Все племя знало об отношениях Сиука и Вады. Давно ставший мухилом, Сиук упрямо ждал, пока подрастет Вада. Накануне обряда инициации девушек он подошел к отцу и его сестре Уне, матери Вады:

— Хочу, чтобы Вада стала моей жамой.

Зукун перемигнулся с сестрой:

— Мы знаем. А Вада?

Глядя на удивленное лицо жениха, Уна засмеялась:

— Это шутка. Вся община знает. Готовь подарок.

— Я давно приготовил.

— Вот и ладно, — Зукун не скрывала хорошего настроения. Вада и Сиук — замечательная пара. Сын вождя и старейшины рода берет в жамы дочь колдуньи. У них будут отличные дети.

Нет, не мог он обещать Вирону, что отдаст ему Ваду. Да и не принято так, что за глупость говорит Руник? Женщина сама решает, какой мужчина будет к ней приходить. Так происходило всегда, из поколения в поколение. К тому же Вада была дочерью колдуньи, мать готовила ее себе на смену. Тайны колдовства и знахарства — очень серьезные тайны. Как можно отдать Ваду в чужое племя?

Руник пробовал возражать, но разозленный на всех и вся Зукун пришел в такое неистовство, что брат струсил. Все в племени знали, что Зукун незлобив, но если разгневается…

— Пойдешь к Вирону и все ему объяснишь. Не могу я отдать Ваду, да и она не захочет. Он должен понять. И нож вернешь.

Зукун с сожалением повертел в руках подарок. Глаза Руника блеснули и потухли. Он торопливо забрал нож из рук брата и спрятал за пазухой.

— Хорошо, как ты скажешь. Но Вирон может рассердиться.

— Поговори с ним. Пусть выбирает любую девушку, если та захочет, кроме Вады.

— А если Вирон захочет взять Ваду силой? Зачем спрашивать, когда можно взять?

Зукун тяжело вздохнул. Он и сам догадывался о таком варианте развития событий, потому и старался идти навстречу соседям. 'Волки' славились мастерством и бесстрашием своих воинов. Затевать с ними вражду было очень рискованно. Племена вариев без особой нужды друг на друга не нападали, но если уж драка начиналась, то велась на полное уничтожение.

Но и уступить Вирону, значило потерять лицо. По осторожному характеру Зукуна в подобной ситуации лучше было бы сразу откочевать подальше, не дожидаясь нападения агрессивных 'волков'. Но как это объяснить племени?

Зукун понимал, что влип, как муха в смолу. Как не объясняй, но он во всем виноват. Сам затеял эту суету с невестами для 'волков'. Хотел, как лучше… А зачем Ваду обещал отдать? Он-то не помнит, но Руник говорит, что обещал. Не быть Зукуну вождем при таком раскладе больше никогда.

Зукун представил оскорбительные выкрики сородичей, как у него заберут накидку из шкуры леопарда и выгонят из отдельного шалаша, как он потеряет право на самый вкусный кусок мяса… Нет, такого позора он не допустит. Но что делать?

— Скажи Вирону так, что надо немного подождать. Вада совсем молода, она боится идти в чужое племя. Ей надо привыкнуть. Я с ней поговорю. Пусть Вирон потерпит, зачем ему торопиться?

— Ты вправду поговоришь с Вадой? И с Сиуком?

— Это мое дело. Главное, уговори Вирона. И больше никому не рассказывай.

Руник взял воинов и ушел в племя Волка. Не возвращался долго, Зукун начал готовиться к худшему. Но обошлось. Руник, наконец, вернулся и передал, что Вирон сердится, но все понимает, и обещал немного подождать. Он верит, что Зукун все-таки сдержит слово.

Руник отводил взгляд в сторону, будто что-то скрывал или чего-то стеснялся. Спросил у Зукуна осторожно:

— Ты разговаривал с Вадой?

— Да. А ты не лезь. Я все решу.

Вождь соврал младшему брату. Не разговаривал он ни с племянницей, ни с сыном. Как он мог посмотреть им в глаза? Да и уговаривать было бесполезно. Они бы просто не поняли. Молодые и наивные, придумали себе какую-то любу… Где им войти во всю сложность положения, в котором очутился Зукун? Он-то об интересах племени думает, а не о себе…

Вирону нельзя отказать, Ваду нельзя уговорить, племени нельзя рассказать. На что он рассчитывал? Да все на то же, на что рассчитывают люди в безвыходном положении — на 'авось'. Вдруг Вирон помрет, к примеру, и все само собой устроится. К тому же, как и все первобытные люди, Зукун был фаталист. И фатальное произошло.

Когда вождь узнал о нападении глотов, он не сразу сообразил, что судьба дает ему шанс вывернуться из ситуации, сохранив лицо. Если глоты убьют Ваду, то, может, оно и к лучшему. Но если бы они тронули одну Ваду, на худой конец, нескольких человек. Тогда можно было бы не организовывать погоню. Но людоеды ухитрились полонить половину женщин и детей племени. Не отреагировать на такое Зукун не мог — племя бы не позволило. Пришлось посылать вдогон Сиука и Короса с отрядом. Тоже не без задней мысли — вдруг молодого да горячего жениха людоеды прибьют в стычке? Да и Вада к тому времени могла погибнуть. Однако предположения не оправдались. Сиук и Корос вернулись, разбив глотов, правда, и без Вады.

Но тут выясняется, что девчонка все-таки жива. Или нет?

Племя раскололось надвое. При этом 'черные' требовали организовать поиски. Это не хорошо. Зукун сам из 'черного' рода. Ему нельзя идти против воли ближайшей родни. Но если Ваду удастся найти, то все вернется на круги своя. Будет еще хуже.

… Пока племя веселилось, отмечая победу над глотами и возвращение пленных родичей, Зукун размышлял над проблемами. Назавтра предстояло общение с Оман Озарой, но найти решение надо было еще до разговора с Духом Огня. Вождь поежился — к ночи заметно похолодало. От низины, где протекал ручей, тянуло сыростью. Зукун поднял голову и посмотрел на небо. Ни луны, ни первых звезд — небо было затянуто тучами. 'Хорошо, если пойдет дождь, — подумал Зукун. — Пора напоить землю. Совсем трава засохла'.

Подошел Руник. От него несло 'пьяным' медом. Брат вел себя в последнее время странно. То ли скрывал чего, толи сердился на Зукуна за то, что тот вляпался в историю и его втянул.

— Брат, люди недовольны.

Руник говорил невнятно, пропуская звуки.

— Чем? — Зукун удивился.

— Почему мы не убьем этого дикаря? Они съели наших, а мы его кормим, поим. Сейчас самое время расколоть ему череп, и сожрать его вонючие мозги.

Руник скорчил страшную рожу, изображая, как он будет жрать дикаря.

— Ты пьян, Руник, иди, проспись. Ты же знаешь, дикарь может нам понадобиться, чтобы найти Ваду.

— А она тебе нужна?

Руник ухмыльнулся:

— Убьем дикаря, и некому будет искать.

Зукун разозлился. Руник озвучил то, что приходило и ему в голову. Но именно это совпадение вождю и не понравилось. Кто такой Руник, чтобы его учить? Не много ли ты на себе берешь, братец?

— Я сказал — он нам нужен живым. И не вздумай его тронуть! Я тебя предупредил.

Руник зло ощерился, но промолчал. Он пока еще боялся Зукуна.

Внезапно, будто ставя точку в споре, раскатисто пророкотал гром. Оба брата вздрогнули и посмотрели на небо. Через несколько мгновений на стоянку обрушился летний ливень.

Вождь, расталкивая пьяных сородичей, спешивших укрыться от дождя, с трудом нашел следопыта Короса. Тот не участвовал в коллективном веселье. Корос не пил муссу. Но не потому, что слышал что-либо о вреде алкоголя. Однажды в молодости он попробовал хмельной напиток, и на следующий день его нос не чувствовал запахов, глаза слезились, а руки дрожали так, что Корос отбил себе левую ладонь камнем, пытаясь обработать остроконечник для стрелы.

Корос решил: видимо так на него гневается хозяин ульев медведь, которого незадолго до этого охотник вместе с сородичами убил, подстроив западню. С тех пор, когда по праздникам раздавали муссу, Корос наливал полную колу, уходил за стойбище, и там выливал напиток на землю, прося прощение у омы* медведя.

Зукун доверял следопыту, хотя тот и считался чужаком, вернее, пришлым из племени Волка. Однажды Корос охотился на оленя. Он подстрелил его из лука и долго бежал по следу раненного животного. Но Коросу не повезло. Истекающий кровью олень попал прямиком в лапы голодному семейству барсов.

Корос тогда был слишком молод, неопытен и самонадеян. Обратив все внимание на окровавленные следы, он, в азарте охоты и в предвкушении добычи, перестал слушать лес. И упустил жизненно важный нюанс. Когда охотник выскочил на полянку, где два барсенка раздирали тушу оленя, он элементарно растерялся. Затем, еще в горячке погони, прикрикнул на зверенышей и замахнулся копьем. Все, что он потом успел заметить: огромная серая тень, летящая сбоку. Сбитый на землю ударом мощной лапы разозленной барсихи, Корос потерял сознание. Это его и спасло. Неподвижное двуногое существо, лишенное способности к сопротивлению, барсы трогать не стали, предпочтя более привычного на вкус оленя.

Очнулся Корос в шалаше тогда еще юной Уны, точнее, ее матери. Знахарка и дочка собирали в лесу коренья и наткнулись на раненного охотника из чужого племени. Несмотря на то, что Корос потерял много крови, женщинам удалось выходить его. Храбрый юноша, полностью поседевший после трагического происшествия, приглянулся, не имевшей жамуша, Уне. Корос же и вовсе потерял голову от прелестей юной спасительницы. Так он остался жить в племени Леопарда.

С годами притерся, заслужил славу лучшего следопыта, а Зукун и вовсе считал его ближайшим помощником. Правда, отношения с Уной у Короса через несколько лет разладились. Он нашел себе новую жаму, смешливую толстушку из рода 'черных', младшую сестру Уны. А Уна, ставшая после смерти матери колдуньей рода 'черных', так и жила одна, без жамуша.

Но эта история не повлияла на отношение Зукуна к Коросу. Разводы и измены в первобытном обществе являлись делом обычным. Сам Зукун поменял за жизнь пятерых жам. Это не считая мимолетных интрижек в кустах.

Обнаружив следопыта в одиночестве на краю стойбища, Зукун попросил Короса найти более-менее трезвого воина и приставить его к землянке, где находился связанный Дул. Подспудное чувство опасности и житейский опыт подсказывали вождю, что дикарь может ему пригодиться.

А еще — нет, конечно же, Зукун ни за что бы в этом не признался даже самому себе, но чудаковатый людоед ему чем-то нравился. Когда вождь впервые увидел его около шалаша Уны во время допроса, ему показалось, что Дул ему кого-то напоминает. Толстенький, испуганный и весь какой-то несуразный: косолапый, очень длинные руки, редкая клочковатая борода на широкоскулом лице с почти незаметным подбородком. Но лоб не покатый и узенький, как у других дикарей, а широкий и прямой. И глаза не прячутся в глубоких впадинах под выступающими бровями, а как будто лежат на поверхности плоского лица, смышлено посверкивая темно-зелеными огоньками в узких расщелинках. Не походил Дул на образ глота: косматого, кряжистого и угрюмого людоеда, уже успевшего войти в фольклор вариев. И особенно эти глаза… Зукун так никогда и не узнал, насколько он был прав в своих предчувствиях.

*Омана — душа человека на языке вариев.

*Мусса — алкогольный напиток из перебродившей смеси меда и дикого винограда.

*Сабай — небольшое, локальное торжество по конкретному поводу, например, после победы над врагами или удачной коллективной охоты.

*Сокуха — заключительный этап, завершающий обряд инициации девушек.

*Томас Роберт Мальтус — английский священник и учёный, демограф и экономист, автор книги 'Опыт о законе народонаселения'.

*Кола — примитивная кружка из бересты, в виде кулька, промазанная по швам смолой.

*Мухил (от варийского му — мужчина) — мужчина, не имеющий женщины (жамы), примерно то же самое, что и холостяк.

*Ома — душа животного или неодушевленного (по современным представлениям) предмета, например, дерева или скалы.

*Жамуш — дословно 'женский мужчина', мужчина, имеющий регулярные интимные отношения с конкретной женщиной.

 

Глава пятая. Укус змеи

Спалось Дулу плохо. Впрочем, как и обычно в последнее время. Когда окончательно рухнула его вера в светлый айки, возвышенную душу сентиментального людоеда стал разъедать цинизм первобытного атеизма. И во снах это тоже немедленно нашло отражение. Вся романтика куда-то испарилась. На смену фантазиям о героических охотничьих подвигах пришли невнятные, но мучительные кошмары. Особо доставал Дула кошмар про то, как он попадает в живот страшному ящеру. Поганое пресмыкающееся с огромной пастью очень походило на чудовище, которое он встретил у реки, когда гнался за дочкой колдуньи. Встретил или привиделось? Для дикаря никакой разницы не было. Если привиделось, значит, и встретил.

Дул интуитивно предполагал (забегая вперед, заметим — не без основания), что кошмар с пузатым ящером снится ему в наказание за плохие поступки, и каким-то мистическим образом связан с дочерью колдуньи. Хотя невезучий дикарь не мог выстраивать логических цепочек и жил, по сути, одним днем, но хранящаяся в глубинах памяти информация нет-нет, да и выныривала на свет, заставляя мозг искать непривычные взаимосвязи. Как река медленно подмывает берег, пока тот не обрушивается, меняя рельеф, так и накопленные в памяти знания прокладывали в мозгу первобытного человека новые каналы, заставляя 'серое вещество' постепенно видоизменяться.

Если бы Дул умел рассуждать логически, то в начале цепи свалившихся на него бед, он бы, наверняка, поставил свое первое пленение вариями. Да-да, в руках бледнолицых врагов наш дикарь оказывался уже во второй раз. А впервые это произошло ранней весной.

Людоеды Урика, изрядно оголодавшие за зиму, предприняли тогда попытку напасть на вариев. Это было другое племя, не 'леопарды'. Дул, как всегда, находился в 'обозе'. Основная группа глотов ушла в разведку. Дулу же, вместе с еще одним не самым бравым воином, поручили насобирать съедобных растений, а также насекомых, чтобы разведчики смогли вечером подкрепиться.

Вскоре 'маркитанты' обнаружили недалеко от временной стоянки полянку с плантацией сладких корнеплодов. Дикари увлеченно выкапывали их из земли, не забывая попутно про собственные желудки, как вдруг появились варии. Они набросились столь неожиданно, что глоты даже не успели схватить отложенные в сторону пики.

К счастью для Дула, он располагался с противоположного от вариев края, то есть, вторым по счету. Первый глот успел вскрикнуть и вскочить на ноги, но тут же получил удар копьем в горло. Дул же, ползавший, в момент нападения, на четвереньках на самом краю полянки, сообразил (и смог!) поступить по иному. Пока раскрашенный в серые полоски враг бежал к нему, размахивая копьем, Дул встал на колени, поднял вверх руки, показывая, что безоружный, и выкрикнул на языке вариев: 'Солама калама!' — что в переводе означало 'доброго здоровья'.

Действия Дула, особенно его фраза, объяснялись только крайней степенью страха, который он в тот момент испытывал. Но если на его поднятые руки вариям было наплевать, то идиотское в положении Дула приветствие, как ни странно, подействовало. Опешивший воин замер с поднятым копьем, как будто позируя для советского скульптора, и этой отсрочки дикарю хватило, чтобы вымолить пощаду. В течение нескольких мгновений он быстро, но внятно, выпалил то, что обычно говорят в таких случаях трусливые воины: 'Не убивайте. Я не виноват. Я все расскажу. У меня дети', - и т. д. и т. п.

Старший воин, услышав, как складно глот лопочет на его языке, решил, что такой пленный может пригодиться. К вечеру Дула привели на стойбище и продемонстрировали 'чудо природы' вождю.

Вождь 'серополосочных' вариев отнесся к полиглоту с любопытством. Он долго расспрашивал пленника о жизни людоедов, выпытывая мельчайшие подробности, вплоть до того, какое на вкус человеческое мясо. Дул выкладывал все, как на духу, по привычке не стесняясь привирать там, где чего-то не знал или не помнил. Затем вождь велел накормить пленника и привязать у дерева.

Всю ночь, примотанный к стволу лиственницы, Дул маялся размышлениями: убьют его назавтра просто так или съедят. Не зря же вождь так интересовался тонкостями людоедства. Но его опасения не подтвердились. Дула не только не съели, но даже и не убили. Более того, его отпустили домой!

В последнем разговоре вождь 'серых' сказал, что не желает воевать с глотами и предлагает им заключить мир. Он хочет встретиться лично с вожаком дикарей и все обсудить. А еще вождь передал Дулу амулет — волчий клык на кожаном шнурке — и пояснил, что амулет послужит вождю глотов особым знаком, когда тот захочет встретиться для переговоров.

После этого двое воинов проводили Дула, используя его подсказки, почти до самого стойбища глотов, где и оставили в одиночестве. Когда Дул появился на поляне возле пещеры, сородичи в панике едва не разбежались. Они решили, что чем-то недовольная окуна Дула вернулась из айки, чтобы отомстить за те обиды, которым ее обладатель подвергался в общине.

Сородичей можно было понять — они посчитали, что Дула убили вместе с другим воином. И вдруг такое внезапное воскрешение из мертвых. Пришлось Дулу пройти испытание — разрезать руку и продемонстрировать, что кровь по-прежнему течет в его жилах. Дикари верили, что когда окуна человека уходит в айки, его кровь возвращается в землю, поэтому всегда перерезали мертвым вены.

А затем Дул сел с глазу на глаз с Уриком и рассказал ему о предложении вождя вариев. Урик, зная Дула как облупленного, засомневался в правдивости изложенного. Но амулет его убедил — Урик слышал про то, что у бледнолицых подобные украшения, носимые на груди, означают знак власти и принадлежность к определенному сообществу. Вожак дал амулет Ехе, чтобы та произнесла заро* для изгнания чужих духов, а потом повесил 'намоленный' волчий клык себе на шею.

…Дул проснулся в холодном поту. Ему опять приснился проклятый кошмар с ящером. Несчастный людоед, очевидно, страдал клаустрофобией, то есть боязнью замкнутых и тесных пространств и помещений. Дикарь, разумеется, ни про какие фобии не ведал, но пребывание в брюхе ящера наводило на него ужас. Вот и сейчас, уже которую ночь подряд, ему выпало это испытание, и он его в очередной раз не выдержал.

Дул лежал, стуча зубами от пережитого ужаса, связанный по рукам и ногам, в небольшой полуземлянке. Основание землянки образовывала неглубокая яма, выкопанная на месте локального месторождения охры. 'Желтую землю' люди из племени Леопарда использовали для раскраски своих физиономий и тел. Когда линза почти полностью иссякла, на ее месте наспех соорудили землянку-шалаш. В ней хранили от дождя и солнца деревянные заготовки под копья и луки.

Сверху яму накрывала двускатная крыша из сучьев и еловых лап, без передних стенок. С двух сторон оставались узкие проходы-лазы. Но с одной, 'задней' стороны, крыша едва ли не вплотную примыкала к толстой лиственнице. К ее суку был привязан второй конец веревки, опутывавшей конечности дикаря. Таким образом, Дул был ограничен в перемещении длиной веревки.

Когда он лежал на спине, то через передний лаз ночью виднелось звездное небо. Но сейчас уже наступало утро, и сквозь небольшое треугольное отверстие проникал сероватый свет, рассеивая ночные кошмары Дула. Он сделал несколько глубоких вдохов, но ощущение тревоги не проходило.

Спать больше не хотелось. Дул подтянул ноги и присел, прислонившись спиной к задней стенке землянки. Пошевелил затекшими ногами, потом руками. Хорошо, хоть руки варии перестали связывать за спиной, а то совсем было бы невмочь. Сделал круговые движения плечами, размял пальцы. Веревки обхватывали запястья, оставляя ладони свободными. Можно даже на свирели играть, хотя и неудобно. Попиликать, что ли? Надо же как-то отвлечься от мрачных мыслей и предчувствий.

Выгнув руки в локтях, дикарь дотянулся до свирели, висевшей на шее. Приложил инструмент к губам и замер, услышав шорох. Осторожно повел глазами и столкнулся с немигающим взглядом, от которого зашевелились волосы. Недалеко от лаза, на расстоянии вытянутой руки от ступней Дула, раздувала шею толстая змея. Дикарь знал, что после укуса такой твари окуна очень быстро перебирается в айки. Еще несколько месяцев назад, когда возникали мысли о досрочном уходе в иной мир, Дул, возможно, даже бы и обрадовался подобному соседству. Но с недавнего времени он стал атеистом и почувствовал новый вкус жизни. Уж так устроен человек: вкус начинает ощущать тогда, когда на дне уже ничего не остается.

Змея продолжала пялиться на глота, медленно, едва заметно, покачивая маленькой головкой. В узкой ротовой щели поблескивали мелкие зубки. Непрошеная гостья явно готовилась к броску.

Дикарь сам удивился, когда услышал знакомые звуки. Он начал играть на своей свирели машинально, по наитию. В голове зияла пустота, мозг не отдавал никаких команд. Но физиологический инстинкт заставлял легкие вдыхать и выдыхать воздух, а фаланги пальцев ритмично сгибаться и разгибаться, создавая незамысловатую мелодию.

Дул играл, монотонно раскачивая корпус, завороженный взглядом немигающих глазок, а змея покачивала головкой в такт плавным движениям дудочки.

Полуземлянка, ставшая временной тюрьмой для Дула, располагалась на краю стоянки вариев, недалеко от берега ручья. Почва в этом месте была суглинистая. После ночного грозового ливня, бурного, но короткого, кругом образовались лужи. Охотник Туди Похун (Толстый Нос), которого Корос приставил то ли сторожить, то ли охранять Дула, считался в племени неплохим парнем: в меру глупым, в меру ленивым, как и положено настоящему сыну природы. Более или менее добросовестно прокараулив людоеда почти всю ночь, Похун задремал к утру, пристроившись на сухом месте под деревом, рядом с землянкой. Незатейливую мелодию он услышал во сне. Приоткрыв глаза, не сразу сообразил, в чем дело. Потом хмыкнул: опять этот придурок развлекается. И чего не спится чудаку?

Охранник потянулся, встал с земли, обошел землянку и, присев у переднего лаза, заглянул внутрь. Змея мгновенно отреагировала на резкое и агрессивное движение сбоку и, выпустив яд в жертву, шмыгнула наружу. Похун не сразу понял, что случилось. Со света он даже не успел разглядеть змею, только почувствовал боль в бедре. Посмотрел на Дула, продолжавшего в прострации перебирать пальцами вдоль своей свистелки, пожал плечами. Сделал несколько шагов, пытаясь размять ноги. Боль в бедре усилилась, стала дергающей. Место укуса побагровело.

И только тут, окончательно проснувшись, Похун сообразил, в какую переделку попал. Он вскрикнул и побежал в центр стойбища, к костру, чтобы прижечь ранку. Но было поздно. Не преодолев и средину дистанции, несчастный упал, жуткая боль парализовала мышцы, и через несколько минут наступила смерть.

Сторож, дремавший у почти затухшего костра, услышал слабый крик, но не сразу поспешил на помощь. Показалось, что ли? Подбросил в костер валежник. Потом все-таки решил проверить. Не торопясь, встал, огляделся, двинулся, неслышно ступая, вдоль шалашей. И наткнулся на труп.

Сначала сторож разбудил Короса. Затем уже Корос разбудил Зукуна. Зукун на всякий случай поднял Уну, спавшую с детьми в соседнем шалаше. Колдунья и опытная знахарка, посмотрев на посиневшее и опухшее лицо покойника, диагноз поставила почти моментально. Корос, тщательно исследовав землю вокруг землянки, подтвердил — есть следы змеи.

Приступили к допросу Дула. Тот уже очухался, но реальность, как всегда, смешивалась у него с вымыслом. По словам дикаря, под утро в землянке побывал гигантский ящер с головой змеи. Больше Дул ничего не помнил, даже того, что играл на свирели.

Вождя рассказ чудаковатого дикаря, к которому он испытывал непонятную симпатию, напугал. Не иначе, как знак. Высшие силы навязчиво намекали на что-то. Но вот на что? Неужели в шкуре ящера к Дулу явилась Вада? А потом укусила охранника? Не означает ли это, что Вада недовольна и требует принятия каких-то мер? Каких? Освободить Дула? Организовать ее поиски? Необыкновенные способности дочери колдуньи начинали вызывать у Зукуна мистический трепет. Да, неспроста она тогда так напугала Уну.

Зукун настолько поддался настроениям о паранормальности происходящего, что даже поинтересовался у дикаря — не говорил ли чего ящер? Дул, наморщив лоб, впал в глубокое раздумье. Его размышления прервал Корос.

— Большой был ящер? — спросил следопыт участливо ласковым голосом.

Дул с готовностью кивнул головой.

— А покажи, какой? — попросил бывалый охотник.

Дул взглянул на свои связанные руки. Кор понял намек и размотал веревку. Дикарь чуток помедлил и развел ладони на ширину плеч.

— Такой маленький? — насмешливо спросил следопыт. — И чего ты так испугался?

Глот снова задумался. Развел руки шире.

Корос по-прежнему смотрел с недоверием:

— И всего-то?

Дикарь сердито посопел (ах, не веришь?) и раскинул руки во всю длину, как будто собрался заняться утренней гимнастикой.

Корос почесал затылок, скрывая довольную усмешку, и показал пальцем на лаз:

— Ты хочешь сказать, что такой огромный ящер пробрался в такую узенькую дыру?

Дул растерялся. Справедливости ради надо заметить, что Дул никогда не пытался врать. Он всегда рассказывал истинную правду о том, что видел. Просто он сразу забывал подробности, а потому при рассказе выдумывал их заново. И так при этом увлекался, что, в свою очередь, напрочь забывал о том, что происходило в реальности. И уже приходилось выдумывать все от начала до конца.

— Не было тут никакого ящера, — сказал следопыт безжалостно. — Врешь, ты, все.

И обвел рукой вокруг:

— Нет следов ящера. Никаких. Твои следы — есть, его (махнул рукой в сторону, где лежал мертвый охранник) есть, еще следы есть. Змеи след есть. А ящера — нет. Врешь. А зачем?

Вопрос прозвучал угрожающе. Дул вздрогнул и потупил взор. Ну, нечего ему было ответить. Не-че-го. Отвяжитесь!

Зукун облегченно выдохнул. Молодец, Корос, разобрался. Так-то оно гораздо лучше. А то всякие ящеры… Бестолковый дикарь. Может и тогда, про ящера у реки, тоже соврал?… Несчастье, конечно. Жаль Похуна, хороший человек был. И так охотников и воинов раз, два и обчелся, да еще змеи распОлзались. Но что поделать — несчастный случай!

— Не пойму, — сказал Корос, вглядываясь в землю. — Ничего не пойму.

И посмотрел на Зукуна с недоумением.

— Ну, — спросил тот. — Чего еще?

Охотник объяснил, показывая следы, хорошо различимые после ночного дождя на глинистой почве. Вот здесь стоял Похун. Вот тут след змеи, видишь? На мокрой земле отпечатался. Идет от землянки. Получается, где-то здесь змея Похуна укусила. Вот здесь след змеи толще, где голова и шея. А вот здесь тонкий — кончиком хвоста вильнула. И вот досюда — здесь в траву убежала. А второго следа нет. Как в землянку попала?

— Как? — Зукун запутался.

Корос пожал плечами, присел на корточки:

— Вот, видишь, сбоку у входа еще следы?

Зукун присел рядом.

— Может, это его? — показал на дикаря.

— Нет, — Следопыт покачал головой. — Смотри, какие у него лапы. Как два следа вместе. Да и свежие они совсем, после дождя.

— Ребенок? — сообразил Зукун.

— Или женщина.

— И что?

Корос посмотрел многозначительно:

— Это не все. Сначала она сидит на корточках. Потом, видишь, ямки, становится на колени. А вот здесь, у самого лаза, след от ладони. Вот как получается. Пришла. Присела. Встала на четвереньки. Заглянула вовнутрь. Впустила змею…

— Ну, что я вчера говорил?

Корос и Зукун не заметили, как у землянки появился мрачный и злой Руник.

— Что я говорил, Зукун? Надо было убить этого дикаря. Все из-за него.

Руник ткнул в Дула пальцем с таким зверским выражением лица, что дикарь попятился. На его физиономии отразилась смешанная гамма чувств — от удивления до ужаса.

— Убили бы и все. А теперь? Чего ты скажешь Оре?

Зукун вздохнул. Колдунья племени 'желтых' Воса Ора (Высокая Сосна) была жамой* Похуна. И только вождь успел про это подумать, как над стоянкой раздался громкий вой. Мужчины вздрогнули. Зукун непроизвольно посмотрел на небо — солнце наливалось желтизной над близкими горами. День и без того обещал быть трудным, а тут еще покойник.

Ора сидела на коленях у тела Похуна, держа мертвого мужчину за ладонь. Когда Зукун и Корос подошли, вдова уже не выла, перейдя на причитания. Не обращая внимания на окружающих, она вспоминала об истории отношений со своим жамушем. О том, каким Похун был сильным и ловким, как подарил ей лисью шкуру, как приносил из леса мед и птичьи яйца, а она угощала его сладкими корнями, как хорошо им было вместе на ложе… В этом месте вдова сообщила несколько таких интересных интимных подробностей, что у собравшихся на вой сородичей округлись, обычно продолговатые, глаза.

Трудно сказать, искренне Ора горевала по покойному жамушу или соблюдала ритуал, но одно не вызывало сомнения — несчастье застало ее врасплох. Женщина была растеряна и обескуражена. Лицо колдуньи выражало не столько скорбь, сколько крайнюю степень недоумения. Она будто не могла поверить в случившееся, несмотря на то, что распухший от яда Похун, лежал прямо перед ней.

Зукун чесал правое ухо, зевал, и расстроено думал о том, что день совсем не задался. Надо проводить обряд гадания, спрашивать у Оман Озара о Ваде, а тут такое. Как без Оры обряд проводить? А она вон какая, словно ум потеряла.

Вдова внезапно замолчала и искоса посмотрела на вождя. Тот сочувственно покивал головой:

— Такое горе, Ора. Какой синий и толстый стал твой жамуш. Большую яму копать придется.

Колдунья всхлипнула:

— Ночью ждала, так ждала, что он придет. А ты, Зукун, — в голосе появились визгливые нотки, — послал его караулить дикаря. И мой жамуш погиб.

Женщина снова всхлипнула, провела под носом обратной стороной ладони, и со злостью закончила:

— Все из-за тебя, Зукун. Теперь и у меня жамуша не стало.

От неожиданного обвинения вождь растерялся и дал слабину:

— Ну, ты того, Ора. Бывает всяко. И вообще. Это Корос поставил Похуна на охрану. Кто ж знал?

— Так это Корос, значит?

Несчастная женщина, видимо, не до конца была убита горем, коли собиралась затеять скандал. Она поднялась на ноги, повела головой, отыскивая взглядом следопыта, и тут же уперлась в его фигуру. Все это время Корос стоял у колдуньи за спиной и зачем-то внимательно разглядывал ее подошвы. Теперь он смотрел на руки вдовы.

— Чего ты на меня уставился, Корос?

Тон Оры не предвещал ничего доброго.

— Где ты была ночью? — спокойно спросил следопыт.

— О чем ты? Какая тебе разница, где я была ночью?

Колдунья сердито пожала плечами, подумала и добавила:

— Я же сказала. Я ждала, что Похун придет ко мне, и мы будем долго тереться друг о друга… Но он не пришел.

— Так значит, ты всю ночь спала в шалаше?

— Конечно, — колдунья возмущено взглянула на вождя. — Зукун, почему Корос расспрашивает меня? Разве он не видит, какое у меня горе? Или, может, он заменит мне жамуша?

— Еще чего! — взволнованно выкрикнула из толпы толстенькая женщина. Пока Ора оплакивала смерть Похуна, около трупа, привлеченные зрелищем, уже собрались почти все обитатели первобытной стоянки.

— Корос — мой жамуш. Подавишься, — 'толстушка' пробилась вперед и выказывала явные намерения вцепиться вдове в волосы. — Хочешь жамуша, иди к 'волкам', как Лала. Они тебя там заждались.

— Тихо, женщины! — прикрикнул, наводя порядок, Зукун. Затем недоуменно посмотрел на следопыта. — Корос, и, правда, чего ты пристал к уважаемой женщине?

Тот обвел глазами настороженные лица:

— Хорошо, я скажу. Я показывал тебе, Зукун, следы змеи. Видно, как змея ползла от землянки. Но не видно, откуда она туда заползала. Как может быть так? Откуда змея взялась в землянке? Она ведь не летает, как птица?

Зукун задумался.

— Подумаешь, — хмыкнула Ора. — Может, это глот превратился в змею? Укусил моего жамуша, а потом уполз? Откуда мы знаем, кто этот дикарь? Вдруг он колдун? Надо было еще вчера зажарить его на костре. И Похун бы не умер.

Вдова в очередной раз всхлипнула, изображая безутешное горе. В толпе зашумели, кто-то выкрикнул:

— Ора права! Давно пора зажарить этого людоеда. Почему Сиук и Корос не убили его сразу?

Вождь притопнул ногой:

— Тихо! Никто не кричит, пока я не скажу. Пусть Корос закончит.

— Куда уполз? — насмешливо переспросил следопыт у колдуньи. — Если дикарь уполз, то почему мы с Зукуном нашли его в землянке? Если бы глот умел превращаться в змею, то он давно бы сидел где-нибудь в норе.

— Пожалуй, ты прав, Корос, — согласился вождь. — Что ты там говорил про змею?

— Я думаю, если змея не приползала и не прилетела, это значит, что ее кто-то принес к землянке. — Почувствовав поддержку вождя, следопыт перешел в атаку. — Ответьте, кто у нас в общине умеет ловить змей?

— Знамо кто, колдуньи… Уна умеет, и Ора умеет, — после некоторой паузы донеслось из толпы.

— Вот именно. Никто бы другой не смог поймать такую страшную змею, а затем принести ее в мешке к землянке. Никто, кроме колдуний.

Сформулировав обвинение, следопыт выдохнул воздух и замолчал, довольный произведенным эффектом. Стало тихо. Соплеменники посматривали друг на друга. Какие странные вещи говорит Корос. Кто-то из колдуний принес змею к землянке? Зачем? И почему следопыт так привязался к несчастной Оре, и без того потерявшей жамуша?

Первой среагировала 'несчастная':

— Вот именно. Ты сказал — колдуний. Почему ты все время смотришь на меня, Корос? Разве Уна не умеет ловить змей?

— Умеет, — легко согласился следопыт. — Уна, подойди сюда.

Из толпы вышла колдунья 'черных', встала перед Коросом и Зукуном.

— Покажи ступню, — попросил следопыт.

Уна, согнув ногу в колене, послушно выполнила требование, приняв позу цапли.

— Смотрите сюда, все смотрите, — потребовал Корос. Люди начали вытягивать шеи, кто-то присел на корточки. Присел и Зукун. После тщательного изучения ступни Уны вождь разочарованно сказал:

— Ну и что? Ступня как ступня. Только грязная. У меня такая же.

— Вот именно, — воскликнул следопыт. — Такая же! А теперь пусть покажет Ора.

Ора с недовольным выражением подогнула ногу.

— Смотрите! — торжествующе произнес следопыт. — Смотрите, какого цвета подошва.

Зукун, выступающий в роли главного эксперта, повторил процедуру осмотра.

— Желтая, — объявил он во всеуслышание. — Ну и что?

— А теперь пусть протянет ладонь.

Колдунья вопросительно взглянула на вождя. Тот кивнул. Потом внимательно изучил протянутую ладонь:

— Тоже желтая. И что?

— А вот и то! — Корос вел себя, как прокурор, приступающий к демонстрации в зале суда основных улик. — Все знают — на месте землянки раньше было много 'желтой земли'. Она и сейчас там осталась. Ора, скажи, если ты всю ночь спала в своем шалаше, как на твоих ногах и руках оказалась 'желтая земля'?

Колдунья 'желтых' стояла в замешательстве.

— Ну, я не знаю, — протянула растеряно. И вдруг оживилась. — Да, вспомнила. Я была там вчера днем. Хотела… хотела набрать ' желтой земли', чтобы покрасить лицо.

— Набрала? — ехидно спросил следопыт.

— Набрала, — уже уверенно ответила Ора, решившая, что нашла правильную линию защиты.

— В каком месте?

Колдунья наморщила лоб:

— Ну, там, рядом, за землянкой.

— За землянкой, — отчетливо, чтобы слышали все собравшиеся, повторил Корос. — Она говорит 'за'. Все знают, даже ребятишки, что за землянкой 'желтой земли' нет. Ее только осталось немного на дне ямы, в землянке. И у самого лаза в землянку. Нормальные люди собирают землю на корточках. Вот объясни, зачем ты на четвереньках стояла у лаза в землянку?

— На четвереньках?

— Да, на четвереньках. Мы с Зукуном видели эти следы. И если мы сейчас пойдем и сравним эти следы, то все увидят, что это следы твои.

Колдунья молчала. Вопрос о 'четвереньках' сбил ее с толку.

— А я знаю, что ты там делала, — не давал опомниться следопыт. — Ты принесла к землянке мешок со змеей. Положила его на землю и встала на четвереньки, чтобы заглянуть внутрь землянки. Ведь так?

Лицо колдуньи скривилось, как от зубной боли. Казалось, она сейчас зарыдает.

— Я, я хотела… это он все… и Похун погиб…

От волнения Ора начала задыхаться. Ей не хватало воздуха.

— Подожди, Ора, — вмешался Зукун, уже давно в нетерпении переминавшийся с ноги на ногу. Его мысль явно не успевала за темпом, заданным Коросом. — Непонятно. Ты хочешь сказать, Корос, что Ора принесла змею, чтобы убить собственного жамуша? Мне кажется это глупым.

— Ты прав, мудрый вождь, — не давая Коросу ответить, громко и решительно заявил Руник, до этого с безучастным видом наблюдавший за происходящим из толпы. Сейчас он выдвинулся вперед и встал около Оры, словно загораживая ее от любопытных глаз:

— Смотрю я, слушаю и удивляюсь — какие глупости говорит Корос. Следы? Хм, подумаешь, следы. Все знают, Корос, что ты лучший охотник, потому что понимаешь повадки любого зверя. И я уважаю тебя за это. Но, звери — это звери. О них говорят следы. А люди — это люди, потому что они сами умеют говорить.

Руник умело завладел вниманием аудитории и теперь подготавливал ее к своим выводам:

— Если бы ты, Корос, не пугал бедную женщину…

Следопыт попытался вставить слово, но Руник сделал нетерпеливый жест рукой:

— Помолчи. Мы долго слушали тебя. Если бы ты не пугал бедную Ору, она бы все рассказала сама. Но от твоих слов у нее заблудились мысли, и она сказала совсем не то… Не совсем то. Неужели не понятно, что Ора проходила ночью к своему жамушу? Она не хотела говорить об этом, потому что к воинам, когда они стоят на страже, не должны приходить женщины. Но, что делать, Ора очень хотела потереться с Похуном и поэтому пришла. В конце концов, она его жама. Разве твоя жама не приходит к тебе, когда ей хочется потереться?… Ты спрашивал, зачем Ора становилась на четвереньки? Какой глупый вопрос. Разве ты не знаешь, Корос, зачем женщина становится на четвереньки, когда к ней подходит мужчина? Разве твоя жама никогда не становилась на четвереньки?

В толпе раздались смешки. Кто-то сострил:

— Его толстуха только лежать может.

Руник со строгим лицом поднял руку, осаживая шутника:

— Не надо смеяться над Коросом. Мы все уважаем его. Он хотел сделать как лучше. Но он ошибся. Все ошибаются. Ведь, правда, Зукун?

Вождь аж заскрипел зубами, услышав двусмысленный вопрос брата. Кроме того, ему очень не понравилось, как Руник вмешивается в управление племенем, нарушая его полномочия. Но ему приходилось терпеть поведение брата, потому что тот слишком много знал и мог рассказать сородичам. Поэтому Зукун с многозначительным выражением лица утвердительно кивнул головой. Руник продолжил:

— Я думаю так. Пусть Ора идет к себе в шалаш. Пусть охотники возьмут тело Похуна и отнесут его в шалаш Оры. Она приготовит жамуша для последней дороги. Я правильно говорю, вождь?

Руник обернулся к Зукуну. Тот выступил вперед:

— Руник сказал так, как думал я. Мы простимся с Похуном завтра. А сегодня, когда солнце встанет в средину*, мы будем лить воду и просить совета у Оман Озары. Сейчас идите.

Сиук не находил себе места. Сегодня на общем совете племени должна решиться судьба Вады. Если сородичи согласятся, что дочь колдуньи надо разыскивать, Сиук бросится по следу быстрее самого быстрого оленя и обязательно найдет свою невесту. Он в этом не сомневался, потому что верил: Вада жива и ждет пока он, Сиук, придет к ней на помощь.

А если племя откажется от поиска девушки? О таком не хотелось думать. Сиук гнал подобную мысль из головы. Если так случится, то что-то произойдет и с ним. Он еще не знал точно, что тогда сделает, но одно для него не вызывало сомнения — он ни за что не допустит такого, чтобы Вада погибла без его помощи.

Маясь от безделья, юноша дошел до землянки, где коротал время в заточении Дул, и заглянул в лаз. Дикарь меланхолично играл на своей свирели. Увидев сына вождя, он оторвал инструмент от губ и опасливо покосился на Сиука.

— Эй, Дул!

— У?

— А зачем вы хотели похитить Ваду?

— Вожак велела.

— Этот, Урик, которого мы убили?

— Угу.

— А зачем?

— Чиво?

Сиук крякнул — какой бестолковый:

— Зачем, говорю, похитить Ваду хотели?

— Не знай. Откуда моя знать? — огрызнулся Дул.

— Сейчас дам по морде, сразу узнаешь.

Дикарь не ответил. Только обиженно засопел. Сиук понял, что переборщил, и зашел с другой стороны:

— Ты, правда, знаешь, где Вада?

Дикарь помолчал. Поди, разберись в этих бледнолицых. Сегодня уже сказал один раз правду про ящера — только неприятность вышла.

— Так знаешь, или нет?

— Ну, знай. До реки — знай, дальше — не знай.

— А до реки точно доведешь?

— Доведу, — буркнул Дул. — Если не уйду в айки.

— Чего-чего? — не понял Сиук.

— Ну, если не умру, по-вашей.

— А зачем тебе умирать?

Дикарь подумал: говорить — не говорить?

— Моя-то, может, и не за чем. Ваша грозилась убить.

— Кто?

— Эта, брата вождя.

— Руник, что ли?

— Угу.

Сиук насторожился. Намерения дяди нарушали все его планы. Если дикарь умрет — кто тогда поможет найти Ваду? Нежели Руник этого не понимает?

— А зачем он хочет тебя убить?

Дул замялся, разговор становился скользким. У него было одно интересное предположение, но озвучить его Сиуку он боялся. Кто его знает, как этот молодой горячий воин среагирует? Не вышло бы хуже. Дулу неоднократно за его относительно короткую, но богатую на приключения жизнь, приходилось страдать за длинный язык. В этот раз он решил промолчать, вернее, умолчать, сообщив Сиуку другую версию:

— Ну, говорила, что я людоед.

И добавил с обидой:

— А я ваших и не того. Не кусала, даже.

Сиуку стало неприятно. И сейчас, спустя несколько дней, у него из головы не шла сцена казни и поедания сородичей глотами Урика, которую он наблюдал от начала до конца от опушки леса. И хотя он понимал, что Дул к этому непосредственно не причастен, вид дикаря внезапно вызвал у него злость. Сиук отошел от землянки и спустился к ручью. Там долго, до ломоты в зубах, пил холодную воду.

Вода напомнила ему про предстоящий обряд гадания. Что там скажет Оман Озара?

— Я хочу, чтобы Оман Озара сказал так, — закончил Зукун и требовательно взглянул на сестру. Уна тяжело вздохнула. Перед нелегким выбором поставил ее брат.

Полчаса назад Зукун уединился в шалаше с Уной. Предстоял ответственный совет с Духом Огня, и надо было обсудить организационные вопросы. Даже в безалаберные и стихийные времена Каменного века оргвопросы, порой, решали все. И Зукун, как вождь и один из старейшин племени, прекрасно знал это правило. До встречи с Уной у него состоялся очередной нелегкий разговор с Руником.

— Что с тобой, Зукун? В твоей большой голове мысли ходят взад-вперед, будто в тесной пещере, — голос брата звучал участливо. — Ты не можешь решить, как правильно поступить, а это плохо. Для всех плохо. Когда человек стоит под деревом, которое уже наклонилось, не надо гадать, куда оно упадет. Оно упадет на тебя, если ты не уйдешь в сторону.

Они сидели в шалаше Зукуна на потрепанной медвежьей шкуре. Руник был возбужден, как будто пожевал допы*.

— Смотри, Зукун, что получается. Если мы найдем Ваду, то ее надо отдать Вирону. Иначе позор для тебя и племени. Вождь 'леопардов' не умеет держать слово. Обещал отдать женщину и не отдал. Но обычай гласит: мужчина может взять женщину только тогда, когда она захочет стать жамой этого мужчины. Все знают — Вада хочет стать жамой Сиука. И Сиук, твой сын, хочет. Как ты мог обещать Вирону, отдать ему Ваду? Опять позор.

Руник укоризненно покачал головой, показывая, как ему стыдно за брата:

— Но если не отдать Ваду, то Вирон оскорбится и начнет войну. А это уже не позор, а большая беда для племени. А все из-за чего? Из-за тебя, вождь. Если ты расскажешь об этом на совете племени, что решат наши сородичи? Они решат — старый Зукун совсем потерял ум. Нельзя одной стрелой попасть в оленя и куропатку. Так не бывает. Что делать, брат?

Вождь сидел с насупленными бровями. Он бы с удовольствием сейчас надавал тумаков Рунику, который говорил так, будто давил на больной зуб. Противно и обидно слышать укоры от младшего брата. Но что ответить, если это правда?

— Пора принять решение, брат. Зачем искать Ваду, если от нее столько хлопот? Лучше сказать Вирону, что она пропала. А ему предложить другую девушку. Младшая дочь Оры не имеет жамуша. Ты видел, какие у нее бедра? В два раза толще, чем у тебя. Ей давно нужен жамуш. Ора поговорит с ней — разве она откажется от Вирона? И Вирону она понравится.

Зукун в волнении теребил изувеченное ухо:

— А Уна? Что она скажет?

— А что Уна? Она твоя младшая сестра. И вообще, что у нас за дела в роду? Женщины начали принимать решения за мужчин? Может, мы еще Уну вождем выберем?

Руник, то ли дразня брата, то ли невольно подражая, теребил себя за мочку уха. Он сильно походил на Зукуна, только ростом не выдался. Получилась уменьшенная копия. Даже уши такие же оттопыренные, но помельче. Зукун, как сидел на корточках, так, не вставая, и двинул Руника, метя в левое ухо, но угодил в скулу. Братец полетел кувырком, вскочил, оскалился:

— Ну, ты, Зукун!

Тут же смягчил тон:

— Что я такого сказал? Разве я не прав?

— Говори, да не заговаривайся, — пробурчал вождь, остывая. Чего он вспылил? Руник озвучил собственные мысли Зукуна. Примерно то же самое он в последние дни и думал, перебирая варианты. Нет, получается, другого выхода?

— Ну, так как, Зукун? А то, я не знаю, если я не прав. Тогда расскажи на совете о Вироне и Ваде. Пусть племя решает.

Руник, хотя и встал из предосторожности у выхода из шалаша, продолжал ненавязчивый шантаж.

— Я согласен с тобой, — угрюмо сказал Зукун. — Раз уж так получилось.

— Тогда еще, Зукун, — настойчивый братишка дожимал до конца. — Люди после смерти Похуна совсем злые. Давай этого дикаря, того… на жертвенном костре.

Зукун поморщился. Людоедские наклонности брата его раздражали. Когда-то, судя по преданиям, варии тоже были каннибалами, съедая тела поверженных врагов. Но уже в течение нескольких поколений существовало табу на пожирание себе подобных. Запрет начал давать трещину, когда варии, истощив охотничьи угодья на юге, двинулись на север и там столкнулись с 'пещерными дикарями'. Дикари были ДРУГИМИ и, по мнению вариев, больше напоминали зверей: и обличьем, и повадками. Поэтому варии даже не пытались договариваться с ними, как с равными, а сразу обрушились на дикарей всей мощью своей, более организованной и технически оснащенной, силы. Началась жестокая битва за выживание, а когда речь идет о жизни и смерти, оболочка цивилизованности и гуманизма смывается с психики человека также легко, как акварельная краска с рук художника.

До Зукуна доходили слухи о том, что в некоторых племенах вариев возродились традиции ритуального поедания захваченных в плен глотов. Но в племени Леопарда табу еще держалось, благодаря усилиям Зукуна и других старейшин. Руник представлял 'партию', усиленно намекавшую на необходимость возрождения старого обычая. Сторонники людоедства ссылались на задачи 'патриотического воспитания молодежи'. На каких же еще примерах воспитывать единство племени, как не на теле растерзанного врага?

Зукун, в отличие от брата не был столь кровожаден, хотя, заметим, он никогда не пробовал человечьего мяса. Стоит ведь только пристраститься.

Вожак поморщился. Руник не уходил, ожидая ответа. Сегодня, похоже, был его день.

— Хорошо, — нехотя согласился Зукун. — Но не сегодня — завтра. Простимся с Похуном и тогда принесем жертву Оман Яру*.

…Уна тяжело вздохнула:

— Я не знаю. Ты — мой старший брат и вождь. Вада — моя дочь. Я не знаю, что делать.

— У тебя есть еще две дочери, — мягко сказал Зукун. — А Вада… Все равно, ее уже столько лун нет. Уже сколько раз после ее ухода всходило Солнце? Раз, два и три. Раз. Раз два и три. Два. Раз, два и три. Три. Раз, два и… раз.

Вождь попробовал подсчитать и сбился. Он умел считать только до трех.

— Много, в общем. Я думаю, что она умерла. В лесу столько зверей. Иначе, она бы давно вернулась. Может, это и к лучшему. Она стала такой странной. Помнишь, как она тебя напугала?

Брат и сестра какое-то время сидели в молчании.

— Ладно, — наконец произнесла колдунья. — Оман Озара скажет так, как надо.

Ближе к полудню все взрослое население собралось у жертвенного места, в центре стойбища. Дети крутились тут же в нескольких метрах, не переходя условную черту, за которой начинались дела взрослых. Зукун, облаченный в леопардовую шкуру, стоял рядом с воткнутой в землю толстой жердиной и наблюдал за отбрасываемой ею тенью. Ему было жарко в парадном 'костюме' вождя, но обычай требовал соблюсти формальности. Тень стала совсем коротенькой. Пора, чего тянуть?

Обряд гадания, во время которого задавались вопросы Духу Огня, представлял собой простую процедуру, особенно по меркам современных магов и экстрасенсов.

Колдуньи подбирали на берегу крупный, но плоский камень, овальной формы. Затем 'блин' клался прямо в костер и там нагревался. Когда колдуньи решали, что 'клиент дозрел', его палками вытаскивали из костра и клали на землю. После этого раскаленный камень поливали водой. Если он раскалывался, это означало, что Оман Озара готов дать совет общине. Если 'объект' не кололся, это значило, что Озара сердится и не хочет говорить с людьми. Поэтому процедуру откладывали на неопределенное время. Так обычно происходило, когда 'верхушка' племени по каким-то причинам до последнего момента не могла 'найти консенсус'. Но сегодня все было решено заранее.

В гадании участвовала только одна колдунья, Уна, которой помогали две дочери Оры. Саму Ору решили от процедуры освободить в связи с постигшем ее горем — на этом настоял Руник.

Когда Уна дала сигнал, девушки вытащили гадальный камень из огня на специально зачищенный от травы пятачок земли. Уна трагическим голосом вопросила:

— Скажи нам, о, Оман Озара, ты будешь с нами говорить?

Затем, не мешкая, взяла тыкву с водой и, бормоча под нос заклинания, направила воду тоненькой струйкой на раскаленную поверхность. Через несколько мгновений камень треснул и развалился на три части: одну большую и две маленькие. По толпе пронесся радостный гул: как хорошо, Оман Озара хочет с нами разговаривать!

Колдунья присела над камнем и задумалась. Еще полила осколки водой, пока они не перестали шипеть. Осторожно, небольшой палкой раздвинула осколки, рассматривая их с внутренней стороны. В толпе стало очень тихо, все ожидали вердикта Озары.

Наконец, Уна взяла большую половинку камня в руку, встала во весь рост и подняла осколок над головой:

— Я спросила у Оман Озары, что нам делать с Вадой? Озара мне ответил: наше племя одно целое. От него отвалилось два куска. Один кусок — Вада. Это значит, что Вада уже не часть племени. Она ушла туда, откуда нет возврата.

В толпе снова зашумели. Голоса сожаления смешивались с голосами одобрения и облегчения. Вот и ладно, теперь все ясно. Раз Озара так сказал, значит, так тому и быть.

— А еще Оман Озара передал мне, — продолжила колдунья, возвысив голос. — Второй отвалившийся кусок камня — это чужой человек, оказавшийся среди нас. Он враг, и мы должны избавиться от него, пока он не погубил наше племя. Озара не сказал мне, как зовут этого человека. Может быть потому, что у него нет имени? Что скажет племя?

— Дикарь, это дикарь! — раздались выкрики. — Смерть дикарю!

— Смерть дикарю! — выкрикнула колдунья, и толпа проревела за ней почти в один голос. — Смерть дикарю!

К Уне приблизился Зукун и, встав рядом, громко объявил:

— Будет так, как советует Оман Озара, и решило племя. Глот умрет завтра на жертвенном камне, после того, как мы простимся с Похуном.

Зукун повел взглядом по толпе, увидел в первом ряду Сиука и опустил глаза.

Вождь вернулся в шалаш, с омерзением скинул с себя тяжелую шкуру. Присел на лежанку и вытер пот. Уф, одно дело сделано. Неожиданно в проеме шалаша появилась седая голова Короса. Он посмотрел на голого вождя и осторожно спросил:

— Зукун, можно поговорить?

Вождь раздраженно вздохнул. После утреннего конфуза он был зол на опытного охотника. Надо же, наболтал таких глупостей про змею, Ору. И его, вождя, едва не подвел. Он, мудрый Зукун, чуть не поверил во всю эту чушь.

— Ну, чего еще у тебя?

Корос, согнувшись, залез в шалаш, присел недалеко от вождя на корточки.

— Ты и Руник не дали мне утром договорить. Я не успел…

— О чем еще говорить? Не зли меня, Корос. Ты и так насмешил сегодня всех. Подумать только, Ора убила своего жамуша! Ну и глупость.

— Она не убивала Похуна. Разве я так говорил? Его укусила змея.

— А что тогда тебе надо?

— Я говорил, что Ора принесла змею. Она хотела, чтобы змея укусила дикаря.

— Дикаря? — Зукун удивленно выгнул брови. — Зачем ей дикарь?

— Пока не знаю. Посмотри, — следопыт протянул вождю на раскрытой ладони небольшой комочек шерсти. Тот взял в щепотку, понюхал, потер пальцами.

— Шерсть оленя. Старая. Откуда это у тебя?

— Нашел около лаза в землянку. Я думаю, там, на земле, лежал мешок со змеей. Я там снова все осмотрел…

Корос внезапно наморщился. Сев на 'пятую точку', вывернул пятку.

— Вот, занозу посадил.

Пошарил рукой по поясу, залез за пазуху.

— Ты чего?

Следопыт задумчиво надул щеки. Произнес растерянно:

— Да так, обронил, кажется. Дай нож.

Зукун, вытащив из-за пояса, протянул Коросу каменный резак. Тот, покряхтывая, стал выковыривать занозу.

— Так чего там, про мешок-то?

— А-а… у Оры такой мешок. Уна хранит змей в заячьих мешках.

Зукун скривил губы:

— Опять ты за свое. Привязался к Оре — такой хорошей женщине. Слушай, может, она тебе когда-то не дала потереться? Так теперь она вдова, можешь снова попробовать. Все лучше, чем старую шерсть собирать.

Зукун развеселился, хлопнул Короса по плечу. Но развить фривольную тему не успел.

— Беда, люди, беда! — раздался снаружи громкий женский крик. — Ой, беда, Ору убили!

Зукун и Корос растолкали сородичей, уже успевших сбежаться на крики об убийстве, и, пригнувшись, залезли в шалаш Оры. Там они сразу присели на корточки: шалаш был низкий, так как предназначался в основном для ночного отдыха, а также служил укрытием от непогоды в летнее время. На зиму варии перебирались на берег моря, где строили большие землянки-хижины.

В правом углу, сразу у входа, на подстилке изо мха покоился труп Похуна. На груди у него, лицом вниз, лежала колдунья. В первые мгновения в полумраке можно было подумать, что женщина обняла мертвого жамуша, да так и осталась лежать: то ли заснув, то ли о чем-то задумавшись. Но, приглядевшись, Зукун увидел, что малиса* Похуна из козьей шкуры обильно пропиталась кровью. Кровью была забрызгана и стенка шалаша.

По деталям без труда восстанавливалась картина произошедшего. Очевидно, Ора сидела около покойника на земле, спиной к входу. Убийца, находясь сзади, перерезал ей горло каменным резаком или ножом, задев шейную артерию. После этого толкнул тело женщины на труп.

Зукун осмотрелся. Шалаш узкий, но длинный. Левый дальний угол занимает лежанка колдуньи. Справа беспорядочно свалены ее вещи — видимо, Ора в спешке скидала их, когда освобождала место для тела жамуша. Под крышей шалаша на веревочках и изогнутых сучках висят пучки трав, сушеные грибы, шкурки жаб и змей… Все предметы свидетельствовали о том, что хозяйка помещения имела непосредственное отношение к знахарству и колдовству.

Корос сразу пробрался в дальний правый угол и быстро обнаружил там то, что искал — небольшой конусообразный мешок из оленьей шкуры. Осторожно пошевелив его рукой и убедившись, что он пуст, следопыт поднес мешок к лицу и тщательно обнюхал горловину.

— Что, Корос, все змей ищешь? — раздался насмешливый голос. Мужчины обернулись. Прямо на входе, загораживая спиной солнечный свет, сидел на корточках Руник.

— Я ищу убийцу, — угрюмо сказал Корос. — Это тот самый мешок, Зукун. Видишь, мех облазит. Здесь совсем недавно сидела змея. Я чувствую свежий запах.

— Кто-то приносит смерть нашим людям, а лучший охотник, похоже, совсем сбился со следа, — Руник не скрывал издевки. — Зукун, а что вон там валяется, посмотри-ка, прямо рядом с тобой.

Он вытянул руку, показывая на землю. Вождь взглянул под ноги и поднял костяную свирель Дула.

Несколько мгновений мужчины смотрели друг на друга. Наконец, Зукун тупо спросил:

— Почему она здесь?

Никто не ответил. Корос задумчиво шевелил губами, а Руник осматривал шалаш, как будто свирель его больше не интересовала.

— Дикарь был здесь?! — озарило вождя. Он аж привстал от возмущения, но, коснувшись головой упругой крыши шалаша, снова присел.

— Я вот о чем думаю, — меланхолично произнес Руник, не реагируя на последнюю реплику Зукуна. — Я заходил сюда утром, сказать Оре добрые слова. Она очень расстраивалась, очень.

Руник с намеком покосился на Короса, продолжил:

— Рядом с телом Похуна лежало его копье. Вот здесь, около руки. Я еще подумал — какой хороший наконечник. Ора сама сделала этот наконечник. Почти всю зиму стучала потихоньку камнем о камень. А весной подарила Похуну. Он очень обрадовался, да. Хороший был наконечник. Я смотрю — нет копья. Кто-то взял.

— Ты думаешь, глот пришел сюда, чтобы забрать копье? — спросил Зукун.

— На месте Оры я бы не отдал копье жамуша, да, — также меланхолично проговорил Руник. — Как Похун будет охотиться без копья в подземном мире? Если бы я был Орой, я бы стал драться, да.

— Так это Дул убил Ору?! — Зукун демонстрировал чудеса логического мышления.

— О чем вы говорите? — подал голос следопыт. — Как дикарь мог придти сюда, если он сидит в землянке?

— Ну, да, я и забыл, — вождь смущено улыбнулся. — Дикарь сидит в землянке. Я сам сегодня видел. Утром он сидел…

Он внезапно осекся.

— Вот и я думаю, Зукун, — спокойно произнес младший брат. — Не посмотреть ли нам на дикаря?

В землянке никого не было. Обнаружив пропажу Дула, Корос тут же побежал искать следы. Зукун и Руник остались около землянки.

— Что же это такое? — вождь был растерян, напуган и даже не скрывал этого от младшего брата. Он посмотрел на небо, словно надеясь оттуда получить ответ на загадочные вопросы. Солнце клонилось к горизонту. Поскорей бы он закончился, этот день, — подумал Зукун. Сплошные неприятности и непонятные вещи, аж голову ломит. Может, и вправду этот дикарь колдун, как говорила Ора? Она знала толк в таких делах. Бедная Ора, бедный Похун. Что-то неладное творится в стойбище.

— Неужели дикарь убил Ору? Как он мог пройти в шалаш незамеченным?

— Запросто, — чем сильнее нервничал Зукун, тем спокойнее становился младший брат. — Землянка на краю, и шалаш колдуньи на краю. Когда все собрались у жертвенного камня, слушать Оман Озара, никто ничего не видел. Наверное, дикарь просто искал оружие и зашел в шалаш Оры, думая, что он пустой.

— Но, как он развязал веревку?

— Лучше спросить у него, — Руник усмехнулся. — Может, плохо завязали? Кто его связывал?

— Не знаю. Я не видел, кто связывал. Я видел… — Зукун запнулся.

— Что? — с интересом поторопил Руник.

— Я видел… Когда мы разговаривали утром, Корос развязал дикарю руки.

— Корос? — удивился младший брат. — Странно. Он такой умный. Может, он забыл завязать?

Вождь заметил приближающегося следопыта и промолчал.

— Я видел следы, — Корос тяжело дышал. — Решил вернуться. Поздно уже, скоро ночь. Он пошел туда, на солнце. Но он не один. Рядом еще один след.

— Что? — братья спросили в унисон.

— Два разных следа. Один дикаря. У него большие ноги. И ходит так, — Корос показал, как вперевалку ходит дикарь.

— А второй? — осторожно спросил Зукун. У него возникло не ясное, но тревожное предчувствие. Корос ответил после паузы, с удивлением в голосе:

— У второго нет пальца. На этой ноге. Такой след.

Он вытянул ладонь с подогнутым большим пальцем, растопырив остальные четыре. Никто не произнес ни слова, но все трое подумали об одном и том же. Когда-то в племени родился малыш с четырьмя пальцами на правой ноге. Его так и прозвали — Беспалый, пока во время процедуры инициации он не заслужил себе новое имя — Кама Сиук.

*Заро — заклинание против злых духов у дикарей.

*Солнце встанет в средину — будет находиться в зените. Варии определяли наступление полудня по расположению солнца и специального шеста, который втыкался в центре стойбища у жертвенного места. Полдень наступал тогда, когда шест переставал отбрасывать тень.

*Допа — смесь из сушеных грибов и коры, обладающая тонизирующим действием.

*Оман Яра — дух ярости и боя. Примерно то же самое, что и бог войны в более поздних верованиях.

*Малиса — летняя распашная одежда без рукавов из шкуры животного, что-то вроде меховой безрукавки.

 

Глава шестая. Среди дикарей

Вада сидела около костра, монотонно постукивая камушком о камушек. Со стороны могло показаться, что девушка развлекается таким немудреным образом, но это было не так. На самом деле она выполняла сложную и тонкую работу — оббивала кремневый наконечник для копья.

Вада да Ахира-умам — они двое из всей общины трудились в это позднее время. Умам всегда занималась какой-либо работой с раннего утра до позднего вечера, являя пример редкого трудолюбия другим женщинам. Вот и сейчас она упорно пыталась с помощью толстого костяного шила и сухожилий соединить два куска бараньей шкуры. Остальные 'дамы' дремали, выискивали друг у друга вшей, а кое-кто, невзирая на соседей, в темных уголках пещеры занимался любовными играми с кавалерами. И только Вада, с первого дня пребывания в общине дикарей, составляла компанию Ахире по вечерам в различных полезных занятиях.

Но если умам просто не умела по-другому проводить время, то трудолюбие Вады объяснялось совсем другой причиной. Она боялась. Ей было страшно находиться среди этих чернокожих и уродливых, по ее понятиям, людей, полностью подпадавших под описания людоедов-глотов, которые она слышала от родичей. И она постоянно искала для себя занятие, чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей и тревожных фантазий. Особенно, в тягостный вечерний период от захода солнца до сна, когда вся община сбивалась в кучу в тесной пещере, отчего ощущение одиночества у Вады только усиливалось…

Ужас и страх сопровождали по пятам эту совсем еще юную женщину с того самого дня, как на ее племя Леопарда врасплох напала шайка дикарей-людоедов. Они выбрали для атаки самый благоприятный момент, когда почти все мужчины племени, кроме больных стариков, ушли на загонную охоту на кабанов.

Враги напали рано утром сразу с нескольких сторон, когда почти все спали. Старик, дежуривший у костра, попытался поднять тревогу, но его оглушили дубиной. Остальных сородичей Вады (кроме самых проворных, сумевших ускользнуть), женщин и детей, людоеды согнали в кучу, связали и погнали на свою стоянку в горы. Пленников ждала трагическая участь обреченных на заклание животных. Но Ваде удалось спастись.

Их шалаш находился на краю стойбища и несколько в стороне. Первым, услышав шум, проснулся младший брат Вады. Он выскочил наружу и столкнулся с двумя дикарями. Борьба завязалась прямо у входа — хотя, что мог поделать десятилетний мальчишка против взрослых мужиков, разве что задержать на пару десятков секунд. Но именно эти секунды спасли Ваду: проскользнув под легким навесом из веток с обратной от входа стороны, она бросилась в лес. Кто-то из нападавших дикарей заметил это и кинулся следом.

Вада удирала со всех сил — она знала, кто за ней гонится, хотя и не успела толком, в утренних сумерках и от страха, разглядеть. Брат, перед тем как вступить в неравную схватку с противником, успел крикнуть: "Беги, это глоты!". Глотами варии называли стада людоедов, обитавших в горах и периодически совершавших набеги на соседей-чужаков, ведших полуоседлый образ жизни.

Про глотов сородичи Вады рассказывали ужасные истории. Например то, что своим пленниками они перебивают дубинами все кости и держат в водяных ямах, чтобы мясо не пропало, а затем по очереди умерщвляют и съедают. Что в тех историях было правдой, а что плодом неординарного воображения сородичей, Вада достоверно знать не могла, но попадаться в лапы людоедам в любом случае не собиралась. Поэтому она продолжала бежать еще очень долго, даже после того, как преследователи отстали. Она бежала и бежала, пока не упала без сил. А потом наступила ночь. Вада провела ее под укрытием корней большого дерева, скорчившись в комочек, трясясь от страха и ночной прохлады — 'сорочка' из лисьих шкур осталась в землянке.

Когда рассвело, Вада осмотрелась и поняла, что заблудилась: в этих местах ей еще никогда не доводилось бывать. И женщина, точнее, юная девушка, совсем недавно прошедшая обряд инициации, направилась на север — просто потому, что боялась идти на юг, где могли встретиться людоеды. Так она двигалась несколько суток, питаясь корнеплодами, ягодами и личинками насекомых. Два раза Вада форсировала небольшие ручьи, где можно было наловить рыбы, но она боялась останавливаться надолго на одном месте. Однажды чуть не наступила на птичье гнездо с только что вылупившимися птенцами, и эта скромная еда стала настоящим пиршеством; потом едва не столкнулась с медведем, но тот был занят разграблением пчелиного улья и проигнорировал худосочную добычу; а затем девушка чуть не погибла.

К тому времени беглянка вышла к реке и направилась по берегу, вниз по течению. Лес с колючими и густыми кустарниками, где могли прятаться хищные звери, ее пугал. Кроме того, она догадывалась, что около реки легче встретить людей. Как бы Вада не боялась дикарей, но она понимала, что одной все равно не выжить, поэтому инстинктивно надеялась наткнуться на чье-нибудь стойбище. Она знала, что где-то по соседству с их племенем обитало еще одно племя вариев — может, к ним река и выведет? Но случилось иначе.

На отмели девушка увидела несколько мелких дохлых рыбешек. Добыча не Бог весть какая, но в ее положении привередничать не приходилось. Она присела на большой камень и, сняв с пояса (подарок Сиука) ракушку с заточенным краем, распорола рыбкам животики и выпустила внутренности — уж больно неаппетитно они выглядели. Затем, давясь от голода, обглодала рыбок до костей. Ощущая в желудке приятную тяжесть, Вада едва не заклевала носом на жарком солнышке, как вдруг почувствовала на спине чей-то пристальный взгляд. Она медленно обернулась — в двух десятках метров от нее на берегу сидели трое волков и спокойно, круглыми немигающими глазами, разглядывали потенциальную жертву. Девушка встала с камня и прикрикнула:

— Уй, кыш!

Но 'серые' даже не пошевелились. Тогда Вада подняла булыжник и, сделав пару шагов навстречу волкам, метнула снаряд в их сторону, пытаясь попасть в ближнего хищника. Тот с ленцой отскочил в сторону и угрюмо заворчал. Его приятели оскалились и тоже зарычали, выражая недовольство.

Не рискуя атаковать явно превосходящего ее в силах противника, девушка пошла по берегу. Волки неторопливой рысцой поплелись следом. Так они передвигались пару часов.

Храбрая представительница племени Леопарда периодически кричала на преследователей, делая грозное выражение лица, кидалась камнями, но волки не отставали. Более того — потихоньку сокращали расстояние. Похоже, они никуда не торопились, и не сомневались в том, что рано или поздно доберутся до тела двуногой жертвы. Начало темнеть и Вада внезапно поняла, чего ждут 'серые разбойники' — наступления ночи. Вот тут она по настоящему испугалась. У нее не было ничего против трех здоровенных хищников: ни горящего факела, ни, даже, простого каменного ножа. И вдобавок ко всему девушка попала в ловушку.

Пятясь по берегу с постоянной оглядкой на зверей, Вада не заметила, как река уперлась в скалистый холм. За сотни, а может и тысячи лет, вода промыла в каменном подножье холма узкий, шириной в три-четыре человеческих роста, проход. Перед скалой русло резко сужалось, создавая эффект трубы: глубина увеличивалась, течение усиливалось, образуя, сразу после входа в тоннель, водовороты.

Прижатая к скале, беглянка снова оценила перспективу: надо было или нырять в тоннель или прорываться вдоль скалы к лесу, который начинался в полусотне метров от берега на пологом склоне.

Если в лесу быстро найти высокое дерево и попытаться на него забраться, то волки не достанут. По крайней мере, ночь пересидеть можно — рассудила Вада. Она прикинула расстояние до опушки, выискивая подходящие деревья. Пара волков, будто читая ее мысли, отделилась от собрата, продолжавшего сидеть на берегу, и потрусила направо к холму, отсекая жертве путь к лесу. Девушка поняла, что ей не прорваться, звери явно готовились к атаке. Они расположились уже так близко, что Вада отчетливо видела, как сверкают желтыми огоньками их беспощадные глаза.

Растерявшаяся девушка почувствовала, как из глубины сознания поднимается к поверхности мутный ужас, парализуя волю. Она вспомнила, как несколько дней назад, еще до набега глотов, ей приснился сон про то, как она убегает от серых зверей. Вада рассказала о сне матери, колдунье Уне. Та сходила к кому-то из охотников и принесла кусочек волчьей шерсти. Скатав шерсть в комок, Уна произнесла заклинания и сожгла шерсть в костре. Но на следующую ночь приснился очень похожий сон. Мать расстроилась:

— Они так просто не отстанут. Надо приносить жертву. Охотники добудут мяса, и тогда я совершу обряд.

Как раз в тот день мужчины ушли на охоту, и Уна ушла с ними. Колдунью всегда брали на большую охоту, чтобы совершить непосредственно перед ее началом необходимый ритуал. А ночью на стойбище напали глоты.

Сейчас Вада вдруг подумала, что это те самые волки, из сна, пришли за ней. Она зажмурила глаза и пробормотала несколько заклинаний, которым ее научила мать. Потом осторожно приоткрыла один глаз. Волки оставались сидеть на месте, но, кажется, пододвинулись еще ближе.

Заходящее солнце висело прямо над холмом, темнота могла навалиться в любой момент. Девушка в отчаянье повела глазами вокруг. В нескольких шагах от нее, уткнувшись толстым концом в расщелину между двумя крупными валунами, валялся обломок ствола лиственницы — верхушечная часть, сломанная во время урагана. Весной, в период паводка, вода протащила ствол почти до самого тоннеля, где он застрял между валунами. Вада подошла к стволу и потянула его на себя за ветки — дерево легко подалось навстречу. Обломок был хотя и длинный, примерно в два роста девушки, но тонкий и легкий, изрядно подсохший за несколько месяцев лежания под летним солнцем.

Девушка подтащила ствол к самому тоннелю. Волки наблюдали за ее действиями с недоумением, не понимая, чего она хочет сделать, но еще больше сузили круг. Оставался только один выход. Вада наклонилась, взялась руками за ствол… и остановилась.

Она вдруг подумала о том, что ее могут искать свои. Ну, конечно, как ей это раньше не пришло в голову? Ведь был брат, который мог видеть, как она убегала в лес. А ее любимый Сиук? Разве он допустит, чтобы его будущая жама пропала? Он, наверняка, бросится в погоню, как настоящий леопард. Ведь ее Сиук такой сильный и быстрый.

Раньше Вада даже не пробовала метить свой путь специальными знаками. Она боялась только одного, чтобы ее не выследили и не схватили кровожадные глоты. Но теперь ситуация возникла критическая. Если она сейчас нырнет в тоннель, то после нее не останется вообще никаких следов. Ведь вода все уносит с собой. И как тогда Сиук найдет ее?

Она задумалась. Какой оставить знак, чтобы возлюбленный понял, что здесь была именно она? Взгляд упал на запястье левой руки. Последний подарок Сиука — маленький ручной браслет из мелких ракушек. Девушка отломила от ствола сухую толстую ветку. Нашла в скале широкую трещину, засунула деревяшку туда. Потом зубами развязала узелок на веревочке браслета. Сняла украшение с руки и повесила на ветку. Ну, теперь пора.

Вада приподняла толстую часть ствола и, почти обняв его, кинулась вместе с ним в воду:

— Ух! Оф!

Ее сразу же подхватило течение и потащило во чрево тоннеля. Ствол слегка вращался в воде, но не переворачивался, сохраняя для девушки возможность дышать. Периодически лиственница натыкалась на крупные камни, и Ваду кидало в стороны вместе с ней. В какой-то момент она так сильно ударилась плечом о торчавший из воды осколок скалы, что почти потеряла сознание, но не разжала рук.

Вдруг ее плавучая опора накренилась, и Вада свалилась вместе с ней вниз. Во время падения ствол перевернулся, и девушка оказалась под ним и под водой, еле успев вдохнуть воздух. Но течение, на ее счастье, значительно ослабло, она оттолкнула ствол и, замолотив изо всех сил руками, всплыла на поверхность.

Варийка не могла этого увидеть, но в этом месте узкий тоннель расширялся, образуя небольшой конусообразный грот. Было очень темно, девушка на ощупь ухватилась за макушечную часть ствола, проплывавшую мимо, и отдалась на волю течения, слабо перебирая ногами. Еще через некоторое время ее вынесло из-под холма на свободное пространство. Глубина русла резко уменьшилась и Вада 'села', вместе со своим плавсредством, на галечную мель. Еле успела добрести до берега, как наступила ночь.

Зубы Вады не попадали друг на друга после принудительного купания в холодной воде горной реки и пережитого страха, но Мать-Природа была милостива к своей дочери. В предыдущие дни установилась очень жаркая погода, и девушка быстро отогрелась на теплых камнях, а потом уснула на песке, не обращая внимания на визг и завывания, доносящиеся из близкого леса.

Утром Вада собрала ягод в кустарнике на опушке, нашла съедобный древесный гриб, и отправилась дальше, ведомая острым чутьем и неистребимой у первобытной женщины тягой к жизни. Продолжая двигаться вдоль правого берега, она дошла до места, где в реку впадала не широкая, но бурная речушка. Сил перебираться через водные преграды у Вады уже не было, и она пошла по берегу притока, надеясь перейти его вброд или по камням выше по течению. И тут, около запруды, наткнулась на чьи-то силки. Голод пересилил страх, и девушка решила воспользоваться чужой добычей.

Так судьба свела ее с Гаром, а тот привел беглянку в свою общину.

Когда Вада впервые увидела сородичей Гара на поляне у пещеры, ее почти парализовало от ужаса. Сомнений быть не могло — она попала в лапы глотов-людоедов. И это после того, как столько дней от них убегала? После того, как едва не погибла от лап медведя, от зубов волков, благодаря лишь счастливой случайности не утонула в реке?

Люди, с любопытством разглядывавшие Ваду, полностью соответствовали описаниям внешности жутких людоедов из рассказов родственников. Девушка чуть не потеряла сознание, готовясь отправиться в акуд*. Но произошло настоящее чуро*. Ее не съели. Ни в тот же день, ни на следующий. Более того, судя по всему, ее никто и не собирался есть. Но она все равно продолжала бояться.

Всю ночь не спала, планируя побег. Но наступило утро, Вада вылезла из пещеры и очутилась под теплыми лучами восходящего солнца. Рядом щурился ее новый приятель Гар. Да, по мнению просвещенной варийки почти благородных кровей, Гар, был, конечно, грязноват, страшноват и туповат. Но, в то же время, добр и даже ласков. По крайней мере, к ней. И еще в нем ощущалась грубая звериная сила, вызывавшая у молодой девушки смешанное чувство. Ее это отталкивало и привлекало одновременно.

Не станем судить Ваду строго. Она была дочерью своего времени: жестокого, простого и неразборчивого в средствах. Конечно же, она помнила о Сиуке, своей первой и единственной любви. Но перед нашей героиней стоял, по существу, безальтернативный выбор между жизнью и смертью. И кто осудит эту юную девушку за то, что она выбрала жизнь?

'Куда же я побегу? — подумала Вада. — Я и не знаю, в какую сторону идти. Здесь хотя бы люди. Может, и не съедят? Если присмотреться, то не такие уж и страшные. Даже улыбаются некоторые. Ой, какие зубы у этого дяденьки!'

Последнее наблюдение относилось к Ухаю. Собственно, имя дикаря и переводилось, как 'зубастик', но Вада тогда этого не знала. Природа наградила Ухая не только острым зрением и тонким слухом, но и такими длинными зубами, что они не влезали в его рот. От этого рот постоянно находился в полуоткрытом состоянии, создавая иллюзию специфической улыбки. Так улыбаются голодные люди при виде вкусной и обильной трапезы.

Ухай с первого дня, буквально, прилип к чужачке, всячески демонстрируя благожелательность и выражая сочувствие к ее незавидному положению. Но вызывал он у Вады, скорее, отрицательную реакцию. В жутковатой ли улыбке было дело или в Гаре, относившемся к Ухаю без симпатии, и Вада это чувствовала, но…

А вот Ахира-умам не улыбалась и глазок не строила. Но именно она оказала чужачке реальную помощь. В первый же вечер пребывания варийки в общине, умам подошла к Гару и Ваде, сидевшим рядышком невдалеке от костра. Посмотрела строго (Вада подобрала ноги) и спросила:

— Твоя малу, что, так и будет голой ходить?

Гар растеряно улыбнулся:

— Нет ничего. Может, завтра бобра убью?

— Бобра? — Ахира хмыкнула. — Кто ж бобра носит? Только на лежанку. Да его и поймать еще надо.

Гар промолчал. Он решил пока не рассказывать про то, как ловко чужачка ведет себя в воде. Даже плавать умеет и ныряет, как рыба или тот же бобер. Но зачем раньше времени хвастать? Вдруг не получится 'водяного зайца' поймать? Да и права, пожалуй, умам. Шкура у бобра хотя и гладкая, но жесткая. Одежда плохая получается.

— Подожди, — Ахира сходила к своей лежанке, покопалась в запасах, и вскоре вернулась со старой, потертой козлиной шкурой. — На. Пусть пока носит. Нечего голой задницей светить, как факелом.

— Саси*, - сказал обрадованный Гар и ткнул Ваду в бок.

— Саси, — повторила вслед за приятелем и спасителем девушка. Она уже знала, что это слово обозначает благодарность.

— Из саси шкуры не сошьешь, — ворчливо ответила умам. И усмехнулась.

Не станем преувеличивать доброту Ахиры. Как и положено умам, она беспокоилась, в первую очередь, о нравственности. Разумеется, в рамках представлений, существовавших в общине. Ахира сочла (и, правильно, заметим, сочла), что ни к чему молодой женщине, да еще чужачке, демонстрировать все свои прелести мужчинам общины, вызывая ненужные эмоции. Конечно, там и смотреть особо не на что, кожа да кости, но кто ж его знает, чего у диких мужиков на уме?

Как и всякая первобытная женщина, Ахира отличалась наблюдательностью. И от нее, в частности, не укрылись похотливые взгляды, бросаемые на чужачку вожаком Боро. Хотя Ахира уже давно потеряла статус 'первой леди', перейдя в рядовые наложницы Боро, но дополнительная конкуренция за место на лежанке вожака ей была не нужна.

Кроме прочего, подарок умам таил подвох. Шкура, которую она принесла Ваде 'прикрыть срам', уже не один год использовалась в качестве обычной подстилки для лежанки. Ахиру интересовало, как рыжая молодка приспособит ее себе под одежду.

Вада, между тем, осмотрела шкуру со всех сторон. Потом встала и обернула ее вокруг талии, производя примерку. Затем долго что-то объясняла Гару, активно жестикулируя. Наконец, тот понял, что от него требуется. Подойдя к Ахире, Гар попросил у нее костяное шило, а также несколько сухожилий.

На время, разумеется. На днях, мол, верну. А вот тебе подарок. Ракушка. Большая, не та, что в реке. А та, что у 'большой воды'. Красивая. И острая. Как резак.

Умам повертела ракушку в руке. Осторожно попробовала на зуб. Да, такой больше ни у кого в общине нет. Саси.

Шило и сухожилия дала без сожаления. Такого добра у нее было навалом. К тому же, Ахиру снедало любопытство профессиональной портнихи. Опыт подсказывал: ничего путного из такой шкуры не выйдет.

Но она сильно ошибалась. Почти полночи (все обитатели пещеры давно заснули, включая Ахиру) Вада что-то кроила с помощью очередной заточенной ракушки, снятой с пояса, а затем шила, протыкая куски шкуры шилом и простегивая сквозь отверстия сухожилия. Спала ли девушка вообще в ту ночь — неизвестно. Но когда утром женская половина общины, проснувшись, выбралась на освещенную солнцем поляну из пещеры и увидела там Ваду, произошло нечто неописуемое. Сначала 'дамы' дружно проглотили языки, затем также дружно заахали, а потом окружили чужачку, рассматривая и ощупывая ее невероятный прикид.

Из облезлой козлиной шкуры Вада умудрилась сшить обалденную мини-юбку и короткую (пупок наружу) малису. Несчастные дикарки, отставшие в своей горной долине от современной моды на целое поколение, пришли в такой, поистине, дикий восторг, что едва не общипали с костюма остаток шерсти. А уже вечером к чужачке выстроилась целая очередь из желающих обновить гардероб.

Быстро выяснилось, что шить так, как Вада, никто не сможет. Пальчики милых дам оказались слишком грубоваты для того, чтобы вязать сложные петли и узелки. И тогда Ваде пришлось взять на себя обязанности портнихи. Потому что отказать темпераментным чернявеньким людоедкам (а Вада по-прежнему считала, что угодила к людоедам, только временно сытым) светлорыжая чужачка никак не могла. Уж очень она их боялась. Хотя и не подавала виду.

Но портняжничеством она занялась позже.

А тогда еще было утро. То самое утро, когда Вада приняла решение остаться в общине.

Гар по привычке собирался на ежедневный промысел к запруде. И тут встал вопрос, как поступить с малу.

Вообще-то, как правило, Гар ходил к запруде один, но не из-за жадности, а потому что такой порядок существовал в общине. Пищу каждый добывал сам, принося на стоянку излишки — никому и в голову не приходило запрятать что-то на 'черный день' хотя бы потому, что такого не удалось бы утаить. У членов общины было сильно развито 'коллективное сознание', а, кроме того, эти люди попросту не умели обманывать.

Индивидуализм же проистекал не из-за стремления к обособленности, а являлся следствием естественного положения вещей. Оно же напрямую зависело от окружающей среды: природных условий, климата, а также текущих потребностей общины. В зимнее время, когда количество угодий резко сокращалось, все добывали пропитание на одном небольшом пятачке. Но летом, в период изобилия, сородичи разбредались по всему ареалу обитания, не мешая друг другу, но чутко ощущая постоянное присутствие соседей.

Обычно Гар поступал следующим образом. Вытащив птиц из силков (предварительно оторвав головы), он ловил рыбу и тут же, на берегу, съедал ее почти целиком, оставляя лишь плавники и хвост. Отходы выбрасывал в реку, совмещая два наивных примитивных ритуала: возвращая 'оку ры' (душу рыбы) 'домой', в реку, и, возмещая воде то, что было взято у нее.

Дичь охотник относил на стоянку в общий 'котел'. Иногда приносил и рыбу, но только в те дни, когда не удавалось поймать птиц или найти падаль. Гар считал ловлю рыбы хлопотным и неприятным занятием, потому что приходилось залезать в воду, а к ней 'пещерные люди' относились с опаской и недоверием, полагая ее 'живой'. Но свежая рыба была очень вкусной, напоминая одновременно вкус дикого огурца и молодых, сочных зеленых побегов — никакого сравнения с дохлой, которую охотник подбирал иногда на отмели. Поэтому, если другой добычи в тот день не подворачивалось, Гар бултыхался в мелкой запруде до посинения, пока не утолял голод и не вылавливал что-то для сородичей.

Он считался лучшим охотником в общине, потому что никогда не возвращался в пещеру без добычи. Вернуться с пустыми руками стало бы для него позором: таких горе-следопытов женщины и дети встречали равнодушными взглядами и ехидными смешками, а пищу в этот день неудачники получали после женщин и стариков, перед детьми. Поэтому далеко не все мужчины рисковали заниматься индивидуальным охотничьим промыслом, предпочитая, вместе с женщинами и детьми, собирать съедобные корни, грибы и ягоды. Личинки и всякие жуки сразу шли в рот, иногда удавалось найти птичьи яйца. Подвернувшуюся под руку лягушку или мелкого грызуна также не возбранялось употребить в одиночку. Другое дело, что к тому времени дикарям уже было известно: то, что шевелится и бегает, в жареном виде усваивается лучше. Да и понятие вкуса постепенно входило в круг представлений первобытного человека.

В общем, возникал выбор: или жуй и глотай сырым или неси к костру в общий котел. Но тогда надо было делиться, как это делали настоящие охотники, умевшие добывать птиц, крупных грызунов и даже зайцев. Взамен они получали не только самые жирные куски обжаренного мяса, но и самые спелые и сочные корнеплоды и фрукты. Ну и, уважение сородичей, естественно, хотя и сопровождаемое изрядной долей зависти. Но уж это-то чувство всегда было свойственно человечеству на всех стадиях его развития — не правда ли?

Так что, занятие охотой считалось в общине делом хотя и сложным, требовавшим соображения, силы и сноровки, но в то же время едва ли не привилегированным. Слава умелого и удачливого охотника ждала далеко не каждого: секретами охоты не принято было делиться, хотя и подсматривать не запрещалось — община, что одна семья, ничего не утаишь. Да и среди специалистов по охотничьему ремеслу изредка попадались альтруисты, не чуравшиеся просветительской деятельности, пускай и не всегда безвозмездно.

Поэтому для особо любознательных дорога к знанию оставалось открытой — имей только желание. Ну и способности, разумеется, куда ж без них? Гар такими способностями обладал. Более того, он имел особое строение ладоней, отличное от ладоней сородичей, широких и короткопалых. Природа почему-то наделила Гара длинными и гибкими пальцами, что позволило ему однажды изобрести силок из лианы. Для этого требовалось завязать несколько тонких и хитрых узлов, что было не под силу родственникам Гара с их короткими и плохо сгибающимися отростками.

Можно сказать, что Гар не имел конкурентов в охотничьем деле. Но, с другой стороны, никто к такой конкуренции и не стремился. В общине насчитывалось всего семеро юношей и взрослых мужчин, считая вожака Боро, и для каждого находилось занятие по душе. Уж что-что, а трудовую повинность в первобытном сообществе никто не объявлял. Занимайся, чем можешь, но хотя бы с некоторой с пользой для всех. А распределение обязанностей происходило почти само собой, естественным образом. Но с учетом традиций.

Так вот, по традиции женщины ни к охоте, ни к рыбалке не привлекались. Ситуация, однако, требовала нестандартного подхода.

— Ну, я пойду, — сказал Гар неуверенно. — Ловить буду. Птицу, рыбу. А ты того, побудь здесь.

— А я? — жалобно спросила Вада, догадываясь, что Гар хочет оставить ее наедине со своими жутковатыми сородичами.

— Ты, говорю, здесь побудь. Поняла? — Гар обвел рукой поляну.

— А я? — повторила Вада, заглядывая приятелю в глаза.

— Вот и я говорю, — пробурчал дикарь. — Пошли, что ли, пока не передумал.

И они ушли, провожаемые озадаченными взглядами дикарей. Вскоре, пошептавшись с Боро, в том же направлении отправился и Ухай.

Шлепая по камням босыми ногами, Гар размышлял: правильно ли он поступил, захватив малу с собой? Не женское это дело — охота, да и в общине начнут коситься. В то же время Вада вчера проявила такую сноровку на рыбалке, что прагматичный дикарь понимал — с таким помощником не пропадешь. И сам без пищи не останешься, и на стоянку будет с чем вернуться. Кроме того, ему очень хотелось научиться у Вады метать гарпун — также ловко, как это делала она.

У запруды Гара ждало разочарование. Ладно бы — птица не попалась в силки. Как раз попалась — на камнях валялись перья. Но кто-то успел опустошить силок до прихода людей. По следам охотник определил: воровское нападение осуществила пара полосатых гиен. 'Плохо, — подумал Гар. — Пришли раз, могут прийти и снова'. Про силки, по крайней мере, на время, предстояло забыть. Лучше не приваживать гиен к этому месту. Сначала надо выяснить, откуда они взялись. Может, бродячие. Уже и след простыл. А вот если семейство обосновалось поблизости — тогда дела хуже. Выследить-то их можно, но вот уничтожить очень сложно. Гиены чаще охотятся ночью, прекрасно видят в темноте. Но и днем их врасплох не застанешь.

Гар, как мог, обрисовал положение дел подруге. Вада отреагировала практично: раз птиц нет, займемся рыбалкой. И, вооружившись острогой, полезла в воду. Вскоре первобытная парочка уже уминала на берегу свежевыловленную рыбу.

Затем к рыбалке приступил Гар. Как и накануне у него почти ничего не получалось. Швырять гарпун он худо-бедно научился, но летел тот в сторону от цели, и зачастую не под углом, как требовалось, а просто плюхался об воду.

'Инструкторша' сидела на берегу и коротко комментировала. Наконец, Гару надоело. К тому же он замерз, постоянно лазя в холодную воду за гарпуном. Дикарь выбрался на берег и присоединился к подруге. Ничего — попыталась утешить Вада, скоро начнет получаться.

Неудачливый рыболов нахохлился, но быстро согрелся и повеселел. Дело шло к полудню. Гар предложил сходить в лес, полакомиться ягодой. А потом… Потом наловим еще рыбы и на стоянку, к сородичам. Дикари жили по принципу: будет день, будет пища. Но варийку это предложение чем-то не устроило. Она задумалась. Возможно, ей не хотелось слишком рано возвращаться в общину.

Спустя какое-то время Вада выступила со своим планом. Она много говорила и бурно жестикулировала. При этом активно дергала Гара за его баранью малису, чем только сбила дикаря с толку. Охотник почти ничего не понял, кроме того, что надо куда-то идти.

У девушки иссякло терпение. Она встала и потянула приятеля за руку: мол, пошли, там покажу. Заняться по большому счету все равно было нечем, и Гар нехотя поплелся за непоседливой малу.

Сначала он не понимал, куда они направляются. Вада же, не тратя зря времени, по дороге постоянно задавала спутнику вопросы, активно пополняя свой словарный запас в дикарском языке. Заметим, что память варийка имела прекрасную и простые, в основном двухсложные слова, усваивались ею с лету.

Но вскоре Гар стал узнавать местность. Когда два дня назад он преследовал 'рыжую', то не особенно смотрел по сторонам, в основном под ноги. Но теперь он огляделся и сообразил, что малу ведет его по пути своего недавнего бегства. Через какое-то время они выбрались на каменистую тропинку и вскоре оказались у того самого скального выступа, где Вада едва не сверзилась в пропасть.

Девушка объяснила, что им необходимо попасть на вершину скалы.

— Зачем? — Гар выкатил глаза.

— Засем, засем, — почти на чистом дикарском наречии передразнила малу. — Ната. Тама знай путит.

Охотник вздохнул и согласился. Эта странная чужачка умела находить нужные слова.

Они прошли еще немного по тропинке, удаляясь от выступа, пока не обнаружили расщелину, ведущую направо и вверх, к вершине скалы. Расщелина заканчивалась тупиком с отвесной, но не очень высокой стенкой. Гар сначала подсадил наверх Ваду, затем сложил из крупных валунов небольшую пирамиду и с ее верхушки дотянулся сам до выступающего карниза. 'Р-раз, — подтянулся на руках, — и два'. Девушка, помогая, ухватила приятеля за малису, как за шкирку, и вот он уже тоже на вершине скалы.

Подойдя к краю, Вада легла на живот и свесила голову. Гар расположился рядом. Прямо внизу под ними змеилась тропинка. У дикаря захватило дух. Как на ладони лежало едва ли не все ущелье, изогнутое, словно луна. Гар разглядел струйку дыма от костра — оказывается, по прямой до их стоянки было не так и далеко.

Но зачем они сюда забрались? Охотника потянуло на подвиги. Он попытался засунуть ладонь под юбку малу, но тут же получил острым локтем в бок. Вада, впрочем, сразу обернулась и с примиряющими интонациями в голосе пояснила:

— Сичас не ната. Сичас тиха. Потом.

Солнце припекало, и, лишенный возможности активно действовать, Гар не заметил, как задремал.

Проснулся от того, что Вада теребит его за плечо. Гар приоткрыл глаза и спросонья собрался что-то проворчать, но девушка аккуратно прикрыла ему рот ладошкой.

— Тиха, тсс.

Гар проморгался. Малу по-прежнему лежала на животе, как будто и не вставала, и смотрела куда-то вбок, направо. Охотник осторожно приподнял голову и посмотрел в ту же сторону. По тропинке, по направлению к скале, мерно плелось баранье семейство. Шествие возглавляла самка с очень длинными рогами. За ней, синхронно переставляя ноги, следовало еще несколько овец, одна меньше другой. Замыкали цепочку два небольших барашка-ягненка. Какое-то время они двигались почти прямо на людей, находясь в полусотне метров. Но затем тропа, сделав перед этим полупетлю, нырнула вниз, и животные исчезли из вида.

— Вота сичас пить, — прошептала девушка и показала ладонью вниз, под скалу. — А мы камень бум и тюк.

Она ткнула пальцем в валуны, разбросанные по вершине:

— Пыстро, тавай сюта.

Только теперь Гар понял оригинальный замысел Вады и невольно удивился — как она догадалась, что по этой тропинке животные ходят на водопой к речке? Но размышлять над прозорливостью чужачки было некогда. Стараясь не шуметь, на карачках, он подтащил к краю обрыва несколько крупных камней и лег рядом с Вадой, свесив вниз голову. До тропинки (прикинул Гар) не так уж и близко. Но попасть можно, учитывая относительную тихоходность животных. Вада показала на пальцах: когда первый баран будет под тобой — сталкивай камень; а я кину камень в заднего. И она отползла правей.

И вот животные показались внизу на тропинке. Они двигались медленно и осторожно, и это было на руку охотникам. Когда самка-вожак оказалась прямо под головой Гара, Вада махнула рукой. Гар напрягся и аккуратно, чтобы ненароком не увеличить траекторию, толкнул валун вниз. Тот полетел почти отвесно, но примерно в средине полета задел за выступ и отклонился в сторону. Гару уже показалось, что камень пролетит мимо тропинки. Но как раз в это мгновение, шедшая впереди самка, услышав шум, повернула голову. При этом она наклонила длинные рога вправо. Валун угодил примерно в средину рогов. Самка, потеряв равновесие, сковырнулась с тропы и покатилась вниз по крутому откосу, ломая ноги.

Одновременно с Гаром камнеметание начала и Вада. Но она не сталкивала камень, а приподняла его в руках и прицельно отпустила вниз над замыкающим шествие ягненком. Снаряд угодил животному в спину, переломив бедняге хребет. А Гар, вошедший в охотничий раж, между тем уже швырял следующие камни.

Попав под обстрел, оставшееся без вожака семейство, жалобно блея, заметалось по узкой тропинке. Одна из овец оступилась и кубарем покатилась вслед за первой самкой. Следующей овце камнем повредило ногу, и она, прихрамывая, поковыляла вниз. Последняя овца умудрилась развернуться на тропинке и в панике ринулась в обратном направлении. Но, столкнувшись с молоденьким барашком, невольно сбросила его в пропасть.

Не теряя времени даром, охотники спустились в расщелину и вскоре оказались под выступом. На тропинке негромко блеял ягненок со сломанным позвоночником. Гар вытащил из-за пазухи каменный резак и прекратил мучения животного, распоров ему глотку. Остальные бараны: две овцы и ягненок, валялись на дне ущелья.

Гар закинул ягненка на плечо и вместе с Вадой споро двинулся вниз. Надо было спешить, пока добычу не обнаружили конкуренты: стервятники, гиены, а то и кто посерьезней, вроде льва.

И как же удивились ловкие охотники, когда, очутившись на дне ущелья, они встретили там Ухая. Стащив туши животных в одну кучу, дикарь отгонял пикой двух здоровенных стервятников. Увидев Гару и Вада, 'коллега' радостно осклабился, демонстрируя свои феноменальные зубы.

— О, а я смотрю — бараны с неба падают. Думаю, как здорово! — Ухай не скрывал замечательного настроения. — Только как нести столько? Хорошо, что вы подошли. О, а вы, что, тоже баранов ловили?

Он сделал вид, что только сейчас заметил на плече Гара мертвого ягненка. Вада от такой наглости потеряла дар речи. Но Гар быстро разъяснил ситуацию.

— Ловили, ловили, — пробурчал неприветливо, внимательно рассматривая добычу. — А этих вниз сбросили, чтобы ты посторожил. Значит, я беру этих двух. Ты бери эту, а ты, Вада, неси ягненка.

Так, втроем, они и появились на стоянке. Восторгу дикарей не было предела. Они уже и не помнили, когда за день удавалось добыть столько мяса. А шкуры-то, шкуры, какие получатся отличные!

Вечером, за трапезой, Гар увлеченно рассказывал, как ловко он придумал подкараулить глупых животных. Ух, потом бах, тюк и готово! Ну и Вада, конечно, помогла — великодушно отметил 'великий' охотник, похлопав девушку по плечу масляной от бараньего жира ладонью. И Ухай вовремя подоспел, а то бы все стервятники сожрали.

Ухай скалил зубы, получая свою долю успеха и внимания. И остальные дикари довольно улыбались, разгрызая сочные мослы. Даже грозный Боро умиротворенно щурился — общине хорошо, значит, и вожак в порядке.

Лишь Вада тихонечко обсасывала ребрышко, не считая, что совершила нечто выдающееся. Варии давным-давно освоили разнообразные способы охоты из засады, и Вада их знала еще немало — только спросите. А то, что животные спускаются в этом месте на водопой, она заметила еще до встречи с Гаром, когда шла по берегу речки.

Однако скромное поведение Вады объяснялось не только ее способностью к объективной самооценке. Сообразительная девушка догадывалась, что излишняя популярность не пойдет ей, чужачке, на пользу. Варийка не была так восприимчива к сигналам, посылаемым мозгом и нервной системой дикарей, как члены общины. Но даже она ощущала, что где-то в потоке волн благодушия и сытости, растекающихся по пещере, пульсирует багровой тревожной точкой источник зависти и злобы, направленный на нее. Он нес угрозу и опасность, словно наконечник копья.

Ночью разболелся зуб у Ахиры. Какое-то время умам терпела, но потом не выдержала и разбудила Ихану. Колдунья попыталась успокоить боль, шептала какие-то заговоры, но не помогало.

Вада проснулась от воющих стонов Ахиры. Та сидела на своей лежанке, прижав к щеке руку, и монотонно раскачивалась туда-сюда. Рядом, с заспанным и недовольным лицом, сидела на корточках Ихана.

Поняв, в чем дело, Вада нашла в пещере плоский камушек, нагрела его на огне и завернула в кусок бараньей шкуры. Принесла умам и показала: приложи к щеке. Та покосилась на Ихану, главного авторитета общины в области первобытной медицины, но колдунья сделала вид, что смотрит в другую сторону. Ахира пожала плечами и решила последовать совету чужачки.

Помогло ли на самом деле тепло или так совпало, что именно в этот момент боль утихла, но вскоре умам заснула.

Утром Вада едва успела спуститься к речке, чтобы попить воды и промыть глаза, как услышала громкий вопль, тут же перешедший в вой. Заинтригованная, она вернулась на поляну к пещере. Дикари толпились, возле валяющейся на земле Ахиры, и сочувственно переговаривались. С утречка умам решила полакомиться мозговой косточкой, оставшейся после обильной вчерашней трапезы, и, видимо, надавила на больной зуб. Судя по громкости и амплитуде воя, ей было очень больно.

Вада, с малолетства помогавшая матери в знахарских процедурах, примерно представляла, что надо делать.

— Я пойти в лес, — сказала она приятелю, не вдаваясь в подробности.

Гар поморщил лоб и решил, что это будет правильно. Женщинам положено ходить в лес, собирать всякую съедобную всячину. Пусть и малу этим займется.

Гар уже забыл, что именно Вада научила его новому способу охоты. Теперь он и сам был 'с усами'. Кроме того, Гару хотелось в одиночку попрактиковаться в метании гарпуна. Крутой охотник все-таки ощущал неловкость, когда у него что-то не получалось при Ваде. Мужское самолюбие, елы-молы. И Гар отправился проторенной дорогой к запруде, помахав малу на прощание рукой.

Так Вада, впервые за последние несколько дней, осталась одна. Очутившись в лесу, какое-то время она медленно шла между деревьями, срывая зеленые листочки и пробуя их на вкус. Здесь, в горной долине, встречались незнакомые растения, которых не было в предгорье и на побережье моря, где обитало племя Леопарда. И сейчас девушка пополняла свою коллекцию представлений о растительном мире, хранящуюся в голове. Основу коллекции составляли знания, переданные матерью, колдуньей и знахаркой. Теперь Вада имела возможность расширить эти знания.

На маленькой поляне она наткнулась на родник и присела возле него, чтобы напиться. Органы чувств чутко впитывали информацию, поступающую со всех сторон, и тут же, на инстинктивном уровне, сортировали: на важную и малозначимую, на положительную и опасную, несущую угрозу. Лес, со всеми его обитателями: животными, насекомыми, растениями был, в тот момент, настроен к девушке если не благожелательно, то мирно. Здесь, на природе, Вада не ощущала того психологического напряжения, которое угнетало ее в общине. И девушке, второй раз за то время, что она находилась среди дикарей, пришла в голову мысль о побеге.

Она вспомнила: родное стойбище; лицо матери, в ореоле таких же светло-рыжих волос, как у нее; неспешные разговоры с сородичами вечером у костра. На мгновение показалось, что, вот сейчас, хрустнет веточка, из-за дерева появится Сиук и, застенчиво улыбаясь, протянет ладонь со спелой земляникой…

И ветка, действительно, хрустнула.

Вада, вздрогнув от неожиданности, подняла голову. На краю полянки радостно щерился вездесущий Ухай.

— Далеко собралась? — спросил весело. — Змей не боишься? Здесь много змей, у-у…

И довольно рассмеялся над удачной шуткой.

— Я терево ищу, — расстроено произнесла Вада, понявшая только половину слов, произнесенных дикарем. Иллюзия рассеялась.

— Дерево? Какое?

Вада попыталась объяснить, используя весь словарный запас дикарского языка и жесты. Цвет коры, ну, вот такой, примерно, а на коре пятна. Но листья не такие, а вот, покрупнее и полоски вот такие, прожилки, понял?

Ухай пожал плечами.

Да, еще, ветки не ровные, а вот так, изгибаются, как волна.

— Как вольнА? — повторил дикарь незнакомое слово.

Вот так — Вада изобразила рукой волну.

Ухай внезапно наморщился, отчего верхние передние зубы выперли наружу почти до десны. Показал пальцем на рот:

— Горькое дерево, да? Когда жуешь, совсем не вкусно?

Теперь пожала плечами Вада. Слов 'горько' и 'вкусно' на дикарском языке она еще не выучила.

Дикарь постучал зубами, изображая, будто что-то жует. Потом снова сморщился и с отвращением сплюнул на землю — гадость, мол. Так?

Вада задумалась. Повторила мимику Ухая: тьфу, гадость какая. Так?

— Угу, — согласился дикарь.

— Тавай, — сказала девушка. — Ити тута.

— Идти туда? — переспросил добровольный помощник. — Пошли, покажу.

Вскоре Ухай привел к дереву, которое искала Вада. Варии называли его 'горькая кора'. Далее начинающая знахарка действовала в соответствии с рекомендациями матери. Выбрала старый, сохнущий сук и отломила от него несколько кусков коры. Затем нашла в лесу 'липкое дерево' и, попросив у дикаря скребок, наскоблила темно-желтой смолы. После этого мелко раскрошила кору и с помощью смолы изготовила несколько катышков. Соглядатай внимательно наблюдал и даже старательно водил носом, запоминая запахи. Кто его знает, вдруг пригодится?

Они двинулись обратно. На опушке девушка разыскала подорожник и выкопала одно растение вместе с корнем.

Ухай отконвоировал спутницу до самой стоянки и отправился о чем-то шептаться с Иханой. А Вада подошла к стонущей Ахире. Зуб, на этот раз, разболелся не на шутку. Бедняжка, используя ночной опыт, пыталась унять боль с помощью нагретого камня, но эффект был почти нулевой. Ахира решила, что камень заговорен чужачкой, и без нее 'лечить' не хочет. Увидев Ваду, измученная женщина даже криво заулыбалась, невзирая на боль, и протянула остывший камень: мол, давай, сделай что-нибудь. Но девушка отложила камень в сторону, отрицательно покачав головой. Мол, есть другой способ.

Катышек с корой 'горького дерева' Вада засунула Ахире в рот — жуй потихоньку. Корень подорожника прижала к щеке в районе больного зуба, а лист подорожника свернула и засунула в ухо с этой же стороны.

— Типеря сити, — велела 'целительница', подразумевая, что надо лежать и не дергаться, и забормотала заклинания. Ладонь она продолжала держать на щеке больной. Умам почувствовала легкое покалывание и тепло — у чужачки была горячая ладонь! Вот те на! Вскоре у Ахиры онемело во рту, и она не заметила, как уснула.

Уже к вечеру вся община знала о чудесном излечении умам. Дикари поглядывали на Ваду с уважением, смешанным с недоумением. Белокожая тощенькая чужачка смогла то, что не получилось у могущественной колдуньи Иханы — выгнать изо рта умам злобного окаху*.

Опасные разговоры быстро долетели до чутких ушей Иханы. Она присела к Ахире, которая тщательно выскабливала внутреннюю поверхность бараньей шкуры. Одной из тех, что Гар и Вада добыли в результате приснопамятной охоты. Самую большую шкуру Боро забрал себе, поменьше отдал Ахире. Точнее, та сама попросила. Уж очень захотелось обновить гардероб, после того как Вада продемонстрировала последний писк моды. Еще одну шкуру вожак выделил Гару. Все по справедливости. Шкура самого маленького ягненка досталась дикарке, недавно родившей ребенка. Будет к зиме малышу одежка.

— Не болит? — Ихана показала пальцем на щеку.

Ахира довольно помотала головой.

— Чего она тебе дала? — колдунья кое-что уже вызнала и пыталась до конца 'расшифровать' рецепт лечения. Выброшенные, за ненадобностью, корень и лист подорожника она успела подобрать и тщательно исследовать.

Умам высунула язык и продемонстрировала 'таблетку', которую держала во рту. Вада отдала ей все катышки с корой и велела жевать как можно дольше.

Ихана аккуратно, двумя пальцами, сняла с чужого языка 'таблетку', понюхала, потом лизнула. Поморщилась: горько. Вернула лекарство на место. Сделала озабоченное лицо:

— Как ты жуешь?

— Жую-жую, потом пустая становится. Я выплевываю.

— Выплевываешь?

— Угу. А что?

Колдунья многозначительно помолчала. Потом изрекла:

— Я думаю, чужая — колдунья.

Ахира огляделась по сторонам и произнесла, понизив голос:

— У? Я тоже так думаю. А что?

— Я думаю, чужачка так ловит окаху, — Ихана показала на пальцах. — Окаха прилипает к смоле, как муха. Потом ты плюешь — и окахи нет. Но потом он снова попадает в тебя. И ты снова жуешь. Почему?

— Почему? — с тревогой повторила вопрос Ахира.

— Потому что окаху надо сжечь. Чтобы он не возвращался. Чужачка об этом не знает. Слабая колдунья.

— У-у, — озабоченно протянула умам.

— Когда перестанешь жевать, не выплевывай. Отдай мне. Я сожгу окаху и скажу заро.

— Угу. Ладно.

Ихана замолчала. Нахмурила брови:

— Не болит, значит?

— Не-а. А что?

— Да вот думаю. Откуда чужачка знает, как ловить окаху? Может, это ее окаха? Может, он пришел вместе ней? Ведь раньше у тебя не болел зуб?

Ахира, перестав жевать, приоткрыла рот:

— У?

— Вот, думаю.

И колдунья отошла, оставив умам наедине с сомнениями. Посидев какое-то время в раздумьях, Ахира вытащила изо рта лечебный катышек и принесла его Ихане.

— На, сожги. И заро скажи.

'Черный пиар' начал действовать.

Но вскоре Ахира сидела уже рядом с Вадой и консультировалась по поводу выделки шкуры. Колдовство колдовством, но юбку-то шить надо.

Ихана, не выпускавшая чужачку из поля зрения, задумчиво морщила лоб.

Так, за короткий срок Вада освоилась в общине, особенно среди его женской половины. И дикари потихоньку переставали коситься на чужачку с вызывающей светло-рыжей копной волос. Тем более, что девушка продолжала демонстрировать удивительные для дикарей навыки. В частности, в области первобытной кулинарии.

На следующий, после избавления Ахиры от зубной боли, день Вада в очередной раз ошеломила дикарей, сварив невиданное для них блюдо — суп.

Для начала из бараньего желудка, тщательно зачистив его от жира и слизи, а затем промыв в воде, девушка изготовила примитивную кастрюлю-сосуд для варки пищи. Нижнюю часть желудка, откуда выходит двенадцатиперстная кишка, Вада туго перевязала веревочкой, сплетенной из сухожилий. В верхнюю горловину засыпала порезанные на мелкие куски мясо и корнеплоды. Весь желудок обмазала смоченной в воде глиной и подсушила на солнце. Затем опустила 'кастрюлю' в небольшую ямку, вырытую рядом с костром, и засыпала ее, почти по горловину, горячей золой и углями. Сверху заложила кусками дерна, чтобы тепло удерживалось внутри. После этого залила внутрь желудка воду. Оставалось помешивать варево веточкой и пробовать мясо, карауля, когда оно дойдет до готовности.

Когда 'суп' сварился, Вада разгребла золу и дала блюду немного остыть. Затем осторожно перелила содержимое в выдолбленную тыкву — единственный сосуд для переноски и хранения жидкостей, знакомый дикарям. Все это время они ходили кругами вокруг костра, втягивая чуткими носами аппетитные запахи, и возбужденно переговаривались. Умеет чужачка заинтриговать! И где только ее Гар нашел?

Очистив желудок снаружи от земли и глины, Вада покрошила его на кусочки и добавила в 'суп'. Тыкву с 'супом' чужачка поднесла Боро, который, как обычно по вечерам, сидел на валуне около пещеры. Вожак долго изучал невиданное доселе угощение. Вся община толпилась вокруг. Задние напирали на передних, вытягивая шеи и шевеля носами.

Сперва Боро выловил и съел кусочек мяса. Затем попробовал корнеплод. Новые вкусовые ощущения ему явно нравились. Наконец вожак приподнял тыкву и отхлебнул бульона. Проглотил. Поставил тыкву на землю. Облизался. Выражение физиономии у Боро был таким, что все остальные дикари, как по сигналу, разом сглотнули слюну. Вожак снова поднял тыкву и, уже не сдерживая себя, сделал несколько жадных глотков. Это означало, что кулинарные особенности чужачки оценены по высшему разряду.

По паре глоточков вкуснятины досталось всем. Даже Ихана не удержалась — попробовала. Правда, не забыла прошептать перед этим несколько заро.

… Вада продолжала неспешно оббивать свой камушек, искоса наблюдая за Ахирой. Уже давно стемнело и община в полном составе готовилась ко сну. У старшей женщины явно что-то не клеилось с шитьем. Варийка подсела к ней. Ловко просунула в отверстие в шкуре сухожилие, завязала узелок. Ахира довольно заулыбалась.

Вада подошла к выходу из пещеры. На ночь, в летнее время, дикари разводили снаружи, у самого входа, костер. Чтобы отпугивать зверей и змей. У костра сидел дежурный — молодой Мах, сын Ахиры.

Девушка посмотрела на ночное небо. Тонкий, еле заметный серпик луны почти растворился в черноте, рассеивая справа от себя, внутри диска, сероватое свечение. Мах проследил за взглядом чужачки: чего она там высматривает?

— Луна умирает, — произнесла Вада на варийском. — Сегодня совсем умрет. Надо ждать, когда родится снова.

Мах вежливо улыбнулся, ничего не поняв. Ну и странная девица, эта рыжая. Дикарь не знал, что период перед неоменией* (несколько ночей, когда луна не видна на небе при смене фаз) играл важную роль в жизни вариев, особенно женщин. Варийки, в частности, соблюдали в это время пост, употребляя лишь растительную пищу.

Вада смотрела на небо. И ее глаза напряженно блестели, словно пытаясь впитать ускользающий свет луны.

* Саси — спасибо.

* Окаха — чужой странствующий дух, попадающий в тело человека и приносящий болезнь.

* Неомения — первое появление Луны на небе после новолуния, в виде узкого серпа.

 

Глава седьмая. Волчья стая

Вождь 'волков' Вирон не находил себе места от злости. Его предложение о новом порядке избрания вождя племени опять провалилось на общем сходе. Вирон негодовал: одно название 'сход', а на самом деле, как старейшина рода решит, так и весь род поступает. Вот и сейчас старейшина рода 'длинноносых', медлительный и осторожный Воса Овус (Высокая Скала) не дал Вирону уговорить сородичей. Все то же нытье про обычаи, про заветы предков…

— Мы засыпаем, когда уходит солнце, и встаем, когда солнце возвращается из-за гор. Что будет, если вдруг однажды солнце не вернется? — нагонял страху на сходе Овус. — Так и наши обычаи. Мы поступаем так, потому что поступали так всегда. И посмотрите — все в порядке. Разве мы плохо живем? Разве нам нечего есть? Разве нам нечего пить? Разве над нами не светит солнце? А Вирон говорит: изменим это, изменим то. Но как можно менять то, что установлено до нас?

Вирон смотрел на сосредоточенные лица и понимал, что даже среди его близких сородичей из рода Большая Лапа есть те, кто согласен с Овусом, а не с ним, старейшиной рода. И это несмотря на все его старания.

Нет, уговорами ничего не добиться. И от колдовства толку не будет. Чего гаданием заниматься, если каждая колдунья на стороне своего рода? Тем более нет смысла рассчитывать на поддержку после того, как умерла Рами.

Вирон был уже не молод, накопил не малый жизненный опыт, и этот опыт говорил ему — в управлении племенем надо что-то менять. Вот он сейчас вождь, а что толку? По правилам, каждый род ежедневно выделяет мужчин, которые ночью должны охранять стойбище. Охранники подчиняются вождю. Якобы подчиняются. Несколько лун назад один из охранников из рода 'длинноносых', молокосос Туди Олук (Толстый Кабан), ушел ночью в шалаш к женщине. Да еще к какой?! Чужой жаме — женщине своего напарника! Пока напарник добросовестно сторожил стойбище с одной стороны, Олук развлекался с его жамой.

С неохраняемой стороны на стойбище проник медведь. По запаху нашел яму, где бродило сусло для муссы, выкопанную рядом с шалашом Рами, колдуньей рода 'большелапых', сестры Вирона. Дока Рами (Длинная Ветка) проснулась от шума, вылезла из шалаша и угодила под лапу захмелевшему зверю. Разбушевавшийся 'хозяин' в одно мгновение снял бедняжке скальп — два дня умирала в муках. Пока прибежал с другого края стойбища второй охранник и начал зажженным факелом отгонять медведя, тот порушил еще несколько шалашей. Хорошо хоть люди успели разбежаться. А этот засранец Олук даже ничего не услышал — так и продолжал тереться со своей жабью*.

Рассвирепевший Вирон настоял на том, чтобы Олука подвергли жесткому наказанию — порке розгами из молодых побегов тальника. По установленной процедуре нарушителя дисциплины клали на землю и пороли до потери сознания. Бил старейшина рода, а колдунья следила за лицом провинившегося и давала сигнал, когда прекратить экзекуцию. Наказание суровое — человек мог и не выжить. Но это если все делать, как положено. В случае же с Олуком процедура, призванная крепить дисциплину и устрашать разгильдяев, превратилась в посмешище.

А все почему? Да потому что Олук — сын колдуньи Кулы и племянник Овуса. Старейшина 'длинноносых', исполняя экзекуцию, размахивал бьющей рукой так слабо, что, наверное, и бабочка бы не пострадала. А колдунья прекратила колотить в бубен уже после нескольких ударов — даже кровь на спине Олука не успела выступить, как следует.

Вирон находился всего в нескольких шагах и видел, что зрачки у Олука не закатывались: только глаза зажмурил, прохиндей, и сделал вид, что потерял сознание. Стоявшие за спиной вождя сородичи откровенно посмеивались: вот как Дока Кула (Длинная Волосы) своего сынка 'отмазывает'. Вирон вспоминал, как стонала от жуткой боли умирающая Рами, и скрипел зубами. А что делать — не скандалить же с Овусом при всем народе? Толку все равно никакого. К чему лишний раз на людях ссориться, если и без того разногласий хватает.

А ведь предлагал же Вирон, уже не однажды, чтобы наказание исполняли представители другого рода. Тогда все было бы по-честному, без поддавков. Но Овус даже на это идти не хочет. Как, мол, людей из моего рода будет наказывать кто-то другой? И по-своему он прав. Все это полумеры.

Пока племя разделено на два рода, каждая семья будет преследовать свои интересы. Потому и не проходит предложение Вирона выбирать одного общего вождя из самых уважаемых старейшин, вместо того, чтобы каждый год меняться поочередно. Овус и его семейка боятся, что выберут Вирона и тогда подобные фокусы, как с Олуком, не пройдут. А вот Вирон не боится. Если изберут Овуса, то пусть будет вождем. На какой угодно срок, как решит племя. Вирон подчинится любому решению. Но тогда пускай Овус за все и отвечает. А то, что получается? Один старается, а другой только пожинает плоды.

Вот, например. Проблема с жамами для молодых мужчин обострилась еще прошлой весной, когда племенем управлял Овус. Инициацию прошло сразу несколько подростков, и ни одной девушки. Уже тогда Вирон, предвидя будущие конфликты, предложил Овусу решение — напасть на одно из соседних племен, захватить женщин. Но старый трус отказался — мол, зачем портить отношения, у нас не так уж много воинов, а вдруг…Конечно, если всю жизнь сидеть в стойбище, можно не только воевать разучиться — голову куропатке и ту не открутишь.

В результате до зимы кое-как дотянули. Летом не шибко и уследишь, кто, где и с кем в кустах трется, а потом, уже на зимнем стойбище, начались разборки из-за женщин. Как назло, большинство мухилов в роде 'большелапых' оказалось, пришлось опять Вирону голову ломать. А как здоровым парням объяснить, почему для них женщин нет? Даже то, что Вирон сам без жамы живет, после того, как она умерла летом, при родах, для них слабое утешение.

Тогда старейшина 'большелапых' предложил Овусу совершить набег уже на глотов: все равно от этих дикарей одно беспокойство, а женщины у них ничего, сгодятся на время. Но тот снова в отказ. Мол, зимой идти в горы опасно, глоты там хорошо дерутся, все тропинки знают, один дикарь двоих наших стоит. Надо всех мужчин в поход посылать, но вдруг другие глоты в это время на стойбище нападут?

Тут Вирону и стукнула в голову неожиданная мысль: организовать совместный набег с воинами из соседнего племени, с 'леопардами'. Тогда будет, кого и на охрану оставить, и в поход отправить. Овус опять в кусты: где это видано, чтобы с чужими объединяться? Всегда сами по себе, мы 'волки', они 'леопарды'. Разве такие звери по одной тропе ходят?

Сидит у себя в землянке на волчьей шкуре, брюхо, как два бараньих бурдюка вместе, и трындит про свои обычаи. Вирон с трудом удержался, чтобы не ткнуть копьем в толстый живот…

На свой страх и риск, взяв нескольких парней из рода 'большелапых', Вирон отправился на переговоры к 'леопардам'. Но их старейшины оказались такими же, как Овус. Глаза выпятили, бороды чешут: зачем нам это? Если глоты нападут, мы и сами отобьемся. А к чему зимой в горы лезть? Из-за этих косматых дикарок? У нас своих баб хватает, не знаем, куда девать. Так и пришлось уйти ни с чем.

Но Вирон не был бы сам собой, если бы смирился с неудачей. Его деятельной натуре претило сидение на месте в бесполезном ожидании неизвестно чего. Переговорив предварительно со своими сородичами, обратился к Овусу:

— Моим мухилам нужны женщины. Если не хочешь вести воинов на глотов, я сам поведу своих парней.

Овус взъерепенился:

— Я вождь сейчас. Только вождь может вести воинов в поход. Так говорят обычаи.

— Если в поход посылает племя, — парировал Вирон. — А если воины 'длинноносых' не хотят нападать на глотов, пусть остаются на стойбище. Я поведу воинов своего рода.

Овус насупился:

— Это не по правилам. Давай спросим у Оман Яра, только он может решать, идти в поход или не идти.

— Пусть твоя колдунья Кула спрашивает у своего Оман Яра. Пусть он ей говорит, что хочет. А Рами спросит для нашего рода у нашего Оман Яра. И я уже знаю, чего он ответит. Он скажет — идите на глотов и добудьте женщин.

— Зачем так говоришь? — Овус хорохорился, но Вирон видел, что 'длинноносый' напуган. — Оман Яра един для всего племени.

— Если Оман Яра един, то почему у нас нет единой колдуньи, чтобы толковать его слова? Была бы на племя одна колдунья, как я предлагал, мы бы не ссорились каждый раз перед гаданьем, — Вирон высказывал то, что давно накипело на душе, и было продумано бессонными ночами вдоль и поперек. — А был бы единый вождь, все бы мужчины слушались его, а не бегали к своему старейшине.

Овус скривился — опять Вирон свернул на любимую тему, и огрызнулся:

— Если такой умный, почему тебя никто не слушает? Потому что нельзя менять обычаи. Это все знают, даже дети.

— Обычаи? Получается, наши рода живут вместе только для того, чтобы мужчины ходили к женщинам? Ладно, это правильный обычай, я согласен. Но как поступить, если в моем роде много мужчин, а в твоем роде мало женщин? Что об этом говорит обычай?

Задав риторический вопрос, Вирон сделал паузу. Чем бы еще уесть Овуса? Мысль родилась спонтанно. Он вдруг вспомнил слова старейшин племени Леопарда: 'У нас своих женщин хватает, не знаем, куда девать'. Вирона словно озарило, он даже удивился: идея, пришедшая ему в голову, показалась неожиданной и в то же время очень простой. Стараясь не сбиться с мысли в горячке спора, заговорил медленно:

— Вот ты все про обычай. А о чем он? Мужчина не имеет права брать жаму из своего рода. Ладно, пусть так. Но кто сказал, что мужчина из рода 'большелапых' обязан брать жаму из рода 'длинноносых'?

— А где же еще брать? — усмехаясь про себя над тупостью Вирона, ехидно спросил Овус.

— Да хотя бы в племени 'леопардов'. Я знаю, у них много женщин.

Овус опешил. Последнее предложение Вирона, также как и его идея о совместном походе с 'леопардами', не укладывалось в простую и стройную систему мировоззрения Овуса. Жизнь вариев регулировалась набором устных правил, примерно одинаковым для всех племен.

Предписывающие правила указывали, что и как варии могут делать при определенных обстоятельствах, и назывались 'манры'. Например, одна манра гласила, что после прохождения соответствующего обряда, мужчины и женщины могут вступать в сексуальные отношения.

В других правилах содержался запрет на какие-то действия. Подобные правила назывались 'табу'. Так, существовало табу, запрещавшее вступать в сексуальный контакт мужчинам и женщинам из одного рода. На этой примитивной сексуальной основе, собственно, и строилась первобытное племя, состоявшее из двух родов.

Совместное, а, правильнее сказать, 'близкое' проживание стимулировало и другие формы кооперации, но происходило это крайне медленно и только в силу объективной необходимости. К примеру, загонная охота требовала большого количества участников. Отсюда возникала необходимость в организации совместной охоты силами всех мужчин племени, а, значит, и в неком едином управлении. Выбирать каждый раз для очередной охоты нового вожака было нецелесообразно. То же самое касалось и военных действий против врагов. Так варии пришли к идее поочередного (чтобы не ущемлялись права родов) управления племенем при некоторых обстоятельствах…

Решение о брачном союзе с другим племенем, еще не принятое, но уже сформулированное, в результате долгих раздумий, Вироном, проникало сквозь дырявый частокол первобытного 'права'. Оно сулило возможности, масштабы которых даже сам Вирон еще не представлял. Чего уж тут говорить о консерваторе-Овусе? Он чувствовал, что инициативы Вирона разрушают установившийся порядок, но не понимал, каким образом и, тем более, не мог предвидеть всех последствий. Оставалось прибегнуть к способу, используемому в сходных ситуациях всеми консерваторами, — ничего не менять. Перспектива установления брачных связей родом 'большелапых' с 'леопардами' страшила Овуса больше, чем зимний набег на глотов, и он принял компромиссное и половинчатое решение.

— Зачем нам эти 'леопарды' и их женщины? — произнес Овус осторожно. — Хм, я тут подумал. Пожалуй, с глотами, может ты и прав. Давно пора всыпать им как следует. Приведешь молодых дикарок, мужчинам будет хорошо, ссориться перестанут. Хочешь взять своих парней? Иди, воюй. А я останусь со своими, охранять стойбище.

И старейшина 'длинноносых', довольный тем, как удачно выпутался из щекотливого положения, развалился на шкуре. 'Этот Вирон всегда хочет вставать раньше солнца и течь быстрее воды, — подумал про себя Овус. — Пусть нарывается на неприятности. Еще неизвестно, кто кому всыплет. Может, как раз сам Вирон со своими сопляками попадет на зубы глотам? Жалеть не стану'.

Надежды Овуса вполне могли оправдаться.

Решительность и храбрость Вирона, вкупе с непомерными амбициями, сыграли с ним злую шутку, заставив ввязаться в непродуманную авантюру. 'Большелапые' выступили в поход, но напасть на следы дикарей сразу, как рассчитывал Вирон, им не удалось. Опыта жизни в горах в зимнее время варии не имели. Оказалось, что там гораздо холоднее, чем они предполагали, особенно ночью. И охотиться было не на кого: более-менее крупные звери и птицы словно вымерли, а отвлекаться на погоню за зайцами и прочей мелкой живностью 'большелапые' не могли. Тут уж одно из двух: либо на зайцев охотиться, либо на глотов. Иначе дикарей никогда не найдешь.

Вскоре закончились запасы вяленого мяса и сушеных корнеплодов, два дня варии почти ничего не ели, кроме попадавшейся местами мерзлой ягоды. Наконец удалось подстрелить из лука горного козла, но оголодавшим мужчинам добычи хватило только на одну трапезу. Вирон сидел в ранних сумерках у костра, разгрызал небольшой мосол и размышлял над дальнейшими действиями.

Возвращаться назад с пустыми руками, ну, очень не хотелось. Это означало сильнейший удар по его авторитету, но, что еще более важно, подтверждало правоту Овуса. А, значит, и перемены в жизни племени, на которые так рассчитывал Вирон в своих амбициозных планах, откладывались на неопределенный срок. Отступить?

Старейшина 'большелапых' относился к категории людей, идущих до конца, но в то же время оставался первобытным человеком: инстинкты, в том числе чувство самосохранения, являлись для него определяющими. Поэтому, ощутив прилив сил после куска обжаренного козьего мяса, он принял решение: поиски дикарей надо продолжать. Но если через две луны глоты не попадутся, и все также не будет дичи, придется развернуться и спуститься в долину к морю. Там посмотрим, как поступать: может, кто на обратном пути еще подвернется. Но уходить все дальше от стойбища, в негостеприимные и чужие горы, становилось слишком опасно.

На следующий день варии вышли на берег небольшой речки, и Вирон оценил это как добрый признак. Первобытные люди всегда селились по берегам водоемов. Может, где-то здесь и находится стоянка неуловимых глотов?

Но и эти сутки не принесли результата. Зато русло реки завело в ущелье. В таких местах часто попадались пещеры, любимое место обитания дикарей, особенно в зимнее время. И Вирон решил двигаться дальше, хотя уже вторые сутки они опять ничего не ели. И тут начался снегопад.

Сначала кружились небольшие снежинки и варии баловались, ловя их на лету. Снег очень редко выпадал на побережье и быстро таял — пришедшие с юга варии до сих пор относились к 'твердой воде', как к диковинке. Но затем повалило хлопьями и стало не до шуток — такого 'большелапые' никогда не видели. Сразу потемнело. Поднялся ветер. Если бы Вирон имел опыт жизни в похожих погодных условиях, он бы догадался, что начинается метель, и предпринял оперативные меры. Но старейшина, как и его молодые, в основном, охотники, никогда с подобным не сталкивался. И в результате, скорее всего, они бы все просто замерзли в снегу. Но помогло несчастье.

Один из парней, неуклюжий увалень, поскользнулся и так неудачно упал с большого валуна, что сломал ногу. Пришлось поневоле остановиться. День клонился к вечеру. Тут уж Вирон огляделся и понял, что надо искать надежное место для ночевки. Здесь они даже не смогли бы развести костер.

Посланные разведчики вскоре обнаружили маленькую пещеру. Скорее, даже, не пещеру, а расщелину с узким проходом. Через несколько метров щель расширялась, образуя тесное продолговатое пространство, зажатое со всех сторон скалой. Но в центре находился пятачок, метра три в диаметре, подходящий для разведения костра.

Вирон понял, что лучшего места для стоянки они уже не найдут. Вместе со своими парнями, чтобы не терять драгоценное время, он стал споро собирать мелкий валежник и хворост. Звериное чувство опасности подсказывало старейшине рода, что разбушевавшаяся непогода на этом не остановится и надо готовиться к самому плохому варианту развития событий.

Дрова собирали, пока видимость не ухудшилась до минимума, а снега не намело столько, что 'большелапые' стали в него проваливаться едва ли не по пояс. Вирон последним, как и положено вожаку, сделал вылазку из пещерки, пытаясь еще раз сходить на другой берег речки за хворостом, но под сильным встречным ветром не смог преодолеть и нескольких метров. Оставалось вернуться и ждать рассвета.

Варии развели костер и не без труда разместились вдоль стен пещерки. Места с трудом хватало, будь в отряде Вирона на два-три человека больше, возможно, пришлось бы стоять. Измотанные и голодные, варии уснули под завывание метели.

Вирона разбудили стоны раненного сородича. Нога у него оказалась сломана в районе лодыжки. К утру у несчастного поднялся жар, 'увалень' начал впадать в беспамятство и в бессознательном состоянии стонать и вскрикивать.

Вирон попробовал выглянуть наружу, узнать о том, что творится в ущелье, и обнаружил — узкий проход наглухо замурован 'твердой водой'. Попытался проковырять отверстие, но снега оказалось слишком много. Он осыпался в проход, а на его место тут же 'садился' новый, будто снаружи кто-то постоянно давил на снежную поверхность.

'Ого! — подумал Вирон. — Это же, сколько его насыпало? Откуда у неба столько 'твердой воды'? Наверное, целое озеро вылилось'. Южный человек, он еще не представлял, с какой проблемой столкнулся.

Старейшина растолкал сонных сородичей и велел, чтобы, постоянно меняясь, они раскапывали проход с помощью ножей и копий. Но пользы это не принесло. Как только удавалось прокопать небольшую яму, снег снаружи снова рушился. Более того, скапливаясь внутри, он таял. На каменистом грунте вода не просачивалась, а образовывала лужи, грозя залить костер. Вирон велел прекратить раскопки, чувствуя, что они не приносят пользы.

Они бы и на самом деле не помогли — варии не знали, что ночью, пока они спали, со склона сошла снежная лавина и накрыла вход в расщелину пятиметровой толщей. 'Десант' Вирона, во многом из-за авантюрных действий вожака, был обречен на смерть. Только сами варии не догадывались о том, что обречены и с первобытным упрямством и беспощадностью продолжали бороться за жизнь.

Они находились в снежной ловушке уже двое суток и почти четверо суток ничего не ели. Около десятка крепких, здоровых мужчин, кроме одного, уже почти не приходящего в сознание. У парня, сломавшего ногу, началась гангрена. Вирон не шибко-то разбирался в медицине. Но за свою относительно долгую жизнь он многое повидал и, кроме того, его сестра Рами была знахаркой. Кое-какие примитивные знания старейшина рода от нее усвоил.

Так, Вирон знал, что если больной человек начинал 'гореть', а от его раны несло дохлятиной, то дела этого человека плохи. А если он еще и перестает узнавать окружающих, то это свидетельствует только об одном — омана больного покинула его тело и ушла общаться в акуд*, по поводу обустройства в новом мире. Иногда, но крайне редко, омана возвращалась. Такое случалось, если оману в акуде не принимали: видимо, какие-то дела оставались не законченными, вот и приходилось ей мотаться туда-сюда. Так объясняла Вирону сестра, а ей эти сакральные знания передали по наследству по женской линии.

Ситуация, когда омана затевала блуждание между мирами, на языке вариев называлась 'чуро', что можно перевести как странное, загадочное, сомнительное и даже нежелательное явление. И на самом деле: чего дергаться? Собрался в акуд — и ступай к Черуху*!

Вирон догадывался — молодой сородич умирал. Омана 'увальня' блуждала между тем и этим миром, но по каким-то своим причинам еще не могла или не хотела уйти в акуд. Но она все равно уйдет. А если такого вдруг не случится, то это станет настоящим 'чуро'. Но хорошо ли это?

Старейшина видел, что сородичи находятся не в самом лучшем состоянии. Два дня в маленькой пещерке без солнечного света, не понятно, как выбираться из такой передряги, да еще постоянные стоны умирающего. И вдобавок ко всему очень хочется есть.

Вирон постоянно ощущал на себе ожидающие взгляды сородичей: ведь он старший, он их привел в чужие и враждебные горы, он приказал оставаться в этой пещере, превратившейся в западню. Кто теперь, кроме него, должен найти выход? Как опытный вожак Вирон понимал, что в подобной ситуации хуже всего бездействие.

Он отвел в сторону, к проходу, где никто не сидел, самого старшего и опытного в отряде, после самого Вирона, охотника Симона и тихонько обсудил с ним ситуацию. В непростом действии, которое старейшина собирался совершить, ему требовался авторитетный советчик и помощник. Бехи Симон (Большое Дерево) согласился не сразу. Но согласился.

Вирон сломал несколько сучьев, подбросил в слабое пламя и встал у костра. Сородичи почти не отреагировали на его манипуляции: они дремали, кто сидя, кто полулежа у стен пещеры. Старейшина хлопнул в ладоши, призывая к вниманию:

— Надо что-то делать, пока не пришел Черух, и не забрал нас всех в акуд. У меня есть мысли, но нет ответа. Я хочу советоваться с Оман Озарой. С нами нет колдуньи, но мы все слышали, как надо разговаривать с Оман Озарой. А я много раз помогал разговаривать с Озарой колдуньями. Сегодня я попробую поговорить сам, а поможет мне Симон.

Возражений по поводу процедуры со стороны родственников не последовало. О каких формальностях можно вести речь в ситуации, когда всех ждет голодная смерть в пещере?

Вирон подобрал с земли блестящий черный камень среднего размера, показавшийся ему подходящим для предстоящего ритуала:

— Сейчас мы спросим у Оман Озары, захочет ли он дать совет.

Вирон аккуратно положил камень в самый центр костра, где разгорались свежие дрова. По процедуре полагалось подождать, пока камень накалится до нужного состояния, затем вытащить его из огня и полить водой. Для начала разговора с Озарой камень должен был треснуть. Здесь Вирон полагался на удачу. Отличным знатоком качеств жаропрочности камней считалась Рами. Уж она всегда точно знала, какой камень и через какое время расколется при поливании водой. Или вообще не расколется. Вирон такими знаниями не обладал, но выбранный им камень показался ему хрупким. А раз хрупкий, рассудил Вирон, значит, и после нагревания расколется.

Но камень повел себя неожиданно. Попав в костер, он начал быстро накаляться, а затем неожиданно вспыхнул, как сухая ветка, ярко-желтым пламенем. Кто-то из вариев вскрикнул, кто-то просто открыл рот от удивления: 'Камень горит, как дерево! Чуро, настоящее чуро!'. Но что бы это значило?

Вирон первым сориентировался в нестандартной ситуации.

— Смотрите! — громко выкрикнул он. — Оман Озара подает нам знак! Наверное, он не хочет встречаться с водой. Давайте подождем, что Озара скажет дальше.

Какое-то время все в суеверном восхищении стояли у костра, наблюдая, как языки пламени вырываются из недр загадочного горючего камня. Далее Вирон действовал экспромтом и по наитию. А что в его положении оставалось? Надо было предпринимать следующий шаг, и Вирон поступил шаблонно. Раз Озара дарит людям огонь, заставив гореть камень, значит, надо этот подарок принять.

'Колдун' выбрал из кучки хвороста подходящую толстую, сухую и смолистую ветку и поднес ее к горючему камню. Через несколько мгновений кончик деревяшки уже облизывал огонь. Вирон подождал, пока дерево разгорится посильнее, и, подняв импровизированный факел над головой, осторожно двинулся вдоль стены пещеры. Ничего другого, более оригинального, он в тот момент придумать не мог. Впрочем, в глазах сородичей, с учетом всей обстановки, 'огненное' шествие выглядело вполне эффектно.

Пламя слегка колебалось под низкими каменными сводами, а старейшина медленно продолжал обход, стараясь придать своему бессмысленному действу как можно больше торжественности. И вдруг, когда Вирон находился в дальнем конце пещеры, заканчивавшейся сужающимся тупиком, пламя на верхушке сука изогнулось, словно показывая направление. Вирон наклонил 'факел' в ту сторону — пламя вытянулось флажком. Откуда-то хотя и слабо, но тянуло сквозняком! Вирон подошел поближе и увидел примерно на высоте своей груди темный зев довольно широкой расщелины. По крайней мере, человек там мог пролезть свободно.

Вирон отошел в сторону и показал на отверстие рукой, предлагая сородичам убедиться в чуро воочию. Без факела, даже с близкого расстояния, трещину в монолите скалы разглядеть было невозможно. 'Большелапые' подходили по очереди — вдвоем не просунуться, заглядывали внутрь и отходили ошарашенными. Да, это знак, но какой? В щели было темно, она совсем не сулила выход к солнечному свету, но оставляла надежду.

И как раз в этот момент произошло еще одно знаменательное событие. Медленно, как во сне, с земли попытался встать умирающий варий, уже полдня лежавший в беспамятстве. Он не мог подняться со сломанной ногой, но прополз пару метров на четвереньках и свалился прямо в костер. Возник переполох. Внезапно ожившего полумертвеца вытащили из костра, положили у стены. Но тот уже снова потерял сознание. А, возможно, 'увалень' в него и не приходил, и это была какая-то предсмертная судорога. Так или иначе, но умирающий напомнил Вирону о том, зачем, собственно, и затевалось гадание с Оман Озарой.

Старейшина вернулся к костру, посмотрел на больного и обратился к родственникам:

— Озара говорит так, что всем понятно. Сегодня Озара указал нам путь, как выбраться из этой пещеры. Но еще он сказал — омана этого юноши должна уйти в акуд. А тело мы должны принести в жертву Озаре. Оман просит жертвенного мяса. Все видели — тело само пошло в огонь. Сейчас мы проверим — ушла ли омана в акуд?

Вирон поднес факел к плечу умирающего так близко, что огонь коснулся тела. В воздухе запахло горелым мясом. 'Увалень' не издал ни звука.

— Его омана ушла в акуд. Она молчит! О, Оман Озара, прими нашу жертву, — патетически произнес Вирон и сделал жест, которого давно с тревогой, но в то же время и с вожделением, ждал Симон.

Когда перед ритуалом гадания Вирон предложил Симону принести в жертву 'увальня', тот сначала испугался. Табу запрещало убивать сородичей и членов одного племени. Как можно? Омана убитого никогда не простит убийцу. И когда тот умрет, не пустит его оману в акуд. А что может быть страшнее? Об этом знают даже маленькие дети. Кроме того, по обычаю рода и племени человек, нарушивший табу на убийство родича, подлежал смертной казни.

— Разве я говорю тебе — нарушь табу? — возразил Вирон. И добавил с укоризной. — Разве я похож на человека, из чьей головы ушли мысли?

Симон понурился, но не ответил. Кто его знает, что у Вира в голове? Хотя Симон и доверял старейшине, но в последнее время тот вел себя странно, предлагал всякие нововведения. В племени даже начали поговаривать (слухи по поручению Овуса активно распространяла Кула), что Вирон перестал уважать обычаи предков.

Вирон, понимая метания сородича, положил ему на плечо руку, заговорил проникновенно:

— Никто не смеет нарушить табу. Но ты же знаешь, что если омана ушла в акуд, то человек уже мертв. И тогда его можно принести в жертву. Если, конечно, Оман Озара попросит.

— А как мы узнаем, что омана ушла в акуд? — с сомнением спросил Симон. — Мне кажется, он еще дышит.

— Так бывает, когда больное тело держит оману и не хочет ее отпускать. Мне Рами рассказывала. Тогда надо помочь омане освободиться. Мы спросим у Оман Озары. Он нам скажет, что делать. Но если Озара попросит 'жертвенного мяса', ты мне должен помочь. Согласен?

И Симон согласился. Если сам Оман Озара распорядится, кто ему посмеет перечить? Старейшине же лучше знать, как разговаривать с Оман Озарой. А 'увалень'… Симон в глубине души понимал, что парень — не жилец. Наверное, Вирон прав, иногда омане надо помочь. Да и есть хочется!

Когда по пещере расплылся запах горелого мяса, Симон сглотнул слюну и отбросил сомнения. После жеста Вирона он подошел к 'увальню' с ножом в руке и перерезал ему горло. Хрип жертвы потонул в одобрительном гуле голодных сородичей. Они правильно поняли, что означает выражение 'жертвенное мясо', жертвоприношения в племени выполнялись регулярно. Правда, людей не приносили в жертву давно, молодые охотники знали о таком только со слов старших. Но какая разница: давно, недавно, если Оман Озара так велел старейшине? А что касается убитого, так он счастливчик, его душа уже в акуде. А тело скоро будет зажарено на жертвенном огне. Озаре достаточно маленького кусочка, он много не ест. Значит, сегодня они уснут сытыми, впервые за несколько дней.

Вирон довольно улыбнулся. Кажется, ситуация не такая уж и безвыходная. По крайней мере, судьба предоставляет отсрочку. И старейшина дал новый знак Симону. Пора разделывать тело жертвы. Кровь уже вытекла.

Расщелиной в тупичке пещеры Вирон занялся тогда, когда весь отряд выспался после сытной трапезы. Старейшина не спешил, потому что неожиданная находка не только обнадеживала, но и пугала. А вдруг дыра в скале никуда не приведет? Что тогда делать дальше, как объясняться с сородичами? Он понимал, что после человеческого жертвоприношения получил над этими людьми дополнительную власть. Но только до того момента, пока они верят в его могущество. Стоит хотя бы разок оступиться… ТАКИЕ люди, попробовавшие мяса сородича, уже не перед чем не остановятся.

Прежде всего, Вирон решил изготовить факел. Для этого он поручил воинам отобрать среди оставшихся дров древесину со смолой и тщательно ее соскоблить. Затем отрезал кусок шкуры от огуши* покойного 'увальня', обмотал шкуру вокруг толстого сухого сука, закрепив нитками из сухожилий. Собранную в комки смолу Вирон тщательно втер в мех.

Закончив с факелом, старейшина подозвал самого низкорослого и худого парня из отряда и детально объяснил ему, как надо действовать. После этого варии зажгли факел, помогли разведчику забраться в обнаруженную накануне расщелину и стали ждать, рассевшись вдоль стен. Ждать первобытный человек умел — в этом состоянии проходила едва ли не половина его жизни.

Однако 'худой' вернулся довольно быстро. По его словам, двигаться на четвереньках ему пришлось недолго. Вскоре расщелина резко увеличилась в высоту, так, что он пошел в полный рост. Но внезапно гора 'заговорила'.

— Что значит, гора заговорила? Она что-то сказала? — не понял Вирон.

— Я услышал голоса, — пояснил напуганный разведчик. — Я не разобрал слов. Это было так: бу-бу-бу. Страшно, очень страшно. Я решил — гора ругается, ей не нравится, что я внутри. Я вернулся.

Вирон про себя обозвал разведчика трусом, но промолчал, чтобы не нагнетать обстановку, и задумался. Гора разговаривает? Хм, вполне возможно. Верованиями вариев допускалось, что любой серьезный объект мог иметь ому (душу), другими словами — хозяина объекта, располагающими на него правами. В эту категорию попадали большие камни-валуны, деревья, речки или озера, ну а уж горы-то — само собой. Некоторые объекты могли принадлежать сразу нескольким хозяевам. Например, в пещере, где жил медведь, следовало считаться и с омой медведя, и с омой горы. Все это учитывалось при соответствующих обрядах и ритуалах, когда омы задабривались или наоборот — изгонялись.

Так что, голос горы, почудившийся разведчику, Вирона вовсе не удивил. Другое дело — как это все толковать? Молодому парню показалось, что гора ругается. Не исключено. Тогда мог бы помочь соответствующий обряд, но какой? Эх, была бы с ними колдунья, да где ж ее возьмешь сейчас?

Продолжать вчерашний эксперимент с обрядами Вирону не хотелось. Неизвестно, что на этот раз получится. Тем более, Оман Озара ясно указал на расщелину. Все видели. А Озара — великий Оман. С ним шутки плохи. Придется самому все проверить. Проход-то в горе есть, только куда он ведет?

Растолковав ситуацию напуганным сородичам, Вирон пробормотал все заклинания, которые помнил со слов Рами, и отправился в расщелину. Остальные варии снова расселись вдоль стен, приготовившись к долгому ожиданию.

Сначала пришлось двигаться на четвереньках. В одном месте стенки так сузились, что Вирон едва не застрял. Даже мелькнула мысль — ома горы обозлилась и сейчас его придавит. Но обошлось. Почти сразу после узкого места расщелина резко раздалась, особенно в высоту, так, что Вирон смог встать на ноги и оглядеться при свете факела. Он заметил то, на что не обратил внимания или забыл рассказать молодой разведчик. Новая расщелина не являлась продолжением старой, а шла по отношению к ней почти перпендикулярно. Но с левой стороны она была очень узкой. Расширение происходило в месте встречи двух расколов.

Осмотревшись, Вирон двинулся направо. Через какое-то время он услышал непонятный монотонный шум. Нет, на голоса это не походило. Но что это такое? Он сделал еще несколько шагов. Неужели вода? Шум отдаленно напоминал журчание воды. Это предположение Вирона скорее обрадовало, чем напугало. Ведь если вода нашла проход в горе, то его может найти и человек. Неужели им удастся вырваться из ловушки?

И вот тут Вирон, наконец, услышал голоса. Они словно ворвались в расщелину, резко, внезапно. Сначала веселый детский голос, затем голос женщины. Она что-то крикнула. Несмотря на все свои суеверия, старейшина 'большелапых' мог поклясться перед духом чего угодно, даже духом акуда Черуха, что он слышит голоса людей.

Вирон так заволновался, что едва не воткнулся головой в каменную стенку. Неужели тупик? Но откуда тогда голоса? Впрочем, растерянность оказалась мгновенной. Расщелина снова резко сужалась по высоте так, что в поисках прохода Вирону пришлось нагнуться. Когда он наклонился и засунул голову в проход, то увидел в его конце слабое серое свечение. Там явно находилось какое-то большое помещение, гораздо большее, чем расщелина, освещаемое изнутри. И до него было рукой подать, расстояние меньше человеческого роста.

Вирон затушил факел, положил его у ног и опять, как в начале пути, встал на четвереньки. Теперь он отчетливо слышал и шум воды, и громкие голоса людей, резонирующие в пространстве. Количество голосов увеличилось: несколько детских, несколько женских. Он осторожно, крадучись добрался до конца прохода и высунул голову.

Отверстие располагалось почти под самым сводом широкого грота, прямо над руслом неглубокого ручья. Вирон прикинул: до воды примерно полтора его роста, а глубина ручья ерундовая, по колено. Вода вытекала слева, из темного проема в задней стене грота и под наклоном уходила в широкую промоину с правой стороны от Вирона. Там тоже было очень темно, и сначала Вирон решил, что ручей снова прячется в горе, в подземном русле. Но когда варий повернул голову, то увидел, что значительно левее промоины, в углу грота, есть еще один, 'земной' проход, через который на землю падали солнечные лучи.

Вирон затаил дыхание. Посредине грота, ближе к выходу, у костра сидело несколько женщин. Но никто из них не смотрел в сторону лазутчика. Женщины переговаривались, изредка покрикивая на двух ребятишек, возившихся у выхода. Иногда дети выбегали наружу, но быстро возвращались, все в снегу, и продолжали возню.

Приглядевшись и прислушавшись, Вирон пришел к выводу, что перед ним глоты. Об этом свидетельствовали речь людей у костра, состоявшая из незнакомых коротких слов и, главное, внешность: коренастые; косматые; в примитивных накидках из звериных шкур; чернокожие. Варии и раньше, когда обитали на юге, встречали людей с черной кожей. Но тогда это обстоятельство говорило лишь о принадлежности к чужакам. Здесь же, на севере, в предгорье, понятие 'чернокожий' было равнозначно понятию 'дикарь-людоед'.

Вирон, распластавшись в своем укрытии, наблюдал за глотами до наступления ночи. Особой сложности это не составляло. Вария прикрывала не только темнота, но и ручей, не дававший возможности подойти близко к стене. Тем более что, как знал Вирон, глоты боялись воды и без крайней надобности в нее никогда не лезли.

Ближе к ночи в гроте собралось все стадо. Мужчины завалили вход валунами, оберегаясь от хищников. 'Это хорошо, — подумал Вирон. — Никто не убежит'. Он уже прикинул расстановку сил. Община дикарей маленькая. Реальное сопротивление могли оказать трое мужчин и пара подростков. Если удастся убить их сразу, во время сна или спросонок, то проблем не будет. Женщины тогда в драку не полезут. Да и не надо с ними драться — они для другого дела нужны. Вирон даже присмотрел себе одну, которую возьмет тут же, как только перебьют мужчин и лишних. Чем-то она тему понравилась, черномазенькая. Молоденькая, почти девчонка, а груди уже торчат. Разглядывая сексуальный объект, старейшина 'большелапых' неожиданно для себя сильно возбудился…

Отправился назад, когда дикари уснули. Уже знакомый путь не занял много времени. Сородичи встретили его радостными выкриками, но в глазах таились ожидание и тревога: что же дальше? После рассказа старейшины нервное ожидание сменилось нетерпением и боевым азартом. Впереди ждали женщины, солнечный свет и дорога домой.

Так и произошло. Той же ночью варии во внезапной атаке перебили, без единой потери, всех дикарей, оставив в живых только четверых глоток. Среди них и 'черномазенькую', так приглянувшуюся Вирону. Тут же, у чужого костра, Вирон, при помощи вошедшего во вкус Симона, совершил очередной обряд человеческого жертвоприношения. Опьяневшие от радости и крови варии воздали благодарность всем, кого только вспомнили: Духу Огня, Духу Воды, душам горы и пещеры. Не забыли и про душу ущелья — ведь предстоял путь домой. Мяса хватило всем.

Когда отряд почти в полном составе вернулся в стойбище, в сопровождении дикарок, навьюченных шкурами, принадлежавшим убитым глотам, племя встретило 'большелапых' воинов, как героев. Даже парни из рода 'длинноносых' не скрывали уважения и зависти. Надо же! Побить глотов в горах, да еще зимой! Такого доселе никому не удавалось. Вот это Вирон, вот это настоящий вождь! Не то, что трусливый Овус. Теперь 'большелапые' с добычей, а мы? Сидели все время вместе с бабами у костра, вот и остались без ничего.

Так рассуждали мужчины из рода 'длинноносых', особенно темпераментная молодежь.

Вирон, работая на популярность, сделал умный ход. Невзирая на ворчание сородичей, добытые шкуры разделил напополам среди родов, проигнорировав Овуса. По обычаю все, что добывалось в бою, распределял вождь племени. Но Овус по собственному желанию остался в стойбище, отказался возглавить поход. Какие его заслуги? Никаких!

Так по умолчанию решил Вирон. И племя, также по умолчанию, с ним согласилось. Тем более что старейшина 'большелапых' сделал еще один неслыханный жест. Две шкуры из добычи он персонально вручил жаме погибшего 'увальня'. Это показалось странным, и народ поначалу удивился. Но Вирон разъяснил:

— Часть добычи принадлежит погибшему воину. Будет справедливо, если ее получит жама и дети.

Мужчины пожимали плечами и чесали затылки, но женщины быстро смекнули, что к чему и заявили: Вирон прав и мудр.

Но Вирон этим не ограничился. Оставались пленные дикарки. Как с ними поступит Вирон? Это интересовало всех, но особенно мужчин. Ведь женщин в племени не хватало. А Вирон поступил так. 'Черномазенькую' забрал к себе, вернее, в землянку, где он жил зимой вместе с семьей Рами, своей сестры. Рами поморщилась, но промолчала. Она уважала брата. Только спросила:

— Звать-то, как ее будем?

Вирон призадумался:

— А, пусть будет Чуми*.

— Чуми? — брови Рами поползли вверх. — Просто Чуми?

— Угу. А что?

— Ну, ладно. Только пускай умываться научится.

А вот остальных трех дикарок поместили под охраной в отдельную землянку. Ими могли пользоваться все желающие мужчины. Но с одним условием. Прежде чем тереться с дикаркой, мужчина был обязан ее накормить. Вот так! Племя подумало и согласилось. А почему бы и нет? Хотя и дикарки, но кушать тоже хотят.

Овус попытался собрать оппозицию, опираясь на свой род: мол, куда это годится, подрыв устоев и прочее. Но его никто не поддержал, кроме сестры Кулы, по совместительству колдуньи. И Овус не посмел публично оспорить нововведения Вирона.

Так старейшина рода 'большелапых' доказал де-факто старейшине рода 'длинноносых', что обычаи могут изменяться, несмотря на то, что предки завещали иное.

Но Вирона локальная победа не устраивала. Он рассчитывал на большее.

Наступила весна, расцвели подснежники, и в племени Волка произошла ежегодная смена власти. Должность вождя, вместе с большой волчьей шкурой и ожерельем из волчьих клыков, перешла к Вирону. Он решил, что полномочия в этот раз надо использовать по максимуму. Так, чтобы больше не отдавать их вовсе.

Прежде всего, продолжая наводить контакты с соседями, Вирон встретился с вождем племени Леопарда. Им как раз стал Зукун. Вождь 'леопардов', на взгляд Вирона, мало чем отличался от Овуса — такой же нерешительный и даже трусоватый. Но с предложением Вирона заключить межплеменной брачный союз Зукун согласился, хотя и неохотно. Что касается собственного племени, то снова возникли трения с Овусом. Узнав, что Вирон по-прежнему собирается брать жам в чужом племени, старейшина 'длинноносых' возмутился:

— Э, я не понял. Ты же привел дикарок? Зачем тебе еще 'леопардихи'?

— Дикарки — не жамы. Они не говорят по-нашему, грязные и вообще… людоедки, — возразил Вирон.

— Ну и что? Подумаешь, людоедки! — и Овус с намеком покосился на вождя: сам-то, мол, забыл, когда в последний раз человечиной питался? — И не грязные они вовсе, просто черные. А разговаривать научатся, если что. Твоя Чуми, вон уже как лопочет. Кстати, кто она тебе получается? Разве не жама? Каждую ночь с ней трешься.

— Жама, это жама. А Чуми… — Вирон замялся, — это так. Она Рами по хозяйству помогает. А остальные глотки — просто жаби. Нет, моим парням настоящие жамы нужны. Что им, всю жизнь к жабям бегать? Да и среди твоих мухилы есть. Им тоже негде жам брать. Разве они от 'леопардих' откажутся?

— Откажутся, — уверенно заявил Овус, брезгливо поджав губы. И ошибся! Предложение Вирона о брачном союзе с 'леопардами' вынесли на общий сход, и его одобрило большинство 'волков'. Овус терял поддержку даже среди членов своего рода.

Вирон же воодушевился. Его планы начали реализовываться, а наметил он очень много.

Когда в конце весны удалось привести четырех жам из племени 'леопарда', авторитет Вирона вознесся на невиданную высоту. У него все получалось, все его действия шли на пользу племени, даже 'длинноносые' начали величать его 'мудрым вождем'. Казалось, оставался какой-то шажок до решительной победы. Но Вирон не торопил события, требовалось еще кое-что подготовить.

И тут дурацкое происшествие из-за мерзавца Олука, приведшее к смерти Рами. Вирон был вне себя. Жалел несчастную сестру, но еще больше жалел о крушении планов, связанных с нею. Он лишился поддержки 'своей' колдуньи, и теперь верховодить при проведении обрядов будет Кула. А Кула и Овус, что один человек. Считай, враги. Хуже глотов.

Вирон аж задохнулся, когда понял, что омана умирающей Рами уйдет в акуд. Словно под дых ударили копьем. Он ведь задумывал все наоборот: убрать Кулу и сделать Рами единственной колдуньей. А теперь? Дочь у Рами маленькая, правда, есть еще младшая сестра, но у нее в племени никакого авторитета. Обряд толком провести не сможет, зубы от боли заговаривать не умеет. Разве это колдунья?

Вождь занервничал. Чашу терпения переполнил фарс с наказанием Олука. Этого засранца убить было мало за то, что он натворил, а Кула с Овусом устроили потеху при всем народе. И Вирон сорвался.

Ему бы выждать, обдумать все как следует, внести изменения в планы. Но он полез на рожон. Потребовал собрать сход. Там напомнил о своих заслугах в противовес ничегонеделанью Овуса, попытался снова объяснить, как важно единство племени, единое управление… Но момент выбрал неудачный. Лето, тепло, еды полно, глоты давным-давно не нападали. Даже частичное решение 'женского вопроса' сейчас сыграло против Вирона. Когда люди сытые и довольные, они не хотят перемен. Вот когда голодные и злые, тогда они на многое готовы, и на обычаи наплюют, не поморщатся. Лишь бы накормили мясом.

В итоге племя его снова не поддержало.

— Ну, что ты, Вирон, успокойся, — утешали сородичи. — Ты и так сейчас вождь. До весны. А там пусть опять побудет Овус. Он тоже хороший человек. Мы вас обоих уважаем. У тебя сейчас горе, Рами умерла. Тебе бы настоящую жаму найти, а не эту черномазую Чуми. Разве такая утешит на ложе? А на Олука ты не сердись. Молодой он еще, глупый. Не убивать же его.

Вирон в гневе ушел в шалаш вождя, выгнал всех. Побыть вождем до весны? А потом в какой уже раз передать власть Овусу? Ну, нет, хватит! Больше власть он не отдаст.

Пришла Чуми, попробовала ластиться, но вождь, еще не остыв, выгнал и ее. Чего она понимает, дикарка бестолковая! И тут вспомнил о Ваде. Да, вот кто ему нужен. Но и здесь так неудачно получилось. А ведь здорово бы она сейчас пригодилась.

Вирон не умел долго унывать. В голове снова завертелись хитрые мысли.

— Солама калама, вождь!

Вздрогнул. В проеме шалаша голова Симона. Его не было сегодня на сходе. Глядишь, и помог бы. Хотя говорить он не мастак. Симон специалист по другим делам, особо важным и тайным. Самый надежный помощник.

— Заходи, Симон. Какие вести?

'Волк' пролез внутрь, скромно присел у входа:

— Важные вести, вождь. И странные.

Он всегда называл Вирона вождем. Знал, что тому нравится.

— Что случилось? Неужели… Ваду нашли?

Про девчонку вырвалось неожиданно для самого. Совсем мысли в голове не держатся. Плохо. Так и лишнего сказать можно.

— Нет, не нашли, вождь, — Симон с сожалением покачал головой. — Но дела странные, даже не знаю…

И Симон, передвинувшись поближе к вождю, пересказал последние слухи из стана 'леопардов', полученные от лазутчика. Про смерть Похуна от укуса змеи, загадочное убийство Оры, и про совсем уж невероятный побег дикаря Дула вместе с Сиуком.

От таких новостей Вирон задумался надолго. Совсем не то он ожидал услышать.

— Устал? — спросил неожиданно.

Симон оторвал голову от колен:

— Совсем немного. Бежал, думал, надо срочно передать. И есть хочется.

— Поешь. Сходи к Рами, — споткнулся и после паузы поправился. — В шалаш Рами. У младшей сестры спросишь, она накормит. Лала осталась там?

Лалу, женщину из племени Леопарда, Симон взял в жамы вместе с ее детьми. Несколько дней назад, по разрешению Вирона, Лала отправилась погостить к родне в стойбище 'леопардов'. Симон ее сопровождал, чтобы в пути не напали звери. По крайней мере, так думали в племени Леопарда. Пусть думают.

— Да.

— Правильно. Пусть еще погостит. Как она, кстати, тебе?

На вопрос вождя Симон осторожно раздвинул губы:

— Ничего, хорошая женщина. Только (показал пальцем на рот) язык сильно быстрый.

Вирон хмыкнул. О разговорчивости Лалы он уже был наслышан. Этого ему и требовалось. Побудет сейчас в общине 'леопардов' — новостей принесет, что сорока блох на хвосте.

— Болтливая, значит? Надо потерпеть. Зато ты молчун. Это хорошо, — последнюю фразу Вирон пробормотал под нос. — Значит, Зукун не хочет искать Ваду? И даже решил убить дикаря?

— Угу. 'Ушастик' говорит — вождю 'леопардов' нельзя верить.

— А я никогда и не верил, — рассерженно произнес Вирон.

— Он говорит — Зукун смеется над вождем 'волков'. И никогда ему не поможет. Но Ваду еще можно найти. Если Зукун мешать не будет.

Симон пересел еще ближе и зашептал на ухо помрачневшему Вирону. Вождь слушал молча, только желваки играли на лице. Когда Симон закончил, ответил не сразу. Долго смотрел на свою правую ладонь, машинально делая рубящие движения.

— Он хитрый, но жадный. И это хорошо. Я вижу его мысли наперед. Наверное, он прав. Нам некогда ждать. Пока камни лежат, вода не течет. Уберем пока один камень… Ты вот что, — Вирон медленно формулировал мысль. — Сейчас поешь и отдохни. Немного. Пока солнце вверху. Потом пойдешь обратно. Кто сейчас там, у Падающей Воды?

— Брат.

— Брат? Правильно. Он хороший воин. Тебе понадобится надежный воин. Перед уходом найдешь меня. Я скажу, что делать.

Вирон подмигнул помощнику. Он любил состояние, когда хитрые мысли лезли в голову одна за другой. В такие моменты Вирон всегда чувствовал прилив бодрости. Вот и сейчас настроение резко улучшилось, несмотря на дурные вести. Надо позвать Чуми, пока Симон ест мясо. Зачем зря без дела в шалаше сидеть? Чего Вирон не переносил, так это бездеятельности. А Симон любит поесть. Настоящий воин. Сильный и безжалостный. Такой и нужен, когда приходит время убивать.

*Жабь — очень легкомысленная женщина, не соблюдающая норм сексуального поведения.

*Акуд — подземный мир, куда по представлениям вариев переселялись души умерших.

*Оман Черух — дух мертвого, хозяин акуда.

*Огуша — зимняя одежда из шкур животного (как правило, оленя, лося, иногда козла) до пят, с рукавами и капюшоном.

*Чуми — дословно 'черное лицо'.

 

Глава восьмая. Отсчет убийств

Стрела с тупым звуком вошла в ствол дуба на расстоянии вытянутой руки от головы Симона. Он посмотрел в сторону отдаленных зарослей. Оттуда вылез воин в темно-серой, боевой раскраске 'волков'. Симон помахал рукой:

— Хороший выстрел. Так и надо. Сиди и жди.

Воин снова исчез в зарослях.

Симон аккуратно, чтобы не сломать кремневый наконечник, раскачал его и вытащил стрелу. Положил к себе в берестяной колчан. Затем обогнул дерево и подошел к отвесному обрыву. Глубоко внизу рычала вода. В этом месте находился перепад высот, и река низвергалась через порог шумным водопадом. Хорошее место для тайных переговоров. Никто ничего не услышит, даже если подберется близко и спрячется за деревом. И расположено как раз посредине пути между стойбищем 'волков' и стойбищем 'леопардов'.

Зукун в очередной раз не выспался. Решение прекратить поиски Вады не принесло облегчения. Нельзя сказать, что вождя 'леопардов' мучили муки совести — о таком понятии он вообще не знал, как и другие его первобытные современники. Но его грызло предчувствие, что он поступает неправильно. Это ощущение усиливалось чередой смертей и других загадочных и неприятных событий, обрушившихся на племя в последнее время. Все в тот же ужасный день, когда погибли Похун и Ора, к вечеру обнаружился еще один труп.

На краю стойбища, рядом с шалашом Оры, за деревом, ребятишки нашли тело своего приятеля. Мальчик был заколот копьем, тем самым копьем Похуна, пропавшем из шалаша Оры.

— Мы днем играли, ну, пока вы там гадали, а он спрятался, — пояснили ребятишки. — Мы искали, искали и вот…

— Дикарь убил, — уверенно заявил Руник, узнав о гибели мальчика. — Я же говорил…

'Как все непонятно стало', - горевал Зукун. Как будто кто несколько веревочек специально запутал и в узел завязал. Да еще не один. Взять хотя бы побег Дула. Сам ли он сбежал или кто помог? По словам Короса, следы указывают на то, что Дул и Сиук двигались рядом. Получается, что Сиук освободил дикаря и помог ему сбежать? Зачем? Чтобы найти Ваду? Может быть. У этого юнца от любы голова совсем дырявая стала.

Но и не хочется в это верить. Помогать дикарю, приговоренному племенем к смерти, все равно, что нарушить самое суровое табу. А такое тоже карается смертью. Разве можно из-за какой-то любы к какой-то девчонке преступать обычаи племени, тем более, идти на смерть? Зукун прожил немало лет, но никогда про подобное не слышал.

Что творится с молодежью, совсем от рук отбились. Любу некую придумали. Надо бы с Уной об этом потолковать. Кто, как не колдуньи, должны следить за воспитанием. А тут еще Ору убили. Зукун вспомнил, как вчера хоронили Ору и Похуна, как выли их дочери… Ах, дикарь, свинья толстопузая, каким негодяем оказался! Зарезать несчастную женщину! А еще невинным прикидывался, на свистульке своей пиликал. Где она, кстати? А, Корос забрал.

По всем правилам Дул заслужил самой жестокой смерти после пытки. Но… Вчера утром Корос подошел, спросил, кто будет преследовать Дула. Так спросил, как будто все уже решено. Ну, да, конечно, такие преступления нельзя оставлять безнаказанным. Но Зукуну все равно не понравилось, как вел себя Корос. Больно много умников развелось, словно Зукун уже и не вождь. То Руник лезет с советами, то следопыт. Но Руник хотя бы младший брат. А этот вовсе пришлый…

Ох, не хотелось Зукуну ловить дикаря. Это ведь, значит, и Сиука надо… А чего надо? Ловить или сразу убивать? Такое только племя могло решить. Значит, надо снова сход собирать.

— Подожди, — сказал Коросу. — Не до этого сейчас. Дай людей похоронить.

Корос нахмурился, но ничего не возразил. Небось, подумал, что Зукун сына жалеет. Но Сиука вождь совсем не жалел. Ну и что, что сын? Вон их сколько по стойбищу бегает. Зукун их никогда толком и не считал. В другом дело. Вождь чувствовал, что совсем запутался в происходящем. А еще совсем недавно так спокойно жилось. С чего же все неприятности начались? С набега глотов? Или когда Вирону пообещал, что Ваду отдаст? Или еще раньше, во время сокухи, когда прибежала с выпученными глазами Уна и рассказала, как Вада…

Мысли после очередной бессонной ночи прыгали в голове у Зукуна туда-сюда, как блохи, напившиеся муссы. А кто вообще решил, что Сиук помог дикарю сбежать? Потому что Корос следы нашел? А Руник другое говорит. Мол, кто-то мог Дула развязать и тот убежал. А Сиук увидел и отправился в погоню. Тогда кто помог дикарю? Почему-то Зукуну запомнилось, как Корос развязывал дикарю руки. Следопыт утверждает, что потом снова завязал. Но Зукун-то этого не видел.

День ото дня не легче. Уснуть бы и забыть про все. Но не получается. Даже ночью сон не идет.

Едва дождался рассвета, пошел к ручью. Там было свежо, голова перестала болеть. Поплескал на лицо холодной водой, сел на песке, вытянув ноги. Лягушки квакают, птицы чирикают. И тут, наконец, заснул, как в глубокую яму провалился.

Очнулся от шлепка по ноге. Еще не раскрыв глаз, схватился за рукоятку ножа, который всегда торчал за поясом, но услышал знакомый ехидный смех.

— Ох, Зукун, ну и спать же ты! Мухи кровь выпьют, а ты не услышишь, — Руник кривил губы в ухмылке, два боковых нижних клыка выступали, как у белки. — Сижу, сижу, жду, когда проснешься, а ты спишь и спишь. Тут такая муха на тебя села, что я испугался. Решил убить. Извини, что разбудил.

Брат показал, зажатую в пальцах, мертвую муху — здоровенного слепня. Затем, аккуратно оторвав крылышки, ловко закинул насекомое в рот. С хрустом разжевал, почмокал губами, высасывая содержимое, выплюнул на песок остатки.

— Совсем плохо сплю, — пожаловался Зукун, протирая глаза. — Все думаю, думаю.

— О чем?

— Будто не знаешь…

Брат промолчал.

— Вот, Сиук. Такой хороший парень был. Вбил себе в голову эту любу, совсем ума лишился, — Зукун рассерженно хмыкнул. — Откуда они все это выдумывают? Я и слова-то такого не знал раньше. А?

— Это ты про любовь?

— Угу.

— Помнишь, прошлой зимой путник приходил? Жил в землянке у 'желтых', пока морозы стояли? Ну, еще сказы пел? — напомнил Руник.

— Ну, помню, — ответил Зукун. — И что?

Старика-путника он помнил плохо. Да, забредал такой на стойбище, совсем седой и дряхлый. На луке у него было натянуты вместо одной три тетивы. Зачем такой лук нужен? Из него толком и не выстрелишь.

Как-то Зукун заглянул вечером к 'желтым', поговорить со старейшинами — зимой варии селились в нескольких больших землянках, для тепла и экономии дров. Увидел путника: тот сидел у костра, бренчал на своем луке и что-то заунывно рассказывал речитативом. Слушали его в основном молодые варии, вплоть до самой мелюзги собрались. Набились в землянку, как термиты, ступить некуда. Зукун даже не обратил внимания на то, чего он там пел. Позвал старейшин 'желтых' в свою землянку и ушел.

— Так ты не слышал его?

— Нет. Что мне, делать нечего? — Зукун почему-то разозлился.

— А молодые слушали все вечера, Сиук с Вадой постоянно там сидели, — Руник как будто не заметил реакции брата. — И я немного послушал. Вот как раз про эту самую любовь и пел старик. Дурацкие сказы, конечно. Я тоже ничего не понял.

— А куда он делся потом?

— Путник-то? Кто его знает? Ушел.

Руни смачно сплюнул на песок.

— А ты чего приперся? Мух ловить? — раздражение не проходило. Судя по тому, как низко весело солнце, поспал Зукун совсем немного. Опять начинала болеть голова.

— Да нет, не мух. Этот зверь покрупней будет, — Руник сощурил глаза. — Очень серьезный разговор, брат. Ты как, проснулся?

'Поспишь тут с вами, — обреченно подумал вождь. — Сами хуже любой мухи. Липнут то один, то другой…'

— Говори, — буркнул. — Чего опять еще случилось?

— Сейчас все узнаешь, — многозначительно произнес Руник и предупредил, памятуя об импульсивности брата и его склонности к скоропалительным выводам. — Только ты не перебивай.

Версия Руника

Вирону очень хотелось заполучить Ваду в жамы. Уж чем она так ему приглянулась — никто не знает, но прямо ночей не спал, говорил: хочу Ваду и все. Когда гордый Зукун ему отказал, Вирон задумал подлую хитрость. Он сговорился с глотами, чтобы те напали на 'леопардов' и похитили Ваду.

О планах 'леопардов' Вирон знал почти все благодаря помощи предателя — следопыта Короса, бывшего 'волка'. Именно он сообщил Вирону о том, что почти все мужчины-'леопарды' уходят на охоту. А уже Вирон предупредил глотов.

Сначала все шло по плану Вирона. Глоты, регулярно получавшие сообщения от 'волков' через Дула, напали на беззащитное стойбище. Но дальше план затрещал по всем швам.

Вада убежала от нерасторопных дикарей и пропала неведомо куда. Воины 'леопардов' подчистую вырезали глотов Урика. Но в живых остался Дул, превратившийся в крайне нежелательного для Вирона свидетеля его грязных дел. Узнав, что Сиук привел дикаря на стойбище, Вирон поручил Коросу срочно убить Дула, пока тот не разболтал лишнего.

Но тут дополнительные меры по охране Дула предпринял мудрый Зукун. К несчастью, за помощью он обратился к Коросу. Тот назначил на охрану пьяного Похуна, надеясь на то, что сторож заснет, и тогда убить дикаря не составит особого труда. Сам Корос спрятался неподалеку от землянки, где лежал связанный Дул. Нужно было всего лишь дождаться, чтобы охранник уснул.

Однако в развитие ситуации некстати вмешалась любвеобильная колдунья Ора, жама Похуна. Она пришла к жамушу, чтобы потереться с ним.

Корос сидел в засаде, дело близилось к рассвету, а Ора и Похун, войдя во вкус, даже не собирались прекращать любовные игры. Внезапно Короса озарила идея о том, как можно хитроумно избавиться от Дула, свалив всю вину на Ору. Он вспомнил, как днем встретил колдунью, которая возвращалась из леса с пойманной ядовитой змеей. Корос сходил в шалаш Оры и принес оттуда мешок, где сидела змея. Похун и Ора к тому времени, наконец, вволю натерлись. Колдунья отправилась к себе в шалаш, а уставший Похун заснул без задних ног под деревом около землянки.

Дождавшись подходящего момента, Корос подкрался к землянке и запустил внутрь змею. Он рассчитывал, что она укусит Дула. Пустой мешок следопыт подкинул обратно в шалаш Оры, которая крепко спала после бурных ласк жамуша.

Но по каким-то причинам змея укусила не Дула, а Похуна. Узнав об этом в числе первых, Корос, заметая следы и отвлекая внимание, решил направить подозрение на Ору. На нее можно было многое свалить, вплоть до того, что именно она навела людоедов на племя. Кстати, Ора не попала тогда в плен, успев спрятаться в лесу. Это тоже давало повод для подозрения.

Но здесь в происки следопыта вмешался Руник и не дал оклеветать бедную женщину. К сожалению, Руник не мог предвидеть дальнейших событий, а Зукун слишком доверял Коросу.

Когда при проведении обряда гадания с Оман Озарой племя приняло решение казнить дикаря, Корос понял, что надо действовать срочно и решительно. Ведь перед смертью Дул наверняка все разболтает. Следопыт бросился к землянке, чтобы убить опасного свидетеля. Когда он проник внутрь сквозь лаз, дикарь полусидел, прислонившись к стенке, и пиликал на своей свирели. При виде запыхавшегося Короса, он почувствовал недоброе и привстал. Корос подошел и сорвал с шеи Дула веревочку со свирелью.

Несколько мгновений дикарь и следопыт смотрели в глаза друг другу. Рука Короса потянулась к запазухе, где лежал нож. И вдруг он услышал чьи-то шаги. Кто-то быстро приближался к землянке, шлепая босыми ногами по еще не высохшим лужам. Корос приложил палец к губам, многозначительно взглянув на испуганного Дула. Затем следопыт ящерицей выскользнул сквозь заднее отверстие в крыше. Не отрывая туловища от земли, он обполз ствол лиственницы, росшей почти впритык к землянке, и спрятался за ним. Тут же раздался голос Сиука. Это он пришел к дикарю в землянку.

— Чего трясешься?

Дул промычал в ответ что-то неразборчивое.

— Мы уходим, — скомандовал Сиук.

— У?

— Уходим, убегаем. Понял?

— Не-а.

— Ну и дурак! Не дергайся, развяжу веревку. Племя решило принести тебя в жертву. Завтра тебя казнят. Хочешь умереть?

— Нет, — голос дикаря прозвучал уже более твердо.

— Тогда пошли.

Через несколько мгновений две фигуры бросились от землянки в сторону берега и скрылись в кустах.

Дул в очередной раз спасся от смерти, и Коросу не оставалось ничего другого, как на ходу менять план. Дикаря убить не удалось, но по-прежнему можно бросить на него подозрения — подумал следопыт. Пользуясь тем, что почти все племя продолжало находиться в центре стойбища, обсуждая только что завершившуюся церемонию гадания, злодей добежал до шалаша Оры. Он надеялся остаться незамеченным. Ведь жилища колдуний всегда размещались на краю стойбища, чтобы им было удобнее общаться с различными природными духами: леса, воды, солнца…

Ора, сидевшая спиной к входу около трупа жемуша, даже не успела обернуться. Подскочив к женщине, Корос одним ударом ножа перерезал ей горло. Бросив, рядом с еще трепещущим телом, свирель Дула, следопыт забрал копье Похуна вышел из шалаша. И тут он столкнулся нос к носу с одним из мальчиков, игравших в 'вариев' и 'глотов'. Сообразив, что мальчишка является опасным свидетелем, Корос убил несчастного ребенка. Затем злодей, как ни в чем не бывало, поспешил к месту проведения обряда, где смешался с сородичами.

Руник закончил. Зукун молчал. Поначалу он несколько раз порывался перебить Руника, но сдержался. Затем история его настолько захватила, что вождь перестал мешать рассказчику и только внимал, приоткрыв рот. Да еще изуродованное ухо растер до красноты.

Было так тихо, что братья слышали, как плещется рыба в речке.

— Да, брат, — наконец протянул Зукун. — Ну и сочинил ты сказ. Не хуже путника.

Руник скромно промолчал.

— Однако я не понял. Точнее, понял, но… — Зукун тяжело вздохнул. — Ты говорил так, словно сам все видел. Откуда ты все это знаешь?

— Что именно?

— Ну… например, про Вирона и Урика?

— От Дула, — просто ответил Руник.

— От Дула?!

— Угу. Когда племя собралось на обряд, я пошел к дикарю. Ну, чувствовал сразу, что он врет или недоговаривает, и решил его допросить, как следует. С глазу на глаз. Так, говорю, задница черномазая, рассказывай про все. Тогда, может, живой останешься. Или… Ну, в общем, пнул его, конечно, пару раз. Тут он и запел, как утренняя птица. Про все, что знал. И про то, как Урик с Вироном договаривались.

Руник с наивным видом развел руками. Мол, чего сложного? Я спросил — дикарь ответил.

— Значит, это Вирон подговорил глотов на нас напасть? — Зукун покачал головой. — Как он мог? Мы же варии!

— Эх, простой ты, брат, — произнес Руник то ли с сожалением, то ли с осуждением. — Всем веришь. Кроме меня.

— Да верю я тебе, только… Чего же ты молчал столько?

— Про Дула? Так не успел. К тебе тогда в шалаш Корос зашел, потом Ору убили. А потом дикарь сбежал.

— Ну и что? После бы рассказал.

— А ты бы тогда поверил?

Зукун задумался. Да, складную историю поведал младший брат, только вот…

— Без Дула, конечно, поверить трудновато, — честно признался.

— Ну, вот. И я так же подумал, — Руник усмехнулся. — А еще подумал — вдруг дикарь врет? Хочет свою шкуру спасти, на добрых людей наговаривает. На Короса того же.

— Вот-вот, — заметил Зукун. — Про Короса, это верно. С чего ты взял, что он предатель?

— Скажу честно, брат, Коросу я никогда не доверял, — Руник уклонился от прямого ответа. — 'Волк' он и есть волк. Всегда в лес смотрит. Помнишь, ты мне однажды волчонка принес? Я тогда маленький был. Он жил у нас, я его кормил. А потом укусил меня за руку и убежал в лес. Вот, шрам до сих пор остался.

Руник вытянул левую руку, показывая шрам на внешней стороне ладони. Зукун почесал ухо. Как так у Руника получается? О чем речь ни заведет, всегда себя виноватым чувствуешь.

— Подумаешь, шрам. Не надо было тогда у волчонка кость отбирать. Ты про Короса, чего хотел сказать?

— А что Корос? Приглядывал я за ним. А затем узнал, что он кое с кем встречается.

— С кем? Не тяни.

Руник повернулся в сторону стойбища, негромко свистнул. Из кустов, росших над откосом, появилась нескладная женская фигура. Бочком, семеня по осыпающемуся песку, к реке спустилась 'толстушка', жама Короса. Встала в отдалении, стесняясь. Руник сделал приглашающий жест рукой. 'Толстушка' приблизилась на несколько шагов.

— Солама калама, вождь.

— Калама, — буркнул Зукун.

— Ну, рассказывай, как было, — предложил Руник. — Всю правду говори, вождь тебя слушает.

— Ну, вот. Так, значит, — женщина заметно нервничала. — Ора мне сказала, мол, твой жемуш ходит куда-то. По утрам, по вечерам. Последи за ним. В племени одиноких женщин много. Я подумала, может, Корос другую жаму нашел? Или к Уне решил вернуться.

— К Уне? — удивился вождь.

— Ну, да. Видела я, что они разговаривать часто стали. Вроде и ни о чем, а кто ж его знает? — 'толстушка' смотрела вниз, ковыряя песок пальцами босых ног. — Вечером, ну, когда муссу пили. Еще до этого. Заметила я, что Корос по берегу куда-то пошел. Я за ним, лесом. Долго шли. Я уже устала, думаю, шибко далеко. Неужели там с Уной встречаются? Не похоже. Дошли до Падающей Воды. Вдруг из-за дерева выходит мужчина. Стали они о чем-то разговаривать…

— Какой мужчина? — нетерпеливо спросил Зукун.

— Не знаю. Далеко было. Я близко боялась подходить. Но не наш. Я бы узнала нашего. А тот в серую полоску был.

— Что? Из 'волков', что ли?

— Не знаю. Может, и из 'волков'. В серую полоску.

— Заладила: в полоску, в полоску, — сердито передразнил вождь. — Не могла, как следует разглядеть. Ну, и чего? О чем они говорили?

— Я не слышала. Далеко стояла, — чуть не плача произнесла 'толстушка'. — Они поговорили, и Корос обратно пошел. А я побежала, чтобы быстрей вернуться. Да и темно уже было.

— Хорошо, — ободряюще сказал Руник. — Ты иди пока. Там подожди, я позову.

Женщина скрылась в кустах…

В это же время, когда Руник излагал Зукуну свою версию последних событий, у Падающей Воды происходило следующее.

Верный помощник Вирона, лазутчик Симон сидел на корточках под дубом и дремал. Шум водопада, как и всякий монотонный звук, убаюкивал. Но расслабленность вария была обманчива. Инстинкты первобытного человека даже во сне находились в напряженном ожидании, чтобы при получении тревожного сигнала тут же послать соответствующие импульсы мозгу и мышцам. Вот и Симон — внешне безобидный, расслабленный — мог в любой момент превратиться в зверя, готового к жестокой и беспощадной схватке за жизнь.

Казалось, варий спал. Но едва в кустах, росших над обрывом в паре десятков метров от 'волка', наметилось еле заметное шевеление, как тело его тут же напряглось, а веки раздвинулись. Через мгновение на открытое пространство вышел Корос…

…Зукун прокашлялся:

— Так, это я понял. Корос, значит, с каким-то 'волком' встречался?

Руник кивнул подбородком.

— И что? Конечно, странно, — вождь нахмурил брови. — Но он все же из 'волков'. Может, родич какой из племени приходил его навестить?

— Ага, это на ночь-то глядя у Падающей Воды?

— Ну, может, случилось чего.

Зукуну не хотелось верить в предательство верного следопыта.

— Угу, случилось, — съехидничал брат. — Случилось, что после этого все и началось. Под утро Похун погиб. Затем Ору убили.

— Так, ты думаешь?

— С 'волками' он советовался. Вот что я думаю.

— Советовался? А зачем? — Зукуну показалось, что он обнаружил слабое место в доводах брата. — Зачем Коросу 'волкам' помогать? Что ему, плохо у нас живется?

— Это как посмотреть. Может, ему старейшиной хочется стать? Или даже вождем? А Вирон ему пообещал помочь.

— Это как?

— Да так. Нападет с воинами, тебя убьет, меня убьет. Других старейшин убьет. И станет Корос вождем 'леопардов'. А Уна при нем колдуньей. Зря, что ли, Ору уже убили?

У Зукуна отвалилась челюсть. Мрачная перспектива, нарисованная Руником, ему даже в голову не приходила.

— Вот возьмет и убьет, — с садистским удовольствием добавил Руник, заметив смятение вождя.

— Ну, почему же ты мне раньше не сообщил?

— Чтобы ты дурацких вопросов не задавал, — Руник ответил грубо. — Стал бы ты меня тогда слушать. Еще бы Коросу все рассказал. А вдруг он не виноват? Или, наоборот, — от него все зло?

— Э, погоди. Я не понял. Так виноват или не виноват? Что ты меня путаешь? — Зукун встал, нервно заходил взад-вперед, загребая песок.

— Вот как. Слушай меня, — когда Руник начинал говорить таким тягучим голосом, у Зукуна начинали слипаться глаза. Но сейчас ему было не до сна. Серьезный, ох, серьезный разговор завел Руник. Разобраться бы во всем.

— Я так думал. Корос мог сговориться с Вироном. А может, и нет. Дикарь мог сказать правду. А может и соврал. Я ведь его огнем не пытал. Корос мог убить Ору. А может, и нет.

Теперь уже Руник затоптался по песку, то ли скрывая, то ли изображая волнение:

— Я тоже сначала думал, что несчастную Ору убил дикарь. Когда увидел в шалаше его свистульку. А потом подумал — она у него на шее висела. Как могла на землю упасть? Если бы ее Ора рукой схватила, перед смертью, тогда бы свистулька у нее в руке была. Вместе со шнурком. Нет, что-то тут не так. Вот что я подумал. И решил подождать.

…Увидев следопыта, Симон, распрямившись, словно пружина, поднялся и сделал приветственный жест рукой. Затем показушно снял с себя колчан со стрелами и положил под дерево, рядом с уже лежащими тут же луком и копьем. Туда же последовал и нож, вынутый из-за пояса. Закончив процедуру разоружения, Симон поднял вверх обе руки — мол, смотри, все по-честному.

Корос подошел к дубу и, повторяя действия Симона, сложил на траву свое оружие. Только после этого началась процедура приветствия:

— Солама калама.

— Калама солама, Корос, — и Симон повел рукой в сторону обрыва, мол, присядем.

Мужчины сели на корточки друг против друга, на расстоянии нескольких шагов. Помолчали. Каждый изучал панораму за спиной собеседника. В глаза не смотрели: взгляд в упор означал демонстрацию агрессивности.

— Я слышал, в племени 'леопардов' творятся странные вещи, — осторожно начал разговор Симон.

— Тому, кто взял в жамы Лалу, приходится слушать с утра до вечера, — без иронии, с неподвижным лицом произнес Корос. Но Симон уловил выпад и ответил с еле заметной угрозой:

— Я слушаю не только Лалу.

Следопыт бросил на собеседника короткий взгляд и тут же отвел глаза. Произнес с примиряющей интонацией:

— Хороший охотник слышит все… Я, вот, слышал, умерла Рами, сестра Вирона?

— Да, это так.

— Наверное, Вирон расстроен?

— Да, Вирон очень горевал. Теперь у него больше забот.

— У вождя всегда много забот.

— Ты прав, — Симон решил, что настал подходящий момент для завершения преамбулы. — Вирон думает обо всем. Он хочет знать: готов ли ты ему помочь?

Корос почти ничем не выдал своего напряжения, но его ответ прозвучал, как резкий удар ножом:

— Нет.

…Руник прекратил топтаться на месте, посмотрел на солнце, словно пытаясь сориентироваться по времени. Снова негромко свистнул, подзывая 'толстушку'. В этот раз женщина подошла быстрее, испуганно взглянула на вождя. Но тот молчал.

— Не бойся, — успокоил Руник. — Расскажи теперь про нож.

— Ну, когда я Короса увидела с этим, 'серым', прибежала в стойбище, — начала 'толстушка'. — Нашла Ору, рассказала. Мол, никакой женщины нет, так, мужчина какой-то. Ора говорит — рано радуешься. Может, это и не человек вовсе, а омана покойного, или дух чей-нибудь. Иначе, зачем Корос с ним тайком встречается? Да еще чуть ли не ночью. Ты Коросу ничего не говори, вдруг в него Черух вселился.

'Толстушка' нервно сглотнула слюну и продолжила:

— Я всю ночь молчала. И все утро молчала. А когда Ору убили, я, значит, испугалась. Не знала, что делать… Тут меня Руник увидел, спросил, что со мной. Я и заплакала. Ору жалко. И Короса жалко… Ну, Руник мне говорит, что Корос хороший. Не плачь. И не бойся. Но в него могли вселиться злые духи. Это Ора правильно догадалась. Может, кто порчу навел на Короса. Значит, надо проверять, что у него под ложем: в ногах и под головой. Если кто зло хочет сделать, то убес* подкидывает, значит, чтобы человек заболел и голову потерял… Ну, вот я и стала смотреть, когда Корос уходил, что у него под ложем. Вчера смотрела — ничего не было. Сегодня утром посмотрела опять, когда Корос ушел. И вот. Нашла там, где ноги лежат. Под ветками.

'Толстушка' засунула руку за пазуху малисы и достала оттуда нож с рукояткой из оленьей кости. Остро заточенное лезвие переливалось малиново-красным цветом. Зукун вытянул шею. Посмотрел на Руника, снова перевел взгляд на нож. Сомнения быть не могло. Этот красивый нож из… Как там Вирон говорил? Из ямши или ясмы? В общем, это был нож, который Зукуну подарил Вирон. А потом Зукун отдал его Рунику, чтобы тот вернул подарок вождю 'волков'. Зукун мог поклясться хоть Черухом — тот самый нож. Только лезвие не блестит, все в темных потеках.

— Э-э, Руник…

— Угу, — сказал Руник, словно подслушав мысли брата. — Тот самый. Да.

— Разве ты не вернул его Вирону?

— Вернул.

— Тогда как нож попал в шалаш Короса?

Руник взял нож из рук 'толстушки' и передал Зукуну.

— Все, — сказал женщине. — Иди к себе. Ты все сказала правильно. Теперь уходи.

Жама Короса неуверенно, как будто ожидая окрика, побрела в сторону стойбища. Пару раз оглянулась. Но мужчины уже забыли о ней.

— Как нож попал к Коросу? — Руник повторил вопрос брата, слегка его изменив. — Посмотри на нож.

Зукун понюхал лезвие, осторожно лизнул. Затем потер пальцем.

— Кровь, — произнес уверенно. — Чья?

— Оры, — подчеркнуто безразличным голосом ответил Руник. — Этим ножом убили Ору.

Зукун взглянул недоверчиво:

— Э, почему так решил?

— А кого еще недавно убивали ножом в племени? — обосновал Руник.

Вождь согласно кивнул. Да, Ору убили ножом. Это верно. От уха до уха горло располосовали. Знать бы, кто?

— Так это что, не дикарь убил? Или дикарь? — с опозданием осенило Зукуна.

— Угу. Дикарь убил и в шалаше у Короса нож спрятал.

— Зачем? — Зукун не сразу заметил издевку. — Э, да. Ну, да. Зачем Дулу там нож прятать? Да и убежал он давно. И вообще, как к нему мог нож попасть? Никак. Ты же нож Вирону вернул?

— Вернул.

— Э! — вождь аж вскрикнул от посетившей его мысли. — Так это Вирон, получается, Ору убил?

Руник с трудом скрывал раздражение. Ну, как мысли могут такие зигзаги выписывать? Совсем у Зукуна с головой плохо стало.

— Нет, — опроверг собственное предположение вождь. — Вирон убить не мог. Тогда кто?

Руник решил, что пора вмешаться:

— Кто нож спрятал, тот и убил.

— А кто спрятал?

— А кто там спит?

Только тут, после 'ненавязчивой подсказки', до Зукуна дошло.

— Так, получается, это все-таки Корос убил, как ты рассказывал? — протянул он разочарованно и замолчал. Мысль о предательстве следопыта не укладывалась у в голове. — А…

— Вирон ему нож подарил, — быстро пояснил Руник. — Вот как получается.

— А…

— Корос колдунью убил, а нож у себя под лежанкой спрятал.

— А зачем? — у Зукуна все-таки получилось задать вопрос.

— А ты бы что, выбросил? Такой бы красивый нож выбросил?

Аргумент бил наповал. Нет, такой нож Зукун ни за что бы ни выбросил. Обязательно бы спрятал где-нибудь у себя в шалаше. В лесу нельзя. Там все ходят и роются под каждым кустом. Вдруг, найдут? А кто нашел, тот и хозяин. Так обычай гласит. Нет, Корос правильно поступил, что нож в шалаше спрятал. Но тогда получается, что он и убил?

— А духи?

— Что духи? — не понял Руник.

— В Короса что, правда, кто-то вселился?

— Может, и вселился, — ответил после длинной паузы Руник. — Черух его знает.

Зукун порой очень медленно принимал решения, но если уж что-то втемяшивалось в его голову, то дальше он двигался неукротимо, как носорог.

— Где он?

— С утра куда-то ушел. Копье взял, лук и стрелы.

— Когда вернется — будем с ним разговаривать.

— О чем? Может, лучше сразу убить?

— Мы должны с ним поговорить, — упрямо произнес Зукун. Искалеченное ухо побагровело.

— Как скажешь, вождь, — согласился Руник. Но глаза его недобро блеснули.

…Симон долго молчал. На лице ничего не отражалось. 'Волк' как будто забыл о собеседнике. Но его отрешенность была обманчива.

— …Ты даже не спросил, чего Вирон хочет?

Следопыт пожал плечами: о чем говорить?

— Мне все равно.

— Ты вырос в нашем роду, роду 'большелапых'.

— Это было давно.

— Ты наш родич.

— Ну и что? Я не желаю вам зла. Но зачем мне помогать Вирону?

Симон раздумывал. На виске пульсировала жилка.

— Вирон не терпит, когда ему отказывают.

Корос снова посмотрел в лицо собеседнику и на этот раз задержал взгляд.

— Я не женщина, чтобы повторять дважды.

Симон медленно поднял согнутую в локте руку, то ли о чем-то предупреждая Короса, то ли подавая какой-то знак. Ладонь следопыта нырнула за пазуху. Симон попытался подняться, но не успел. Следопыт уже вынул руку — в пальцах зажата костяная игла, длиной в ладонь. Короткое, почти не заметное движение рукой, и игла вонзается в основание шеи Симона, чуть выше ключицы. 'Волк', вскрикнув, откинулся на спину, схватился рукой за шею.

Корос, внимательно наблюдая за поверженным противником, поднялся с корточек, повернулся к дубу, где лежало оружие.

Может быть, он и поторопился, но кто ж его знает, что на уме у Симона? Жаль, что сразу в горло не попал, как метил. Дернулся Симон не вовремя. Но сейчас все будет кончено. Один из основных законов первобытного мира гласил: выживает тот, кто всегда добивает врага. Корос прикинул — чем удобнее? Наверное, лучше копьем — вдруг Симон попробует бежать. И замер.

Из кустов, росших в шагах двадцати от дерева, неслышно возник, словно призрак, воин-'волк'. В одной руке лук, другая натягивает тетиву. Следопыт машинально попятился назад, забыв, что за спиной обрыв. Отведенная нога попала в пустоту, и Корос потерял равновесие. Заваливаясь навзничь, он успел заметить, как 'волк' спустил тетиву. Стрела настигла тело следопыта в тот момент, когда он уже падал в воду с высоты полутора десятка метров.

…После разговора с братом Зукун отправился к Уне. Голова разболелась так, что он решил взять у сестры допы. Колдунья сидела у шалаша, растирала при помощи двух плоских камушек какие-то зернышки. Получались желтоватые крупинки, похожие на крупный песок.

— Что это? — поинтересовался Зукун.

Уна пожала плечами. Она постоянно экспериментировала: что-то сушила, крошила, растирала, смешивала. Протянула брату щепотку 'песка': на, мол, попробуй.

Зукун слизнул с ладони, подержал во рту:

— Есть можно. А зачем растираешь?

— Вот выпадут зубы, как у старого Ерана, буду тебя кормить, — усмехнулась Уна.

Вождь провел пальцем по зубам. Нет, у него зубы крепкие, как камни.

— Зачем тебе допа, — спросила сестра. — У тебя же была?

— Кончилась, — вздохнул Зукун.

— Много жуешь, — неодобрительно заметила колдунья. — Так можно и ум потерять.

Залезла в шалаш, долго копалась, перебирая многочисленные мешочки с всякими снадобьями. Наконец нашла то, что нужно. Вылезла с небольшой горстью:

— На. Ты бы меньше думал.

— Не получается.

Уна снова взялась за терки. Зукун жевал смесь, смотрел, как споро двигаются руки сестры. В голове как будто посветлело, и прошелестел свежий ветерок. Но разговор с Руником не шел из памяти.

— Уна, а что у тебя с Коросом?

— Чего? — не поняла сестра. Руки замерли.

— С Коросом что, говорю? 'Толстуха' жаловалась, что ты с ним вроде того…

— Чего того? — руки снова задвигались. — Болтают, что ни попадя. С мужчиной уже поговорить нельзя.

— А о чем говорили-то?

— Да так, ни о чем, — уклончиво ответила сестра. — О погоде. А ты зачем спросил?

Вождь в задумчивости засопел. Рассказать, что ли? Все равно узнает. Он почувствовал себя бодрее — допа начала действовать. Неприятности стали казаться малозначительными. Ну, их всех к Черуху! И Короса этого. Прав Руник — решительней надо действовать. Дикаря убили бы сразу — и Сиук бы с ним не сбежал. И Короса надо убить. Только вот как племени объяснить?

Зукун заметил, что необходимость все объяснять сородичам, спрашивать у них разрешение на любое серьезное действие, начала его в последнее время раздражать. Он вспомнил свои разговоры на эту тему с Вироном. Зукун с ним спорил, а ведь в чем-то вождь 'волков' прав. Впрочем, Вирон теперь враг. Если дикарь не наврал Рунику. Но если и наврал, то очень складно получилось.

— Так чего, на счет Короса-то? — прервала размышления сестра.

Зукун собрался ответить, но услышал шум. К нему приближалась целая делегация. Несколько мужчин из рода 'желтых', во главе со старейшиной Муритом.

— Солама калама, Зукун!

— Калама солама, уважаемые! — чего это им надо?

Воса Мурит (Высокая Скала) выступил вперед:

— Зукун, мы тебя уважаем, но пора поговорить. В племени происходят непонятные дела.

— Сам знаю, — буркнул вождь.

— Ты, может, и знаешь, но люди в неведенье. Почему умер Похун, кто убил несчастную Ору? Мы собирались принести в жертву дикаря, но он сбежал. А ведь этой жертвы хотел Оман Озара. Что будет, если он разгневается? По стойбищу ходят слухи, что дикарю помог сбежать Сиук? Это так?

— Чего вы хотите?

— Мы просим, чтобы ты собрал сход и все объяснил.

'Опять сход? Да Черух с вами, будет вам сход! Сейчас разберемся', - Зукун готов был хоть со львом сразиться. Лицо покраснело от прилива крови. Он ощутил, как наполняются силой руки и ноги. Будто в молодости. Хорошая все-таки вещь — допа.

— Я и сам хотел. Думал, лучше вечером собрать. Сейчас народу мало.

— Народ почти весь здесь. Никто даже в лес не пошел. С утра ждем, когда с вождем поговорить будет можно.

'Ух, ты! — подумал Зукун. — С утра они ждут. Видать, 'желтые' воду мутят'. Вождь почувствовал легкое волнение, как перед охотой. Но не страх. К разборкам с темпераментными и импульсивными сородичами он привык. Без бытовых скандалов, редко какой день обходился. Правда, сейчас дело куда серьезней. Но боятся нечего. Да и допа бодрила.

Зукун показал рукой в направлении центра стойбища:

— Ну, раз ждете, пошли.

Обитатели стойбища и, правда, собрались быстро, словно по свистку. Когда Зукун вышел из шалаша вождя в леопардовой шкуре, накинутой на плечи, и в ожерелье из клыков леопарда, небольшая площадка в центре стойбища уже была заполнена возбужденными сородичами. Но когда Зукун окинул толпу взглядом, то невольно отметил, как она поредела. Нет Оры, Похуна, Сиука, Короса… Да и Руника чего-то не видать. А ведь как без него объясняться?

Вождь забрался на валун с плоской вершиной. Немного выждав, стукнул, как полагалось по обычаю, три раза древком копья по камню. И поднял вверх левую руку, требуя тишины:

— Я, Бехи Зукун, вождь племени Леопарда, буду говорить. А вы слушайте. Тут, значит, мне говорят, что, мол, в племени, непорядок. Люди мрут, и все прочее. Вчера только Похуна похоронили. И Ору тоже. Хорошие люди были.

Вождь замолчал. Где Руник-то, куда его Черух унес?

— Мы это знаем, Зукун, — громко сказал из первого ряда Мурит.

— Ну, вот и хорошо, — согласился Зукун. — Все знают, значит. И я знаю.

— Кто Ору убил? — выкрикнули из толпы. — И почему дикарь сбежал? И где Сиук? Говори, Зукун!

— Да слышу я, не глухой, — огрызнулся Зукун. — Кто Ору убил? Сейчас скажу.

Он поднял голову к небу, словно призывая в свидетели силы природы, и тут увидел, между шалашей, спешащего на сход Руника. Зукун повысил голос:

— Мы все думали, что Ору убил дикарь, но это не так. Предатель завелся у нас в общине. Он и убил несчастную Ору.

— Кто убил-то? — раздалось из толпы. — Имя, назови! Назови имя!

Зукун набрал в легкие воздуха:

— Его имя… — некстати закашлялся. — Его имя…

Вождь посмотрел на Руника, и неясное подозрение зашевелилась в его возбужденной от допы голове. Стройная версия брата вдруг стала распадаться в сознании на кусочки. Будто большой таракан в голову залез и растолкал по сторонам мысли, мешая Зукуну завершить фразу.

— Его имя…

Вождь так и не успел собраться с мыслями. Стрела, выпущенная чьей-то сильной и меткой рукой с опушки леса, вонзилась ему в грудь, чуть ниже левого соска. Несколько мгновений Зукун балансировал на камне. В агонии инстинкт жизни даже заставил тело сделать маленький шажок вперед, но это был последний шаг Зукуна. Еще через миг тело качнулось назад, и уже мертвый вождь упал навзничь на траву.

Варии не сразу поняли, что произошло. Затем кинулись к упавшему вождю, толкая друг друга. Удивительным образом первым у тела оказался Руник. Не обращая внимания на охи и ахи за спиной, он проворно снял с шеи мертвого вождя ожерелье из клыков и надел на себя. Затем вцепился в древко стрелы и с хрустом вырвал ее из тела. Растолкав сородичей, Руник забрался на камень, где только что стоял брат и закричал:

— Э, люди, слушайте меня! Слушайте!

Все головы повернулись в его сторону.

— Слушайте! Зукун не успел назвать имя предателя. Но его имя нам назовет стрела убийцы. Смотрите на оперенье, — и Руник потряс в воздухе стрелой.

— Селезень, — прошелестело по толпе. — Перья селезня. Следопыт…

Все 'леопарды' сразу узнали хозяина стрелы по ее оперенью. Каждый охотник выбирал свою птицу для оперения, чтобы стрелы не воровали и не путали.

— Селезень… Корос… Следопыт…

* Убес — магический предмет, наводящий порчу на человека.

 

Глава девятая. В погоне за призраком

— У? Большой ракуш, — констатировал Дул. — И чиво?

— Чиво-чиво, — передразнил Сиук. — Глаза разуй. Ракушка морская. Откуда она здесь? Дальше. Видишь, здесь дырочка. Для того чтобы просунуть веревочку. А этот край заточен. Я сам затачивал и сам придумал. Вроде, смотришь, обычная ракушка на поясе висит. А на самом деле — маленький ножик. Даже дерево строгает. Точно тебе говорю — это из пояса Вады. Здесь она сидела на камне.

— А чиво он сидела?

— Не он, а она. И когда ты нормально разговаривать научишься?

Задавая риторический вопрос, сын вождя 'леопардов' продолжал обшаривать песок возле валуна на берегу реки.

— Вот, смотри! Видишь, рыбий скелетик? С хвостом. И еще один.

Он сунул находку под самый нос дикаря. Тот втянул ноздрями воздух:

— Угу. Рыба пахнет.

— Без тебя вижу, что рыбой. Следопыт.

— А чиво? — Дул обиделся. Он быстро и часто обижался, этот странный дикарь. — Рыба, как рыба. Голова токо нет. А хвост есть. И чиво? Думай, Вада ел?

— Думаю, что Вада. Головы, может, и птицы склевали. А вот всю рыбку так аккуратно птицы не склюют. Только у человека так обглодать получится, что все косточки целыми останутся. Это Вада здесь сидела и рыбу ела.

— А ракуш зачем?

— Точно не знаю. Может, рыбу потрошила.

— Чиво?

— Потрошила, говорю, чтобы кишки выпустить. Ай, все равно не поймешь.

Дул, действительно, не понимал. Зачем кишки выпускать, когда можно целиком проглотить? Дул так бы и сделал. В кишках самый сок. Смешные эти бледнолицые.

— Теперь верю, что ты не соврал. Правильно идем.

Произнося эти слова, Сиук улыбался до ушей. Все двое суток, пока он вынужденно следовал за дикарем, полагаясь на его память и добросовестность, Сиука мучила неопределенность. Правильно ли он сделал, что помог глоту сбежать? Правильно ли они идут? И, самый главный вопрос: жива ли Вада до сих пор?

Эта находка снова вселяла надежду. Очередную надежду. Судьба словно дразнила влюбленного юношу — то обнадеживала, то ставила на грань отчаянья…

Когда во время обряда гадания толпа проревела 'Смерть дикарю!', Сиук несколько мгновений находился в прострации. Ведь перед этим Уна, мать Вады, объявила волю Оман Озары: Вада ушла туда, откуда нет возврата.

Юноша не верил своим ушам: как такое могло произойти? Вады, его маленькой Вады больше нет? И это говорит великий Оман Озара? Неужели это правда? Но разве в этом можно сомневаться? Оман Озара всегда прав. Что же происходит с ним, Сиуком? Он не верит Оман Озару?

Мозг юноши лихорадочно искал варианты объяснения. А вдруг ошиблась колдунья? Вдруг Уна не правильно поняла Оман Озару? Такое может быть?

В жизни юноши еще не случалось подобного испытания. Окружающий мир до этого был прост и ясен. Все объясняли обычаи, которые передавали и толковали старейшины и колдуньи. Поступай в соответствии с установленными правилами и не о чем не думай. А когда умрешь, твоя омана попадет в акуд. И у нее там будет уютный шалаш, теплая одежда и вкусная пища. Кто же от такого откажется? И Сиук не хотел отказываться. Но это означало — забудь про Ваду. Ведь Оман Озара сказал…

В душе юноши царило смятение. В другое время он ушел бы в лес, сел под дерево, успокоился… Но тут толпа заревела 'Смерть дикарю!'. И через несколько мгновений в голове Сиука поселилась только одна мысль: если дикаря убьют, то Ваду уже никогда не найти. Все сомнения ушли прочь. А следом пришло решение.

Он растолкал сородичей, бурно обсуждавших результаты гадания, и бросился к землянке, где содержался дикарь. По дороге Сиук едва не сбил с ног какого-то мальчугана, выскочившего из-за шалаша, но даже не заметил этого.

Дул пялил глаза. Видок у него был, как будто он только что встретился с Черухом. Ох, и тупое животное. Но когда понял, что грозит смерть, а Сиук хочет его спасти, сразу соображалка появилась.

Сиук же действовал автоматически. Развязал дикарю руки и ноги, обрезал веревку — отвязывать от дерева было некогда. Свернул в кольцо. Что-то подсказывало, что веревка еще может пригодиться. И они побежали.

Дул очень хорошо ориентировался в направлении движения, и это Сиука поначалу даже насторожило. Дикарь не искал следы, подобно опытным охотникам: не выглядывал ничего на земле, не нюхал траву, не обращал внимания на сломанные ветки…

— Э, Дул, — не вытерпев, спросил Сиук. — Мы правильно идем? Следы где?

— Моя не надо следов, — пояснил глот. — Моя следы не понимай. Моя тута смотрит. Вон, вишь высокий дерево? Тупа называется.

— Ну, вижу.

— Там дальше большой камня будит. А за ним другой дерево, ветка вниз растет. Ела, значит. На холме. Там ручей увидим. Маленький.

— А дальше?

— А дальше моя не помнит.

— Как?! — одновременно возмутился и испугался Сиук.

— Нисево, — успокоил дикарь. — Ручей будит, тама смотреть буду. Снова память в голова пойдет.

И он на самом деле вспоминал и находил ориентиры. Зрительная память Дула, в целом, не подводила, несмотря на его склонность к бредовым фантазиям. Разве что, пару раз сбились с пути, из-за того, что дикарь издалека путал ориентиры. Пришлось возвращаться обратно и высматривать заново.

Так они и передвигались с помощью первобытного GPS в голове глота: от высокого дерева к кривому, потом к камню, похожему на кабана, потом к холму, потом к сломанному дереву… Нет, не то дерево, елы молы. То мало-мало больше. Ити назад надо, Сиука…

Через две луны, около полудня, они вышли на берег реки, почти точно к тому месту, где Вада переправилась на другую сторону. За минувшие полмесяца река, берущая начало высоко в горах, заметно обмелела к средине жаркого и сухого лета без снежной и дождевой подпитки. Сиук проверил брод — воды чуть вышел колен. Но Дул едва не забился в истерике. Чтобы не тратить время в поисках более удобной переправы, Сиук посадил водобоязного дикаря на плечи. Низкорослый, но толстый, людоедина оказался тяжелым. Однако юный варий, наверное, в тот момент и бегемота смог бы поднять ради достижения цели.

Они немного прошли в левую сторону, по течению. В том направлении, куда бежал Дул, перед тем, как встретить ящера. Того самого, в которого, якобы, превратилась Вада. Ориентир, что и говорить, был крайне ненадежным. Сиук это понимал и остановился. До этого он двигался как заведенный, потому что знал, куда идти. А теперь? Не ящера же, в самом деле, искать.

Тут Сиук посмотрел на Дула, а Дул на него. У обоих одновременно в головах возникла одна и та же мысль: дальше зрительная память глота помочь уже не могла. А значит…

Дикарь переминался с ноги на ногу и молчал. И варий не знал, что сказать.

— Вот, елы-молы, — наконец произнес Дул. — Пришли, елы-молы. Моя твоя привела.

Сиук присел на валун у самой воды. Ноги будто сами собой подогнулись. А устал ведь.

Юноша размышлял. Следопыт из глота никакой. Помнит только те места, которые видел. Получается, что он больше не нужен?

Варий испытывал странное чувство. Еще недавно полудикий людоед вызывал у него ненависть и отвращение. Сиук безо всякого сожаления выпустил бы из него кишки, если бы не поиски Вады. Но теперь юноша успел к Дулу привыкнуть. Да, тупой, конечно, грязный, никакого представления об обычаях, говорит так, что половины слов не разберешь. И все же… Нет, нет! Конечно же, примитивный урод ему нисколько не нравился. Только вот, веселее как-то вдвоем. И не так страшно по ночам. Есть кому у костра посидеть. Кстати. Сиук лишь сейчас обратил внимание на эту деталь.

— А где твоя дудочка? Ну, пиликалка, — варий изобразил пальцами игру на свирели.

Дул испуганно улыбнулся:

— Эта, того. Моя упала.

— Уронил, что ли?

— Угу.

После паузы Сиук сказал:

— Ну, ладно. Ты можешь идти, — и он махнул рукой в сторону.

— Моя итить? — также после паузы уточнил дикарь.

— Да, иди. Куда хочешь.

Дул с виноватой улыбкой продолжал топтаться на месте. Почесал за ухом, вздохнул:

— Куда?

— Чего куда? Домой… — Сиук осекся. Перед глазами встало жестоко разоренное вариями стойбище глотов, трупы дикарей. Сиуку не было их жалко. Что заслужили, то и получили. Но, почему-то, юноша не мог взглянуть в лицо Дула, ощущая перед ним неловкость. Сиук опустил глаза и… Не может быть! Сбоку от валуна валялась ракушка. Большая ракушка. Морская.

Так ему удалось обнаружить следы пребывания Вады.

…Юноша даже не пытался скрывать огромную радость. Улыбка до ушей. Видя это, и Дул робко оскалился. Сиука же начало трясти от желания немедленно действовать. Всю усталость словно холодной водой смыло.

— Ну, все, Дул. Я пошел дальше.

Он засунул ракушку за пазуху, поднялся с валуна.

— И ты иди. Куда-нибудь.

Сделал несколько шагов. Но будто что-то держало. Остановился. Оглянулся. Дикарь продолжал стоять у камня с опущенными плечами.

— Дул!

— У? — откликнулся моментально, словно ждал, что Сиук ему что-то скажет.

— Слушай…

— У??

— Ну, что ты укаешь, как филин? Слушай, говорю… Пойдешь со мной, искать Ваду?

— Моя твоя искать?

— Моя твоя, ага.

— Угу.

Дул торопливо присеменил и встал рядом — по плечо рослому варию. Шмыгнул носом, сморгнул. Выпуклые продолговатые глаза блестели.

Они двигались медленнее, чем до этого, когда вел Дул. И сначала почти по наитию. Сиук подумал, что Вада могла направляться вдоль реки. Так легче и немного безопасней, чем продираться сквозь чащобу неведомо куда. Но варий надеялся обнаружить новые следы. Песок и галька — не лучшая почва для следопыта. Чуть подует ветер и ничего не остается.

Не находя около реки никаких отметин, Сиук взял в сторону, правее, где, ближе к лесу, темнела полоса глинозема. И почти тут же наткнулся на следы. Но совсем не на те, которые искал. Крупные мужские отпечатки принадлежали двум разным людям. Возможно, мужчин было и больше, но остальные шли по песку. Следы не свежие, определил варий. Но и не старые. Успели высохнуть на солнце, но еще не отвердели. Две луны назад или чуть больше. Длинные и продолговатые, как у вариев. У глотов ступни короткие и широкие. И след оставляют глубокий, 'коренастый', под стать фигурам дикарей.

Сердце юноши заколотилось от волнения. Кто это? Случайные охотники? Просто шли вдоль берега или преследовали Ваду? Но кто же это?

Судьба на этот раз не лишала надежды, но вселяла тревогу.

А тут и Дул получил 'неожиданное' подтверждение присутствия неизвестных. Дикарь постоянно выписывал зигзаги, то подбегая к реке попить воды, то забираясь в чащу в поисках чего-нибудь съедобного. После очередного такого 'забега' в глубь леса он выскочил обратно обозленный на что-то и быстро поковылял к реке. Там глот, сердито бормоча под нос непонятные слова, запустил правую ногу в воду и стал ожесточенно тереться подошвой о гальку.

— Ты чего? — поинтересовался Сиук.

Дул вытащил ступню из воды, осмотрел и опустил снова.

— Да так. Воня много.

— Э-э, — догадался юноша, — так ты это, наступил?

— Угу.

— Зверь? Человек? — продолжал допытываться Сиук.

— Не знай моя, туссык-камык! — огрызнулся глот. — Воня много.

— Пошли, покажешь, — распорядился варий.

Продолжая бормотать непереводимые выражения, дикарь повел юношу в чащу.

Поковырявшись веточкой в оставленном 'следе', Сиук определил:

— Человек. Вяленое мясо ел.

А вскоре они увидели тоннель в скальном основании холма.

Перед самым тоннелем следы повернули направо, в сторону леса. И тут Сиук заметил, что к первым двум мужчинам присоединились еще двое. Видимо, те, которые двигались по песку, ближе к реке. И один из них, если судить по следам, был глот.

Неужели они направлялись за Вадой? Но ее следов здесь нет. В чем же дело?

Пока Сиук размышлял над ситуацией, дикарь топтался на берегу около тоннеля, пытаясь изображать следопыта. И вдруг закричал:

— Сиука, смотри сюда! Ракуша тута, много мала ракуша.

Услышав слово 'ракуша', юноша молнией бросился к реке. Довольный Дул показывал пальцем на скалу:

— Сы-мотри, Сиука. Много мала ракуша.

На сучке, воткнутом в щель в скале примерно на уровне головы дикаря, висел браслет из маленьких ракушек. Сиук узнал бы его с закрытыми глазами. Ведь он сам собирал эти разноцветные ракушки на отмели. Вада так радовалась, когда Сиук подарил ей браслет. Прыгала и смеялась, а потом лизнула Сиука в щеку. Разве такое забудешь?

Юноша засмеялся. Его Вада жива. Конечно же, жива! И продолжает подавать ему сигналы. Разве ящер стал бы подобным заниматься?

Он покосился на дикаря. Тот, видя настроение напарника, глупо улыбался за компанию. 'Может, Дул все выдумал, про ящера? — подумал варий. — Зачем?' Но спрашивать не стал. Успел понять, что тема ящера Дулу сильно не нравилась и даже чем-то его пугала.

Сиук внимательно изучил вход в тоннель, залез немного в воду. У входа было неглубоко и течение не такое уж сильное. Но внутри тоннеля русло делало наклон. Кто его знает, какая дальше глубина? К тому же там царила такая темнота, что у вария пошли по коже мурашки. Впрочем, Сиук храбро решил, что мураши — от холодной воды.

А вот Дул и вовсе заскучал. До него начал доходить смысл кошмара про ящера, мучавший его все ночи, пока он находился в плену у вариев. Черный зев тоннеля, ну, просто очень сильно напоминал разинутую пасть ящера. А торчавшие кое-где из воды обломки скалы так походили на острые зубы, что Дула снова посетили мысли об айки. Неужели таки жуткий зверюга его проглотит, как во сне? Черно-то как в этом тоннеле! Ну, точь в точь — живот ящера.

— Ну и дыр, елы молы, — произнес испуганный дикарь, с уважением в голосе. — Большой дыр. Кушай всех. Съел Вада, я думай.

— Чего ты там думаешь? Думает он, видишь ли! — возмутился влюбленный юноша. — Вада жива! Никто ее не съел. Дыра как дыра. Обычная. Я и больше видел. Кажется.

Дул, на всякий случай, отошел на несколько шагов. И от Сиука, и от тоннеля. Пусть сами между собой разбираются. А ему не надо. Он-то знает, что значит попасть в живот ящера.

Сиуку, честно говоря, тоже было страшновато. На самом деле, ничего подобного он в жизни еще не видел. Но в отличие от дикаря с его ночными кошмарами и нечистой совестью, благородный и наивный юноша трактовал ситуацию по-другому. Браслет, оставленный Вадой у входа в тоннель, он воспринимал как знак судьбы. Это было несомненное чуро, указывающее направление. Знак словно говорил — иди в тоннель. Путь к Ваде лежит через него.

— Не надо туда, — осуждающе сказал Дул. По многозначительному и подозрительному молчанию вария он почувствовал, что тот замышляет самое опасное. — Тама плохо. Дыр кушай будит. Не надо тута.

Сиук задумчиво усмехнулся:

— Как раз туда и надо. Не бойся, Дул. Я знаю, что делать.

Оставшуюся часть дня, почти до самого захода солнца, компаньоны поневоле собирали в чаще крупный и сухой валежник. Дул при этом изловчился поймать несколько лягушек. Он их словно нутром чувствовал и прыгал за ними не хуже самих лягушек. Сиук не отвлекался. Самые длинные, крупные и сухие валежины откладывал в сторону. Из них он собирался построить маленький плот.

Перед заходом солнца развели на берегу костер, зажарили лягушек. Ужин показался очень вкусным — в течение двух суток мужчины почти ничего не ели. Спали по очереди, чтобы не погас костер.

Варий проснулся от солнечного луча, скользнувшего по векам. Дикарь храпел, уткнувшись головой в колени у почти потухшего костра. 'Сторож из него, что из г… наконечник для копья', - сердито подумал Сиук. Сполоснул лицо в воде, прогоняя остатки сна. Надо торопиться. В голове занозой сидели следы неизвестных охотников. Вдруг они тоже идут за Вадой?

Растолкал Дула, и начали вязать плот. Пригодился моток веревки, прихваченной в землянке. Вряд ли это объяснялось особой прозорливостью Сиука. Скорее, сработало рациональное соображение. Первобытные люди имели не так много вещей, чтобы ими разбрасываться без крайней необходимости.

Дикарь обреченно, безо всякого энтузиазма, помогал. Лезть в тоннель он все равно не собирался. Одно дело — во сне очутиться в животе ящера. А наяву? Да ни за что! Что он, дурак какой? Если варию хочется попробовать, каково это, пусть пробует. Разрисовал себя 'под леопарда' и думает, что смелый.

Разнервничавшись, Дул инстинктивно сплюнул и угодил Сиуку в ногу.

— Ты чего? — рассердился юноша. — Смотри, куда плюешь. Лучше, подай-ка вон ту палку.

В отличие от глота, варий трудился, не покладая рук. Когда к полудню кособокое, но, прочно стянутое веревками и лианами, плавсредство было готово, Сиук в изнеможении растянулся на песке и прикрыл глаза. Дул бочком засеменил к лесу, приняв окончательное решение о том, что в пасть к ящеру не сунется, даже если варий пригрозит смертью.

Глот уже добрался до зарослей и хотел туда нырнуть, уйдя по-английски, не попрощавшись, как вдруг вспомнил об оставленной вчера под камнем лягушке. Привычку ныкать под камни пойманных лягушек Дул не мог в себе истребить, несмотря на прилагаемые волевые усилия и неоднократную критику со стороны покойной колдуньи Ехи. Но прятал земноводных Дул вовсе не из-за жадности, как некоторые могли подумать. Ну, нравились ему лягушки с душком. Имеет же человек право на мелкие слабости?

Вот и накануне одну лягушку, тайком от вария, глот припрятал под камушком на берегу. Чтобы с утречка позавтракать. И Сиука, разумеется, угостил бы. Если бы тот успел 'сесть на хвост'. Но варий, не дав несчастному дикарю даже толком проснуться, сразу заставил его вязать плот. Теперь, решив дезертировать, глот рассудил, что подкрепиться перед дальней дорогой не помешает. Кто его знает, что ждет на неведом пути? Да и жалко оставлять охотничий трофей. Зря, что ли, ловил? И Дул крадучись вернулся к берегу.

Едва успел достать лягушку из-под камня, как его окликнул Сиук:

— Дул, ты чего там? Жука, что ли, нашел?

— Да, вота, — застуканный с поличным дикарь показал тушку земноводного. — Мяса мало-мало.

— Ух, ты, — удивился варий. — И когда ты только успеваешь их ловить? Положи за пазуху. Костер некогда разводить. Потом съедим.

Дул понял, что дальше отмалчиваться не имеет смысла:

— Я не эта. Плыви одна. Моя вода боюсь.

— Да знаю я, что ты боишься. Даже морду по утрам не моешь. Потому и плот сделали. Для тебя.

Сиук хитрил. Плот он делал, в первую очередь, для себя. Нырять наобум в тоннель варий боялся. Вода холодная, и неизвестно, что там дальше, под скалой. Вдруг, целое озеро? Или даже море? Так и до берега не доплывешь. Но не признаваться же в своих опасениях дикарю. Тот и без того трусит донельзя.

— Не бойся. Вода тебя не укусит. Сядешь сверху на плот и поплывешь.

— А ящер?

— Какой ящер?

Дул рассказал про свои ночные кошмары и связанные с ними опасения. Юноша задумался. Сон — дело серьезное.

С одной стороны, как объясняли колдуньи, сон — это другой мир. Когда человек спит, его омана ходит по своим делам. Не надо на это особо обращать внимание. С другой стороны, если, например, приснилось, что на тебя напал тигр, пускать на самотек подобную ситуацию не следовало. Несешь колдунье чего-нибудь вкусненькое (дУхи, кабы чего попало, не едят), а она уже знает, что делать. Заклинание произнесет, ому тигра задобрит. Иногда и присоветует в тот день в лес не ходить, от беды подальше.

Но тут колдуньи нет. Пару заклинаний на все случаи жизни он знает, Вада научила. Но вряд ли они сейчас помогут. Надо самим выкручиваться.

— Тебе когда снилось-то? Ящер этот? Сегодня ночью?

Дикарь почесал затылок, сосредотачиваясь.

— Не-а. Не седня.

Так, уже лучше. Но сон дикаря все равно беспокоил. Сиук посмотрел на тоннель. Если подумать, действительно, похоже на разинутый рот. Или пасть. А сразу и не заметно.

Сбоку, на сучке в скале, продолжал висеть браслет. Знак от Вады. Чуро. Теперь Сиук пытался найти в действиях невесты скрытый смысл. Что бы это значило? Вада ушла в тоннель, а браслет оставила… Вада ушла в тоннель, и он ее проглотил, словно ящер. Мысли путались в голове. Эх, у кого бы спросить совета?

Сиук присел на корточки и, приложив ко рту ладони, прокричал в распахнутый черный зев:

— Ва-да! Ва-да!

Через несколько мгновений обратно донеслось:

— Да-да-да…

Сиук не верил своим ушам. Он посмотрел на Дула. Тот, раскрыв рот, хлопал глазами.

— Ты слышал? — шепотом спросил Сиук.

Дикарь сглотнул слюну и молча кивнул головой. Он тоже слышал. Значит, Сиуку не показалось. Вада ему ответила. Но что означает ее 'да'? Он явно на верном пути. Только бы не ошибиться.

Взгляд снова наткнулся на браслет. Внезапно вария осенило. Ящера надо задобрить! Он снял браслет и, показав его 'пасти', опять присел над водой у разлома:

— Ва-да! Ва-да!

— Да-да-да…

— Я беру его с собой, да, Вада?

— Да-да-да…

Все правильно! Вада одобрила его действия. Теперь только вперед. Засунул браслет за пазуху. Посмотрел на дикаря:

— Видел? Ящер принял подарок. Больше бояться нечего. Ты же смелый, Дул. Поплыли?

Дикарь тяжело засопел, но ничего не ответил.

— А сон твой про ящера, знаешь, о чем говорит?

— У?

— Тебе надо побывать внутри, ну, в 'животе', чтобы преодолеть страх и стать настоящим воином. А так тебе этот ящер постоянно будет сниться, понял?

— У? — дикарь задумался.

— Ну, чего там бояться? Решайся.

— Эх, был не была! — неожиданно для себя залихватски произнес глот. Сиук, несмотря на свою молодость и очевидную неопытность, вселял в Дула уверенность. Да и не таким уж законченным трусом был наш дикарь. Разве что, чересчур мнительным. И сородичи приучили его к мысли о том, что он ни на что не годен. А когда в тебя верят — совсем иное дело.

Они спихнули плот в реку поодаль от тоннеля: Дул спереди, Сиук сзади.

— Садись и держись крепко за этот сук. Понял?

Дикарь кивнул и вцепился в дерево. Зубы сами собой начали клацать. На 'смельчака' накатил такой ужас, какого он еще не испытывал никогда в жизни. Но Сиук уже толкал плот вперед. И вот они в тоннеле.

Течение усилилось, но не намного. Сиук плыл сзади, держась одной рукой за перевязь и отталкиваясь от дна ногами. Становилось все темнее. Варий почувствовал, что плот немного накренился: русло шло под уклон. Плот ударило о скальный выступ. Дул завизжал от неожиданности, но удержался. Стало совсем темно. Шум воды усилился. Они очутились на пороге. Внезапно обмелело, едва ли не по пояс. Но тут плот дернулся вперед, его передняя часть задралась вверх, вместе с вопящим дикарем, и резко клюнула вниз, переваливая через порог.

Дул не удержался и свалился в воду. Сиук успел инстинктивно отпустил перевязь плота, но течение тут же сбило его с ног, и он кубарем скатился вниз, задев пару выступов.

К счастью для наших героев, перепад высот оказался небольшим, а глубина во внутреннем гроте, где они очутились, не достигала и метра. К тому же течение сразу ослабло. Потерявший голову от страха, Дул молотил руками и ногами по воде, как заведенный, пока Сиук не схватил его за шкирку, и не поставил резким рывком на ноги. Почувствовав под ногами твердую каменистую почву, дикарь обнял вария двумя руками и только тогда немного успокоился.

Они побрели в кромешной темноте по ходу течения. Вскоре наткнулись на застрявший между камнями плот. Дул шустро забрался на него, а Сиук пошел сзади, толкая плавсредство вперед. Еще через какое-то время забрезжил дневной свет. Впрочем, когда они выбрались на открытое пространство, то увидели, что солнце почти легло на впадину между двумя горами. День в хлопотах и приключениях пролетел незаметно.

Почти сразу по выходу из тоннеля река образовывала справа широкую отмель. Сиук решил причалить к левому, крутому и каменистому берегу, чтобы под его укрытием развести костер и переночевать. Ну а утром уже решать, что делать дальше.

Вытащив плот на берег, натаскали из леса сушняка для костра, наломали еловых лап на подстилку. Спать легли голодными. Дуловская лягушка вывалилась из запазухи, когда он барахтался в воде. 'Надо завтра хоть рыбы наловить', - подумал Сиук. Они толком не ели больше трех суток.

Дикарь сразу же уснул, а ответственный варий остался поддерживать огонь. В лесу периодически ухал филин, похохатывали гиены. 'Где-то сейчас Вада? — думал Сиук. — Может быть, совсем рядом? Как, наверное, ей страшно одной'.

На востоке уже начало розоветь, когда он растолкал безмятежно посапывающего глота. Надо было хотя бы немного поспать. Только прилег на лапник, как сразу провалился в сон. Дул, усевшись около костра на корточки, тоже бодрствовал недолго. Этой ночью ему, впервые за последнее время, приснились толстозадые красотки. И он не удержался от соблазна досмотреть сладкий сериал до конца. Сторож и караульный из Дула был никакой…

Так их и взяли дикари — спящих.

Сиук пришел в себя от резкой боли в голове. Приоткрыл глаза, затем попробовал шевельнуться, но безуспешно. Он был крепко примотан лианами к толстому тису. Память возвращалась урывками.

Кажется, его кто-то схватил, он попытался вырваться и тут же получил несколько сильных ударов по голове. Кажется… Оставалась надежда на то, что приснился плохой сон. Во сне и не такое случается. Сейчас еще подремлю, и все пройдет, — попробовал успокоить себя Сиук. Но тут он услышал голоса и понял, что надо открывать глаза.

Разговаривали на незнакомом отрывистом языке. Женщина и мужчина. Голоса приближались сбоку, поэтому он не видел людей. Но разглядел, что находится на высоком речном берегу. Река текла слева. Прямо перед ним, в нескольких десятках шагов, густые заросли терновника. Посмотрел на воду: на камнях пенились барашки. Похоже, он находился на той же самой реке, только ниже по течению. Поднял глаза выше и увидел в отдалении, в синей дымке плоскую вершину высокого холма. Не там ли скала, сквозь которую они вчера проплыли на плоту?

А направо голова не поворачивалась. Мешал толстый сук, в который упиралась щека. Но в той стороне горел костер. Тянуло запахом дыма.

Двое подошли к нему, и по цвету кожи Сиук сразу определил, что это глоты. Чернокожие, кудрявые, приземистые. Вот те на! Он в плену у людоедов?

Мужчина довольно скалил широкие зубы. Нос у него был широченный, с огромными вывернутыми ноздрями. Женщина стояла чуть поодаль, за левым плечом 'носа'. Толстые бедра обернуты козлиной шкурой. Крупные, вытянутые, словно дыни, груди лежат на выступающем животе.

'Нос' что-то произнес и слегка хлопнул вария по щеке, как будто проверяя его состояние. Сиук разозлился: чего они о себе мнят, уроды!

— Ну, чего надо? — он постарался произнести это грубо, мужественно, но распухший язык еле ворочался, и получилось невнятное бормотание. Только сейчас юноша почувствовал, что сильно хочет пить.

'Грудастая' с озадаченным лицом подошла вплотную. Надавив двумя большими пальцами, подтянула пленнику веки к бровям, рассматривая роговицу. Потом бесцеремонно задрала на нем малису… 'Медосмотр' ее удовлетворил. Повторяя жест 'носа', ударила Сиука ладонью по щеке, но гораздо сильнее. Засмеялась, когда юноша непроизвольно дернулся.

'Нос' повернулся налево, туда, где горел костер и выкрикнул несколько слов.

Вскоре подошли еще двое. Первый, не высокий, но очень широкоплечий мужчина с мощными бугристыми мышцами, кутался в накидку из шкуры лесного оленя. В нем ощущалась огромная физическая сила, но лицо выдавало болезнь: по щекам расползались багровые пятна, а глубоко запавшие глаза лихорадочно блестели. Такие же пятна выступали и на шее.

А второй… А вторым из подошедших дикарей, к ошеломлению Сиука, оказался его верный спутник Дул.

Увы, увы! Храбрость и даже некоторое мужество, проявленные глотом во время преодоления водных преград, не выдержали более серьезного испытания на прочность. Когда внезапно напавшие дикари захватили в плен мирно спавших путников, первое время Сиук и Дул находились в равном положении. А именно — обоих пленников вероломные захватчики оттащили на стоянку и привязали к соседним деревьям, рядышком со своей пещерой. Но Дул очнулся первым: он ведь не оказывал никакого сопротивления и поэтому отделался лишь одним ударом по голове.

Услышав голоса незнакомцев, глот понял, что они говорят почти на одном с ним языке. Хотя попадались и незнакомые слова, но в целом речь неизвестных он понимал. Уяснив это, Дул продумал тактику защиты, а потом и сам подал голос.

Сначала подошел весьма упитанный дикарь, которому, видимо, поручили приглядывать за пленниками. Глот обозначил его для себя, как 'толстяк'. Услышав, что пленник внятно изъясняется на его языке, 'толстяк' подозвал грудастую женщину с копной кудрявых волос. Чуть позже выяснилось — колдунью.

— Ты кто? — поинтересовалась, первым делом, колдунья. Наблюдательная женщина сразу обратила внимание на то, что сородичи глота давно перестали замечать. Если судить по внешности, то Дул не столько БЫЛ дикарем, сколько ПОХОДИЛ не него. Цвет кожи — светлее, лоб — шире, волосы не кудрявились, а только слегка вились… Вроде бы и дикарь, но какой-то ненатуральный. К счастью для Дула, опыт общения с колдуньями он имел не малый, а уж по такому случаю постарался подключить ресурсы обаяния на полную мощь. Тем более что колдунья показалась ему смутно знакомой. Кого-то она напоминала. Но вот кого?

Для начала Дул изложил подробную биографию, включая все, что знал о своих сородичах. Тут выяснилось, что колдунья кое-что слышала об их общине. Более того, предположительно, вожак Урик приходился немолодой уже женщине двоюродным братом. По крайней мере, раннее детство они провели вместе.

— Я сразу заметил, что ты похожа на Урика. Такая же красивая и толстая, — Дул не скупился на комплименты, не опасаясь перегнуть палку. — Я еще не видел женщин с таким большим и мягким животом.

Колдунья восприняла тонкую похвалу благосклонно. В маленьких глазках загорелся оценивающий огонек: в общине ощущался дефицит представителей мужского пола. Женщина подбоченилась, круто задрав бедро, и у Дула мелькнула неожиданная мысль — не эта ли дикарка явилась ему сегодня утром во сне в образе толстозадой красотки? Лирическое озарение моментально расслабило его волю, он почувствовал себя своим среди своих. Что, впрочем, в положении Дула было и объяснимо, и простительно. Колдунья, между тем, продолжила расспросы:

— Как живет Урик?

— Его окуна ушла в айки, — после трагической, 'мхатовской' паузы ответил Дул, одновременно демонстрируя углубленное знание глотских обрядов.

— У?! — воскликнула колдунья. — Умер?

— Не-а, убили, — пояснил дикарь, а затем поведал все, как на духу. Разве что, чуток приукрасив и опустив малозначимые, по его разумению, детали. По словам Дула, на мирную общину Урика налетели кровожадные варии и всех истребили. Кроме самого Дула. Ему сохранили жизнь, потому что он знал язык вариев. Ведь варии задумали напасть на глотов, живших в горной долине, и им нужен был переводчик, чтобы допрашивать пленных. Поэтому 'бледнолицые' отправили в разведку своего лучшего воина (Сиука) в сопровождении Дула.

История показалась колдунье вполне правдоподобной.

— Да-а, — протянула задумчиво. — 'Бледнолицые' засылают разведчиков. Недавно соседи одну 'бледнолицую' поймали.

Дул навострил уши и даже собрался задать наводящий вопрос, но колдунья его опередила.

— А почему ты не сбежал от вария, когда он спал? — подозрительно спросила проницательная женщина.

К такому каверзному вопросу Дул оказался не готов. Ну, на самом деле, не мог же он все наперед предвидеть? Пришлось сочинять на ходу, сообразуясь с обстоятельствами:

— Э, так он это, колдун. Даже во сне все видит и слышит. А ночью видит еще лучше, чем днем. И бегает быстрее оленя, такой сильный и ловкий.

— У-у-у?! Быстрый и сильный, говоришь? И зоркий?

— Как леопард, — с готовностью подтвердил Дул.

— Очень хорошо, — с воодушевлением отозвалась колдунья. — Сильный и молодой.

— Угу. Совсем молодой, — Дул не понимал, куда клонит колдунья, но тоже воодушевился. Главное, угодить этой важной и симпатичной женщине, а там разберемся.

— Очень хорошо, — повторила колдунья. — Этого вария послал мне Дух Ночи.

— Ты общаешься с Духом Ночи? — с ноткой восхищения отреагировал Дул. — Но на это способны только великие колдуньи.

Дикарка скромно пояснила, что она и есть колдунья. У них в общине несчастье — заболел вожак. С каждым днем ему становится все хуже и хуже. Никакие лечебные травы и заговоры не помогают. И вот, сегодня ночью ей приснилось, что на берегу реки, у костра сидят двое чужих мужчин. Она сразу поняла, что это знак от Духа Ночи — разбудила сородичей и велела им идти и найти незнакомцев.

— То есть, нас? — уточнил Дул. В достоверности истории он не усомнился ни на йоту. Та же покойная Еха неоднократно видела и наяву и во сне у себя в голове то, что происходило далеко от стойбища. Особенно поражала Дула способность Ехи угадывать, где он прятал пойманных лягушек.

— Вас, вас, — добродушно подтвердила колдунья.

— И зачем Дух Ночи велел найти нас?

— Как зачем? — удивилась женщина. — Чтобы принести в жертву.

— У?! — Дул поперхнулся слюной и на какое-то время лишился дара речи.

— Угу.

Почти милый светский разговор совершенно неожиданно для Дула завершался трагическим финалом.

— Э-э, — он тянул время, пытаясь найти выход. — Э, в жертву, говоришь?

— Угу.

Далее колдунья простодушно растолковала. Вожак болен: ежу понятно, без жертвы не обойтись. Удалось на днях поймать сурка — вожак съел и печень, и сердце, но не помогло. Но это же сурок. А тут молодой варий: сильный, быстрый, все видит и слышит, даже ночью во сне. Вожак съест его печень, сердце, глаза и уши, и сразу выздоровеет. Да еще и Дул в придачу сгодится. Ну и Духу Ночи, конечно, по кусочку от обоих достанется.

— Как думаешь, выздоровеет вожак?

Дул отчаянно трусил. Обыденный, почти лишенный эмоций тон колдуньи, выразительнее крика и угрожающих жестов подтверждал ее намерения. Съедят ведь, как пить дать — съедят. А ведь он этим проглотам почти родственник. Ну, что за люди такие?

Из головы выскочили все мысли, кроме одной: как избежать жертвенной смерти? И он продолжил борьбу за свою шкуру:

— Если съест вария?

— Угу.

— Если вария, то выздоровеет. А если съест меня — умрет.

— У?! — поразилась колдунья. — Почему?

— Я же совсем больной. Ходить не могу. Видели — варий сделал из дерева носилки, чтобы меня вода везла? А сам я еле хожу.

— У-у-у…

— Угу. И не вижу ничего.

— Как? И меня не видишь?

— Нет. И не слышу.

— Как же ты со мной разговариваешь?

— Это ты близко стоишь.

Колдунья отошла на пару шагов:

— А теперь слышишь?

— Теперь нет.

— Совсем не слышишь?

— Совсем.

Женщина задумалась:

— Да, больной, туссык камык. Надо тебя убить и сжечь.

— Ой, — жалобно сказал Дул. — Ой. Нельзя меня убивать.

— Почему?

— Потому что этот варий — злой колдун. Это он навел на меня порчу.

Колдунья смотрела с любопытством и недоверием.

— У вариев это называется 'убес'. Когда человек касается убеса, то становится совсем больным. Развяжи меня, я покажу, что со мной сделал варий.

Колдунья сложила губы трубочкой, подумала. Слова пленника ее явно заинтриговали. Позвала 'толстяка'. Когда тот размотал лиану, то Дул непроизвольно присел на землю — ноги затекли. Потом протянул ладони:

— Смотри на пальцы.

Колдунья внимательно изучила 'музыкальные' пальцы Дула.

— Какие тонкие. Как сухие веточки.

— Это все от убеса, — многозначительно произнес Дул. — Я могу высохнуть, как старое дерево.

— И что?

— Пока этот убес у вария — ему ничего не сделаешь. Любой глот, который дотронется до убеса, тут же станет больным, как я. Но если варий умрет, то убес потеряет силу.

— У? И что можно сделать?

— Я могу забрать убес у вария. Мне уже ничего не будет. Тогда вы убьете вария. И я сразу стану здоровым.

Колдунья ожесточенно почесала кучерявую макушку и повела Дула к вожаку. Тот кашлял, в горле, когда говорил, что-то хрипело и булькало. Выслушав рассказ колдуньи, подкрепляемый, по необходимости, краткими репликами Дула, вожак нетерпеливо спросил:

— А где этот убес, знаешь?

— Угу.

Вожак посмотрел на колдунью:

— Проверьте, как этот 'бледнолицый'.

Колдунья подозвала от костра молодого дикаря с очень широким носом, и они направились к дереву, под которым был привязан Сиук. Вожак не без труда приподнялся с расстеленной на земле шкуры, подошел к костру, разведенному на поляне. Встал близко у огня. Могучего на вид дикаря морозило, несмотря на жаркий летний день.

Дул оглядывался по сторонам. Народу у пещеры находилось немного. Несколько женщин с детьми. У костра сидел знакомый Дулу 'толстяк'. Остальные члены общины, судя по всему, подались на дневной промысел. А может, их и вообще больше не было.

— Идите сюда! — позвал 'нос'.

…Сиук не верил глазам. Он — привязан к дереву, а Дул — среди напавших на них дикарей, как будто свой среди своих. Как так получилось? Голова, после полученных утром ударов, соображала плохо. Неужели? Неужели Дул предатель?

— Хороший варий, — с довольным выражением лица доложила вожаку колдунья. — Здоров, как молодой олень. Надо его съесть.

Вожак внимательно рассматривал Сиука. Глаза его слезились. Повернулся к Дулу:

— Ну, и где этот, убес?

Глот подошел к Сиуку, засунул, не поднимая глаз, руку к нему за пазуху, вытащил браслет из ракушек.

— Вот.

Дикари в испуге попятились назад.

— Дул, — прохрипел юноша. Пересохший рот еле выдавливал слова. — Что ты делаешь?

Дул не ответил. Да, он немного жалел вария. Но что же поделать в подобной ситуации? К тому же, этот варий много раз кричал на него, обещал набить морду. Вместе с другими 'леопардами' убил всех сородичей Дула. И в реке чуть не утопил из-за своей Вады. Самого Дула, правда, пощадил. И помог сбежать, когда его приговорили к смерти. Ну, это дело прошлое. Не умирать же теперь с ним за компанию? Дул больше не собирался в айки. Он хотел жить и видеть сны про толстозадых красоток.

— Что он говорит? — спросил вожак.

— Просит вернуть убес, — с готовностью пояснил 'полиглот'. — Сейчас он лишился сил. Можно убивать.

— Угу, — вожак кивнул и протянул Дулу каменный резак. — Давай. Сам убей.

Дул машинально взял протянутое оружие и застыл на месте. К такому повороту событий он не был готов. Заметим, что, несмотря на свое людоедское прошлое, Дул раньше никогда и никого не убивал, кроме лягушек.

— Давай, давай, — поторопил вожак. — Если хочешь жить.

'Нос' оскалил зубы и поднес к груди предателя пику. Заостренный конец коснулся кожи. Дул вздрогнул. За спиной тяжело дышал Сиук. 'Нос' отвел пику назад, как для удара.

Еще через мгновение раздался негромкий звук 'чпок', и шею 'носа' насквозь прошила стрела с кремневым наконечником. Дикарь крякнул, сделал пару шагов вперед и свалился на землю. 'Чпок' — и наконечник второй стрелы, вылетевшей из зарослей терновника, угодил вожаку в шею, чуть пониже основания черепа.

Колдунья взвизгнула и бросилась к пещере. Услышав непонятный шум, у костра встал во весь рост 'толстяк'. Через мгновение третья стрела пронзила ему грудь.

— Елы-молы, — бормотал Дул, перепиливая тупым лезвием лиану. В некоторых случаях глот-полиглот соображал исключительно быстро. — Сичас, Сиука. Сичас.

Когда последний кусок лианы упал на землю, освобождая Сиука от пут, тот едва не рухнул, но Дул подставил плечо. Затем варий и глот поковыляли к крутому спуску. У пещеры вопили дикарки.

Через несколько десятков шагов ноги Сиука 'разбежались'. Отпустив плечо глота, он кинулся к реке и, упав на гальку, начал жадно пить воду.

— Пыстро, Сиука, — поторапливал из-за спины Дул. — Моя твоя бежать надо.

И тут они услышали свист. В отдалении, вверх по течению реки, стоял человек и махал рукой. И варий, и глот сразу узнали следопыта Короса.

Перебравшись на другой берег по броду, указанному следопытом, 'леопарды' и, примкнувший к ним, дикарь, спрятались в кустах. На противоположном берегу было тихо. Похоже, устраивать погоню никто не собирался.

— Откуда ты взялся? — отдышавшись, спросил Сиук.

Вместо ответа Корос достал из колчана кусок сушеного мяса, отрезал несколько пластиков, протянул Сиуку и Дулу. Те с жадностью набросились на еду.

— Я шел за вами, — наконец, спокойно произнес следопыт.

Юноша доел мясо, уже внимательней посмотрел на Короса:

— Откуда у тебя колчан Зукуна? Когда полетели стрелы с оперением беркута, я подумал, что стреляет вождь.

Во время стычки с 'волками' у Падающей Воды стрела настигла тело следопыта в тот момент, когда он уже валился в воду с высоты полутора десятков метров. Это обстоятельство его и спасло: наконечник скользнул по груди, вспарывая кожу, раздробил левую ключицу и отскочил.

Несмотря на сильную боль, Корос не потерял сознание, а потому и не утонул, очутившись в реке. Какое-то время он только держался на плаву, находясь во власти течения, затем выбрался на берег. Течение отнесло его в обратную сторону от стойбища, и обратный путь по берегу занял много времени. К стойбищу подошел уже затемно.

Что-то его насторожило. Уж слишком суетливо и шумно вели себя сородичи, невзирая на позднее время. А еще — следопыт не смог высмотреть Зукуна. Это показалось особенно странным — все племя слоняется между шалашами туда-сюда, а вождь как будто умер. Но в его шалаш при этом часто заглядывали люди.

Корос ждал до глубокой ночи, пока 'леопарды' утихомирятся и разойдутся по своим жилищам. Потом тихонько проскользнул к шалашу Зукуна. Заглянув во внутрь, следопыт понял причину переполоха.

Помещение тускло освещал небольшой факел, воткнутый в землю. Мертвый Зукун лежал в углу шалаша, а рядом с братом сидела Уна и периодически бормотала какие-то заклинания. Увидев внезапно появившегося Короса, женщина негромко вскрикнула, но тут же замолчала. Бывший жамуш смотрел ей прямо в глаза, прижимая ко рту палец.

Немного успокоившись, Уна рассказала о последних событиях в племени.

— Хорошо, что ты не заявился к своей 'толстушке', - не без ехидства добавила бывшая жама. — То-то, визгу бы было. Она думает, в тебя злые духи вселились.

— А ты что думаешь? — спросил после паузы Корос.

Уна нахмурила брови:

— Скажи, как ты меня называл, когда был моим жамушем?

— Синеглазка — быстро ответил следопыт.

Уна негромко рассмеялась:

— Хорошо, что не забыл. А то бы я тебя проткнула копьем Зукуна. Я вижу, у тебя кровь?

— Так, ерунда.

— Ты, правда, не убивал Зукуна?

— Правда.

— А где твой лук и стрелы?

— Остались у водопада. Возможно, их забрали 'волки'.

Они помолчали.

— Что ты собираешься делать?

— Думаю, надо найти Сиука. И Ваду, если получится.

Корос взял оружие Зукуна, и они перебрались в шалаш Уны. Там знахарка смазала следопыту рану своей мазью. Почти до самого утра Корос просидел в шалаше Уны, а с первыми лучами солнца отправился по следам Сиука и Дула.

Дойдя до тоннеля, следопыт быстро догадался, что беглецы сделали плот. Сам Корос поступил проще, экономя время. Нашел в лесу подходящий обломок дерева, подтащил к реке…

Преодолев подземный участок реки, Корос почти сразу наткнулся на оставленный плот и следы ночевки. Дальше уже шел по следам дикарей, захвативших Сиука и Дула. Обнаружив стойбище, спрятался в терновнике, выбрал позицию для стрельбы…

Корос с усмешкой показал на оцарапанные плечи:

— Как со злой женщиной пообщался. Кусачее дерево.

Сиук выслушал рассказ сосредоточенно, не прерывая. Воин должен уметь скрывать чувства. Дул сидел в сторонке, всем видом демонстрируя безразличие к внутренним разборкам 'леопардов'.

— Значит, Зукуна кто-то убил твоей стрелой?

— Я думаю, что убил 'волк'. Тот, кто потом взял мой колчан со стрелами.

— Симон?

— Вряд ли он выжил, — следопыт покачал головой. Осторожно достал из-за пазухи костяную иглу. — Здесь на конце яд. Очень больной. Симон не выживет. В Зукуна стрелял другой. Тот, кто прятался в кустах и стрелял в меня.

— А зачем ты встречался с 'волками'?

Корос вздохнул:

— Сначала меня попросил Руник. Сказал, что якобы Зукун поссорился с Вироном, может начаться война. Вирон хочет решить проблемы мирно. Только Зукуну не надо говорить раньше времени, чтобы тот не рассердился и не помешал. Вот я и встретился несколько раз с 'волками', чтобы узнать, чего хочет Вирон. Я же сам из 'волков'. У меня там сестра и брат.

— А что такого сделал Зукун?

— Пообещал отдать Вирону твою Ваду.

Сиук привстал, но тут же взял себя в руки.

— Я не верю. Зукун не мог так поступить.

Следопыт осторожно пожал плечами. Раненная ключица давала о себе знать дергающей болью.

— Я тоже не верил. Но Уна подтвердила. Потому Зукун и хотел избавиться от Вады. Да он бы и от тебя избавился, если бы ты стал мешать.

Сиук помолчал, переваривая услышанное. Как после такого верить людям? Даже отец готов был пожертвовать им и Вадой. Ради чего? Ради власти в племени? Неужели власть имеет такое значение? Даже родственники предают. Чего же удивляться поведению дикаря? Кстати, о дикаре. Надо бы разобраться.

Юноша покосился на Дула. Тот вроде бы дремал, уткнувшись головой в колени.

— Ду-ул. Дул!

Дикарь испуганно поднял голову, похлопал ресницами:

— У?

— А чего это ты там, с этими глотами терся? Почему они меня связали, а тебя нет?

— Моя сама не знай. Наверное, они думай, что моя глот.

— А твоя кто? — от злости Сиук сам заговорил на дикарском диалекте.

— Чиво?

— Твоя говорю, твой… тьфу! А ты кто?

— У?

Сиук пошарил рукой по земле, подыскивая камень, но Корос его придержал.

— Слушай, Дул, — следопыт почти никогда не повышал голоса. — Вот когда вы у дерева стояли, где Сиук был привязан. О чем вы говорили?

— У?

— Чего эти глоты от тебя хотели?

— А-а… Они хотей убить Сиуку, а мой не давай. Моя говори — Сиук хороший, не надо его трогать.

— А зачем ты нож взял?

— Нож?

— Ну, да, резак этот.

— Резак. А-а… Они говоряй, убий Сиука. А моя говоряй — сам убий.

— Чего-чего?

— Моя говоряй — моя убий. А Сиука — не убий.

Глот шмыгнул носом, расчувствовавшись от собственных фантазий. Сиук посмотрел на Короса, тот озадаченно поднял брови. Он помнил, как один из дикарей замахнулся пикой, чтобы ударить Дула. Кто его знает, может Дул и не врет? Может, так и было — глот защищал Сиука?

Юноша подсел к глоту, потрепал его по голове:

— Ладно, не расстраивайся. Ты храбрый, почти как настоящий воин-варий… Знаешь, что? Сейчас я тебе сделаю прическу, как у настоящего воина. Тогда тебя уже никто с дикарем не перепутает.

— Это как? — Дул насторожился, ожидая подвоха.

— А вот так.

Сиук взлохматил дикарю голову с одной стороны, пытаясь собрать волосы в хвостик, и вдруг присвистнул:

— Корос, ну-ка, посмотри.

Следопыт подошел:

— Вот это да! Ну и уши.

— Как у Зукуна, правда?

Корос подвигал бровями:

— Нет, у Зукуна больше… были. У этого меньше. Но больше, чем у тебя.

Сиук машинально потрогал себя за ухо. Да, у него, наверное, меньше. Но все равно большие. Почти такие, как у Руника.

— Интересно, — задумчиво произнес Корос. — Почему у одних людей бывают одинаковые уши, а у других одинаковые носы?

— Не знаю… Может, потому что на всех разных не хватает? Дай шнурок.

Следопыт достал из колчана длинный шнурок из сухожилия. Сиук ловко, одним шнурком, завязал на голове Дула два хвостика.

— Обойдешься пока так. Возиться не охота. Почти на человека стал походить.

Дикарь, тяжко вздохнув, потрогал хвостики рукой. Эх, связался с этими вариями.

— Да уж, — хмыкнул Корос. — С таким воином не пропадаешь. Все враги сразу разбегутся. Было бы с кем воевать… Что с Вадой-то? Где вы ее следы потеряли?

Услышав вопрос, Сиук сразу помрачнел. Рассказал про то, как нашли у тоннеля браслет из ракушек.

— Значит, браслет, это последнее, что вы видели?.. Да, маловато.

Следопыт тоже помрачнел:

— Много времени прошло. Где же ее теперь искать?

Юноша развел руками.

— Я знай, где искай, — неожиданно подал голос Дул.

Головы вариев одновременно повернулись в его сторону:

— Что?! Чего ты сказал?

— Я знай, где искай Вада, — повторил дикарь сердито и обиженно. Пусть соображают, с кем имеют дело. Как бы эти растяпы без него обходились?

— Откуда?!

— Колдунья сказал. Вада рядом, у другой дикарь. Колдунья говорил — на том берегу. Мы — на том берегу. Значит, Вада здесь. Рядом. Надо искай стоянка.

 

Глава десятая. На волоске от смерти

Ихана с ненавистью посмотрела на чужачку, сплюнула и проговорила сквозь зубы:

— Скоро ты умрешь, уродина 'бледнолицая'. Никакие злые духи тебе не помогут.

Вада заплакала. Она пыталась держаться мужественно, но так страшно умирать среди этих дикарей, видя вокруг только злобные лица. Девушка с силой зажмурила глаза. События развивались стремительно, и положение варийки становилось все хуже с каждой минутой. А еще несколько суток назад она находилась на вершине популярности, и, казалось, ничто не сулит неприятностей…

На утро, после того, как Вада накормила дикарей супом, она сделала подарок Гару: копье с отличным наконечником из кремня. Девушка сама нашла подходящий ровный и длинный сук, обстругала и обровняла его со всех сторон. Затем прорезала отверстие и насадила туда на смолу тщательно оббитый наконечник. Снаружи, для прочности, разрез был стянут сухожилиями.

Гар, увидев новое оружие, запрыгал от радости. Затем, издавая воинственные вопли, сделал несколько кругов по поляне. Никто и никогда в общине не имел такого превосходного оружия. Мужчины и женщины подходили, рассматривали, щелкали в восхищении языками. Даже Боро неспешно подошел и взглянул, потом подержал в руке. Щелкать языком не стал, но единственный глаз сверкнул завистливо и злобно. Этот Гар получал явно не по заслугам.

Гар ушел выслеживать гиен, взяв с собой в напарники Маха. Гиены считались очень хитрыми и злыми зверями, но с новым копьем Гар ничего не боялся. Вада осталась на стоянке, Ахира попросила ее помочь выделать новую баранью шкуру. Умам собиралась шить зимнюю малису для вожака: с длинным подолом и рукавами. Такой одежды дикари шить не умели, но активное участие чужачки гарантировало прорыв на швейном фронте.

Боро прохаживался рядом, поглядывал на женщин. Улучив момент, когда Вада с куском шкуры спустилась к речке, вожак увязался за ней. Девушка замочила шкуру в воде, потом разложила на гальке и, встав на корточки, стала скребком зачищать внутреннюю поверхность. Боро подошел тихо и набросился внезапно, пытаясь оседлать варийку сверху, по-собачьи. Но девушке удалось вывернуться и вскочить на ноги.

Они стояли друг напротив друга: маленькая, худощавая, светло-рыжая варийка и мощный, похожий на приземистого медведя, черноволосый дикарь. Оба тяжело дышали: девушка от страха и физического напряжения, мужчина от возбуждения. Глаз Боро блестел, сам он, почти добродушно, скалил зубы. Вожак еще не успел разозлиться, первая неудачная попытка только раззадорила его.

Шаг вперед — шаг назад, шаг вперед — шаг назад. Разгоряченный самец неуклонно надвигался громоздкой волосатой тушей. Девушка отступала, она уже почти по колено стояла в холодной воде горной речки. Тяжелый и пронзительный взгляд дикаря источал мрачную, парализующую волю, энергию. На месте Вады у любой дикарки уже подломились бы колени, но чужачка продолжала сопротивляться.

Боро внезапно выбросил вперед правую руку, ухватил Ваду за малису и дернул на себя. На мгновение девушка ощутила звериный, тошнотворно-грязный запах, исходящего животной страстью самца.

Варийка не кричала — знала, что это не поможет. Через мгновение закричал, а, точнее, завопил Боро. Вада применила прием, которому ее в шутку обучил Сиук: худое колено девушки со всего размаху, сочно, с хрустом, врезалось в промежность возбужденному до предела насильнику.

Это было что-то! Единственный глаз вожака едва не выскочил из орбит. Он взвыл от резкой боли и покатился по галечному берегу.

Боро орал так громко, что на берег моментально сбежались все женщины и дети, находившиеся около пещеры. Зрелище воющего вожака впечатляло. Сначала дикари испугались, но потом, догадавшись, в чем дело, начали хихикать и посмеиваться.

Наконец, вожак немного пришел в себя после первого болевого шока и нашел силы умерить вопли. Вада с гордо поднятой головой забрала шкуру и пошла к пещере. Но внутри у нее все тряслось от страха.

Посрамленный и униженный самец сидел на заднице, обхватив пострадавшие причиндалы ладонью, и скрежетал зубами. Он понимал, что не только опозорился, но и совершил ошибку. Сородичи ему нисколько не сочувствовали, а наоборот, выражали недовольство его поведением.

'Ты не прав, Боро!' — вожак чувствовал эту волну, расходящуюся по головам дикарей.

Подбежала верная Ихана, но вожак оттолкнул ее. Его глаз с такой ненавистью сверлил рыжий затылок уходящей чужачки, что та почувствовала ломящую боль.

Вада села на поляне, разложила шкуру на большом камне и продолжила обработку. За ее внешне монотонными, спокойными действиями скрывался жуткий страх. Она только что видела, почти вплотную, сумасшедший глаз Боро и понимала, что такой получеловек-полузверь не остановится на полпути.

Вскоре на поляну вернулась Ахира. Ничего не сказала, только посмотрела неодобрительно. Удар по авторитету вожака означал удар и по власти умам. Подобное не могло пройти бесследно для нарушителя спокойствия. Умная Ахира догадывалась, что чужачку ждет расплата. Иначе не могло быть — это означало бы потрясение основ, на которых держалась вся жизнь общины.

Ахира помнила, как когда-то случился раскол в общине Кура. Случился из-за того, что Кур попытался изнасиловать Ихану, а на ее защиту встал совсем молодой тогда Боро. А сегодня уже Боро повел себя, как когда-то Кур. Правда, на помощь чужачке никто не пришел, она сама себя защитила. Да еще как!

Ахира невольно усмехнулась про себя, вспомнив вопли Боро. Надо же, такой здоровяк, а не смог справиться с тощенькой девчонкой. Нет, эта бледнолицая явно не обычная женщина. Но это и пугало. Не к добру она появилась в общине, нет, не к добру.

Еще через какое-то время приковылял, в сопровождении Иханы, вожак. Против обыкновения не сел на валун, а прилег на траву. В сторону Вады Боро не смотрел. Его сжигала ненависть. Эта наглая рыжая чужачка опозорила его перед всей общиной. Даже дети, сопливые пацаны и девчонки, хихикали над ним. Он мог ее убить хоть сейчас и хотел это сделать. И никто бы не возразил вожаку, самому уважаемому человеку в общине. Ведь чужачка не имела никаких прав. Но Ихана уговорила подождать с расправой. Она всегда предпочитала так действовать: не сразу. И Боро имел возможность убедиться в ее правоте. Что же, он подождет и в этот раз.

К вечеру вернулись, довольные, Гар и Мах. Им удалось выследить лежку гиен и даже убить щенка. Гар разгуливал по поляне и рассказывал, как ловко он убил звереныша. Он не ударил его, нет. Он кинул копье, и оно полетело. Вот так! По воздуху. Раз — и попало в бок щенку. Он завизжал. Гиены очень злились. Очень. Не хотели отдавать щенка. Но они с Махом отогнали гиен. Теперь те, наверняка, испугаются и не станут больше ходить к запруде.

Гар радовался и даже не заметил, как грустна и подавлена Вада. Чего обращать внимание на настроение женщины? Вон их сколько вокруг. И все шепчутся только об одном: какой ловкий и сильный этот Гар.

Словно подтверждая самоуверенные мысли охотника, его окликнула Ихана. Тот подошел с ленцой: устал я от вашего внимания.

— Этим копьем ты убил гиену?

— Угу.

— Красивое, — сказала колдунья, повертев оружие в руках. — Но чужое.

Копье, словно нечаянно, выпало из рук.

— Э, какая неловкая, — заметил Гар, бережно поднимая оружие с земли. — Надо вот так держать, крепко. Что значит — чужое? Его сделала малу и подарила мне.

— Твоя малу — чужачка. Откуда ты знаешь, что у нее в голове?

— Она хорошая, — сердито буркнул охотник.

— А о чем она сейчас думает?

Гар нашел взглядом на поляне Ваду. Наморщил лоб.

— Не знаю. Ни о чем не думает.

— Так не бывает, — Ихана усмехнулась. — Человек всегда о чем-то думает. И его мысли всегда видны. Если он не хочет совершить зло. Вот, о чем я сейчас думаю?

Колдунья с добродушной улыбкой уставилась в глаза Гару. Тот напрягся.

— Ты… думаешь обо мне? — произнес через некоторое время смущенно.

Ихана одобрительно кивнула:

— А сейчас?

Она повернула голову и посмотрела на речку. Дикарь проследил ее взгляд.

— Сейчас ты думаешь о реке? Там Мах, он пьет воду.

— Правильно. Ты видишь мои мысли. А все потому, что мы свои. А твоя малу — чужая. И ее копье — чужое.

— Это мое копье, — недовольно ответил Гар. — И оно хорошее. Я убил им гиену.

— Откуда ты знаешь, что оно хорошее? Может, в нем живут чужие и злые духи? Ты произносил заро?

— Я не знаю заро, — охотник пожал плечами.

— Я знаю. Почему ты не принес копье ко мне?

Гар растеряно молчал:

— Я… я думал, что оно хорошее.

— Думал? Ты уверен?

Гар сжал оружие в руке, потряс в воздухе. Отличное копье! И чего к нему привязалась колдунья?

— Да. Такое копье убьет медведя. И льва. Хорошее копье.

— Ладно, — Ихана неожиданно сменила тон. — Сейчас я зажарю щенка гиены. Хочешь съесть сердце?

— У? — Гар непроизвольно сглотнул слюну. Печень и сердце, не считая мозгов, самые лакомые кусочки. Они обычно достаются вожаку, умам и колдунье. Такое предложение — знак признания заслуг.

— Сегодня сердце съешь ты. Ты заслужил, — колдунья слащаво улыбнулась.

— Саси, — кадык на шее охотника снова дернулся. Какая умная и добрая женщина, эта Ихана.

Вада все-таки решила пожаловаться Гару на вожака. Она боялась последствий, и Гар был единственным человеком в стаде, на которого она как-то могла рассчитывать. Охотник, услышав о происшествии, удивился.

— Ты думаешь, Боро хотел с тобой тереться? Может, он шутил? — Находившийся в прекрасном расположении духа, Гар поначалу не воспринял историю всерьез.

Девушка отрицательно покачала головой:

— Нет. Не шутил. Он рычал и злился. Вот.

Она сдвинула малису и показала темные синяки, оставшиеся на плече от медвежьего захвата Боро. Гар нахмурился. Похоже, дело хуже, чем он думал. Девушка пыталась заглянуть ему в глаза, заискивающе улыбалась.

Охотнику не хотелось идти на конфликт, но, как уважающий себя мужчина, он должен был отреагировать. Вада — его малу, вся община об этом знает. Разве Боро мало других женщин? Скорее всего, тут что-то не так. Вада плохо понимает язык, не разбирается в обычаях. Но в любом случае требовалось разобраться.

Гар направился к вожаку. Тот полулежал на траве и грыз яблоко. Рядом Ихана разделывала тушку щенка гиены. Охотника Боро встретил неприветливо:

— Чего тебе?

Гар помялся:

— Хороший день сегодня. Я убил гиену.

— Знаю.

— Правда, маленькую.

— …

— У гиен такие толстые зубы.

— Угу…

— Вада сказала…

— У?

— Вада сказала… ты хотел с ней тереться.

— Я? — вожак сплюнул косточки. — Нужна она мне. Одна кожа да кости.

— Но… она говорит…

— Да кто она такая, эта Вада? — Боро повысил голос. — Какая-то чужачка. Она и слов-то наших толком не знает. Пусть скажет саси, что мы ее не принесли в жертву.

— Но, — Гар пытался возразить. — Все знают, что она хорошая. Она умеет заговаривать боль, умеет шить, умеет варить суп. Даже охотиться умеет. Зачем ее убивать?

— Ну и что? Все равно, она чужая. Она никто.

Гар задумался. Он был подавлен напором вожака. Но что-то подсказывало ему — слова вожака не справедливы. Все же видят, что Вада хорошая. Что из того, что она чужачка?

— Твоя малу — хуже зверя, — раздраженно добавил Боро. — Льет на себя воду, как рыба. И вообще не такая, как все. Тьфу. Надо ее убить. От нее только вред.

Гара захлестнула обида и злость. Надо же, вред! Но его малу ничего плохого никому не сделала. Она ничуть не хуже других женщин. Как баранину готовить или юбки шить, так Вада хорошая. Может, вожак просто завидует ему, Гару? И злится на Ваду, что она не дала ему потереться?

— Кто так говорит?

— Я говорю.

— А община?

— Чего? — вожак удивился. Какая община? Он отвык от подобных вопросов. Последний раз о мнении сородичей напоминала Ихана, когда еще был жив Орат. А потом вожаком стал Боро, и мнение общины его перестало интересовать. Стадо должно думать так, как думает вожак. А не наоборот. Иначе — это уже не стадо. Или вожак — уже не вожак. Чего этот сопливый Гар о себе возомнил?

— Что о Ваде думают сородичи, вот чего, — Гар набычился, его 'понесло'. — Ты не можешь говорить за всех.

— Да я… — у вожака от бешенства свело горло. — Да ты…

— Подожди, Боро, — негромко и успокаивающе произнесла Ихана. — Дай сказать Гару. Чего ты хочешь, Гар?

— Я? — неожиданно получив поддержку от колдуньи, охотник растерялся. — Я думаю, нельзя обижать Ваду просто так. Она живет вместе с нами. Что из того, что у нее белая кожа?

— И что ты предлагаешь?

— Надо спросить у всех сородичей. Пусть каждый скажет — Вада своя или чужая? Она человек или нет?

— Ты правильно рассуждаешь, — после паузы ответила Ихана. — Можно спросить и у общины. Только не сегодня. Видишь, мне надо жарить мясо? Ты же хочешь есть?

Еще бы! Гар сильно проголодался. Весь день они с Махом выслеживали гиен, кроме ягод ничего не ели.

Охотник вернулся к малу. Та смотрела с тревогой и надеждой:

— Чего они говорить?

— Все хорошо, не бойся. Колдунья меня уважает.

— А вожак? Что он сказать?

— Боро? Он сказал, что пошутил. Больше не будет.

Вада прижалась к Гару, положила голову ему на плечо. Он сильный и не боится страшного вожака. Ой, какой у Боро глаз. Просто ужас берет.

А на следующий день произошло загадочное и трагическое событие. Ночью у костра, который раскладывался у входа в пещеру, караул нес старый Кех. Он действительно был стар и почти ни на что не годен. Волосы у него поседели, корневые зубы стерлись почти до основания, левый глаз затянуло бельмо, а ноги скрутила подагра, от чего он еле передвигался. На охоту Кех давно не ходил, проводя все время на стоянке у костра. Сородичи его подкармливали, без особого энтузиазма, когда что-то оставалось на конец дня.

Боро даже советовался с Ахирой и Иханой — не помочь ли окуне старика побыстрей переселиться в айки, пока ее тишком не уволокли злые духи? У дикарей существовало поверье: если человек умирал внезапно, так, что колдунья не успевала произнести заро, его душа могла угодить не в айки, а к злым духам. Но на совете приняли решение повременить до зимы — провианта летом хватало, вот зимой — другая ситуация. Тогда и старый Кех сгодится для поддержания сил.

Старик часто дежурил по ночам, когда других желающих не находилось. Караулил неважно, мог и задремать, но и врагов дикари особо не боялись, кроме зверей. Но тех отпугивал огонь. А первобытные люди по ночам предпочитали не шастать, разве что в случае крайней нужды. Так что, пусть старик дежурит: все равно больше ни на что не годен.

Вот и в эту ночь костер у входа в пещеру поддерживал старина-Кех.

Утром первой из пещеры вылезла Ахира — умам в последнее время беспокоила бессонница — и сразу же, почти на входе, наткнулась на тело старика. Оно лежало на боку, лицом к восходящему солнцу. В спине торчало копье.

Умам не закричала — за долгую жизнь на всякое насмотрелась. Убедилась, что Кех мертв, и отправилась будить вожака. Тот заворчал, но, узнав, в чем дело, быстро поднял на ноги всю общину. Ситуация требовала совместного обсуждения. В общине давно никого не убивали, ни в драке, ни даже в ритуальных целях.

Тело вытащили на поляну — все также с копьем в спине. Полусонные дикари толпились вокруг и тревожно перешептывались. Они сразу узнали копье, и это обстоятельство их сильно озадачило — едва ли не сильней, чем сам факт смерти сородича.

К трупу приблизилась Ихана, с важным видом обошла вокруг, нагнетая обстановку. Затем громко констатировала:

— Кех мертв.

Толпа напряженно вздохнула. Раз колдунья говорит — теперь уже все. Шансов нет.

— Его убили.

Выдох-вдох.

— Копьем.

Ихана попробовала вытянуть орудие убийства, но наконечник прочно засел в теле. Колдунья оглянулась по сторонам. Гар сделал шаг вперед — и замер, наткнувшись на жесткий взгляд Иханы.

— Мах, помоги мне.

Молодой охотник уперся ногой о труп и двумя руками вытащил оружие из спины.

Копье очутилось в руке колдуньи.

— Кто знает, чье это копье?

Все молчали. Только Гар неуверенно сделал еще один шаг вперед.

— Ты что-то хочешь сказать, Гар? — вопрос Иханы прозвучал грозно и требовательно.

— Это… мое копье. Но… я не убивал Кеха.

Дикари зашумели.

— Как такое может быть? — подал ехидный голос Ухай. — Ты вчера этим копьем убил щенка гиены.

— Угу.

— И ты всем хвастался: я ударил, я убил, я — великий охотник. Говорил такое?

— Ну, говорил.

— А сегодня твое копье в спине Кеха, а ты говоришь: я не убивал. Как такое может быть? — загнал подозреваемого в угол Ухай, демонстрируя незаурядное умение находить 'причинно-следственные связи'.

Гар стоял с опущенными плечами. Он чувствовал раздраженное недоумение родичей, расползающееся из их голов по поляне, как ядовитый газ из болота. Охотник и сам не понимал — как подобное могло случиться? Но ведь 'зубастик' верно говорит: если копье Гара, значит, он и убил. Кто же еще?

— Как такое может быть? — в третий раз повторил риторический вопрос Ухай. Его постоянно оскаленная физиономия придавала речи комический эффект, но тон не сулил ничего доброго. — Разве копье само убивает?

Толпа возмущенно выдохнула. И чего Гар отпирается? Ежу понятно: добегался со своим красивым копьем. Над поляной скапливалась злость.

— Подожди, Ухай, — колдунья решила вернуть инициативу расследования в свои руки. — Гар, что ты делал ночью?

— Спал.

— Где было копье?

— У меня. Рядом, — Гар, наконец, забрал у Иханы копье, изобразил, как он ложится спать и бережно кладет рядом оружие.

— Значит, ты спал, а копье лежало рядом?

— Угу.

Колдунья задумчиво пошевелила губами.

— Дай мне его, я произнесу заро, — Ихана протянула руку.

Какое-то время подержала оружие в руке, прошептала несколько заклинаний. Затем взяла древко обеими руками с разных сторон и резко ударила о бедро. Копье с треском переломилось. Звук показался особенно громким и отчетливым в стоявшей перед этим оглушительной тишине.

Дикари ахнули. Гар открыл рот.

— У?! Э-э…

Забрал из рук колдуний обломки, недоуменно осмотрел со всех сторон. Казалось, бравый охотник сейчас заплачет. Вопросительно взглянул на Ихану.

— Я выгнала из копья злых духов, — пояснила та. — Это они придавали ему силу.

Гар с испугом выронил обломки на землю, будто они жгли ему руки. Растерянный взгляд заметался по угрюмым сородичам, уткнулся в бледное лицо Вады, застыл на нем. Гар молчаливо словно вопрошал выпученными глазами: малу, объясни, что такое происходит?

— Но злые духи не ушли совсем, — добавила колдунья. — Мы чувствуем, они где-то здесь.

Варийка стояла, ни жива, ни мертва. Хотя она знала значение еще далеко не всех слов языка дикарей, общая канва разворачивающейся на ее глазах драмы была ей понятна. Старый Кех, которого она еще вчера кормила собранной ягодой, мертв. Его убили копьем, которое она, Вада, сама сделала и подарила Гару. Он теперь вынужден оправдываться. А копье, такое крепкое и прочное (Вада это знала наверняка), колдунья переломила, как сухую ветку. О, ужас, что же такое творится?

Девушка вспомнила, как сегодня глубокой ночью проснулась от тревожного ощущения опасности. Она чувствовала на лице чей-то взгляд, слышала неровное, прерывистое дыхание, но, словно в мороке, не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже глаза не могла открыть. А когда, наконец, разомкнула тяжелые веки, ей показалось, что какая-то тень скользнула от их, обшей с Гаром, лежанки и растворилась во мраке пещеры.

Гар продолжал сопеть в две свои курносые дырочки. Вада решила, что ей померещилось, и вскоре заснула. Но теперь… Неужели это были злые духи, о которых упомянула колдунья? Теперь девушка догадывалась, что ночной морок и все последующие события как-то связаны между собой. Но как? И как эти полупредчувствия-полудогадки разъяснить дикарям, тому же Гару?

Ихана проследила взгляд растерянного, напуганного охотника и усмехнулась. Все происходит так, как она и задумывала. Но до развязки еще далеко. Колдунья знала, какой станет развязка, но не собиралась спешить. Все должно идти своим чередом.

Ихана имела свои представления о времени. Сегодня ночью она смотрела на небо и видела много звезд. Но среди мерцающих далеких светлячков колдунья не нашла луны. Когда луна прячется — миром правят злые духи. Об этом Ихана знала от матери — колдуньи Ахи. В это время нельзя ни о чем просить добрых духов — их нет, они спят вместе с луной. А вот когда она снова появится на небе, тогда наступит самый подходящий момент для жертвоприношения. И жертва уже есть — даже не надо никого ловить в лесу.

Заодно и бедный Кех найдет успокоение. Его окуна отправится в айки, кости — в землю, а мясо и внутренности — в живот сородичей. Как и положено по древним мудрым обычаям предков. Тело пока надо спрятать в пещере, в холодке и тенечке, на еловой подстилке. Чтобы не добрались раньше времени звери и червяки. А от злых духов Ихана произнесет заро. Так что, торопиться нечего. Так считала колдунья.

Кроме того, у Иханы была еще одна весомая причина действовать осторожно. Ей не хотелось, чтобы возник конфликт между Боро и Гаром. Разумеется, что Боро сильнее и справится с Гаром в случае чего. Но Гар — лучший охотник общины. Кому нужны подобные разборки? А они могут начаться, если Гар заступится за Ваду. Поэтому, думала колдунья, надо сделать так, чтобы Гар сам отказался от своей малу, признав, что чужачка приносит вред общине.

Ихана подняла обломки копья и бросила их в почти прогоревший костер. Обвела взглядом нестройную толпу сородичей. 'Бледнолицая' стояла одна, как прокаженная. Дикари интуитивно отодвинулись в сторону — в этот момент они ощущали внутреннее единство. Их чувства и мысли связывали в общее пространство мощные энергетические импульсы, посылаемые мозгом колдуньи. И в этом пространстве не находилось места чужачке.

Белое чужеродное пятно на краю черной поверхности. Поверхность колебалась, готовая поглотить пятно. Дикари ждали слова колдуньи. И она сказала, протянув руки над маленьким пламенем:

— Чур, чур, тарака-карака. Уходи мрак, приходи свет.

Затем четыре раза сплюнула в разные стороны:

— Принесите еще дров, пусть весь день и всю ночь горит большой костер.

Несколько человек кинулось в лес.

— Потом я буду гадать и приносить жертву. Не сегодня. Через ночь. Иди две.

Время жертвы еще не пришло — так казалось колдунье.

Гар ушел к запруде, даже не переговорив с малу. Он был напуган и подавлен. После убийства Кеха и действий Иханы, в мистическое сознание дикаря прокралось сомнение. А что, если его малу вовсе и не человек, а злой дух, вселившийся в тело? Окаха какой-нибудь? Не случайно Вада такая странная, совсем не похожа на нормальных людей. Он ведь сразу тогда подумал — уродина. Ноги, что у дохлой лягушки. И знает так много, и умеет. Разве может глупая маленькая женщина держать в своей голове столько мыслей и знаний? Нет, не может. Как он раньше ничего не замечал? Спасибо колдунье — открыла глаза… Хотя, с другой стороны, его малу безобидная и ласковая, как маленький козленок. Как она смотрела тогда на него, когда висела над пропастью. Разве злой дух мог так смотреть?

Гар никогда не видел злых духов. Даже как они выглядят — не представлял. Только знал, со слов Ахиры и Иханы, что они существуют. Судя по тому, что о них рассказывают, эти духи должны быть, ну, очень страшными. Страшнее, чем кабан или тигр. Или водоворот, который охотник однажды видел на реке. А Вада… И смеется так, как ручей звенит. Зубы маленькие, словно у бельчонка.

Гар брел к запруде, и лицо его то мрачнело, то расплывалось в нежной улыбке…

Вада решила сходить в лес. Ей хотелось собраться с мыслями. После того, как Гар ушел, даже не взглянув в ее сторону, девушка впала в отчаянье. Одна, совсем одна, среди этих ужасных черных людоедов. Хуже и страшнее, чем ночью в чаще.

Она не сразу заметила, что за ней увязался Ухай. Хотя тот почти и не скрывался: шел невдалеке и ухмылялся. Девушка остановилась, и дикарь остановился… Она не смотрела в его сторону: что на этого зубоскала пялиться? Но чувствовала, что он движется за ней, как привязанный.

Вада разозлилась — и тут ее не оставляют в покое. Ах, так?! Несмотря на все свои страхи, она была гордой варийской девушкой, дочерью колдуньи из племени храбрых 'леопардов', и знала себе цену. Кажется, в этой стороне болото? Гар рассказывал что-то про топь, куда лучше не ходить. Хотя ягоды там много и лягушек. Но и змей хватает. И земля шатается. Не там наступишь — бульк, и с концами. Злой дух под землю утащит.

Вада не боялась змей, даже умела их ловить. Главное, не наступить. А злые духи? Хм… Посмотрим, у кого крепче нервы. У нее или зубастого дикаря?

И она свернула в сторону болота. Ухай не отставал. Так они двигались некоторое время. Стало темнее. Деревья в этой части леса росли не такие крупные, но чаще, гуще. И вдруг Вада услышала визгливый звук. Даже сердце захолонуло — неужели злой дух? Но звук тут же повторился громче и отчетливее, и девушка поняла, что это взвизгивает кабан. Ухай сразу оживился и приблизился к Ваде. Испугался? Варийка усмехнулась про себя — ага, струсил, это тебе не зубы скалить. Но, похоже, соглядатая свинья стала интересовать больше, чем чужачка. Он шустро, как обезьяна, преодолел бурелом и побежал в направлении визга. Вада последовала за ним. Теперь и ей стало любопытно.

За буреломом, в болотистой низине, протекал небольшой ручей. Но приближаться к воде девушка не рискнула, хотя ей и хотелось пить, — мох под ногами ходил ходуном. Она пошла верхом, по поросшему травой пригорку. Перебралась через очередное поваленное дерево и увидела Ухая. Тот сидел рядом с крупной свиньей.

Животное увязло в трясине задними ногами. Большая часть ее туловища находилась на твердой поверхности, но свинья, видимо, не имела сил вытащить завязший зад. Периодически она то всхрюкивала, то взвизгивала, но делала это как-то неохотно, словно по обязанности. Ваде животное показалось не только измученным, но и больным.

Зато Ухай чуть ли не светился от удовольствия. Когда варийка подошла, он начал колоть свинью под лопатку пикой, демонстрируя женщине, какой он бравый охотник. Животное, из последних сил, задергалось, подняло визг, но вскоре стихло, завалившись на бок.

Из слов Ухая девушка поняла, что тот собирается идти на стоянку за подмогой и спрашивает ее — пойдет ли она с ним, или останется здесь, караулить добычу? Вада покачала головой — она устала, и ей хотелось, наконец, побыть одной, хотя бы и в компании с подыхающей свиньей.

Ухай убежал, оставив чужачку сидеть на пригорке.

Через какое-то время 'зубастик' вернулся вместе с Боро, хромым дикарем, и совсем юным подростком. Видимо, это были все мужчины, которых Ухай обнаружил в районе стоянки.

Вожак подозрительно покосился на чужачку, но ничего не сказал. Дикари, с помощью толстых сучьев, вытащили животное на твердую почву, а затем споро разделали тушу на несколько кусков. На обратную дорогу и Ваде нашлась работа — она тащила передние ноги свиньи.

Гар возвратился на стоянку поздно вечером, последним: расстроенный и голодный. У запруды снова побывали гиены, видимо, с первого раза отвадить их не получилось. С огромным трудом удалось выловить все одну мелкую рыбу — Гар ее съел сразу, на берегу. Все валилось из рук. Впервые за долгое время он вернулся на стоянку без добычи — и заранее готовился к насмешливым взглядам сородичей. Но те почти не обратили на него внимания.

К приходу Гара дикари уже вдоволь налопались свинины и отдыхали, сытые и умиротворенные. Ели, едва обжарив, с кровью — свинина не баранина, зачем ею огонь 'кормить'? И так прожуется. Мясо распределялось в зависимости от заслуг и ранга. Боро, как и положено вожаку, умял больше всех. Еще до того момента как туша была разделана на 'порционные' куски, он вырезал язык и съел его сырым. По маленькому кусочку деликатеса досталось лишь Ихане и Ахире. Но в целом голод утолили все.

Даже Ваде, сидевшей в одиночестве на берегу, Ахира принесла реберную косточку с маленьким кусочком мяса. Но чужачка отказалась, что-то лопоча и показывая пальцем на небо. Ахира пожала плечами — было бы предложено. Без тебя найдутся голодные. Именно эту косточку, а также лопатку, и обглодал припозднившийся Гар.

А уже меньше чем через сутки община ощутила первые последствия 'свиного' пиршества. Покойная, но, к несчастью для дикарей, больная свинья, отомстила с того света (или, куда там еще попадают оку свиней?) безжалостно и беспощадно. И справедливо — в зависимости от качества и количества съеденного.

Под утро у Боро начались рези в животе. Он разбудил Ихану. Та дала вожаку пожевать 'целебных' грибов, после которых к болям в животе прибавилась головная боль. Невзирая на недомогание, Боро вознамерился подкрепиться изрядным куском свинины, припасенным Ахирой от вчерашней трапезы. Однако, проглотив несколько кусочков, вожак почувствовал тошноту. Вскоре у него началась сильная рвота.

Вот тут Ихана забеспокоилась всерьез. Осмотрев брату язык, зрачки, потрогав лоб, она решила, что дело неладно. Беспокоило ее не столько состояние Боро — выглядел он по меркам первобытной медицины почти здоровым — сколько симптомы и причины заболевания. По опыту, переданному ей матерью и накопленному самой Иханой, она знала, что боль в животе и рвота — очень тревожные приметы. Дикари частенько травились некачественной, а то и просто ядовитой пищей — со смертельным исходом. Вчера Боро много и хорошо ел, а сегодня эта же пища лезет у него обратно изо рта — что-то здесь не то. Ничего не евшая с утра, колдунья взглянула на кусок мяса, недоеденный вожаком, и внезапно тоже ощутила тошноту.

Собравшись попить холодной воды, она направилась к речке. Дойдя до края поляны, откуда начинался пологий спуск, Ихана обнаружила, что на берегу, у самой воды, сидит Вада. Подобно известному древнеримскому деятелю Катону Старшему, видевшему источник всех бед в Карфагене, Ихана, с самого начала появления варийки среди дикарей, чувствовала, что та принесет беду ее сородичам. В этом ощущении интуитивные предчувствия смешивались с ревностью, завистью, врожденной неприязнью и подозрительностью к чужакам. Ихана не была ни философом, ни психологом — она была первобытным человеком, предельно остро ощущающим опасность и предельно просто реагирующим на подобное ощущение: опасность нужно уничтожить или устранить.

Решение устранить Ваду Ихана приняла еще раньше, подстроив для этой цели убийство бесполезного Кеха. Требовались сильные и неординарные меры, чтобы настропалить дикарей против 'бледнолицей'. Хитрая чужачка завоевала за считанные дни немалый авторитет, при этом покусившись даже на полномочия Иханы. Но внезапное заболевание Боро навело колдунью на еще одно умозаключение, не сулившее таинственной чужачке ничего хорошего. Что там рассказывал Ухай? Он следил за варийкой, и та привела его к свинье? Потом он ушел за подмогой, а чужачка осталась караулить свинью? А потом?

Колдунья вернулась к пещере и нашла Ахиру. Та сидела около постанывающего Боро и, редкий случай, ничего не делала.

— Ты видела, вчера чужачка ела с нами мясо?

Умам посмотрела с беспокойством, отрицательно покачала головой:

— Нет. Я давала ей кость с мясом. Она отказалась.

Ихана схватилась за голову: как же она так ошиблась?! Как она могла забыть?!

— Что с тобой? Что случилось? — Ахира привстала. Находясь от колдуньи на расстоянии вытянутой руки, она отчетливо ощущала тревогу, исходящую от нее.

— Я не произнесла вчера заро, — почти с ужасом выдавила Ихана. — Мы съели свинью, а я не произнесла заро.

Ахира поморгала, неуверенно протянула:

— Когда чужачка отказалась от мяса, она что-то пробормотала.

— Что?

— Я не поняла. Чужими словами… Ты думаешь…

Женщины уставились друг другу в глаза.

— Я так и знала, что она колдунья — обреченно изрекла Ихана. — В свинье сидел окаха, а мы его съели. Теперь он сидит в каждом из нас.

Она едва успела отойти в сторону, как ее вырвало. Ахира со страхом смотрела на свой живот: почему он стал таким толстым? Кажется, вчера он был гораздо меньше.

Ихана тяжело дышала, подавляя приступы тошноты. Для нее исчезли последние сомнения — Вада должна быть уничтожена.

Вада, как заведенная, скребла резаком по шкуре. Ей даже не приходило в голову, что эта шкура предназначалась Боро. Какая разница? Лишь бы чем-то занять руки. Вторые сутки, после убийства Кеха, она находилась в прострации. Одна, совсем одна. Даже Гар с ней не разговаривает. Только Ахира вчера произнесла несколько слов, когда принесла мясо. И, наверное, обиделась, из-за того, что Вада отказалась. А как объяснить, что Ваде нельзя есть мясо, пока не народится новая луна?

Девушке показалось, что на нее кто-то смотрит. Это чувство периодически возникало у нее все последние дни. Она пробежалась взглядом по кустам, росшим напротив, через речку. Вроде все тихо, даже листочек не шелохнется. Но неприятное ощущение не проходило. Вада вспомнила про Ухая. Даже удивительно, что он сейчас поблизости не отирается. Может, это он перебрался через речку и спрятался в кустах? Хотя, зачем это ему? Мог бы и спокойно на берегу сидеть. Или понос прохватил, как и Боро? Нечего есть полудохлую свинью, да еще во время, когда старая луна рожает новую. Пусть хоть все глоты окочурятся, ей не жалко.

Губы Вады сжались в тонкую злую полоску, ноздри раздулись. Никого не жалко! Она представила поляну около пещеры с трупами мертвых дикарей и вздрогнула.

Совсем-совсем не жалко? — словно спросил изнутри чей-то голос. Даже Гара? Даже Ахиру, подарившую тебе шкуру и предлагавшую вчера мясом? Даже маленькую чумазую девочку, которую ты несколько раз угощала сладкой ягодой?

Вада вздохнула, мышцы лица ослабли… Но она тут же снова напряглась. Теперь сомнения быть не могло — кто-то смотрел на нее, но уже со спины: тяжело, угрюмо, яростно. Медленно обернулась. В нескольких шагах стояли Ихана, Мах, 'хромой'. Чудь поодаль, с пригорка, за происходящим наблюдало несколько дикарок, среди них Ахира. У 'хромого' через руку висел моток скрученных лиан. Губы Иханы шевелились, она что-то шептала.

Ваде связали руки за спиной и привели на поляну. Там уже разгорался костер, но женщины продолжали подбрасывать хворост. 'Зачем такой костер днем? — подумала Вада. — И мяса нет. Чего они собрались жарить?'

— Скоро ты умрешь, — как будто услышав мысли девушки, зловеще произнесла над ухом Ихана. — Но, прежде чем ты умрешь, ты расскажешь нам все о злых духах. Тех духах, которые тебя послали к нам. Ты расскажешь, какими заро ты управляешь этими духами. О том, как заставила окаху вселиться в свинью. И о том, как ты убила Кеха.

— Я не убила Кеха, — ноги у перепуганной девушки подкашивались. — И… я не зная злой дух, никакой окаха. Я ничего не знай.

— Не знай, говоришь? — глаза колдуньи лихорадочно блестели, язык слегка заплетался. После рвоты она чувствовала слабость и сонливость, и, чтобы привести себя в форму, пожевала тонизирующих грибов. Целую горсть в рот бросила, чтобы, наверняка, помогло.

— Все ты знаешь, туссык-камык. Вожак даже встать не может, окаха не дает. Это все ты! Сейчас заговоришь, поганка бледнолицая, когда тебя спросит Большой Огонь. Свяжите ей ноги.

Мах и 'хромой' бросились к чужачке и повалили ее на землю. Затем туго обмотали лианой ноги и уставились на Ихану, в ожидании дальнейших команд.

Вада заплакала. Она пыталась держаться мужественно, но так страшно умирать среди этих дикарей, видя вокруг только злобные лица. Только она успела об этом подумать, как из-за плеча 'хромого' возникла оскаленная физиономия Ухая. Девушка с силой зажмурила глаза. События развивались стремительно, и положение Вады становилось все хуже с каждой минутой.

Колдунья с ненавистью посмотрела на Ваду, сплюнула и процедила сквозь зубы:

— Даже не надейся, уродина рыжая. Никакие злые духи тебе не помогут.

Колдунья раздула ноздри, пошатнувшись, подошла к самому костру, едва не наступив на дымящуюся головешку. В голове путались мысли и образы. В кустах сидит какой-то дикарь. Кажется, она когда-то видела это лицо. Но, не до того сейчас.

Подняв левую руку, громко выкрикнула, брызгая слюной:

— Окара-карака-караха. Большой Огонь, спроси у чужачки, кто ее послал к нам?

Сделала повелительный жест в сторону помощников. Мах и 'хромой' приподняли извивающееся тело Вады и поднесли к костру, собираясь засунуть ноги в пламя.

— Стойте! — внезапно раздался решительный и требовательный мужской голос. — Стойте. Я знаю, кто эта чужачка.

Дикари замерли. Все, кто толпился у костра, обернулись на голос. От кустарника на краю поляны к костру направлялся широкоплечий, приземистый дикарь. В левой руке он держал пику, а правую поднимал вверх. Судя по внешности, это был глот, но никто не мог его узнать.

Когда Вирон понял, что в ближайшее время ему не заполучить Ваду в жамы, он пришел в бешенство. Первоначально вождь племени Волка даже не предполагал, что его желание окажется столь трудно осуществимым, и ему придется столкнуться с такими препятствиями. Вирон был уверен, что завиднее жениха, чем он, нет во всей округе, от моря до гор. Стоит ему только намекнуть, что он хочет взять Ваду в жамы, как все с радостью бросятся исполнять его желание. Но в реальности обернулось совсем не так.

Его авторитет для членов племени Леопарда оказался пустым звуком. А Вада (подумать только!) любила какого-то там Сиука… Вирон не мог в это поверить, но лазутчик так и утверждал: ждать бесполезно, обещания Зукуна ничего не стоят, Вада никогда не станет жамой Вирона.

Удар по самолюбию получился сильнейший, и уже одного этого хватило бы для амбициозного Вирона, чтобы потерять голову и затаить злобу. Но уязвленным самолюбием дело не ограничивалось. В конце концов, Вирон мог найти и другую жаму, а самолюбие могло и подождать. Но не могли ждать планы, в которых Ваде отводилась особая роль.

Но как добиться желаемого? Совершить набег на 'леопардов' и захватить Ваду силой Вирон не мог — племя не допустило бы развязывания войны с соседями из-за какой-то девицы, приглянувшейся вождю.

И тут Вирону очень кстати пригодились недавно налаженные контакты с глотами. Он не без самодовольства похвалил себя за прозорливость: как он тогда догадался, что не надо убивать попавшего в плен глупого дикаря Дула, умевшего разговаривать на языке вариев? Словно почувствовал — связи с глотами еще понадобятся.

Задолго до просвещенных политиков восемнадцатого века первобытный Макиавелли пришел к выводу: у человека, борющегося за власть, нет ни друзей, ни врагов, а есть лишь личные интересы. Несмотря на то, что 'волки' заключили с 'леопардами' брачный союз, а глоты всегда являлись для всех вариев злейшими врагами, именно дикарей-глотов решил использовать в своей комбинации хитроумный Вирон.

Он встретился с Уриком и предложил тому сделку. 'Волки' следят за 'леопардами' и сообщают глотам о подходящем моменте, когда можно напасть на стойбище 'леопардов'. Людоеды совершают набег, похищают Ваду и еще, для прикрытия, нескольких ее сородичей. Затем 'волки' выменивают Ваду у дикарей на оружие. А дальше все просто.

По обычаям вариев после такого обмена Вада становилась собственностью Вирона, и он мог делать с ней все, что угодно: убить, оставить в племени, отпустить на свободу. И никаких претензий со стороны 'леопардов' — обычай есть обычай. А про тайный сговор никто не узнает.

…Вирон и Урик сидели на опушке леса, в тени высокого тиса. Третьим в компании был Дул-переводчик. Воины обеих высоких договаривающихся сторон находились неподалеку, настороженно наблюдая за действиями друг друга. Урик морщил узенький лоб. Предложение звучало заманчиво.

— Зачем тебе это? Ты сильный, у тебя хорошие воины. Напал бы сам и забрал женщину.

— Нельзя, — лаконично ответил Вирон. — Духи не разрешают.

— Духи? — Урик понимающе мотнул головой. Духи — это серьезно.

— Откуда ты узнаешь, когда на 'леопардов' можно будет напасть?

— У нас есть свой человек. Он сообщит нам. Мы — вам. А ваши разведчики потом проследят и проверят.

Урик снова кивнул. Все понятно.

— Ты говоришь, что обменяешь эту, дочь колдуньи. А с другими пленными что делать?

— Что угодно. Они мне не нужны.

— Может, тоже обменяемся? За каждого нож, копье и лук.

— Нет.

— Ну, пусть копье и лук.

— Нет.

— А если на нож? И еще один нож.

— Я не буду больше меняться. Хватит. Только на дочь колдуньи.

Урик подумал:

— Тогда мы остальных съедим.

— Ладно. Только не больше трех, — Вирон показал на пальцах. — Больше не захватывайте. А то 'леопарды' устроят погоню.

— Трех так трех, — Урик посмотрел на свои пальцы, словно пытаясь запомнить количество. — Ту ики тук.

И он плотоядно улыбнулся.

Вирон еле сдержал отвращение. Кто бы мог подумать, что он, уважаемый вождь 'волков', будет вот так вести переговоры с черномазым дикарем? Ничего. Пусть живет до поры до времени. Главное, заполучить Ваду. А потом… Вирон и не думал выполнять условия договора. Урика с его людоедами ждала прямая дорога в акуд. Или как это там у них называется? Зачем оставлять свидетелей?

Впрочем, и Урик вовсе не собирался строго следовать договоренностям с погаными бледнолицыми.

Но сначала все шло по плану Вирона. 'Леопарды' выследили стадо кабанов. Лазутчик сразу же сообщил об этом Вирону. Так что, о том, что 'леопарды' вскоре пойдут на кабанов, вождь 'волков' узнал даже раньше Зукуна.

Правда, место для охоты оказалось подобрано не очень удачно — слишком близко от стойбища, всего полдня пути. Это значило, что воины 'леопардов' могут уже к вечеру вернуться обратно. Тогда Вирон придумал хитрость.

В тот день, когда 'леопарды' отправились на охоту, Вирон послал им навстречу группу своих воинов во главе с Симоном. В задачу Симона входило задержать 'леопардов' с помощью разных проволочек на как можно больший период, так, чтобы они не успели в тот день провести охоту и вернуться на стойбище. Симон справился с задачей. 'Леопардам' пришлось заночевать в дороге, а рано утром глоты, постоянно получавшие информацию от 'волков' через Дула, напали на беззащитное стойбище. Но дальше ситуация вышла из-под контроля.

Ближе к вечеру того же дня, когда произошло нападение на стойбище 'леопардов', людоеды Урика сделали большой привал у скалистого 'зуба'. Встречу у высокой скалы, Урик и Вирон наметили заранее. Здесь они собирались произвести обмен похищенной Вады на оружие.

Место удобное: в половине дневного перехода от стойбища вариев; по направлению к стоянке глотов; у подножия бьет ключ. Есть где развести костер и переночевать.

Вирон и Урик, в сопровождении пары воинов, встретились неподалеку от скалы, в небольшой березовой рощице. Без Дула общаться было очень трудно. Кое-как, с помощью жестов и разломанных веточек, вожак глотов объяснил, что Ваду поймать не удалось, но за ней гонится Дул и еще один охотник. Должны поймать.

Вирон разозлился до того, что побелел кончик орлиного носа: 'Тупые дикари! С таким простым делом, и не справились'. Но деваться некуда. Договорились провести новую встречу утром через две луны.

Вирону пришлось со своим отрядом следовать параллельно дикарям, в некотором отдалении. Глоты, обремененные пленными женщинами и детьми, шли очень медленно. К вечеру третьих, после набега, суток их догнали Дул и Ерек. С пустыми руками.

Наутро состоялся очередной контакт. Уже полноценный, с участием толмача.

Временные союзники присели около дерева. Первым что-то пробурчал вожак дикарей.

— Солама калама, — интерпретировал Дул, никогда не утруждавший себя особой точностью перевода.

— Калама солама, — закончил обмен вежливостями вождь 'волков' и сразу приступил к деловой части. — Мы видели, ты взял много пленных. Зачем тебе столько?

— Съедим, — спокойно ответил Урик.

— Мы так не договаривались. Мы говорили — не больше трех, — Вирон показал три пальца.

Глот посмотрел на пальцы вария с недоумением:

— Вождю 'волков' жалко 'леопардов'? Любой охотник знает, когда куропатки сами идут в руки, их не считают, а бьют. Зачем упускать добычу?

'Не 'леопардов' мне жалко, а вариев, гиена черномазая', - подумал Вирон. Но сказал другое:

— Теперь за вами погонятся 'леопарды'.

— Я не боюсь 'леопардов'.

'Ну и Черух с тобой, — усмехнулся про себя варий. — Не боится, ишь ты. Ладно, разберемся потом'.

— Вада у вас?

Урик сморщил нос. Начиналась скользкая тема.

— Нет. Убежала.

Вирон привстал от неожиданности. Спохватившись, снова сел на корточки. Ничего не ответил.

— Так и не догнали. Шустрая женщина, — пояснил глот. И велел Дулу: расскажи, что видел и знаешь. Тот пересказал историю преследования Вады и ее превращения в ящера. Дул был в своем репертуаре: в очередной, обновленной интерпретации, у ящера появилась дополнительная голова, и выросли крылья.

— Вот как, — дополнил Урик. — Такие дела.

На рационально мыслящего вождя 'волков' безудержные фантазии дикаря не произвели особого впечатления. Пообщавшись немного ранее с Дулом, Вирон быстро понял, что тот не прочь приврать. Конечно, вождь не был лишен суеверий, но не до такой же степени, чтобы принимать всерьез сказки про ящера. Их тут и не водится, слишком холодно, да еще двухголовых, — анализировал ситуацию варий. Ящеров с двумя головами Вирон никогда не видел.

— Кто ж знал, что она такая? — развил мысль Урик. — За такую женщину и трех копий мало будет.

— Какие еще копья? — не выдержав, обозлился 'волк'. — Вы поймайте сначала.

Вожак дикарей повел приплюснутым носом и промолчал. Ну, да, не поймали. Но поторговаться все равно можно. Интересно же.

Вирон лихорадочно соображал. Без Вады его планы шли насмарку. Да еще своих же вариев подставил, вдобавок. Прибить бы сейчас этого дикаря вместе с его живоглотами, чтобы свидетелей не оставлять, но… Тогда ниточка к Ваде окончательно оборвется.

— Дай мне проводника. Я своих воинов пошлю, пусть вместе ищут.

Теперь задумался Урик. Суета вокруг бледнолицей девицы ему надоела. Плюнуть бы на все, но и новое оружие хотелось заполучить.

— Ладно. Я дам вам Ерека. Он хорошо понимает следы, не то, что Дул.

Дул перевел:

— С вами пойдет Ерек. Я не могу, слишком нужен вожаку.

Урик добавил:

— Но вы дадите два копья. Одно сейчас.

'Вот, урод', - подумал Вирон. Но ответил уже спокойно:

— Я согласен. Давай своего Ерека. Получишь копье.

С дикарем, на новые поиски Вады, Вирон отправил трех воинов из своего рода 'большелапых'. Один из них чуть-чуть понимал и разговаривал по-глотски. Тот самый, что когда-то захватил в плен Дула.

До места, где Вада перебралась через реку, преследователи добрались быстро. Ерек преодолел это путь дважды за короткое время и отлично его помнил. Переправившись на ту сторону, растянулись цепочкой, прочесывая берег на всю ширину. Вскоре удалось обнаружить следы девушки. Так дошли до тоннеля.

Один из вариев нашел на скале браслет с ракушками. Продвинутые 'волки', в отличие от 'отсталого' глота, понимали толк в женских украшениях. Посовещавшись, решили, что, вероятнее всего, Вада оставила этот знак своим, перед тем, как направиться в тоннель. Получалось, что надо лезть в воду.

Тут дикарь-проводник предложил свой план.

Когда-то, Ерек тогда был совсем молодым охотником, он ходил несколько раз этой дорогой, сначала вдоль берега, а затем через перевал, в гости к отколовшимся от общины сородичам. С ними ушла одна симпатичная девица, к которой Ерек в то время питал нежные чувства. Он даже подумывал остаться там, в другой общине, насовсем. Но в очередной его приход выяснилось, что девица успела завести нового балуна, и Ерек оказался не при делах.

Все эти подробности глот рассказывать вариям, естественно, не стал. Все равно бы ничего не поняли. Объяснил главное. Есть другая дорога, чтобы попасть в то же место. И там живут дикари. Почти наверняка Вада угодила к ним. Ежели не утонула в тоннеле. Мимо тех дикарей чужому человеку просто не пройти.

От этой новости варии заскучали. Перспектива столкновения с целой общиной глотов их не вдохновляла. Но вождь сказал — надо найти девицу. Это очень важно. Значит, они должны ее найти, найти живой или мертвой, чтобы выполнить поручение. Вирон шутить не любит, это 'волки' знали. И варии решили двигаться через перевал. Лезть в черную пасть тоннеля, где зловеще шумела вода, им тоже не очень-то хотелось.

Спускаясь с перевала в долину, преследователи еще сверху заметили дымок костра и дальше шли в этом направлении. Ерека направили вперед — в случае обнаружения противником он мог сойти за своего. Варии остались в арьергарде, опасаясь преждевременных стычек с глотами.

На самом деле каждый вел свою игру. 'Волки' получили наказ от Вирона: после поимки девчонки убить глота, как только отпадет надобность в его помощи.

Но и Ерек был не лыком шит. Урик предупредил его, что вариям доверять нельзя. Главное — найти дочь колдуньи. За нее потом можно выменять много оружия. Но если девица окажется в руках вариев, кто знает, захотят ли они выполнять обещание. 'Волки', они и есть волки.

Когда Ерек прокрался к стоянке дикарей Боро и увидел там из кустов рыжеволосую 'цель', он понял, что дальше надо действовать по обстоятельствам. Глот решил так — девица уже теперь никуда не денется. Настала пора избавиться от вариев, пока они его не опередили. А со своими, пусть и бывшими, сородичами он, как-нибудь, договорится.

Поглядывая в сторону стоянки из густых зарослей, Ерек размышлял, как лучше поступить. Вариант первый. Выйти сейчас к сородичам и предупредить их о вариях. Затем, с помощью своих, разделаться с вариями. А потом уже решать, как доставить Ваду Урику.

Вариант второй. Вернуться в укромное место, где ждут варии. О Ваде им ничего не рассказывать. Ночью, подгадав момент, прикончить 'бледнолицых'. А затем уже идти к дикарям и договариваться.

Но тут события приняли неожиданный оборот. Поняв, что 'рыжей', за которой он столько времени гонялся, грозит опасность, и лихие сородичи, неизвестно за какую провинность, вот-вот засунут ее живьем в костер, Ерек решил вмешаться. И немедленно. Какой толк от поджаренной 'бледнолицей'? Можно, конечно, съесть, но Урик-то его не за этим посылал.

И Ерек вышел из засады.

 

Глава одиннадцатая. Кровавая ночь

— Эх! Туссык-камык!

Разочарованный вскрик, а затем плеск, будто в воду упало что-то тяжелое. Шедший впереди Корос замер, потом медленно обернулся назад. Сиук и Дул остановились, как вкопанные. Лицо юноши выражало беспокойное ожидание. Кажется, они на кого-то наткнулись. Но вот на кого?

Вчера весь день варии и Дул тщательно прочесывали прилегающий к реке лесной массив, в поисках общины дикарей. Если Дул ничего не перепутал, то где-то в этом районе должны были обитать глоты, захватившие в плен Ваду. Но поиски ничего не дали. И вот, на вторые сутки, ближе к вечеру…

Корос показал рукой: оставайтесь здесь, а сам неслышно скрылся в кустарнике. Вернулся быстро, приблизился вплотную к Сиуку и Дулу, сидевшим на корточках. Прошептал:

— Там дикарь. Один. У запруды.

— Что он делает? — также шепотом спросил Сиук.

— Не знаю. Вылез из речки и сидит на берегу. Может, купался?

— Не-а, — юноша помотал головой и покосился на Дула. — Они же воды боятся. Может, не дикарь?

Корос почесал за ухом.

— Тогда кто? На вария не похож. Волосатый. Кожа темная. Давай ты, посмотри. Только осторожно.

Сиук уполз к ручью. Не возвращался долго. Корос и Дул даже задремали. Изредка доносился плеск воды и отдельные вскрики. Потом стало очень тихо. Корос забеспокоился: не случилось ли чего? Но тут ветки кустарника неслышно раздвинулись, и появилась голова разведчика. Следопыт подполз к нему на четвереньках.

— Поймал в речке рыбу. Ест. Похоже, что дикарь, — доложил Сиук. — Что будем делать?

— Надо ждать, — рассудил Корос. — Скоро темнеть начнет. Должен же он куда-то спать идти?

Опытный следопыт оказался прав. Доев рыбу, глот посидел немного у речушки, меланхолично швыряя в воду мелкие камушки. Выражение лица у него было грустным и обиженным. Внезапно на лице появилась тревога, дикарь как будто что-то увидел. Он встал и споро двинулся вдоль берега, против течения. Варии и Дул, держась в отдалении, направились следом по противоположному берегу. Вскоре дикарь привел их к стоянке на берегу реки.

До позднего вечера, спрятавшись в прибрежных кустах, они наблюдали за стоянкой, но там ничего особенного не происходило. Дикари, словно сонные мухи, слонялись по поляне, а в основном сидели или лежали. Вада не появлялась. Сиук расстроился и даже напугался. Расстроился, потому что это могли быть не те дикари, которые захватили Ваду. А напугался, потому что дикари могли оказаться теми самыми, а это означало, что с Вадой случилось нечто плохое, и даже ужасное.

В ужасное верить не хотелось, и юноша находился в смятении. И так, и так получалось не очень хорошо. То ли Ваду уже убили, то ли она по-прежнему неизвестно где.

Мрачные размышления прервал Дул, толкнувший вария в бок.

— Сымотри, Сиука — зашипел глот прямо в ухо. От него несло свежесъеденной лягушкой. 'И когда он только успевает?' — в очередной раз поразился юноша.

— Сымотри тама, вишь у дыра воин?

— Ну, — Сиук сузил глаза, пытаясь разглядеть в наступивших сумерках человека, остановившегося у входа в пещеру. — Вижу. И чего?

— Я его знай, елы-молы.

— Чего?

— Чиво-чиво. Тупая чито ли? Я его знай, вот чиво. Ерек зовут.

'А обнаглел этот Дул, — машинально отметил варий. — Надо бы ему в сопатку дать при случае'.

С другой стороны подполз Корос:

— Чего вы тут? Пора уходить, пока не стемнело совсем. Надо еще место для ночевки подыскать. Завтра пораньше вернемся. Сегодня уже ничего не увидим. Дикари сейчас в пещеру заберутся на ночь.

— Тут Дул знакомого нашел, что ли, — пояснил Сиук.

— Ящера? — пошутил следопыт. Глот обиженно засопел.

Они отползли поглубже в кусты. Дул рассказал про Ерека, про то, как они преследовали вместе с ним Ваду.

— Подожди, Дул, — удивился Корос, — а разве этого Ерека не было там, на вашей стоянке? Ну, когда мы на вас напали? Он что, живой остался?

— Не-а, Ерек не была. Он ушла раньше. За Вадой. С другой варий, 'волка' называется. Его Урик послала.

У обоих 'леопардов' пропал дар речи. Первым пришел в себя Корос:

— Ты говоришь, Ерек с 'волками' ушел в погоню за Вадой? Чего же ты раньше молчал, балда ушастая?

— А моя никто не спросил. Сама балда, — нет, Дул явно отбивался от рук.

— А почему глот пошел с 'волками'? Разве глоты с 'волками' дружат?

— Моя не знай, — Дул ответил после длинной паузы.

— Теперь понятно, чьи следы мы видели на берегу, — произнес Сиук. — Помнишь, Корос, я тебе рассказывал? Их четверо было. Получается, вместе с Ереком еще трое 'волков'.

— А я ничего не понимаю, ерунда какая-то. Если Ерек с дикарями, то где тогда 'волки'?

Следопыт задумался. Покачал головой:

— Утро вечера умнее. Отойдем подальше, переночуем. Надо еще дрова для костра заготовить. Солнце вот-вот сядет спать. Завтра разберемся.

Ерек подошел к лежанке вожака, присел. Боро находился в беспамятстве. Изо рта периодически вытекала слюна. На груди и шее, около мышечных впадин в зоне плеч выступила розовая сыпь. Рядом с вожаком сидела Ахира, осунувшаяся и как-то резко постаревшая. Ближе к вечеру ее тоже начало тошнить. Ерек взглянул на умам, та покачала головой. Опустила в тыкву с водой руку, побрызгала на лицо вожаку.

— Совсем больной. Замучил окаха…

Слова умам оборвал громкий стон Иханы. Колдунья лежала у самого костра, на земле. Она то кричала, то стонала, то теряла сознание. Другие дикари к ней не подходили. Только Ахира пару раз запихивала в рот 'лечебные' грибы, когда крики становились невыносимыми даже для привычных ко всему дикарей.

'Вот так попал, — подумал Ерек. — Что же делать? 'Рыжую' я нашел. А дальше? Даже посоветоваться не с кем'.

…Когда Ерек вылез из кустов, спасая чужачку от расправы, то дикари поначалу растерялись. Первым на появление незнакомца отреагировал Ухай.

— Эй, стой! Ты кто? — выкрикнул 'зубастик', поднимая с земли пику.

Ерек остановился.

— Меня зовут Ерек. Я вас знаю. Когда-то мы жили в одной общине.

Ухай наклонил голову:

— Не знаю я никакого Ерека.

Ерек вытянул правую руку:

— А я знаю эту женщину. Ее зовут Ахира. Она — сестра Ахи. А вожаком у вас был Орат. Только я его не вижу.

Дикари озадаченно молчали. Умам, услышав свое имя, сделала несколько шагов навстречу незнакомцу и остановилась:

— Ората больше нет. Он ушел в айки. А ты… Кажется, я помню, что был такой, Ерек. Но столько зим прошло.

Внезапно от кучки женщин, толпившихся у костра в ожидании зрелища, отделилась невысокая коротконогая дикарка, в 'юбке' из козлиной шкуры. Подбоченившись, она с любопытством спросила:

— А меня ты помнишь? Знавала я одного Ерека. Но он был молодой и красивый. А ты старый. Я тебя не узнаю.

Ерек осторожно подошел поближе, прищурил глаза:

— Ты похожа на мою малу, с которой я когда-то терся. Правда, та малу тоже была молодой.

— Если ты со мной терся, ты должен знать, что у меня здесь.

Дикарка хлопнула себя ладонью по шкуре в районе оттопыривающейся задницы.

Ерек ненадолго задумался:

— У моей малу в этом месте было черное пятнышко. Вот такое, с ноготь.

'Коза' открыла рот. Потом запустила руку под шкуру, ощупывая ягодицу. Глаза ее удивленно завращались:

— У меня и, правда, здесь пятно.

Она неуверенно приблизилась к мужчине, осторожно провела ладонью ему по щеке, остановила ладонь чуть ниже уха. Лицо расплылось в широкой улыбке.

— Это Ерик. Он не врет, — женщина обернулась к сородичам. — У Ерека здесь был шрам. И у него есть.

Остальные дикари тоже заулыбались: какая трогательная история. Свой, значит, родич. Вот ведь как бывает, елы молы.

К суровой реальности вернул хриплый и нетвердый голос Иханы:

— Ну и что, что ты Ерек? — язык у колдуньи слегка запинался. — Ты Ерек, я Ихана… И что? Чего ты там говорил про эту, 'бледнолицую'? Ты ее знаешь?

— Я знаю, кто она. Она из общины вариев. Мы поймали ее, но она убежала. Я должен вернуть ее нашему вожаку, Урику.

Ихана покачнулась, но устояла на ногах.

— О, я помню Урика. Я очень хорошо его помню… Ты не получишь чужачку. Ее ждет Большой Огонь. А потом мы убьем ее. Она колдунья. Она наслала на нас окаху. Мы теперь больны… наш вожак болен… я болн…

Колдунья замолчала. На губах выступила пена.

— А ты… ты ухди…

Не обращая внимания на слова Иханы, Ерек приблизился к ней почти вплотную. Он многое пережил, и угрозы явно больной женщины его не напугали. По ее остекленевшим глазам он понял, что с колдуньей происходит неладное. Что-то похожее однажды случилось с колдуньей его общины Ехой. Сначала у нее на губах выступила пена, потом она упала и стала биться о землю, как будто в нее вселился злой дух. А потом Еха совсем перестала дышать и закрыла глаза. Дикари уже решили, что колдунья отправилась в айки, но та через какое-то время ожила.

Ерек сделал еще шаг и успокаивающе протянул раскрытую ладонь.

— Ты сейчас упадешь. Тебе надо прилечь.

— Замолчи! — взвизгнула колдунья. Пошатываясь, она подбежала к лежащей у самого костра Ваде и схватила ее за ноги. Видимо, теряющая рассудок, колдунья собралась самостоятельно затащить ненавистную чужачку в костер. Варийка отчаянно лягнулась. От резкого толчка Ихану качнуло назад, она оступилась и навзничь свалилась в костер. Через несколько мгновений окрестности огласили жуткие вопли.

Дикари выпучили глаза, но никто из них не сдвинулся с места. Они истолковали произошедшее по своему. Колдунья хотела отправить в Большой Огонь чужачку, но вместо этого Огонь сам набросился на колдунью и сейчас пожирал ее. Происходящее потрясло дикарей, ввергнув их разум в смятение. Несчастная женщина извивалась в костре, вопила, но сородичи только пялились на нее.

Первым очнулся Ерек. Он подбежал к Ихане, ухватил ее за одну ногу и вытащил из костра на траву. У колдуньи обгорели волосы и кожа на затылке, но особенно пострадали обнаженные спина и руки. Только тут засуетилась Ахира, чуть позже вышли из ступора Мах и Ухай, но помочь Ихане они уже ничем не могли. При том уровне первобытной медицины женщина была обречена на мучительную смерть.

Единственный же человек, который чем-то мог помочь, хотя бы унять боль, лежал связанный по рукам и ногам в темном углу пещеры. Ваду отнесли туда сразу же после происшествия по указанию Ерека. Пусть полежит, пока все утрясется. Глот не понаслышке знал, как быстро умеет бегать варийка, и не собирался давать ей ни малейшего шанса на свободу.

Командование над дикарями Ерек взял поневоле, что называется, по факту. Боро к тому времени уже бредил. Ухай у сородичей не пользовался серьезным авторитетом, как и 'хромой', не говоря уже о сопляке-Махе. Вот и пришлось Ереку как-то наводить порядок.

День клонился к закату. Стонущую Ихану, после того, как умам засунула ей в рот пригоршню грибов, затащили в пещеру. Затем туда перенесли и Боро.

К тому времени на стоянку вернулся Гар. Узнав от Ухая о последних событиях, охотник не проявил никакой инициативы. Даже то, что его малу едва не принесли в жертву, не вывело его из ступора. Он был хорошим охотником, смелым, сильным и ловким, но на этом его достоинства исчерпывались. Как и остальные сородичи, Гар не умел принимать серьезных самостоятельных решений и очень сильно зависел от коллективного сознания общины. А оно, это сознание, находилось в совершеннейшем раздрае, после того, как им перестали управлять вожак и колдунья. Чтобы привести засбоивший механизм в действие, требовалось время. А его, как показали дальнейшие события, общине Боро судьба не дала.

И даже опытный, видавший виды, Ерек не знал, что предпринять.

Убедившись, что вожак по-прежнему плох, если не сказать — совсем плох, глот присел в уголке и задумался, уже не в первый раз. С одной стороны, дезорганизация внутри общины его устраивала. Так проще заполучить искомую добычу, рыжую варийку-беглянку, никто и возражать не станет — думал людоед. Судя по ситуации, дикари с радостью избавятся от загадочной чужачки. А уж к Урику он ее как-нибудь доставит, в этом Ерек не сомневался.

С другой стороны, его беспокоили 'волки'. Ежу понятно, что они от дочки колдуньи не отступятся. Не дождавшись возращения Ерека, они, наверняка, предпримут завтра какие-то действия.

Если попытаться увести варийку, то 'волки' выследят и убьют Ерека. Фактор внезапности исчез, а в открытой драке одинокий глот обречен. Значит, надо прибегнуть к помощи остальных дикарей. Но для начала требуется объяснить им ситуацию. С вожаком общаться бесполезно, да и невозможно. Он, того гляди, в айки отправится.

Прикинув расстановку, Ерек пришел к выводу, что реальный отпор вариям могут дать всего несколько человек. Не считая его, это Ухай, 'хромой', Гар, Мах и еще один совсем юный, моложе Маха, дикарь. В таком количестве с вариями можно справиться, надо только все правильно организовать.

Ерек решил переговорить с Ухаем.

Так и так, объяснил 'зубастику' глот. Трое (показал на пальцах) вариев могут на нас напасть и убить.

— Почему? — удивился Ухай.

Потому что им нужна чужачка — объяснил Ерек. Надо драться с вариями, иначе будет плохо.

— А зачем нам драться? — лениво спросил Ухай. — Зачем нам эти варии?

— Ну, можно их убить и съесть, — попытался заинтересовать собеседника глот.

'Зубастик' задумался. Ерек не учел, что в отличие от глотов, дикари, жившие в долине, не относились к 'охотникам за головами', то бишь, профессиональным людоедам. С вариями они не воевали, потому что те еще не добрались до горной долины. С соседями-дикарями расходились относительно мирно. Ели они в основном только своих сородичей в рационально-ритуальных целях. Но разве это людоедство? Так, внутрисемейные разборки. И в каком-то смысле даже гигиена, чтобы трупы не разлагались.

— А если они нас убьют? — задал Ухай резонный вопрос. — Не-а, не хочу с ними драться. Пусть забирают эту чужачку.

Ерек понял, что с Ухаем мяса не поджаришь. Поискал глазами Гара. Парень ему сразу приглянулся: сильный, крепкий. Правда, смурной какой-то, будто не в себе.

А Гар, между тем, продолжал маяться сомнениями. Ему очень хотелось поговорить с Вадой. Но он боялся. После убийства Кеха, внезапной болезни, поразившей самых важных членов общины, после всего того, что наговорила про чужачку Ихана, охотник почти поверил в то, что его малу может насылать злых духов. Кто знает, вдруг и в ней сидит злой дух, и она вовсе не та, за кого себя выдает? Когда Гар об этом думал, у него аж холодок бежал по спине, словно кто-то ледышкой водит.

Но в этой стене из суеверий, которую Гар возвел между собой и Вадой, оставалась некая щель, не дававшая ему покоя. Он постоянно вспоминал робкую улыбку малу, как она смотрит своими огромными темно-синими глазами (разве у обычных людей могут быть такие глаза? Хм…) с испугом и надеждой. На него смотрит, на Гара. Да еще этот пришелец говорит, что Вада не злой дух, а обычная женщина, только из общины вариев…

Дикарь тяжело вздохнул, ну, очень тяжело. Исподтишка оглядел пещеру. Вроде, никто на него не обращает внимания? Бочком, в несколько заходов, просеменил в угол, где лежала связанная чужачка. Сел рядом. Девушка, почувствовав присутствие постороннего, приоткрыла глаза.

— Как ты? — небрежно спросил Гар. Вот, мол, шел мимо, решил поинтересоваться.

Вада зашевелила губами. Охотник наклонил голову, разобрал хриплый шепот:

— Пить хочу. Вота тай.

Гар вытянул шею. Тыква с водой стояла около лежанки Боро. Рядом сидела Ахира с опущенной головой, похоже, спала. Гар крадучись подобрался к тыкве, осторожно поднял посудину. Умам клюнула носом, но не проснулась. Охотник вернулся к девушке. Приподнял ей голову.

Вада пила жадно, захлебываясь. Отдышалась, на лице появился легкий румянец. Разве злые духи такими бывают? — в очередной раз засомневался Гар. Девушка мотнула головой в угол пещеры:

— Упери тута. Воняй. Убери меня.

Гар не сразу понял, о чем просит малу. Потом дошло. Ваду положили рядом с трупом Кеха. Старикан начал уже попахивать. 'Кто же обряд совершать будет? — некстати подумал Гар. — Ихана совсем плохая. Да и Ахира… Как теперь окуна Кеха в айки попадет?'

— Упери, — снова попросила Вада. — Воняй. И боюся.

Гар, уже не особо оглядываясь (а, будь, что будет), оттащил малу в сторону, подальше от покойника, помог ей присесть. И почувствовал на плече тяжелую руку. Оглянулся. А, пришелец, как его, Ерек.

— Пошли, поговорить надо, — попросил Ерек.

Они вылезли из пещеры. У небольшого костра при входе сидел Мах, смотрел на огонь.

— Ты иди, спи, — сказал молодому дикарю Ерек. — Я покормлю огонь.

После отказа Ухая Ерек растерялся. Он почувствовал, что дикари могут его и не поддержать. Чужачка им, действительно, не нужна. Вдруг не захотят драться с вариями? А без посторонней помощи Ереку с тремя 'волками' не справиться.

Увидев, как Гар шепчется с чужачкой, Ерек подсел к своей бывшей пассии, дикарке в козлиной 'юбке', и навел справки.

— Ха, — охотно пояснила та. — Она ж его малу. Совсем Гар головой заболел. Связался с 'бледнолицей'. Как будто в общине хороших женщин нет.

'Коза' показа пальцем в сторону молоденькой дикарки, с напряженным вниманием выискивающей вшей в волосах соседки.

— Вот эта раньше его малу была. Красивая, правда? А у этой чужачки даже титек нет. И волосы, ну, там, рыжие. Представляешь?

Женщина захихикала. Потом с отвращением сплюнула.

У Ерека возникла интересная мысль. Гару он решил изложить новую версию о чужачке, отличающуюся от той, что слышал Ухай. Согласно этой версии, за Вадой охотятся другие варии. Не из той общины, которой принадлежит Вада. Эти варии хотят ее убить. Ерек хочет девушку спасти, отвести ее в общину Урика, где ей будет хорошо. В общине Боро 'рыжую' все равно убьют. Ее уже бы убили, если бы Ерик не вмешался. Если Гар хочет помочь своей малу, пусть поможет Ереку отвести ее в общину Урика.

Выслушав Ерека, Гар глубоко задумался.

— А я? Что мне потом делать?

— Да что хочешь. Хочешь, оставайся в нашей общине со своей малу. Ты, мне сказали, великий охотник. Такие нам нужны. И 'рыжую' твою никто не тронет.

Гар снова задумался.

— У вас в общине все равно дела плохи. Вожак болеет, колдунья болеет, — подкинул информации к размышлению Ерек. — А у нас хорошо. Пещера большая, еды вокруг много. Можно на вариев охотиться. Урик умный и добрый. Не то, что ваш Боро. Мне рассказали, что он к твоей малу приставал, хотел тереться. Правда?

Последний аргумент задел Гара за живое. Он набычился, засопел.

— А варии? Что с ними делать?

— Справимся, — уверил Ерик. — Вдвоем мы с ними справимся. Может, еще, кто поможет. Этот, который у костра сидел. Умеет драться?

— Мах? Не знаю, — Гар пожал плечами. — Он только крыс ловил.

— Это ничего. Я когда-то тоже крыс ловил. А потом и вариев научился убивать. Крыс даже труднее. Маленькие и быстро бегают. Ты поговори сейчас с Махом. Варии нападут — никому слабо не покажется.

— А когда они нападут?

— Может, утром. Может, позже, после того, как проведут разведку. А ночью они спят. Как и мы. Видишь, ночь какая темная? Новая луна еще не родилась.

Гар вслед за Ереком задрал голову вверх. Да, огоньков на небе много, но все такие маленькие. Без луны совсем темно…

Увы, недооценил Ерек 'волков'. Он думал, что выслеживает дикарей в одиночку, а варии сидят в укромном месте и ждут, когда он вернется. На самом деле, когда он ушел на разведку, за ним следом, в отдалении, сразу двинулся один из 'волков'. Когда Ерек вышел на переговоры к сородичам, следивший за ним варий вернулся к своим. Посовещавшись, варии пришли к выводу, что дикарь их предал. И они решили действовать. Неожиданно.

— Чпок, — вылетевшая из темноты стрела вонзилась Ереку в грудь. Гар интуитивно сделал шаг назад.

— Вжик, — следующая стрела свистнула около уха охотника и с треском ударилась о скалу. Гар успел нырнуть в проход, но третья стрела догнала его, войдя в спину немного выше лопатки. Гар забежал в пещеру, схватил лежавшую поблизости пику и прижался боком к стене.

— Мах, Ухай, там варии!

Растерянные дикари повскакали на ноги, но никто не поспешил взяться за оружие. Они не были воинами. Свинью в болоте заколоть, это одно… Между тем, в пещеру влетел первый варий.

— Хрясть! — пика Гара вошла варию между ребер. Но на подмогу одному 'волку' уже спешил другой.

Раненный Гар успел вытащить оружие из тела первого врага, но не смог уклониться от разящего копья второго. Грудь охотника разорвала острая боль. Он яростно зарычал и схватился за древко обеими руками. Почувствовав чудовищное сопротивление, варий выпустил копье. Гар рванул его от себя — наконечник с хрустом, разбрасывая кусочки мяса и разбрызгивая кровь, вылетел из раны. Охотник покачнулся, с хриплым стоном выдохнул воздух и тут же получил удар ножом в живот. Напрягая последние силы Гар перехватил руку противника в запястье и попытался ее вывернуть, но подоспевший третий варий ударил дикаря копьем в бок.

Гар уронил руки и опустился на колени. Несколько мгновений варии смотрели на него. Затем один из них неспешно отвел руку с ножом, собираясь перерезать противнику горло, то тот завалился на бок.

'Волки' с копьями наперевес двинулись дальше. Все дикари: мужчины, женщины, дети — упали на колени. В их глазах читался ужас: появившиеся из мрака ночи белокожие варии, раскрашенные в серую полоску, казались дикарям могущественными злыми духами. Расправа над лучшим охотником общины, свершившаяся на глазах дикарей, лишила их последней воли к сопротивлению…

Смерть от каменных ножей пришельцев они приняли покорно и безропотно: Ухай, Мах, 'хромой'… Варии не тронули только женщин и совсем маленьких детей. Даже находящемуся в беспамятстве Боро перерезали горло.

Закончив резню, один из вариев прошел вглубь пещеры, остановился возле Вады. Нагнулся и взял в ладонь клык леопарда, висевший на шее девушки. Довольно усмехнулся.

Корос, несший у костра самую трудную, утреннюю, смену, разбудил спутников, едва на востоке заалело небо. Дулу досталась пара 'ласковых' пинков: следопыт не забыл вчерашнюю 'балду' глота.

Они торопились вернуться к стоянке дикарей пораньше, пока те не разбрелись по лесу. Но, оказалось, что спешили зря. Хотя солнце уже выглянуло из-за вершины горы, на поляне перед пещерой никого не было. Только у входа еле-еле дымился прогоревший костер.

Выждав некоторое время, варии и глот перебрались на другую сторону речки и спрятались в кустах, неподалеку от пещеры. Тут они разглядели, что у потухшего костра лежит труп дикаря.

Корос покосился на Сиука:

— Что ты думаешь?

Сиук находился в недоумении.

— Умерли они там все, что ли? — пробормотал следопыт.

— Чирей тебе на язык, — рассердился юноша. Какой умерли? Вдруг там Вада?

— Моя кажет, там шума мало-мало, — неожиданно подал голос Дул.

— Чего? — не понял Корос. — Какая шума?

— Шума, значит, шума, — прошипел глот. — Больно говорят.

— Как это, больно говорят? — Сиук тоже ничего не понимал. Он и не слышал ничего, но знал, что глот мог что-то уловить. Слух у дикаря был превосходный, 'музыкальный'.

— Больно, значит, так, — Дул потер глаза и сморщил лицо. Ну, понятно, тупые варии?

— Э-э, — дошло до Сиука. — Плачут, что ли?

— Угу. Плача. Шибко плача.

Варии переглянулись.

— Пошли, — решительно произнес Корос. — А то так до вечера просидим. Только осторожно.

Крадучись, подобрались к пещере. В мертвом дикаре Дул сразу опознал Ерека. Теперь и варии отчетливо слышали женский и детский плач, перемежающийся негромкими завываниями.

Следопыт присел над телом убитого, осмотрел стрелу.

— Чья? — спросил Сиук. — Узнаешь?

Следопыт усмехнулся:

- 'Волки'. Точняк, 'волки'. Я их оперение ни с кем не перепутаю. И на древке, видишь, серая полоска? Не соврал Дул, однако. И ты был прав. Этот Ерек вел 'волков'.

Корос отдал Сиуку копье, сам снял с плеча лук, вложил стрелу.

При их появлении дикари заголосили на повышенных тонах. Они все, оставшиеся в живых, сидели, сбившись в кучку, у костра. Оглядевшись, Корос опустил лук. Кивнул Дулу:

— Ну, давай. Шевели языком. Чего тут случилось?

Дул заговорил с сородичами. Те потихоньку успокоились. Несколько женщин, всхлипывая и перебивая друг дружку, начали рассказывать о неожиданных событиях вчерашнего дня и жутких подробностях минувшей ночи. Дул переводил.

Когда закончил, варии некоторое время молчали.

— Ты ничего не перепутал? — осторожно уточнил Сиук. — Это была Вада?

— Вада, точник, — Дул не преминул щегольнуть недавно услышанным словцом. — Точник, твой Вада. Рыжий, на живот ракуш острый, и это, зуб большой здеся, на титя.

— А где этот дикарь, ну, который с 'волками' дрался?

Дул подошел к лежащему на боку Гару.

— Вот она. Сымотри, сколько рана.

Присел рядом, взял Гара за руку. Сиук тоже приблизился, посмотрел с любопытством:

— Да, здоровый парень. И не черный совсем. Кожа, как у тебя Дул, темная. Странные вы, дикари. Один такой, другой такой. А ты чего там нашел?

— Нисяво. Так. Пальца тонкий, — Дул отпустил руку Гара.

- 'Волки' поведут Ваду к себе в племя. Надо догонять, — принял решение Корос. — Пока следы свежие.

— А с этими что?

Корос обвел глазами пещеру:

— А что с этими? Пусть живут, как знают. Дул, скажи им, что больше никто не придет. Пусть не боятся. Может, им лучше с этими соединиться? Ну, которые чуть вас не съели? А, сами разберутся.

Выбрались из пещеры, остановились на поляне. Дул застрял у входа над трупом сородича.

— Значит, 'волков' осталось двое, — задумчиво протянул следопыт. — И нас двое.

— А Дул?

— Дул? — Корос хмыкнул. — А ты ему доверяешь? Ладно, с ним мы потом еще потолкуем.

Следопыт покосился на дикаря, окликнул:

— Дул, идти надо! Чего ты там застрял?

Но дикарь не отозвался. Потом замахал рукой — сюда, быстрее. Варии в недоумении подошли.

— Сымотри, — шепотом произнес глот. — Она дышит.

Корос и Сиук присели над Ереком. Неожиданно 'мертвый' тихонечко застонал и приоткрыл глаза.

— Это я, Дул, — заговорил дикарь по-глотски. — Узнаешь меня, Ерек?

Губы умирающего зашевелились. Сородичи обменялись несколькими фразами. Внезапно лицо Ерека исказилось. Он попытался еще что-то произнести, но захрипел, на губах выступила кровь.

— Елы-молы, — констатировал глот. — Ушел окуна.

И шмыгнул носом.

— О чем вы там шептались? — поинтересовался Корос.

— Ерек спросила, как его малу живой. Он ходила с животом. Я сказал — уже не живой. Варий убила.

Дул замолчал. Губы у него дрожали.

— И все? — бесстрастно спросил следопыт.

— Нет, не вся, — сердито ответил дикарь после паузы. — Еще он сказала, что варий идут на гора. Там троп есть. Баран оставил.

Следопыт посмотрел на Сиука. Тот перевел:

— Через гору они пойдут. Через перевал, что ли? Там тропа есть, бараны протоптали.

— Все, — подвел черту Корос. — И мы двинулись. Ночью они не могли далеко уйти. Наверное, Ваду забрали и переночевали поблизости. Мы их к вечеру догоним. Если постараемся.

'Волки' и Вада двигались цепочкой. Впереди 'старший', за ним девушка, со связанными за спиной руками. За ней — 'молодой'. 'Молодой' почти все время улыбался. Жизнь была хороша. Удалось выжить в стычке с глотами. Раз. Этого Ерека прибили. Тоже хорошо. Вирон наказывал — дикаря в живых не оставлять. Девчонку поймали, Вирон будет доволен. Интересно, как вождь догадался, что девчонка у дикарей? Хотя, он такой умный. Все знает. И с Оман Озаром умеет разговаривать, как настоящая колдунья.

Странно, правда, что они эту 'рыжую' связанную ведут, как пленную дикарку. А она ведь своя, варийка. Но 'старший' сказал — не развязывать. Ему виднее. А ничего, симпатичная девчонка. Хотя и худая. Он бы взял такую в жамы.

'Молодой' вздохнул. Он уже настоящий воин, а жамы до сих пор нет. Все в мухилах ходит, даже обидно. В общине мало женщин, на всех не хватает. Весной Вирон с воинами-мухилами гостил у 'леопардов', во время сокухи. Несколько воинов вернулись с жамами. Хвастались — у 'леопардов' много женщин. Только выбирай. Но его тогда с собой не взяли. Вирон пообещал: если справишься с заданием и найдешь рыжую 'леопардиху', то будет тебе жама, какую захочешь.

Интересно, а зачем Вирону эта Вада? Неужели хочет в жамы взять? Тогда почему велел ее связанной держать? Непонятно. Но ладно. Главное, довести ее теперь до стойбища. Симпатичная девчонка. Но худая. Вишь, как косточки на спине торчат. Наверное, ее глоты совсем не кормили. Бедная.

Они шли по берегу речки. 'Спина' неожиданно затормозила. 'Молодой', размечтавшись, едва не уткнулся в Ваду.

— Ты чего?

'Рыжая' обернулась, жалостно улыбнулась:

— Пить хочу.

'Молодой' негромко окликнул 'старшего'. Тот остановился:

— Ну?

— Давай попьем.

'Старший' подумал:

— Давай. А то скоро в гору подниматься.

Вада подошла к реке, повела плечами:

— Может, развяжете?

— Пей так, — недовольно пробурчал 'старший'.

— А почему вы меня не развяжете? — уже не в первый раз возмутилась девушка. — Я вам что, пленная?

— Может и пленная. Пей, давай. И пошли. Некогда рассиживаться.

Через какое-то время они свернули от речки и начали подниматься в гору. Вада узнавала эти места. Здесь она убегала от Гара. Девушка прерывисто вздохнула — охотник погиб на ее глазах. Именно эти двое 'волков' втыкали в него копья. Почему так получается: Гар дикарь, а спас ее? А эти, вроде, варии, но даже рук ей не развязали. Гады. Был бы рядом Сиук, он бы им показал, где раки зимуют.

Когда они дошли до скального выступа, около которого Вада едва не свалилась в пропасть, а потом устроила вместе с Гаром западню баранам, уже начало темнеть. 'Старший' нервничал. Наверху было заметно холоднее, чем внизу в долине. А кругом почти одни камни, даже костер развести не из чего.

Наконец, преодолев подъем, выбрались в седловину, где росла горная сосна. Там и остановились на ночевку. 'Волки' насобирали хвороста, развели огонь. На подстилки наломали лапника. 'Старший' вынул из колчана небольшой кусок вяленого мяса, отрезал три тонких пластика, один засунул в рот Ваде.

Так они сидели почти у самого огня — со всех сторон тянуло ночным холодом — и медленно, даже не столько жевали, сколько рассасывали, чтобы растянуть удовольствие, мясные пластинки. 'Старший' начал клевать носом, 'молодой', сидевший сбоку, заговорщицки поглядывал на Ваду, улыбался. А девушка посматривала на ночное небо — там появился тоненький ломтик луны.

Вдруг Ваду словно укололо иголкой — она явственно ощутила на своем лице чей-то пристальный взгляд. Она посмотрела на 'старшего', но тот дремал, опустив голову вниз. Смотрел не он, взгляд шел от раскидистой сосны, росшей в отдалении за спиной 'волка'. Ваде даже показалось, что блеснули чьи-то глаза. Она сморгнула — нет, за сосной явно кто-то прятался.

Но девушка почему-то не испугалась. Покосилась на 'молодого'. Тот с готовностью улыбнулся. Вада ответно улыбнулась и слегка придвинулась к 'волку'. Тот стрельнул глазами на 'старшего' — не видит ли — и в свою очередь слегка придвинулся к девушке. В это мгновение за его спиной вырос Корос. Одной рукой следопыт обхватил 'волку' рот, а второй приставил к его горлу нож.

Вада увидела, как от сосны бесшумной тенью скользит к костру Сиук. 'Молодой' что-то промычал из-под ладони Короса. 'Старший' открыл глаза. Доля мгновения потребовалась 'волку', чтобы оценить ситуацию. Он резко наклонился вбок и схватил, лежащее рядом, копье. Сиук, не добежавший еще несколько шагов, увидев движение 'волка', размахнулся и метнул копье ему в спину. 'Волк' захрипел и, не успев подняться, свалился на бок.

Еще через несколько мгновений все было кончено. 'Молодой' лежал на животе, Сиук сидел у него на ногах, Корос связывал 'волку' руки, а Вада беззвучно плакала от радости. Она, конечно, пыталась сдерживаться, как и положено мужественной женщине из племени 'леопарда', но слезы сами текли и текли по щекам.

Корос и Дул легли спать, а Вада и Сиук всю ночь просидели у костра. Они хотели очень многое рассказать друг другу.

Проснувшись, Корос спросил, показывая на молодого 'волка':

— Что с этим делать будем? Может, того?

Сиук, до сих пор находящийся на седьмом небе от счастья, добродушно ответил:

— А в чем он виноват? Его вождь послал, он и старался. Кто знает, может, если не они, то Ваду бы убили.

Корос неодобрительно покачал головой. Сантименты его раздражали. Машинально потрогал едва затянувшуюся рану на ключице, оставленную стрелой другого 'волка'.

- 'Волки' теперь все равно наши враги. Вирон не простит убийства своих воинов. Убьем этого заодно и никаких следов.

— Не надо, Корос, — жалобно попросила Вада. — Посмотри, он совсем молодой.

Следопыт со злостью сплюнул на землю:

— Какие жалостливые. Вот увидите, попадете в 'волкам' в лапы, они вас не пощадят.

Подошел к 'волку', развязал ему руки:

— Проваливай. И больше не попадайся.

'Молодой' недоверчиво смотрел на следопыта, разминал затекшие руки.

— Возвращайся к себе на стойбище, — подал голос Сиук. — Ты нам не нужен. И передай Вирону, что мы не хотели убивать его воина. Не надо было хвататься за оружие.

'Волк', пятясь, отошел на несколько шагов, потом развернулся и стрелой бросился в кусты.

Вада заливисто рассмеялась. 'Как пьяных ягод наелась, — раздраженно подумал следопыт. — Пора бы уже за ум взяться'. В отличие от молодежи он догадывался, что неприятности еще далеко не закончились.

— Чего ты такой сердитый, Корос? — с улыбкой спросил Сиук. — Теперь осталось до стойбища добраться. Давно в шалаше не спал. Эх, и мяса бы горячего поесть.

— Ну, мяса мы и так поедим. Сейчас спустимся с перевала и поохотимся. Идти еще долго, надо подкрепиться. Я вот чего думаю, — Корос сделал паузу. — Зачем глотам так была нужна Вада? Они ведь и так тогда столько народу захватили.

— Кто его знает? — Сиук почесал ухо. — Надо было Урика попытать. Теперь уже поздно.

— Думаешь? — Следопыт усмехнулся, покосился на Дула, с безразличным видом сидевшего в сторонке.

— Дул. Эй, Дул!

— У? — дикарь ответил с неохотой. Не любил он разговаривать с Коросом. Вечно глупые вопросы задает.

— А где твоя свирель?

— Упал.

— Потерял, что ли?

— Угу.

— А где?

— У?

— Где потерял?

— Моя не помнит.

Корос сел напротив глота на корточки, пытаясь заглянуть ему в глаза. Дул часто заморгал ресницами.

— А может, ты ее в шалаше Оры потерял, когда убивал несчастную женщину?

Корос сунул руку за пазуху и вынул оттуда свирель на оборванном шнурке. Небрежно покачал перед носом дикаря. Тот вздрогнул и попытался встать, но следопыт схватил его за запястье и заставил опуститься обратно.

— Я не убий, — голос Дула дрожал.

— А кто убил?

— Моя не знай.

— Врешь!

— Мой никак не врет, — с отчаяньем выкрикнул глот.

Корос неожиданно захохотал:

— Это… ты-то… не врешь? — по щекам следопыты потекли слезы. — Вада, он тебе не рассказывал еще… про то, как ты… в ящера превратилась?

Также резко, как и начинал, Корос прекратил смеяться:

— Тогда скажи, где ты потерял свирель? Почему ее нашли в шалаше Оры? Рассказывай, Дул, все рассказывай. А не то, клянусь Черухом, я сам тебя убью.

 

Глава двенадцатая. Разоблачение

После внезапной гибели Зукуна в племени Леопарда наступили смутные времена. Племя осталось без вождя. А все потому, что в первобытной 'правовой системе', выстроенной на 'мудрых' обычаях, завещанных предками, выявился существенный изъян.

На следующий день после смерти Зукуна в шалаш вождя, поинтересоваться ходом подготовки к торжественной похоронной процедуре, заглянул старейшина рода 'желтых' Мурит. По обычаю вариев, вплоть до похорон, с мертвым должен был постоянно находиться кто-то из сородичей — для того, чтобы злому оману не пришло в голову вселиться в бесхозный труп. Мурит обнаружил в шалаше 'толстушку' — младшую сестру Зукуна, Руника, колдуньи Уны и по совместительству жаму пропавшего Короса. Женщина занималась важным делом — обновляла на теле покойника черные и желтые полоски: не дай Черух, в акуде перепутают и омана Зукуна к чужим попадет.

— Ты краски не жалей, — посоветовал Мурит. — И сажи в черную добавь побольше, а то у тебя полоски какие-то серые получаются. И факел надо поменять, этот почти прогорел.

— Поменяю, — буркнула 'толстушка'. После загадочного исчезновения Короса она испытывала смешанное чувство сожаления и раздражения. А тут еще с трупом возись.

Мурит уже собрался уходить, но что-то его насторожило. Он обежал взглядом пространство шалаша — хм…

— А шкура где?

— Какая шкура?

— Леопарда.

Обеспокоенность старейшины 'желтых' была вполне объяснима. Шкура — один из главных атрибутов и символов власти вождя. После смерти Зукуна, как полагал Мурит, обязанности главы племени переходили к нему. Так что, на шалаш вождя он смотрел уже хозяйским взглядом. После похорон оставалось лишь соблюсти мелкие формальности.

— А, леопарда, — протянула 'толстушка'. — Так ее Руник забрал.

— Как забрал? — опешил Мурит.

— Так и забрал, — не без злорадства пояснила женщина. — Брат сказал, что теперь шкура его.

— Э-э…кхе-хе, — 'желтый' чуть не подавился слюной. — Как это его? Он чего, того?

Мурит от возмущения не находил слов.

— Ничего не знаю. Сами разбирайтесь.

Трясясь от негодования, старейшина отправился искать Руника. Только теперь он вспомнил то, чему сначала, в суете, не придал особого значения. В голове всплыла картинка: Зукун падает на землю, к нему подбегает Руник, наклоняется… Ну, да, он же снял с шеи вождя ожерелье из клыков леопарда. Мурит тогда еще подумал: зачем он это? Чтобы не пропало? И забыл. То да се, народ снует, женщины визжат. Мурит с воинами почти сразу, как очухались, побежал в лес, чтобы поймать стрелявшего в Зукуна. Но, куда там, того уже и след простыл. А этот жук, оказывается, ожерелье себе прибрал. Чего же он задумал?

Руник сидел со своей жамой на берегу реки и рассматривал оленью шкуру. Видимо, жама собиралась что-то шить для жамуша. Возможно, огушу на зиму. Из оленьих шкур получались самые теплые огуши.

Заметив приближающегося Мурита, Руник нахмурился и отвернулся.

— Солама калама, — поприветствовал Мурит, еле сдерживая злость.

— А, Мурит? — слащаво ответил Руник, делая вид, что только что увидел старейшину 'желтых'. — Калама солама, дорогой. Как поживаешь?

— Хорошо поживаю, — ехидно парировал Мурит. — Пока еще не помер. А ты, я вижу, шкурами интересуешься?

— Да вот, думаю, что сделать. Подстрелил недавно. Сам знаешь, оленя убить нелегко. Не у каждого такая шкура есть.

Муриту во внешне безобидных словах почудился скрытый намек. В число лучших охотников старейшина не входил. Его правый глаз 'украшало' большое бельмо, мешавшее, как следует, прицеливаться из лука. К злости на Руника добавилась обида.

— Главное, чтобы шкура была своя, а не чужая. Не так, как у некоторых.

— Это ты о чем? — вопрос Руника прозвучал небрежно.

— Да о том, — Муриту надоело ходить вокруг да около. — Ты зачем шкуру леопарда забрал?

— Примерить, — спокойно произнес Руник.

— Э-э, — Мурит открыл рот и снова закрыл. — Э-э, зачем?

— Как зачем? Зукун умер, вождя нет. Разве племя может жить без вождя? Значит, я буду вождем.

— Это почему? — заволновался Мурит. — Раз старейшина 'черных' умер, теперь моя очередь быть вождем.

— Твоя очередь весной придет, когда цветы под снегом зацветут. А сейчас лето. Пока наша очередь, 'черных'. Я теперь старейшина рода. Значит, я и вождь племени.

— Нет, — не согласился Мурит. — Никогда такого не было. Всегда по очереди. Раз старейшина 'черных' умер, теперь моя очередь. Верни шкуру на место. И ожерелье верни.

— А этого не хочешь вместо шкуры? — Руник медленно раздвинул указательный и средний палец, засунул между ними большой и поднес к носу Мурита. Тот едва не задохнулся от ярости.

Это был очень оскорбительный жест, означавший, что Руник делает с Муритом то же самое, что и с жамой. Или, даже, с жабью.

— Хрясть, — кулак Мурита заехал Рунику прямиком в противно прищуренный левый глаз. Через мгновение оба старейшины, забыв про приличия, клубком покатились по песку.

— Ой, ой, люди! — заголосила жама Руника. — Ой, что ж такое?! Руника убивают!

На такой крик, естественно, первой подоспела подмога со стороны 'черных'. Пока подбежали 'желтые', Муриту изрядно намяли бока и даже выбили зуб. А еще располосовали ногтями щеку. Впрочем, Рунику тоже досталось изрядно. Левый глаз заплыл так, что старейшина 'черных' окосел похлеще Мурита. Хорошо еще, что в средине дня большая часть племени находилась на промысле, иначе не избежать бы сородичам массового побоища. А так, в основном, женщины проверили ногти на крепость. Визгу и шерсти получилось много, но обошлось без тяжелых увечий.

В итоге, в племени наступило двоевластие. В стандартных ситуациях, конфликт, обычно, гасили самые уважаемые люди: старейшины и колдуньи. Но сложившаяся ситуация к стандартным явно не относилась. О примирении между Руником и Муритом в ближайшей перспективе речи идти не могло. Что же касается колдуний, то после смерти Оры в роду 'желтых' должность колдуньи осталась вакантной. Получилось так, что на 'хлебный' и ответственный пост с примерно равными шансами выдвинулись две кандидатки, поддерживаемые разными 'партиями'.

Первая 'партия' продвигала кандидатуру старшей дочери покойной Оры. Все бы ничего, статус колдуньи подразумевал наследование, но девушка едва только минула обряд инициации и не успела заслужить среди сородичей авторитета. 'Сопливая совсем, — ворчали варии постарше, — даже жамуша еще не нашла. Как такой колдовство доверять?'

Вторая 'партия' ставила на младшую сестру покойной и Мурита. Женщиной она считалась уважаемой, но малосведущей в колдовских и знахарских делах, так как ранее не проявляла к ним особого интереса. Тем не менее, сторонников она имела гораздо больше и уже готовилась пройти соответствующий обряд посвящения в колдуньи, как тут и случилась размолвка между Руником и Муритом. По иронии судьбы или стечению обстоятельств именно эта 'кандидатка' оказалась жамой Руника. Очутившись между братом и жамушем, как между двумя полыхающими кострами, она в одночасье потеряла шансы стать колдуньей 'желтых'.

В целом же, в ситуации наглядно проявилось несовершенство социального устройства племени. 'Завязавшие' гордиев узел конфликта Мурит и Руник дулись друг на друга и без особого успеха сколачивали коалиции, а время шло. Оба бретера и не догадывались, что наличие гордиева узла предполагает появление, рано или поздно, своего Александра Македонского.

Но, прежде 'македонского' в стойбище появились Корос, Сиук и Вада.

Они вернулись домой, измученные, но преодолевшие все испытания, однако сородичи встретили их более чем прохладно. Ваду большая часть племени давно числила в мертвых, Сиук подозревался в измене после того, как ослушался решения схода и помог сбежать людоеду Дулу, а Кор и вовсе был преступником — почти все 'леопарды' считали его убийцей Оры и Зукуна.

Каждый из троицы покинул стойбище пусть и не вполне по своей воле, а Вада, даже, и вопреки, но при подозрительных, особых обстоятельствах, не предполагавших возвращения. Поэтому их явление первобытному народу, да еще сразу всех троих, вызвало удивление и растерянность. Первыми 'возвращенцев' заметили ребятишки, игравшие на берегу ручья. Они и принесли сенсационную новость в стойбище. Варии всполошились и высыпали на берег. Но не один из них не подошел к вернувшимся сородичам, не говоря уже о том, чтобы обнять или хотя бы поздороваться. Некоторые из охотников и вовсе сжимали в руках копья. Когда в племени гибнут при загадочных обстоятельствах люди, а старейшины устраивают потасовки, надо держать ухо востро.

Даже Уна не рискнула приблизиться к дочери: ведь она по наущению старшего брата фактически признала Ваду мертвой и теперь не знала, как выкрутиться из непростой ситуации. И Вада растерялась — не такой она ожидала реакции от родственников, в особенности от матери. Нахохлившись, девушка спряталась за спину Сиука, с лица которого сползла благожелательная улыбка. Теперь юноша хмурился и молчал.

Тягостную паузу решил прервать Корос, пожалуй, единственный, из стоявших на берегу, кто сохранял полное самообладание. В отличие от соплеменников его ничто не могло удивить, а в отличие от Сиука и Вады, он предполагал подобный вариант развития событий.

— Солама калама, — многозначительно произнес следопыт тривиальную фразу, пробегая колючим взглядом по лицам 'леопардов'. — Чай не рады?

Руник при виде живого Короса остолбенел, но быстро оправился. Понимая, что сородичи находятся почти в невменяемом состоянии, он решил взять инициативу в собственные руки.

— А чему радоваться? — сказал Руник вкрадчиво. — Вы так быстро убежали, что даже не успели попрощаться. А теперь говорите 'калама'. Разве можно верить вашим словам?

За спиной старейшины 'черных' прошелестел одобрительный шепот. Во, молодец. Осадил этого следопыта. Почувствовав поддержку, Руник перешел в наступление:

— Вот ты, Корос, зарезал бедную Ору, убил Зукуна и сбежал. Разве можно верить такому человеку?

Следопыт побледнел, но ответил спокойно:

— Я никого не убивал. С чего ты взял?

— Он не убивал? — Руник обернулся назад. — Все слышали слова этого лживого шакала? Он говорит, что не убивал! Да все племя видело нож, которым ты зарезал Ору. И все видели твою стрелу, которая вонзилась в грудь моего брата. Разве не так?

— Не так. Я не убивал.

— Не убивал? А чем докажешь?

Корос замешкался с ответом, и Руник быстро продолжил:

— А Сиук что? Я вижу, он стоит и молчит. Еще бы. Он помог убежать дикарю-людоеду, которого сход приговорил к смерти. А это измена.

— Подожди, — перебил Сиук. — Я все могу объяснить.

— А нам не надо ничего объяснять. Все знают, что полагается за измену.

Руник снова обернулся к толпе и выкрикнул:

— Что ждет изменника?!

Народ промолчал. Руник сверлил глазами лица сородичей.

— Смерть, — неуверенно произнес кто-то.

— Смерть! — выкрикнул еще кто-то из задних рядов.

Руник зловеще улыбнулся:

— Смерть, вот что говорят люди. Смерть предателям и убийцам!

Услышав оскорбительные слова, Сиук, приподняв копье, сделал шаг вперед. Тут же около Руника очутилось несколько 'леопардов' с поднятыми копьями. Казалось, еще миг и они набросятся на Сиука и Короса.

И в этот момент отчаянное действие предприняла Уна. Не говоря ни слова, она подошла к дочери, обняла ее и заплакала. Воцарилось молчание. Через несколько мгновений, не выдержав чудовищного напряжения, давившего на ее хрупкие плечи много дней и ночей, зарыдала на плече матери и Вада. Вскоре и женщины в толпе начали хлюпать носами.

— Э-э, эй, вы чего? — попытался вмешаться Руник, чувствуя, что события приобретают нежелательный оборот. — Уна, постой, что ты делаешь?

Колдунья повернула заплаканное лицо:

— Ты не видишь, что я делаю? Я обнимаю свою спасенную дочь.

— Подожди. Я тебя не понял, — Руник оперативно изменил угол атаки. — Ты сама говорила, что Вада ушла туда, откуда нет возврата. Разве не так?

— Да, говорила, — тяжело вздохнув, призналась Уна.

— Не-ет, это не ты говорила, — Руник иезуитски загонял женщину в ловушку. — Так говорил Оман Озара. Ты спросила у Оман Озары, а он ответил так. Озара ответил: Вада не вернется. Ведь так?

— Так, — упавшим голосом подтвердила колдунья.

— А сейчас ты говоришь, что обнимаешь свою дочь. Выходит, Оман Озара ошибся, если Вада вернулась?

Руник не скрывал торжества. Ему казалось, что он поставил Уну в безвыходное положение. Все знают, что Оман Озара никогда не ошибается. Сказать, что он ошибся, все равно, что заявить, будто на небе нет Солнца. Такого человека все сочтут или неизлечимо больным, или вероотступником. А это равнозначно смерти. Так что выход для Уны только один — отказаться от дочери.

— Оман Озара не ошибся, — дрожащим голосом выдавила из себя колдунья.

— Ну, — безжалостно добивался своего Руник.

— Оман Озара не ошибся. Ошиблась я.

Толпа глубоко вздохнула и выдохнула. Признание Уны означало для нее потерю звания колдуньи. Если колдунья не способна правильно истолковать слова Оман Озары, она не достойна исполнять свои обязанности.

— А что тогда сказал Оман Озара? — внешне простой вопрос, заданный визгливым голосом Лалы, прозвучал в гробовой тишине так неожиданно и резко, что все вздрогнули. Лала опять находилась в трауре, о чем свидетельствовали черные пятна, намазанные на щеках. После внезапной смерти ее жамуша Симона из племени Волка, Лала вернулась к родне. Растолкав соседей, женщина подошла к Уне и повторила вопрос:

— Если ты ошиблась, что на самом деле сказал тогда Оман Озара?

Все молчали, даже Руник. Уж очень интересный вопрос задала Лала.

Уна посмотрела в небо, пошевелила губами:

— Когда я гадала, камень раскололся на три части… Оман Озара тогда ответил… но я побоялась это сказать и сказала другое.

— Так что на самом деле ответил Оман Озара? — поторопила Лала.

— Он сказал… — Уна собиралась с мыслями. — Он сказал, что наше племя распадется на несколько частей. И каждая из них будет сама по себе.

Люди продолжали молчать, обдумывая услышанное. То, что произнесла Уна, содержало тревожный и пугающий смысл. С учетом того, что произошло за последние дни пророчество Оман Озары очень походило на правду.

— Я и Сиук, мы все можем объяснить, — твердый, негромкий голос следопыта раздался в тишине ясно и отчетливо. — Если племя захочет нас выслушать.

Руник приоткрыл рот, собираясь что-то возразить, но его опередили:

— Мы вас выслушаем, — улучив момент, Мурит использовал возможность, чтобы выступить в противовес своему главному конкуренту. — А то Руник слишком торопится и ведет себя, как голодная блоха.

В толпе засмеялись.

— Разве Сиук не сын покойного Зукуна, а Корос не лучший следопыт в племени? — Мурит возвысил голос. — Разве они не имеют права говорить? И чего мы стоим на берегу, как бараны на водопое? Пойдем к шалашу вождя, разожжем костер, накормим Оман Озару и выслушаем всех.

Не дожидаясь возражений, Мурит решительным шагом двинулся к стойбищу. Народ нестройно потянулся за ним. Умудренный в вопросах управления, Мурит знал, что делает. Если толпа не соображает, куда ей двигаться, достаточно указать направление и возглавить движение. И толпа признает тебя вожаком.

Когда варии перебрались в центр стойбища, Мурит взобрался на 'камень вождя' и постучал по нему древком копья. Пусть у него не было сейчас шкуры леопарда и ожерелья из клыков, но Мурит чувствовал себя на своем месте. Ничего, с этим негодяем Руником, у которого под одним лицом прячется другое, он еще разберется. Подлец получит свое. Главное, не выпускать инициативу из рук, чтобы все племя поняло, кто в стойбище хозяин.

Мурит прокашлялся, прочищая горло, и начал:

— Значит, вот оно как. Все знают, что случилось. Руник обвинил Короса в убийстве Оры и Зукуна. Руник, ты подтверждаешь свои слова?

Руник, стоявший в первом ряду, очень переживал, что Мурит первым догадался взгромоздиться на 'камень вождя'. Услышав обращенный к нему вопрос, он тут же подошел к камню и предпринял попытку на него залезть, но Мурит оттолкнул конкурента.

— Стой здесь.

— А почему ты залез на камень? — возмутился Руник. — Ты сейчас не вождь.

— А я и не говорю, что я вождь, — возразил Мурит. — Но должен же кто-то устанавливать очередь и следить за порядком? Если каждый начнет лезть на камень, разве мы сможем услышать друг друга?

— Правильно, Мурит, — поддержали старейшину 'желтых' сородичи. — Стой там. Надоело уже. Каждый себя вождем считает.

Недовольный Руник остался возле камня.

— Ладно. Какая мне разница? Все и так меня услышат, правильно?.. Я подтверждаю свои слова. Корос — предатель. Он сговорился с 'волками' и людоедами, чтобы они напали на стойбище. Потом убил Ору и Зукуна. И Похун из-за него погиб, получается. Я рассказывал уже.

— Хорошо, — Мурит удовлетворительно кивнул головой. — Руник подтверждает свои слова. А ты что скажешь, Корос?

Следопыт подошел и встал по другую сторону камня от Руника.

— Я спрошу. Руник, конечно, складно говорит. Но с чего он взял, что я сговорился с 'волками' и людоедами?

— Ему дикарь рассказал, — пояснил Мурит.

— Но ведь Дула нет.

— Да, Дула нет, — Мурит почесал затылок. — Что ты скажешь, Руник?

Руник саркастически улыбнулся:

— Конечно, сейчас людоеда нет. Коросу ли этого не знать? Я думаю, он давно убил дикаря, чтобы тот замолчал навсегда.

— Та-ак, — протянул Мурит. — Я не понял. Получается, у тебя нет свидетеля?

— Есть, — спокойно произнес Руник.

— Кто?

Руник помахал рукой. Из-за спин сородичей робко вылезла 'толстушка'.

— Иди сюда, ближе, — подбодрил Руник. — Корос тебе ничего не сделает.

'Толстушка' дополнила живописную группу возле камня, встав со стороны Руника.

— Говори, — велел Мурит.

— Я вот что. Я видела, как Корос встречался вечером с 'волком'. У Падающей Воды. Они разговаривали… А потом я нашла у Короса под шкурой, на лежанке, нож. Которым убили Ору. Вот.

— Все слышали? — громко спросил Руник. — Корос встречался с 'волком'. А потом убил бедняжку Ору.

'Леопарды' возмущенно зашумели. Раздались разрозненные выкрики:

— Убийца!.. Корос убийца!.. 'Волк' он и есть волк. Предатель!.. Ежу понятно, Корос убил…

— Тихо! — Мурит поднял руку. — Можешь ответить, Корос? Ты встречался с 'волками'?

— Да, я встречался с 'волками'. Но…

— Чего его слушать?! — закричали из толпы. — Убить его тоже и дело с концом.

— Да, я встречался с 'волками'! — прокричал следопыт. — Но я не убивал Ору. И я могу это доказать.

— Чем? — с любопытством спросил Мурит.

— У меня тоже есть свидетель. Можно его вызвать?

— Вызывай, — со вздохом произнес 'председательствующий'.

Корос пошарил взглядом по толпе. Наконец, его взгляд нашел подростка, стоявшего в отдалении от основной массы народа.

— Иди сюда! — крикнул следопыт. — Иди сюда, мальчуган.

Пацаненок с конопатым лицом неуверенно протолкался среди взрослых и подошел к следопыту.

— Что это за свидетель? — недовольно пробурчал Руник. — Еще бы младенца вызвал.

— И вправду, Корос, — Мурит поморщился. — Он молодой совсем.

— Ну и что? — возразил следопыт. — Разве у него нет глаз или он не умеет говорить?

— Ладно, пусть говорит.

— Не пугайся, мальчуган. — Корос развернул свидетеля лицом к народу. — Расскажи, что ты видел тогда, когда проходило гадание с Оман Озаром. Ну, в день, когда убили Ору.

— Ну, мы это, играли тогда, — начал мальчуган. — Нам нельзя находиться там, где советуются взрослые. И мы играли между шалашей в глотов и вариев. Я был варием и охотился за людоедом. И вдруг, вижу, бежит Сиук. Так быстро бежит, что чуть не толкнул меня. Я еле успел отскочить. А он пробежал дальше.

— Ты хочешь сказать, что Сиук побежал к шалашу Оры? — внезапно спросил Руник.

— Нет. Он побежал к землянке, где сидел дикарь.

— А откуда ты знаешь? — прицепился Руник. — Шалаш Оры и землянка на краю стойбища и почти рядом.

— Я знаю, — Рунику не удалось сбить мальчугана с толку. — Я знаю, потому что я побежал за Сиуком.

— Зачем? — поинтересовался Мурит.

— Мне стало интересно, — 'конопатый' прихлопнул комара на коленке и продолжил. — Думаю, куда это Сиук так быстро побежал? Может, ловить кого? И я побежал за ним.

Внимание мальчугана отвлекла жирная зеленая муха, начавшая описывать круги над его головой. Он принял охотничью стойку…

— Ну, — поторопил Мурит. — Что дальше?

— А… ну, я побежал. Увидел, что Сиук залез в землянку. Я спрятался за шалашом…

'Конопатый' молниеносно выбросил вперед руку — цоп, и муха оказалась у него в кулаке.

— Дальше что? — раздраженно потребовал Мурит.

— Ну, я спрятался. Вдруг, вижу, из землянки Сиук вылез и этот, людоед, и побежали к реке. Я хотел за ними побежать, как вдруг, смотрю, он идет.

— Кто он?

— Вот он, — мальчуган указал пальцем на Руника. Тот усмехнулся и недоуменно пожал плечами.

— Откуда куда идет?

— От землянки.

— Может, из землянки?

— Нет, — пацан отрицательно покачал головой. — Там, за землянкой, дерево растет. Я сначала никого не видел. Потом вдруг дяденька словно из-под земли появился. И пошел. Нет, побежал даже.

— Куда?

— К землянке Оры.

— А потом? — как только в показаниях мальчугана появился Руник, Мурит резко оживился. Даже прикрытый бельмом глаз засиял, словно кусочек слюды.

— А потом… Потом он залез в шалаш Оры, а я спрятался.

— Ну, ну, дальше.

— А потом меня 'убили'.

— Чего? — не понял Мурит.

- 'Убили' меня. Мы же играли.

— Так ты не видел — Руник вылезал из шалаша?

— Нет, я ушел.

— Угу. Молодец, хорошо рассказал, — Мурит не скрывал удовольствия. — Ну, Руник, чего скажешь?

Старейшина 'черных' презрительно сплюнул:

— Тоже мне, нашли свидетеля. Сопляк какой-то. Кстати, он сынок Уны. Может, он и Короса сынок? Следопыт-то наш когда-то с Уной терся… Ну, заходил я в шалаш к Оре, узнать, как дела.

— Узнал? — недоверчиво спросил Мурит.

— Узнал. И ушел сразу. Не убивал я Оры. Да и зачем мне это? Она раньше моей жамой была. Мы с ней терлись. Вон, ее старшая дочь, того… У нее уши, как у меня. Зачем мне Ору убивать?

Мурит наморщил лоб, анализируя доказательства.

— Ничего не понимаю! — произнес с раздражением. — У Короса в шалаше нож нашли. Но его в шалаше Оры никто не видел. А Руника видели. Но у него ножа не находили. Да и зачем ему Ору убивать, действительно? Ничего не понимаю, Черух подери!

Следопыт сделал шаг вперед, поднял обе руки вверх, призывая к вниманию:

— Я могу все объяснить. Если вы меня выслушаете.

— Давай, — с надеждой произнес Мурит. — Валяй. Только короче. А то солнце скоро садиться начнет.

Рассказ Короса

Когда Руник, по поручению Зукуна, отправился на переговоры с Вироном по поводу Вады, тот переманил его на свою сторону. Не знаю, уж, чем точно. Может, пообещал Рунику, что поможет ему стать вождем 'леопардов'. Знаю точно, что еще раньше шкуру бизона ему подарил. А еще подарил нож из яшмы, от которого Зукун отказался.

В общем, Руник стал лазутчиком Вирона. Когда Вирон сговорился с дикарями, чтобы те помогли ему похитить Ваду, Руник сообщал 'волкам' и глотам всю информацию о планах 'леопардов'. Так, он рассказал о том, что 'леопарды' уходят на охоту, и помог людоедам совершить набег.

Когда 'переводчик' Дул попал в плен к 'леопардам', он стал для Руника опасным свидетелем. Руник решил убить Дула, чтобы тот не рассказал о его предательстве.

Руник привлек в помощницы бывшую жаму, колдунью Ору. Он знал, что между Уной и Орой постоянно возникали ссоры из-за того, что каждая хотела стать главной колдуньей племени. Руник сказал Оре, что Зукун хочет быть единственным вождем племени, а свою сестру Уну сделать единственной колдуньей, которой будет помогать Вада. Ору же обвинят во всех бедах, свалившихся на 'леопардов', и изгонят из стойбища. Руник предложил Оре помочь ему в обмен на то, что он поможет ей сместить Уну. Напуганная Ора согласилась.

По плану Руника Ора должна была, когда Похун уснет, запустить ядовитую змею в землянку, где спал Дул. Ора так и сделала. Но этот план сорвался. Змея укусила не Дула, а Похуна. Подозрения упали на Ору. Колдунья уже готова была во всем признаться, но Рунику удалось отсрочить ее признание. Понимая, что рано или поздно Ора все расскажет, он замыслил ее убийство.

Во время обряда гадания Руник пришел в шалаш, отнял у Дула свирель, чтобы подбросить ее в шалаш Оры. Руник хотел поймать сразу нескольких зайцев — убить Дула, свалить на него убийство Оры, а убийство глота свалить на Короса, то есть, на меня. Но в тот момент, когда Руник находился в землянке с Дулом, он услышал шаги Сиука. Руник вылез через заднюю стенку землянки и спрятался за деревом. Он видел, как Сиук и Дул убежали. После этого Руник убил Ору и подбросил свирель Дула в шалаш Оры.

Следопыт сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Заметив, что Руник намеревается встрять, быстро продолжил:

— Руник сказал мне, что со мной хочет встретиться 'волк' Симон. Когда я ушел на встречу, он подкинул мне в шалаш нож, которым убил Ору. Этот нож и нашла моя жама… На встрече с 'волками' мне удалось убить Симона, но второй 'волк', сидевший в засаде, ранил меня. Потом он взял мои стрелы, подошел к стойбищу и застрелил Зукуна. Так они заранее договорились с Руником. Ну, а дальше Руник обвинил меня в убийствах, вот.

Корос замолчал. Этим немедленно воспользовался Руник. Он не терял самообладания и умело применял демагогические приемы.

— Ну и здоров же ты врать, Корос. У дикаря, что ли научился? Послушать тебя, так ты главный герой. Это же надо такое придумать — все на меня свалил. Да только кто поверит твоей брехне?

— И вправду, Корос, откуда ты столько знаешь? — Мурит был очень доволен тем, как разворачивались события. Даже если следопыт и врал, Руник теперь тоже весь в крысином дерьме. Такого проходимца вождем никто не выберет. Дулю ему, а не шкуру леопарда. Ишь, чего захотел.

— Вот, например, об Оре и Рунике, как они сговаривались. Откуда ты про это знаешь?

— От Оры.

— Как? Не понял.

— Я успел переговорить с Орой перед тем, как ее убил Руник.

— Хм… — Мурит задумался. — Но ведь Ора уже мертва. Как проверить твои слова?

— А как бы я тогда знал о том, что Руни и Ора сговорились?

— Хм… верно говоришь.

— Да чего верно-то, — возмутился Руник. — Врет он все.

— Подожди, Руник. Тебе давали слово. Ладно, предположим. А вот как ты, Корос, догадался о том, что 'волки' с глотами сговорились? Кто может подтвердить? — Мурит изображал объективность.

Следопыт молча достал из запазухи клык на шнурке, продемонстрировал собравшимся.

— Вот, это клык волка. Я снял его с убитого Урика, вожака глотов.

— Дай сюда, — Мурит протянул руку. Взял клык, внимательно рассмотрел его со всех сторон.

— Да, волчий клык. Я такой у Вирона на шее видел… Но вот кто из вас предатель — все равно непонятно. Руник говорит, что ты, а ты на Руника валишь. А спросить не у кого. Вы с Сиуком сами всех людоедов убили, никого в живых не оставили.

— Вот-вот, — обрадовано подтвердил Руник. — Они всех и убили, специально, чтобы следы замести. А потом и Дула убили.

— А кто сказал, что Дул мертв? — небрежно спросил следопыт.

Руник побледнел. Мурит удивленно поднял брови.

Корос повернулся в сторону леса, поднял левую руку и помахал. Головы всех присутствующих, словно подсолнухи за солнцем, повернулись вслед за движением следопыта. Прошло несколько томительных мгновений. И вот от деревьев отделилась кособокая фигурка дикаря. Над поляной пронесся гул.

Глот приближался медленно, неуверенно, готовый в любой момент дать деру. Когда он, пройдя между шалашей, подошел к поляне, варии расступились, образовав коридор. Дул храбрился, но его всегда оттопыренные уши а-ля Зукун, словно магнитом, прижимало к угловатому черепу. Стильный хвостик, завязанный Сиуком над макушкой глота, производил чрезвычайно комическое впечатление, но никто из вариев даже не улыбнулся. Что касается дикаря, то внутри у него все тряслось от страха, но он продолжил свой путь сквозь строй злобно ворчащих вариев.

— Стоп, стой там, — Мурит вытянул вперед растопыренную ладонь, тормозя Дула на линии переднего ряда. Старейшина 'желтых' отлично понимал, что наступает очень ответственный момент, сулящий большую выгоду лично ему.

— Э-э, как тебя там…

— Дул, — подсказал Корос.

— Скажи, Дул, кто из 'леопардов' встречался с тобой и Уриком? И тебя кто хотел убить, в землянке? Знаешь этого человека?

— Моя знай, — дребезжащим голоском произнес Дул. — Мой знай. Это брата вождь мал-мала уши.

— Чего? — не понял Мурит. — Какие уши?

— Он говорит, что это человек с ушами, как у вождя, только меньше, — впервые за все время подал голос Сиук, до этого стоявший молча среди сородичей. — Брат Зукуна, короче.

— Брат Зукуна, — медленно повторил Мурит, растягивая удовольствие. — Ты хочешь сказать, что этот человек — Руник?

— Угу, — закивал головой Дул. — Брата вождя, Руника, да.

Мурит медленно повернул голову направо, туда, где находился Руник. Но возле камня топталась одна 'толстушка'. Руник словно сквозь землю провалился. Исчез. Испарился.

Скоропалительные поиски старейшины 'черных' ни к чему не привели. Никто не заметил даже того, в какую сторону он побежал.

— Да ну его, — сказал Мурит. — Черух с ним. Пусть бегает, пока звери не съедят.

Старейшине 'желтых' хотелось закрепить и отметить свой успех. Ведь это он блестяще провел сход, в результате которого добро восторжествовало, а зло, пусть и не было наказано, но, по крайней мере, выявлено и изобличено. Побег Руника говорил сам за себя лучше всех доказательств.

— Ну, что? — устало спросил Мурит. — Еще вопросы есть?

— Есть! — неожиданно выкрикнула сестра Мурита, она же младшая сестра покойной Оры, она же жама треклятого Руника, и она же претендентка на звание колдуньи рода 'желтых'. Сообразив, в какой двусмысленной ситуации она оказалась благодаря Рунику, женщина решила подсуетиться и загладить невольную вину перед Муритом и всем сообществом. Ее речь отличалась простотой аргументации и нескрываемым желанием 'лизнуть' победителя:

— Я вот о чем думаю, — затараторила женщина. — Мы уже столько времени живем без вождя. Это совсем не хорошо. Это нарушает обычаи. Мы все сегодня видели, какой умный и справедливый человек Мурит. Чего ждать? У 'черных' сейчас все равно нет старейшины. Давайте выберем вождем Мурита. Больше все равно некого.

— А чего? — произнес один из охотников. — И, правда. Чего тянуть?

Но тут, как и обычно на любом сходе, встряла Лала.

— Как это, чего тянуть? — спросила она подбоченясь. — Я, конечно, того, согласна, что Мурит умный. Да только не он один.

Отряхнув с заячьей малисы невидимую пыль, дама стрельнула глазами по сторонам и продолжила:

— Мне, например, Сиук нравится. Смотрите, какой молодец: Ваду от людоедов спас. Настоящий варий.

— А что Сиук? У него еще молоко на губах не обсохло, — видя перед глазами пример, решила 'реабилитироваться' и 'толстушка'. — Мой жамуш ничем не хуже.

На слове 'мой' женщина сделала ударение и ласково посмотрела на Короса.

В толпе оживленно загалдели. Сход грозил перейти в предвыборные дебаты. Но тут слово взял Корос.

— Подождите, — произнес он умиротворяюще. — Не надо ссориться. Мы еще Зукуна не похоронили. А вообще тут правильно сказали. Я согласен. Мурит в племени самый старший и мудрый. Пусть будет вождем.

— Верно говорит Корос, — Мурит пристукнул древком копья о камень. — Не надо торопиться. Завтра похороним Зукуна и решим дело. А сегодня все устали. Есть хотят. И еще.

Мурит хитро прищурился: он знал, чем можно поднять авторитет среди народных масс.

— У нас сегодня большая радость. Наши сородичи вернулись в стойбище. Мы их уже того, и не думали увидеть. Я так предлагаю: устроим сегодня небольшой сабай по такому поводу. А завтра, как Зукуна похороним и вождя выберем, проведем настоящий сатуй. Муссы у нас хватит. Так ведь, Уна?

— Мусса есть, — подтвердила Уна.

— Вот и ладно, — подвел черту Мурит. — Надеюсь, никто не возражает?

Сородичи захихикали. Ох, и шутник этот Мурит. Нашел о чем спрашивать. Дураков нет по шее от родственников получать. Какой нормальный варий от муссы откажется? Чай, не война и не охота. Можно и погулять.

Вада проснулась едва ли не раньше всех в племени. Солнце уже висело над горой, но изрядно подгулявший накануне народ продолжал дрыхнуть без задних ног. Муссу вечером не пили только трезвенник Корос, Уна и Вада. Колдунье не полагалось, а Вада готовила себя в колдуньи. Она и Сиуку не советовала пить, но юноша не удержался на радостях и теперь тихонько сопел в углу шалаша, прикрывшись шкурой. Они с Вадой ночевали вместе в шалаше Уны. Колдунья оставила свое вместительное жилище молодым, а сама вместе с сыном отправилась ночевать в шалаш вождя. Все равно возле тела Зукуна надо было кому-то находиться.

Строго говоря, Ваде и Сиуку еще не полагалось спать на одном ложе. Кое-какие формальности оставались не соблюдены. Но в последнее время к формальностям в племени Леопарда относились невнимательно. Уж больно сильно потрепало сообщество житейскими невзгодами.

Вада вылезла наружу и поежилась. По утрам уже становилось прохладно — приближалась осень. Над стойбищем стояла мертвая тишина. Только из леса доносились звонкие голоса птиц.

Девушка решила спуститься к ручью, промыть глаза и лицо в проточной воде. Варийка с раннего детства любила плескаться в воде, за то и имя получила — Чистая Вода…

'Интересная жизнь у воды, — думала Вада, опустив в речку указательный палец. — Бежит себе куда-то и ни о чем не жалеет. А столько видит вокруг: леса, горы, звери, люди. Вот я сейчас смотрю на нее, и она на меня смотрит. Есть ли у нее память? Наверное, есть. Ведь она меня держит на себе и отпускает, когда мне надоедает купаться. Наверное, потому что запомнила. А когда я была маленькой и в первый раз залезла в воду, она меня не держала и хотела забрать к себе. Хорошо, что мама меня отняла. А то бы я сейчас жила в воде и плавала, как рыба. Интересная жизнь у рыбы…'

Вада ничего не услышала, но ощутила вдруг такую сильную тревогу, что сердце сжалось. Также тревожно было ей, когда снились сны про волков. Еще до нападения глотов. И в то утро, когда они напали, ей опять приснились волки. Она проснулась от страха и лежала с закрытыми глазами, и в это время закричал младший брат: 'Беги, Вада, беги! Это глоты!' И она побежала. Сколько еще ее будет преследовать это воспоминание?

Тревога не отпускала. Девушка решила вернуться в стойбище. Поднялась по берегу и остановилась. Что это? Показалось? Между шалашами мелькнула тень. Вот еще одна.

Вада бросилась к себе. Когда она находилась уже совсем близко, из-за соседнего шалаша вылетели двое вариев и заскочили в шалаш колдуньи. Девушка даже не думала об опасности — ведь там Сиук. Через несколько мгновений она нырнула, наклонившись, в лаз шалаша и угодила прямо в руки высокого, широкоплечего мужчины. Глаза ухватили серые полоски на теле. 'Волк!' 'Волк' схватил девушку в охапку и оторвал от земли. Он был очень силен, этот незнакомец. Болтая ногами в воздухе, через плечо нападавшего, Вада увидела страшную картину. Второй 'волк' сидел на спине Сиука. Одной рукой он схватил юношу за волосы, приподняв его голову от лежанки, а во второй руке сжимал нож, готовясь полоснуть Сиука по шее.

Вада завопила так громко, что рука с ножом замерла, а 'волк' обернулся с недоумением и даже с некоторым испугом.

— Нет!! Не трожь!! Не смей! А-а-а!! Нет! Не смей, гадина!! — кричала Вада, мотая головой и пытаясь вырваться из каменных объятий незнакомца. От нечеловеческого напряжения самой Ваде показалось, что у нее из глаз сыплются искры. Внезапно по стенке шалаша пробежал легкий огонь, и через мгновение сухой тростник вспыхнул ярким пламенем. Второй 'волк' отпустил голову Сиука и сидел с открытым ртом. Первый 'волк' с силой несколько раз встряхнул Ваду, а затем резко прижал ее голову к своей груди и вывалился вместе с девушкой из шалаша.

Очутившись снаружи, первый 'волк' крикнул второму: 'Тащи его сюда!' Тот схватил Сиука за ноги и выволок из полыхающего шалаша. Просунув голову под мышку захватчика, Вада заметила, что тело Сиука в крови. Видимо, нападавший в самом начале успел ударить юношу ножом один или два раза.

— Не смей его трогать!! — снова завопила девушка.

Незнакомец пригнул ее голову к земле и проорал:

— Тихо! Замолчи! Никто его не тронет! Тихо!

Внезапно тело Вады обмякло, и она потеряла сознание.

…Очнулась девушка оттого что кто-то похлопывал ее ладонью по щеке. Она открыла глаза и увидела склонившееся над ним лицо 'волка'. Теперь Вада узнала его — она видела этого мужчину во время сокухи. Вирон! Тот самый загадочный и зловещий вождь 'волков', который хотел взять ее в жамы и, если верить Дулу, велел похитить ее глотам. Он еще улыбается, гадина!

Перед глазами девушки промелькнули события последних минут. 'Сиук! Что с ним?!' Она попыталась присесть — Вирон помог ей, подсунув руку под спину. Глаза нашли Сиука. Юноша лежал на боку и стонал. Вся его спина была в крови. Рядом с безучастным видом сидел второй 'волк'. Шалаш уже догорел, только дымились толстые ветки каркаса. Вада взглянула на Вирона с такой ненавистью, что тот откинул голову.

— Тихо, Вада, тихо. Успокойся, все в порядке, — со странной интонацией произнес вождь 'волков'. — Вот ты какая. Что же, я не ошибся.

Только тут до слуха девушки донеслись крики и стоны.

— Что это? Что здесь происходит? Зачем вы на нас напали?

Лицо Вирона помрачнело и приобрело жесткое выражение:

— Нам пришлось это сделать. Вы первыми убили наших воинов. Теперь мы убили ваших. Вашего племени больше нет. Но тебя и этого, — Вирон мотнул головой в сторону Сиука, — парня твоего, никто не тронет. Если ты поможешь мне.

— Я должна помочь ему сейчас, иначе он умрет, — собрав все мужество, девушка взглянула в глаза Вирона. У него был невыносимо тяжелый, давящий, завораживающий взгляд. Но их поединок длился всего несколько мгновений. Вирон моргнул и выставил вперед растопыренную ладонь, словно закрываясь от Вады.

— Не надо, Вада. Не надо так смотреть. Помогай своему парню. Он мне не нужен. Мне нужна ты.

Вирон давно понял, что его грандиозным планам не осуществиться без наличия чрезвычайных обстоятельств. Рутинная, спокойная жизнь, текущая по заведенному и понятному всем порядку, лучший аргумент в поддержку 'вечнозеленого' тезиса противников изменений: от добра добра не ищут. Иными словами, Вирону требовались потрясения.

Но потрясения, вызванные естественными обстоятельствами, вещь непредсказуемая и неуправляемая. Ждать надо неизвестно сколько и неизвестно, чем все потом закончится. Вирон это понимал. Ему надо было 'подтолкнуть' естественный ход обстоятельств в нужном направлении и с прогнозируемым результатом. И неожиданно на помощь пришел Руник.

Руник посетил стойбище 'волков' по поручению Зукуна на стадии подготовки 'брачного договора' между двумя племенами. Проницательный Вирон быстро раскусил двуличную натуру Руника: завистлив, жаден, но умен и недоволен своим нынешним положением в племени. Так уж было социально устроено общество вариев — младшие (брат ли, сестра) всегда оставались в тени старших. Для людей амбициозных система оставляла только два варианта: или безропотно дожидайся смерти старшего родственника, или меняй обстоятельства. Вирон почувствовал: Руник мечется между двумя вариантами. Первый его не устраивал, второго он опасался.

Угощая гостя, вождь 'волков' ненавязчиво накормил его 'пьяной' ягодой. Вирон знал, что после употребления такой ягоды у человека быстро развязывается язык, и он выбалтывает все, что знает. Захмелевший Руник мимоходом рассказал о происшествии, сразу привлекшем внимание 'волка'.

У 'леопардов' полным ходом шла сокуха — заключительный этап инициации юных девушек, после которого они получали права взрослой женщины. Все это время подходящие по возрасту девушки в течение нескольких недель жили в отдельной хижине под присмотром колдуний, получая различного рода навыки и знания. В один из дней Уна учила Ваду правильно разжигать огонь. Правильно, это значит не абы как, а в строгом соответствии с установленной церемонией — ведь Вада, кроме всего прочего, в будущем должна была стать колдуньей. Но у девушки что-то не ладилось.

Специально заготовленные палочки ломались, высушенная труха гриба вылетала из выдолбленной в деревянном бруске лунки, не желая загораться. Рассердившись, Вада бросила брусок на землю и, обхватив руками голову, уставилась на противную деревяшку злыми глазами. И тут случилось нечто такое, от чего Уна потеряла дар речи. Брусок неожиданно, сам по себе, затлел, а затем вспыхнул ярким пламенем. Сама Вада ничего не поняла — она подумала, что появившийся огонь — плод ее долгий усилий по вращению палочки в лунке. Прятался-прятался огонь, не хотел выходить, но, наконец, не выдержал и появился. Но Уна придерживалась другого мнения.

От одного из странствующих путников, периодически забредавших в стойбище, она слышала историю о загадочных людях, умевших зажигать огонь взглядами своих глаз. Посмотрит такой человек в гневе или ярости — пух! — и дерево само загорелось или, там, трава. Или, даже, шкура на животном: страсти-то какие! Ох, стра-а-ашно, аж моно*! Особенно, когда за стенами хижины завывает, словно злобный Черух, холодный зимний ветер.

Но то ж сказание. Рассказать можно много чего, а наяву попробуй такое увидь. Но Уна могла поклясться даже Черухом — деревяшка загорелась сама собой. Вернее, не вполне сама собой — Вада смотрела на нее. Колдунье даже почудилось, что у дочери в какой-то момент полетели из глаз искры. Маленькие такие, но яркие.

Уна испугалась. Это ведь дело такое — огонь глазами зажигать. Темное дело, непонятное. Настоящее чуро. В памяти Уны от услышанного некогда сказания сохранилось, что люди, зажигающие огонь, вроде как злые духи. Не добрые. Наводящие моно. Путник их как-то называл: демоны, что ли?

— Ну вот, видишь, — осторожно сказала Уна дочери, придя в себя от первого потрясения. И добавила: 'Терпи, три лучше трут и перетрется до огня'.

— Терпи, три трут и перетрется, — послушно повторила Вада, вовсе не догадываясь, что вместе с матерью рождает пословицу, пережившую века.

О происшествии Уна никому не рассказала, кроме Зукуна. Лучше держать такие вещи в тайне, от беды подальше. Она не догадывалась, что свидетелем пугающих способностей Вады стала и Ора, находившаяся в тот момент поблизости. Ора не удержалась и разболтала об увиденном бывшему жамушу Рунику, с которым продолжала иногда встречаться в отдаленных от стойбища кустах. В сути произошедшего Ора не разобралась, вот и решила посоветоваться с умным человеком. Руник счел рассказ излишне экзальтированной пассии женской фантазией и почти забыл о нем. Но 'пьяная' ягода развязала язык, который и вывалил Вирону все подряд из того, что хранил мозг.

— Предстляешь? — сообщил Руник новому приятелю заплетающимся языком. — Смрит эта Вада на древо, глза, как угли. Бац, и огнь, зчит. Ну, рази не дуры эти бабы?

— Дуры, дуры, — согласился Вирон, пододвигая гостю деревянную плошку с ягодой. — Ты ешь ягодку, ешь. Вку-усная.

В отличие от большинства, в целом, довольно наивных и простодушных вариев, хитроумный Вирон ничего не пропускал мимо ушей. А тут такая история.

В способность девушки зажигать глазами огонь он поверил сразу. А почему бы и нет? С маниакальным суеверием первобытного человека Вирон считал, что если чего-то очень сильно захотеть, это обязательно получится. А он очень хотел, чтобы Вада оказалась именно такой, какой он ее себе вообразил. Ведь именно ТАКАЯ необычная девушка, да и еще и дочь колдуньи, была ему нужна для осуществления грандиозных замыслов. Вождем 'волков' овладела навязчивая идея или идея фикс, как сказали бы в более поздние времена. Во времена Вирона это называлось проще: я хочу, чтобы было так.

Руник, одаренный шкурой бизона и подбодренный, вернулся к себе в стойбище верным сторонником Вирона. Теперь вождь 'волков' имел в стане соседей надежного информатора, к которому затем присоединился еще один, пусть и ненадежный, но предельно откровенный — болтушка Лала. Вскоре, при помощи Руника, в расставленную ловушку попался Зукун, пообещавший отдать Вирону Ваду в жамы. Но Руник же позже и доложил: надеяться на Зукуна нельзя, обещания тот не выполнит. Тогда и возникла у Вирона мысль задействовать в операции, что называется, 'в темную', глотов-людоедов. Пусть потаскают каштаны из огня.

Однако управлять обстоятельствами оказалось не так-то просто. После того, как Вада сбежала, ситуация почти вышла из-под контроля. Вирон нервничал и злился. Так, разозлившись, он, по наущению Руника, решил убить Зукуна. Тонкие игры надоели первобытному макиавелли, и он решил идти по трупам в духе своей жестокой эпохи. Потрясения — именно они выбивали почву из-под ног консервативных противников Вирона, позволяя ему навязывать свои правила игры. Когда льется кровь, — о каких устоях и обычаях можно болтать?

Не доверяя никому, в том числе и продажному Рунику, Вирон решил втянуть в свои интриги и бывшего 'волка', хитрого и храброго следопыта Короса.

— Ты же 'волк', - напомнил в разговоре Вирон. — Не забывай. А волки живут стаей. Помоги мне, и я помогу тебе.

— Стая нужна тому, кто не может выжить в одиночку, — парировал следопыт.

— Не скажи, — вождь 'волков' усмехнулся. — Тому, кто хочет стать вожаком, тоже стая нужна. Ведь стаи без вожака не бывает. Без вожака, это толпа.

— Хочешь быть первым в толпе?

— Над толпой, — поправил Вирон.

Но Корос оказался себе на уме — подарок взял, а обещания не выполнил. Хотя… Ваду-то именно он, в конечном результате, нашел и в племя вернул.

После смерти, от рук Короса, верного Симона, смерти неожиданной, потому что все должно было случиться наоборот, у Вирона появился хороший повод для нападения на 'леопардов'. Но и здесь 'партия' осторожного Овуса, возглавлявшего род 'длинноносых', оказалась сильнее. Овус настаивал на необходимости ведения переговоров с 'леопардами', и сход поддержал именно его трусливое предложение. Обленившиеся 'волки' не очень-то хотели воевать. Вирону в очередной раз пришлось отступить, но лишь на несколько дней. Кстати оказалась и гибель Зукуна, после которой в стане 'леопардов' начался раздрай, и вести переговоры, даже с формальной стороны, стало не с кем.

И тут вернулся в стойбище один из 'волков' из рода 'большелапых', посланных Вироном искать Ваду. Измученный многодневным одиночным переходом, молодой воин сразу же нашел Вирона и уединился с ним в шалаше. Выслушав рассказ, вождь немедленно созвал общий сход. В его интерпретации история выглядела следующим образом. 'Волки' охотились и наткнулись на дикарей, захвативших Ваду. В жестоком сражении отважные 'воины' перебили глотов и освободили девушку. Но на обратном пути на них подло, ночью напала шайка 'леопардов' и убила двух 'волков'. Только одному, по чистой случайности, удалось спастись.

Нарушение всех обычаев было вопиющим, и Овус ничем не смог возразить. Кровь сородичей требовала отмщения, и сход дал 'добро' на проведение военной операции. Наметили выдвинуться в поход на следующий день. Но поздно вечером, почти ночью, в стойбище 'волков' прибежал Руник.

Выслушав перебежчика, Вирон понял, что наступило время решительных действий. Он обошел шалаши и собрал воинов. Двинемся сейчас — объяснил Вирон. Дойдем до Падающей Воды, там сделаем привал. А перед восходом солнца пойдем по берегу речки к стойбищу 'леопардов', там недалеко. Нападем врасплох, пока эти шакалы еще толком не проснулись.

На этот раз план Вирона сработал без осечки. На руку оказалась и гулянка, некстати организованная Муритом. К моменту нападения на стойбище почти все 'леопарды' продолжали спать в своих шалашах. Резня, жестокая и беспощадная, как и требовали обычаи, длилась недолго. По указанию Вирона смерти подлежала вся мужская часть племени Леопарда. Отличить мужчин от мальчиков было несложно: по прическе и раскраске, которая наносилась только на тела взрослых. В роли наводчика и консультанта выступил предатель Руник. Не убили, а, точнее, не добили, благодаря отчаянному заступничеству Вады, лишь Сиука…

Когда резня завершилась, женщин и детей 'леопардов' согнали в центр стойбища.

— Это месть, — объяснил Вирон. — Ваши воины убили наших, мы отомстили. Но 'волки' не мстят женщинам и детям. Вы — такие же варии, как и мы. Теперь вы станете жить вместе с нами. Сегодня похороним мертвых. Их оманы должны попасть в акуд. А завтра уйдем на наше стойбище. Теперь все мы — 'волки'.

*Моно — чувство, когда очень страшно, аж жуть, — так, что словами не описать.

 

Глава тринадцатая. Вода и звезды

И было утро…

Вада опустила ладонь в тыкву, смочила в воде и нежно протерла Сиуку лицо. Юноша лежал без сознания в шалаше недавно убитого 'волка' Симона. Женщины, Уна и Вада, дежурили около раненого по очереди. Девушка, после того, как ее отпустил Вирон, сменила мать утром. А ночь… Ночь Вада провела на лежанке Вирона. Такова была плата за жизнь любимого Сиука.

Точки над 'и' вождь 'волков' расставил еще на разоренном стойбище 'леопардов'.

— Мне нужна ты, — сказал Вирон. — Будешь мне помогать — ни о чем не пожалеешь. А твой Сиук мне не нужен. Пусть живет. Если выживет.

— Он выживет, — твердо произнесла Вада. — Я его спасу.

'Волк' усмехнулся:

— И зачем он тебе? Не сегодня, так завтра умрет. Посмотри на лицо — омана его вот-вот покинет.

— Не покинет. Я его спасу, — упрямо повторила девушка.

— Ну и ну. Дуры вы, бабы. Или, как это у вас называется? Люба, что ли?

— Любовь.

— Любовь? Ну и словечко. Похоже на морковь, — Вирон был не лишен чувства юмора. — И откуда только такая ерунда берется?

— Это они путников наслушались, — подал голос Руник, принимавший участие в разговоре. — Заходил тут один, зимой, плел всякую чушь. Убивать этих сказителей надо, как шакалов. Только головы молодым забивают всякой дрянью.

— Это не дрянь, — глаза Вады блеснули. — Это правда. Он так рассказывал — заслушаешься. Это ты, Руник, ничего не понимаешь. А люди слушают и… и добрее становятся. И другим рассказывают.

— Ну, этот-то уже больше ничего не расскажет, — 'оппонент' цинично сплюнул.

— Это почему? — поинтересовался Вирон.

— Да так. Убил я его. Подождал за стойбищем и убил, — Руник хищно облизнулся. — Нечего по стойбищам шариться. Зимой и так жрать нечего. А тут еще путники всякие.

Вада отвернулась. Губы ее задрожали.

— Ты Руник, того, иди погуляй, — хмуро сказал Вирон. — Мне тут с Вадой еще потолковать надо.

Руник неохотно отошел.

— В общем, слушай, Вада, — Вирон перешел к сути. — Сделаешь, как скажу, можешь спасать своего Сиука. Если спасешь. Но есть еще одно условие. Ты станешь моей жамой.

Девушка задохнулась. Кровь отлила от щек.

— Зачем тебе? Я тебя… я… все равно тебя…

— Не любишь, что ли? — 'волк' рассмеялся. — Выбрось ты из головы эту чушь. А не выбросишь… Все равно будет по-моему. И Сиук твой… сдохнет, как свинья. Даже в акуд не попадет.

Вада вздрогнула, услышав последнюю угрозу. Не попасть в акуд — это страшно, просто моно. Такого даже врагу не пожелаешь. Этот Вирон — настоящий зверь. Гар — и тот лучше был, хотя и дикарь.

— Ну, решай.

Вождь тяжело смотрел на девушку, будто пытался придавить ее к земле. Вада сглотнула слюну, голос куда-то пропал.

— Ну?

— Я согласна, — прошептала Вада.

Сиук застонал и что-то забормотал. Переход между стойбищами дался тяжело раненному юноше с огромным трудом. Вада и Уна несли его на руках. Помогали и другие женщины. Сиук был единственным мужчиной из племени 'леопарда', кого 'волки' оставили в живых.

Вада зачерпнула ладошкой воду и, приподняв юноше голову, попыталась напоить его. Но тот стиснул зубы и замотал головой. Только губы слегка намочил.

'Ничего, — подумала девушка. — Ничего. Только бы ты выжил. А там мы еще посмотрим'.

К основному разговору Вирон приступил только утром, уже в стойбище 'волков'. Видимо, он считал, что, став его жамой, Вада заслужила особое доверие. Он даже повесил ей на шею волчий клык. А шнурок с клыком леопарда хотел снять, но Вада остановила руку вождя.

— Не надо. Леопард — покровитель нашего племени.

— Вашего племени больше нет, — нравоучительно заметил Вирон.

— Все равно. Я боюсь.

— Ладно. Носи пока. Но после обряда придется снять.

— Какого обряда?

— Сейчас расскажу.

'Волк' грузно присел, раздвинув ноги, на лежанку, покрытую шкурой бизона. Собрался с мыслями:

— Ты знаешь, что в каждой племени вариев два рода. И племенем управляют по очереди старейшины родов.

Вада молча кивнула.

— Так вот. Мне это надоело. Я хочу, чтобы всегда правил один вождь.

— Зачем тебе это?

— Как зачем? Вот, представь себе, — Вирон показал ладонь. — Вот ладонь. Я сжимаю — получился сильный кулак. Единый вождь — единое и сильное племя. А когда нет единого вождя — каждый палец сам по себе, слабая ладонь. И племя слабое.

— А оно должно быть сильным?

— Конечно. Ведь враги кругом. Слабый умирает. Вот в твоем племени, 'леопардов', начали власть делить. И нет больше племени, — Вирон пристукнул кулаком по шкуре бизона. — Поняла?

— Это вы на нас напали, — с обидой произнесла Вада. — А могли и не нападать.

— Не могли. Вы наших воинов убили.

— Это не так было. Ты же знаешь.

— Какая разница: так или не так? — Вирон рассердился. — Все равно рано или поздно кто-нибудь кого-нибудь убьет. Рано или поздно. И начнется война. Человек такой. Он все время должен драться.

— Почему?

— Потому что, если он не будет драться, то будет без дела валяться в своем шалаше. И заниматься всякой ерундой, вроде вашей любы.

— Любви, — поправила девушка. — И чего в этом плохого? Не надо драться. Пусть любовью занимаются. Все.

Вирон захохотал, на глазах выступили слезы.

— Так не бывает… ох… любой…все… Дурочка. Ну, а если не захотят все? Если кто-нибудь придет к тебе в шалаш и захочет тебе убить? Что ты будешь делать? Кричать: не трогай меня?

— Не знаю.

— А я знаю. Иди ко мне.

— Куда? — опасливо спросила Вада.

— Ко мне. Сядь рядом.

Девушка осторожно пододвинулась. Вирон неожиданно взмахнул рукой и резко ударил Ваду ладонью по щеке. Девушка ойкнула и схватилась за щеку ладонью.

— Ты чего? — спросила дрожащим от боли и обиды голосом.

— Подставляй другую щеку.

— Зачем?

— Буду тебя бить. А ты кричи: не трогай меня, не трогай.

— Зачем ты так делаешь?

— Чтобы ты поняла. Я тебя бью, потому что ты слабая. И буду бить, пока ты будешь слабой. Так и с родом, и с племенем. Кто слабый, того и бьют. И так будет до того времени, пока слабый не захочет стать сильным и дать сдачи.

Вирон довольно улыбнулся:

— Поняла?

— Поняла, — сказала Вада. И тут же, сжав кулачок, резко двинула вождю в скулу.

— Чпок!

Вирон на мгновение опешил:

— Э, ты это…. Прекрати, — 'волк' потер ушибленное место. — Я же для примера.

— И я для примера, — крылья маленького носа раздувались.

Вирон посмотрел с некоторой опаской. Примиряющее прикрыл огромной ладонью маленькую кисть девушки.

— Я только объяснить хотел. Теперь понимаешь, почему племя должно быть единым и сильным? А для этого должен быть единый вождь. Самый сильный. И умный. А не так, что сегодня один, а завтра другой.

— Ну, ты бы и объяснил сородичам.

— Много раз объяснял, — Вирон вздохнул. В голосе появилась злость. — Не понимают. Боятся чего-то. А еще — обычаи боятся нарушать. Мол, оманы предков обидятся, напустят на нас злых духов.

— А ты не боишься?

Вождь на некоторое время задумался:

— Немного боюсь. Но, знаешь, как у нас говорят: 'Волков бояться — по-волчьи не выть'? Сильная колдунья нужна, которая бы с духами договорилась. И народу бы все объяснила. Как надо правильно жить.

— И что?

— Как что? Ты эта колдунья и есть.

— Я?! — Вада пришла в замешательство. Так вот для чего она нужна Вирону. Из-за этого все беды и несчастья?

— Ты, ты. Ты же умеешь глазами зажигать огонь. Я сам видел. Такого ни одна колдунья не умеет. Это чуро.

— Но, я не умею… Вернее, я не понимаю. Ты думаешь, эта я зажгла тогда шалаш?

— Конечно. Я все видел. У тебя словно искры из глаз сыпались. И не я один видел. Воин, который со мной был. Он уже все сородичам рассказал. В стойбище только и разговоров, что про тебя. Тебе лишь нужно показать это всем.

— Но, какая я колдунья? Я же учусь еще.

— Это не важно. Мать тебе поможет, если что. Не в этом дело. Ты, главное, зажги чего-нибудь.

— Да не умею я, — девушка растерялась. — Я не знаю, как это получается. Само собой.

Вирон нахмурился:

— А ты не врешь? А то смотри. Сама знаешь.

— Я не вру, — испуганно замотала головой Вада. — Не трогай Сиука.

Вождь пошевелил густыми бровями:

— А ты вспомни, как это было? Ну?

Теперь задумалась Вада.

— Я только помню, что испугалась. Сильно-сильно. За Сиука. И разозлилась. Сильно-сильно.

— Я тоже думаю, что ты разозлилась. А если я тебя ударю? Ты сможешь разозлиться так, чтобы огонь зажечь?

— Я не знаю, — девушка с испугом покосилась на огромный кулак Вирона. Опять, что ли, бить собрался? Такой если сильно ударит…

— Впрочем, ладно, — вождь уже передумал. — Не буду же я тебя на сходе бить, чтобы ты разозлилась. Да и не надо мне, чтобы ты на меня злилась. Сделаем по-другому…

Сиук опять застонал, жалобно, прерывисто. Приоткрыл глаза. У Вады дрогнуло сердце. Но взгляд любимого не узнавал ее. Юноша метался в горячке. Зато она сразу почувствовала другой взгляд — тяжелый, словно камень. Девушка обернулась — в проеме шалаша торчала голова Вирона.

— Пора, — произнес вождь негромко. — Помни, о чем мы договорились.

И был день…

Племя волновалось. С утра вождь лично обошел все шалаши и предупредил: сегодня, как только солнце встанет в средину, он соберет сход. Будет приниматься очень важное решение. Очень.

Ух, ты, как интересно! Что бы это значило? Никто ничего не делал, все слонялись по поляне, кучковались на берегу реки и обсуждали предстоящий сход. Только женщины из племени 'леопардов', вынужденные 'переселенцы', возводили на отшибе стойбища шалаши. 'Квартирный вопрос' еще не был до конца решен.

И лишь двум-трем женщинам помогали 'волки'. Это были холостяки-мухилы, успевшие присмотреть себе жам среди населения покоренного племени. Но ближе к полудню уже все бросили какие-либо занятия и начали подтягиваться в центр стойбища.

Вирон подошел к шесту около 'камня вождя', одетый в длиннополую малицу, сшитую из двух волчьих шкур. Когда-то эти шкуры бегали по лесу в обличье двух здоровенных волков-самцов, но малица едва прикрывала Вирону колени. Он был высок, силен и грозен, этот старейшина и вождь. Многие из собравшихся смотрели на него с уважением и даже восхищением. Но были и такие, кто хмурился и кривил губы. Среди них старейшина 'длинноносых' Овус и его сестра, колдунья Кула. Они чувствовали, что Вирон что-то замышляет, и нервничали, тщетно стараясь предугадать замыслы конкурента.

Вирон осмотрелся. Кажется, все в сборе. Толпа, вот что требовалось ему сейчас. Все должны увидеть силу и могущество новой колдуньи и навсегда принять новый порядок, по которому отныне начнет жить племя. И во главе этого порядка встанет Вирон — великий вождь.

Солнце висело в зените, шест больше не отбрасывал тени.

Вирон залез на валун. Поднял левую руку. Гул затих.

— Я Бехи Вирон, старейшина рода Большая Лапа и вождь племени Волка говорю. Сегодня мы должны принять очень важное решение… Все мы уважаем обычаи предков. Но все меняется. Вода в реке всегда течет, не останавливаясь. Даже зимой, когда вода становится твердой, как камень, если разбить 'каменную воду', то под ней будет течь 'живая' вода. И трава — сначала ее нет, потом она выходит из земли и становится зеленой и высокой, выше кабана. А иногда и выше оленя. А потом она высыхает. И снова вырастает. И даже небо — всегда разное. Посмотрите.

Вождь сделал паузу и все, вслед за ним, задрали вверх головы.

— Посмотрите. Сейчас по небу бегут светлые тени. А иногда они бывают такие черные, что закрывают солнце. И с неба льется вода. А потом тени исчезают, и на небе никого нет, кроме солнца… Почему так происходит? Потому что каждый борется с каждым. Кто сильней, тот и побеждает. Даже солнце борется с луной. И когда оно побеждает, то прогоняет луну и сидит на небе. А когда побеждает луна, то она прогоняет солнце. Разве не так?

После небольшой паузы Вирон собрался продолжить, но внезапно его перебил Овус:

— Не так. Вот ты говоришь, что каждый борется с каждым. А с кем тогда борется трава?

— Трава борется с землей, — быстро ответил Вирон. Он хорошо подготовил свою речь.

— А с кем борется вода?

- 'Живая' вода борется с 'каменной' водой. А еще вода борется с землей. Когда вода сильная, она лежит на земле. Когда слабая — убегает. Понятно?

Посрамив Овуса, вождь продолжил.

— Каждый борется с каждым, и всегда кто-то побеждает. И это верно… И только у нас в племени все наоборот. Сколько раз я говорил, что должна быть одна колдунья? Разве я не говорил?… Но вы меня не слушаете. А разве это правильно, когда в племени две колдуньи и каждая говорит разное? Помните, этой зимой заболела девочка? Покойная Рами хотела помазать ее своей мазью, но Кула не дала. Сказала, что ее мазь лучше. И намазала тело девочки своей мазью. А та вся покраснела и умерла? Помните?

— Помним, — выкрикнула женщина из рода 'большелапых'.

— Хорошо. А помните, другим летом, мы хотели охотиться на бизонов? Рами спросила у Оман Озары и тот ей сказал — надо идти. А Кула сказала — будет дождь. А вождем тогда был Овус, и он послушался сестры. А дождя все не было. Мы ждали много дней, а дождя все не было. А когда прошел дождь, оказалось, что бизонов уже нет. Помните? Вот так. Разве это дело, когда каждая колдунья сама разговаривает с духами, а потом получается, что эти духи говорят разное? Разве такое может быть? Разве Оман Озара может ошибаться?

Вирон ткнул пальцем в Лалу, которая, как обычно, заняла место в первых рядах в своей потертой заячьей безрукавке.

— Вот ты, женщина, скажи…

— Меня Лалой зовут — обиженно отозвалась варийка.

— Да, правильно, я забыл. Когда видишь столько красивых женщин, то в голове начинает кружиться, как после муссы, — Вирон тонко пошутил, заминая свою оплошность, и в толпе раздались понимающие смешки. — Скажи, Лала, Оман Озара может ошибаться?

— Нет, — твердо ответила Лала.

— Оман Озара может говорить неправду?

— Никогда, — с готовностью заявила особа в заячьей безрукавке.

— А разве может быть две правды?

Лала замешкалась с ответом:

— Э-э, две правды, это как?

— Это, например, одной колдунье Оман Озара говорит, что Лала красивая, а другой, что Лала уродина.

— Озара так говорит? — возмутилась женщина.

— Нет, одна из колдуний.

— Вранье! Я красивая, — выпалив это, Лала вызывающе качнула бедром.

— Вот! — Вирон возвысил голос. — Вот как думает Лала — правда всегда одна. И я согласен с народом. Колдунья должна быть одна.

Ловко закруглив мысль, вождь взял паузу.

— Мы согласны! — громко выкрикнул молодой 'волк' из рода 'большелапых'. — Что ты предлагаешь, Вирон?

Вождь удовлетворено кивнул головой. Все шло по плану. Народ, когда надо — безмолвствовал, когда надо — говорил. Овус попробовал высунуться без подготовки — тут же получил по носу.

— Я предлагаю проверить, кто у нас в племени настоящая колдунья, а кто так, прикидывается.

Овус толкнул локтем Кулу — началось. Колдунья выступила вперед:

— Это ты на что намекаешь, Вирон?

— Кто умный, сам догадается, — ехидно ответил вождь.

— Нет, ты скажи, — подстегиваемая братом, Кула лезла на рожон. — Это кто прикидывается?

— Хорошо, — Вирон словно бы отступил под напором женщины. — Ты хочешь сказать, что ты — настоящая колдунья?

— А как же еще?! — от возмущения женщина выпучила глаза.

— И ты готова это доказать?

Почуявший неладное, Овус попытался дернуть сестру за руку, но та уже вошла в раж.

— Да хоть сейчас!

— Хорошо, Кула, — миролюбиво согласился Вирон. — Сейчас, так сейчас. Раз ты настаиваешь…

Вирон подбирался к основной части программы.

— Все знают, в наше племя пришли новые люди. Среди них — Вада, дочь колдуньи из племени 'леопардов'. Бывшего племени. Вада теперь моя жама, если кто не знает. Но это так, к слову… — Вирон сделал жест, подзывая девушку к себе. Та выбралась из толпы и приблизилась к валуну.

— Я думаю, что Вада — настоящая колдунья. Такая, какой еще не было среди вариев. Но Кула говорит, что она — настоящая колдунья. Хорошо. Давайте проверим. Согласны?

— Согласны, — загалдели со всех сторон сородичи в предвкушении небывалого зрелища. Состязание колдуний — такого еще никто не видел.

Вирон уставился в глаза Кулы немигающим взглядом. Та невольно попятилась, но уткнулась в грудь Овуса.

— Ты согласна, Кула?

— Я?

— Ну, не Овус же, — подколол Вирон.

— Я… согласна, — неуверенно произнесла женщина. — А что делать-то?

— Гадать на камне. Ты же умеешь?

— Умею, — обрадовано подтвердила колдунья.

— Вот и попроси Оман Озару, чтобы он поговорил с тобой.

— Сейчас, — согласилась колдунья. — Только на берег схожу. Надо камень найти.

— А ты здесь возьми, на поляне. Любой, — вкрадчиво предложил Вирон. — Ты же настоящая колдунья. Или нет?

— Настоящая, — упрямо поджав губы, с вызовом ответила Кула.

Она потопталась вокруг костра, осматривая поляну. Сородичи чуть отступили назад, освобождая пространство, но далеко отходить никто не желал. Наконец, колдунья нашла, как ей показалось, подходящий голыш. Взяв его в руку, подошла к костру. Посмотрела на Вирона:

— А вода?

— А зачем тебе вода?

— Лить на камень.

— А ты без воды попробуй.

— Это как?

— А так. Сможешь?

— Не знаю, — Кула снова потеряла уверенность.

— А ты попробуй. Вада сможет. А ты… Нет, если не сможешь, так и скажи. Пусть Вада покажет, как надо разговаривать с Оман Озаром.

— И я смогу, — насупилась колдунья. Отступать ей было некуда.

Она аккуратно засунула голыш в костер. Потянулось томительное ожидание. Камень нагревался, но трескаться не желал. Старанья Уны не пропали даром. Все время до полудня, по указанию Вирона, она тщательно перебирала камни на пятачке около шалаша вождя. 'Подозрительные' колдунья 'в отставке' складывала в кучки, а затем относила на берег.

— Ну, чего там? — небрежно спросил Вирон у Кулы. — Не хочет с тобой Оман Озара разговаривать?

— Подожди! — злобно прошипев, пришел на помощь сестре Овус. — Ты чего, Вирон, колдунья, что ли? Не мешай.

— Ладно, — согласился Вирон. — Я ничего. Только люди ждут. Вот закончим дела, и муссу будем пить.

И громко обратился к толпе:

— Правильно я говорю, сородичи? Муссу будем пить?!

— Конечно, — донеслось со всех сторон. — Правильно. Ты того, Кула, заканчивай скорей.

Лицо колдуньи покраснело от напряжения. Выкатив глаза, она неотрывно смотрела на камень, будто гипнотизируя его. Но проклятый голыш не хотел трескаться.

Внезапно, приняв решение, Кула поднялась с колен, и, уперев руки в бока, заявила:

— Это не по обычаю. Без воды Оман Озара говорить не сможет. Пусть твоя жама гадает. У нее тоже ничего не получится.

— Посмотрим. Без воды Оман Озара, может, и не станет говорить, а вот с Вадой — станет, — заметил Вирон, обыгрывая значение имени своей рыжей помощницы.

— Давай, Вада, твоя очередь.

Девушка напряглась и застыла, как тушканчик, подняв руки вверх. Наступило глубокое молчание. Взбудораженное слухами о невероятных способностях Вады первобытное сообщество ждало чуро. Вада обошла вокруг валуна, делая вид, что ищет подходящий камень. Наконец, нагнувшись, она вытащила из-под края валуна заранее припрятанный там кусок антрацита.

Подойдя к костру, девушка опустила блестящий камень в огонь.

Прошло несколько томительных мгновений, показавшихся Вирону вечностью. Он находился в считанных шагах от реализации своего замысла. В толпе кто-то негромко кашлянул. Все с нетерпением ожидали чуро.

И оно произошло. Антрацит раскалился и выбросил из себя вверх небольшое пламя. Затем еще одно.

— Чуро, чуро! — закричал Вирон, торопясь застолбить победу своей ставленницы. В передних рядах произошло шевеление, задние поддавливали. Люди стремились воочию убедиться в невероятном событии.

И тут, совершенно неожиданно, в ход продуманной процедуры вмешался лоботряс Олук, сынок Кулы. Высунув голову из-за плеча Овуса, 'лоботряс' закричал:

— Стойте, это не чуро!

— Чего ты несешь, придурок! — не выдержав нервного напряжения, сорвался Вирон.

— Это не тот камень, — Олук выбрался вперед. — Я знаю. Мне 'большелапые' рассказывали. Такой камень они видели, когда ходили в горы убивать глотов. Такой камень сам горит. Мне рассказывали.

В висках у Вады застучала кровь. Она посмотрела на Вирона: неужели все срывается?

— А я что говорила? — визгливо произнесла Кула. — Это все обман.

Вада перевела взгляд на колдунью: 'О чем кричит эта противная женщина?'

— …обмануть нас хочешь?! — голос Кулы срывался на визг. — Эта рыжая…

'…Неужели ничего не получится? Вирон сказал: если не справишься, Сиук умрет'.

— …гадина, эта 'леопардиха' настоящая колдунья? Ха-ха-ха! — Кула наступала на Ваду, воинственно подняв растопыренные пальцы. Изо рта летела слюна.

'…Чего она кричит?… Сиук не может умереть… Чего она кричит?!… Нет, ни за что!!'

— …Что вылупилась, гадина? — колдунья подобралась почти вплотную. Голова с растрепанными волосами моталась туда-сюда.

'… Какое у нее злое лицо! Это все из-за нее!!' — успела подумать Вада. Из ее широко распахнутых глаз с треском вылетел электрический разряд, вытягиваясь бледно-голубой змейкой в направлении головы колдуньи.

Раскрытый рот Кулы зашелся в жутком вопле. Волосы женщины в долю мгновения вспыхнули ярким синим пламенем. Колдунья упала и покатилась по земле, не понимая, что с ней происходит.

Вада взметнула взгляд — следующий разряд угодил прямо в лоб Овусу и тот рухнул, как подкошенный.

Невероятным усилием воли Вада зажмурила глаза, но веки словно раздирала изнутри чудовищная сила. Девушка повернулась в сторону Вирона — очередной разряд проскочил мимо уха вождя и вонзился в крышу шалаша. Мгновение — и сухие ветки запылали, разбрасывая искры.

Вирон свалился с камня и упал на землю, прикрыв голову руками. Явление чуро народу потрясло даже его, готового, как ему казалось, ко всему. Видя пример вождя, все, кто стоял на площади, как по команде, попадали навзничь. Глаза суеверных первобытных людей не могли выдержать ошеломительного зрелища. А когда глаза боятся, то ноги, как известно, отнимаются.

Но ноги начали подкашиваться и у Вады. Внутри себя она ощущала страшную пустоту, будто из тела вырвали все внутренности. В ушах оглушительно звенело.

'Только бы не упасть. Только бы не 'потерять голову', - твердила про себя девушка. — Ведь я еще не спасла Сиука. Надо делать все, как сказал Вирон. Иначе Сиуку смерть'.

Покачиваясь, она перешагнула через лежащего Вирона и взобралась на 'камень вождя'.

— Я Чола Вада, дочь Уны! — хрипло прокричала девушка, собрав последние силы. — Оман Озара сказал: теперь я буду вашей колдуньей… А еще он сказал — отныне в племени будет один вождь. Им станет тот, кто заберется на этот камень. И так будет всегда.

Закончив фразу, девушка сползла с валуна и потеряла сознание.

Первым, как и следовало ожидать, пришел в себя Вирон. Поднявшись с земли, он отряхнулся и с независимым видом огляделся. Стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь стенаниями Кулы. Женщине удалось затушить волосы, и сейчас она сидела на земле, обхватив голову обожженными руками. Взгляд ее выражал безумие. За мгновение перед тем, как из глаз Вады вылетела молния, колдунья успела увидеть зрачки девушки. То, что Кула смогла там разглядеть, навсегда лишило несчастную женщину разума.

Остальные обитатели стойбища продолжали валяться на земле, не смея оторвать носа. Картина, в целом, удовлетворила Вирона. Не торопясь, по-хозяйски, он вернулся на свое привычное место — на верхушку валуна. Наконец, ему надоело обозревать спины сородичей. Прокашлявшись, голос почти не слушался, вождь сипло проворчал:

— Эй, слышите меня? Это я, Вирон. Слышите меня? Можете вставать. Оман Озара все сказал. И все слышали. Надеюсь. Теперь у нас в племени есть великая колдунья.

Вирон подумал и добавил:

— Ее зовут Сола Озара*. А сейчас мы должны выбрать вождя. Все слышали, что сказал Оман Озара? Я стою на камне. Кто хочет занять мое место?

Ответом вождю стала тишина. Это было уже слишком.

— Эй! Вставайте, я сказал. Хватит валяться! Выбираем вождя и идем пить муссу.

Народ начал шевелиться. Кто-то встал на колени, кто-то на карачки. Варии осматривали себя и соседей, словно проверяя, где они находятся. Уже в акуде или еще на стойбище?

Вирон покосился на Ваду. Та лежала около валуна на боку. 'Вроде живая, — подумал 'волк'. — Пусть пока полежит. А потом решу, что с ней делать'. Вирон смотрелся гоголем, но внутри у него затаился черный страх. Эта худенькая рыжая девушка несла в себе нечто такое, что выходило за пределы понимания. Вождь до сих пор ощущал в коленках противную дрожь.

— Все слышали, что я сказал? В последний раз повторяю. Я стою на камне. Если кто-то хочет бросить мне вызов, пусть идет сюда. Мы в поединке решим, кому быть вождем. Ну?

Почти все варии уже поднялись на ноги. Какой там вызов? Остались в живых — и то ладно. Но Вирон был недоволен. Не хватало завершающего эпизода. Сейчас он мог сразиться с кем угодно, хотя бы с Овусом. Но тот валялся на земле бездыханным.

— А зачем поединок? — робко спросил Олук. Голос его дребезжал от волнения. — Не надо поединка. Все и так знают, у нас один великий вождь Вирон. Других нет.

— Верно Олук говорит, — послышались голоса. — У нас один вождь, ежу понятно.

Вирон торжествующе огляделся по сторонам:

— Ну, все, надоело. Нет желающих, значит, нет. Три раза стучу по камню.

Вирон умел считать лишь до трех. В данном случае ему это было только на руку.

— И раз! — вождь стукнул древком копья о валун.

— И два! Кто желает бросить мне вызов?

Вирон приподнял копье.

— Я бросаю тебе вызов, вонючая гиена! — раздался твердый голос.

Вирону показалось, что он ослышался. Покрутил головой. Слева от него сородичи расступились, освобождая проход. И Вирон увидел своего противника…

…Первую ночь после возращения в стойбище 'леопардов' Корос и Дул провели вместе в той самой полуземлянке на краю стойбища, где некогда глот отсиживал, а, вернее, отлеживал, свой срок в заточении. Дулу больше и негде было ночевать, а Коросу… Коросу, в общем-то, тоже. В свой шалаш, к 'толстушке', он решил не идти, несмотря на настойчивые приглашения жамы. В шалаше Уны проводили первую 'брачную' ночь Вада и Сиук. В шалаше вождя по-прежнему лежал труп Зукуна. 'Не ночевать же у костра? — подумал не без иронии следопыт. — Авось, не сожрет меня этот людоед?'

Пока почти весь остальной народ злоупотреблял муссой, Корос и дикарь сидели на берегу реки. Дорвавшись до любимого занятия, Дул пиликал на дудочке, а следопыт смотрел на звезды. У вариев было принято считать, что звезды, это костры далеких стойбищ. 'Как, наверное, много людей живет там, — философски размышлял следопыт. — Интересно, как они по небу ходят вверх головами? Или, может, они летаю, как птицы? А как охотятся? Ведь если стрелу выпустить и промазать, то она вниз упадет. Это же сколько стрел надо иметь?'.

— Пойдешь завтра со мной на охоту? — неожиданно спросил Корос.

— У? — Дул прекратил музицировать.

— На охоту пойдешь?

— Охота? А чиво?

— Не чиво, а кого. Оленя попробуем подстрелить. Завтра Зукуна хоронить будут. И вообще — большой сатуй. Уна просила — мяса надо, жертвы принести. А ты мне поможешь тушу доволочь, если чего.

— Туша? Оленя?

— Угу. Соглашайся. Печенью угощу.

— Печень? — у дикаря моментально образовался полный рот слюней. — Лады. Я согласна.

— Тогда пошли спать. Завтра рано вставать.

Но Дулу, в отличие от следопыта, выспаться не удалось. Ночью ему снова приснился ящер. Ворочаясь в тесной землянке под богатырский храп Короса, Дул тщетно пытался заснуть. Стоило глазам закрыться, как тут же в сознании глота возникала огромная разинутая пасть с треугольными зубами. Пасть хрипло дышала, периодически выплевывая из глотки огонь. Жуть выходила еще та… Когда последние огоньки звезд начали таять в проеме шалаша на фоне розовеющей дымки рассветного неба, измученный дикарь не выдержал. Сел в уголке и заиграл на свирели.

Корос, храпевший, как осенний кабан, нагулявший жир, проснулся не сразу, но проснулся.

— Ты чего спать не даешь? — заворчал сердито.

— Хватя, — злорадно пояснил глот. — Пошла оленя охота.

Следопыт посмотрел на небо. Да, наверное, пора. Взял лук и стрелы, копье. Дулу дал дубинку — все равно копьем толком пользоваться не умеет.

Когда уходили со стойбища, солнце едва высовывалось из-за горы.

К полудню Коросу удалось выследить и подстрелить оленя. Попили теплой, щекочущей ноздри сладким запахом, крови, съели, как и обещал Корос, еще дымящуюся печень. Следопыт нашел подходящий дрын, привязал тушу за ноги, и охотники отправились назад.

Первым подозрительный шум на подходе к стойбищу услышал музыкально одаренный дикарь.

— Крика, чито ли, мало-мало, — предупредил он следопыта.

Оставив Дула караулить добычу, Корос подкрался к стойбищу. Опытный человек, он быстро понял, что происходит. Но что он мог поделать один против всех 'волков'? Или даже с глотом?..

Ночь провели в лесу. А утром 'волки' ушли, вместе с женщинами и детьми.

Побродив по разоренному стойбищу, Корос подбросил дров в прогорающий костер. Пожарили мяса, поели, как следует. Следопыт понимал, что сейчас спешить некуда. Он заметил, что Вада и Уна находятся среди 'волков'. Если не убили сразу и вообще женщин не тронули, значит, решили оставить в живых. Сейчас они все, победители и пленные, будут медленно двигаться до стойбища 'волков'. Оставалось только следить и ждать.

Подходы к вражескому стойбищу Корос знал очень хорошо. За лето несколько раз там бывал, встречаясь с родичами. В отличие от 'леопардов' 'волки' расположились на лето не на берегу ручья, а у кромки большого рыбного озера.

Корос нашел удобную точку для обзора, не очень близко, зато меньше шансов быть обнаруженными. Забрались вместе с Дулом на толстую лиственницу и стали наблюдать.

Через какое-то время Корос обратил внимание на странную фигурку, периодически прошмыгивающую в шалаш вождя. Толкнул дикаря в плечо: 'Ну-ка, посмотри'.

Тот долго щурил глаза, потом неуверенно произнес:

— Глота, кажись. Девуш.

Корос напряг память. Кажется, родичи рассказывали что-то про дикарок, которых воины Вирона привели из набега на людоедов прошедшей зимой. Женщин держали в отдельной землянке, как жабей: любой варий мог приходить и тереться с ними, сколько захочет. А вот одну, Вирон, вроде бы, оставил при себе, для личных услуг.

— Смотри за этой, — велел следопыт Дулу.

Вскоре дикарка, а это была Чуми, отправилась в лес за ягодой, прямо в сторону Короса и Дула. Там они ее и прихватили.

Увидев родственное лицо глота, Чуми сначала ошалела, а потом расплакалась. Придя в себя, людоедка рассказала все, что знала. А знала любопытная и смышленая девица очень много. За полгода пребывания в плену на правах 'расконвоированной' она неплохо научилась понимать язык вариев, поэтому находилась в курсе всех событий. Тем более что Чуми считали в племени чем-то вроде полузверька (дикарь же не человек) и не обращали на нее внимания.

Зато Чуми очень даже обращала внимание на происходящее вокруг, особенно на кое-какие обстоятельства, интересовавшие ее в силу определенных причин. Так, она сразу взяла на заметку появившуюся в стойбище рыжую варийку. Ведь Вирон привел ее к себе в шалаш. Это вызвало у Чуми большое беспокойство.

Находясь на положении наложницы вождя, она имела значительные преимущества по сравнению с остальными дикарками, влачащими жалкое положение девиц общего пользования. После того как Вирон нашел себе бледнолицую жаму, над головой Чуми нависла серьезная опасность. Попадать в землянку для жабей несчастной девушке очень не хотелось, и она подслушивала и вынюхивала, как могла — вдруг да чего-то узнает? О том, что подслушивать не хорошо, Чуми никто и никогда не говорил. Поэтому глотка с чистой совестью провела едва ли не все утро у стенки шалаша вождя, став третьим, незваным, участником разговора между Вироном и Вадой.

Конечно, уловила она из разговора далеко не все, но кое-что поняла. И этого 'кое-что' хватило Коросу для того, чтобы получить общее представления о замысле Вирона.

Сначала следопыт хотел поближе подобраться к Вирону во время схода и застрелить его из лука. Но, взвесив все за и против, он пришел к выводу, что это — плохой план. Перестрелять всех 'волков' в одиночку Корос все равно бы не смог. А ребята у Вирона тоже были не промах, и очень быстро могли нанести ответный удар. И следопыт решил выждать время, положившись на ход обстоятельств.

Подкравшись, через лес, почти к самому стойбищу, он спрятался в кустах. 'Волки' вели себя на редкость беспечно. Ведь всех потенциальных врагов в ближайшей округе, по их разумению, они истребили за последнее время. А когда все племя, от мала до велика, по указанию Вирона собралась на сход, Корос безбоязненно пробрался к крайним шалашам и спрятался за одним из них. Где и стал ждать. И дождался.

…Вирон увидел своего противника. Следопыт шагал медленно, но уверенно. Варии суетливо расступались перед ним. Черух его знает, кто он — 'леопард' или 'волк'? Пусть Вирон сам разбирается. В правой опущенной руке Корос держал копье.

Подошел и остановился в нескольких шагах. Какое-то время враги смотрели друг на друга.

— Корос, — проговорил Вирон безо всякой интонации. 'Как же он забыл про этого следопыта? Надо было самому все трупы осмотреть. Впрочем, сейчас это не имеет уже никакого значения'.

— А чего он сюда пришел? — раздался тонкий голос Олука. 'Лоботряс' очень торопился выслужиться перед новой властью. — Чего тебе надо, Корос? Ты же 'леопард'?

Следопыт усмехнулся:

— Я был 'волком', сынок, еще тогда, когда твоя мать сосала титьку. Если ты не веришь — подойди ко мне. Я выпущу тебе кишки, как это делают настоящие волки.

Олук спрятался за спины сородичей.

— Корос — настоящий 'волк', - все также без выражения произнес Вирон. — Он имеет право бросить мне вызов.

Вирон никого не боялся. Раз что, после последних событий, у него произошла резкая переоценка возможностей Вады. А остальные… Корос, так Корос. Подумаешь, следопыт. Вождь знал — наступил его звездный час. Это даже хорошо, что нашелся человек, бросивший ему вызов. Сейчас он покажет всем 'волчатам', как дерется настоящий волк — 'Большой Волк' Бехи Вирон. Они надолго запомнят урок.

Вирон слез с валуна и наклонил копье. Тяжелая волчья малиса немного сковывала движения, но не раздеваться же сейчас перед всеми? А этот Корос, он не так и силен. И на голову ниже.

…Некоторое время противники кружили друг против друга. Обменялись несколькими выпадами копьями на дистанции. Потом сблизились. Улучив момент, Корос попытался нанести удар, но Вирон так ловко подставил свое древко, что копье вылетело из рук следопыта и упало в костер. Корос попятился к костру, косясь на Вирона.

Не давая противнику заполучить оружие, Вирон резко бросился вперед. Но подол малисы попал между ног, и вождь плюхнулся на четвереньки. Следопыт тут же оседлал его сверху и обхватил рукой за голову, пытаясь сломать шею. Вирон выпустил копье и, собравшись с силами, резким рывком поднялся с земли, держа следопыта на спине. Еще через несколько мгновений Вирон, под тяжестью противника, завалился назад, подминая Короса.

Какое-то время они катались по земле у самого костра. Наконец, после долгой борьбы в партере, сказалось преимущество Вирона в росте и весе. Ему удалось вывернуться из захвата следопыта и прижать того спиной к земле. Корос бешено размахивал руками, но ладони противника медленно подбирались к горлу следопыта. И вот — они сомкнулись на горле. Корос попытался разжать захват, но тщетно. Отчаянно шаря левой рукой по земле, он угодил в костер. Не обращая внимания на обжигающую боль, следопыт сгреб в ладонь горящие угли и швырнул в лицо вождя. Тот вскрикнул и непроизвольно схватился рукой за глаза.

Используя секундную передышку, Корос сунул правую руку за пазуху. Молниеносное движение кистью — и костяная игла вонзилась Вирону в кадык.

Вождь, взревев от боли и ярости, с дикой силой снова вцепился в шею врага. Кровь била фонтанчиком из ранки, в горле хрипело и булькало, на губах Вирона появилась кровавая пена, но он не ослаблял хватки. В глазах Короса почернело, потом с бешеной скоростью завращались черно-белые круги. Следопыт умирал от удушья. И в этот миг он почувствовал, что каменная хватка противника резко ослабла. Вирон захрипел и свалился на бок. Его пальцы еще скребли по шее Короса, но это была агония.

Круги перестали вращаться перед глазами следопыта, и он поймал в фокус зрения Ваду. Девушка стояла в ногах у следопыта, держа обеими руками здоровенный булыжник. 'Как она его поднять смогла?' — мелькнула мысль, и следопыт 'потерял голову'.

В это же мгновение в последний раз дернулся и затих Вирон. Всю жизнь он стремился стать выше всех, а умер на коленях. Вада разжала ладони и выпустила булыжник, который с тупым шлепком упал на землю, едва не придавив Коросу ногу.

'Волки' ошеломленно молчали. Они вообще перестали понимать, что происходит.

Вада, шатаясь, вскарабкалась на валун.

— Оман Озара сказал, — хриплый голос звучал негромко, но его отчетливо расслышали все, кто толпился на поляне. — Оман Озара сказал: вождем племени будет тот, кто сможет встать на этот камень. Я стою на нем. Кто хочет бросить мне вызов?

Народ безмолвствовал.

— Кто хочет бросить мне вызов? — упрямо повторила Вада. В отличие от Вирона она умела считать до четырех. Но ей не дали закончить.

Как обычно, в самый кульминационный момент в первый ряд протолкалась особа в потертой заячьей безрукавке.

— Да чего там говорить, — визгливо произнесла 'особа'. На ее щеках чернели пятна, свидетельствовавшие о том, что женщина находится в глубоком трауре, но крутые бедра 'особы' вызывающе повиливали.

— Чего там говорить, женщины, — повторила Лала (а это была она) и подытожила. — Вада — наш вождь, чтоб мне всю жизнь жамуша не видать.

— Не Вада, а Сола Озара, — поправил чей-то женский голос. — Сола Озара наш вождь.

И другие женские голоса подхватили:

— Сола Озара — вождь. Сола Озара — наш вождь…

Осторожно выглядывая из кустов, Руник натянул тетиву лука. Кажется, наступил решающий момент, когда он еще что-то может изменить в своей судьбе.

Увы, все сложилось далеко не так, как он предполагал, когда вступал в сговор с Вироном. Руник с юных лет мечтал об одном — о власти, но всю жизнь вынужден был находиться в тени старшего брата. Зукун мешал Рунику получить власть в роду и племени, словно огромный валун на пути, который невозможно сдвинуть в одиночку. Но с Вироном, казалось Рунику, можно горы свернуть.

Поначалу все шло хорошо. Даже когда Вада сбежала, нарушив планы Вирона, Руник не растерялся и продолжал гнуть свою линию. Ему удалось обвести вокруг пальца туповатого Зукуна и стравить брата с Вироном. Обозленный вождь 'волков' помог избавиться от Зукуна. Руник очутился в одном шаге от власти…

И тут все полетело вверх тормашками. Вместо того, чтобы взойти на вершину власти, Руник оказался в шаге от пропасти. И все из-за Короса, Сиука и этой рыжей девчонки. Как он их ненавидел!

Снова на помощь пришел Вирон. Но теперь вопрос о власти уже не стоял. Вирон уничтожил племя Леопарда и максимум, на что мог рассчитывать Руник, это место помощника Вирона. Опять он второй. Вечно второй, которому уже никогда не стать первым. Хорошо хоть, что удалось сохранить жизнь.

Когда начался сход, Руник не пошел на него. Его томили дурные предчувствия. Он всегда остро чувствовал опасность, но не как зверь, а как человек. Звериным чувством опасности отличались почти все сородичи Руника. Но он ее ПРЕДчувствовал. Интуитивно, с помощью опыта и смышленого мозга.

Руник хотел понаблюдать за всем со стороны, чтобы не совершить ненароком неосторожных действий. Мало ли как ситуация сложится? Он имел свежайший опыт того, как положение может кардинально измениться за короткое время. Этот опыт едва не стоил ему жизни. И он не хотел его повторять.

Когда Вирон в третий раз приподнял копье, Руник уже собрался вылезать из кустов. Казалось, все закончилось относительно удачно. Вирон сейчас станет вождем и не забудет отблагодарить Руника за услуги. Но тревожные предчувствия его не подвели. Триумф Вирона так и не состоялся.

Ну, а когда на 'камень вождя' поднялась Вада, предатель понял, что теперь у него нет никаких шансов. Вернее, один шанс оставался: убить Ваду, а там будь, что будет. Он не сомневался: искать убийцу 'рыжей' 'волки' не станут. Им это ни к чему. А значит, ситуация еще могла развернуться в его сторону, сторону Руника. И он натянул тетиву…

— Хрясть, — на хитроумную голову предателя и изменника, с примечательно оттопыренными ушами, обрушилась дубина. Руник покачнулся и кулем свалился на землю.

Дул довольно почесал нос и опустил дубину. Какая сообразительная эта Чуми. Сказала: чего мы будем сидеть под деревом? Пошли ближе к стойбищу, хоть послушаем, о чем говорят 'бледнолицые'. Может, чего интересного узнаем.

И они потихонечку пошли. Еле-еле, крадучись, чтобы никто не обнаружил. Дул же не дурак, чтобы снова 'волкам' в лапы попадаться. Тут и заметили спину, притаившегося в кустах, Руника. Прихлопнуть человека оказалось даже проще, чем поймать лягушку. Так показалось Дулу.

Дикарь обернулся и поманил рукой Чуми. А сам присел над телом. Так. Ого! За поясом Руника блеснул багровым огоньком удивительно красивый нож. Дул вытащил его за костяную ручку. Да, вот это нож! Он таких в жизни не видел. Глот покосился на Чуми — та радостно скалила белые зубы.

Руник слегка шевельнулся и застонал. Взгляд людоеда прилип к шее поверженного врага. На ней заманчиво пульсировала толстая артерия. Дул снова глянул на новую подругу: глаза ее оживленно блестели. Дикари понимали друг друга без слов, на уровне животных инстинктов. Примерившись, глот полоснул Руника ножом по шее. Тугой струей ударила кровь.

Дул опустил голову со смешно оттопыренными ушами, облизнулся и вытянул губы трубочкой…

…И другие женские голоса подхватили:

— Сола Озара — вождь. Сола Озара — наш вождь.

И только мужчины молчали. Они всегда медленно соображают, эти мужчины. Наконец, сквозь нестройный хор женских голосов прорвался голос молодого парня. Это был тот самый молодой 'волк', которого Вада и Сиук не дали убить Коросу.

— А кто мы теперь будем — 'волки' или 'леопарды', если вождь 'леопард'? — робко спросил 'молодой'.

Вада задумалась. Внезапно из леса, словно отвечая на поставленный вопрос, раздался тоскливый волчий вой. Все вздрогнули.

'Вот и ответ, — подумала девушка. — Они считают себя волками, но вздрагивают от волчьего воя. Ну, нет. Я больше никогда не буду бояться волков'. Она спрыгнула с камня, подошла к костру. Затем сняла с шеи шнурок с клыком леопарда и швырнула его в огонь. Следом последовал шнурок с клыком волка.

— Я не 'леопард' и не 'волк', - Вада смотрела в огонь. — Я — Сола Озара.

И был вечер…

Племя гуляло. Гуляло на всю катушку, несмотря на более чем странные обстоятельства: один старейшина убит, другой, парализованный, только глаза вращаются, лежит в шалаше… А новый вождь и вовсе — женщина. Вот это настоящее чуро. С другой стороны — как не напиться по такому поводу? Быстрей забудутся все кошмары невероятного дня.

Вариям так хотелось поскорее добраться до муссы, что они шустро, всем миром, соорудили новому вождю новый шалаш, взамен сгоревшего. Так сказала Уна, мать нового вождя: пока шалаша не будет, муссы не получите.

Уна вообще быстро прибрала к рукам все хозяйство племени. Раньше запасами, в основном, съестными, распоряжались колдуньи родов. Но после смерти Рами в роду 'большелапых' функции завхоза временно исполняла младшая сестра покойной — Вирон тянул с инициацией новой колдуньи. А колдунья 'длинноносых' Кула… нет, не умерла, но… В общем, ей стало не до хозяйственных дел.

Вот Уна и велела: несите все сюда, пусть пока полежит в новом шалаше вождя. А завтра сделаете еще один шалаш, для колдуньи. Там все и будет храниться.

Уне помогал Корос, уже успевший оклематься после поединка с Вироном. Только горло болело, и говорить следопыт почти не мог — показывал пальцами.

Вада от всех хлопот устранилась, ушла к Сиуку в шалаш. Тот стал чаще открывать глаза и даже попил воды, но по-прежнему никого не узнавал. Бредил. А Вада думала… Мыслей было много. Они теснились в голове, мешая друг другу…

Она решила искупаться в озере. После случая в раннем детстве, когда Вада едва не утонула в реке, она не боялась воды, считая ее своим покровителем. После купания девушка всегда чувствовала себя сильней, как будто допы пожевала. И мысли начинали быстрей бегать.

Вада отошла в сторонку от стойбища, где шумели пьяные варии, залезла в воду… Было так хорошо, что не хотелось вылезать обратно. Но уже темнело…

Девушка посидела немного на берегу, обсохла, надела малису. И тут заметила, что со стороны стойбища к ней направляются две кособокие фигурки. Когда фигурки приблизились, в одной из них Вада различила в наступивших сумерках знакомую персону Дула. Глот вел за руку молоденькую чернокожую дикарку. Варийка сразу узнала ее по очень белым, блестящим зубам — 'красавица' несколько раз заходила в шалаш к Вирону, приносила еду и воду.

Дикари остановились в нескольких шагах от Вады и уставились в землю.

— Вота, — неуверенно произнес Дул. — Она Чуми зовут.

— Чего вам? — удивилась девушка.

— Моя того, наша, — глот потеребил оттопыренное ухо. — Сиука говорила, я теперя воина.

— Воин? Ну не знаю…

— А ты теперя это, много-много колдун, Сола Озара.

— Да, теперь я колдун, — Вада вздохнула. Она еще не привыкла к новому прозвищу, которым ее успел наречь перед смертью Вирон. — И чего?

— Таво, — дикарь то ли дерзил, то ли проявлял присущую ему невоспитанность. — Рази я воина, моя жама вота, Чуми.

Глот подтолкнул девицу локтем, и они плюхнулись перед Вадой на колени.

— Это, вы чего? — растерялась Вада. — Зачем вы сели?

— Мы эта, обряда хочу.

— Вы хотите, чтобы я обряд совершила? Вас жамушем и жамой сделала?

— Угу.

— А на песке-то зачем валяться?

Девушка шагнула вперед, протянув руку, попыталась поднять Дула. И тут почувствовала сильный запах засохшей крови.

— Дул, это что такое?

— У?

— Вы где так в крови вымазались?

— Моя эта, — глот замялся. — Мяса ели.

— Мясо? Крысу, что ли, поймали?

— Угу. Крыса. Угу, — невольную подсказку про крысу Дул воспринял с энтузиазмом.

Девушке пришла в голову интересная мысль.

— А ну-ка, вставайте. Вставайте, вставайте, хватит валяться. Идите сюда.

Она подвела дикарей к самой кромке воды.

— Стойте здесь.

'Сладкая парочка' снова бухнулась на колени.

— Ладно, как хотите.

Она зачерпнула в ладошку воду. Глоты со страхом зажмурили глаза. Вада тщательно обмыла лица Дулу и Чуми.

— Все, можете вставать. Теперь вы жамуш и жама, как у настоящих вариев.

— Эта все? — подозрительно спросил Дул.

— Все-все. Только запомните. Теперь, как поедите, всегда лицо мойте. А то обряд действовать перестанет. Снова в глотов превратитесь. Поняли?

'Молодожены' синхронно кивнули головой.

— Идите в стойбище, к Уне. Она вас покормит. И шалаш покажет, где спать.

— Саси, — тоненьким голоском произнесла Чуми. Вада вздрогнула. Дикарское слово напомнило ей о кошмарных днях и ночах, проведенных в стаде Боро.

Дул и Чуми медленно побрели в сторону стойбища. Солнце окончательно свалилось за гору и вокруг сразу и резко потемнело.

Вада посмотрела на воду. В ней отражалась молодая луна, похожая на аккуратный ломтик отрезанной тыквы.

Внезапно в животе у варийки что-то кольнуло. Она с недоумением положила руку на живот и почувствовала очень легкий толчок. 'Странно, — подумала девушка. — Кто-то шевелится в моем теле. Надо спросить у мамы'. Еще какое-то время она стояла, прислушиваясь к себе, но толчки больше не повторялись.

На небе загорались светлячки, один за другим: далекие 'небесные' люди разводили ночные костры. А над этими кострами властно парил светло-желтый полумесяц недавно народившейся луны. Вада заворожено смотрела наверх, и трепещущий лунный свет таял в ее бездонных и загадочных, словно звездное ночное небо, глазах.

*Сола Озара — (букв.) главная (первая) дочь великого огня.

Конец первой книги

Словарь первобытных слов и выражений, используемых в романе

Айки (гл.) — иной мир или тот свет по представлениям дикарей.

Акуд (вар.) — подземный мир, куда по представлениям вариев переселялись души умерших.

Балун (гл.) — близкий друг, любовник (понятия 'муж' дикари не знали).

Допа (вар.) — смесь из сушеных грибов и древесной коры, обладающая тонизирующим действием.

Елы молы (гл.) — идиоматическое выражение, в зависимости от контекста означающее: ну и дела, вот это да, однако.

Жа (вар.) — женщина.

Жабь (вар.) — очень легкомысленная женщина, не соблюдающая норм сексуального поведения.

Жама (от вар. жа — женщина) — ждущая мужчину, первобытная жена.

Жамуш (от варийских жа и му) — дословно 'женский мужчина', то же самое, что муж.

Заро (гл.) — заклинание против злых духов.

Кола (вар.) — примитивная кружка из бересты, в виде кулька, промазанная по швам смолой.

Малиса (вар.) — летняя распашная одежда без рукавов из шкуры животного, что-то вроде меховой безрукавки.

Малу (гл.) — подруга или любовница (дикари не делали различия между этими понятиями).

Манра (вар.) — разрешение или предписание на определенные действия.

Менять жизнь (гл.) — умирать. По верованиям дикарей человек не умирал, а получал в обмен 'другую жизнь' в ином мире (айки).

Ми (вар.) — лицо.

Моно (вар.) — чувство, когда очень страшно, аж жуть, — словами не описать.

Му (вар.) — мужчина.

Мусса (вар.) — алкогольный напиток из перебродившей смеси меда и дикого винограда.

Мухил (от варийского му — мужчина) — мужчина, не имеющий женщины (жамы), примерно то же самое, что и холостяк.

Огуша (вар.) — зимняя одежда из шкур животного (как правило, оленя, лося, иногда козла) до пят, с рукавами и капюшоном.

Окаха (гл.) — чужой странствующий дух, попадающий в тело человека и приносящий болезнь.

Окуна (гл.) — душа человека на языке глотов.

Оку ры (гл.) — душа рыбы

Омана (вар.) — душа человека

Ома (вар.) — душа животного или неодушевленного (по современным представлениям) предмета, например, дерева или скалы.

Оман (вар.) — дух.

Оман Черух (вар.) — дух мертвого, хозяин акуда.

Оман Озара (вар.) — дух великого огня.

Оман Яра (вар.) — дух ярости, боя.

Потерять кровь (гл.) — вступить в возраст половой зрелости, который по представлениям дикарей наступал после начала менструального цикла.

Сабай (вар.) — небольшое, локальное торжество по конкретному поводу, например, после победы над врагами или удачной коллективной охоты.

Саси (гл.) — спасибо.

Сатуй (вар.) — большой праздник по окончанию традиционного важного обряда, например, обряда инициации.

Слияние тел (вар.) — добрачный обряд у племен вариев, аналогичный обряду помолвки.

Сокуха (вар.) — заключительный этап, завершающий обряд инициации девушек, после которого она получают права взрослой женщины.

Солама калама (вар.) — доброго здоровья.

Ту ики тук (гл.) — пусть будет так.

Туссык-камык (гл.) — экспрессивное идиоматическое выражение, что-то вроде 'тудыт твою растудыт' или 'мать твою за ногу'.

Убес (вар.) — магический предмет, наводящий порчу.

Умам (гл.) — старшая женщина стада.

Чу (вар.) — черный.

Чуми (вар.) — дословно 'черное лицо', от 'чу' и 'ми'.

Чуро (вар.) — странное, загадочное, сомнительное и даже нежелательное явление, в зависимости от обстоятельств.