Трое мужчин присели около дерева. Первым что-то пробурчал вожак.

— Добрый день, — интерпретировал толмач, никогда не утруждавший себя особой точностью перевода.

— День добрый, — закончил обмен вежливостями вождь и сразу приступил к делу. — Мы видели, ты взял много пленных. Зачем тебе столько?

— Съедим, — спокойно ответил вожак.

— Мы так не договаривались. Мы говорили — не больше трех, — вождь показал три пальца.

Вожак посмотрел на пальцы вождя с недоумением:

— Тебе жалко этих людей? Любой охотник знает, когда куропатки сами идут в руки, их не считают, а бьют. Зачем упускать добычу?

— Людей мне не жалко…Ладно. Она у вас?

Вожак сморщил нос. Начиналась скользкая тема.

— Нет…

В это время за перевалом…

'Бородач' начинал отставать. На мягкой после ночного дождя почве ступни скользили и влипали в грязь. Мощь массивных костей и мышц первобытного охотника, так помогавшая в схватках со зверями и в стычках с сородичами, оборачивалась потерей скорости. Сильный и резкий, он оказался слишком тяжел для такой изнурительно долгой погони за легким и сноровистым противником. К тому же 'рыжая' правильно выбрала путь отступления.

Там, в расщелине у речки, где 'бородач' застукал эту нахальную чужачку, потрошащую его силок, можно было схватить ее сразу: расстояние-то всего ничего, несколько прыжков. Но стоило чуть промедлить, как 'рыжая' шустрой белкой рванула вбок по скользкому склону — только тощие пятки засверкали. Охотник, зарычав от обиды и ярости, бросился следом, но утраченные мгновения успели превратиться в несколько дополнительных метров отставания. Он продолжал бежать, его направляли и подгоняли злость, голод и инстинкт зверя, видящего добычу, который моментально вспыхивал в нем в подобных случаях. Но 'рыжую' гнал страх, и это жуткое чувство, чувство страха преследуемой жертвы, бешеными толчками крови вливало дополнительные силы в ее тщедушное тельце.

— Их, ой, ай! — периодически то вскрикивала, то визгливо всхлипывала чужачка, вызывая у 'бородача' смешанное чувство отвращения и возбуждения, заставлявшее кидать в топку испепеляющей погони последние калории.

— Ну — ей — чу — ей — ох — ух! Э-эх!

По пологому склону женщина удирала почти по прямой линии, с легкостью горной козы перепрыгивая крупные валуны — мужчина их огибал, теряя драгоценные мгновения. Внизу ступни проскальзывали на глинистых участках, затем грунт стал более жестким — песчаник и камень. 'Бородач', почувствовав себя увереннее на твердой опоре, начал сокращать расстояние.

Но тут 'рыжая' изменила тактику. Склон набирал крутизну, появились скальные выступы. В какой-то момент преследователь почувствовал что двигается зигзагами, наискось, а то и вдоль склона. Затем он заметил, что и бежит рыжая негодяйка уже не наобум, а по кем-то проложенной тропинке. Темп стал рваным, часто приходилось притормаживать, и это еще больше изматывало погрузневшего за последнее время охотника. Да, обленился, набрал вес от летнего изобилия пищи, не требовавшего ежедневно повышенных усилий. Усталость выплескивалась судорожным дыханием из широко распахнутого рта:

— Ху, уф, ха, фу-у…

Эх, если бы он не замешкался на берегу! Хотя и понятно — не ожидал такого подвоха на собственной территории, где раньше никто не смел покуситься на его добычу. 'Бородач' сам несколько десятков дней назад нашел это отличное место для охоты на птиц. Дорогу узкой горной речушке здесь перегораживали три огромных каменных глыбы. Отколовшись от скалы, они скатились вниз в неглубокую, но широкую расщелину, посреди которой протекала речка. Глыбы образовали запруду, где было удобно ловить рыбу, спускавшуюся по течению. 'Бородач' сначала и использовал водоем только для рыбалки, но потом обратил внимание, что место привлекает, кроме него, и крупных жирных птиц с большими клювами. Неуклюжие и жадные птицы тупо попадались в примитивные силки, расставляемые охотником на берегу. Попадались почти ежедневно, и иногда по две штуки за раз, обеспечивая 'бородачу' сытный обед и славу, среди сородичей, удачливого промысловика.

Вот и сегодня умелый охотник не сомневался в успехе. День выдался теплым, но пасмурным, в воздухе роились мухи и мошка: в такую погоду, по наблюдениям 'бородача', рыбы у запруды скапливалось особенно много, а глупые птицы от жадности вели себя особо беспечно. Он неторопливо, но сосредоточенно шел по усыпанному галькой берегу к запруде. Шел практически бесшумно, как осторожный зверь, оглядываясь по сторонам и принюхиваясь: охотник жил в невероятно опасном и жестоком мире, не прощавшем даже секундной расслабленности. Он это не столько ЗНАЛ, для системного ЗНАНИЯ наш герой был слишком ПЕРВОБЫТЕН, сколько чувствовал. И еще 'бородач' уже умел кое-что сопоставлять и владел опытом предков, переданным ему старшими родственниками.

До цели оставалось совсем немного: расщелина, а вместе с ней и речка, делали поворот, и оттуда до глыб, образовывавших запруду, было рукой подать — с разбегу такое расстояние охотник мог преодолеть за пять-шесть прыжков. Но он не собирался бежать, а, наоборот, замедлил шаг и прислушался: стояла тишина, и именно это насторожило. Птицы обычно галдели, а тут тишина. Он почувствовал легкое беспокойство: неужели сегодня птицы не прилетали? Тогда придется обойтись рыбой — такого уже давно не случалось.

'Бородач' дошел до поворота и осторожно выглянул из-за большого камня. Тут и увидел 'рыжую'. И остолбенел. Нахальная девица сидела недалеко от воды и выпутывала из силка среднего размера птицу. Из ЕГО силка, поставленного вчера вечером!

Сначала охотник решил, что кто-то из женщин общины позарился на ЕГО добычу. Это было неслыханно! Подобное соображение привело хозяина силка в ступор. И как раз в этот момент 'рыжая' повернула голову, и ее испуганный взгляд встретился с возмущенным взглядом 'бородача'. Через миг женщину словно ветром сдуло. Еще через мгновение охотник понял, что дерзкая воровка, улепетывающая вбок по склону, чужачка, и, издав нечленораздельный вопль, бросился следом. Но момент, когда он мог в несколько прыжков настигнуть наглого нарушителя границ его охотничьих угодий, был уже упущен. И теперь 'бородач' бежал за этой рыжей девицей, рыча от ярости и негодования, брызгая слюной, задыхаясь все больше и постепенно отставая.

— Ху, уф, эй, ха, фу-у…

— Их — ой — ай! Ух-ху…

Охотник выдыхался, а расстояние между ним и целью увеличивалось и составляло уже пару десятков метров — вдвое больше, чем на берегу. Мужчина почти готов был сдаться и продолжал преследование из-за одного упрямства. А еще его злило и выбрасывало дополнительный адреналин в кровь то обстоятельство, что негодяйка упорно не расставалась с украденной добычей, несмотря на всю сложность своего положения. Повизгивая от страха, она продолжала крепко сжимать в левой руке шею птицы. Внушительное туловище с массивными крыльями периодически билось о бедро бегуньи, затрудняя движение и нарушая равновесие. Но от голода ли, от страха ли, лишившего несчастную последних остатков разума, 'рыжая' продолжала удерживать похищенную дичь, не осознавая, что она и представляет для нее главную опасность.

Сразу за выступом скалы узкая каменистая тропка, не столько протоптанная, сколько приспособленная под спуск баранами, ходившими к реке на водопой, делала резкий поворот направо. Здесь 'бородач' на короткое время потерял цель из виду. Да еще и притормозил, хватаясь рукой за выступ — уж больно ненадежной выглядела тропинка, и отвесным казался склон. В отличие от удирающей со всех ног ворюги-чужачки, преследователь мог позволить себе такую роскошь — притормозить: не лететь же, в самом деле, из-за какой-то жалкой птицы в пропасть? И тут он услышал тонкий вскрик, выдававший отчаянный испуг:

— Ай, яй-яй, ах, а-ай!!

От неожиданности охотник остановился, как вкопанный, тормозя задубелыми подошвами босых ног так резко, что они едва не задымились; затем опасливо, прижимаясь к скале, заглянул за выступ. Довольное хрюканье, вырвавшееся вслед за этим из грубой гортани 'бородача' вместе со свистящим воздухом (ох, запыхался!), обозначало по смыслу примерно следующее: попалась, паразитка!

'Рыжая' и на самом деле попалась, как кур в ощип. Не совладав со скоростью на крутом повороте, да еще и поскользнувшись на камне, она, потеряв равновесие, слетела с тропинки. И валяться бы любительнице чужой дичи бездыханной на дне глубокого ущелья, если бы не поразительная изворотливость, свойственная представительницам этой половины человечества, похоже, во все времена и эпохи. Уже падая в пропасть, женщина изловчилась ухватиться правой рукой за хилый кустик, росший на склоне; затем, дрыгая обеими ногами, ухитрилась нащупать пятками (вот везуха-то!) узенький, чуть шире стопы, каменный карниз почти на отвесном склоне. В такой беспомощной и, отчасти, пикантной позиции она и предстала взору разгоряченного погоней охотника. Тот снова хрюкнул, расслаблено и даже умильно: глупая баба, невзирая на всю критичность ситуации, продолжала сжимать в левой руке шею похищенной птицы. Ну, разве не дура? Нашла, о чем заботиться! Зато ему теперь будет с чем вернуться в пещеру к сородичам.

— Уф на, у-тю-тю.

'Бородач' сделал несколько аккуратных шагов по скользкой тропинке и присел на корточки, прямо над головой чужачки: ее светло-рыжая макушка вызывающе торчала на расстоянии вытянутой руки. Правда, глаз женщины он не видел. 'Рыжая' тихо поскуливала, понемногу приходя в себя после пережитого ужаса, но смотрела вбок, приткнувшись щекой к каменистой почве склона. А куда еще смотреть? Вверху — страшный волосатый преследователь в бараньей шкуре, смуглый, с выпученными глазами и широкой челюстью, собиравшийся проломить ей череп; внизу — глубокая пропасть, куда она только что едва не сверзилась. Положение безвыходное. Даже если бы 'бородач' ушел, 'рыжая' не смогла бы в одиночку выбраться на тропинку, несмотря на ее близость. За хилый кустик еще можно было как-то держаться, но о том, чтобы подтянуться на этом пучке веток, не стоило даже мечтать. Девица шмыгнула носом и тоненько провыла (вот попала-то!):

— Уй-юй, у-уй. Вай-ай, а-яй.

Зато, измочаленный гонкой, преследователь наслаждался своим "высоким" положением. Нарушительница границ находилась в его руках вместе с похищенной добычей — оставалось, не торопясь, разобраться в ситуации.

В первую очередь 'бородач' решил внимательно рассмотреть (обнюхать успеется) чужачку. Тем более что особых трудностей процесс не представлял: никаких излишеств, то ли в силу крайней нищеты, то ли в силу столь же крайней дикости, незнакомка на себе не имела. Собственно, ее можно было бы назвать голой, если бы не костяные трубочки в ушах и своеобразный пояс. Он состоял из веревочки, сплетенной из высушенных кишок, и нанизанных на нее морских ракушек. В отличие от 'рыжей', продвинутые подруги охотника давно уже щеголяли в шкурах животных. А тут: смотри — не хочу. И мужчина продолжал с любопытством и интересом разглядывать странную дикарку, так мало похожую на тех женщин, с которыми он привык иметь дело. Маленькая, худая и это… 'бородач' подыскивал в образной памяти сравнение… как молоденькое деревце или это… эта, косуля, вот, точно.

— Хм, тэ-эк.

Он разглядывал бледную узкую спину с выступающими позвонками и удивлялся — женщины его общины были темнокожими и коренастыми, с короткими и кривыми ногами, широким задом. Взгляд мужчины опустился до маленьких, едва округлых, ягодиц. Ноги девицы были широко расставлены, она изо всех сил опиралась ступнями на узкий карниз, касаясь худенькими бедрами склона.

Нет, совсем не похожа на нормальную женщину, лягушачьи лапки какие-то — пришел в голову новый образ. 'Бородач' сердито хмыкнул: что-то он увлекся и расслабился — лягушка, конечно же, лягушка, а не косуля. Даже жаба. Охотник представил в воображении бородавчатое создание и решил, что с жабой переборщил: пусть остается лягушкой. Тоже мне удумала, чужие силки потрошить, патлатая. Он покосился на мертвую птицу — в животе сразу заурчало: с утра ведь не евши. Чего на эту чужачку пялиться, надо сначала добычу отобрать.

Мужчина кашлянул, привлекая внимание, и негромко так, не страшно рыкнул, усиливая эффект: на этих баб пока не зарычишь — ничего не поймут. Он был грубоват и не воспитан, наш первобытный охотник, но не по причине дурного характера, а в силу близости к природе. Приподнял правую руку, собираясь показать: мол, дичь отдавай, подержала и хватит.

Услышав рык, 'рыжая' робко повернула голову кверху, пытаясь понять, чего от нее хочет преследователь. Но тут же, в ужасе закрыв глаза, громко заверещала, вдавливаясь тщедушным тельцем в каменную твердь склона. Мужчина опешил (чего она, дура?) и перевел взгляд на свою поднятую руку. Только тут он заметил, что сжимает в ладони крупный камень. Каменюку 'бородач' ухватил еще внизу, у реки, в самом начале погони: а как же без камня — надо же чем-то по башке бить? Да так и забыл про него — инстинкт, елы-молы*. Девица продолжала верещать, но тише и как-то… безнадежно совсем. Мужчина буркнул что-то под нос — в более поздние времена сказали бы 'чертыхнулся', и отбросил камень в сторону. Тот подскочил от удара, снова стукнулся о склон и запрыгал вниз, вызывая мелкий камнепад.

— Ну, вот, елы-молы.

'Бородач' сидел на корточках, задумавшись. 'Рыжая' прекратила верещать и перешла на всхлипывание. Охотник покашлял, а вот рычать теперь не стал. Что-то подсказывало ему, что на эту законченную дуру рычать нельзя: сиганет еще с перепугу в пропасть. Ищи потом внизу птицу — так и без еды останешься.

Но миролюбивый кашель на женщину не подействовал. Она всхлипывала с плотно закрытыми глазами. Мужчина почесал волосатую грудь, прогоняя разнежившуюся блоху, — ну, как же объяснить, этой придурочной? И тут ему в голову пришло неординарное, может быть, даже выдающееся в своей простоте, решение. Он вытянул вниз руку и осторожно, указательным пальцем, дотронулся до рыжей макушки. Женщина вздрогнула и… затихла, озадаченная непонятными действиями грозного преследователя. 'Бородач' встал на колени — удобнее доставать — и уже смелее, всей ладонью, провел по волосам 'рыжей'. Это было неожиданное для него самого движение — с раннего детства он привык использовать руки для трех основных целей: махать, подавая сигнал или знак; хватать пищу; наносить удар. А тут? Чего же это он делает? Но ведь помогло!

Женщина пугливо подняла голову и посмотрела на мужчину: нет, он все-таки был очень страшен и кого-то смутно ей напоминал. Тот, издав повелительный односложный звук "на", медленно показал пальцем на птицу и похлопал ладонью по земле: давай, мол, клади сюда. 'Рыжая' колебалась недолго — силы оставляли ее. И вот, приняв решение, она обреченно и покорно протянула вверх левую руку с зажатой в ладони добычей — охотник взял птицу за голову и положил на тропинку. Он ощущал удовлетворение, но не спокойствие. Собственно, цель достигнута? Или? 'Бородач' думал.

Чужачка… Кто их поймет, этих чужаков? От них всегда исходила опасность, как от не знакомого зверя с неизвестными повадками. Когда-то, охотник тогда еще не родился, их община столкнулась со странными чужаками. По рассказам старших сородичей они были высокими, бледнолицыми и злыми. 'Другие люди', получившие затем прозвище 'варии', убили нескольких мужчин из общины 'бородача', пытавшихся оказать сопротивление, отобрали молодых и крепких женщин, а остальную часть общины выгнали из уютной обжитой пещеры в ночь. До утра два десятка дикарей просидели у входа в пещеру, сбившись в одну кучу, чтобы спастись от холода. Они слышали, как кричат и визжат их женщины, но ничего не могли поделать. Они вообще не понимали, что происходит. Когда взошло солнце, 'другие люди' вывели из пещеры женщин (но не всех, несколько женщин так и осталось с ними), и знаками показали дикарям — уходите прочь!

Пришлось общине, невзирая на холодное зимнее время, перебираться на новое место, подальше от агрессивных чужаков. Едва ли не половина сородичей 'бородача' погибла тогда за время перехода. А через какое-то время те женщины, что оставались тогда ночью с вариями, стали рожать странных бледнокожих детей с узкими лицами и продолговатыми глазами. Дети эти жили не долго, почти все очень скоро отправились в айки…*

И потом, хотя и крайне редко, происходили встречи с чужаками. Правда, эти незнакомцы были почти своими и ничем не отличались от сородичей охотника: ни цветом кожи, ни повадками, ни оружием. Поэтому обходилось без серьезных драк: долго стояли друг против друга, орали, махали дубинами — и расходились, убедившись в равенстве сил.

Чужие они и есть чужие — у каждого своя дорога. Зверь не зверь, враг не враг, но непредсказуем и опасен. И вот — свалилась на его голову. Какой свалилась? Забыл? Добычу украла! Нет, надо было ей черепушку размозжить!

'Бородач' не видел тех злых 'других людей' со светлой кожей, но 'рыжая' своей внешностью растревожила воспоминания о рассказах сородичей. Охотник тяжело задышал, откуда-то из глубины груди плеснула в лицо ярость. Но вяло плеснула, без куража.

А может, оставить ее тут, пусть сама выкручивается, лягушка? Он опустил голову: да, глубоко и высоко. Не выбраться ей — и так уже качается, еле на ногах стоит. Одна кожа да кости — а удирала-то как, где силы взяла? И опять что-то шевельнулось в груди, но уже совсем иное и настолько непонятное, что мужчина в изумлении повел носом. Вроде никаких новых запахов он не улавливал, тогда что же это такое с ним происходит?

Ему были хорошо знакомы, 'бородач' даже умел их различать, такие чувства, как удивление, тревога, гнев, ярость… Иногда он радовался — например, во время удачной охоты или когда возвращался после отлучки на стоянку, к костру, и его встречали довольные сородичи. Но то, что он ощущал сейчас, совершенно не походило на знакомые доселе реакции и впечатления. Настолько не походило, что 'бородач' растерялся. Неужели в ней, чужачке, причина?

Глупость какая: баба, она и есть баба. Ишь, нахохлилась: замерзла, что ли? Не фиг без шкуры выпендриваться. Разумеется, не совсем так и то, но что-то похожее по смыслу думал наш мужественный, брутальный охотник. Он попытался разозлиться на тупую дармоедку, доставившую ему столько хлопот, но не получалось.

Свалится ведь вниз, как пить дать, свалится! А там — ого-го! Костей не соберешь. Взгляд 'бородача' остановился на маленьком кулачке женщины, судорожно сжимавшем, у самого корня, прутья куста… Внезапно отчего-то защемило в носу. Мужчина почесал всей пятерней широкий приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, затем поморгал — песчинка, что ль, попала?

'Рыжая' молчала и снова смотрела в никуда, вбок. На небе меж тем собрались тучи, потемнело. Внезапно вдоль склона прошел резкий порыв холодного, сырого ветра. От неожиданности женщина вздрогнула и заскулила: тихонечко совсем, словно и не хотела, чтобы ее услышали, а для себя. Или про себя. И, продолжая поскуливать, робко взглянула в насупленное, заросшее густыми темными волосами, лицо охотника. И он, почувствовав этот ищущий, жалобный взгляд, с непонятной для него самого робостью, будто опасаясь чего-то, тоже посмотрел женщине в лицо.

И такие у нее были огромные, обреченные, плачущие глаза — и впрямь, как у раненной косули. Такие глаза были у нее, что… Мужчина наклонился и протянул раскрытую ладонь…

До начала грозы они успели спуститься вниз и спрятаться от проливного дождя под навесом огромного наклоненного валуна. Гроза разгулялась не на шутку: сильными резкими порывами налетал ветер, захлестывая под валун водяные струи; периодически грохотал гром, следом за ним черно-фиолетовое небо разрезали вспышки огромных молний — первобытным людям чудилось, что грозные гигантские стрелы летят прямо в них. При каждом раскате грома 'рыжая' судорожно вздрагивала и изо всех сил прижималась своим худеньким телом к мощному торсу охотника, словно пытаясь спрятаться за ним от гнева и пронизывающей сырости разбушевавшейся стихии. Голова 'рыжей' лежала на груди 'бородача', его левая рука прикрывала спину женщины, а правой ладонью он осторожно проводил по рыжеволосой макушке, как будто заучивая новое для себя движение…

Так они сидели, два обитателя Каменного века: бородатый охотник-дикарь и маленькая рыжая женщина. Грязные, измазанные кровью от сырого мяса недавно съеденной птицы, пахнущие потом и звериной шерстью… Пережидая грозу под укрытием огромного камня, они обнимали друг друга, чтобы поделиться тем немногим, что они тогда имели — теплом своих тел. А со всех сторон их окружал страшный, неизведанный и непредсказуемый первобытный мир.

Гроза утихла глубокой ночью. До утра 'рыжая' и 'бородач' просидели, скорчившись, под валуном, в ожидании рассвета, периодически забываясь коротким, тревожным сном. Когда выглянувшее из-за скал солнце разогнало темноту, пугавшую рыками и воплями зверей, таинственными шорохами и тенями, мужчина и женщина, осмелев, вылезли из укрытия. После грозы воздух был чист и прозрачен, и только от земли местами стелился светлый белесый туман: под лучами летнего солнца, быстро прогревавшего предгорные склоны, почва отдавала накопленную за ночь влагу.

Теперь охотник мог снова, уже в спокойной обстановке, рассмотреть свои спутницу: невысокая, стройная, грива светло-рыжих волос спадает на узкие плечи; тонкие, но мускулистые руки; плоский впалый живот, переходящий в треугольник лобка, поросшего жесткими темно-рыжими кудряшками… Не костлявая, но очень худая — каждое ребрышко отчетливо проступает под кожей.

Женщина ежилась на легком утреннем ветерке и 'бородач' снова удивился, почему она совсем без одежды — ночи в предгорье даже в летнее время были прохладными. И тут его внимание привлекла деталь, на которую он вчера в суматохе не обратил внимания. Костяными трубочками в ушах, выточенными, видимо, из костей лапок мелкой птицы, и поясом из ракушек украшения чужачки не ограничивались. В ложбинке между маленькими, но округлыми грудями, висел на тонком шнурке из сухожилия крупный, длиннее среднего пальца, клык неизвестного охотнику зверя. Величина клыка указывала на то, что зверюга был очень большой и, понятное дело, страшный.

Несколько лет назад 'бородач' видел зверя с похожими клыками — снежного барса. На счастье охотника барс в тот момент лакомился только что задранным козлом, и, на внезапно появившееся на поляне, непонятное двулапое существо громадный зверюга только рыкнул. Этого оказалось достаточно, чтобы 'бородач' улепетывал без задних ног до самой пещеры, хотя, заметим справедливости ради, вовсе не относился к категории трусов. Потом, в течение нескольких вечеров подряд, он с придыханием рассказывал у костра сородичам о неожиданной встрече, со свойственной большинству охотников фантазией придумывая все новые подробности, мало соответствующие действительности. Но жуткую пасть зверя с длинными заостренными клыками наблюдательный 'бородач' запомнил очень хорошо.

'Большой зуб', болтавшийся между грудями девицы, вполне мог принадлежать зверю, которого видел охотник, или примерно такому же зверю. И это тоже удивляло — откуда у обычной бестолковой женщины такая редкостная вещь, положенная только колдунье для совершения обрядов? Так, по крайней мере, считалось в общине 'бородача'. Зачем 'рыжая' нацепила 'зуб' на шею, и каким образом ей удалось подобное сделать?

Мужчина взял клык в пальцы и нагнул голову к груди 'рыжей', рассматривая украшение. Оно держалось на сухожилии, продернутом через просверленное в основании клыка отверстие. Охотник не понимал, каким образом образовалось отверстие. Неужели проковыряли? Он видел много звериных зубов, знал, какие они твердые и прочные, и никогда не замечал в них таких сквозных продольных дырок. Да, удивительно… Слева и справа от лица 'бородача' в каком-то десятке сантиметров соблазнительно вздымались в такт дыханию розовые соски молодой женщины, но он, словно завороженный, смотрел на матово блестящий клык. Вид отполированной, изогнутой кости будил в сознании дикаря неясную тревогу.

Как-то неуютно он себя чувствовал, сказать бы 'не в своей тарелке', но с учетом реалий того времени точнее прозвучит: не в своей шкуре. В погоне за чужачкой 'бородач' переместился слишком далеко — далеко от сородичей, внутренняя связь с которыми, непрерывная СОПРИЧАСТНОСТЬ, ощущалась им постоянно и регулировала его поступки в нестандартных ситуациях. Эта регулирующая и направляющая функция коллективного сознания общины, представлявшего сложную телепатическую сеть, осуществлялась только в пределах ее действия. Гоняясь за 'рыжей', охотник оказался за границами сети, попав в положение ребенка, едва ли не впервые предоставленного самому себе. Да еще ночь, проведенная вне круга сородичей и уютной пещеры… Все это не придавало уверенности.

Нет, его первая сигнальная система, инстинкты, работали, как всегда четко и слаженно. Но было НЕЧТО, улавливаемое подсознанием, беспокоившее и создававшее проблему, которую 'бородач' не мог разрешить, потому что не мог классифицировать без помощи коллективного 'я'.

Охотник отступил на шаг и, наклонив голову, не мигая, уставился в темно-синие, почти черные, глаза 'рыжей'. Та робко улыбнулась — ужас, который она испытала вчера, уже рассеялся. Но страх перед суровым, жутковатого вида незнакомцем с мощными мышцами и агрессивной тяжелой челюстью, покрытой взлохмаченной растительностью темно-бурого цвета, продолжал гнездиться в глубине ее души. И еще — внешность охотника вызывала в памяти 'рыжей' смутную ассоциацию, настолько тревожную и угрожающую, что девушка опасалась: будучи растревоженным, воспоминание обернется жуткой реальностью…

'Бородач' угрюмо смотрел на чужачку, а та натянуто улыбалась — ночью грозный незнакомец вел себя вполне миролюбиво, но, кто его знает, чего у него на уме? Он совсем не походил на людей ее племени: высоких, стройных, светлокожих… Руки и ноги чужака покрывала густая бурая шерсть, но особенно девушку смущал и даже пугал смуглый цвет кожи 'бородача'. Темный, точнее, черный цвет кожи по рассказам сородичей девушки имели дикари-людоеды. Но 'рыжая' гнала от себя ужасную мысль. Нет, он ведь не черный, а коричневый — утешала она себя. Даже светло-коричневый. Наверное, оттого что много находится под солнцем, моя кожа тоже темнеет летом — думала девушка. К тому же, он совсем не злится и кажется добрым, даже милым. Только, неразговорчивый какой-то.

Под пристальным взглядом 'рыжая' терялась и нервничала. Из своего относительно небольшого житейского опыта общения, из разговоров с матерью девушка знала, что наибольшую опасность представляют незнакомые люди — никогда заранее не известно, как такой человек себя поведет. И инстинкты, и накопленный опыт предков, гнездившийся в подсознании, подсказывал — надо как-то сблизиться с незнакомцем, найти ОБЩИЙ ЯЗЫК.

А что если?

Она медленно приложила ладонь к своей груди и с выражением повторила два раза по слогам:

— Ва-да, Ва-да.

Потом показала ладонью на 'бородача' и спросила:

— А тебя?

Мужчина наклонил голову вбок. Маневр белокожей девушки привел его в явное замешательство. Неужели она называет свое имя? До этого он слышал от чужачки только вопли, плач и повизгивание и относился к ней, скорее, как к бессловесному зверьку. Зверьку пусть и забавному, отчасти даже симпатичному, но все-таки примитивному, очевидно не равному ему, лучшему в общине охотнику, существу. А тут…

Девушка тоже выглядела озадаченной и расстроенной молчанием 'бородача'. Она снова прикоснулась к груди (ладошка аккуратно закрыла левый сосок) и повторила:

— Ва-да.

Мужчина неуверенно протянул в сторону 'рыжей' руку и произнес с вопросительной интонацией:

— Ва-да?

Чужачка довольно закивала — да, да. 'Бородач' хлопнул себя по груди и выкрикнул так, что 'собеседница' вздрогнула и присела:

— Гар!

Поняв, что перестарался, мужчина продублировал уже спокойнее и тише, даже с некоторым изяществом раскатив последнюю гласную:

— Гар-р.

Свое прозвище 'бородач' получил давно, еще в совсем юном возрасте, благодаря забавному происшествию. Он сидел на земле и обсасывал и без того отполированную многими зубами и губами заячью косточку, когда к нему подошел кто-то из взрослых сородичей. Решив поиграть с малышом, мужчина схватил косточку за свободный конец (второй находился у ребенка во рту) и слегка потянул на себя. Но не тут-то было! Мальчуган, выпустив кость изо рта, издал визгливый рык 'Гар-р!', и вцепился зубами в палец обидчика. Под хохот и хрюканье любопытствующих сородичей, ошарашенный шутник не без труда вырвал изо рта рассвирепевшего малыша прокушенный до крови палец. Покрутив его перед носом, мужчина уже собрался звездануть воинственного засранца по лбу, но, поняв комичность ситуации, удержался. Затем сам пару раз хрюкнул, поддерживая общее веселье, ткнул, в продолжавшего рычать мальчонку, окровавленным перстом и громко рыкнул в ответ: 'Гар-р!'. Так наш герой, значительно раньше сверстников, получил настоящее имя и полезную в первобытном обществе репутацию парня, которому палец в рот не клади.

— Гар-р, — с легкой игривой картавостью повторила чужачка и, призвав на помощь ладошку, закрепила пройденный материал. — Я — Вада, тебя зовут Гар-р.

Собеседник понял не все, но переспросить, возможно, постеснялся — лишь одобрительно повел носом. Мужчина и женщина смотрели друг на друга, и уголки губ у обоих подрагивали в добродушном оскале, означавшем улыбку и дружелюбие. Они явно находили общий язык, и это вызывало обоюдную симпатию.

Но на пустой желудок общалось плохо, и Гар повел новую знакомую к запруде, где произошла их первая встреча.

Когда охотник с Вадой подошли к запруде, в силках уже бились (день начинался на редкость удачно) две крупные птицы. Гар придушил добычу и, пользуясь в основном выразительными жестами и междометиями, объяснил спутнице, что есть ЭТО пока нельзя.

Вада спокойно, хотя и с некоторым разочарованием в глазах, согласно кивнула, продолжив подтверждать статус смышленой особы. Отойдя от испуга и переживаний последних суток и удостоверившись в мирных и даже благожелательных намерениях спутника, она так освоилась, что вскоре, к изумлению мужчины, начала бойко лопотать. И тут охотник окончательно убедился в том, что доселе молчаливая чужачка, при первом рассмотрении способная издавать только вопли и всхлипывания, на деле превосходно (куда лучше Гара!) владеет речью и знает очень много слов.

Вот такой примечательный диалог состоялся у Гара и Вады сразу после того, как охотник скрутил пойманным птицам головы.

— Не ням-ням, — сказал он, отрицательно покачав указательным пальцем. Затем изобразил двумя пальцами шаги:

— Топ-топ (показал рукой вверх по течению ручья), там лог (округлый жест руками — мол, большое жилище там, пещера, понятно?), там Ух-хо (на огне зажарим) и ням-ням.

Девушка, напряженно следившая за жестами и звуками Гара, молча качнула подбородком. Мужчина удовлетворенно ощерился — соображает, однако, не такая уж и тупая дикарка. И продолжил:

— Вон там (ткнул пальцем в сторону ручья), рыбу бух и ням (сейчас, мол, рыбу поймаем и поедим).

'Рыжая' снова кивнула и вот тут-то неожиданно выпалила скороговоркой:

— Понятно. Сейчас мы ловим много-много рыбы и едим, сколько хотим, от пуза, так? Давай быстрей займемся этим, а то есть хочется — аж мочи нет.

И выразительно хлопнула себя ладошкой по плоскому животу.

У охотника отвисла и без того постоянно полуоткрытая челюсть. Такое количество разнообразных звуков, произнесенное одним человеком за столь короткий период времени, он слышал впервые в жизни. Даже вожак их общины, умный и хитрый одноглазый Боро, умевший предсказывать дождь, считать до двух и подражать крикам птиц, никогда не говорил так длинно и быстро. Смысла произнесенных Вадой слов Гар почти не понял. Но то, что это были именно слова, сомнений не вызывало. Да еще какие слова! Некоторые из них состояли аж из нескольких слогов!

А он ей: 'ням-ням, топ-топ'. Ничего себе, 'топ-топ'.

Но таланты рыжей бестии одной болтливостью не исчерпывались.

Вскоре выяснилось, что Вада поразительно ловко умеет ловить рыбу. Гар делал это примитивно, как научился еще в детстве у старших сородичей — руками и палкой. Скинув шкуру, чтобы не намочить, он подобрал на берегу большой сук и осторожно (плавать Гар не умел) забрел в реку по колено. Затем залез на валун, торчавший из воды, и стал высматривать крупную рыбу.

Запруда была мелкой (расстояние до дна в самом глубоком месте, у обломков скалы, не превышало метра), а вода очень прозрачной: передвижение рыб просматривалось отлично. С помощью палки добыча глушилась, а затем вылавливалась руками. Главная проблема заключалась в необходимости точно улучить момент, когда рыбина приближалась к поверхности воды, а еще лучше, когда выпрыгивала вверх в погоне за мошкой — иначе удар палкой приходился о воду безо всякого эффекта.

Демонстрируя перед чужачкой принципы рыбалки, Гар, углядев подходящий объект, со всей дури махнул суком, а следом и сам, не удержав равновесия, бултыхнулся в речку. Но замочился зря — жертва ускользнула. Раздосадованный промахом, дикарь забрался обратно на камень и оглянулся — Вада стояла на берегу и озадаченно наблюдала за манипуляциями рыболова. Тот аж крякнул от расстройства: надо же, какая несообразительная, а ведь вроде все объяснил. И махнул рукой — иди сюда, помогай.

Но Вада помотала головой и направилась в сторону от речки, к зарослям тальника. Через некоторое время девушка вернулась с длинной и ровной, средней толщины веткой. Затем развязала пояс и сняла с веревочки ракушку с заточенным краем. Присев на корточки, с помощь ракушки заострила ветку с одной стороны — получилась примитивная острога.

Гар, прервав рыбалку, наблюдал за действиями Вады сначала сердито, а потом с все возрастающим интересом. Взяв орудие в руку, чужачка вошла по колено в воду и замерла, внимательно всматриваясь в прозрачную гладь запруды. Быстрый взмах руки и, проколотая острием насквозь, на конце ветки уже бьется, сверкая чешуей, толстая рыбина.

— Ий-я! — гортанно выкрикнула Вада, ухватив добычу за жабры и торжествующе подняв ее вверх обеими руками.

Ошеломленный Гар почесал затылок. Выбравшись на берег, он стал изучать изготовленное Вадой орудие. Нельзя сказать, что оно явилось для него полным открытием. Мужчины его общины давно умели делать из толстых сучьев пики, сначала заостряя осколками кварца один из концов, а затем обжигая для прочности на огне. Но использовались эти пики в основном как колющее оружие: в драке или чтобы добить попавшую в ловушку дичь — крупную птицу, зайца, бобра. Иногда, но такая удача выпадала редко, пиками добивалось серьезное животное: свалившийся с обрыва овцебык или застрявший в болоте кабан.

Во время приснопамятного столкновения с злыми вариями дикари впервые увидели новый тип оружия — копья с каменными наконечниками. Потом они пытались их воспроизвести, но не очень удачно. Сородичи Гара не могли сообразить, как правильно закреплять наконечники в древке, из-за чего оружие получалось ненадежным. Хотя и обладало большей убойной силой и эффективностью, чем заостренные пики.

К тому же, дикари не умели толком метать — ни копий, ни даже камней. Их плечевые и локтевые суставы были плохо приспособлены под метательные движения. Вада же, к удивлению Гара, свое оружие метнула, и при этом так метко, что поразила цель на расстоянии в рост человека, да еще в воде. Просто поразительно!

А еще бывалого охотника заинтересовало острие. Оно было необычным, с зазубриной. Когда Вада подошла к Гару с пойманной рыбой и острогой, тот понял, в чем заключалась хитрость. Зазубрина не позволяла жертве соскользнуть обратно в воду — острога волочилась следом, оставалось только ухватить ее рукой за свободный конец и подтянуть добычу к себе.

— У-у, — тянул задумчиво охотник, едва ли не облизывая острогу. — Ух, ма, да уж, туссык камык*!

Хотя Гар соображал медленно, но постепенно до него начинало доходить, что судьба свела его с необычным человеком. Странная бледнолицая и светлокожая чужачка знала и умела так много, что разум Гара не успевал перерабатывать получаемую информацию. Наш герой даже не догадывался, что Вада представляла племя, стоявшее целой ступенькой выше на лестнице эволюции, чем он со своими отсталыми сородичами. Познать во всем объеме это неординарное обстоятельство дикарю только предстояло.

Урча и довольно переглядываясь (совместное принятие пищи порой весьма сближает), они умяли за обе щеки первый улов. Затем Вада стала учить Гара пользоваться острогой. У него не получалось — в тот день он так ничего и не поймал. Но конфуз его не столько огорчил, сколько раззадорил. Ведь удачливая и ловкая подруга (дружба крепла на глазах) за короткое время подцепила с помощью оригинального орудия еще несколько рыбин. Гар не верил своим глазам: чтобы добиться такого результата "дедовским" способом ему пришлось бы трудиться весь световой день, от восхода до заката. Но он не завидовал. Ведь они рыбачили ВМЕСТЕ, и это была ИХ добыча.

Наевшись досыта, мужчина и женщина, усталые и умиротворенные, грелись под лучами яркого полуденного солнца на берегу речки. Гар повернулся на бок и посмотрел на Ваду. Она лежала на животе, подложив под подбородок маленькие, узенькие ладошки. Мужчина, уже знакомым для него движением, вытянул руку и ласково провел ладонью по худой, но на удивление гладкой, скользкой спине сверху вниз, от шеи к ягодицам. Вада слегка вздрогнула, ее тело на мгновенье напряглось, но вскоре расслабилось под рукой мужчины.

Ладонь Гара была тяжелой, с грубой, иссеченной мелкими шрамами, кожей и корявыми, жесткими мозолями. Но тело женщины не ощущало жесткости — оно реагировало на нежность и тепло, исходившие от ладони, и посылало обратные импульсы такой же нежности и тепла. Ноги Вады непроизвольно раздвинулись, она подалась ближе к Гару, навстречу его ласковой и жадной ладони. Их тела соприкоснулись, и они продолжили волнующий, увлекательный и приятный процесс познания друг друга, не замечая, как с противоположного берега, сквозь заросли ивняка за ними насторожено следят чьи-то злые и завистливые глаза.

*Елы молы — идиоматическое выражение, в зависимости от контекста означающее: ну и дела, вот это да, однако.

*Айки — иной мир или тот свет по представлениям дикарей.

*Туссык-камык — экспрессивное идиоматическое выражение, что-то вроде 'тудыт твою растудыт' или 'мать твою за ноги'.