К вечеру поезд прибыл на место назначения — в город Актюбинск.

Нас перегрузили из вагона в конвойный автомобиль — автозак. Тюремная охрана была ещё покруче «сталыпинского» конвоя. Сопровождали нас до ворот тюрьмы ВВшники с собаками и автоматами. Будка автозака была разделена на две половины, в одной везли мужиков в другой баб. За нами ехал ещё один автозак, в нём везли "краснопёрых"(осужденные менты) и "петухов"(опущенные).

По прибытию в тюрьму, заключённых по одному стали выводить из автозака, возле дверей будки и входа в тюрьму стояли по два ВВшника с собаками. Зеки по одному выскакивали из будки и бегом влетали в тюремную дверь. Собаки, как дикие бросались на заключённых, ВВшники с трудом удерживали их за короткие поводки и ошейники, эти конвойные псы натренированы так, что готовы порвать на части любого зека, если предоставить им такую возможность. В подобной ситуации не только о побеге мысли не возникало, но даже малейшее непослушание могло обернуться тяжёлыми последствиями. Далее был коридор напоминающий лабиринт, на каждом повороте стоял ВВшник с автоматом, и если кто из заключённых ненароком замешкался, то тут же получал от ВВшника прикладом по горбу, или сапогом под зад, для скорости.

Первое помещение, в которое мы попали, был «отстойник», это большая камера, куда загоняли весь этап до шмона. Помню, набилось нас полный «отстойник», стоим, ждём, когда на шмон будут дёргать, вдруг залетают "дубаки"(тюремные охранники), хватают кого-то из заключённых, и резко выдёргивают его из камеры. Оказалось, они по запарке закинули к зекам мента, а потом очухались и по быстрому его от туда выхватили. Если бы зеки его вычислили, то он был бы мгновенным трупом, его просто бы разорвали, мент в камере с зеками это что-то из ряда вон выходящее. Ему повезло, что в общем хипише на него никто не обратил внимания. Зеки сами обалдели, когда узнали об этом, потом долго возмущались и жалели, что вовремя не вычислили этого мента, а то бы оторвались на нём от души. Мент этот был с нашего городка, он залетел за угон машины в нетрезвом состоянии и аварию со смертельным исходом. В общем, набухался, угнал тачку, и сбил женщину, которая в последствии скончалась.

Потом в «отстойник» вошёл какой-то крутой чувак, пальцы веером, и начал на полу-фене всем объяснять, что можно, а чего нельзя делать на тюрьме, сам он был такой же зек, только «козёл». Согласился работать на «хозяина» а по мере своего гнилого характера стал надзирателем, и очень успешно косил под «дубака». Кличка у этого «козла» была — «красавчик». Он был молодой и смазливый парень, но по характеру гандон. Находясь на побегушках у «дубаков», этот «красавчик», старался оправдать их доверие, тем, что презирал обыкновенных зеков, и отрывался на них при любом удобном случае. Косить под "дубаков доверяли не всем, а только отъявленным «беспредельшикам», или бывшим «кумовкам», которых не успели опустить, или грохнуть во время их деятельности.

Всю хозяйственную работу в тюрьме выполняли обыкновенные заключённые, специально отобранные на беседе с «кумом», их так и называли «хоз-банда», свой срок они отбывали внутри тюрьмы, содержались в специальных камерах, отдельно от остальных зеков.

«Хозяином» тюрьмы в то время был майор по фамилии Маглели, бывший боксёр, так что под его кулак желательно было не подворачиваться.

После этой милой лекции, нас начали дёргать на «шмон». На «шмоне» тоже были задействованы зеки из хозбанды. Они могли пропустить всё, а могли отобрать всё, это на их усмотрение, спорить с ними бесполезно и опасно для здоровья.

Самая безобидная категория зеков в хозбанде — это «баландёры», в их обязанность входило разносить «баланду» по камерам. Они были какими-то прибитыми и постоянно молчали, наверно «баландёрами» ставили самых «тормознутых», но я не был на той стороне, и поэтому не знаю их «кухни». На «баландёрах» зеки отрывались по всякому, если его матом обложили, это ещё так себе, частенько бывало, что зеки обливали их баландой с ног до головы. Но ничего не поделать, такая уж их «баландёрская» доля.

На «шмон» вызывали по несколько человек, называли фамилию и говорили:

— Такой-то, с вещами на выход!

Эту фразу мне частенько приходилось слышать в последствии.

Камера для «шмона», тоже была специально оборудована под это дело. Хотя в общем плане, все камеры были похожи друг на дружку, ничего яркого, что хоть немного радовало бы глаз, всё было уныло, серо, тускло, и вся эта обстановка нагоняла тоску и мрачные мысли, угнетала человека, всё напоминало о том, кто ты есть, и где на данный момент находишься.

Тюрьма относилась к крытому режиму, от долгого нахождения в такой обстановке вполне могла поехать крыша, а через какое время это произойдёт, зависело от психики человека. Специалисты Советских времён заключили, что в среднем, человек должен находится в крытом режиме не более пяти лет, так что самый большой и строгий срок, это пять лет «крытки» и червонец особого, не считая вышки. Это сейчас установили срок — двадцатка, или пожизненный, а раньше было — пятнашка с «крыткой», или "лоб зелёнкой"(смертная казнь). Хотя в таких условиях, в которых содержатся наши зеки, и пятнашки более чем достаточно.

В камере для «шмона» стоял огромный стол с двумя шмонающими, и двухсотлитровая железная бочка со стригачём, потому что назвать этого идиота парикмахером, язык не поворачивается.

На столе шмонали «кешеры», а над бочкой стригли головы у тех, у кого были волосы. Мы шли на тюрьму по первому разу, и поэтому были обросшие, поэтому нас сначала подводили к бочке со стригачём. А стригач этот, балванил всех тупой, ручной машинкой, после которой на голове оставались полосы и клочки волос, и зек после стрижки, походил на чучело. Это уже потом в постоянной камере нам удалось привести голову в порядок, там для этого была возможность.

Пока одни нас балванили, другие в это время «шмонали» "кешеры", проводили они эту процедуру со знанием дела, быстро и качественно, так качественно, что почти ни чего из продуктов не оставалось. По тюремным правилам многое запрещалось проносить. Не буду перечислять все продукты, скажу только, что самыми ходовыми продуктами, которые зеки без проблем везли с собой из КПЗ, или просили приносить с «дачкой», это — маргарин, хлеб, сало и сахар, остальное, или запрещалось вообще, или разрешалось в ограниченном количестве. Из курева, разрешали — табак, махорку, или сигареты без фильтра, а сигареты с фильтром и папиросы — запрещалось, или разрешалось, но с оборванными фильтрами или мундштуками.

Строго запрещались стеклянные, колющие, и режущие предметы. Легче перечислить, то, что разрешалось, потому как запрещалось почти всё. А из предметов обихода, разрешали лишь пластмассовую кружку, деревянную ложку, можно и алюминиевую, но долго она не продержится, потому что зеки сразу у такой ложки отламывали ручки, а из ручек делали станки для бритья, или ножи для резки продуктов, а вместо ручки, к ложке привязывали палочки от чилижного веника. Зубную пасту запрещали, разрешалось только зубной порошок, хотя мыло можно любое, но пользовались в основном хозяйственным, или антившивником, в аптеках иногда продавали такое мыло, оно на какое-то время спасало от вещевых вшей, но мыло это, было в дефиците, и не только в тюрьме, но и на воле. В общем, если пораскинуть, то разрешалось иметь зекам в тюрьме, совсем не много, а если выразится точнее — почти ничего, везде одни запреты, и как поётся у Высоцкого "можно только неба кусок, можно только сны".

Считалось, что у заключённого нет права голоса, а это значит, что он не человек, и не важно, что тебя ещё не осудили, раз ты здесь, значит ты ни кто. Зека могут унизить по любому поводу, могут избить, посадить ни за что в карцер, лишить его «дачки», "свиданки", и много чего ещё, всего не перечислить. «Ментовский» беспредел бывает разный, иногда доходило до того, что зеки вскрывали себе вены, чтоб остановить этот беспредел. А смертельный исход на тюрьме, это всё-таки, какое никакое, а ЧП, могут начаться проверки и разборки, а тюремные «менты», тоже не хотят всякого рода недоразумений на свою задницу. Сдержать этот «ментовский» беспредел иногда можно, правда, цена за это очень высокая.

На «шмоне» я узнал одного из шмонающих, он был мой сосед через дом, его осудили года три назад за «бакланку» и дали пять лет. Он меня тоже узнал, мы перекинулись приветствием, он спросил, в чём меня обвиняют, я ему ответил, после чего, он закинул в мой «кешер», всё, что там до этого было, и ни чего не отмёл. После «шмона», нас привели в карантин(временная камера).

"КАРАНТИН"

Это была большая камера с двухъярусными нарами по обеим сторонам, рассчитана на большое количество заключённых. По середине камеры, между нар находился вмурованный в бетонный пол, массивный "общак"(стол для еды) с двумя лавками по обе стороны. Справа в углу располагался "пятак"(туалет) и умывальник с «парашей» для мусора.

Сюда собирали зеков после этапов со всей области, а этапы шли каждую неделю, и по этому зеки в карантине долго не задерживались, неделю или две, а потом на раскидку в подследственные камеры, в которых зеки сидели до суда, или «осуждёнки» (камеры для осужденных), в которых заключённые ждали отправки на зону. Местных подследственных, следователи допрашивали внутри тюрьмы, в специальных камерах. Иногородних этапом возили «домой» в КПЗ, то есть, на место, где совершил преступление.

За время нашего пребывания в тюрьме, то есть за год, нас возили раз 5–6 на допросы, и каждый раз — конвой, авто-зак, вагон-зак, шмоны, отстойник, карантин и уже потом в свою камеру. Хоть было это и проблематично, но в родное КПЗ всё же мы попасть хотели, там всё-таки дом рядом, «родичи» "дачек" натаскают, отожрёшься хоть домашней «хавкой» после тюремной «баланды». На «свиданке» родных увидишь, новости местные узнаешь, хоть какое-то разнообразие. Бывало, что и водочки перепадёт, там всё же свои «менты», и с некоторыми из них можно договорится, они, конечно рискуют, но ведь не даром, пузырь водки за четвертак принести соглашаются, в то время пузырь стоил 5р. 30 коп.

Как только нас запихали в карантин, мы заметили, что в жизнь в нём кипит полным ходом, кто-то «тусовался» по проходу от «общака» до дверей, кто-то "коней гонял"(тюремная почта), кто-то шахматы играл или шашки, кто-то кому-то что-то жевал по фене, размахивая веером из пальцев. Но увидев нас, все сначала притихли на несколько секунд, а потом стали раздаваться выкрики:

— О-о, этап привели! — Откуда этап-то!?

Те, кто не первый раз на тюрьму идёт, сразу зашли и расположились как дома. А мы втроём стояли и думали, куда бы нам припасть? Но долго нам думать не дали, сразу нашлись земляки и подтянули нас к себе, многие уже были наслышаны про наши подвиги, ни у кого ни будь, а у самого судьи народного тачку увели.

Мы начали обживаться, нас по началу попросили расположиться у окна, как новоприбывших, что бы по очереди "гонять коней". А делается это так:

Берут хворостины из чилижного веника и делают «удочку», связывая эти хворостины нитками. Нитки получали, распуская безразмерные носки, после чего скручивали эти нитки в два или четыре раза и получалась прочная капроновая нить. Привязывали эту нитку за конец «удочки» и просовывали её между решкой и жалюзами(на решётки с наружи ставили жалюзи чтобы свет в камеру попадал, но из камеры не было ничего видно наружу) до решки соседней камеры, а те ловили «удочку» и отвязывали нитку оставляя её себе, а «удочку» затаскивали и разбирали она больше не нужна. К нитке между камерами привязывали ещё одну нитку такой же длины и получался «конь». Привязываешь ксиву или маляву(записка или ответ) к нитке, и кричишь соседям:

— Коня держите!

И дергаешь пару раз за нитку, значит «конь» готов, те тянут за нитку и забирают ксиву или маляву, от них послания идут таким же макаром. Такими вот «конями» опутана вся тюрьма, и почта эта работает круглые сутки. «Конями» передают не только ксивы или малявы, но и сигареты или сахар, в общем, то, что имеет не большие габариты и может пролезть между жалюзами и решкой.

Бывает, что «дубаки» ходят вокруг тюрьмы и обрывают коней специальными гарпунами, таких «дубаков» называют — «конокрадами».

Но сразу делается удочка и «коней» восстанавливают тут же, поэтому почта по долгу не простаивает, а если камера долго не восстанавливает связь, то на неё начинает отвязываться вся тюрьма. Бывает, что ходят деловые ксивы или малявы, из-за которых могут быть впоследствии крупные разборки.

«Конокрады», саму систему тюремной почты разрушить, конечно не могут, но эти «козлы», создают некоторые кайфоломки зэкам.

Если в «хате», зеки что ни будь творили, ну например, запаривали «чифир», или играли в карты, или ещё что, то ставили кого ни будь на «волчёк». В основном, на «волчке» стояли «шныри», они своей спиной, как бы невзначай загораживали «волчек». "Шныри" стоя на «волчке», зарабатывали себе курёху, или из «хавки» чего ни будь. «Шнырь» он конечно «шнырь», но зеки над «шнырям» беспределом не занимались, и если кто просил «шныря» носки постирать, или ещё какую работу сделать, то давал шнырю за это, или сигареты, или «хавку» какую ни будь, ну в общем, у «шныря» на выполняемую работу, должен быть интерес. «Шнырь» имел право отказаться, если не хотел этого делать. Единственное, от чего «шнырь» не мог отказаться, так это от метлы, уборка в хате, это его святая обязанность.

Кормили на тюрьме не густо, утром, практически всегда уха, а точнее, это вода с запахом рыбы, бывало, что попадает изредка в чашку рыбный хребет, а пшенные зёрна в ухе, можно посчитать на пальцах.

Ещё утром, выдавали пайку сахара и хлеб на целый день. Зэку полагалось, две булки серого хлеба на троих, и пайка сахара. У «баландёра» была специальная мерка для сахара, а зэки определяли эту мерку так; брали спичечный коробок, снимали задвижку, высыпали из неё спичинки, и насыпали туда сахар, ровно до краёв насыпанный сахар, без бугорка, определял мерку сахара на день.

В обед давали что-то в виде рассольника, в этом рассольнике, пожалуй, какое-то разнообразие присутствовало, перловка, капуста, солёные огурцы и немного картошки.

Давали ещё (прямо язык не поворачивается назвать это чаем) в общем, кипяток закрашенный какой-то фигнёй, которая называлась чаем.

Вечером, через раз давали, или сечку, или «баланду» непонятного происхождения, мы называли это «пельменями», так как состояло это месиво из варёного клейстера, то есть из муки с водой. «Пельмени» эти, почти никто не ел, разве что «шныри».

Я когда услышал первый раз фразу: "О-о-о, сегодня опять пельмени". Подумал ещё, "но ни фига себе, здесь даже пельмени дают!", а как увидел что это за пельмени, то аппетит на них, у меня сразу пропал.

Пару раз, даже выдали к празднику какому-то по несколько штук солёной салаки(рыба такая), наверно забраковали где-то в магазине на воле, по истечению срока годности.

Вот такой рацион, преобладал в нашей тюрьме N 5 города Актюбинска.

Клопы и бельевые вши, были неотъемлемой частью тюремного обихода, по началу это сильно донимало, но со временем становилось терпимо, может оттого, что всё равно от них ни куда не денешься, и поэтому меньше обращаешь на это внимание.

Клопы по своей натуре, обычно кусают ночью, когда нет света, но так как в камере свет горит днем и ночью, то тюремные клопы, промышляют круглые сутки.

Бывало, валяешься на нарах и наблюдаешь, как по потолку ползёт клоп, вот он дополз до места, на против которого лежит твоё пузо, и шлёп вниз, точно тебе на живот, цап и смываться. Наглые — твари, слов нет, а когда спишь, то они вообще наглеют суки, просыпаешься весь в красных пятнышках.

Вши тоже покоя не дают, и поэтому зеки постоянно гоняют их по швам трусов и маек, а как только запустишь это дело, то они разводятся моментально, и вырастают до размеров спичечной головки, аж чувствуется, как они по швам шоркаются, особенно в поясе, и поэтому пояс у зеков, постоянно покусан вшами.

В камерах вшей поменьше чем в карантине, и когда тебя после карантина переводят в камеру, то сразу располагаешься возле лампочки, и айда давить ногтями этих тварей, а потом уже можно и припасть на "шконку"(тюремная кровать).

А от клопов спасения вообще никакого, они скоты везде и всюду, и когда они уже капитально донимают, то приходится сбрасывать матрас со «шконки», мастерить факел из газеты, и огнём выжигать их из щелей. «Шконка» сделана из металлических угольников и швеллеров, поэтому можно палить огнём этих тварей, а в карантине нары из дерева, клопов там немерено, и главное, хрен чем их оттуда выманишь, короче, не жизнь а романтика.

В карантине мы поверхностно узнали о тюремных порядках, чего можно, а чего нельзя.

За "крысятничество"(воровство у своих) в большинстве случаев «опускали» без базара, за подобный "косяк"(серьёзный проступок) "скачуху"(прощение) давали очень редко.

За "метлу"(язык) спрашивали конкретно, так что за «базаром» надо следить постоянно, маты тоже приходилось фильтровать. За вольные термины, такие как: ё… твою мать, или пошёл на х. й, можно было в капитальный «косяк» въехать, за такое «опустить» могут в два счёта.

Нельзя ходить на «пятак», когда кто ни будь «хавает», ну а если приспичило, то надо спросить хату, типа — "хавает кто ни будь?" И если мужикам не западло, то они возражать не будут, но спросить разрешение в любом случае надо, хотя это не ахти какой «косяк», но если проигнорируешь, то нарвёшься на неприятный разбор.

Свистеть тоже нельзя, на тюрьме существует поверие, что насвистываешь всем срок.

Если кулаками чего-то хочешь доказать, то знай, что «быков» в преступном мире не любят, и какой бы ты здоровый и крутой не был, зеки тебя всё равно в "консервную банку загонят", или «тёмную» устроят, когда будешь спать.

Если что ни будь из «хавки», или сигарета упадёт на пол, подымать западло, это доставалось шнырю, хотя этот запрет пришёл с малолетки, на взросляке не во всех камерах его придерживались, обычно говорили, "упало на газетку" и поднимали, на «строгаче» таких приколов вообще не было, там понятия повыше, ну а про "особняк"(особый режим) и говорить нечего.

Зеки большое значение предают разговору, и поэтому лучше сначала подумать, а потом говорить, и пустомелить тоже не желательно, а то за балабола проканаешь, или подлетишь на "метле"(ляпнешь что ни будь не то). В преступном мире нет депутатов, и если, кому-то что-то обещал, ты должен это сделать, иначе с тебя спросят по другому.

В карты играть на интерес, вообще гиблое дело, а если сел играть, то лучше хорошо знать, с кем, и на что играешь. А желательно, на заранее договориться, как играть, на интерес, или без интереса. В Казахстане например, игра на просто так, означала игру на жопу, и многие на это ловились. Казалось бы невинное предложение, тебя попросят:

— Давай сыграем в картишки просто так?

И хоть зеки по началу всех об этом предупреждают, но всё же находятся такие, кто забываясь соглашается. В основном это, те, кто на воле был крутой и считал себя пупом земли, таких видно сразу, их естественно обкатывают, а потом говорят:

— А тебя предупреждали, что на просто так, здесь не играют, так что давай милый расплачивайся, а у нас здесь так, "проиграл на просто так, твоя жопа, мой кутак(в переводе с казахского, это означает половой член)". И там уж посмотрят, давать кому «скачуху», или «опустить». Многие подлетали в игре на штуку сигарет, или ещё чего ни будь, штука по фене, это ведь тысяча. Если предлагают сыграть на сигареты, к примеру, на пару штук, то проигравшему придётся доставать пару тысяч сигарет, и если в рок не достанешь, считай, что влетел в «косяк».

Играть надо без интереса, говоришь, "играем, мол, без интереса", и играй себе спокойно. И вообще, в незнакомую «малину» желательно не соваться, мало ли какие у кого законы. А лучше всего в преступном мире, в карты не играть вообще, если ты конечно не блатной, или не шулер.

Кроме карт, на тюрьме не мало всяких других игр, и везде надо перед началом согласовать, или просто сказать; "играем без интереса".

«Строгачи» после спрашивают с мужиков, "за что опустили такого-то?" Потому что на тюрьмах, частенько творится беспредел. Если за дело опустили, то ладно, а если беспредел был, то потом на зоне с тебя спросят, и если не сможешь ответить, за что опустил мужика, то сам в глубоком «косяке» окажешься. Беспредел весь идёт с общаковых камер, в которых сидят, те, кто по первой ходке, и лёгкостатейники. Там многие считают себя крутыми и чинят расправу, за надом и ненадом, и не везде находятся мужики с понятием, которые разводят беспредел по уму. Но если не сразу, то потом всё равно справедливость устанавливается, и вряд ли учинившему беспредел, в последствии удастся уйти от ответа. Поэтому преступный мир считают, хоть и жестоким, но зато справедливым.

Чаще всего беспредел творят на малолетке, они себе столько "душняков"(жёстких правил) понаделали, что сами потом разобрать не могут, что западло, а что нет, вот у них там хорошая школа на выживание.

У нас в стране много разных школ на выживание, это детские дома, интернаты, спец школы и спец училища разные, и везде свои порядки и свои законы. И многие пацаны с детства проходят суровую школу жизни, они как одинокие волчата, привыкли надеяться лишь на самого себя, и о дружбе у них складываются свои понятия.

Что касается дружбы, то зеки говорят так:

— "Он сегодня кент, а завтра мент".

Единственное чувство, которое не чуждо закоренелым зекам, это любовь к себе, и к матери, а всё остальное изменчиво и обманчиво. Тут они по своему правы.

На этот счёт есть загадка:

Снится тебе сон, что мчишься ты на машине и вдруг отказали тормоза,

А впереди: справа мать, слева лучший друг, а прямо пропасть.

И надо ответить, что в этой ситуации ты бы сделал?

Если скажешь, что задавил бы мать, значит, у тебя нет сердца. Если скажешь, что слетел бы в пропасть, значит, у тебя нет мозгов. А если ответишь, что сбил бы друга, тут зеки тебя поймут, потому что, как я уже говорил, "он сегодня кент а завтра мент".

Для многих не просвещённых, покажется это не приемлемым. Как же так? Ведь нас учили с детства, что дружба это святое, и не даром говорят, "не имей сто рублей, а имей сто друзей", и ещё можно привести уйму доводов по этому поводу. Но если рассудить по логическим понятиям, и взять в пример эту загадку, то получится так:

Человек сам себе не враг, и этот термин бесспорный.

Мать это святое, какая бы она не была, с этим спорить тоже ни кто не будет.

А на счёт друга, это вопрос спорный, и тут уж кому — как повезло с другом. Потерять друга, невосполнимая утрата, а пережить предательство друга, в двойне тяжелей, вот и подумайте, правы зеки, или нет. Я лично, не хочу ничего утверждать на сей счёт, ведь у меня самого есть друзья. И этот вопрос навсегда останется спорным.

Шашки и шахматы в «карантине», были сделаны из хлеба, чёрные из чёрного хлеба, а белые из белого, карты делали из картонок, но за карты «менты» наказывали жёстко, если влетишь с картами, то карцер тебе обеспечен без базара. В карцере к счастью, мне бывать не приходилось, но по рассказам мужиков, в карцере хорошего мало, а точнее, хорошего там нет вообще. Карцер это холодная камера, кровать откидная, ночью на ней спишь, а днём «дубак» её закрывает, и заключённый целый день сидит на холодном, цементном полу. Кормят там через день, один день дают кусок хлеба и чашку с кипячённой водой, а на другой день просто чашку с водой. По закону, держать заключённых в карцере разрешается не более пятнадцати суток.

В карантине публика разнообразная, здесь сидят и рецидивисты, и те, кто по первой ходке, сразу не поймёшь, кто есть кто. Те кто был на строгом и выше, они мужики спокойные и стараются особо не выделятся без надобности, хотя от их взора не ускользает ничего, что творится в хате(камере). Был такой случай:

У моего земляка, звали его Марка, пропал кисет(тряпочный мешочек) с табаком, и он объявил это хате.

Поднялся мужик, которого до этого случая ни кто не замечал, так себе, мужик как мужик, каких навалом в «хатах». Он вышел на середину камеры, и попросил всех сесть на нары и смотреть ему в глаза. Все сразу почувствовали, что это не простой мужик, а битый каторжанин, который имеет определённый авторитет в преступном мире, и ему не в первой разводить такие дела. При этом народу в хате было около шестидесяти человек. Как я позже узнал, фамилия этого мужика была Суворов. Он стал медленно идти вдоль нар, заглядывая каждому в глаза, Суворов не спеша и убедительно «грузил» всех базаром, он говорил примерно так:

— Да, я понимаю, что это такое, когда нет курьева. Курить конечно же охота и бывает момент, когда совсем уже не в моготу, и человек по запарке берёт не спросивши. В этом нет ничего страшного и пусть тот, кто взял курёху, признается прямо сейчас, и ему будет «скачуха». Кто из нас не понимает, как тяжело на тюрьме без курёхи, здесь все мужики свои, и поймут если что… — и в таком вот духе дальше.

При этом, он продолжал ходить медленно по камере и внимательно глядеть всем в глаза, взгляд у него был тяжёлый и казалось будто он тебя видит на сквозь. Вся эта картина напоминала эпизод из мультфильма — «Маугли», когда удав Каа гипнотизировал обезьян.

Так продолжалось минут десять, и вдруг он остановился возле одного старика азербайджанца, и пристально глядя ему в глаза, продолжал настойчиво говорить, добиваясь того, когда человек сам признается в содеянном, и тот не выдержав признался:

— Да это я взял кисет, — сказал дед азербайджанец. — Ночью, когда Марка спал, я сильно захотел курить и вытащил у него из куртки кисет, табак я забрал а кисет выкинул в парашу.

Суворов повернулся к хате и заявил:

— Мужики, «крыса» есть, теперь дело за вами. — И спросил: — Кто будет его жопу распечатывать?

Все сидели и молчали. И тогда Суворов обратился к Марке:

— Ну говори, что будем делать с этой «крысой»? У тебя он увёл табак, ты и решай, как скажешь, так и будет.

Марка не стал его опускать слишком, а предложил всучить ему метлу. И Суворов объявил:

— Тогда пусть хватает метлу, и отныне он шнырь.

Вот так вот примерно, зеки раскручивают касячников, так что скрыть что либо среди зеков трудно, но бывают такие, кто долго остаётся безнаказанным, это в основном «кумовки» или «стукачи», что в сущности одно и то же. «Кумовки» знают на что идут, и по этому ведут себя очень осторожно, да и сам «кум» тоже старается оградить «стукачей» от разоблачения, особенно если «стукач» хороший. «Стукачи» сами по себе послушные и исполнительные, потому что деваться им не куда, если тебя «менты» подписали один раз, то ты их со всеми потрохами, а если будешь упираться, тебя продадут зекам, а зеки ох — как не любят «стукачей». А если он, настучал что ни будь серьёзное, и из-за него, какой ни будь блатной, сильно пострадал, то «Стукача» могут не только опустить, но и вообще грохнуть.

С моим братом сидел в одной камере парень, который имел несколько судимостей и даже сидел на «крытке», звали его Сергей вроде, он был весь в крутых "партачках"(наколки). И хотя он не был блатным, но авторитетом среди зеков, всё-же пользовался.

Я его видел один раз в карантине, братан рассказывал, что у него было всё в тюрьме схвачено, были свои "ноги"(дубак, который выполнял определённые прозьбы, за определённую мзду). Он сидел на игле, и ему с воли, передавали "шириво"(наркотики) и "план"(анаша), прямо в камеру. Через эти самые «ноги», он курил крутые сигареты, ему часто разрешали свиданку, и ещё ряд всяких привилегий запрещённых на тюрьме. Но ни какого подозрения у зеков, это не вызывало, такое на тюрьмах и на зонах бывает, за деньги, как говорится, можно сделать всё, если конечно, они у тебя есть. И уже когда мы были на воле, сидели бухали с мужиками, среди нас был парень, который недавно освободился, а братан мой сидел с ним в одной камере. По ходу пьянки, зашёл базар за тюремную житуху, и братан спросил, про этого Серёгу с «крытки». И бывший сокамерник братана рассказал, что Серёгу раскрутили, оказалось, что он несколько лет был «стукачём» и в тюрьме работал на «кума», ни кто даже не думал, что он способен на такое, и для всех это было неожиданностью, но факт есть факт, он оказался «кумовкой». Не известно что с ним стало, но думаю, он дальше "пики"(ножа) не ушёл, и скорее всего, покоится с миром где-то на тюремном кладбище.

Карантин находился на втором этаже, а сама тюрьма, была трёхэтажная, в тюрьме было две камеры карантина, находились они рядом друг с другом. Мы сидели в камере N 39, но называли зеки номера не тридцать девять, а три-девять, одиночные номера, например, камера номер три, где я сидел, называли ноль-три, почему так называли номера я не знаю, это давняя традиция.

Рядом с карантином находилась камера «обиженных», или так называемая «обиженка» под номером три-восемь, в ней сидели, те, кого «опустили», я там не был и по этому не могу сказать, что там творится, связь с ними тоже не поддерживали, да и вообще, о чём нормальному зеку говорить с «петухами»? Я лично не знаю.

Среди зеков, как известно, воровать западло, но если ты добровольно отдаёшь вещь, то это твоё личное дело, а насильно у тебя ни чего не отнимут. На тюрьме, не надо никому ничего обещать, даже если ты уверен на сто процентов, что отдашь эту вещь, как и обещал. А то ведь, если вдруг, по какой ни будь причине не сможешь отдать, то, что обещал, считай что ты в глубоком «косяке» и можешь прокатить за обещенку, а там уж с тебя спросят по всей строгости, можешь и на жопу раскрутится. Говорить надо в таких случаях, "сделаю по возможности", в жизни ведь всё делается по возможности. Есть возможность, отдал, нет возможности отдать, "тут уж извини братан, не имею такой возможности", с тебя за это, уже ни кто не сможет спросить.

Бывало, что мужики кто давно сидит, обкатывали новичков — первоходников, меняя у них хорошие шмотки на свои по хуже, они говорили: "Подгони "колёса"(обувь) или штаны на суд, тебе ведь ещё долго до суда, а после себе достанешь точно так же".

Это называлось, "заезжать на гнилой козе", ты конечно можешь отказаться и ни кто у тебя силой ни чего не заберёт, но бывалые зеки, делают это всё так убедительно, что почти все соглашаются меняться, а потом сами становятся бывалыми зеками, и так же сшибают себе «прикид» на суд.

Бывали такие деятели, которые сшибали шмотки не на суд, а складывали их себе в «кешер», это в основном те, кто был уверен, что на зону не попадёт, а получит условно или отсрочку от приговора и окажется после суда на воле. Или может на деялись эти шмотки сменять на что ни будь у «ментов», на тюрьме, или на этапе, а может и надеялись на зону это «шмотьё» протащить и там уже «толкнуть». Называли таких — «рысь», их вычисляли и тоже опускали, такое на тюрьме не «канало». Если на суд «прикид» сшибаешь, это одно, а если «шмотьём» затариваешься, чтобы нажиться, это совсем другое.

Просидев в карантине чуть больше недели, настал момент, когда назвали наши фамилии на раскидку по камерам. В интересах так называемого следствия, нас подельников разбросали по разным камерам, я попал в камеру N03, находилась эта камера на первом этаже.

КАМЕРА N03

Назвали около десяти фамилий, в их число попала моя фамилия и Хатабыча, а Серёга и Нурлик остались до следующей раскидки.

В камеру 03 завели троих, меня и ещё двоих, один был из другого района, а второй местный из города. Нас сразу спросили: "Откуда мы?" А потом начали разбирать по «семейкам». "Семейки" распределялись по районам, двоих моих попутчиков разобрали земляки, а с моего района никого не было и поэтому не было и «семейки», но в камере была общая «семейка», и я туда попал. В этой «семейке» "паханом" был мужик, который сидел в этой камере уже второй год, с его делом возникли некоторые сложности и поэтому ему суд постоянно откладывали, все называли его Жок.

У Жока была самая большая семейка 12 человек, а у остальных по 5–8 не больше. Жок был в «хате» "паханом", в его обязанности входило распределять между семейками пайки хлеба, сахара, и делить «общак». Если кому-то из зеков приходит «дачка», то она делится между членами его семейки, а часть ложилась на «общак» её делили между всеми семейками. В «общак» ещё попадал оставшийся от делёжки хлеб, обычно оставалась одна булка, и она в порядке очереди передавалась то одной к другой «семейке», лишний сахар по закону полагалось «пахану».

Ещё в обязанности «пахана» входило разводить всякого рода недоразумения возникающие между зеками, и наказывать влетевших в «косяк», мнение «хаты» в этом случае тоже учитывается, но ответственность за всё несёт, всё же «пахан».

Наша камера, предназначалась для легкостатейников, в основном в неё сажали первоходочников, и чтоб поддерживать порядок, нужен был мужик с кое-какими понятиями. А если, что не понятно, то связывались со «строгачами», и они разводили эти непонятки. Камера «строгачей», была на третьем этаже, там же находились «особняки» и «одиночки» с "вышаками"(смертники), а рядом с нами, была камера осужденных на усиленный режим, у них мы тоже иногда советовались, что по чём.

В нашей камере было 24 шконки, когда я туда попал, было занято 20 шконок, четыре были свободны, так что, зеки в хате не теснились. Но как мне сказали, "это просто промежуток такой выпал, а так, меньше тридцати человек не бывает, а иногда и по 60 человек заталкивают", я в этом позже убедился.

«Петухов» в нашей хате не было, их обычно «дубаки» вычисляют и переводят в «обиженку», но было два шныря, один по "бичевской"(тунеядство) статье сидел, сам из себя, он был бич натуральный, ему шнырём быть, на роду написано. А другой шнырь, был молодой пацан, но «тормоз» жуткий, его зашнырили сразу же, он «косяки» начал пороть с первого дня, и Жок ему всучил метлу.

«Шныри» спали на отдельных шконках, около «пятака» и «параши», для них и «петухов», выделено было две двухъярусные шконки, две из них в этот момент пустовали, но из мужиков, туда ни кто не ложился, считалось западло.

Было два «общака», один стоял по середине хаты, а другой, слева от двери в камеру, справа находились, «пятак» и параша с умывальником.

Шахматы и шашки в постоянных камерах были настоящие, только у шахмат, были сточены острые концы. Было ещё два комплекта домино и нарды. Бывало, что ходили по тюрьме и книги, их передавали с камеры в камеру. Иногда попадались такие произведения, которые на воле не всегда сыщешь в свободной продаже. Мне в руки попалась одна такая книга роман, назывался этот роман — «ИНЖЕНЕР», это кличка вора — "медвежатника"(спец по сейфам). Книга была толстая страниц на триста примерно, изрядно потрёпанная, видно, что прошла через много рук. Книга эта, мне так понравилась, что я читал её запоем.

Вкратце опишу суть этого романа.

"В середине тридцатых годов, во время голода в Советском Союзе, одному молодому парню, тогда ещё простому вору — «карманнику», повстречалась на обочине дороги, женщина с грудным ребёнком — девочкой на руках. Женщина умирала с голоду, и у неё уже не было больше сил. Она попросила этого парня, забрать у неё девочку и спасти этому ребёнку жизнь, так как сама женщина, уже не выживет. Парень сжалился и забрал у женщины ребёнка, и женщина со спокойной душой умерла. Парень пристроил этого ребёнка в детский дом, и постоянно навещал эту девочку, помогал ей чем мог, а сам между тем, промышлял воровством. С годами этот парень, превратился в авторитетного вора и специализировался уже не на карманных кражах, а на сейфах, и в оконцовке, он стал международным «медвежатником», по кличке Инженер. Инженер был очень богат и популярен в преступном мире. Он также был известен, среди «ментов», и не только в Советском Союзе, но и за «бугром». К тому времени он уже не раз был судим за кражи денег и драгоценностей. Про спасённую им девочку, Инженер ни когда не забывал. Эта девочка, с годами превратилась в красивую девушку, и со временем их чувства переросли в любовь. Но по воле судьбы, они были разлучены. Инженер был вынужден жить за границей, так — как в Союзе он был объявлен в розыск, и ему по советским законам, светил длинный срок, а за границей он был богат и свободен. Инженер даже купил себе небольшой остров принадлежавший Англии. Девушка-же вынуждена была оставаться в Советском Союзе, и выехать заграницу, у неё не было возможности. Инженер не выдержав разлуки с любимой, всё же рискнул появиться в Союзе, поставив тем самым под угрозу свою свободу, он приехал на Родину, но долго скрываться он не мог, и был сразу же арестован и осуждён на пятнадцать лет. Советские «менты» с радостью поставили крест на известном воре «медвежатнике», отправив его на лесоповал, подальше от большой земли, и умыли руки. На зоне, Инженер конечно же мог жить, как король, но в его планы не входило тащить такой срок, не для этого он сюда приехал. Побег был исключён, вокруг непролазная тайга, но даже преодолей это, ему всё равно не дадут долго скрываться, слишком уж он был заметен. Инженер будучи далеко не глупым человеком, стал искать выход их этой ситуации. В его положении, это казалось практически невозможным. Но случай всё же подвернулся, и Инженер использовал его.

В отряде, где сидел Инженер, один приблатненный мужичок проиграл ворам большие деньги, у мужика этого срок был три года, около двух лет из которого, он уже отсидел. Воры проигравшему поставили условия, если не вернёшь в определенный срок деньги, считай, что ты до освобождения не доживёшь. И вот этот мужик, находясь в безвыходном положении, обратился за помощью к Инженеру, тот немного подумав, выручил этого бедолагу, он расплатился с ворами, и взял этого горе-шулера под своё крыло. Воры видя такой расклад, оставили в покое этого фраера, как ни как, а сам Инженер над ним покровительствует. Мужик этот, находясь под защитой Инженера, быстро оклемался, и видя своё преимущество перед остальными, стал понемногу борзеть. Он с ворами уже обращался на равных, опять взял в руки карты и стал играть на деньги, сначала понемногу, а дальше больше, проигравшись, он обращался к Инженеру, и тот давал своему подопечному деньги. Воры, конечно были недовольны поведением этого нагловатого фраерка, но молчали, боясь разборок с Инженером. Продолжалось это, примерно год, у этого мужика подходило время к освобождению. И вот как-то Инженер обратился к ворам, чтоб те обкатали по крупному своего подопечного. За ворами, естественно, дело не стало. И вот этот мужик, очередной раз обращается к Инженеру за помощью. Но на этот раз Инженер ему неожиданно заявил, "сам проиграл, сам и расплачивайся", таков был ответ. Для фраера, это было ударом, а воры между тем требовали расплату, а тот естественно, без помощи Инженера расплатиться не мог. И вот настал момент, когда перед этим мужиком стал вопрос, или деньги, или жизнь. Мужик этот упал на колени перед Инженером, прося защиты, и обещая сделать всё, только бы тот не дал ворам убить его. Инженер видя, что мужик согласится на всё, чтоб спасти свою шкуру, предложил ему вариант. Он сказал: "Я под твоей фамилией освобождаюсь, а ты останешься на зоне, и будешь тянуть мой срок, и всё это время будешь молчать как рыба. Если кому проболтаешься, тебя здесь сразу похоронят". Мужичку этому бедному, ничего не оставалось, как согласиться на предложение Инженера. А дальше дело техники, с «хозяином» зоны, Инженер этот вопрос перетёр за определённую сумму, он дал «хозяину» слово, что афера эта не раскроется, а слово вора в законе в те времена, было не пустым звуком. Инженер освободился под чужой фамилией, и забрав любимую девушку, покинул Союз.

В камере нашей сидели, далеко не лёгкостатейники и первоходчики, один побывал уже на лесоповале, другой имел шесть ходок, три из них на строгом, а сейчас шёл на особый режим. Но с виду они были нормальными мужиками и всегда помогали советом, если к ним обращались. А сидели они в этой камере, потому, что здесь был режим послабее, смогли лапшу дубакам навесить, что они по первой ходке идут, но такие урки попадали в эти камеры редко.

По началу все, кто только попал в камеру, просмотрели шмотки на вшивость, потом начали немного обживаться.

Нам ещё раз объяснили основные порядки, которые существовали в камере, они были такие, как и везде, и в карантине мы уже с ними ознакомились.

Попадая в подобную обстановку запоминаешь всё это сразу, потому что все вокруг так поступают, ну бывает по запарке рубанёшь «косячок» по мелочи, с кем не бывает, тебя сразу поправят и на первый раз предупредят, а там сам думай дальше.

Если же ты постоянно «косяки» порешь, тогда уже с тобой по другому побазарят. Если кого-то раскрутят на что нибудь посерьёзней, чем «зашнырка», то говорят: — Ну выбирай, ломиться будешь с хаты, или бери мыло и иди в угол?

Ломиться с хаты, это значит бежать к двери, стучать и орать, чтоб «дубаки» тебя вывели из хаты. А после этого у тебя один путь — в «обиженнку». Сами из хаты выламываются не дожидаясь предупреждения, те, кто чувствует, что его вот-вот раскрутят на серьёзный «косяк», за который могут насильно "отжарить"(трахнуть в задницу), или вообще грохнуть, вот они по быстрому бегут к двери, стучат и орут как резаные, чтоб только быстрее их из хаты выдернули. Успели «дубаки» такого выдернуть, значить повезло, а если не успели, то полетела твоя задница, а может и жизнь оборваться нечаянно, а зэки скажут потом, что упал со шконки, ударился головой и умер. Правда потом будут крутые разборки «ментами», но это смотря в какой «косяк» покойник впоролся, крутые зэки вполне могут и на такой риск пойти.

Кроме «коней», между хатами ещё общались по так называемому телефону, то есть по отопительной трубе, прикладываешь кружку к трубе и кричишь в неё, а потом прикладываешь ухо к дну кружки и слушаешь. Переговариваться по трубе могли только двое, дальность разговора хватало через две хаты на третью, через которые проходила труба.

Ещё в нашей камере было два сквозняка(дырка три пальца диаметром, прорубленная в соседнюю камеру), и как позже я узнал третий сквозняк был потайной, и известен был одному, или двум зэкам из хаты. Через «сквозняки» мы передавали друг другу не только ксивы, но и курёху, если в какой ни будь из хат был табачный голодняк.

Земляки друг другу передавали "глюкозу"(сахар, конфеты и другие сладости), да в общем всё, что помещалось в этот «сквозняк». Маскировали его капитально, иначе, если «дубаки» вычислят «сквозняк», то замуруют его, а «хату» загонят в «стаканы». "Стакан", это специальные камеры, два метра в длину и метр в ширину, туда помещается человек восемь — девять от силы. Но дубаки запихивали и по 11 — 12 человек, а если не помещались, то подгоняли сзади собаками, и тогда мы хватали одного или двоих самых лёгких на руки и держали их на руках, пока нас не освобождали из стаканов.

Стаканов в тюрьме было 13 штук, так что на хату хватало. Пихали «хаты» в «стаканы» за коллективные провинности, но «дубаки» загоняли туда за всякую провинность, это на их усмотрение. Разрешалось заключённых держать в «стакане» не более 40 мин, но бывало, что нас там держали и по два часа, и отпускали лишь тогда, когда кому ни будь становилось плохо. И жаловаться на этот беспредел, было не кому. Бывало, что приходил с проверкой прокурор по надзору и спрашивал: "Мол, есть какие ни будь жалобы"? Но мы естественно говорили, "что нет никаких жалоб, и всё нормально". А если пожалуешься, то вся «хата», вообще умирать будет в «стаканах» и по карцерам. Ни каких «дачек» и «свиданок», эта «хата» потом долго не увидит, и много ещё всяких «подлян» от «дубаков» нахапаешься.

Каждое утро и вечер производилась проверка, заходили «дубаки» в камеру, и сверяли по списку всех заключённых. Ходили «дубаки» с деревянными молотками, ручка у этих молотков была метра полтора длиной, мы называли этот молоток — «анальгин», ими они проверяли сквозняки в хатах и усмиряли зеков. Если жалуешься, что голова болит, или ещё что ни будь, то «анальгином» тебя сразу вылечат, этакий универсальный препарат, лечит от всего. Начнешь «дубакам» провокационные вопросы задавать, тебе через тот же «анальгин» на них ответят.

Раз в месяц, тюрьму посещал зубной врач, где они откопали этого мордоворота, я не знаю, но мне хватило одного раза, и после этого я больше на зубы не жаловался. Нас водили к зубному по 2–3 человека с камеры, и шли туда те, кому уже было невмоготу.

А я не знал ещё ничего, и когда в камеру зашёл «дубак» и спросил:

— Кто к зубному?

Я вышел, и меня повели, и не то чтоб меня этот зуб мучил очень, но иногда он ныл, и я решил его полечить, со мной шли ещё трое с других камер, я был первым по очереди.

Когда я вошёл в так называемый кабинет врача, то увидел здоровенного, небритого мужика в грязно-белом халате со щипцами в руках, и рядом с ним табуретку, кресло стоматолога — типа. Я понял, что не о каком лечении, не может быть и речи, но делать было нечего, и раз уж пришёл, надо садиться на табуретку и показывать больной зуб этому "доброму дяде", что я и сделал. Наркоз по всей видимости, здесь тоже не практиковался, этот дядя в халате просто на просто засунул мне в рот щипцы и выворотил зуб, от боли у меня чуть шары не вылезли, врач засунул мне в рот кусок ваты смоченной в спирте и крикнул:

— Следующий.

Я шёл по коридору и обалдевал от такого лечения, на воле меня арканом к зубному не затащить, а тут попёрся какого-то хрена. Но мучился я не долго, через час уже никакой боли не было. Но зато каков был эффект! Я его никогда не забуду.

Каждый день нас выводили на прогулку, продолжалась эта прогулка один час, для этого в тюрьме существовали прогулочные дворики, это та же камера только вместо крыши решётка, поистине небо в клетку. Во время прогулки, в камере оставляли только дежурного, дежурный назначался каждый день «дубаками», но дежурным он был лишь формально, если в камере случалось происшествие, то вместе с виновниками в карцер залетал и дежурный, в общем, дежурный это «крайний», надо же кого-то наказать в случае чего.

Частенько бывало, пока хата на прогулке, «дубаки» производили «шмон» в камере, переворачивали все в подряд и искали запретные вещи, карты, иголки, мойки(лезвие), заточки(заточенные под нож металлические штыри), зеркала(стеклянные предметы в камере запрещались), "чифирбаки"(алюминиевая кружка для приготовления чифира), простукивали стены на наличие «сквозняков» и так далее. Так что, заключенным приходилось являть чудо изобретательности, чтоб прятать всё это, «дубаки» ведь тоже не дураки, и всякого за свою службу навидались.

В случае обнаружения чего ни будь запретного, дежурный залетал в карцер, а «хата» в «стаканы», но это по настроению «дубаков». Бывало, что и прокатывало без наказания, это лишь в том случае, если «хата» не "залётная"(где меньше разных нарушений).

Раз в десять дней водили в баню, баня это конечно громко сказано, скорее это камера для мытья. На потолке в ряд проходило несколько труб с дырками, и из этих дырок течёт вода, многие дырки были забиты, и всем не хватало, поэтому мылись по очереди.

Продолжалась эта процедура, минут пятнадцать двадцать, успел — помылся, не успел, через десять дней домоешься.

Выдавали в бане тоненькую пластинку хозяйственного мыла, которой хватало раз помыться, ещё предлагали побриться, но на глазах у «дубака», и давали для этого станки с «мойкой». Но обычно ни кто не брился в бане, станки которыми предлагали бриться, были тупее топора. Вот примерно такой сервис был в Советских тюрьмах.

Через месяца три — четыре, почти все заключенные в камере заменились, кроме меня с Жоком, кому подходил срок, уходили на суд, а на их место приходили другие, многие возвращались в тюрьму со сроком, многие уходили на волю по условному сроку, или на «химию».

Нас тоже выдернули через три месяца на этап, сокамерники проводили меня как положено, легонько пинком под зад. Было среди зеков такое поверие, провожать из камеры пинком под зад, чтобы больше не возвращался.

Нас подельников свозили на допрос, мы подписали там кое-какие бумаги, повидались с родными на «свиданке», отъелись вольной «хавки», узнали местные новости. Нам сказали, что суд не скоро, местный судья не имеет право нас судить, так как он сам потерпевший, а другого судью вызывать от куда-то из другого района проблематично, так как у всех судей, своих дел хватает, так что сидите и ждите, может, что ни будь и придумаем. И через неделю мы отправились обратно на тюрьму, в свои родные камеры.

Так как старожилами в камере остались мы с Жоком, то он показал мне все тайники в камере. Один потайной «сквозняк» знал только Жок, это на случай, если в камере объявится "кумовка." У Жока было всё что нужно зеку в «хате», "мойки", иголки, зеркало, «заточка», колода карт и ещё разная канитель по мелочи.

Я научился делать сувенирные ручки, чтоб не страдать от безделья. Делались эти ручки из плотной бумаги, прозрачной обвёртки из под сигарет, и разноцветных капроновых ниток, которые мы добывали из безразмерных носков. После нескольких дней труда, получалась красивая, сувенирная ручка с бубенчиками и разноцветными узорами, можно было сплести и памятную надпись. Ручки эти мы передавали на волю, на память родным и знакомым.

Ещё я научился делать "партачки"(наколки), туши в тюрьме не было и поэтому мы готовили её сами. Для этого брались кусочки резины от каблуков, лучше всего подходили для этого, кирзовые сапоги. Сжигая резину, добывалась сажа, эту сажу мы смешивали с мочой, и добавляли туда немного сахару, и получалась тушь не хуже настоящей. Рисунок рисовался на бумаге шариковой ручкой жирным шрифтом. Потом, та часть тела, куда должна была делаться наколка, смачивалась водой и натиралась густо мылом, и туда прикладывалась бумага с рисунком, после того, как всё это немного подсохнет, бумага убирается, а отпечаток от рисунка остаётся на теле и можно партачить.

У нас в камере был хороший художник, он рисовал нам рисунки на "марочках"(носовой платок), мы эти «марочки» замачивали на пару дней в солёной воде, рисунок после этого закреплялся на ткани, и можно было «марочку» стирать с мылом.

Зэки в хатах много чего маклярили, там от нечего делать начинаешь, что ни будь творить, а так как времени предостаточно и торопиться не куда, то делается всё это не спеша, качественно и красиво, поэтому зековские поделки так ценятся на воле.

Настало время, и Жока выдернули на суд, мы с ним договорились, что он сразу зазвонит в «хату» и скажет, сколько ему дали. Жок оставил всё, что у него было, мне. Далее мы проводили его, как положено, и он отправился на суд. «Паханом» решено было быть мне, я просидел в этой «хате» четыре месяца, и хорошо знал все её законы. Я знал потайные тайники и запасной «сквозняк», который не использовался на данный момент, а был запасным на случай, если обнаружатся действующие, в хате про него не знал ни кто кроме меня. Распределять пайки между семейками и «общак», теперь предстояло мне, ну и всё остальное тоже.

Иногда в хате «чифирили», но это было редко, потому что чай на тюрьме, вещь запретная, а потому и дефицитная. Бывало, что из КПЗ привозили чай на тюрьму, я пару раз это делал, в КПЗ со своими «ментами» проще добазарится. А «нычек» разных, куда можно «затарить» чай, навалом, в пачке его конечно не протащишь, а россыпью можно рассовать. Я измельчал заварку в порошок, чтобы не шуршала, и вшивал в воротник или загиб штанов, в общем, куда «затарить» найти можно, было бы что «тарить».

Ещё в хатах варили «жжонку», из сахара. Для этого брали два «чифирбака», в одном кипятили воду над факелом, (факела делали так; слой газеты, слой целлофана и так несколько слоёв, потом скручивали всё это в трубку и поджигали с одного конца, с целлофаном газета горела медленно и пару факелов хватало, чтоб вскипятить пол литра воды). Когда вода начинала закипать, брали другой «чифирбак» и растапливали в нём 4 — 5 паек сахара, когда сахар становился тёмно коричневым, резко вливали туда вскипячённую воду и получалась горело-сладковатая жидкость. Потом её пили по очереди, эта «жжонка» немного гоняла кровь, хоть и не так как «чифир», но всё же лучше чем ни чего.

Варево «жёнки» и «чифира» было традиционным в преступном мире. Мы собирались несколько человек, «тарились» в дальнем углу, ставили «шныря» на «волчёк», запаривали «жжёнку», или «чифир», и рассказывали друг другу разные истории. «Жжёнка» с «чифиром» были ещё, и как средство общения между зеками, этакие посиделки, а запрет этого, добавлял остроту всей этой церемонии. Много чего интересного можно было услышать на этих посиделках.

«Чифирили» мы обычно втроём, Хачик, Костя и я. Хачик был с Кавказа и фамилия у него была Хачиков, он был профессиональный "щипачь"(вор карманник). Говорят что у «щипачей» руки как у пианистов с длинными пальцами, а у Хачика были обыкновенные руки, но творил он ими чудеса. В тюрьме воровать у своих «западло», поэтому он демонстрировал свои способности ради прикола, а потом отдавал обратно вещи, которые он сдёргивал из карманов сокамерников. За что он залетел, никто толком не знал, у него как не спроси, то каждый раз новая история, и все разные, я этих басен от него наслушался море, обычно он новеньким "лапшу резал", и те ему поначалу верили.

Костя работал «водилой» на УРАЛе плитовозе, и сидел за аварию с большими жертвами. Он был мужиком спокойным и добродушным, даже жалко было, что он попал в такую переделку. По рассказу Кости, они с мужиками в автобазе гульнули немного, а утром рейс. Он утром проснулся, и пока приводил себя в порядок, немного припоздал к выезду, и не проверил крепление плит, а крепёжник не закрепил верхнюю плиту, или закрепил, но хреново. И вот он едет по трассе, километров 70 в час, и вдруг навстречу ИКАРУС, и тоже на большой скорости, Костя вильнул руль немного в сторону, чтоб не дай бог не задеть этот ИКАРУС, и тут он услышал сзади треск, Костя дал по тормозам, но было поздно. А то, что он увидел, привело его в шок. Автобус весь искорёженный лежал в кювете, все пассажиры и «водила» были мертвы, ИКАРУС был не полный 12 пассажиров и водила тринадцатый. Когда Костя вильнул руль, плохо закреплённая плита сорвалась с креплений, и её развернуло поперёк прицепа. А ИКАРУС в это время, как раз поравнялся с УРАЛом, ну и налетел на эту плиту. Автобус срезало по уровню стёкол, как бритвой, естественно, что и порубило всех, кто был в салоне. И теперь Костя, и тот, кто крепил плиты, обвинялись во всех этих жертвах. Вот такая печальная история, приключилась с Костей.

Я даже умудрялся ставить в «хате» бражку, вместо дрожжей использовал хлеб, он был черный и кислый, голимые дрожи. Сахар я несколько дней собирал с «общака», который был мне положен, а посудой были шесть пол-литровых тюремных кружек.

Замачивал несколько раз хлеб в тёплой воде, заменяя его новым, потом бросал сахар, вместо крышки натягивал целлофан и ставил это всё на отопительную трубу, а «дубакам» говорил, что это хлебный квас, они улыбались, смотря на эту мудрость, но не запрещали. Через недельку можно было пить, получалось два с лишним литра, и на троих вполне хватало. Бражка, конечно была слабенькая, но вялый и изголодавшийся по спиртному организм от этой бражки балдел, лёгкий такой кайф, для тюрьмы это было роскошью. «Кумовок» в хате не было и поэтому можно было периодически расслабляться. Хотя «Кум» выдёргивал всех по очереди на беседу, и пытался завербовать кого ни будь, но слава богу, никто на это не подписался.

Попал раз к нам в камеру один мужик — чеченец, звали его Ваха, дерзкий такой мужик, вспыльчивый, кое-кому грозился, и морду набить, но такое на тюрьме не «канало». Залетел он за драку, с применением холодного оружия, в общем, порезал на танцах двух казахов, но не насмерть. В крутые «косяки» Ваха не впарывался, но некоторую тревогу среди заключённых всё-таки вызывал. Сам из себя Ваха, был мужик крупный, здоровья в нём хватало, да вроде и не глупый, понятия у него конечно были, но вот характер его кавказский…. В хате в это время не было ни кого из бывалых зеков, которые могли бы ему "тормоза выписать", а те, что до этого были, ушли на суд. Все Ваху не то что б боялись, но относились к нему с опаской.

По первой, Ваха нахватавшись в карантине кое каких тюремных понятий, и ещё толком не въехав в систему, попытался меня загнать в «косяк». Предложил без всякой договорённости, сыграть в шашки, а когда проиграл, начал мне доказывать, что мы якобы играли в поддавки, и получалось, что он не проиграл, а как бы выиграл, и даже заикнулся, что мы на жопу играли. Я Вахе популярно объяснил, что б он свои домыслы, оставил при себе, и за метлой своей следил в дальнейшем. Договора, как такового, между нами вообще не было, это любой может подтвердить, и если уж на то пошло, я предложил ему подтянуть на разбор «строгачей». Это немного остудило его горячую кровь, ко мне Ваха больше не цеплялся, но на мужиков в камере, иногда наезжал без причины. Один раз он стукнул пацана, который ему что-то дерзко ответил, не сильно правда, но всё-таки стукнул. Дальше терпеть такое, было уже нельзя, надо было что-то делать. Все смотрели на меня, потому как, «паханом» в хате был я. Но я был таким же, как все, то-есть первоходочником, и грамотно, что либо предъявить Вахе пока не мог. Хотя замечания ему иногда и делал, но Ваха не больно-таки к ним прислушивался. Общих тюремных правил он придерживался, и поэтому на мутный «косяк» его не подпишешь. Он всегда говорил, что якобы у него характер такой вспыльчивый, а я ему отвечал, что когда ни будь, ты за этот характер пострадаешь. Я понял одно, Вахе нужен был плотный «тормоз», иначе «хата» может не выдержать, и случится ЧП, здесь всё-таки не воля. Хачик тоже пробовал поговорить с Вахой, как земляк, но Ваха начал Хачику предъявлять, типа, ты чего лезешь не в своё дело? Я сам разберусь, как мне быть, и всё такое. Хачик, был парнем не конфликтным, и поэтому отвалил от Вахи, не доводя дела до разборок.

И тут подвернулся подходящий случай. Очередной раз «кум» стал выдёргивать мужиков из «хаты» на "базар"(разговор), чтоб «подписать» кого ни будь на сотрудничество, или снять информацию от «кумовки», если таковая есть в «хате». Выдёргивали всех по очереди. «Кум» проводил с каждым беседу минут по десять — пятнадцать. Обычно после таких церемоний, все ждали, какого ни будь «шмона» и разоблачений, если это происходит, значить в хате завелась «кумовка». Но дело в том, что результаты «кумовки» проявляются не сразу, «хате» дают немного успокоиться, чтоб усыпить бдительность. Потом в один прекрасный момент, всю «хату» неожиданно выгоняют в коридор, и начинается «шмон». Если во время «шмона» вскрываются «затарки» с запретными вещами, обнаруживаются «сквозняки» и так далее, значит поработала «кумовка». "Кумовку" вычислить тяжело, потому как, «кум» выдёргивает к себе на базар, всех по очереди, и поди узнай, кто там стучит на хату.

И вот как я уже говорил, «кум» в очередной раз стал всех дёргать к себе в кабинет, настала и моя очередь. Любой «кум» по натуре своей — лиса, и поэтому подходы к заключённым знает. Он скорее всего был осведомлён о том, что я хоть и не битый каторжанин, но сижу в этой «хате» уже давно, и поэтому знаю определённые правила, и к моим словам в «хате» прислушиваются. Он поначалу вёл со мной лёгкий и беспонтовый базар, наподобие, откуда я родом, кто мои родственники? Я сказал, что с Эмбы, вкратце про родных выдал информацию. Он начал мне втирать, что служил на полигоне, рядом с моим городком, и знает моего дядьку — прапора, ну и дальше в таком духе. Базарить он базарит, а сам, как бы между делом, на гнилой козе заезжает, вопросы провокационные закидывает. Типа, есть ли у нас в хате «сквозняки», карты, ножи или ещё чегось? Ну я естественно отвечаю, нет ничего, не видел, не знаю. В оконцовке «кум» мне говорит, что дурак я мол, мог бы жить ништяк на тюрьме, а со временем и по УДО(условно досрочное освобождение) бы вышел. Хозяин на тюрьме, имеет право, после осуждения заключённого, оставить его отбывать срок на тюрьме, и после выпустить раньше срока по УДО, якобы за примерное поведение. Но все прекрасно знали, как выходят по УДО, и какое примерное поведение надо иметь для этого. Ну обозвал меня «кум» за отказ дураком, а сам, как бы невзначай ляпнул, "Ваха — то умнее тебя оказался". «Кум» знал, что хотел этим сказать, и я понял, что он сказал. Все эти выше перечисленные заморочки насчёт уговоров, «куму» были не нужны, это так себе, одни понты и не более. «Кум» знал, что не подпишет меня ни на что. Главное что он хотел сказать, он сказал в конце.

Но я сидел с Вахой в камере уже около месяца, и поэтому мне казалось, что у Вахи хоть и есть «бычьи» замашки, но на «кумовку» он подписаться не должен. Я начал строить предположения, наверно Ваха чем-то «куму» насолил, или скорее всего, он «куму» конкретно нагрубил при разговоре, и теперь «кум» хочет Вахе отомстить, и выбрал для этого меня. «Кум» хотел, чтоб я объявил хате свои подозрения, а там со временем узнает об этом вся тюрьма, и Вахе впоследствии обеспечен крупный «косяк», с вытекающими из него последствиями. Хотя, находясь в таком месте, верить на сто процентов ни кому нельзя, вполне может оказаться, что «кум» и прав, может он Ваху и купил за что ни будь, всё может быть. А то что «кум» мне об этом сообщил, можно предположить, что Ваха уже до этого, когда ни будь работал на «кума», а теперь у них чего-то там не склеилось, и «кум» Ваху пытается сдать, или слегка припугнуть. Тут политика тонкая, верить в подобных ситуациях нельзя ни кому.

Я немного подумав, решил, что «хате» пока об этом говорить не стоит. Но а если представить, что я сказал при каторжанах, так мол и так, «кум» такое вот мне выдал, а я ведь не "нахалки шью"(без причины обвиняю), оно ведь так и есть на самом деле. А там базар этот дальше разнесётся, и пусть Ваха не виноват, и это рано или поздно выяснится, но ведь сколько Вахе придётся нервов потратить, чтоб «отмазаться» от этого, обвинение-то сурьёзное. А ведь были и такие случаи, что по "запарке"(ошибке) опускали мужиков, а когда выяснялось, что это по «запарке», уже было поздно. И ни чего с этим не поделать, ни где нет ничего идеального, везде люди ошибаются. Это на малолетке, то опускают, то поднимают, у них там ваще приколов уйма. Прикольно они там «опущенных» подымают. Пропускают опущенного пацана сквозь строй. Вся хата выстраивается в две шеренги с табуретками в руках, и в конце шеренги чертят черту. И вот опущенный должен до этой черты прорваться между двумя шеренгами, а вся хата его этими табуретками долбит куда попало, без всякого разбора. И вот если он дополз до черты, значит поднялся, только подъём этот, заканчивается для него переломанными костями, и разбитой в дрызг башкой. Хорошо если для него это закончится сотрясением мозгов, а не моргом, каждый ведь наровит долбануть по башке. А потом больничка на долгое время, или земля пухом. Ну что с них взять? Малолетки — одним словом. И этот весь подъём, «канает» лишь в том случае, если тебя в задницу не трахнули, а если такое случилось, тогда всё, ты педераст навечно.

Я взял на заметку слова «кума», и подумал, "что пусть даже Ваха не виноват, но при случае, тормоза ему теперь выписать можно, без особого труда". И сделать это можно без лишнего "хипиша"(шума), и знать об этом всем не обязательно. Это конечно обвинение не железное, мутняк одним словом, но с другой стороны, зацепка всё же есть.

После базара с «кумом», я по началу вида не подал, и Вахе ничего не сказал. Через пару дней, во время очередной прогулки, в «хате» был «шмон». Мы вернулись с прогулки, а в «хате» бардак, всё перевёрнуто, разбросано, дежурного нет. После мы узнали, что дежурного, одного парнишку — азера, закинули в карцер на пять суток. «Дубаки» нашли в «хате» пару «моек» и «чифирбак», ну и естественно дежурный, как крайний, понёс за это наказание, «хату» правда не «остаканили». Просто это не ахти какой залёт, главное, что не спалили «сквозняки» и карты, а то бы «дубаки» всей «хате» "душняки" устроили, и загремели бы мы по «стаканам». Было не похоже, что это работает «кумовка», масштаб «запаленных» вещей не тот. Хотя было видно, что «шмонали» "хату" добросовестно, но увы, должного результата «дубаки» всё же не добились. Один лишь я понимал, чьих рук это дело. «Кум» хотел показать, что в хате работает «кумовка», но у него не получилось.

Прошло три дня с того момента, как «обшмонали» камеру, и как-то раз, вся «хата» услышала, что Ваха на повышенных тонах базарит с одним мужиком в углу камеры. Но в среди зеков не принято встревать в чужой «базар», если только дело не касается тебя лично, или «базар» этот не дошёл до беспредела. Ну говорят между собой мужики, и пусть себе говорят. Зэки если деловой базар ведут, то говорят не громко. Остальные же занимаются своим делом, не подавая вида, даже если и удаётся кому-то услышать обрывки разговора, и пусть даже кто ни будь и поймёт, о чём «базар», он всё равно ни подаст виду, если его это не касается, иначе если влезешь, то есть вероятность, попасть в блудняк(запутанная ситуация, не в твою пользу). После «базара» с Вахой, этот мужик подошёл ко мне и рассказал, что Ваха хочет вырулить у него джинсы(хорошие джинсы в те времена были большой редкостью), вроде как на суд. Но мужику этому тоже должен быть скоро суд, и поэтому он не хотел Вахе отдавать штаны, да и мужик этот не новичок на тюрьме, отсидел пожалуй, уже месяца два с половиной. Ваха пригрозил этому мужику, что загонит его в «косяк», если тот не подгонит ему штаны на суд. Ну что делать? Пришлось Вахе выписывать «тормоз», хотя я этого пока не хотел, потому как проделок «кумовки» в хате пока не наблюдалось. Я подтянул Ваху на «базар» и изложил ему свою «предьяву» на счёт «базара» с «кумом». Ваха поначалу обалдел, стал доказывать обратное, рассказывать, как он «кума» облаял. Я спокойно выслушал его «отмазки», и сказал:

— "Ваха, а откуда я знаю, что «кум» тебя не «подписал», на лбу ведь у тебя не написано, а слова ничего не значат. Я сейчас объявляю «хате», про свой «базар» с «кумом», а там пусть каторжане решают, прав ты, или нет. Тюремный телефон ты знаешь, как работает, завтра по всем «хатам» "базар" пойдёт, а потом отмазывайся как хочешь, а я лично, своё слово сказал. С тюрьмы по зонам весть покатит, там тоже с тебя спрашивать начнут. Если на тебе нет «косяка», то каторжане в этом разберутся. А представь, если на волю эти «базары» выйдут? А они выйдут обязательно. Там на воле как не кичся, а гнилые слухи тебе вряд ли удасца тормознуть. Ты Ваха, беспонту не «хипишуй», а подумай, какие обломы тебя ждут впереди".

Ваха хоть и дерзкий был, но суть проблемы уловил, он сразу побледнел у меня на глазах, опять стал доказывать обратное, но уже спокойно, без своих «бычьих» "понтов". Ну я ему ещё раз напомнил про его вспыльчивый характер, и посоветовал угомонить свой пыл. Ваха всё сразу понял и дал слово, что больше не будет, вести себя так. На этом и порешили. Ваха после этого базара, был спокоен как удав, а через неделю ушёл на суд, и на тюрьму больше не вернулся. Скорее всего, он из зала суда вышел на волю, наверно родичи выкупили, и он получил условно. Я думаю, он понял кое что, и рога больше мочить не будет. Хотя хрен его знает, на воле ведь другая жизнь. Вот такая вот история приключилась у меня с Вахой.

«Шнырей» в хате не убавлялось и даже достигло рекордного количества четыре. Трое уже пришли в «хату» "шнырями", а одного пришлось зашнырить, это был молодой парнишка лет двадцати, звали его Валера. Он влетел за «крысятничество» и его по всем правилам можно было в «обиженку» загнать, но я не взял на себя такую ответственность и дал ему «скачуху», но с метлой в руках, а на зоне пусть решат, как с ним быть.

Валера этот, увёл сигареты у одного парня из кармана куртки, пока тот спал, а парень этот подошёл ко мне и сказал об этом в тайне от всех. И правильно сделал, если б он заявил на всю хату, то тот, кто украл сигареты, просто затарил бы их до поры до времени, или выкинул на крайняк, и не известно смогли бы мы вычислить «крысу», или нет. Я ведь не Суворов, и грузить, так как он не могу, а в хате почти все как я первоходочники.

Я ему сказал:

— Пока молчи и ни кому ни чего не говори, а просто следи, кто какие сигареты курит.

В хате был голодняк на курёху, и курили в основном самокрутки, в каждой семейке сигареты были на счету, курили их одну на всех, поэтому вычислить, кто увёл сигареты было легче. Я втихаря сказал это «паханам» семеек, и те тоже подключились. Со своей семейки я тоже подтянул пацанов, кому доверял, и им тоже объявил об этом, мы взяли на контроль всех подозрительных типов, Валера был в их числе. И как-то на прогулке ко мне подошёл парнишка, у которого увели курёху, и сказал:

— Валера курит сигарету, какие были у меня.

Я подошёл к Валере и спросил:

— Откуда у тебя сигарета? Ведь в хате сигареты на счету.

— Я нашёл эти сигареты под шконкой, — ответил он.

И ему пришлось разжевать одну простую вещь:

— Ты Валера сигареты эти увёл, это во первых, а во вторых, пусть даже ты их нашёл под шконкой, это всё равно не значит, что они твои. В хате просто так ни чего не валяется, и если что-то где-то лежит, то это что-то чьё-то, и взяв это без разрешения, считается «крысятничество», так что ты Валера не прав, ни так, ни эдак, и придётся тебе за это ответить перед хатой.

Нашёлся парнишка, звали его Виля, который уже ловил Валеру до этого случая на подобном деле, только тот раз Валера увёл пайку хлеба с «общака», но Виля ни кому не сказал по это, а Валеру предупредил, чтобы тот больше так не делал, иначе его опустят. Но Валера видно не понял, и через время снова взялся за своё, не попадись на этот раз, он рано, или поздно, всё равно где ни будь «спалился» бы. Так что, став «шнырём», он легко отделался, хотя дальнейшая его судьба в преступном мире, ещё под вопросом.

После шести месяцев сидения в одной «хате», меня начала одолевать скука, каждый день одно и то же и ни какого разнообразия, съездили ещё раз на допрос, судом там и не пахло, «следак» сказал, "что нас повезут судить в другой район, а когда неизвестно".

Я предложил мужикам из «хаты», вменить «прописку», как на малолетке, только не всерьёз, а так для прикола. И мы начали прикалываться над всеми, кто приходил в хату с воли. Задавали им вопросы и загадки разные, те, кто не первый раз, сразу отвечали и проходили «прописку», а те, кто не мог ответить, должен был станцевать, спеть песню, или рассказать 2–3 анекдота, столько раз, на сколько вопросов не ответил. Долго мы не мучили, но примерно по пол часа каждого прописывали, а бывало, что в камеру и по десять человек за раз приводили. Вот так, мы раз в неделю развлекались, и это потом вошло в привычку, и стало в порядке вещей. С каждым разом появлялись всё новые и новые приколы, и стало как-то веселей сидеть, и мужики, над кем мы прикалывались, не обижались на это, и после сами прикалывались с других.

По тюрьме прошёл небольшой «хипишь», по слухам выяснили, что малолетки затащили голову «дубачки» в «кормушку», как они умудрились это сделать, неизвестно, но как-то умудрились. И часа два её мучили, "вафлили"(давали в рот) всей камерой, и на все уговоры со стороны властей тюрьмы не реагировали, а те не решались что либо предпринять, так как боялись, что они её вообще убьют. Потом, когда «вафлить» её надоело, они хором обмочились на её голову и отпустили. «Дубаки» конечно, после свирепствовали над этой «хатой» малолеток, но малолетки есть малолетки. А «дубачка» сама дура, нефиг голову совать куда попало.

В камеру к нам попал один прикольный старикан, весёлый такой дедок лет под 70. «Прописки» ему не было по возрасту, просто не удобно над дедом прикалываться, хотя он был дед не промах, сам весь на приколах. Этот дед мне сразу приглянулся, и я взял его к себе в семейку. Он, как после оказалось в молодости оттарабанил червонец, но «следаку» сказал, что первый раз, и поэтому попал в нашу хату, мы называли его по отчеству — Михалычь.

Обвиняли Михалыча в распространении запретной литературы, и оказании сопротивления при задержании, он какому-то «менту» по башке заехал портфелем.

Этот дедок, мог предсказывать по снам будущее, и как потом выяснилось, говорил он далеко не ерунду, я сам после в этом убедился.

Приснился мне как-то сон, будто я вижу свою тетю всю в крови, а двоюродного братишку её сына в гробу мёртвым, а сам я бегаю по каким-то комнатам и ищу своего дедушку, и не могу ни как найти. И сон этот, так ясно мне врезался в память, что я помнил каждую деталь. Я рассказал про этот сон Михалычу, и он расшифровал его так:

— С родными, которых ты видел что-то случилось, то что ты не нашёл дедушку, это плохо, ожидай самого худшего. Братишка твой жив, но что-то у него со здоровьем, и то, что его мать вся в крови, говорит о том, что она физически не пострадала, но очень страдает душевно.

Так оно и вышло, 8 января, примерно в то время, когда приснился сон, дедушка и братишка перевернулись на мотоцикле, дедушка скончался в больнице, не приходя в сознание, а братишке разбило переносицу, но это оказалось не опасно, и его в тот же день выпустили из больницы.

Ещё один сон приснился, будто бы я в церкви и вокруг полно мух. Про это сон Михалыч сказал так:

— Ты будешь на свободе, и не волнуйся на этот счёт, об этом говорит церковь, а мухи это проблемы, которые тебя окружают в связи со всем произошедшим.

И это сбылось, нас освободили из зала суда, но это было потом, а пока никто из нас об этом не знал. Этот сон вселял крохотную надежду, но сомнение всё же были, они грызли душу, и чем дольше мы сидели, тем больше тяготили эти думки, и мучил один и тот же вопрос, сколько же мне дадут, и когда же этот чёртов суд? А то всё это уже изрядно надоело, а тяжелее всего — неизвестность.

Дела я потихоньку передал Михалычу, то, что он должен был остаться в семейке за меня, я решил давно.

И как сказал один еврей: "всё проходит", прошли и наши ожидания и мучения, и вот настал день, когда открылась камера и «дубак» назвав мою фамилию, крикнул:

— С вещами на выход.

Ну думаю наконец-то этап на суд, дело уже давно закрыли и передали в суд города Челкара, и оставалось только ждать, когда пошлют на этап, а ждали очень долго почти год, и вот свершилось. Челкар от нашего города был примерно 200 км, а от Актюбинска 400 км, так что мы проехали дом мимо, и поехали дальше.

СУД

Нас доставили в местное КПЗ, там «менты» были более понятливые, чем наши Эмбенские, они сказали, "кто с кем будет сидеть в камере, сами договаривайтесь". Мы естественно четверо подельников попросились вместе, с нами прибыли ещё трое местных, их посадили в другую камеру.

Камеры там были получше наших, просторней, и зимой, по всей видимости, было тепло. Об этом говорили толстые трубы у стены, они были раз в пять толще, чем у нас в КПЗ. Кормушки были постоянно открыты, а напротив камеры в коридоре было окно на улицу, и из него мы видели, как ходят вольные люди.

Приехали наши родители, и «менты» принесли нам «дачки», и мало того, ещё и заварили нам хороший чай, так что мы нахавались до отвала, покурили хороших сигарет, и попили крепкого чаю, оставалось ждать суд, а он должен был состоятся на следующий день. Сколько думок всяких передумалось за эту ночь, не передать. Вспомнился наказ Михалыча перед самым этапом на суд, он мне как-то сказал одну вещь:

— Я прекрасно понимаю твои сомнения, ожидание приговора, всегда томительно. Но когда будешь слушать на суде приговор, то обрати внимание на одну закономерность, если судья объявляя приговор произнесёт фразу, "именем суда" — значит срок, а если скажет, "от имени суда" — значит свобода. Когда окажешься в зале суда, и будешь стоять, слушая приговор, то поймёшь, какое это тяжелое и нудное ожидание приговора, каждая секунда тебе покажется вечностью.

Утром нас повели на суд, вёл нас один «мент», никаких «заморочек» не было, типа — руки за спину, шаг влево, шаг вправо побег, и так далее. Мы просто шли, как нормальные люди и болтали, а «мент» шёл рядом, у него даже пистолета не было. Да и за чем? Мы не настолько дураки, чтобы бежать, а если и убежим, то не велика беда, не такие уж мы и рецидивисты, всё равно рано или поздно поймают.

Здание суда было от КПЗ чуть меньше километра, погода стояла отличная, светило солнце, было тепло, и так хотелось на свободу. Но впереди был суд и неизвестность, а мы надеялись на худшее, то есть на срок.

Нас завели в зал суда, там уже сидели наши родители, родственники и ещё несколько любопытных местных, которые пришли посмотреть на процесс.

Мы стали на своё место обвиняемых и стали ждать суда, раздалось традиционное: "Встать, суд идёт."

И начался процесс. Описывать подробности нет смысла, был суд, какие обычно бывают, допрос обвиняемых, выступление прокурора, потом адвоката, которого мы первый раз увидели в суде, и решение суда.

Судья был пожилой мужик, прокурора не было, и вместо него выступал его заместитель, молодой парень, наверно не давно после учёбы.

До обеда был допрос, а после обеда должен был состояться приговор.

Во время обеда нам разрешили поговорить с родными, потом сводили в КПЗ на обед, но было не до еды, наставал самый ответственный момент, мы только курили и думали каждый о своём. «Мент», который водил нас на суд и присутствовал там, сказал: "судя по процессу, вам дадут условно, судья мужик нормальный и работает в суде давно".

Но нам было наплевать, что сказал «мент», нам было важно, что скажет судья.

И вот нас привели снова в зал суда, раздалась знакомая фраза, и процесс продолжился.

Помощник прокурора запросил Серёге десять лет усиленного режима, а мне восемь усиленного, так как мы угнали больше машин, а братан ещё шёл за «паровоза». Хатабу с Нурликом прокурор запросил по шесть общего.

Мы чуть не упали от такого объявления, я не мог поверить в такой исход, ну думаю, "пацан вообще свихнулся".

Потом выступил адвокат, он лепетал там что-то непонятное, а судья весело болтал о чём-то с заседателями, и по всей вероятности никого не слышал, не прокурора — пацана, не адвоката — «тормоза». А когда подошло время, он огласил приговор: "Мол, руководствуясь статьями такими-то и так далее. И вот наконец, прозвучала та самая фраза — "от имени суда такого-то", я аж вздрогнул от этих слов. Неужели свобода? Ну Михалыч, твои слова да богу в уши! А далее, судья назвав наши фамилии, объявил всем четверым, по три года общего режима, но руководствуясь смягчающими обстоятельствами, статьями такими-то и такими-то, приговор прошу отсрочить на два года и освободить обвиняемых из зала суда".

Мы по началу не поверили в такое счастье, нас освобождают из зала суда, и дают отсрочку приговора. Всё же прав был Михалыч.

Но если мы за эти два года залетим за что ни будь, то нам, кроме того, за что мы залетели, добавят ещё и эти три года общего, а если два года пройдёт без залёта, то судимость снимается.

Прокурор пытался обжаловать приговор, считая его слишком гуманным, но ничего нам так и не было, да и не могло быть. Родственники заплатили судье три тысячи рублей, а машину нашего судьи восстановили, она стала ещё лучше, чем была, и наш судья походатайствовал за нас, и попросил Челкарского судью, срок нам не давать.

С интервалом в пол года, нас призвали в армию, сначала Хатаба, потом меня, а ещё через пол года Серёгу. А Нурлика родичи забрали в Туркмению, и больше он не приезжал.

И я до сих пор надеюсь, что никогда в жизни, не услышу в свой адрес фразы — ИМЕНЕМ СУДА…..

Серёга сейчас живёт в Пензе, он женился и имеет трёх дочек, работает сварщиком, недавно он был у меня в гостях. Хатабыч забухал и покатился вниз и сейчас он конченный, спитый мужик и ему уже ни чем не помочь. О Нурлике я ничего не слышал и где он сейчас не знаю. А сам я отслужил в Афгане, женился, имею дочь, в 95 г. уехал с Казахстана и сейчас живу на крайнем севере, у меня слава богу всё нормально, есть работа, семья и любимое занятие.

И вот буквально недавно, в начале апреля 2000-го года, я услышал новость из Казахстана. Мне передали, что Хатабыч умер. Жалко пацана, всё таки он был моим другом, росли вместе. Но он сам выбрал себе такой путь, который привёл его в могилу в тридцать лет.