26.1. Ламаркодарвинизм в XX веке

На протяжении всего XX века систематической альтернативой геноцентризму и мутационизму во всех их многообразных формах, как неодарвинистских, так и антидарвинистских, был ламаркодарвинизм. Основной целью самых различных теоретических построений ламаркодарвинизма было создание представлений о механизме унаследования приобретённых признаков и решение тем самым проблемы проницаемости барьера Вейсмана, которую их оппоненты заведомо отвергали как раз и навсегда оставленную наукой псевдопроблему.

Ламаркодарвинисты принимали и использовали ядро учения Дарвина – теорию отбора и стремились примирить дарвинизм с некоторыми рациональными зёрнами учения Ламарка. Их оппоненты, неодарвинисты, наоборот, видели заслугу Ламарка лишь в создании первоначального, совершенно неверного и ошибочного варианта теории эволюции, полностью опровергнутого с созданием теории Дарвина.

Неодарвинистам, однако, приходилось при этом игнорировать или объявлять устаревшими и ошибочными утверждения самого Дарвина, который по мере развития своего учения всё более последовательно дополнял его принятием механизмов употребления – неупотребления органов и опосредованного унаследования приобретённых адаптивных особенностей на основе отбора наиболее приспособленных особей, обладающих адаптивными преимуществами в виде перспективных для борьбы за существование признаков.

Причем Дарвин пошёл даже дальше Ламарка в своём «ламаркизме», создав теорию пангенеза – первую в истории биологии попытку не только постулировать, как это сделал Ламарк, наследование приобретённых признаков, но и предложить конкретный механизм такого наследования. Ламаркодарвинистические постулаты отстаивали, как известно, представители классического дарвинизма – естествоиспытатель Э.Геккель, философ-эволюционист Г.Спенсер и другие эволюционисты XIX века.

При рассмотрении истории ламаркодарвинизма XX века мы будем опираться на информацию, содержащуюся в книге В.Назарова (Назаров В.И. Эволюция не по Дарвину: Смена эволюционной модели – М.: Изд-во ЛКИ, 2007 – 520с., с. 170–180). Весьма характерно, что В, Назаров сочувственно воспринимает как ламаркодарвинистские, так и сальтационистские теории, хотя эти группы теорий абсолютно несовместимы друг с другом и их объединяет только то, что они противопоставлены ортодоксальному неодарвинизму.

Поиски ламаркодарвинистов в значительной мере отражали реакцию представителей натуралистической биологии на достижения генетики XX века, которые были результатом изучения жизни в лабораториях. Биологи-натуралисты, посвятившие свою жизнь изучению живой жизни конкретных организмов не могли смириться с тем, что такую жизнь и её эволюцию можно сводить к описанию экспериментов, проводимых в пробирках.

Но и отрицать достижения генетики в раскрытии сложнейших механизмов наследственности они не могли. Они ведь были крупными учеными своего времени и не могли не учитывать крупнейших достижений современной им науки, которые позволяли преодолеть полнейшее незнание законов наследственности в XIX веке и использовать полученные знания для продвижения вперёд теории эволюции.

Поэтому практически все ламаркодарвинисты сосредоточились на решении одной чрезвычайно важной проблемы. Это была проблема поиска механизмов наследственности, который позволял бы обеспечить не прямое наследование приобретённых признаков, исключённое барьером Вейсмана, а сложный и многоуровневый процесс усвоения генетическими структурами признаков, обретённых организмами в их жизненном процессе.

При решении этой проблемы ламаркодарвинисты и опирались на достижения современной им генетики, и приходили с ними в серьёзное противоречие, поскольку пытались дополнить выводы генетиков теоретическими положениями, которые из этих выводов напрямую отнюдь не следовали. Это привело к третированию со стороны генетиков и генетических эволюционистов своих оппонентов из числа ламаркодарвинистов.

Находясь на магистральном пути развития науки XX века, генетики отбрасывали на его обочину представителей ламаркодарвинизма, объявляли ламаркизм противником дарвинизма и вслед за А.Вейсманом отстаивали абсолютную невозможность проницаемости барьера между всем организмом и находящимися внутри него, несущими генетическую информацию зародышевыми клетками. Научный поиск ламаркодарвинистов и неодарвинистов проходил в условиях неравной конкуренции.

«Надо иметь в виду, – отмечает В.Назаров, что в защите наследования приобретённых признаков неоламаркисты по сравнению с генетиками находились в менее выгодном положении: в случае, если в эксперименте наследование приобретённых признаков не подтвердится, у них не останется шансов для его защиты. Генетикам подобная ситуация не угрожает: при положительном исходе проверки они всегда найдут способ его объяснить» (Там же, с. 172).

Кроме того, эксперименты на дрозофилах и прочих животных с коротким сроком жизни и быстрой сменой поколений давали возможность относительно легко и с минимальными затратами отследить наследственные изменения, возникавшие главным образом в результате мутаций и рекомбинаций генетических структур. Наследование приобретённых признаков в этих экспериментах совершенно не проявлялось, да и приобретения каких-либо особенных полезных признаков в этих условиях не происходило.

Унаследование же приобретённых особенностей организации есть грандиозный эксперимент, поставленный самой природой. Чтобы отследить его, необходимо затратить усилия, выходящие за пределы возможностей науки, и продолжать исследования, выходящие за пределы человеческой жизни.

О наследственном усвоении выработанных в жизненном процессе ряда поколений особенностей можно судить только по косвенным данным сравнительного анализа родственных видов или поставить сложные эксперименты на представителях тех видов, у которых это усвоение происходит феноменально быстро. Но и результаты такого анализа, и результаты таких экспериментов можно игнорировать, поскольку их доказательная и убедительная сила несравнима с той, что проявляется в фактах, полученных и многократно воспроизведённых в лабораторных экспериментах.

Эксперименты ламаркодарвинистов и неоламаркистов были немногочисленны и допускали множество толкований, в том числе и чисто геноцентрические. К тому же сами экспериментаторы подвергались не просто критике, а постоянной травле со стороны коллег, им практически не выделялось средств на проведение более дорогостоящих и длительных экспериментов, чем те, что тратились на генетические эксперименты.

Поэтому долгое время ламаркодарвинистам и неодарвинистам приходилось строить свои концепции на анализе результатов генетических экспериментов и критике эволюционных выводов из этих экспериментов. Эта критика обладает непреходящей ценностью для современной науки, но для своего времени они осталась практически невостребованной.

В 1908 г. французский биолог Феликс Ле Дантек, взяв за основу дарвиновскую теорию отбора, попытался применить её к обоснованию ламарковского механизма наследования приобретённых признаков. Он считал учение Ламарка ограниченной отраслью дарвинизма. Опираясь на выдвинутую в 1881 г. идею Ру о внутриорганизменном отборе, Ле Дантек предположил, что наследственное усвоение приобретённых свойств организмов происходит посредством конкуренции друг с другом клеточных организмов, находящихся в среде развивающегося многоклеточного организма и приспосабливающихся к этой среде.

Согласно Ле Дантеку, в любом многоклеточном организме в процессе онтогенеза выживают и дают потомство только те клетки, которые приобретают наиболее полезные адаптивные признаки. Понятно, что концепция Ле Дантека построена на гипертрофированном отношении к эволюционной роли отбора. Внутриорганизменный отбор – не выдумка и не фантазия, он явно присутствует при отмирании клеток в эмбриональном состоянии и, например, при переходе на эндогенное питание в процессе целебного голодания.

Но внутриорганизменная конкуренция является лишь дополнением скоординированной работы клеток в организованной определённым образом среде организма, в единой системе, отшлифованной эволюцией. Рациональное зерно в концепции Ле Дантека заключается лишь в том, что через отбор полезных приобретённых свойств осуществляется отбор генотипов, предрасположенных к выработке аналогичных свойств, и таким образом происходит сдвиг норм реакции к наследованию полезных, ранее не наследуемых признаков.

Общий недостаток всех ламаркодарвинистских и неоламаркистских концепций, в том числе и концепций Ле Дантека заключается в том, что они заняты поиском путей унаследования приобретённых признаков и совершенно не замечают процесса приобретения этих признаков, который заключается в непрестанной биологической работе организмов под организующим действием их мобилизационных структур.

Переходят из поколения в поколение не сами признаки (модификации не наследуются), а формы, способы и приёмы биологической работы, приводящие к выработке этих признаков (модификаций). Особенности биологической работы организмов приводят к перестройкам мобилизационных структур групп клеток в эмбриогенезе, нервных и прочих коммуникационных систем у животных, вегетативных коммуникационных систем у растений, аппарата клеточной чувствительности у одноклеточных и т. д.

И только после этого через межклеточные коммуникативные связи, через требования организма по выработке гормонов и ферментов начинается сложный процесс перестройки мобилизационных структур генетического аппарата, комплексов регуляторных и структурных генов. Вот здесь могут пригодиться и случайные опечатки генетических текстов, если они соответствуют общему ходу преобразований. Унаследование полезных признаков есть лишь конечный продукт унаследования форм биологической работы организмов в ряде поколений. Одни организмы усваивают мобилизационные инновации быстрее, другие – медленнее.

В 1940-е годы во Франции ламаркодарвинистские и неодарвинистские концепции генерировались особенно активно. Французские ученые развивали идеи своего соотечественника Ламарка, стремясь согласовывать его идеи с классическим дарвинизмом, что создавало у них интеллектуальный иммунитет против господствовавшего повсюду геноцентризма и мутационизма. Большинство эволюционистов во Франции не верило в то, что ошибками и сбоями в аппарате наследственности совершается эволюция.

К сожалению, это вызвало отставание в развитии французской генетики, которое ещё усугубилось нацистской оккупации Франции. Все важнейшие открытия доставались американцам, англичанам и немцам. Разгром генетики в СССР привёл и к утрате позиций российской генетики. Российский эволюционизм, подвергшийся ужасающему репрессированию в период господства псевдоламаркистской лысенковщины, после своего возрождения остался почти изолированным от международного научного сообщества, обладая в то же время громадным мобилизационным потенциалом и значительным разнообразием идей.

Оживление эволюционной генетики во Франции началось после второй мировой войны также на ламаркодарвинистской основе. В 1947 г. цитогенетик А. Буавен, исследуя мутации бактерий, сделал вывод, что у них приобретение новых признаков происходит путем направленных, а не случайных мутаций. Такие мутации возникают вследствие того, что генетические структуры, находящиеся не в ядре, а в цитоплазме управляют изменениями её состава. Соответственно, по предположению Буавена, и у многоклеточных организмов происходит обновление генетических структур клеток, в том числе, и зародышевых, под действием среды, которой для них выступает целостный организм.

Гипотеза эта была непроверяемой средствами современной Буавену генетики, и потому также осталась на обочине магистрального пути развития эволюционизма.

В 1949 г. с оригинальной концепцией мутагенеза выступил 82-летний эмбриолог Поль Вентребер. Он прочитал в Парижской академии наук доклад о «химическом ламаркизме», в котором пытался совместить современную ему генетику с учением Ламарка о наследовании приобретенных признаков.

В 1962 г. уже в возрасте 95 лет этот подвижник науки, преодолевая старческие недуги, закончил и опубликовал книгу «Живое – творец своей эволюции». Уже само название книги было направлено против представлений геноцентрического и мутационистского характера, согласно которым эволюцию творит не сама жизнь, а случайные ошибки генетического аппарата, подхваченные отбором как якобы единственной напрявляющей и творческой силой эволюции.

Вентребер выделил не один, а целых три типа мутаций, так что его можно было бы назвать супермутационистом. Первый тип – тот, с которым имеют дело генетики, получающие мутации посредством вредных для жизни излучений, химических веществ и высоких температур.

Такие индуцированные мутации не могут, по мнению Вентребера, иметь эволюционного значения, поскольку связаны с искалечиванием уязвимых участков генов. Не генетические уроды совершают эволюцию, а творческие усилия живущих. Второй тип мутаций – те, что происходят, хотя и редко, в естественных условиях и вызываются различными воздействиями среды – химическими, физическими, биологическими, а также такими, которые мы сейчас называем горизонтальным переносом генов.

Такие мутации, по мнению Вентребера, имеют направленный характер и соответствуют естественным колебаниям среды, что придаёт им адаптивный характер и открывает определённые перспективы для эволюционных изменений. Это положение Вентребера совершенно несостоятельно, поскольку, как это было известно генетикам уже с 1950-х, мутации, которые он выделил в отдельный второй тип, имеют ту же природу, что и искусственно вызванные мутации, и связаны с нарушениями в работе структур ДНК, ошибками в фиксировании и передаче наследственной информации.

Поэтому если мутациям первого типа Вентребером отказано в эволюционном значении, то, следуя той же логике, можно то же самое сказать и по поводу мутаций второго типа. То, что эти мутации могут быть получены под воздействиями внешней среды, ещё не означает, что они направлены и имеют адаптивный характер. Мутации, получаемые в лабораториях искусственным путём, тоже ведь вызываются воздействиями из внешней для организмов среды.

Третий тип мутаций, по Вентреберу, вызывается необратимыми изменениями климата и других особенностей окружающей среды. Под давлением этих изменений происходит фундаментальное изменение функций органов и систем живых организмов. По мнению Вентребера, приобретённые функциональные изменения, как и полагал Ламарк, в конечном счёте наследуются. Вентребер назвал мутации второго и третьего типов биологическими.

Теперь оставалось предложить исследовательскую программу решения проблемы наследования приобретённых функциональных изменений и признаков и механизм их формирования. Вентребер, как и Ламарк, вообще не придавал значения эволюционной роли отбора. Он считал, что решение проблем адаптивной изменчивости и унаследования приобретённых признаков необходимо перенести из сферы морфологии в сферу химии.

Назвав поэтому свою теорию «химическим ламаркизмом», Вентребер предлагает строить представления о механизме унаследования приобретённых признаков по аналогии с выработкой иммунитета против вредоносного действия попадающих в организм чужеродных агентов окружающей среды.

Эта действительно новаторская идея Вентребера, подхваченная и развитая затем другими современными неоламаркистами. Поэтому концепцию Вентребера правильнее называть не «химическим», а «иммуногенетическим» ламаркизмом.

Механизм «биологических мутаций», по Вентреберу, приводящий в конечном счёте к генетическому усвоению приобретённых форм и функций организмов, начинает функционировать при возникновениях кризисных состояний экологической среды, которые ставят организмы, населяющие эту среду, на грань вымирания и вводят их в состояние функциональной недостаточности.

После знаменитых работ Г.Селье подобные состояния стали называть стрессовыми. В изменённых условиях недостаточность функционирования и нарушение работы органов приводит к выбросу во внутриорганизменную среду вредных веществ, которые вследствие необычности их для данного организма воспринимаются как чужеродные вещества – антигены.

И тут начинает работать иммунитет, который тоже действует в необычных условиях и потому не просто активизируется с необычайной силой, но и начинает вырабатывать новые гены, постепенно накапливающиеся в лимфе и пригодные для создания соответствующих антител.

По мере накопления новые гены встраиваются в хромосомы соматических и половых клеток, изменяют протекание эмбриогенеза и через некоторое число поколений исправляют функциональную недостаточность таким же образом, как иммунный механизм помогает организму справиться с болезнью.

Результатом «выздоровления» организмов от функциональной недостаточности является переустройство органов в соответствии с новыми условиями среды. Таким образом, «биологические» мутации, по Вентреберу, обеспечивающие адаптивную эволюцию (адаптациогенез), возникают в процессе иммунологических реакций по преодолению функциональной недостаточности организмов, выведенных из равновесия сильно изменившейся средой.

Но хотя в понимании Вентребера биологические мутации возникают не случайно, а вырабатываются самими организмами в процессе действия их иммунитета, название книги Вентребера «Живое – творец своей эволюции» осталось и у него пустым лозунгом, не соответствующим предложенному им механизму эволюционных преобразований.

Организмы у Вентребера тоже не творят, они только «заболевают» функциональной недостаточностью и страдают, пока их собственный иммунитет обеспечит им «выздоровление» посредством обретения более приспособленных органов. В этом отношении Вентребер оказался позади почитаемого им Ламарка, который в употреблении и тренировке органов видел основу переустройства морфологии организмов и унаследования приобретённых признаков.