Жил-был кузнечик от слова кузнец, Маленький сам, но большой молодец. Ковал он рассветы, ковал вечера, Чтоб были не хуже, чем были вчера. Все думали: время само по себе Течет и течет, как вода по трубе. И знал только самый великий мудрец, Что это — кузнечик от слова кузнец. Однажды кузнечик сидел при луне И думал, что вечер удался вполне: Не слишком морозный, он тихо светлел, Где окна, как звезды, зажглись на земле. И звал он, и влек он в бескрайнюю высь, Где звезды, как окна, на небе зажглись. И даже кузнечик от счастья притих. Отличный был вечер, не хуже других. И тут-то приходит великий мудрец. «Послушай, кузнечик от слова кузнец, Я старый, я дряхлый, мне тысяча лет, Ты скуй мне, кузнечик, последний рассвет». Кузнечик ответил: «Дождемся утра. Пока еще рано, еще не пора. Ведь мы же светаем обычно к утру». «Да что ты, кузнечик! Я раньше умру…» Кузнечик заметил как будто в упрек: «Неужто умрете? В такой вечерок?» «Умру, потому что приходит конец. Вот так-то, кузнечик от слова кузнец». Кузнечик подумал: тут надо помочь. Хотя до утра еще целая ночь, Но ждать не приходится, времени нет… Кузнечик подумал — и начал рассвет. Рассвет начинался за вечером вслед, Такого рассвета не видывал свет, Как будто бы в этом рассвете слились И утро, и вечер, и целая жизнь. Вся жизнь старика. И воскликнул мудрец: «Спасибо, кузнечик от слова кузнец! Скажу откровенно: за тысячу лет Я вижу впервые подобный рассвет. Сейчас я умолкну на тысячу лет. Но ты перед этим открой мне секрет, Ответь мне, пожалуйста, не откажись: Откуда ты знаешь про целую жизнь? Как жил я на свете, ты видеть не мог. Ты, может, волшебник? Провидец? Пророк?» Смутился кузнечик: «Ну что ты, отец! Я просто кузнечик от слова кузнец».

Я начал сказку так: «Однажды Заяц…» Потом чуть-чуть помедлил, сомневаясь. Потом, сомнения преодолев, Я начал сказку так: «Однажды Лев…» Потом сравнил я эти два «однажды», Сообразил, что так бывает с каждым, Кто, в чем-то струсив, в чем-то осмелев, Однажды заяц, а однажды лев. О это всемогущее «однажды»! «Однажды» труса делает отважным, Из робких зайцев делает мужчин. И это — сказки доблестный зачин! Однажды в сказке может все случиться. А кто за остальное поручится? Ведь даже сказка — в этом весь секрет — Однажды сказка, а однажды — нет.

На поэта влияет поэт, На планету влияет планета. Вы заметили: даже цвет Подражает другому цвету. Он бывает светлей и темней, Принимает оттенки любые… Если в небо глядит муравей, То глаза у него голубые.

Два веселых колеса По дороге длинной мчатся, И дороги полоса Не торопится кончаться. А над ними небеса, А вокруг — леса и нивы. Два веселых колеса Мчатся резво и счастливо. Два веселых колеса, Два веселых перестука Будят нивы и леса, Разгоняют лень и скуку. Два веселых колеса По дороге простучало… У дороги два конца, И любой из них — начало.

Один судьбу свою вершит, Другой — вершится ею. Тот, кто себе принадлежит, Собою не владеет. А тот, кто не принадлежит Себе и сам не свой, Тому, конечно, надлежит Всегда владеть собой. И эти первый и второй — Как будто два врага. На свете жил один король И жил один слуга. Слуга, послушная душа, Пред королем робел, А тот, себе принадлежа, Собою не владел. Он не жалел ни слов, ни сил, Куражась над слугой. Слуга покорно все сносил: Слуга владел собой… Так я бы начал свой рассказ И так бы речь держал, Когда бы в этот трудный час Себе принадлежал. Но я не стану отрывать Читателя от дел. Смотрите: я уже опять Собою овладел. События перекроя Сюжету вопреки, Отправим к черту короля При помощи слуги. Допустим, так: из сапога Он вытащил кинжал — В тот краткий миг, когда слуга Себе принадлежал. И сказка кончена. Могла Быть длинною она, Но волей краткости была Она укрощена. Ушел король во цвете лет, Слуга — на долгий срок. Ушел заманчивый сюжет. Какой для всех урок! А я остался. Мне решать Наедине с судьбой: Себе ли мне принадлежать Или владеть собой?

Каково им — кроенным и клеенным — Постигать секреты ремесла? Но еще задолго до рождения Их судьба задумана была. Драматург, серьезный, хоть и кукольный, Что немало в жизни повидал, Их судьбу обдумывал, обстукивал На машинке взрослой «рейн-металл». Чтоб они не ведали сомнения, Чтобы каждый знал как дважды два — И какие принимать решения, И какие говорить слова. Их еще совсем на свете не было, А уже солидный худсовет Их судьбу заботливо исследовал, Взвешивал, рассматривал на свет. Что-то в ней вычеркивал, выбрасывал, Изменял поступки, имена… В очень уважаемых инстанциях Их судьба была утверждена. Ну а мы живем и ошибаемся, Маемся и не щадим себя. Потому что прежде мы рождаемся, А потом рождается судьба.

У снаряда Летящего, У состава Идущего Нет в пути Настоящего — Только прошлое И грядущее.

Натянута струна, Плита раскалена. Так каждый, кто при деле, Быть должен на пределе.

Вы видели, как умирает лед? Его, беднягу, прошибает пот. Но он готов себя похоронить, Отдать себя, Чтоб холод сохранить. Вы видели, как умирает пар? Его сжимает ледяной кошмар. Но у него такое ремесло: Отдай себя, Но сохрани тепло. Пар охладится. Испарится лед. Так кто из них родится? Кто умрет?

Ложь бывает доброй или злой, Сердобольной или беспощадной. Ложь бывает ловкой и нескладной, Осмотрительной и безоглядной, Упоительной и безотрадной, Слишком сложной и совсем простой. Ложь бывает грешной и святой, Скромненькой бывает и нарядной, Выдающейся и заурядной, Откровенной, нелицеприятной, А бывает просто суетой. Ложь бывает страшной и смешной, То всесильной, то совсем бесправной, То униженной, то своенравной, Мимолетной или затяжной. Ложь бывает дикой и ручной, Будничной бывает и парадной, Вдохновенной, скучной и иной… Правда же бывает только правдой.

Путь к истине точно такой же, Как и от истины путь. Он ничуть не длиннее, Он только труднее чуть-чуть. На то, чтоб подняться к истине, Можно потратить жизнь. От истины нужно всего лишь Скатиться кубарем вниз. Всемирный закон притяжения, Где ж постоянство твое? Притягивает нас истина, А катимся мы — от нее. Но все ж, вопреки всем силам, Которые тянут вниз, Мы поднимаемся к истине И тратим на это жизнь.

Когда пещерный человек Надел впервые шкуру зверя, То он в глазах своих коллег Был чудаком, по меньшей мере. Его ругали старики И ребятня встречала свистом, На нем точили языки Безжалостные моралисты, И жизнь его была горька На данном уровне культуры. А время шло. Прошли века — И люди все надели шкуры. Но в них ценились иногда Не легкость, теплота и носкость, А только яркие цвета — Разводы, крапинки, полоски. Какой нелепый оборот: Презрев разумные законы, То, что новатор создает, Уничтожают эпигоны.

Она воскликнула: «Я буду!» Он бросил холодно: «Я был». Как презирал его рассудок Ее невежественный пыл! Она была надежды пошлой И глупой радости полна. Что для него являлось прошлым. Считала будущим она. Ее опасность не страшила. Готовая идти на риск, Она рвалась к его вершинам. Он был не прочь спуститься вниз. И наблюдать за ними было Занятно, стоя в стороне… Но это все происходило, Увы, не где-то, а во мне.

Как говорят поверья древние, Изображения наскальные, На Скандинавском скудном севере Небесный свод держали карлики. Быть может, в это время дикое Земля была бедна талантами, Что стали малые великими, Что стали карлики атлантами? Давно мы стали атеистами И веру заменили знанием… Но небо и сегодня низкое Над городами Скандинавии.

По ночам, когда землю окутает мгла, Загораются звезды над нею. Есть созвездие Ворона, Пса и Орла — Нет созвездия Прометея. То ли сфера небесная слишком мала — Прометей на ней не отмечен… Но горит над землею созвездье Орла, Что клевал Прометееву печень. И горит над землею созвездие Пса, Злого Цербера, стража ночи. И стоглавая Гидра таращит глаза, Словно миру погибель прочит. Скалит пасти Дракон, извивается Змей, Но от них на земле не светлее… Среди тысяч и тысяч ночных огней Ищут люди огонь Прометея.

Неведомо куда, Неведомо откуда Летит моя Земля, Неведомое чудо. И я, как будто нивх В пучине океана: Из мрака и тумана Меня выносит Миф.

Шел корабль от Вопроса к Ответу, Было много на палубе люда. Но спокойно читал газету Человек, отвергающий чудо. Шел корабль от Загадки к Разгадке, Возмущая холодный рассудок. Но держал свои мысли в порядке Человек, отвергающий чудо. Дули мимо попутные ветры, Паруса безнадежно повисли. И не верил ни сантиметру На пути от Безумия к Мысли, И стоял, как невзятая крепость, И считал это бредом и блудом На пути из Нелепости в Леность Человек, отвергающий чудо. Но все так же упорно и дерзко Шел корабль от Случайности к Сути Через рифы и бури, и бездны, И толпились на палубе люди. Если где-то они затонут, Если к цели они не прибудут, Это значит: открыл кингстоны Человек, отвергающий чудо.

Человек из арифметики Не верит в тригонометрию, Не верит в это поветрие Тригонометрических функций. Сейчас у нас даже школьники Рассуждают о треугольнике — О любовном, Трагическом, А особенно о Бермудском. Человека из арифметики Кое-кто обвиняет в косности — Из-за секансов этих, Косинусов И прочего безрассудства. Но он проживет спокойненько Без всех ваших треугольников — Без любовных, Трагических, А в особенности бермудских. Занимались бы лучше сложением, Вычитанием, Умножением. Кстати, к таблице умножения Никогда не поздно вернуться. А в ней — ну ни вот на столько Не сказано о треугольнике — Ни о любовном, Ни о трагическом, Ни, тем более, о Бермудском.

У рассудка трезвые заботы, У мечты — неведомые страны. Называли люди донкихотом Первого на свете Магеллана. Первого на свете капитана, Первого на свете морехода, Уплывающего в океаны, Называли люди донкихотом. У рассудка точные расчеты, У мечты — туманные идеи. Называли люди донкихотом Первого на свете Галилея, Первого на свете Птоломея, Первого на свете звездочета, Негодуя или сожалея, Называли люди донкихотом. Но Земля, как прежде, рвется в небо, И мечта скитается по свету. В прошлое уходят быль и небыль, Но живут бессмертные сюжеты. Обезьяне было неохота Расставаться с добрым старым веком, И она считала донкихотом Первого на свете человека.

Соорудил я цепь простую Из нескольких известных истин: Я мыслю — значит, существую. Я сомневаюсь — значит, мыслю. Я вижу — значит, сомневаюсь, Пусть это кажется бесспорным, И, видя белое, пытаюсь Его себе представить черным. И тут же думаю: а может, Не черный это цвет, а белый? О, до чего же, до чего же Мне сомневаться надоело! Но от сомнений ненавистных Нигде спасенья не найду я: Я сомневаюсь — значит, мыслю, А мыслю — значит, существую.

Нерешительно, робко и словно боясь, Что ее истолкуют превратно, Мысль выходит из дома, Где она родилась, И не помнит дороги обратно. И блуждает она в суматохе толпы, Все кого-то зовет, окликает. И стучится в чужие, Неприступные лбы, — Но ее никуда не пускают. И смеется над ней проходящий народ, Никому она здесь не понятна. И привратники гонят Ее от ворот — Те, что мысли толкуют превратно. Вдруг — распахнуты двери, запреты сняты, Вдруг овации грянули громом. Ей белейшие п о д ноги Стелют листы, И она в каждом доме — как дома. И открылись сердца, и улыбки зажглись, Все довольны, и всё идеально. Вам она незнакома? Прекрасная мысль! Но теперь она слишком банальна.

Как два непросвещенных школяра, Как два великовозрастных балбеса, Зло без стыда сдувает у добра, Реакция сдирает у прогресса. Нельзя сказать, чтоб им всегда везло, И все ж, однако, случаи нередки: Работает добро, но, как на зло, Зло получает лучшие отметки. Неутомимо трудится прогресс, Реакции не видя за собою. Хоть для нее наука — темный лес, Но это то, что нужно для разбоя. Не виноват прогресс, не виноват! Ведь у него не может быть секретов. Но как узнать: конечный результат Сойдется ли с сегодняшним ответом?

Жил король. Поставив ногу в стремя, Чтоб начать кровавую войну, Он вздыхал: — Живем в такое время. Люди лучше жили в старину. Жил бандит. И он, в глухую темень Выходя с дубиной на разбой, Проклинал лихое это время, Очень недоволен был судьбой. Жил бедняк. Неся двойное бремя, Был он тоже с веком не в ладу. И, конечно, сваливал на время Всю свою обиду и беду. Жило время. Древнее такое, Что его ничем не удивишь. И оно, махнув на все рукою, Думало: «На всех не угодишь!» Старенькое, Руганное всеми… Мы-то, люди, думаем подчас, Что всего лишь отражаем время, А ведь время — отражает нас.

Наш предок был великим человеком. Хоть кое в чем и отставал от нас. Не потому ли каждый звездный час Он с вечностью сверял, не только с веком? Мы временем умеем дорожить, Нам не хватает ни часов, ни суток. Наш звездный час разложен по минутам, Но мы не знаем, как его сложить.