С чего все началось

До Палеозоя женщин не было вообще. И мужчин, кстати, тоже, так что равенство было полное. И лишь с наступлением Палеозоя появились первые представительницы прекрасного пола, или слабого пола, как мы его называли, чтоб подчеркнуть свою силу, которая уже тогда была невелика.

Наших птичек, наших ласточек и кошечек еще не было в Палеозое. Были только наши рыбки — зато в очень большом количестве. Их было столько, что они не помещались в морях и стали постепенно выходить на сушу. А может, они выходили потому, что мы с ними плохо обращались?

Мы никогда не умели обращаться с нашими женщинами. Из-за плохого обращения некоторые из них не дожили до наших времен. Очаровательные трилобиточки не вышли из Палеозоя, а прелестные аммониточки дальше Мезозоя не ушли.

Сейчас мы о них можем только вздыхать — благо заблаговременно вышли на сушу. В воде не повздыхаешь, там живо превратишься в утопленника. Не этим ли объясняется наш палеозойский оптимизм, который помог многим из нас пережить самые трудные времена, дожить до Мезозоя и Кайнозоя?

И что вы думаете? Теперь мы вздыхаем об этих самых временах — о Мезозое и Палеозое, а больше всего о наших женщинах, которые так безвременно от нас ушли. Мы должны беречь наших женщин. Наших рыбок, птичек, ласточек и кошечек, без которых мы все вымрем, как динозавры, на этой не приспособленной для динозавров Земле.

 

Ищите женщину!

Когда, если кто помнит, Земля держалась на слонах, была там и одна слониха. Все задом вертела, кокетничала. А кто будет Землю держать? Ей так и говорили: кто будет Землю держать? А она в ответ: фу, противный!

Стоит посередке, как даме положено, и то одного, то другого хоботком, хоботком. По самым щекотливым местам, чтоб было щекотней. Или воду наберет в хобот и строит из себя фонтан. Таких слонов-фонтанов, правда, каменных, и в наше время всюду полно, но им же не приходится держать Землю!

А слоны были серьезные мужики, положительные. Но не каменные же! Если перед ними постоянно задом вертеть да щекотать по щекотливым местам, это отвлекает их от работы. И начались на Земле всякие толчки, швырки, сотрясения. Ну прямо жить невозможно!

Терпело начальство, терпело, а потом взяло да и уволило слонов. Всех троих. А когда народ спрашивал, по какой причине, начальство отвечало: ищите женщину!

Хорошенькое дело: искать женщину, а увольнять мужчину!

На освободившиеся вакансии приняли трех китов. Еще более солидных, представительных. Чтобы не трали-вали, хухры-мухры, фу-ты ну-ты, а Землю держать.

Но среди китов опять затесалась женщина. Откуда они только берутся? На этот вопрос наука ответа не дает.

У китихи, правда, нет зада в нашем понимании. На том месте, где положено быть заду, у нее хвост. Не такой, как у собаки, чтоб кверху задирать, но тоже довольно впечатляющий. А задирает китиха кверху опять же фонтан. С фонтаном на голове женщина выглядит намного эффектней.

Ну, а киты, хоть и серьезные, солидные мужики, тоже начинают пускать фонтан. Они же не каменные! И давай гоняться за китихой. А кто будет Землю держать?

В общем, погнались они за ней и до сих пор не возвращаются. И осталась наша Земля безо всякой поддержки. Болтается в безвоздушном пространстве, не знает куда упасть. А когда узнает? Это же какая будет беда!

Пока не поздно, парни, ищите женщину!

 

Царевна-лягушка

Пришло время царевичу жениться. Невест вокруг — полный комплект: такой цветник, малинник, репейник. Но приятели не советуют.

— Ты, — говорят, — на невестах вообще не женись.

— А на ком жениться?

Чтобы женщине в жены выйти, нужен разбег, — объясняют приятели. Не с девицы начинать, а с какой-нибудь, скажем, лягушки. Слыхал про царевну-лягушку? Вот на ней и женись. Из нее знаешь какая жена получится?

Показали ему одну лягушку. На вид ничего особенного. Такая себе лягушечка — прыг-прыг. И вся зеленая сплошь, с такой жить — тоска зеленая.

Но приятели убеждают:

— Ты на ее глаза погляди. Вишь, какие они задумчивые и с поволокой. К тому же не вертихвостка. На какой-нибудь собаке женишься, будет тебе хвостом вертеть, а эта вся как есть без хвоста, так что ты, можно сказать, приходишь на готовое.

— Вот это — готовое? — скривился царевич. — Да с такой не то, что посидеть в гостиной — по улице под ручку пройтись неприлично.

— Под ручку — это верно, — кивают приятели. — Нет у нее ручек, одни ножки. Зато не белоручка какая-нибудь, это положительный момент.

— А как с другими положительными моментами? — интересуется царевич.

— Ну, допустим, если тебе прыгнуть куда-нибудь понадобится. Запрыгнуть по нужде или выпрыгнуть в срочном порядке. Сам-то ты не сумеешь, а она тебе прыгнет за милую душу.

— А зачем мне прыгать? Что я, блоха какая-нибудь? — сомневается царевич.

— Ну, это ты, парень, брось! На лягушке женишься, так про блоху и не думай! Лучше уже прямо женись на блохе. От нее до жены еще больший разбег, еще лучшая получится женщина.

Но не женился царевич ни на лягушке, ни на блохе. Женился непосредственно на девице.

А девица, прямо из девиц, да в мегеры. В ведьмы, в фурии. В вертихвостки, лежебоки, неряхи и прочее. А рот раскроет — хоть святых выноси.

Ходит царевич по болотистой местности, вздыхает, к лягушкам приглядывается. И представьте себе: хоть бы одна на боку лежала или хвостом вертела. А чистюли какие — буквально не вылазят из воды. Правда, рты раскрывают пошире законной супружницы, в этом смысле блоха предпочтительней: эта рот раскроет — даже не услышишь, разве что почувствуешь. Но правильно говорили друзья-приятели: по лягушке сохнешь — о блохе забудь.

 

Прекрасная Губошлепка

Жила у нас в океане одна Губошлепка. Потомственная одноклеточная. В хорошем смысле. Шлепала губами, пытаясь что-то ушлепать, но мало ушлепывала. Одиноко ей было в океане, как и каждому одноклеточному. Только и мечтала с кем-то соединиться.

И тут появляется какой-то странствующий рыцарь и вопит на всю Ивановскую (Ивановская — это регион в нашем океане):

— Одноклеточные всех морей, соединяйтесь!

Это у него был такой лозунг момента, а Губошлепка подумала, что на всю жизнь. И кинулась к нему:

— Давай соединяться! Ну давай же, давай!

Рыцарь был в растерянности. Сколько видел прекрасных дам, а ни от одной такого предложения не поступало. С прекрасными дамами не соединяются, их только прославляют на расстоянии. Так ответил он Губошлепке и дальше поплыл, гоня волну истошным криком:

— Одноклеточные всех морей, соединяйтесь!

Губошлепка подхватила этот крик, а за ней и другие губошлепы, надеясь, что в коммуне им больше в рот заплывет. Они уже давно мечтали о светлом многоклеточном будущем, но все попытки умногоклеточить свою жизнь кончались тем, что появлялось много проглоченных. Соединяться иначе они пока не научились.

Но теперь коммуна была построена. Правда, пока еще не коммуна, а коммуналка, но от коммуналки до коммуны — руку протянуть.

И потекла коммунальная жизнь в нашем океане. Белея от страха быть проглоченными и краснея от желания кого-то проглотить, желтея от зависти и зеленея от тоски, они образовали нечто красивое со стороны, но внутрь лучше не заглядывать. Внутри этой жизнью лучше не жить. Соседи суются в твою жизнь, нахально живут на твоей территории, и ты уже не знаешь, где жизнь твоя, а где не твоя. Она приобрела коммунальность, но потеряла индивидуальность.

Так часто бывает. Сидишь ты в компании или на заседании, шагаешь в дружных рядах к высокой, еще снизу поставленной цели, лежишь где-нибудь в казарме или на кладбище и думаешь: хорошо сидим! хорошо идем! хорошо лежим! — и вдруг спохватываешься: а где же твоя индивидуальность? Коммунальность — вот она, а где индивидуальность?

Либо коммунальность, либо индивидуальность, это нужно зарубить себе на носу при переходе от одноклеточности к многоклеточности. Переходить переходи, но в любой момент будь готов выступить из сплоченных рядов и заявить: «А я не согласен!»

Конечно, после такого заявления тебе вряд ли что-нибудь перепадет. Сколько ни шлепай губами, ничего не ушлепаешь. Но зато ты сохранишь свою индивидуальность, гордо пронесешь ее сквозь вражду и ненависть — вплоть до той поры, когда все спохватятся, опомнятся, образумятся и скажут: — Какая была индивидуальность!

И придут к тебе с цветами, коммунально придут, и будет их коммунальность рыдать над твоей индивидуальностью, а индивидуальность будет помалкивать, потому что все слова кончились, остались только два слова: «Хорошо лежим!»

Губошлепка не распахивала рот, как другие, а складывала губки трубочкой, чтобы быть еще красивей. И когда к ней подплывала какая-нибудь крошечка, какая-нибудь крохотулечка, она жеманно отворачивалась:

— Ой, что вы! Я столько не съем! Для меня это слишком много!

Либо быть сытой, либо красивой. Поэтому все красавицы вечно голодные. У них и талии узенькие, потому что животы подвело.

Губошлепка ждала своего рыцаря и к его возвращению хотела выглядеть, как настоящая прекрасная дама. Это ничего, что с такими дамами положено жить на расстоянии. Коммуналка у них большая, а если еще соседей выселить… Рыцарь их выселит, всех до одного выселит! И заживут они вдвоем, друг от друга на расстоянии, мечтала она, но, конечно, время от времени будут встречаться близко. Близко-близко, мечтала она, близко-близко-близко.

Внешне любовь по расчету не отличается от любви по любви. Говорятся те же слова: «Я тебя люблю!», «Я без тебя жить не могу!» — но при этом подразумевается: «Я себя люблю!», «Я без себя жить не могу!»

Обычная одноклеточная любовь, которая, кстати, встречается и у многоклеточных. И не только у каких-нибудь паукообразных или насекомообразных, но даже среди человекообразных немало представителей такой любви, способных только на любовь по расчету.

И однажды — мечты и расчеты сбываются! — какой-то рыцарь остановился у Губошлепки под окном. Она высунулась ему навстречу, сложив губы трубочкой, теперь уже не для красоты, а для решительных действий.

— Это ты, любимая? — спросил рыцарь и полез к ней наверх.

— Да, это я, любимая! — закричала она. — Я сейчас немножко помолчу, а ты посмотри, какой у меня маленький ротик!

Рыцарь уже долез, посмотрел на нее и засомневался:

— Нет, наверно, это не ты.

— Это я — не я? — завопила Губошлепка и так сильно раскрыла рот, что рыцарь отшатнулся из опасения быть проглоченным. — Ах ты, недошлепок пришлепнутый! Катись, откуда пришлепал!

И она вытолкала его из окна. И тут же вслед ему закричала:

— Куда же ты, любимый? Вернись, я все прощу!

Но он не вернулся. Когда летишь сверху вниз, трудно вернуться с полдороги.

 

Спонг и Кола

Креветочка спонгикола сама коротенькая, а называется вон как длинно. Но не забывайте, что это имя дается на двоих. Спонг и Кола. Звучит, как Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна.

Их поженили еще в младенчестве, сняв для них помещение у стеклянной губки, чтоб через стекло за ними присматривать. Поженить в таком возрасте, да еще подглядывать за супругами через стекло, на такое не были способны даже Монтекки и Капулетти. Но главная непедагогичность процесса состояла в том, что молодые пришли на готовое. Жилплощадь им была обеспечена, питание само заплывало в рот, и они, вместо того, чтобы строить семью, предавались безудержному росту, без учета возможностей помещения.

На первых порах их не смущала теснота, они еще тесней прижимались друг к другу и распевали веселую застеночную, которая у этих креветок передавалась из рода в род:

Первым опомнился Спонг. Ему захотелось сходить на сторону, он сунулся к выходу, а выйти не может. А потом и Кола, решив уйти от мужа к родителям, тык-мык — в дверь не пролазит, хотя внимательно за собой следила, как всякая женщина.

Да что же это за семья такая? Ни развестись, ни сходить на сторону. Даже если б Кола была не Джульеттой, а Джульеттой Мазиной, а Спонг вообще первым парнем на деревне (ничего себе деревенька — Мировой океан!), от такой жизни в петлю полезешь, если до нее через стекло дотянешься.

Из такой тесноты можно было только мечтать дотянуться до свободной жизни. Стекло специально для того и было поставлено, чтоб видеть эту жизнь было можно, а дотянуться до нее — нельзя. Хотя общеизвестно, что из семейной жизни надо время от времени выходить, чтоб хотя бы ее проветривать.

Теперь они пели не в два голоса, а каждый в свой, отдельный, обособленный от другого:

 

Прекрасная Брюхоножка

Город Брюхоножск был похож на город Венецию, но стоял не на воде, а под водой, на самом дне океана. Какие в этом городе были дворцы! Какие хоромы, терема, чертоги! И все эти строения на месте не стояли. Дома бродили по улицам, улицы — по городу. В этом городе бродили многие, потому что многие были многоногие.

И на одной из улиц этого прекрасного города жил простой хлопец Жаброног. Ракообразный, уж и неизвестно в каком поколении. Он жил на улице, но не в доме, а возле дома. Потому что своего дома у него не было.

Жизнь снаружи дома имеет свои преимущества. Прежде всего, не так к этому дому привязываешься. Если, допустим, пожар или наводнение (бедствия, почти невозможные на глубине океана), если крыша протечет или пол провалится, дом, снаружи которого живешь, не так жалко бросить. А прогонят, можно и получше найти. И так все время двигаться от лучшего к еще лучшему.

А уж если Брюхоножка выглянет из окна, тут для Жабронога настоящий праздник (вздох ногой). А если вдобавок на него посмотрит… (учащенное дыхание ног).

Тут следует сказать, что жители Брюхоножска не только ходили ногами, но непременно ногами еще что-то делали. Лопатоног работал ногами, Ротоног ел ногами (какой позор!), а Жаброног дышал ногами. И вздыхал ногами. И ногами не мог надышаться на Прекрасную Брюхоножку. Он бы на нее надышался, но она не пускала его к себе на порог. Хорошо хоть от порога не гнала, а если гнала, то непременно с каким-нибудь поручением. И соседи Брюхоножки приспособились посылать Жабронога. Кто за этим пошлет, кто за тем, кто просто пошлет, чтоб перед глазами не маячил.

А назывались дома почему-то раковинами. В раковинах должны жить раки, а кто живет? Брюхоногие, головоногие. В то время, как ракообразный Жаброног не имеет куда привести Прекрасную Брюхоножку.

— Разве это справедливо? — вопрошает ракообразный Мечехвост, готовый в любую минуту начать войну за перераспределение справедливости. Правда, меч у него где-то сзади, а щит впереди, так что никогда не знаешь, наступает он или отступает.

Городской голова Головоног тщетно пытался навести в городе порядок. Он ерзал головой по центральной площади и жалобно тянул:

— Ну что мне с тобой делать, красавица? Ты бегаешь по городу, а за тобой бегает весь город.

— Подумаешь, прошлась, — пожимала плечами Брюхоножка. Городской голова был очень умный. Когда он что-то обдумывал, в этом принимала участие не только голова, но и остальные части тела. Пищевод у него проходил через мозг, поэтому Головоног тщательно обдумывал каждый кусок и никогда не ел больше положенного. А ноги у него все определяли на вкус. И всех определяли на вкус. И он говорил:

— Этот парень довольно нахальный на вкус. А этот — ленивый на вкус. А вон тот на вкус — вполне приличный, свой парень.

И когда Головоног хватался за голову, это вовсе не значило, что он был чем-то расстроен или паниковал. Просто он определял на вкус, какие у него мысли — умные или глупые.

Сколько времени прошло, а многие еще и сейчас чуть что хватаются за голову. Но сколько они ни хватаются, им никак не удается отличить умные мысли от глупых.

А Головоног между тем все перебирал и перебирал свои мысли и никак не мог определить, почему за ним, городским головой, никто не бегает, а все бегают за какой-то Брюхоножкой. Стоит ей двинуться с места — и сразу меняется облик города.

— Это не потому, что я бегаю, а потому, что они за мной бегают, — оправдывалась Брюхоножка.

— А почему они бегают?

Брюхоножка скромно потупляла глаза, давая понять, что это каждому ясно.

А народ все валил и валил, каждому хотелось посмотреть на Прекрасную Брюхоножку. А на Головонога никто не смотрел, хотя к нему относились с большим уважением. Но что значит уважение по сравнению с любовью!

И тут отец города нащупал очень хитрую мысль. Нужно запретить народу бегать за Брюхоножкой, а ей приказать — пусть бежит. И внимательно проследить, кто посмеет ослушаться приказа.

Так он и сделал. И спросил для верности:

— Все слышали приказ?

Город молчал. Улицы молчали. Дома молчали. Народ безмолвствовал.

А Брюхоножка отказывалась бежать. Она устала. И почему она одна должна бежать, если все остаются на месте?

— Может, я сбегаю? — предложил свои услуги Жаброног. Но за ним уж точно никто не побежит, а как проверить лояльность жителей города?

В конце концов Брюхоножка побежала. Ах, как она бежала! Все граждане вцепились друг в друга, чтоб не ринуться за ней.

Ноги Головонога вспомнили о своем прямом назначении и понеслись за Брюхоножкой, теряя по пути приказы, инструкции и достоинство городского головы. Жители города ринулись за ним, но на самом деле они ринулись не за ним, а за Брюхоножкой. Конечно, голова этого не знал и, когда увидел, сколько народу бежит за ним, наконец-то за ним, почувствовал большое удовлетворение.

Лопатыч бежал, работая ногой, как заступом. У него была одна нога, поэтому приходилось много работать. Он говорил, что живет лишь до тех пор, пока бегает за Брюхоножкой, но он немного преувеличивал. Ему было все равно, за кем бегать, лишь бы работать ногой. Потому что сердце ему заменяла нога. И пока он бегал, нога работала, как сердце, разгоняла по жилам кровь, и он чувствовал себя молодым и влюбленным. А лишь только переставал бегать, сразу старился и никого не любил.

А Ротоног бежал с набитым ртом: он обедал. Пока он бегал, он мог что-то поесть, потому что рот у Ротонога был на ноге и действовал лишь тогда, когда нога действовала. Больше всего Ротоног любил поесть, но всех уверял, что больше всего любит бегать за женщинами.

Жаброног бежал рядом и вздыхал.

— Хорошо вздыхаешь, — похвалил его Ротоног, — у меня так не получается.

Жаброног усмехнулся: у него не получается! Как же можно вздыхать с набитым ртом? Так и подавиться недолго. Или задохнуться? Жаброног задумался: если вздыхать с набитым ртом, что скорее — подавишься или задохнешься?

— Научи меня вздыхать, Жабрик, — попросил Ротоног. Он думал, что так будет иметь больший успех у женщин.

Жаброног перевел дыхание на меньшую скорость и сказал:

— Главное — правильно ставить ноги, чередуя шаг и вздох.

— А что раньше, шаг или вздох?

Жаброног вздохнул и сказал:

— Это зависит от предмета вздыхания.

А Брюхоножка уже еле волокла ноги. Ее дворец был великолепен, но нести его было нелегко. К тому же все бежали за Брюхоножкой, а ей бежать было не за кем, и от этого дворец ее был еще тяжелее.

Она остановилась, оглянулась. Народ безумствовал.

— Брюхоножка! — кричал народ. — Наша Брюхоножка! Наша прекрасная, несравненная, бесподобная Брюхоножка!

Даже старина Головоног, отец города, который был не прочь стать отцом ребенка, поддался общему экстазу и в четыре ноги аплодировал, а в четыре отплясывал что-то совершенно невообразимое.

Увидев такую всенародную любовь, Брюхоножка прослезилась. Ей захотелось сделать своему народу что-то приятное, показаться ему без этого дворцового марафета и макияжа…

И она вышла из дворца.

Увы, народ этого не заметил. Он продолжал аплодировать дворцу и его, дворец, называть Прекрасной Брюхоножкой. А она стояла в стороне, и еще не просохшие слезы радости становились у нее на глазах слезами печали.

Красавица отдельно, а красота отдельно. Красота дома ничуть не померкла от того, что Брюхоножка его покинула, а красота Брюхоножки померкла. Оказывается, она довольно сильно уступала красоте дома. Брюхоножка без дома получилась какая-то бесцветная, неказистая, и фигурой не вышла, и лицом не взяла. Выходит так, что ее любили только вместе с домом, а отдельно от дома любить отказывались. Или они думают, что Брюхоножка осталась в доме? Потому что откуда у дома его красота, если в нем нет Прекрасной Брюхоножки?

— Я здесь, я уже вышла! — взывала к согражданам Брюхоножка, но они даже не смотрели в ее сторону и продолжали оказывать почести ее дому.

Воодушевленный этими почестями, дом внезапно рванулся с места и понесся по улице, увлекая за собой другие дома. Конечно, сам побежать он не мог, вероятно, в него кто-то залез, пользуясь отсутствием хозяйки.

И народ побежал за этим проходимцем, в полной уверенности, что бежит за Прекрасной Брюхоножкой.

А Брюхоножка стояла и смотрела, как от нее убегает ее дом, и опасалась, как бы не пришлось ночевать на улице.

К ней подошел Жаброног. Уж он-то мог отличить дом от любимой женщины! И сказал Жаброног Брюхоножке:

— Ты не беспокойся, твой дом прибежит. Побегает, побегает и прибежит. И ты будешь возле него жить. Я знаю такое местечко снаружи твоего дома!

— Почему снаружи? Брюхоножка не понимала, почему нужно жить снаружи дома, а не внутри, но Жаброног ей объяснил, насколько это удобно. Если что случится, можно найти лучший дом. Случится и там — можно найти еще лучший. И уборкой заниматься не нужно: внутри убирают хозяева, а на улице дворники. И снаружи лучше слышно, о чем прохожие разговаривают. Можно даже самому с ними поговорить.

Это он так ее утешал. Хорошенькое утешение! Радоваться, что живешь на улице, тогда как другие живут в твоем доме! И сколько Жаброног ни расписывал, как прекрасно жить снаружи дома, она примириться с этим не могла.

А народ все бежал за дворцом, прославляя Прекрасную Брюхоножку, а она, забытая и отвергнутая, стояла и смотрела сама себе вслед.

Вот она, всенародная любовь! Навздыхали, нажевали, натоптали — и нет никого, пустота. И посреди этой пустоты, этой бесприютности — она, Прекрасная Брюхоножка…

 

Возраст любви

Говорят, что компасные медузы живут по компасу, а не по календарю, поэтому возраста они не замечают. Но это неправда. Они замечают, да еще как!

Жил когда-то в океане король Медузио. Все под зонтиком плавал, — видно, боялся воды. Это понятно. В воде не боятся воды только утопленники.

И вот живет этот Медузио, бережется воды и потихоньку правит своим королевством. А за возрастом, конечно, не следит, поскольку живет не по календарю, а по компасу. Но приходит время, и он чувствует: пора ему жениться.

Смотрит по сторонам и не видит ни одной подходящей невесты. Все старые, ни одна ему по возрасту не подходит.

А вокруг море, над морем небо, под морем живописное дно, все в драгоценных камнях и водорослях. И в такую красоту привести старуху? Это же со стыда можно провалиться, хотя ниже дна валиться некуда.

Все трудовые и боевые резервы брошены на поиски. Ищут для короля молодую невесту, но все старые попадаются. Мужчины попадаются молодые, а женщины — исключительно старые. Это непорядок, и король издает указ: все женщины королевства обязаны быть молодыми. Быть старой женщине категорически воспрещается.

Женщины обрадовались, но не помолодели.

Спрашивает король у мамы:

— Мама, какой ты была, когда была молодой?

Мама смущается, отводит глаза.

— Бабушка, — просит король, — расскажи, какая ты была молодая!

Бабушку бросает в краску. Она рот зажимает, чтоб чего-нибудь не сказать.

Да, видно, молодость у них была… Даже стыдно рассказывать.

— Мама, — спрашивает король, — а где наш папа? Он умер?

— Не то, чтоб умер… — говорит мама и опять отводит глаза.

— Значит, он живой?

Молчит мама. Ничего не может сказать. И прямо ей нехорошо от этого разговора.

Пожалел маму Медузио, оставил в покое на несколько дней.

Но через несколько дней опять подступил с вопросом:

— Так что же было, мама, когда ты была молодой?

И тут мама говорит:

— Я была твоим папой.

Вот это новость! Сначала была папой, потом стала мамой.

— А бабушка? — допытывается король.

— Бабушка была твоим дедушкой. Моим папой. А потом стала моей мамой и твоей бабушкой.

Кинулся король к бабушке:

— Бабушка, расскажи, как ты была дедушкой!

Бабушка — бряк! Еле откачали. Не хочет бабушка вспоминать, ей это неприятно.

Но постепенно осмелела, стала припоминать. Я, говорит, когда была дедушкой, такое вытворяла! От меня не одна бабушка плакала.

Оказывается, у них в королевстве такая традиция: каждый молодой компасный мужчина становится с годами пожилой компасной женщиной. Поэтому в королевстве женятся только на старых, а выходят замуж исключительно за молодых.

— Но я не хочу жениться на старой! Я издал указ, чтобы все женщины были молодыми! Почему меня ослушались? — кричит король. Вышел из себя, а куда дальше идти — не знает. Поэтому остается на прежнем месте и живет холостяком.

Мать и бабушка в панике: кто же будет наследовать корону?

Но однажды заходит постельничий в королевские покои и застает там женщину. Каково?

— Ну, наконец-то! — ликуют подданные. — Образумился наш король. — И — быстренько-быстренько — сооружают свадьбу. Пышную свадьбу, королевскую.

Невесту сажают на место невесты, а короля… Постойте, а где же король? Кинулись искать — король как сквозь землю провалился.

— Ну и хорошо, говорят. Раз нет короля, будет у нас демократическая республика.

Как услышала невеста про демократическую республику, прямо нехорошо ей стало. А когда ей снова стало хорошо, она пролепетала:

— Не нужно республику. Это я, ваш король… То есть, теперь уже королева. И я согласна замуж, скорей ищите жениха. Только не какого-нибудь старика, я хочу молодого.

Успокоили королеву: у них все мужчины молоденькие. Мужчины у них до старости не доживают: вы же понимаете — со старухами жить!

 

Улыбка до пояса

Акула первая обзавелась зубами. До нее зубов ни у кого не было. Поэтому до Акулы никто не улыбался. Какая улыбка без зубов?

У Акулы улыбка не до ушей, а до пояса. Это ж какая красота! Подплывет какой-нибудь карпообразный, начнет пялиться на красоту, и тут Акула улыбнется ему до пояса. Улыбнется и почувствует: что-то у нее внутри потяжелело. Наверно, думает, она от него понесла.

Начинает искать отца будущего ребенка и не находит. Нет папаши. Сбежал. Такие они все: от родных детей бегут, как с пожара.

Придется искать другого отца. И тут как раз подворачивается сельдеобразный. И сразу глаза круглые: видно, впервые видит такую красоту.

И опять улыбнется Акула улыбкой до пояса, и опять почувствует: что-то внутри потяжелело. Неужели опять понесла?

Сколько у нее с тех пор народу перебывало: и трескообразные, и ракообразные, были такие безобразные, что и смотреть не хочется. А она и не смотрит. Она от собственной красоты несет. Несет и несет. Несет и несет. Ну прямо как носильщик на вокзале!

 

Наша рыбка, наша девочка

Рыбка Миксина вовсе не против, чтобы ее кто-нибудь проглотил. У нас так хорошо глотают, что просто удовольствие. И когда какой-нибудь осетрюга, рожа бесстыжая, невзначай проглотит Миксину, ее это не волнует, хотя все вокруг сокрушаются:

— Ах, бедняжка, такая молоденькая! Совсем еще девочка! И этот нахалюга ее проглотил!

Не нахалюга, между прочим, а осетрюга. И еще неизвестно, кто кого проглотил. Потому что девочка там, в животе, тоже не сидит сложа руки.

Осетрюга вдруг слышит: что-то у него урчит в животе. Это Миксина урчит, приступая к обеду. Зубки у нее молодые, остренькие, и она откусывает там у него по кусочку, да еще прикидывает, много ли осталось.

Прямо как в ресторане. Но в ресторане на осетрину не раскошелишься, а здесь она свободно лежит. Отдельно спинка, отдельно печенка. И пока ты ешь, тебя, ну прямо как в ресторане, развлекает музыка: бам! бам! бам! Это сердце осетрюги играет на барабане.

А сам он под эту музыку корчится от боли, не догадываясь о причине заболевания. А причина простая: девочка, которую он проглотил. Забралась в его самые укромные места и пирует в свое удовольствие.

Отобедав, она прогрызет в ресторане дверь и уплывет потихоньку, чтоб ее не видели. А то пойдут разговоры, потом не отмоешься. Хотя где и отмываться, как не в воде.

А спустя какое-то время, осетрюга перевернется брюхом вверх и отдаст, как у нас говорят, концы в воду. И все вокруг вздохнут с облегчением:

— Поделом ему, нахалюге! Будет знать, как глотать наших девочек. Все-таки есть бог на небе!

А это не бог на небе, это Миксина в животе. Наша рыбка, наша девочка. И отобедала в спокойной, укромной обстановке, и сохранила незапятнанную репутацию.

 

Рейтинг женщины

Если у вас спросят, какую вы предпочитаете женщину, смело называйте Брюхоножку. Потому что у нее ноги непосредственно связаны с животом, и когда Брюхоножка совершает свой моцион, живот худеет в первую очередь. Об этом можно только мечтать, потому что живот, как правило, худеет последним.

Любители женской красоты несомненно отдадут пальму первенства Губоножке, потому что, когда губки и ножки составляют единое целое, появляется возможность собрать красоту в одном месте и не распылять ее на другие, менее соблазнительные места.

Тем, кому в доме нужна работница, мастерица на все руки и ноги, ломовая лошадь, хотя лошадь здесь не при чем, подойдет Лопатоножка, которая без работы не может жить, потому что ножка ей заменяет сердце и является инструментом работы и любви.

Если же от женщины вы ждете не только любви и работы, но и заботы, если вам по нраву женщина, которая будет ходить вокруг вас и буквально на вас не надышится, тут как раз подойдет Жаброножка, которая дышит ногой и чем больше топчется вокруг вас, тем больше на вас не надышится.

Для любителей интеллектуального общения рекомендуется Головоножка, у которой ноги вьются вокруг головы наподобие локонов и наощупь пробуют мысли. Она и ваши мысли может прощупать, отобрать среди них самые ценные, а в случае их отсутствия предложит свои, что женщины делают обычно с большим удовольствием.

Самый низкий рейтинг у Ротоножки и Ложноножки. Ротоножку не прокормишь, а Ложноножка вас так обоврет, что вы забудете, как эта правда выглядит.

Ах, ножки, ножки, где вы ныне? Они повсюду: и в море, и на суше, а у Губоножки даже под землей. Не в том смысле, что все там будем, а в том смысле, что наши женщины даже под землей живут и ножки их украшают всюду. Без ножек женщине и шагу не ступить.

 

Отелло из палеозоя

То ли в Силуре, то ли в Девоне (время летит так быстро, что путаются уже не исторические — геологические периоды) в глубинах океана, где уже тогда кипела жизнь, красавец Скорпион полюбил красотку Сколопендру. Из губоногих. Можно себе представить ее поведение.

Конечно, родители Скорпиона были недовольны. А родители Сколопендры мечтали выдать свою дочь за многоуважаемого Тысяченога, который всех уверял, будто у него тысяча ног, но никому не давал их считать, потому что их у него и двух сотен не набиралось.

Родителей Сколопендры тоже можно понять. У них в роду были одни сороконожки, а тут подвалило такое богатство.

К тому времени многоуважаемый Тысяченог сжил со света девяносто девять жен, и ему нужна была сотая для ровного счета. Девяносто девятая жена у него была Ракообразина, из ракообразных. А девяносто восьмая — Паукообразина, из паукообразных. Конечно, после всех этих образин Сколопендра произвела на него впечатление.

Жены Тысяченога думали, что он сживает их со света, чтоб им на том свете было хорошо, что он делает это из любви, из великодушия. Но Тысяченог давно забыл, что такое любовь. С первой женой помнил, со второй помнил а начиная с тридцать третьей стал понемногу забывать. Осталось одно желание — жениться для ровного счета.

А родители Сколопендры тоже, видно, забыли, что такое любовь, они готовы были выдать дочку за богатоногого старика, лишь бы пустить пыль в глаза знакомым, которые друг перед другом выпендривались, высколопендривались. Но откуда возьмется в океане пыль?

Скорпион и Сколопендра плевали на родительские запреты. Они опускались на дно океана, а потом поднимались к самой поверхности, и Скорпион учил Сколопендру выныривать из воды. В то время еще никто не умел выныривать из воды, это считалось очень опасным. Зато когда вынырнешь — такая открывается красота! Но Скорпион и Сколопендра не замечали никаких красот, они лишь только вынырнут, так сразу и уставятся друг на друга. И чем больше они ныряли и выныривали, тем больше ими овладевала мысль, что хорошо бы где-нибудь пожениться. А где в океане пожениться? С одной стороны его родители, с другой — ее родители, а посредине — старикан Тысяченог, который только и ждет удобной минуты, чтоб пожениться.

Хорошо, что они научились выныривать. В один прекрасный день они взяли, да и вынырнули на сушу. Это было единственное место, где у них не было родственников. И ни у кого не было родственников. Это было единственное место, где ни у кого не было никого.

И все было бы совсем хорошо, если бы вслед за ними на сушу не полезли всякие насекомы и пауканы. Они приходили в гости и предлагали Скорпиону где-нибудь посидеть, как они, бывало, сиживали в океане. В океане сидели не насухую — кто же станет в океане сидеть насухую? — и Скорпион шел с ними посидеть в воде, не глубоко, у самого берега, только промочить горло — и сразу домой. Потому что неудобно перед гостями (объяснял он жене), гости могут обидеться и больше никогда не выйдут на сушу.

Вот тогда в их семье и начались неприятности. В любви, чтоб вы знали, нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась разочарований и измен, карабкается от неприятности к неприятности. — Когда Скорпион возвращался домой, такой мокрый, — прямо хоть выкручивай, Сколопендра выкручивала его довольно крепко и устраивала ему сцены из очень древних, еще дорыцарских времен, хотя и их время не было таким уж рыцарским.

Но она его любила. Она так сильно его любила, что у нее стали рождаться дети даже в его отсутствие. Скорпиона нет, а дети рождаются. Такова сила большой любви.

Не все в это верят. Говорят, мол, партеногенез, девственное рождение. А почему происходит это девственное рождение? Ответ сам собой напрашивается: от очень большой любви. Плохо только, что эта любовь происходит в отсутствие Скорпиона.

Скорпион стал замкнутым, подозрительным, в каждом встречном подозревал отца своего ребенка. И каждого жалил. Откуда-то у него появился яд. А ведь прежде яда у него не было.

С тех пор и пошла недобрая слава о Скорпионе. Говорили, что он в океане со всеми перессорился, потому, дескать, и вышел на сушу.

Особенно возмущались паукообразные. Потому что Скорпион сам паукообразный, а какой образ он создает? Пришлось паукам самим выйти на сушу, чтоб создавать свой образ самостоятельно. И теперь каждый может убедиться, какой образ они создают.

Но самый неприятный образ у Скорпиона. И совершенно напрасно. Потому что он совсем не такой плохой. А если случайно на вас набросится, вы на него не обижайтесь. Просто в этот момент ему показалось, что Сколопендра от вас родила, а какому мужу это понравится?

 

Гарем в казарме

Одна симпатичная и еще не старая Гидра тщетно добивалась любви своего муженька, который все норовил сигануть куда-то на сторону.

Опытные гидры советовали: с мужем надо быть разнообразной. Если ты сегодня такая, а завтра не будешь другая, он непременно найдет себе другую на стороне. Он уже сегодня высматривает.

— Высматривает, соглашается Гидра. — Я уже не знаю, какого ему надо разнообразия. То я прачка, то кухарка, то нянька, то уборщица. Прямо на части разрываюсь, честное слово.

Разрывалась она, разрывалась и разорвалась. Приходит муж домой, а у него две женщины. Вот так они разрываются, гидры: не до смерти, а до новой жизни. Муж, конечно, кидается к новенькой:

— Ах ты моя цыпочка! Цып-цып-цып! Такой петух, честное слово.

А эта цыпочка — ну и оторва! Уже забыла, от кого оторвана. Начинает свои шуры-муры, фигли-мигли — ну, как это у гидр водится.

Между тем первая жена мотается из кухарки в прачку, из няньки в уборщицу, — чтоб только обеспечить мужу разнообразие.

И опять на работе надорвалась. Смотрит хозяин — а у него три жены. На первых порах он радовался, а потом стал уставать. Теперь уже и ему работы прибавилось. Ну буквально надрывается на работе.

Раз надорвался — в хате уже два мужика. Еще раз надорвался — уже три. Потом счет на десятки пошел. По женской линии — целый гарем, по мужской — целая казарма.

Между прочим, гарем в казарму неплохо вписывается.

Но — тяжело. Семья уже не семья, а какое-то публичное заведение. Забот у мужиков — на сторону сбегать, и то некогда. Да и куда бежать, когда все эти стороны — внутри семьи.

Прижмутся двое где-нибудь в уголке, и пойдут воспоминания:

— А помнишь, как мы, бывало, вдвоем? Вот была жизнь! А мы не ценили.

Но, во-первых, он был не с ней. А она, во-вторых, была не с ним.

Теперь уже не докопаться до собственных воспоминаний.

Все такое похожее, однообразное. Такая скука, такая тоска…

Один-единственный гарем в одной-единственной казарме. И опять никакого разнообразия!

 

Прекрасная Кистеперка

Волна угодила в канаву и уже не смогла вернуться в океан. Так и осталась на берегу, в плену у суши. И Кистеперка сказала:

— Теперь у нас будет отдельный океан.

— Не океан, а болото, — буркнул дедушка.

Они сидели всей семьей за ужином, и дедушка Целакант рассказывал разные истории из своей морской жизни. Дедушка был набит морскими историями и, когда рассказывал, прямо подпрыгивал, так ему было интересно. Мама ахала, папа понимающе кивал, а Кистеперка прижималась к дедушке, потому что ей было страшно. Так их и выбросило на берег вдвоем.

Вода в болоте была грязная, в жабры набивался песок. Кистеперка высунула голову из воды, глотнула воздуха, и сразу стало легче. Оказывается, и на воздухе можно дышать. Дедушка тоже попробовал. Ничего, говорит, проходит. Еще проглотил. Хорошо проходит!

Прихватили с собой немного воздуха, чтоб в болоте не задохнуться, наполнили плавательные пузыри (в болоте все равно плавать негде), расположились на дне со всеми удобствами, как на загородной даче. Воздух чистый, ароматный, не надышишься.

И только расположились, расслабились, как выезжает на них броневик. Небольшой такой броневичок крабовидной формы. И стоит на нем страшный пират Саркод, из одноклеточных, вооруженный вплоть до зубов: у него был акулий зуб, подаренный ему за личное мужество. Так он говорил. А на самом деле этот зуб он у акулы украл, когда работал у нее зубочистом. И теперь он грозился всех перегрызть и перекусать, ради чего и высадился десантом в болото.

Увидев Кистеперку и дедушку, дышащих воздухом из пузырей, он крикнул:

— Стой! Дай подышать!

Сам подышал, дал подышать броневику Крабоходу. Весь воздух выдышали, пришлось опять запасаться.

Так они и жили в болоте. Пират Саркод, надышавшись, брал акулий зуб и шел на охоту, верней, на пиратский промысел. Правда, в болоте грабить было нечего, там была сплошная грязь и нищета, но Саркод с удовольствием рассказывал, кому он что откусил, кого покусал, а кого загрыз до смерти.

И однажды, когда Саркод ушел на охоту, Крабоход сказал:

— Вы должны бежать, иначе тоже станете пиратами. И ты, дедушка, станешь пиратом, и внучка твоя станет пираткой. Потому что эти пираты очень плохо влияют на окружающих.

— А вы тоже пират? — спросила Кистеперка. Крабоход ответил, что он давно бы стал пиратом, если бы не был защищен от вредного влияния. Видите этот панцирь? Сквозь него не пробьется никакое влияние. Благодаря этому панцирю Крабоходу удалось сохранить честность и порядочность.

Говоря это, Крабоход опустил глаза, потому что хвалить себя неудобно. Из соображений скромности лучше подождать, когда тебя похвалят другие. Но в этом болоте можно просидеть всю жизнь, да так и не дождаться, чтоб тебя похвалили. Так сказал Крабоход и опять опустил глаза.

Он бы давно бежал, если б ему нужно было спасать внучку. Но у него внучки пока еще не было. Крабоход был еще молодой.

От такого молодого Крабохода Кистеперке не хотелось бежать, однако надо было спасать дедушку. И они выбрались из болота на сушу.

Когда Саркод вернулся, он долго ругался им вслед. И даже не вслед, потому что не знал, в каком направлении ругаться. А Крабоход говорил, что ничего не видел, сидя под панцирем. У него столько дел под панцирем, что ему некогда глазеть по сторонам.

А Саркоду нравилась Кистеперка. Он буквально не мог без нее дышать. Поэтому он вскочил на броневик и бросился за беглецами вдогонку.

Вдогонку — это неточно сказано. Все крабы ходят боком, это у них такая привычка, — может быть, как раз с тех времен, когда пират Саркод гнался на Крабоходе за внучкой дедушки. Чтоб дать им возможность подальше убежать, Крабоход двигался не прямо, а в сторону.

С тех пор он так и ходит. И никуда не может прийти. Идет домой, а приходит в гости. Жена ругается, что он постоянно ходит на сторону, но ничего не может с этим поделать.

Дедушка и внучка бежали медленно, потому что бежали не ногами, а плавниками. К тому же они не знали, в какую сторону бежать. Они не знали, где океан, и не приближались, а уходили от океана.

Но пират Саркод все равно не мог их догнать. А как он мог их догнать, если они убегали в неправильную сторону, а он догонял их в неправильную сторону? Из двух неправильных правильной стороны не сложишь.

Видя, что на Крабоходе далеко не уедешь, Саркод спешился и пустился догонять беглецов своим ходом. Но и Крабоход не перестал их догонять, потому что он был молодой и уже не мог дышать без красавицы Кистеперки.

Она, между прочим, тоже задыхалась. Не от любви, а от бега. И дедушка задыхался. Потому что, если вы заметили, по суше бежать очень трудно.

И вдруг они видят — что бы вы думали? Колесо. Это их удивило, потому что никаких колес в тогдашней природе не было. Природа не создавала колес, она специально не создавала колес, чтобы мы тут все не передавили друг друга.

Но колесо при ближайшем рассмотрении оказалось не колесо, а просто рак, точнее — Кругорак, который, пользуясь тем, что он такой длинный и тонкий, свернулся колесом и катился по дороге. Но при виде Кистеперки он галантно разогнулся и сказал в свое оправдание, что нужно и ногам отдохнуть. Пусть немного походят спина и хвост, а то они совсем у себя наверху разленились.

Это было не совсем так. У Кругорака была привычка двигаться не вперед, а назад, поэтому он всегда уходил от цели. Когда же он катился, то тело его по земле двигалось назад, но общее движение получалось вперед — таков закон колеса, направленный на то, чтобы перехитрить природу. Попробуйте свернуться и покатиться, и вы сами увидите.

Кругорак очень понравился Кистеперке. И Кистеперка ему понравилась. Настолько понравилась, что он даже предложил ее подвезти. Кистеперка долго не решалась, она еще никогда ни на чем не ездила, но Кругорак был до того симпатичен и мил, что ей захотелось на нем поездить.

Дедушка сам подсадил ее на колесо, Кругорак крикнул: «Поехали!» — и они поехали. Но долго не проехали. Только один оборот сделали, и Кистеперка оказалась под колесом. Природа умеет защищаться.

Кругорак растерялся. Загадочное, говорит, явление. Когда я один езжу, то ни на кого не наезжаю. Видно, я не пассажирский, а просто прогулочный. Я не рассчитан на то; чтоб на мне ездили.

А кто рассчитан? Природа такого не придумывала. Это уже потом появились любители ездить друг на друге.

Кругорак очень расстроился. Он хотел увезти Кистеперку, жениться на ней, но ей, видно, нужен пассажирский муж, а он всего лишь прогулочный. Так, прогуляться по жизни, одну переехать, другую переехать — разве ж это семейная жизнь? И он укатил, галантно раскланявшись на прощание.

А дедушка и внучка двинулись дальше к океану. Не так уж и двинулись: они тащились, волочились, плелись, шаркая плавниками о землю. Потом разошлись понемногу, стали шагать, ступать и даже топать. Что значит практика!

Да, не зря говорят в народе: мать сыра земля. Потому что суха земля — это не мать, а скорее мачеха. Особенно когда из воды впервые выходишь на сушу.

Совсем обессилел дедушка. В его возрасте ходить по сухой земле на плавниках — легкое ли дело!

Лежит дедушка на земле, шагу сделать не может.

— Воды! — просит.

Каждый умирающий просит воды, потому что все мы вышли из воды, и хочется перед смертью увидеть родину.

Побежала за водой Кистеперка. Поковыляла, пошкандыбала: и сама от усталости еле держалась на плавниках.

Лежит дедушка, просит воды, а тут и Крабоход появился. Догнал наконец, хотя все время уходил куда-то в сторону. Но если четыре раза свернуть в сторону, как раз получится, что идешь прямо.

Бросился Крабоход за водой, но не прямо к воде, а опять в сторону. Ему бы повернуться к воде боком и так идти, приноровиться к своей привычке, а не бороться с ней в такой неподходящий момент. Но это ему не пришло в голову, потому что тоже шло как-то боком.

Лежит дедушка, просит воды. А тут и Кругорак катится по дороге. Переехал дедушку, стал ругаться, честить этих пешеходов, которые только и знают, что кидаются под колеса, но, увидев умирающего дедушку, развернулся, переехал его и отправился за водой.

Первой вернулась с водой Кистеперка. Напоила дедушку, побрызгала водой, сразу легче дедушке стало.

А тут и Кругорак появился. На большой скорости переехал дедушку и стал кропить его водой. А Крабохода все не было. То ли он все еще шел в сторону от воды, то ли уже в сторону от дедушки, с водой возвращаясь.

И пошли они через всю сушу к океану. Ползли, ковыляли, катились в океан, мужественно преодолевая негостеприимную сушу. И все говорили: только бы нам добраться до океана! Уж в океане-то мы заживем! Пока еще мы не живем, но в океане мы заживем по-настоящему!

По вечерам Кистеперка растирала дедушке плавники, на которых от ходьбы выросли большие мозоли. Они с дедушкой думали, что это мозоли, а это были пятки, какие бывают только на ногах. Это объяснил им встречный Жук, который давно уже жил на суше. Смеясь над дедушкиными мозолями, Жук падал на спину, задирал ноги и показывал, какие у него пятки. И от чего они, вы думаете? Конечно, от долгой сухопутной ходьбы.

И вот наконец океан. На его берегу загорали отдыхающие, в основном насекомые, потому что население суши состояло в основном из насекомых. И еще скорпионов и пауков. Веселое было время!

Из воды выглядывали родители Кистеперки и горько плакали, отчего вода становилась соленой. И другие родители тоже плакали.

С тех пор вода в океане соленая: это слезы по тем которые вышли на сушу.

— Мама! Папа! — крикнула Кистеперка. Но они ее не узнали.

— Дети мои! — крикнул дедушка. Но они и его не узнали.

Сухопутные родственники до того изменились, что даже не были похожи на рыб. Солнце выжгло из них все рыбье и оставило какое-то земноводное.

А родители мало изменились. Только постарели. Кистеперка прыгнула в воду, чтобы их обнять, но они отшатнулись от нее, как от посторонней. Вместо таких родных и любимых плавников, у нее были ножищи, каких в их роду сроду не видывали.

Хотя длинные ноги тоже имеют свою прелесть. На некоторых они произвели впечатление, и они воскликнули:

— Ах, какие ножки! Таких ножек нет ни у брюхоножки, ни у сороконожки!

Кистеперка смутилась и вышла на берег.

— Что-то мне купаться не хочется, — сказала она, впервые употребив это новое для рыбы слово: купаться.

Раньше в воде жили, а не купались. А теперь только купаются. А на суше живут. Если, конечно, позволяют обстоятельства.

А дедушка не вылазил из воды. Вода — это была его стихия.

Кистеперка смотрела на океан, где остались ее родители, и в последний раз думала: а может, вернуться? Ведь они так долго шли к океану и наконец пришли… Но ей не хотелось купаться.

Наверно, они слишком долго шли. Почему они так долго шли? Ведь их выплеснуло недалеко, их болото было совсем рядом с океаном. А они все шли и шли, шли и шли, обдирая плавники о песок, все кружили по этой горячей пустынной суше…

Дедушка Целакант вынырнул из океана и увидел Крабохода, который очень спешил, — правда, немножко не в ту сторону.

— Дедушка! — кричал Крабоход. — Дедушка! Я принес вам воды!

 

В центральный комитет по делам одноклеточных

Довожу до вашего сведения, что во вверенном вам океане имеют место неуставные отношения. Вместо того, чтобы множить ряды простым делением, некоторые простейшие заводят сомнительные связи на стороне, привлекая для этого так называемых женщин (название-то какое!). И теперь они не делятся, а соединяются, попирая законы одноклеточной морали.

Добро бы соединялись, как мужчина с мужчиной. Мужскую дружбу, солидарность, взаимовыручку еще можно понять. Но соединяться с женщиной на голубых просторах нашего океана для мужчины противоестественно. И для этих неуставных, противоестественных отношений придумали словечко такое же сомнительное: любовь.

Уважаемые члены Центрального комитета, как вам нравится перспектива соединяться с женщиной, да еще вдобавок на основе какой-то любви? Когда мы множили наши ряды простым (пускай простым!) делением, каждый из нас в одиночку давал двоих, а теперь для одного требуется как минимум двое. Для рождения — двое, а для смерти достаточно одного. Прикиньте прирост населения. Если так дело пойдет, у нас вообще никого не останется в океане.

А старость? Когда мы множили наши ряды делением, у нас и смертность была равна нулю, и старости не было. Мы прямо из молодости впадали в детство. И даже в два детства — таков был результат деления. А теперь мы и стареем, и умираем, скоро весь Мировой океан превратится в огромный дом престарелых посреди необъятного кладбища.

Пора это прекратить. Пусть наш голубой океан остается голубым и незамутненным. Обойдемся без женщин. Хорошо бы их вообще куда-то убрать.

Потомственный простейший,

ветеран одноклеточного труда

(фамилия неразборчива).

 

Мужчина и женщина на фоне любви

* * *

Там, где женщина должна мужаться, мужчина должен жениться.

* * *

В любовном треугольнике по меньшей мере один угол тупой.

* * *

Любовь — это единственный вид деятельности, где любители предпочтительнее профессионалов.

* * *

И любовь к себе бывает плодотворной. У одноклеточных.

* * *

Любовь — это такое явление, которое, сокращая жизнь каждому человеку в отдельности, удлиняет ее человечеству в целом.

* * *

Зло любит ревностью.

* * *

В любви не может быть все тютелька в тютельку. Может быть либо дяденька в тетеньку, либо тетенька в дяденьку.

* * *

Семья не должна быть клеткой. Поэтому одни ломают ее, а другие аккуратно прорезают дверцу и выходят по мере надобности.

* * *

Пока супруга квакши-кузнеца строит бассейн, муж сидит у нее на спине и ждет, когда уже можно будет купаться.

* * *

Между тигром и акулой не бывает любви: акула не выносит желтого цвета, а тигр терпеть не может голубого. Не потому ли тигры и акулы на Украине не водятся?

* * *

Любовь — это отсутствие альтернативы при наличии альтернативы.

Значит, Адам и Ева не любили друг друга.

Любили б они друг друга, мир был бы совершенно иным.

* * *

То, что в старину прикрывалось фиговыми листиками, сегодня увенчивается лавровыми.

* * *

Для иной современной свадьбы требуются не свидетели, а понятые.

 

Муравей в небесах

Орел спросил у Муравья:

— Вы никогда не чувствуете одиночества?

— Какое одиночество! — завопил Муравей. — Жена с утра достает, соседи не дают прохода, а где вы видели проход в нашем муравейнике? Только обещают переселить, дать каждому по муравейнику, но у них получишь. Не по муравейнику, а я б вам сказал.

— А мне одиноко, — вздохнул Орел. — Сидишь на голой вершине, вокруг одни тебе голые небеса, и вдруг почувствуешь такое одиночество…

Муравей представил себя в небесах. Вокруг свобода, широта, не то, что в муравейнике. А внизу жена аж подпрыгивает, пытается его достать, соседи требуют освободить в небе проход, потому что им на земле уже мало прохода.

Муравей пошире раскрыл глаза, чтоб насладиться этим зрелищем.

Неба не было. На заборе сидел Петух.

— Мне так одиноко, — сказал Петух.

— Вы слышите? Ему одиноко! — загалдели куры в курятнике. — А ну слазь, паразит, с забора, но смотри штаны не порви, и чтоб через минуту был дома!

Муравей зажмурился, но не увидел себя в небесах. Ну вот, подумал он, и этого уже достали…

 

Два Мураша и Мурашка

Был у Мураша меньший брат. До того меньший, что не сразу и разглядишь. Повел его Мураш к господину доктору за лекарством для более буйного роста. А доктор смотрит — пациента нет. Вместо двух мурашей один в поле зрения.

Забеспокоился господин доктор. Наверное, думает, я вчера недопил. У него, когда допьет, на прием приходят по два пациента.

Осмотрел кого видел, таблетки выписал, посоветовал вести более осмысленный образ жизни. Побольше гулять, но не с братом, а с девочками. Может, это для здоровья, а может, доктор недопил.

Ничего не остается, надо идти к девочкам. Нашли одну, довольно смазливенькую. Не серну, не газель, но как для мураша — лучше и не надо.

Познакомились, разговорились. И вдруг в самом разгаре, расцвете разговора Мураш вспомнил про своего меньшенького. Мне, говорит, надо еще одну девочку. А для кого, не сообщает: брата все равно не видать.

Мурашка сначала не сообразила, а потом сообразила такое, что лучше б ей было совсем не соображать. Испугался Мураш, предлагает жениться. Девочка сначала не поверила, а когда поверила, перестала кричать и называть Мураша нехорошими словами и повела его туда, где женятся (она это место давно присмотрела).

Поженились и живут себе вдвоем. Точнее, втроем, потому что меньшенький никуда не делся. Мурашка, правда, об этом не догадывается, хотя могла бы и догадаться: слишком уж часто муж к ней наведывается. Но она это приписывает тому, что он так сильно ее любит.

И стала она на радостях маленьких мурашей рожать, рожает и рожает. Счастливый отец от гордости прямо на глазах растет, а меньшенький его не растет, чтоб себя не обнаружить.

И все такие счастливые, хотя в семье этого никогда не бывает. Долгую жизнь прожили, пора и помирать. Смерть пришла, спрашивает:

— У вас на этой площади сколько прописано?

Про брата ей не сказали, она его и не взяла.

Остался маленький Мураш один. Живет в свое удовольствие: как на семью заработать, его не видно, а как развлечься — он тут как тут.

И девочки довольны. Они только днем его не замечают, а ночью — ничего. Девочки — как кошки: они лучше видят по ночам. Это подлинные слова господина доктора.

 

Добычи и опасности любви

Говорила Лягушке мама:

— Главное, дочка, в нашей жизни — отличить добычу от опасности. Они так бывают похожи: кинешься на одно, а оно другое.

Про любовь мама ничего не сказала, добыча она или опасность. Видно, это как для кого.

И попрыгала Лягушка по жизни. Жизнь большая, Лягушка маленькая, так что прыгать и прыгать, пока не допрыгаешься.

Прыгала, прыгала, смотрит — Крокодил. Длинный такой, симпатичный. Если, думает, такие представляют опасность, тогда вообще не интересно жить. Но Крокодил на нее ноль внимания. Его никто не учил отличать добычу от опасности, потому что добычи у него много, а опасности никакой.

Сидит Лягушка, глазеет на Крокодила. Потом и он заметил ее, стал присматриваться. А эта Лягушка, думает, вроде ничего. Толстенькая такая.

Смотрел, смотрел и как-то неожиданно проглотил Лягушку. Хорошо хоть не разжевал. И пошла она внутри Крокодила по всем коридорам и вышла через служебный ход.

Крокодил ее не узнал. Он подумал, что это другая лягушка, и опять ее проглотил. А Лягушка по коридорам, по коридорам и вышла через служебный ход. Она уже у Крокодила внутри, как у себя дома.

И снова проглотил ее Крокодил. А вокруг народ собирается, ему интересно, как эта Лягушка входит через центральный вход, а выходит через служебный.

Когда Крокодил сообразил, что это одна и та же Лягушка, то почувствовал к ней некоторое расположение. Проглотил аудиторию, которую она ему собрала, и говорит Лягушке:

— Ты пока оставайся здесь, я еще завтра тебя поглотаю.

Неплохо устроилась Лягушка при Крокодиле. Она умела отличать добычу от опасности и всю добычу поедала сама, а все опасности скармливала Крокодилу. Так бы каждый согласился. И что вы думаете? Многие так живут.

К сожалению, не всегда это хорошо кончается. Подошла как-то Лягушка к служебному ходу, а он закрыт. С Крокодилом такое бывало: наглотается всякой гадости, а потом у него служебный ход на запоре.

Так и не выбралась Лягушка из Крокодила. Хотя симпатичный был Крокодил.

 

Непорочный круг

У нас во дворе живет ящерица. Хорошенькая такая. Армянская скальная, как ее называют официально. Но кто же станет называть ее официально? На нее посмотришь — и не хочется, не хочется официально ее называть.

Она беженка из Армении. Что-то там случилось с ее скалой, и она прибежала в наш двор, где никаких скал и в помине не было. Но все равно ей неспокойно. Чуть что — свернется кольцом и никого в свой семейный круг не пускает. У нее там дети, а мужа нет. Она этих мужей на дух не переносит.

Что такое мужчина в любви? Не более, чем посредник. Чтоб полюбить ребенка, приходится сначала полюбить его отца. А если полюбить напрямую? Ребенка, минуя отца?

Так любят эмансипированные скальные ящерицы. Им скалы заменяют мужчин. Налазятся по скалам — и ну рожать! Не от мужиков, а от одной армянской природы.

Такая страна Армения. Она оплодотворяет.

Но во дворе у нас в такие дела не верят. Подумаешь, дева непорочная. Хоть какой мужчина, а должен быть.

Один тут же нашелся. Ходит вокруг по кольцу, как кольцевой автобус, но внутрь его не пускают. Внутри непорочный круг.

Сам он беженец из солнечной Грузии. Красивый, статный, высокий в длину. Ходит и поет: «Скалолазка моя!» — и еще что-то в этом роде. На песню и мама прибегает, чтоб сына поддержать.

— Ты посмотри, — кричит, — какой он красивый, стройный, высокий в длину! Разве ты не хочешь иметь такого ребенка? Полюби его хотя бы ради ребенка, тебе этого не забудет солнечная Грузия!

Но она же армянская ящерица, зачем ей Грузия, чужая страна? Вполне возможно, что она националистка. Хотя и в Грузии скалы, и в Армении скалы, какая разница?

Грузинский скальный парень тоже любит скалы, но скалы ему не могут заменить женщину. И он упорно ходит по кругу, делая самые невероятные предложения.

Крымская скальная ящерица, беженка с Украины, перехватывает предложения и выдвигает встречные с перспективой отдыха на крымском побережье. То она с него бежит, то собирается на нем отдыхать.

— Давай я усыновлю твоих детей, — предлагает грузинский парень армянской ящерице.

— Ее детей? Усыновишь? — хохочет крымская ящерица. — Да они тебя так упапашат, что ты не будешь знать, куда бежать дальше.

Это грубо сказано. Так не выражаются в интеллигентных кругах.

— Упапашить никого нельзя. Можно только укокошить, — замечает светский кот, беженец из Санкт-Петербурга.

 

С кем спит улитка Гелицида

Улитка Гелицида великая мастерица спать. Медведь со своей спячкой ей и в подметки не годится, хотя подметки у нее маленькие, для них медведь не нужен, достаточно какого-нибудь жучка.

В общем, улитка Гелицида может целый год спать и не просыпаться.

И тут возникает вопрос: с кем же спит улитка Гелицида, что ей не скучно проспать целый год. Ведь за такое время в одиночку можно соскучиться.

Улитка Гелицида спит со слоном. Только она закрывает глаза, как появляется слон и начинает ее трогать своим хоботом.

А хобот у слона мягкий, такой нежный. Если на него положить голову, не нужно никакой подушки.

Случается, что улитка Гелицида спит со львом (слон об этом, конечно, не догадывается). Вы никогда не спали со львом? Это очень приятно, гривка у льва такая мягонькая, а все тело твердое, мускулистое. Очень, очень интересный мужчина.

Как-то спала с бегемотом (слону и льву об этом, разумеется, не докладывала). Бегемот тоже ничего, симпатичный. Такой толстенький. Только грязненький. Из болота и прямо к ней.

Улитка ему кричит: — Ты мне смотри! Нанесешь грязи, а мне убирать? Вытирай ноги, когда выходишь из болота!

Это она, конечно, сказала неправильно. Вытирать ноги надо, когда входишь, а не когда выходишь. Но бегемот послушался. Теперь, когда выходит из болота, долго ноги трет, прежде чем ступить на сухую землю.

С буйволом интересно получилось. Пустили слух, будто улитка наставила ему рога. Будто раньше, до их встречи, у буйвола рогов не было, а после встречи с улиткой они появились.

Потом стали говорить, что она и быку наставила рога, и оленю наставила рога, и, словом, всем, у кого рога, их наставила улитка Гелицида.

Но это неправда. Она даже не со всеми спала.

Теперь вы понимаете, почему так долго спит улитка Гелицида? Пока со всеми переспишь… Честное слово, не хочется просыпаться. Если посмотреть, куда просыпаешься, среди кого просыпаешься, приходишь к твердому выводу: настоящего мужчину можно увидеть только во сне.

 

Носороги с крыльями и без крыльев

Носорога у нас дразнили так:

Носорог обижался. А когда Носорог обижается, то так морщит нос, как будто пытается дотянуться носом до рога. Но дотянуться никак не получалось, и он обижался еще больше.

Его приятель, тоже Носорог, но ни капельки на него не похожий, всякий раз его успокаивал и предлагал поговорить, как мужчина с мужчиной. Но они были разные мужчины. Один толстобрюхий, толстокожий, на толстых ногах, а другой стройный, тонконогий и при этом с клювом и крыльями.

Этот крылатый Носорог ни на кого не обижался. Жена у него сидела, а он не обижался. Тем более, что он сам ее посадил и даже замуровал, чтоб она, чего доброго, не сбежала.

Такой у него был легкий характер. До того легкий характер, что, если б у него не было крыльев, он мог бы подняться в воздух на одном характере.

Он даже носил своей жене передачи. Она там сидит, а он гоняет туда-сюда с передачами. Не каждый муж на такое способен.

Он почему-то вбил себе в голову, что без его передач жена может помереть с голода, а вместе с ней дети, хотя детей никто не сажал. Посадили одну жену, но этого хватило. Теперь и дети сидят — вот такая наследственность.

Из-за детей Носорога с крыльями Носорог без крыльев обижается на свою жену. Другую жену и посадят, и замуруют, а она и там родит кучу детей. А его собственная жена, не посаженная, не замурованная, еле-еле одним разродится. Если такими темпами будем рожать, мы до золотой свадьбы не управимся.

Многодетный отец излагает свою технологию. Берется жена (может быть и не жена, а другая женщина), сажается в дупло, сверху примуровывается, чтоб не сбежала, и строжайше предупреждается: не высидишь сколько положено, век свободы не видать.

Правда, это только для острастки. Тут не особенно рассидишься — вон какая собралась очередь. Надо поторапливаться, не ей одной сидеть. У нас уже сажать некуда, приходится сидеть по очереди: свое по-быстрому отсидел — дай посидеть другому.

— Я бы тоже свою посадил, — говорит бескрылый Носорог, уже начиная обижаться на очередь, которая без очереди его не пропустит. А заодно и на жену, которая не пролезет в дупло. Разъелась на сытных харчах (обижается он на харчи), как с такой комплекцией взобраться на дерево (обижается он на дерево).

А если подсадить?

— Может, ты поговоришь, чтоб мою пропустили без очереди? — просит Носорог у приятеля, но приятель уходит от ответа. С передачей, которую спешит отнести жене.

Вскоре он возвращается без передачи, но и без ответа. И, конечно, Носорог обижается.

Но приятель этого не замечает. Он уже летит на крыльях мечты. Он представляет себе, как его жена выходит на свободу, и он с трудом ее узнает, располневшую в заточении. Высиживать птенцов — это сидячая работа, а от сидячей работы всегда поправляются.

А она с трудом узнает его, отощавшего на свободе. Он никого не высиживал, ему никто не носил передач, он только гонял туда-сюда — вот такая жизнь на свободе.

Но потом он ее узнает. Узнает свой труд, свои бессонные ночи, узнает все, что оторвал от себя, чтобы вложить в это разжиревшее, но по-прежнему любимое тело. А она подумает, что он отощал от любви, потому что мужчины плохо переносят разлуку.

И они бросятся считать своих детей, считать и пересчитывать, и опять считать, и это будет — как свадьба, как новая любовь, и все вокруг будут радоваться, что дупло наконец освободилось.

Только один бескрылый не будет радоваться. Толстомордый, толстобрюхий не будет радоваться. Он будет обижаться, что детей высидели не ему и что не для его жены освободилось место.

И он удалится на толстых своих ногах от общего ликования, и всю дорогу будет пытаться достать носом рог, — не потому, что ему непременно нужно достать, а потому, что он так обижается.

 

Буба и Кики

Козявка Кики сидела в гостях у слонихи Бубы и ела так мало, что слониха умирала от зависти. Над крошечкой пирожного, какую в приличных домах просто смахивают со стола, она трудилась весь вечер. От этой крошечки она отламывала меньшую крошечку, от меньшей — еще меньшую, а дальше уже откусывала и потом долго жевала.

Потому что козявка Кики была в гостях. А слониха кончала третий пудовик, потому что была у себя дома.

— Смотрю я на тебя, — говорила слониха Буба, — все-таки ты сильная женщина, умеешь сдерживать аппетит. А я не умею. Я так люблю сладкое, — призналась она. — И соленое. И кислое. И горькое тоже.

— А я, думаешь, не люблю? — вздохнула козявка Кики, отодвигая от себя остаток от крошечки. — Но муж считает, что я должна соблюдать диету.

Муж Бубы тоже так считает. Он бы и детей посадил на диету, лишь бы не зарабатывать. Он не раз закидывал Бубе: какая, мол, у Кики фигурка, какая она вся изящная, миниатюрная. Это потому, что Кики умеет себя не распускать.

— А моему мужу нравишься ты, — сказала Кики. Просто из вежливости.

— Но я же себя распускаю, — смутилась Буба. — Я себя так распускаю…

— Главное — мужа не распускать, — наставительно сказала Кики. — Он руководит из своего руководства, а мы руководим из своего подчинения. Это сложнее. Поэтому женщина в семье профессионал, а мужчина — всего лишь любитель.

— Хорошо, если любитель своей, а не чужой жены, — сказала Буба с тонким намеком.

Обе рассмеялись — слониха громко, раскатисто, а козявка тихонько и сдержанно, потому что она была в гостях. В гостях не положено громко смеяться.

У слонихи ушло столько энергии на этот смех, что пришлось возмещать ее новым пудовиком. А Кики отщипнула еще одну крошечку от крошечки, откусила от нее, прожевала и задумалась над тонким намеком Бубы: что бы он мог означать? Может, муж Бубы поглядывает на Кики не только потому, что на нее не нужно зарабатывать? На всякий случай она высказалась в том смысле, что вниманием мужчины нужно руководить. Буба тут же представила, как эта козявка руководит вниманием ее благоверного, и сказала с плохо скрытым подтекстом, что, если мужчина проявляет внимание к друзьям, они считают его хорошим парнем, а если он проявляет внимание к женщине (в этом месте начинался подтекст), она считает себя хорошей женщиной.

— А если женщина проявляет внимание к женщине? — спросила Кики, чтоб подчеркнуть расположение к подруге. Но Буба не приняла расположения.

— Если женщина проявляет внимание к женщине, — сказала она, — это значит, что она хочет увести у нее мужчину.

 

Капитан Ля-Гуш

У моего приятеля редчайшая профессия: гипнотизер ящериц. Ящерица под его гипнозом проживает совсем другую жизнь, поднимается к вершинам эволюции и даже цивилизации. А очнувшись от гипноза, никак не может вспомнить, на какой вершине она была. Но не может вспомнить умом, а чувствами что-то чувствует.

Как-то мой приятель усадил ящерицу за рояль. Рояль был не настоящий, игрушечный, да и ящерица не настоящая пианистка. Но под гипнозом мы все настоящие, и, чтобы в этом никто не сомневался, мой приятель включил музыку отдельно от рояля.

И вот сидит ящерица у рояля, слушает музыку и вдруг видит себя на балу. Жабы, лягушки, саламандры кружатся в танце, все такие красивые, элегантные. Но красивее всех ящерица. Поэтому ее часто поднимают из-за рояля, тем более, что музыка и без рояля звучит.

Кавалеры забыли про остальных дам, они видят только ящерицу и приглашают только ящерицу. К ней выстраивается такая длинная очередь, что ящерице становится обидно за других дам, и она потихоньку выскальзывает из зала: пусть и они побудут самыми красивыми.

Очередь была сильно озадачена, не видя, за чем она стоит, но очень скоро кавалеры нашли своих дам, и бал продолжался с еще большим воодушевлением.

А ящерица брела по берегу моря, слушая музыку, которая медленно удалялась, но становилась от этого еще нежнее, еще сокровеннее.

И тут появился капитан Ля Гуш.

Он приплыл на волне из далеких просторов океана, опровергая слухи, что волна — это плохо загипнотизированная гора: не успела подняться, как гипноз кончился. Но на горе никуда не двинешься, а на волне можно обойти весь мир. Так что тут плохо, а что хорошо? Чтобы ответить на этот вопрос, не требуется никаких умственных усилий.

Капитан Ля Гуш не пользовался успехом у женщин. Он имел у них огромный успех, но им совершенно не пользовался. Однако, увидев ящерицу, задумчиво бредущую по берегу моря, он разгладил на груди жабо и решил воспользоваться своим успехом.

— О прекрасная! — воскликнул капитан Ля Гуш. — Какая вы прекрасная!

А она стыдливо опустила глаза:

— Видели б вы меня у рояля!

Рояля не было, но музыка звучала. Потому что когда полюбишь, музыке не нужен рояль.

Он рассказывал ей о далеких странах, в которых побывал, о морской державе Пенджаб, в которой много прекрасных жаб, но все они не идут ни в какое сравнение с ящерицей. Если быть точным, Пенджаб — не морская держава, от него море за тысячи километров, да и не держава это вовсе, а штат в Индии. Но это если быть точным. А разве можно быть точным в любви?

И Ля Гуш нисколько ее не обманывал, говоря, что они поплывут в Пенджаб. Она уже знала, что с ним поплывет куда угодно и по чему угодно: если по морю нельзя, поплывет по суше, по воздуху…

Жизнь — это гипноз. Загипнотизируют нас, мы и живем. А потом гипноз кончается, и приходится ждать, когда нас загипнотизируют снова.

Нас по-разному гипнотизирует жизнь. Одних плохо, и они остаются наполовину теми, кем были: жабами, улитками, разным зверьем. А хорошо загипнотизированные становятся капитанами, первыми красавицами на любом балу.

Она слушала его и не могла наслушаться и наглядеться. Но в самом захватывающем месте у нее кончился гипноз. Она успела лишь крикнуть:

— Приходи, я буду ждать!

И он ответил:

— Жди! Я приду непременно.

Умолкла музыка. Ящерица уползла прочь. От бала, от моря, от легендарной страны Пенджаб, где так много прекрасных жаб, но теперь уже не будет прекрасной ящерицы.

Она пыталась вспомнить, что с ней было, и не могла. Где- то она была, кого-то любила… Совсем не так, как любят сейчас, а как-то по-другому… но как? Это не вспоминалось, но где-то в глубине чувствовалось.

Она совсем не жила, пока ее снова не загипнотизировали. И тогда она все вспомнила, и опять кружилась на балу, и бродила по берегу, и расспрашивала о капитане Ля Гуше. Он уплыл далеко и почему-то не возвращается.

И ей говорили:

— Наверно, он утонул. Он умеет плавать только у самого берега.

Но она не верила. А вы бы поверили? И я бы не поверил. Не умеет плавать? Это капитан Ля Гуш?

Просто у капитана кончился гипноз. У всех у нас рано или поздно кончается гипноз, и тогда мы исчезаем в ожидании нового гипноза.

Но ничего, ничего, скоро его опять загипнотизируют. И ее загипнотизируют. И они поплывут в страну Пенджаб по морю, по суше или по воздуху.

Так она говорила. И, наверно, это так и есть. Жизнь, как гипноз: она кончается и начинается снова.

Нужно только не забыть самого главного. Самого-самого- самого главного…

Но что в жизни самое главное?

Этого никак не удается вспомнить.

 

Мужчина на фоне женщины

* * *

Женишься на красоте, а живешь с характером.

* * *

Лучшие женщины всегда где-то слева, поэтому у самых влюбчивых кальмаров левый глаз вчетверо больше правого.

* * *

Жена жука-богомола поедом его ест, но и наполовину съеденный, он продолжает выполнять свои супружеские обязанности. Богомол понимает: настоящий супруг должен не только любить, но и кормить свою супругу.

* * *

В санаторий, в котором лечат женщин, желающих иметь детей, охотно ездят мужчины, желающие иметь женщин.

* * *

Женихи веслоногих лягушек не только поют и отплясывают вокруг невест, но даже лупят себя по морде в целях профилактики.

* * *

Сэкспромт — это любовь с первого и последнего взгляда.

* * *

Пойдет налево — песнь заводит любовную, направо — сказку говорит, что он задержался на работе.

* * *

Некоторые музыканты из секстета предпочитают секстету секс тет-а-тет.

* * *

Надо бы жениться по любви, а не по расчету, но какой расчет жениться по расчету, а не по любви?

* * *

Если уж бегать от инфаркта, то только за женщинами!

* * *

Мужья, не спорьте с женами! Не может быть хорошим мужем тот, кто любит истину больше, чем женщину!

 

Жалоба в центральный комитет по делам скульптуры скульптора Медузы Горгоны Ивановны

Уже в который раз прошу рассмотреть вопрос о приеме меня в Союз работников скульптуры, но приемная комиссия даже не смотрит в мою сторону. Почему они не смотрят в мою сторону? Я это рассматриваю как злостную дискриминацию меня как женщины. Они в этом союзе любят женщин только ваять, а чтоб в союз принять, этого у них не дождешься.

А как ваяют! Будто нам вообще одеться не во что. Такая пошла мода — ваять обнаженных женщин. Я сама обнаженная женщина, если, конечно, меня раздеть. Но до этого у них руки не доходят. Стоит мне появиться, как вся приемная комиссия разбегается.

А кого принимают? Фидия, Праксителя. Я уже не говорю о Пигмалионе, которого приняли за одну-единственную работу. И теперь эта работа еще раскрывает рот, говорит, что всех скульпторов нужно исключить из Союза работников скульптуры, а оставить в союзе только ее муженька. Да, да, я не оговорилась. Этот Пигмалион женился на собственной скульптуре, будто у нас уже и жениться не на ком. Я это тоже воспринимаю как злостную дискриминацию женщин.

Потому они и принимают в союз одних мужчин. Женщина не позволит, чтоб женились на скульптурах. Эдак каждый себе жен поналепит, а как быть с брачными обязательствами?

Теперь о моих работах. Я работаю на живом материале, и никакого другого материала мне не требуется. Я превращаю смертного человека в бессмертное творение искусства. Это вам не Пигмалион, превративший творение искусства в смертную женщину. Если устроить выставку моих работ, то на ней будут представлены наши современники не в копиях, а в оригинале. Искусство требует жертв, таков мой творческий принцип. Принцип они подхватили и запомнили и даже распространили мою творческую манеру на другие области деятельности, но меня по-прежнему продолжают не замечать. Почему они не хотят меня замечать?

С надеждой на положительное решение моего вопроса

и твердым намерением в случае отказа обратиться

в более высокие инстанции

Медуза Горгона Ивановна

 

Неандерталочка

Неандерталочка была из хорошей пещерной семьи, и неандерталы буквально теряли от нее голову. И не только неандерталы, но и кроманьоны. А один австралопитек от любви и безнадежности закопался в какие-то древние отложения, до сих пор отыскать не могут.

Но Неандерталочке больше нравился Троглодитик, пещерный человек с темным прошлым и ослепительно светлым будущим. Поэтому она вышла за него замуж.

Троглодитик носил ее на руках, но все ронял, засматриваясь на других женщин. Сильный он был, Троглодитик, мало ему одну женщину носить, вот он и смотрел, какую бы еще прихватить по дороге.

— Троглодитик, ты меня, пожалуйста, не роняй! — просила Неандерталочка. Но он, человек с темным прошлым, стольких уже уронил, что уронить еще одну для него не составляло проблемы.

И однажды он Неандерталочку уронил, а вместо нее поднял совсем другую женщину. А Неандерталочка осталась лежать посреди дороги, уже к любви приготовленная, но лишенная дальнейших надежд.

И тут появился знакомый мальчик Неандертальчик. Художник по призванию. Ты, говорит, пока не вставай, я с тебя портрет нарисую.

Но Неандерталочка была уже девочка с опытом. Ты, говорит, женись сначала, а потом рисуй. Если каждый начнет рисовать, то на вас, оглоедов, красоты не напасешься.

Ну, Неандертальчик женился по-быстрому, а потом по-медленному стал рисовать, потому что искусство не терпит спешной работы. И вот рисует он, рисует, но ей его рисунки не нравятся, потому что они на нее не похожи. На собаку похожи. На корову похожи. А на нее — ни капельки.

— Ты почему меня рисуешь такую непохожую? — спрашивает у мужа.

А тот нахально так отвечает: я, мол, такой тебя вижу. И начинает врать, что художник должен рисовать не то, что видит снаружи, а то, что видит изнутри.

— А ты на мне изнутри женился? Ты на мне сверху женился, сверху и рисуй!

И ушла от Неандертальчика. У художников творческий процесс не совпадает с семейным процессом. Семейный уже кончился, а творческий все еще длится, хотя бывает и наоборот.

Прилегла по дороге отдохнуть, в надежде, что кто-нибудь ее нарисует, и тут к ней подходит совсем незнакомый мужчина. Не неандертал, не кроманьон, а повыше бери. Может, какой-нибудь гомик-сапиенс.

Узнал, что Неандерталочка возвращается к родителям в пещеру, удивился, но виду не подает. Ты, говорит, пока тут полежи, а я тебе из пещеры дом вынесу.

Откуда же он возьмет дом? Там же, в пещере, никакого дома не было.

Смотрит — действительно дом. Со стенами, с окнами, под крышей.

Но отдельно от пещеры дом почему-то не смотрится. Пожили они в нем, сколько пожилось, а потом она вышла и пошла обратно в пещеру.

Шла, шла.

И опять навстречу ей незнакомец. Культурный такой, прилично одетый. И умытый — не то, что какой-то неандертал.

Как услыхал про пещеру, стал уговаривать: никуда, мол, не ходи, я тебе из пещеры дворец вынесу.

Вот тебе на! Оказывается, там и дворец был, в пещере. И как она его не заметила?

И что вы думаете? Вынес дворец. Красивый такой, с колоннами.

Стали жить во дворце. Но чего-то Неандерталочке не хватает. Может, какой-то детали, мелочи. Все ей вспоминается, как они с Троглодитиком жили в пещере.

И однажды вышла она из дворца и потопала обратно, в свою пещеру.

Идет, а по дороге дома вырастают, дворцы. Это ей все из пещер выносят встречные ухажеры. Города вырастают, всякая там техника, культура, цивилизация.

А Неандерталочка все идет и идет в свою пещеру, к своему Троглодитику. Пусть он роняет ее, пусть на других засматривается, лишь бы она сама на него смотрела…

 

Хеопсовна

Однажды за обедом фараон Хеопс заговорил о своих финансовых трудностях. Из-за нехватки средств на строительство пирамида кверху сужается, хотя сужаться не должна.

— А панель у подножья уже проложили? — спросила дочка, о которой известно лишь то, что по отчеству она была Хеопсовна, что, впрочем, естественно для дочери Хеопса.

— Панель — это еще не пирамида, — грустно вздохнул Хеопс.

Но дочка считала, что это больше, чем пирамида. Потому что на пирамиду деньги тратятся, а на панели зарабатываются. И главное товар остается при тебе.

— Что-то я не понимаю, — напрягся Хеопс. — Ведь тогда получается, что один и тот же товар можно продать два раза?

— Да хоть тысячу раз. Если, конечно, товар не потеряет товарный вид.

Хеопс отодвинул тарелку.

— В таком случае все идем на панель.

Очень чистый был человек, морально не испорченный.

— Папа, не горячись, — остановила его Хеопсовна. — Я одна пойду, а вы с мамой пока оставайтесь.

И стала Хеопсовна зарабатывать папе на пирамиду.

Зарабатывала, зарабатывала… Так сильно зарабатывала, что не только товар потерял товарный вид, но и панель потеряла панельный вид, — до того ее исходила Хеопсовна, зарабатывая на пирамиду Хеопса. Историк Геродот утверждает, что третья часть пирамиды построена именно на эти заработки Хеопсовна хотела заработать еще маме на пирамиду, но мама сказала, что может заработать сама. Однако не заработала. И бабушка пыталась заработать, но тоже не заработала.

А Хеопсовна — заработала. Потому что любовь делает чудеса. Любовь к родителям делает чудеса, хотя чудес, откровенно говоря, не бывает

 

Ассирийская любовь

Ассирийские девки в девках не засиживались — для этого ассирийцы устраивали специальный брачный аукцион.

Невесты поступали в продажу в порядке убывающей красоты: сначала красавицы, потом красоточки, симпомпончики, пальчики оближешь, потом шли милашечки, душечки, смазливочки, симпатяжки, за ними так себе, ничего себе, сносно, терпимо, — пока не доходило до черты, за которой начинались некрасивые претендентки. И если до этой черты платили соискатели, то после нее платили соискателям — в виде приданого за невестой. Средства на приданое поступали от выручки за красивых невест.

Некрасивые невесты располагались в порядке возрастающей некрасивости: дурнушки, пигалицы, не на что смотреть, затем — ни кожи ни рожи, мордовороты, уродины, образины, чучела, страхолюдины и, наконец, страшилища и как смертный грех.

Чем невеста привлекательней, тем за нее больше нужно платить. Чем она страхолюдней, тем большее за ней дается приданое.

Справедливо? Справедливо. Вот так она и выглядит, справедливость: наполовину она красавица, наполовину — как смертный грех.

 

Великий муж

В старину один морской бродяга, проплавав по морям сколько проплавалось, под старость вышел на сушу, нашел себе молодую жену и повел с ней вполне сухопутную жизнь в приморском городе Карфагене.

Не имея чем удивить жену, этот старый греховодник делился с ней своим огромным жизненным опытом, но не всякий опыт женщине интересен, и старик стал замечать, что жена все чаще бросает заинтересованные взгляды в окно, за которым фланируют записные карфагенские прощелыги.

Не зная, как отвлечь внимание жены от окна, старый мошенник накупил певчих птиц и стал их кормить лишь при условии, что они научатся произносить нехитрую, но лестную для него фразу: «Ган — великий муж!» (Ган — так звали этого бездельника).

Птицы долго упорствовали, но они не знали разницы между правдой и ложью, а разницу между сытостью и голодом знали довольно хорошо, поэтому они заставили себя произносить то, что от них требовалось в приказном порядке.

Добившись четкого и грамотного произношения, старый Ган распахнул клетки и выпустил на волю певцов своего величия. Но, почувствовав свободу, птицы мгновенно забыли то, чему их учили в клетках, что, конечно, им чести не делает. На свободе далеко не все делает честь, для нее не годится наука, полученная в неволе.

Между тем супруга, не ограничиваясь взглядами, стала буквально выпрыгивать из окошка. И тогда ее муж закупил новую партию птиц и стал их кормить на тех же условиях. И, научив их своей лживой науке, не стал выпускать на волю, а разослал землякам вместе с клетками.

Однако в клетках птицы недолго разглагольствовали о том, что их бывший хозяин — великий муж. Потому что их новые хозяева придерживались мнения, что Ган — старый осел, и кормили птиц только после этой обличительной фразы.

Потому что если бы он не был осел или, допустим, старый осел, он не стал бы морочить пернатым голову, а нашел бы чем заняться с женой, вместо того, чтоб делиться с ней своим вековым опытом.

 

Душа женщины

Каждая женщина любит в душе великана. Живет с лилипутом, а в душе любит великана. Женская душа большая, вместительная, в ней свободно помещается великан.

Одна дамочка, на росток накинешь платок, имела в своей душе одновременно великана и гиганта. Они там сблизились, привязались друг к другу, а на крохотулю-мужа вообще не обращали внимания. Он у дамочки был до того неприметный, что как только она сама его приметила. Она уже давно потеряла к нему интерес, она все больше о душе думала, как будто помирать собралась, но она никуда не собралась, просто у себя в душе она любила великана и гиганта.

Хорошенькое дело — сразу двоих! Но они же у нее в душе понимают: не может женщина принадлежать одновременно двоим, тем более, таким солидным, представительным мужчинам. И, поскольку их уже связывает суровая мужская дружба, они уступают ее друг другу:

— Она твоя, дружище!

— Нет, дружище, она твоя!

Великан всегда не друг, а дружище, как большой нос — носище, а большой позор — позорище. И пока дружище спорит с дружищем, душа дамочки слегка приоткрывается и в нее проскальзывает — кто б вы думали? Исполин! Большой такой исполин. Душа оказалась не на шутку вместительная.

Великан и гигант тут же уходят, дружно взявшись за руки, счастливые, что могут не расставаться. А женщина прикипает душой к исполину и не может от него откипеть, хотя у нее на плите, между прочим, все давно повыкипало.

Исполин смущен. Не исключено, что он в таких местах первый раз, и женская душа для него потемки. Она и потом будет потемки, но он об этом пока не догадывается. И когда пылкая женщина восклицает: «Ты у меня один! Один на всем белом свете!» — он еще больше смущается: белый свет велик, даже ему, исполину, не по росту.

Но она имеет в виду, что он внутри у нее один, а сколько у нее снаружи, про это она умалчивает. А снаружи у женщины непременно кто-то живет. Мужчина не может жить сам по себе, он непременно должен жить снаружи какой-нибудь женщины.

А дамочка все лопочет:

— Ты у меня один! Один!

Исполин топчется на пороге души, бормоча извинения. Извини, мол, но я не один.

Тут он разжимает кулак, а на ладони у него муж этой женщины.

Муж отводит глаза. Ему неудобно, что он проник в душу жены с помощью постороннего мужчины. В душу жены муж должен входить один, без свидетелей, своими ногами (извините: только не ногами!). Но он быстро осваивается, перестает отводить глаза, а наоборот, наводит их на жену, как пистолеты, и уже готов устроить ей сцену ревности, приревновав ее к исполину, у которого, между прочим, все еще сидит на ладони, так что неизвестно, кто тут должен кого ревновать. А исполин говорит:

— Это твой? Тогда почему он у тебя не в душе, а под открытым небом? Он же у тебя замерзнет, отощает, заблудится без присмотра!

Тут он ссаживает мужа с ладони и поворачивается уходить, но женщина его удерживает. Разве ему здесь плохо? Черт с ним, с мужем, пускай и муж остается, она уже согласна на все. А муж, нацелив на исполина свои пистолетики, заряженные ревностью и всякими нехорошими словами, тоже просит исполина не уходить, поскольку ему, мужу, боязно с женой наедине оставаться.

Для большей убедительности он предлагает исполину выпить.

Исполин непьющий и некурящий, но в чужую душу со своим уставом не лезут. И вот уже они выпили — сперва по маленькой, а потом по большей и большей, и вот уже они свободно расположились в душе женщины, разлеглись, растянулись, причем исполин растянулся робко и скованно, а крохотуля — вольготно и широко. И затянул крохотуля песню, чтоб исполин ее подхватил, но исполин подхватывать такое не стал, ему неловко было такое подхватывать, поэтому песня звучала без подхвата:

Пьяная песня, ну что с нее возьмешь? Но дамочкина душа от нее всколыхнулась, воспрянула, потянулась к плоти. А плоть откликнулась, заиграла всеми живчиками, хотя ее там и на один зуб не станет, нечему играть.

Исполин совсем смутился:

— Я, наверно, пойду, а вы оставайтесь, семействуйте.

Муж по пьянке разгулялся, расхрабрился. В конце концов, может он или не может остаться наедине с женой?

Спровадил исполина. Но только собрался остаться наедине с женой, как снаружи послышались голоса:

— Только после тебя, дружище!

— Нет, дружище, только после тебя!

Великанская лексика. Сапожище закладывает за голенище. Позорище!

Узнаете голоса? Это великан и гигант решили проведать родную душу и топчутся у нее на пороге, уступая дружище дружищу любимую женщину.

 

В ожидании ясной погоды

Один старик женился на собственной тени. А на ком ему жениться? Молодые женщины не смотрят на старика, а на старух он и сам не смотрит.

Он уже много раз женился и все невпопад. Женщины ему попадались с характером, а зачем ему еще один характер? Он и со своим с трудом уживается. А тень тихая, молчаливая, даже незаметная, если к ней спиной повернуться.

Хорошая у них жизнь получилась. Куда старик ни пойдет, тень всюду за ним тянется или даже впереди бежит, угадывая нужное направление. Как примерная супруга, угадывает желание старика.

Правда, в ненастные дни тень куда-то исчезала. Жены, говоря откровенно, не любят ненастных дней. Но только солнышко выглянет, она опять тут как тут. Бежит впереди старика или сзади его догоняет.

И все же не давала старику покоя мысль: куда это жена бегает в ненастную погоду? Может, у нее кто-то есть? Он даже ходил по улицам, ее искал. Но ни одной тени в ненастную погоду на улице не было. Может, у каждой из них кто-то был, а может, просто дома отсиживаются в ожидании ясной погоды.

Очень старик переживал по этому поводу. Сидит дома, и так ему одиноко. Дай, думает, полежу. Жена придет, разбудит.

Сложил руки на животе, лежит, дожидается. И тут кто- то шепчет ему на ухо: жена твоя, старик, в царстве теней, гостит у родственников. Ты про царство теней слыхал? Что ж это ты, супруг, родней супруги брезгуешь?

— Да я не брезгую, не брезгую, только я не знаю, куда идти… Вы только покажите, я мигом сбегаю.

Голос говорит: ну, если так, мы покажем. С кровати, между прочим, вставать необязательно. Как лежишь, так и иди.

И пошел старик, как лежал.

Соседи хватились — старика нет. Почтальоны сбились с ног, не знают, куда нести пенсию. Авизовки за свет, за газ лежат в почтовом ящике. А старик все бродит по царству теней, ищет свою супругу. То ли найти не может, то ли уже нашел, и зажили они в царстве теней по-царски…

 

Любовь как инструмент политики

Давид означает Любимый, а Соломон — Мирный. Давида любили, а Соломон сам всех любил. Ох как он любил! Одной женщины ему уже не хватало. Ему и гарема не хватало, потому что любовь для него была не личным делом, а инструментом государственной политики.

Допустим, ведомство иностранных дел сообщает: испортились отношения с Вавилонией. Соломон тут же готовит гостинец, букетик цветов и отправляется к вавилонской жене для выражения государственной страсти. Вавилоночка — ах, ах! — и сразу Вавилон меняет политику, шлет Соломону запрос, не требуется ли военная помощь.

А с кем Соломону воевать? С Египтом? Так не лучше ли сходить к жене-египтяночке? С Персией? Так не приятней ли навестить жену-персияночку?

Работать, конечно, много приходится, буквально ночей не спишь. Но зато в стране мир, все военные страсти полюбовно улаживаются.

Экономически, правда, тяжело. Ведь весь этот дипломатический корпус приходится кормить, одевать, засыпать подарками. Страну заполнили иноземные родственники, которые ведут иноземную жизнь, очень дорогую по местным возможностям. Кое-кто выражает опасение, что Соломон раздаст все земли иностранцам и народ останется без отечества (так оно в конце концов и случилось).

В стране начались волнения, кое-где перераставшие в восстания. Соломон зачастил к отечественным женам, пытаясь через них наладить отношения с собственным отечеством, но это у него не получилось. Со своим отечеством поладить труднее всего.

Но как инструмент внешней политики гарем неплохо себя зарекомендовал. Его явно не хватает в современных международных отношениях. Женить президента Клинтона на дочери Саддама Хусейна, президента Ельцина на матери Шамиля Басаева, породнить Грузию с Абхазией, Азербайджан с Арменией, Югославию с Югославией…

Мы слишком далеко ушли по дороге ненависти, пора уже нам вернуться к любви. Пора вернуться к опыту Царя Соломона.

 

Публичная любовь императора Клавдия

Приходит Клавдий домой и застает жену с любовником. Потом опять приходит домой и застает жену с любовником. И в третий раз приходит и застает жену с любовником.

А в четвертый раз приходит — жены нет. Оказывается, ей надоело, что ее постоянно застают с любовниками, и она решила немножко поработать в публичном доме.

Клавдию это не понравилось. Зачем ей работать? Разве императрицы работают?

Возвращается жена утром с работы, а муж к ней с упреками:

— Мессалина, постыдись! Как тебе не стыдно работать!

— Подумаешь, работа! — отмахнулась супруга. — Всего один публичный дом.

Но приняла к сведению замечание мужа.

Приходит он домой и застает жену с любовником. Опять приходит — и опять застает с любовником. В третий раз пошел на хитрость. Сделал вид, что надолго уехал, нагрянул внезапно — и снова жена с любовником.

А в четвертый раз приходит — жены нет. Оказывается, она тут по соседству выходит замуж.

Бросился туда Клавдий.

— Мессалина, куда ты выходишь? Разве так можно — из брака в брак?

— Клавдий, только без пошлостей! Здесь тебе не публичный дом.

Такое замечание не могло остаться незамеченным. В общем, молодых унесли.

— А как же свадьба? — забеспокоились гости. — У нас же срывается свадьба!

— Свадьба не срывается! успокаивает их император. — Я сам буду молодым!

Гости не поверили: такой старый и вдруг станет молодым!

А тут и молодая подходит. Она подходит в сопровождении двух любовников, а за руку держит своего ребенка Нерончика. А другие мальчики, очень кровавые, пляшут у нее в глазах

В одном из этих мальчиков Клавдий мог бы узнать себя. Но он не узнал, к сожалению. Потому что был уже молодым.

Быть молодым — дело опасное, рискованное. Куда безопасней быть старым

 

Прекрасная Розамунда

У короля лангобардов Альбоина была жена Розамунда, изумительной красоты женщина. И был у него щитоносец — таких щитоносцев сегодня нет.

Дело было в шестом веке, когда с вандалами и гуннами уже было покончено, а с татаро-монголами еще не начинали. Так что был небольшой просвет между поздней дикостью и ранним средневековьем, как раз подходящий для расцвета цивилизации.

И вот на одном из обедов король подносит любимой супруге кубок с вином, а она смотрит — что-то знакомое. Присмотрелась — да это же череп ее родного отца!

— Как, папа уже умер? Вот это неожиданность! Поднесла кубок к губам, но пить почему-то расхотелось.

Говоря откровенно, она обиделась за отца. И так сильно обиделась, что попросила верного щитоносца прикончить своего повелителя.

Щитоносцу что, он согласился. А когда с Альбоином было покончено, они вдвоем бежали в Равенну, к тамошнему правителю, который согласился им дать приют при условии, что Розамунда выйдет за него замуж.

Выйти, конечно, можно, но щитоносца куда девать? За время побега у них сложились такие отношения, что он мог бы не понять такого поступка.

Чтобы как-то выйти из положения, Розамунда поднесла ему кубок с ядом.

Щитоносец пьет и чувствует — что-то не то. Вино определенно чем-то разбавлено. И тогда он предложил Розамунде допить кубок до дна, поскольку ему пить уже не хотелось.

Розамунда, конечно, отказывалась, говорила, что для нее это слишком крепко, но пришлось ей допить вино.

В общем, что тут сказать? Муж умер, любовник умер, а теперь еще вдобавок и она сама умерла. Не слишком ли много смертей на одну слабую женщину?

 

Екатерина Великая

Екатерина Великая была не столько великая Екатерина, сколько великая женщина. Она могла заменить десяток Екатерин и еще пятерку Елизавет в придачу, плюс пару-тройку Иванов и Василиев.

Последнее обстоятельство Медведюка нисколько не смущало. Он, как мальчишка, влюбился в Екатерину Великую.

Мы его убеждали, что его любовь не имеет будущего. Во-первых, Екатерина — императрица, а кто такой Медведюк — смешно сказать. Во-вторых, эта женщина значительно старше Медведюка. В-третьих, ее сердце плотно занято, чтоб не сказать битком набито. А в-четвертых… Что же в-четвертых? Да, в-четвертых, Екатерина давно умерла.

На все эти доводы у Медведюка был один ответ: что значит — императрица? Что значит — старше? Что значит — занято? И даже — что значит умерла, хотя, что это значит, ни у кого не вызывает сомнения.

Медведюк мог часами говорить о любимой женщине. Ей в жизни не повезло: жила в благополучной Европе, а где оказалась? Это все судьба, вздыхал Медведюк, у каждого своя судьба.

Была Екатерина из хорошей семьи. Отец ее был Фридрих Великий, но она была из другой хорошей семьи. Незаконная дочь Фридриха, но вы же знаете эти законы. Уже самим своим рождением она заявила протест против них и впоследствии неоднократно выступала против законного брака. Никакая другая женщина не разрушила своей личной жизнью столько семей, сколько Екатерина разрушила своей государственной деятельностью. И не только государственной, но и личной деятельностью. У нее оставалось еще время на большую личную жизнь (что отличало ее от Медведюка, у которого, кроме жены, не было никакой личной жизни).

Однако справедливость, говорил Медведюк, торжествует над всеми законами. Незаконная дочь Фридриха Великого стала Великой, пойдя по стопам отца, а его законные дети остались маленькими, даже когда выросли большими.

Поклонники Екатерины Великой могли бы составить население целого города, но любви в этом городе, по мнению Медведюка, не хватало. Один Понятовский любил и страдал, потому что не может не страдать человек, когда предмет его любви является предметом любви целого города.

Они встретились после долгой разлуки, уже на склоне лет. Ради этой встречи Понятовский, как истинный шляхтич и король, накрыл стол на три миллиона целковых. Но Екатерина была не голодна. И он тоже не стал есть, пускай пропадает.

Они ехали в карете, и вокруг простирались потемкинские деревни, потемкинские деревни… И сам Потемкин сидел тут же в карете и рассказывал свои невероятные потемкинские истории. Четвертым был Медведюк, но они его не замечали: ведь он присутствовал среди них только в своих мечтах.

Понятовский не сводил глаз с Екатерины. Когда-то она разделяла его любовь, а потом взяла да и разделила его королевство. Раздел Польши — это был не раздел, а конец любви. И чтоб напомнить Екатерине о прежней любви, Понятовский подарил ей свой трон, великолепный трон, такого в Европе ни у кого не было.

Она распорядилась прорезать в сидении круглое отверстие и на этом троне проводила свои самые сокровенные, самые уединенные часы… Бедная женщина! Даже здесь, на троне любви, ей было так одиноко!

Город любви оказался вымершим городом. Жизнь прошла. Жизнь оказалась большой потемкинской деревней.

Жаль, что в этой жизни Медведюк присутствовал лишь в своих мечтах. А может, он присутствовал там и в мечтах Екатерины?

Может, и присутствовал. Такой человек Медведюк. С него все может статься.

 

Письмо в передачу «Найди меня»

Уважаемая передача!

Несколько лет назад я обращалась к вам с просьбой найти мою сестру, которую я потеряла еще в детском возрасте. Еще до вас я обращалась в телепередачу «Ищу тебя», но она оказалась перегруженной по причине того, что туда обращаются коррумпированные работники милиции, предупреждая преступников, что их уже ищут.

Тогда я перестала искать сестру и обратилась в вашу передачу. Пусть, думаю, сестра сама меня найдет, может, она смотрит вашу передачу.

И что вы думаете? Сестра меня нашла, но она оказалась не сестрой, а братом, о котором я даже не имела понятия. Впоследствии выяснилось, что он даже не брат, а совершенно посторонний мужчина, — впрочем, довольно приятной наружности, по причине чего я простила ему отсутствие родственных отношений и стала налаживать их с нуля, не втягивая в это телевизионные передачи.

Но мужчина не остановился на достигнутом и стал своими силами искать мою сестру, не прибегая к помощи нашего телевидения. Каждый вечер его поиски увенчивались успехом, но сестра оказывалась не сестрой, и он наутро ее выставлял, но уже в тот же вечер приводил новую. Видя, что мою сестру он не найдет, я отказала ему в родственных отношениях и опять обратилась в вашу передачу.

И что вы думаете? Вы нашли мою сестру. Вернее, она меня нашла после вашего к ней обращения. Я ее узнала по родинке, которая у нее в таком месте, в котором родинок ни у кого не бывает. Но несмотря на родинку, сестра оказалась такой сволочью, что лучше было б вам ее вообще не находить.

Не в силах больше терпеть сестру на своей жилплощади, я обратилась с письмом в телепередачу «В поисках утраченного», чтобы мне помогли как-то утратить мою сестру. Но мне ответили, что они живых не утрачивают, тем более сволочей, а не выдающихся артистов. И теперь мне ничего не остается, как снова обратиться в передачу «Найди меня». Пусть меня кто-нибудь найдет на мою жилплощадь, это не обязательно должна быть женщина, даже лучше, если это будет мужчина, причем даже не обязательно родственник, а лучше чужой человек. Так ему будет легче выселить с моей жилплощади эту негодяйку, а я лучше буду жить с чужим человеком, чем терпеть на своей жилплощади такую сестру.

 

Любимец женщин

Если б наши взрослые разговоры были похожи на наши разговоры с детьми, ни один нормальный взрослый этого не выдержал бы.

Жена встречает мужа с работы.

— Какие сегодня успехи? Слушался начальника? Если не будешь слушаться, я тебя не буду любить.

Она думает, что его испугала. А ему наплевать. Может, его уже любят в одном месте.

— А как ты себя вел? — допытывается жена. — Не бегал по цеху? Не переворачивал станки? Не таскал за косы Федорову? Между прочим, она беременная, но это отдельный разговор.

Бери пример с Ивана Ивановича, — продолжает жена. — Иван Иванович у вас на доске почета, он победитель в социалистическом соревновании. Потому что Иван Иванович слушается старших, он рано ложится спать и хорошо кушает. И жена его хорошо кушает. И дети его хорошо кушают. Потому что Иван Иванович слушается старших.

 

Трехрублевая ассигнация

Один мальчик очень любил девочек. Они ему нравились больше мальчиков — ну что с этим можно поделать? Было мальчику в ту пору четыре года, ну и девочек он тоже любил не сорокалетних, а соответственно своему возрасту. Полюбит девочку и начинает за ней ходить. То яблоко даст откусить, то подержать игрушку.

Однажды нашел три рубля, и что вы думаете? Разорвал пополам, и одну половину дал девочке, а другую принес маме.

Мама сначала обрадовалась, а когда разглядела купюру, удивилась:

— А где вторая половина?

Мальчик смутился.

— Я, — говорит, — поделился с девочкой.

Папа говорит:

— Как вам нравится этот бонвиван? Он уже начинает тратиться на женщин.

Но мама сказала наставительно:

— Надо было отдать девочке целую ассигнацию. (Мама деньги редко видела, поэтому постоянно путала купюры с ассигнациями).

— Ты маму не слушай, гнет свою линию папа. — Она сама женщина, поэтому ей нравится, чтоб женщинам больше давали. Но и так, как ты поступил, тоже неправильно. Смотрите на этого марксиста: он решил все поделить поровну!

Мама говорит:

— Не забивай ребенку голову марксизмом. Сначала научись зарабатывать. А то ребенок в дом приносит больше, чем ты.

 

Женщины Сидорова

Мои приятель Сидоров обладал феноменальной памятью, проникавшем в прошлое не только его, но и его далеких предков. В это трудно поверить. А в жизнь поверить легко? В то, что она неизвестно откуда берется и неизвестно куда девается?

Постоянно тренируя свою память, мой приятель Сидоров углублялся во все более отдаленные времена, пока в один прекрасный день не обнаружил себя на дереве в качестве обезьяны.

Но не сразу он там оказался. Путь в обезьяны не менее труден, чем путь из обезьян, и на этом пути Сидорову повстречалось немало разного народа. Пожилой неандерталец жаловался ему на жизнь, которая поставила его между выживанием и вымиранием (что, в сущности, одно и то же). В своей прежней жизни неандерталец был австралопитеком, и это были совсем другие времена. Проще жилось. Того не было, сего не было, но жилось намного проще, незамысловатее.

Однако австралопитек, с которым Сидоров повстречался на своем дальнейшем пути, тоже был недоволен своим временем. В прежней жизни, когда он был питекантропом, ему жилось намного лучше. Ничего себе прогресс, подумал Сидоров. Уж не прогрессируем ли мы в обратную сторону? Если мы живем все хуже и хуже и с тоской вспоминаем те времена, когда мы были питекантропами, то не лучше ли нам вообще не развиваться?

Питекантроп, между прочим, тоже не был доволен окружавшей его действительностью и с тоской оглядывался на дерево, на котором сидел в своей прежней жизни.

Ностальгия по прошлому — нормальная человеческая болезнь, которой болеют все, кроме тех, кто прошлого не имеет. Дети не имеют — и у них ностальгия по будущему: поскорей бы вырасти, ни от кого не зависеть, особенно не зависеть от родителей и учителей. Но когда они вырастают, оказывается, что их прошлое — самая лучшая пора, и если где-нибудь и стоит жить, то исключительно в прошлом.

Задремал Сидоров на дереве, на котором наконец обосновался. Нелегко ему было разгребать завалы памяти: заваливали тысячелетиями, а ему одному разгребать. Человек против времени не боец, оно его всегда на лопатки положит, да еще сверху присыпет, чтоб не дергался.

Открыл глаза Сидоров, огляделся по сторонам и сразу почувствовал удовлетворение. Прав был питекантроп, они здесь и вправду неплохо живут. Не нужно объясняться с женой по поводу полученной зарплаты или, наоборот, не полученной, а задержанной, потому что государство поступает с ним точно так же, как он с женой, постоянно утаивая от него зарплату.

Осмотревшись на дереве, Сидоров заметил, что он здесь не один. Неподалеку расположилась еще одна обезьяна, по-видимому, его здешняя жена, только непонятно, как он мог на такой жениться. Жена у него была тоже не Лариса Удовиченко, но она хоть приглядывала за собой, волосики в разных местах выдергивала, а эта распустила по всему телу. И губы жена красила, а эта почему-то накрасила зад. Знает, чем соблазнять, подумал в глубине памяти Сидоров.

На дереве между тем появилась еще одна обезьяна, может даже, любовница Сидорова, и стала проявлять к нему интерес прямо на глазах у здешней супруги. Завела правую руку за спину, протянула под левой рукой и принялась многозначительно трогать себя за грудь, словно показывая Сидорову дорогу. Прежняя жена Сидорова выцарапала бы ей глаза, а эта ничего, не ревнивая. Так и должно быть, подумал Сидоров. Чтоб не прятаться по чужим квартирам и подъездам, а встречаться открыто, в своей семье.

Соперницы между тем разговорились между собой и словно забыли о Сидорове. Это его немного задело. Нужно учесть, что в глубинах памяти он помолодел на миллионы лет, так что характер у него стал еще более горячий и невыдержанный. Как сказал неандерталец, с которым Сидоров разговорился по дороге сюда, цивилизация старит, а дикость молодит, поэтому не мог Сидоров спокойно смотреть, как его собственная любовница обманывает его с его собственной супругой. Ну и мораль, подумал он. Ну прямо тебе наше время!

Неподалеку от него завязался мужской разговор о путях развития цивилизации. Сидоров присоединился к разговору. Он сказал, что, если развиваться так, как предлагают они, это будет не прогресс, а нечто совсем противоположное. Но его не стали слушать. Мужчины были молоды, у них была ностальгия по будущему, и ничего, кроме будущего, они не хотели признавать.

Кончилось тем, что Сидорова сбросили с дерева. Вниз — и одновременно вверх, из глубин памяти. Он вернулся в свое время, в свою семью и стал просматривать газеты.

А тут и жена выходит из ванной. Посмотрел на нее Сидоров и сразу поверил в прогресс. Ну это же совсем другое дело! Вот это женщина, не то, что та деревня! А он уже и документы подготовил для развода. Разве с такими женщинами разводятся? На таких женщинах нужно жениться. Жениться, жениться и еще раз жениться, как говорил кто-то из прошлых времен.

И какие у нее руки коротенькие! А ноги длинные, не то, что у этих обезьян. И волосы по всему телу тщательно выщипаны. А если еще зад подкрасить, не удержался он от воспоминаний, то ее можно будет любить без памяти, без этой дурацкой памяти, которая погружает человека в черт-те какие времена, отвлекая его от радостей в настоящем.

Но мы не можем без памяти. И никогда не сможем без памяти. Правильно сказал неандерталец: там, в глубинах памяти, мы оставили свою молодость.

 

Романтические сюжеты

Золото молчания

Женщина говорит о своем знакомом:

— Он у меня такой молчаливый! И о другом знакомом:

— Он у меня такой молчаливый!

У нее все молчаливые: она же никому не дает слова сказать.

Желание на долгие года

За все эти долгие года жена только раз пожелала своего мужа.

Но и это было во сне. У него во сне.

А золотую свадьбу гуляли весело. Это была их лучшая брачная ночь.

Любовь за решеткой

После того, как мужа посадили, жена решительно отказалась от всякого свидания с ним:

— Вот выйдет из тюрьмы, тогда и увидимся.

— Но это ждать десять лет!

— Если ждать. А если не ждать, время пролетит незаметно.

Цветы любви

Из письма в редакцию:

«То, что ее муж алкоголик, распутник, хулиган и дурак, что он истязает жену и живет на ее иждивении, что он тупое, трусливое, невежественное и грязное животное, — это все цветочки. Самое страшное, что он однолюб».

 

Женщина на фоне мужчины

* * *

Сказала Стогу Искра: «Люби меня без риска!»

* * *

Женщина в семье иногда напоминает сало на сковородке: сначала она тает от счастья, потом потихоньку шипит и наконец брызжет и жжется.

* * *

У рыбы миксины сердце в хвосте, поэтому она вертит хвостом не как вертихвостка, а искренне, от всего сердца.

* * *

У каракатицы пищевод проходит через мозг, и это дает ей возможность тщательно обдумывать свою диету.

* * *

У трески не дедовщина, а бабовщина: меньшую глотает большая, большую — еще большая. В одном животе набирается до трех поколений, так что уже не знаешь, переваривать или рожать.

* * *

Пизанская башня не падает, хотя ей очень хочется упасть. Поучительный для многих урок целомудрия.

* * *

Формы женщины нередко — единственное ее содержание.

* * *

Плохо, когда пол женщины — это ее потолок, хотя и самый высокий потолок не может заменить женщине пола.

* * *

Эволюция женщины: от Моны Лизы до Моники Левински.

* * *

Если б ей, рябине, к дубу перебраться!

Идея сама по себе хороша, но выбор можно было сделать и получше.

* * *

В стремлении к эмансипации не стоит забывать печальный пример муравьев: у них работают только женщины.

* * *

На конкурсе красоты лавровые венки присуждались по четырем номинациям: самый большой — для бедер, поменьше — для бюста, еще меньше — для талии и самый маленький для головы.

* * *

Наконец пришло время козла отпущения. Его отпустили в другой огород, на историческую родину… Вот когда пожалела Сидорова коза, что не вышла за него замуж!

 

Оглядываясь назад

Шестьсот миллионов лет. Это вам не золотая свадьба, не платиновая, не бриллиантовая. Именно столько мы прожили с нашими женщинами на этом, не таком уж белом свете.

Сначала мы жили с ними в воде. В воде было легче. В воде даже камни кажутся легче, а не то, что семейная жизнь.

И уровней жизни в воде большой ассортимент: хочешь, живи на дне, хочешь — у самой поверхности. Когда во время развода начинаешь делить жилплощадь, по крайней мере, есть что делить.

И вот что еще важно: уровень жизни одинаково высокий для всех. И одинаково низкий для всех. Это настоящая демократия.

А какой в воде климат! Температура зимой не ниже нуля, и летом пот не течет с тебя градом. Влажность высокая при полном отсутствии осадков. Кроме медуз, никто не ходит под зонтиком.

Женщине в воде легче быть красивой. Никаких макияжей, марафетов, ни губы красить, ни ресницы, — все это начисто отсутствует. И ванну принимать не нужно, и умываться не нужно по утрам. В воде женщина сама по себе чистая.

И вот что интересно: как бы трудно ни складывалась семейная жизнь, никого не тянет выпить. Не то, что чего-нибудь крепкого, но даже простых безалкогольных напитков. Пьянство — это наш бич, а не их.

Главные трудности начались у нас на суше. Особенно в Мезозое при динозаврах. Возник даже вопрос о выделении нам молока за вредность динозавров, но вопрос так и повис в воздухе, потому что решали его сами динозавры.

И что вы думаете? Наши женщины и тут оказались на высоте. Они сами стали выделять молоко, без помощи динозавров. Так с тех пор и выделяют. Динозавров давно уже нет, а они преспокойно выделяют молоко за вредность динозавров.

Конечно, таким женщинам не могло нравиться, что мы пресмыкаемся перед динозаврами. Хотя мы не пресмыкались. Мы просто терлись животами о землю, чтобы нас было противно взять в рот. А если кто возьмет, чтобы сразу выплюнул. Динозавры нас так далеко выплевывали, что некоторые уже не могли вернуться в семью и заводили семью на новом месте.

Прожитые шестьсот миллионов лет — это шестьсот миллионов лет борьбы за эмансипацию. И в этой борьбе женщины нередко одерживали победу. Они научились даже детей рожать без нашей помощи. А у нас это не получается. Партеногенез для мужчины пока еще недостижимая высота.

Говорят, ученые уже над этим работают. А зачем? Зачем нам обходиться без женщин? Без таких очаровательных, умных, находчивых, которые ухитряются до сих пор выделять молоко за вредность динозавров, хотя динозавры давным-давно вымерли.

А мы способны только плодить на земле динозавров или что-то превосходящее по вредности динозавров, насаждая на земле вредность динозавров — без малейшей получить за нее молоко надежды.