Времен минувших анекдоты

 

Первая любовь

Когда вас на земле много, можно проявлять и холодность, и равнодушие, но когда вас всего двое, — тут уже трудно удержаться от взаимного интереса.

Вот так встретились на земле первые двое…

— Посмотри, какие звезды, — сказала она, впервые заинтересовавшись устройством вселенной.

— Но ты лучшая из них, — сказал он, пробуя себя в поэзии.

— Такое скажешь… — смутилась она. — Они маленькие, а я вон какая большая.

— Дело не в величине, — возразил он, тем самым кладя начало будущей физике. — Величина — понятие относительное. — Он помолчал. — Хочешь, я отнесу тебя к той скале?

Он отнес ее к скале и взобрался с ней на вершину.

— Как хорошо! — вздохнула она. — Ты видел, там ручеек, он течет куда-то… Куда он течет?

— Он течет вниз, а там впадает в реку. Там есть еще ручейки… Сколько ж их там? Один, два, три, четыре…

И это было начало географии, и это было начало математики, и это было начало всех начал, как бывает всегда, когда под звездами встречаются двое…

 

Самый первый прирост населения

За последние девять месяцев население земли увеличилось ровно в полтора раза. Столь значительный в процентном выражении, этот прирост на деле представлял незначительную величину, беспомощную и капризную.

Это был первый на земле человек, происшедший от человека.

Он ползал на четвереньках, заглатывая по пути мелкие камешки, а родители гонялись за ним и, поймав, лупили по тому месту, где у него, как они опасались, мог вырасти хвост. Человек отрывал руки от земли, чтобы прикрыть это самое место, и тут-то родители убеждались, что только таким путем им удастся поставить сына на ноги.

На деревьях резвились ближайшие родственники. Им было безмятежно и весело, потому что от всех забот они отмахивались хвостами.

Глядя на эту развеселую жизнь, маленький человек то и дело порывался залезть на дерево, но отец всякий раз его осаживал:

— Не будь обезьяной!

А ему хотелось быть обезьяной. Потому что от обезьяны никто ничего не требует, потому что она живет, как ей вздумается, а не так, как ее принуждают. И если она сорвется с дерева, то ей будет больно только один раз, потому что никто не станет ее за это наказывать.

И маленький человек стоял, прикрывая себя руками, и тайком думал о том, что, когда он вырастет, он непременно станет обезьяной.

А земля вращалась, а солнце светило, а деревья росли, как будто ничего и не изменилось. Но стояли под деревьями три обезьяны, непохожие на других обезьян, три обезьяны, порвавшие со своим прошлым, чтобы начать на земле новую жизнь.

И эта жизнь началась тогда, когда обезьяна взяла в руки палку, чтобы воспитать подрастающее поколение.

 

Первое колесо

Ребенок изобрел колесо. Он взял прут, согнул его и, связав концы, покатил по дороге.

Родители сидели в пещере и разговаривали о своих первобытных делах. Потом они высунулись наружу и увидели ребенка, который бежал за своим колесом.

— Стыд и срам! — сказали родители. — Он уже изобрел колесо. Все спокойно живут без колес, только ему одному не терпится!

Ребенок взял еще один прут, согнул его, связал и приставил к первому колесу. У него получилась тележка.

— Хоть сквозь землю провались! — сказали родители. — Все у нас не как у людей.

Из соседних пещер высунулись ближние и дальние родственники. Они смотрели на ребенка и сокрушенно капали головами: в их роду еще никто не изобретал колеса.

Ребенок сказал «Ту-ту», изобретая что-то наподобие паровоза.

Он сказал «Ту-ту!» и помчался быстро, как паровоз, двумя палками чертя впереди себя рельсы.

И тогда родители не выдержали. Они поймали ребенка, вырвали у него колеса, превратили их в обыкновенные прутья и этими прутьями всыпали своему непослушному детищу. Изобретателю первого в мире колеса.

 

Первая библиотека

«Я, Ашшурбаналал, постиг мудрость Набу, научился читать и писать, а также стрелять и ездить на лошади…»

Клинышек да клинышек и еще клинышек… Ашшурбанапал с трудом разбирал клинописные таблички, потому что зрение его стало сдавать, да и память едва удерживала то, что он постиг за многие годы. Он не мог положиться на свою память — мог ли он положиться на память веков? И разве запомнят века, что он, Ашшубанапал, научился читать и писать, а также стрелять и ездить на лошади? Совсем не исключено, что его могут спутать с Ашшурнасирпалом. Или с Тиглатпаласаром. Или еще с кем-нибудь из ассирийских царей.

Он придвинул к себе чистую табличку,

«Я, Ашшурбанапал, царь царей, решал сложные задачи с умножением и делением, которые не сразу понятны…»

Не всякий умеет решать такие задачи. Их умеет решать лишь тот, кто постиг мудрость Набу. Тиглатпаласар не постиг мудрость Набу, поэтому он занимался ерундой, а Ашшурбаналал решал задачи с умножением и делением. Кажется, нетрудно запомнить. Но они, конечно, все перепутают.

«Я, Ашшурбанапал, усвоил знания всех мастеров…»

«Я толковал небесные явления…»

Ничего он не усвоил, ничего он не толковал. И задачи с умножением и делением ему были совсем непонятны. Что же делать, он был похож на всех ассирийских царей, он сам себя от них с трудом отличал, а каково будет его потомкам?

Но надо, чтоб отличили. (Клинышек!)

Надо, чтоб отличили. (Клинышек!)

Клинышек да клинышек и еще клинышек… Целая библиотека.

 

Все видавший

Дикий человек Энкиду, ты пасся вместе с газелями и воду пил вместе с волками, и сам ты был, как зверь, в клыках и шерсти, и ничего ты не видел, и ничего ты не знал, пока не встретился с Гильгамешем, Все Видавшим.

Он все видел, кроме кедровой рощи, которую охраняло чудовище Хувава, и он сказал тебе:

— Пойдем, Энкиду, вырубим эти кедры.

И ты согласился, Энкиду, потому что ты был дикий человек, потому что никогда за всю жизнь ты не срубил ни одного кедра.

Вы вырубили все кедры до одного, и роща перестала быть рощей, а страшное чудовище Хувава сидело на каком-то стволе и плакало, потому что ему было жаль этих кедров. Чудовище плакало, широко разевая свои двадцать два рта и утирая свои тридцать три носа, и оно испуганно смотрело на вас всеми своими глазами, которых ты не мог сосчитать, потому что был совершенно диким человеком. Потом оно стало собирать кедры и ставить их на места, но кедры не могли устоять, они падали, больно ударяя чудовище по ногам, и от этого оно еще больше плакало.

И тогда Гильгамеш сказал:

— Я никогда не видел, как умирают чудовища.

И ты, Энкиду, тоже не видел, а на это стоило посмотреть, и вы убили чудовище Хуваву. Но оно даже этого не почувствовало, оно и без того было убито горем из-за этих кедров или из-за каких-то других вещей, которые не могли прийти в голову тебе, дикому человеку.

Потом вы убивали много чудовищ. Среди них были огромные, как гора, и маленькие, как муха, и все они плакали из-за каких-то пустяков и не вызывали ничего, кроме досады. И еще вы убивали врагов. У вас было много врагов, и вы их всех убивали. И однажды, когда у вас уже не осталось врагов, Гильгамеш, Все Видавший, сказал:

— Я никогда не видел, как умирают друзья…

Тебе не хотелось умирать, но у Гильгамеша не было больше друзей, ты был его единственным другом. И ты повел себя, как истинный друг: ты умер, потому что он, Все Видавший, должен был все увидеть.

Если б ты не умер, Энкиду, ты увидел бы то, чего не видел никто: ты увидел бы слезы Гильгамеша. Он, герой, он, Все Видавший, плакал над тобой, как дитя, — видно, и он был тебе настоящим другом. Он стоял над тобой, как Хувава над поваленным кедром, и все время пытался поставить тебя на ноги, но ты падал, как срубленный кедр, и Гильгамеш, Все Видавший, стоял над тобой и плакал: видно, слишком много он повидал.

Но повидал он еще не все. Он видел смерть врагов и друзей, но не видел еще свою смерть, и теперь, когда умер ты, ему захотелось ее увидеть. Какая она? Что за нею? Что после нее? И он пошел за своей смертью, и он искал ее, пока не нашел…

Энкиду, дикий человек, тебе этого не понять. Ты легко пришел в жизнь и легко из нее ушел, так ничего и не успев увидеть. Но тому, кто все повидал…

Да, теперь он действительно все повидал. И если бы ты, Энкиду, встретился с ним, ему было бы что рассказать тебе, дикому человеку.

Но он не сможет ничего рассказать. Даже газели, с которыми ты пасся, даже волки, с которыми ты пил воду, знают больше, чем он… Потому что тот, кто все повидал, больше уже ничего не видит.

 

Азбука театра

Актеры. Что значит свободно держаться на сцене? Это значит, держаться так, как тебе самому хочется. И как хочется автору. И как хочется режиссеру. А главное — как хочется публике, которой сегодня хочется одно, а завтра — совершенно другое.

Будка суфлерская. Суфлерская будка умышленно отвернулась от зрителей, чтобы никто не мог услышать ее секретов. И она шепчет свои секреты, шепчет свои секреты — боже мой, стоит ли так тихо шептать секреты, если они тут же провозглашаются на весь зал?

Величие зрителя. Маленький человек, потерявшийся в самом последнем ряду за колоннами, никому не был виден, но он видел себя, видел в самом центре, на сцене, в блеске софитов и юпитеров, и он там жил, любил, и страдал, и смеялся, и плакал вместе с героями.

Галерка. Настоящего зрителя искусство всегда возвышает.

Декорации. С одной стороны кулиса раскрашена и ярка, а с другой — мрачна и бесцветна. Потому что с одной стороны — гром оваций и вечный парад, а с другой — свои закулисные будни.

Жен-премьер, герой-любовник, заламывал руки и метал громы и молнии. Потому что перед ним стояла его героиня, и была она хороша, и была молода и прекрасна, а в зале сидела его жена и следила в бинокль за этой сценой.

Зритель. Хочется вмешаться, хочется встать и крикнуть: — Люди, остановитесь! Опомнитесь! Что вы делаете? Но потом сам опомнишься, поудобней устроишься в кресле и продолжаешь наблюдать. Интересно, чем это кончится?

Интермедия. Между двумя длинными разговорами о морали было показано короткое действие, в котором какой-то проходимец оставил всех в дураках, чем вызвал аплодисменты публики.

Интерпретация. Петушиные песни в интерпретации соловья — это соловьиные песни. Соловьиные песни в интерпретации петуха — это петушиные песни.

Контрамарка. Любовь к театру, как и в обычном смысле любовь, иногда заменяется просто знакомством.

Котурны. Актер Н. проснулся, открыл глаза и сунул ноги в котурны, которые носил целый день и снимал, только выходя на сцену, где он очень искусно и естественно играл роль простака.

Лавры. Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.

Мелодрама. Есть такие легкие драмы. Пустячные драмы. Такие мелкие драмы, какими большие драмы видятся со стороны.

Музыкальное сопровождение. Даже первая скрипка, если она слушает только себя, может испортить любую музыку.

Наличие мест. Свободное место — это место, занятое только собой.

Опера. — Смейся, паяц, над разбитой любовью! — пропел паяц, и зал засмеялся. Не смеялся только один паяц. Правда на сцене. Умирающий так естественно испустил дух, что его наградили бурей аплодисментов. И он встал, поклонился, затем снова лег и испустил дух. И так он вставал, кланялся и испускал дух, все время кланялся и испускал дух и спешил лечь и испустить дух, чтобы опять встать и опять поклониться.

Репетиция. — Коня! Коня! Полцарства за коня!

— Стоп! Не верю.

— Полцарства за коня!

— Не верю. Я не верю, что у вас есть полцарства, и не верю, что у вас нет коня.

— Но… у меня действительно нет коня…

— А полцарства у вас есть?

— Нет…

— Так какого дьявола вы здесь делаете, если сами не верите в то, что говорите?

Роли. И где-то, еще в самом начале действия, какой-то второстепенный персонаж вызвал на дуэль главного героя. Он знал, что вызывает на свою голову, потому что без главного героя в спектакле не обойтись, но он все-таки вызвал, потому что верил в свою звезду, потому что нет такого персонажа, который считал бы себя в го росте пенным.

Свет. Сцена ярко освещена, ослеплена собственным светом, а зал погружен в темноту. Но у этой темноты тысячи глаз, и она видит все, что происходит на сцене.

Театр и жизнь. Театр от жизни отличается тем, что у него всегда есть запасной выход.

Трагедия. И, вливая капли в ухо датского короля, его брат прошептал:

— Не тревожься, брат, борьба идет не против тебя, а за тебя! И в этом была вся трагедия.

Увертюра. Ничего еще нет, все только предчувствуется.» Вот сейчас оно явится, сейчас возникнет, как возникает все на земле: из ожидания, из предчувствия.

Условность постановки дошла до того, что на сцене не было никаких бутафории и декораций, а в зале не было никаких зрителей

Фойе. От фантазий действительность отгородилась толстой стеной и здесь разгуливает, рассеянно поглядывает по сторонам и лениво попивает кофе.

Характер в движении. Он прошел по сцене, словно нес на плечах земной шар, но вовремя сбросил его и теперь спешил уйти от ответственности.

Цирк. Иногда приходится стать на голову, чтобы лучше увидеть небо.

Чеховы. Почти банальный сюжет: краткость (сестра таланта) гибнет от руки своего брата, который, как выясняется, вовсе и не был ей братом, поскольку лишь выдавал себя за талант.

Шиллеры. Сколько иной раз нужно коварства, чтобы завоевать любовь публики!

Язык театра. Многоязычен театр, но все его языки — мимики, жестов, умолчаний и слов — легко переводятся на единый язык — аплодисментов.

 

Действующие лица

 

Комедия масок

(Навеяно многими комедиями)

Простак, Убийца и Король, играя без подсказки, со временем входили в роль и привыкали к маске. И даже, кончив свой спектакль и сняв колпак бумажный, держался простаком Простак, Убийца крови жаждал. Скупец копил, транжирил Мот, Обжора плотно ужинал. Любовник все никак не мог вернуться к роли мужа.

И не поймешь в конце концов: где правда, а где сказка. Где настоящее лицо, а где всего лишь маска.

 

Троя

(Навеяно поэмами Гомера, трагедиями Софокла и Еврипида, панегириками Исократа и Горгия)

Разве мало прекрасных Елен?

Пепелище… Безмолвие… Тлен… Все живое уведено в плен… А за что? Почему?

Неясно.

Не поднимется Трол с колен. Пепелище… Безмолвие… Тлен…

Разве мало прекрасных Елен?

Все чужие Елены прекрасны.

 

После Трои

(Навеяно поэмами Гомера, а также более поздней литературой)

И на много, на много дней стала слава пустой и ненужной… Табуны троянских коней разбрелись по своим конюшням. Кони мирно щипали траву и лениво брели к водопою… И все реже им наяву рисовались картины боя. И все реже слышался вой, сотрясавший древние стены…

Тишина.

Безмятежье.

Покой.

Чистый воздух.

Свежее сено.

Бесконечный разгон степей… Стойла чистые… Прочная кровля…

В мире — мир.

Троянских коней прибавляется поголовье.

 

Мифы

(Навеяно трагедией Эсхила, операмн Р. Вагнера-Регени и Л. Кортезе, оперой-балетом Я. Гануша, балетом Л. Бетховена, кантатой Ф. Шуберта)

По ночам, когда землю окутает мгла, загораются звезды над нею. Есть созвездие Ворона, Пса и Орла — нет созвездия Прометея. То ли сфера небесная слишком мала — Прометей на ней не отмечен…

Но горит над землею созвездье Орла, что клевал Прометееву печень. И горит над землею созвездье Пса, злого Цербера, стража ночи. И стоглавая Гидра таращит глаза, словно миру погибель прочит. Скалит пасти Дракон, извивается Змей…

Но от них на земле не светлее…

Среди тысяч и тысяч ночных огней ищут люди огонь Прометея.

 

Фигаро

(Навеяно операми Моцарта и Россини, комедиями Бомарше)

— Где Фигаро?

— Он только что был здесь.

— Где Фигаро?

— Он там еще как будто.

— Где Фигаро?

— Он есть.

— Где Фигаро?

— Он здесь. Он будет здесь с минуты на минуту.

Ах, этот Фигаро! Ему недаром честь. Поможет каждому и каждому услужит…

Жаль, что он там, когда он нужен здесь, и здесь тогда, когда он здесь не нужен,

 

Орфей

(Навеяно операми К. В. Глюка, А. Казеллы, К. Монтеверди, Л. Росси, а также опереттой Ж. Оффенбаха)

Орфей спустился в ад, а там дела все те же: ни песен, ни баллад— один зубовный скрежет. Кипящая смола, да пышущая сера, да копоть — вот и вся, по сути, атмосфера.

И здесь, в дыму печей, в чаду котлов чугунных, стоит певец Орфей, перебирает струны — о райских берегах, о неземных красотах…

Кипит вода в котлах — в аду кипит работа.

Орфей спустился в ад, но ад остался адом: шипенье грохот, смрад — каких тут песен надо? Когда живой огонь воздействует на чувства, какой уж тут глагол? Какое тут искусство.

 

Панург

(Навеяно романами, операми, балетами, опереттами, драмами, комедиями и трагедиями)

Всем известно — кому из прочитанных книг, а кому просто так, понаслышке, сторонкой, — как бродяга Панург, весельчак и шутник, утопил всех баранов купца Индюшонка. После торгов недолгих с надменным купцом он купил вожака, не скупясь на расходы. И свалил его за борт. И дело с концом. И все стадо послушно попрыгало в воду.

Ну и зрелище было! И часто потом обсуждал этот случай Панург за стаканом. И смеялся философ, тряся животом, вспоминая, как падали в воду бараны.

Но одно утаил он, одно умолчал, об одном он не вспомнил в застольных беседах: как в едином порыве тогда сгоряча чуть не прыгнул он сам за баранами следом. Он, придумавший этот веселенький трюк, испытал на себе эти адские муки, когда ноги несут и, цепляясь за крюк, не способны сдержать их разумные руки. Когда знаешь и помнишь, что ты не баран, а что ты человек, и к тому же философ… Но разумные руки немеют от ран, от жестоких сомнений и горьких вопросов…

А теперь он смеется, бродяга хмельной, а теперь он хохочет до слез, до упаду… Но, однако, спешит обойти стороной, если встретит случайно на улице стадо.

 

Молчалины

(Навеяно комедией «Горе от ума», а также обширной критической литературой)

Молчалину невмоготу молчать, лакействовать, чужих собачек гладить. Невмоготу с начальниками ладить, на подчиненных кулаком стучать. В нем тайно совершается процесс, невидимый, но давний и упорный. Сейчас он встанет, выразит протест, оспорит все, что почитал бесспорным. Куда там Чацкому, герою громких фраз, которые достаточно звучали! Но ждите, слушайте, настанет час, придет пора— заговорит Молчалин!

Нет, не придет… Он знает их тщету — всех этих фраз, геройства и бравады. Молчалину молчать невмоготу, но он смолчит, минуя все преграды. И будет завтра так же, как вчера, держать свое бунтарство под запретом…

Когда со сцены уходить пора, молчалиным не подают карету.

 

Действующие лица

Датский принц давно уже не тот, не рискует с тенью разговаривать. Доктор Фауст в опере поет, у него на все готова ария. И на самый каверзный вопрос он готов ответить без суфлера.

Стал кумиром публики Панглос.

Хлестаков назначен ревизором.

И как денди лондонский одет, Плюшкин прожигает все, до цента.

Собакевич поступил в балет.

Пришибеев стал интеллигентом.

Среди прочих радостных вестей новость у Монтекки с Капулетти: скоро будет свадьба их детей, и о том объявлено в газете.

Казанова пестует детей, у него отличная семейка.

Полюбивший службу бравый Швейк стал недавно капитаном Швейком.

И Мюнхгаузен, устав от небылиц, что ни слово, так и режет правду…

Сколько в мире действующих лиц действуют не так, как хочет автор.

 

Дон-кихоты

У рассудка — трезвые заботы. У мечты — неведомые страны.

Называли люди дон-кихотом первого на свете Магеллана. Первого на свете капитана, первого на свете морехода, уплывающего в океаны, называли люди дон-кихотом.

У рассудка — точные расчеты. У мечты — туманные идеи.

Называли люди дон-кихотом первого на свете Галилея. Первого на свете Птоломея, первого на свете звездочета, негодуя или сожалея, называли люди дон-кихотом.

Но земля, как прежде, рвется в небо, и мечта скитается по свету. В прошлое уходят быль и небыль, но живут бессмертные сюжеты: обезьяне было неохота расставаться с добрым старым веком, и она считала дон-кихотом первого на свете человека.

 

Дульсинея Тобосская

Действие происходит в доме Дульсинеи, у очага.

В глубине сцены большой портрет Дон-Кихота. Под ним кресло, в кресле — Санчо Панса, толстый мужчина лет 60. Рядом с ним, на низенькой скамеечке, Дульсинея, толстая женщина лет 45, вяжет кофту.

Санчо Панса (заключая рассказ) . А потом я закрыл ему глаза…

Дульсинея . Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Вот уже сколько лет вы разрываете мне сердце, а я все не могу прийти в себя. Но, пожалуйста, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем и ваш господин сказал…

Санчо Панса (возвращается к тому месту) . Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете мнение, что Дульсинея Тобосская — самая красивая дама, то я всажу в вас это мнение вместе с моим копьем!»

Дульсинея (ликуя и сочувствуя) . Бедный рыцарь! Он был на волосок от смерти!

Санчо Панса . Определенно. Но он не захотел спорить, он сказал, что лично ему не попадалось ни одной приличной женщины и что, быть может, такой и является Дульсинея Тобосская. Он сказал, что наш сеньор счастливее его.

Дульсинея . Бедный рыцарь!

Санчо Панса . Да, он оказался неплохим человеком. И знаете, Дульсинея, ведь мы чуть не убили его. А сколько бывает, что человека сначала убьют, а потом уже выясняют, какой он был хороший…

Дульсинея (погрустнев) . Я была глупой девчонкой, Санчо, я ничего не понимала. Когда ваш сеньор назвал меня дамой своего сердца, я решила, что он спятил… И вот прошло двадцать лет… У меня выросли дети. Старший, Алонсо, служит в армии короля, средний, Алонсо, работает с отцом в поле, младший, Алонсо, пасет овец. У меня трое детей, и всех их я назвала в память о нем.

Санчо Панса . Да… (Обращаясь к портрету.) Алонсо Кехана, Дон-Кихот, славный рыцарь Печального Образа. Лежите вы, сеньор, в земле и не подозреваете, что делается с вашим именем. А оно, имя ваше, живет, его дают маленьким детям, чтобы они вырастали такими же, как вы. Нет, сеньор, вы не должны были умирать.

Дульсинея . И подумать только, что все это из-за меня, что я, я одна виновата в его смерти!

Санчо Панса . Ну нет, это вы уже говорите лишнее. Он умер от болезни. Я сам закрыл ему глаза.

Дульсинея (на самой высокой ноте) . Санчо, не спорьте с женщиной, у которой трое детей и которая знает толк в этом деле. Он умер от любви.

Санчо Панса. (с сомнением) . От любви рождаются, а не умирают.

Дульсинея . И рождаются, и умирают. Все, Санчо, все, что происходит на свете, — все это от любви.

Санчо Панса. (не убежден, но не желает продолжать спор) . Да, отчаянный был человек. Не могу забыть, как он воевал с этой мельницей. «Сеньор, — говорю ему, — не связывайтесь вы с ней!» И знаете, что он мне ответил? «Санчо, — говорит, — мой верный Санчо! Если я не захочу связываться, и ты не захочешь связываться, и никто не захочет связываться, то что же тогда будет? Сколько нехорошего совершается на земле, и все оттого, что люди не хотят связываться». — «Сеньор, — говорю я ему, — но зачем же нам воевать с мельницами?» — «Санчо, — отвечает он и смотрит на меня близорукими глазами, — верный мой Санчо, если я не стану воевать с мельницами, и ты не станешь воевать с мельницами, и никто не станет воевать с мельницами, то кто же будет с ними воевать? Настоящий рыцарь не гнушается черной работы».

Дульсинея . Я это мужу всегда говорю.

Санчо Панса . Да, поездили мы с ним. Бывало, не только поспать — и поесть некогда. Только пристроишься, а тут: «Где ты, мой верный Санчо? Погляди, не пылится ли дорога!»— «А что ж, — говорю, — дорога на то и дорога, ей пылиться положено». — «Нет, добрый мой Санчо, дороги бывают разные, и люди по ним ездят разные, так что ты, пожалуйста, погляди!» — «Сеньор, — говорю, — это и не люди вовсе, это стадо какое-то.» — «Тем более, Санчо, тем более! На хорошего человека у меня рука не поднимется, а это… Так что вперед, храбрый Санчо, пришпорь своего осла!»

Дульсинея (восхищенно) . Страшно-то как!

Санчо Панса . Еще бы не страшно! Их, этих свиней, сотни три, а нас двое. После этого он полдня в себя приходил, а как пришел, первым делом: «Где ты, мой верный Санчо? Погляди, не пылится ли дорога!» Близорукий он был, за два шага ничего не видел.

Оба задумываются. Дульсинея вяжет кофту. С охапкой дров входит муж Дульсинеи, высокий, тощий мужчина лет 50. Хочет пройти тихо, чтоб не помешать, но роняет полено.

(Привстав.) Здравствуйте, сосед. Как поживаете?

Муж . Да как… (нерешительно смотрит на жену).

Дульсинея. Он хорошо поживает.

Муж . Спасибо… Я хорошо…

Дульсинея (мужу) . А мы тут говорили о покойном сеньоре. Ты помнишь покойного сеньора? (Санчо.) Он помнит покойного сеньора (Мужу.) Он был настоящим рыцарем и никогда не брезговал черной работой. Он был смелым. И он любил… Ты понимаешь, что значит — любить? (Санчо.) Он не понимает, что значит — любить. (Мужу.) А как он воевал! Он дрался как лев!

Муж (нерешительно) . Совсем, как наш старший, Алонсо.

Дульсинея . А? Ну да, ты прав. (Санчо.) Он прав. Наш старший весь в вашего сеньора.

Санчо Панса . Я рад за вас, потому что мои дети пошли бог знает в кого. Ведь теперь какие дети? Хорошие примеры на них не действуют.

Муж подбирает полено и роняет второе, Подбирает второе и роняет третье. Дульсинея и Санчо следят за его работой.

Дульсинея (Санчо) . Он у меня ничего. (Мужу.) Правда, ты у меня ничего? (Санчо.) Он согласен… Между прочим, вы ничего не заметили? Ну-ка присмотритесь к нему! А? Особенно в профиль…

Муж в смущении роняет дрова.

Дульсинея Ладно, не будем ему мешать. Расскажите еще, сосед, о сеньоре.

Санчо Панса (задумывается) . Мы с ним были два сапога пара. Я тоже любил разные приключения. Куда он, туда, бывало, и я. Сколько раз после боя лежим мы с ним рядом — не двинуть рукой, ни ногой, а он говорит: «Санчо, знаешь ли ты, сколько в мире звезд?»— «Тьма», — говорю. «Правильно, Санчо, тьма — и еще одна. И эта одна — моя Дульсинея!»

Муж Дульсинеи с поленом в руке улыбается и с гордостью смотрит на жену. Он очень внимательно слушает рассказ Санчо Пансы.

Ох и любил он вас, соседка. Уж так любил, так любил, ну просто — никакого терпения. Извините, сосед.

Дульсинея . Он извиняет.

Санчо Панса . Настоящий рыцарь. Иной раз так поколотят, лежит — ну хоть сейчас на кладбище. «Санчо, — шепчет, — послушай, как у меня бьется сердце!» А сердце — еле-еле: тик-так, как дамские часики… «Санчо, — говорит, — оно бьется любовью к ней!» Это значит, к вам, соседка. Извините, сосед.

Дульсинея прикладывает к глазам кофту, встает.

Дульсинея . Извините, я пойду… Я больше не могу… У меня столько дел на кухне… (Быстро уходит.)

Муж (после ухода жены сразу обретает дар речи) . Вот так она всегда: чуть вспомнит — тут же расстроится. Никак не может забыть. Я, конечно, понимаю: разве можно так просто забыть человека? Тем более, такой человек. (Говорит быстро, словно спеша выложить все, что накопилось за многие годы.) Между нами говоря, я сам его не могу забыть — все время что-то напоминает. А она тем более женщина. Разве ж я не понимаю? Ваш сеньор замечательный был человек, хотя сам я его не знал, но жена мне рассказывала. Ну просто удивительно, какой это был человек… Между нами говоря, я стараюсь быть на него похожим. Вы слышали сегодня: она уже замечает. Пока это только так, чисто внешнее сходство, но я стараюсь. И детей своих так воспитываю. В общем, между нами говоря, в нашем доме ваш сеньор пользуется большим уважением. Мой младший Алонсо сказал недавно: «Когда я вырасту, я буду таким, как мамин сеньор!»

Санчо Панса . Мне приятно это слышать. Пожалуй, вы действительно немного похожи на рыцаря Печального Образа. Он был такой же худой…

Муж (доверительно) . Между нами говоря, я расположен к полноте. Но я стараюсь. Я ем через день и почти ничего не пью, потому что от этого дела полнеют. Кроме того, я совершенно не ем мучного, молочного и мясного, а также жирного, сладкого и острого. Хотел еще отказаться от овощей, но у меня не хватает силы воли. Но погодите, я заставлю себя, вот тогда вы меня сравните с вашим сеньором!

Санчо Панса . Вы еще попробуйте ездить на лошади. Для рыцаря это первое дело.

Муж . Что вы, с лошади я упаду! Между нами говоря, я даже с кровати падаю! И кроме того, для того, чтоб похудеть, надо больше ходить пешком.

Санчо Панса . Все рыцари ездили на лошадях.

Муж . Не нужно об этом, с лошадью у меня не получится. (Посмотрел на портрет и вздохнул.) И еще вот — драться я не умею…

Санчо Панса . Ну, без этого и вовсе нельзя. Мой сеньор всегда дрался до потери сознания.

Муж . Боюсь я как-то. Крови не выношу. Курицу — и то не могу зарезать. Жена у меня кого угодно зарежет, а я не могу. Это у меня с детства.

Санчо Панса . Положим, мой сеньор тоже никого пальцем не тронул. Главным образом били его.

Муж . Чтоб меня били, это тоже я не могу. Я, между нами говоря, не переношу физической боли. Какую угодно, только не физическую. Однажды, вы знаете, полено на ногу уронил, так со мной потом сделался нервный припадок. Я вам честно говорю, это у меня, наверно, такая болезнь. (Вздыхает.) Он бы на моем месте, конечно… Мне даже совестно и перед женой, и перед детьми, что это я, а не он на моем месте. Конечно, я стараюсь, но все что-нибудь не так получается.

Санчо Панса (обдумав последнее замечание) . А что, если вам не стараться, а? Я вам вот что, сосед, посоветую: ешьте каждый день, даже три раза в день, ешьте мучное, мясное, молочное, соленое, кислое и сладкое. Пейте, сколько влезет, толстейте, раз вы к этому расположены. В общем, сосед, будьте самим собой.

Муж (испуганно) . Самим собой? Но кому я такой нужен? Меня выгонят в первый же день. Ни старший Алонсо, ни средний Алонсо, ни младший Алонсо — никто не захочет меня знать, не говоря уже о жене. Они терпят меня лишь потому, что я на него похож, а попробовал бы я не быть на него похожим!

Входит Дульсинея. Муж сразу умолкает.

Дульсинея. Вот она, участь женская: все пригорело. Вам, мужчинам, этого не понять. Пока за молоком проследишь, суп выкипит, пока тесто замесишь, молоко сбежит. И посуда три дня немытая, — вот они, женские дела. (Мужу.) Пойди суп помешай. Когда закипит, всыплешь картошку. Только почистить не забудь. Соли ложку столовую… Только грязную ложку не сунь, помой сперва. Ты понял? (Санчо.) Он понял.

Муж подбирает дрова и уходит. Дульсинея садится на скамеечку, опять принимается за свою кофту.

Ну, а потом что?

Санчо Панса . А потом я закрыл ему глаза…

Медленно идет занавес.

На фоне музыки, которая звучит то тише, то громче, слышны отдельные фразы.

Дульсинея . Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Прошу вас, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем…

Санчо Панса . Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете…»

Дульсинея . Я была глупой девчонкой, Санчо…

Дальнейшие слова звучат уже при закрытом занавесе. У левой кулисы появляется Муж. В одной руке у него щетка, в другой ведро. Печально опустив голову, он идет к правой кулисе, словно иллюстрируя звучащие в это время слова.

Голос Санчо Пансы . Алонсо Кехана, Дон-Кихот, славный рыцарь Печального Образа!..

Голос Дульсинеи . Всё, Санчо, всё, что происходит на свете, происходит от любви!

 

Сошел на станции

Сквер. На скамейке сидит Человек с фолиантом.

К нему подходит Человек с чемоданом.

ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ. Не подскажете, как мне найти сапожника?

ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ. Сапожника?

Ч. С Ч. Сапожника. Ботинок у меня порвался, а я города не знаю, только что сошел с поезда.

Ч. С Ф. Сапожник у нас рядом живет. Но вам лучше сходить к парикмахеру.

Ч. С Ч. (трогает волосы). Вы считаете?

Ч. С Ф. Не в том смысле. Сапожник у нас не чинит обуви. Ее чинит парикмахер.

Ч. С Ч. А сапожник?

Ч. С Ф. Лечит больных. Вместо лекаря.

Ч. С Ч. Неужели в городе нет лекаря?

Ч. С Ф. Есть, и очень хороший. Но он шьет костюмы.

Ч. С Ч. А портной?

Ч. С Ф. Разносит почту.

Ч. С Ч. А почтальон?

Ч. С Ф. Заседает в суде.

Ч. С Ч. Как странно… И давно у вас так все перепуталось?

Ч. С Ф. Кто его знает.

Ч. С Ч. Вы разве не здешний?

Ч. С Ф. Можно сказать, что здешний. А скорее — нет. У нас в городе все нездешние.

Ч. С Ч. (ставит чемодан, садится). Разве так бывает?

Ч. С Ф. Не бывает. Но все равно это так. Вот я, например, родился и вырос в этом городе, но чувствую, что должен был родиться не здесь. Это — как ппарикмахер, который починяет ботинки.

Ч. С Ч. И все остальные тоже такое чувствуют?

Ч. С Ф. Конечно. Приятель мой, трубочист, — он работает маляром, не раз говорил мне: «Я красил в этом городе все дома, но ни один мне не казался таким чужим, как тот, в котором я родился». Так говорит приятель мой, трубочист, и я его понимаю.

Ч. С Ч. Я сошел на этой станции потому что у меня порвался ботинок.

Ч. С Ф. Сходите к парикмахеру. (Углубляется в фолиант.)

Ч. С Ф. Как странно, я ехал в поезде, и вдруг порвался ботинок. Я почти не ходил, все время лежал — и вдруг он порвался.

Ч. С Ф. Сходите к парикмахеру.

Ч. С Ч. Да, вы правы. (Трогает волосы.) Заодно можно будет постричься.

Ч. С Ф. Постричься у парикмахера? Ну, нет! Для этого вам нужно сходить к прокурору.

Слышен свист, топот ног.

Ч. С Ф. (вскакивает и, сложив ладони рупором, кричит). Держи полицейского! (Садится и спокойно поясняет.) Это наш полицейский. Опять что-то украл. Он у нас в городе вместо вора.

Ч. С Ч. (хватается за голову). Полицейский вместо вора… Ох ты, господи, все перепуталось!(Тянет к себе фолиант) Позвольте мне на минуточку! (Просматривает фолиант и возвращает его). Ну вот, теперь все стало на место. Рыбы дышат жабрами. Лошади кушают овес. Отлично, кажется, я опять начинаю соображать.

Ч. С Ф. (спокойно) У нас лошади не едят овес.

Ч. С Ч. Не понимаю… Как же это? Если лошади не кушают овес, как же вы тогда живете?

Ч. С Ф. Вот так и живем.

Ч. С Ч. Но позвольте, ведь это же немыслимо! Если лошади не кушают овес, тогда вообще все летит вверх тормашками.

Ч. С Ф. А вы знаете, где у них верх?

Ч. С Ч. У кого?

Ч. С Ф. Вы сказали, что все летит вверх тормашками. А вы знаете, где у этих тормашек верх? Мы не знаем, поэтому нам наплевать, как это все летит — вверх или вниз тормашками.

Ч. С Ч. Вниз тормашками не бывает.

Ч. С Ф. Еще как бывает! И это-то как раз самое страшное. Одно утешительно, что никогда не знаешь, где у них верх, а где низ.

Ч. С Ч. Них, верх… Я совершенно отказываюсь вас понимать. (помолчав). И надо же было, чтобы в поезде порвался ботинок… Ни с того ни с сего — и вдруг… У меня верхняя полка, я все больше лежал. А тут — ботинок…

Ч. С Ф. Что ботинок! Я вот двадцать лет прожил с чужой женой.

Ч. С Ч. С чужой?

Ч. С Ф. Ну, вообще-то она моя. Считается, что моя. Но где-то у нее есть муж, с которым она не живет, потому что ей с ним не пришлось встретиться.

Ч. С Ч. Какой муж? Ведь вы ее муж.

Ч. С Ф. Да, конечно, я ее муж, во всяком случае, так считается. Но это потому, что я встретился с ней, а вы попробуйте посчитать, с кем я не встретился.

Ч. С Ч. Людей на земле много, но очень мало встречаются между собой. Ничтожный процент.

Ч. С Ф. Вот так и получается. Двадцать лет я живу с чужой женой, а она — с чужим мужем. И дети у нас какие-то не свои, и семья наполовину чужая.

Ч. С Ч. (смотрит на свой ботинок). А у сапожника тоже чужая семья?

Ч. С Ф. У него другое дело. Сапожник — человек холостой, и он ходит в семью художника. Там у него все свое: и жена художника и дети.

Ч. С Ч. А как же художник?

Ч. С Ф. Художник ходит в семью пирожника.

Ч. С Ч. А пирожник?

Ч. С Ф. В семью чертежника.

Ч. С Ч. Но зачем это? Ведь у каждого есть своя семья!

Ч. С Ф. Если бы знать, что своя. Но тут никогда не бывает уверенности. (Помолчав). Вот вы, например, ехали в поезде. У вас была верхняя полка, и вы лежали на ней, лежали, пока у вас не порвался ботинок. И тогда вы сошли на этой станции, А ведь могло быть так, что билет на эту полку дали б совсем другому человеку, и он лежал бы на ней, пока у него б не порвался ботинок, и тогда он бы сошел на этой станции. И, возможно, он-то и был бы именно тот человек, который должен был сойти на этой станции. Он, а не вы.

Ч. С Ч. Я взял билет в предварительной кассе.

Ч. С Ф. Не имеет значения. Может, он должен был прийти раньше вас, но где-нибудь задержался. Мало ли что могло ему помешать.

Ч. С Ч. Почему вы так думаете? А если я и есть именно тот человек? Если никто никуда не опоздал и нигде ничего не случилось?

Ч. С Ф. Чтобы не случилось, так не бывает. У вас случайно порвался ботинок, вы случайно сошли на этой станции, и все это — одни случайности… А что у вас в чемодане?

Ч. С Ч. (слегка обескуражен). У меня… пижама. Я привык спать в пижаме, без нее я мерзну и никак не могу уснуть.

Ч. С Ф. Это ваша пижама?

Ч. С Ч. Что за вопрос?

Ч. С Ф. Вы уверенье, что это ваша пижама?

Ч. С Ч. Ну, знаете!

Ч. С Ф. Очень просто. Ведь ее могли купить не вы. Быть может, настоящий ее хозяин случайно не зашел в магазин или зашел, но у него случайно не оказалось денег. И лишь благодаря этому пижама досталась вам.

Ч. С Ч. Если так рассуждать, тогда и костюм…

Ч. С Ф. И костюм и рубашка. И чемодан…

Ч. С Ч. Но я купил это все на свои деньги.

Ч. С Ф. (смеется). А деньги? Разве они не достались вам случайно? Разве они не могли достаться кому-то другому? Ведь вы же с ними не родились.

Ч. С Ч. (трет виски). Ох, опять у меня что-то в голове. (Тянет и себе фолиант). Разрешите? (Просматривает фолиант и вздыхает с облегчением). Уф!.. Дважды два — четыре. Трижды три — девять. Пятью пять — двадцать пять. Кажется, я снова соображаю.

Ч. С Ф. Вы уверены, что пятью пять — двадцать пять?

Ч. С Ч. (испуганно). А? Что вы сказали?

Ч. С Ф. Пятью пять никогда не было двадцать пять. И трижды три никогда не было девять.

Ч. С Ч. Неправда, я знаю. (Почти умоляюще). Пожалуйста, не сбивайте меня!

Ч. С Ф. Пятью пять не может быть двадцать пять. Это было бы слишком просто.

Ч. С Ч. У меня порвался ботинок. Мне нужно починить ботинок.

Ч. С Ф. Сходите к парикмахеру.

Ч. С Ч. К парикмахеру? Постричься? Ой! (Хватается за голову). Починить ботинок? Ну да, вы уже мне говорили. Парикмахер чинит ботинки. Сапожник лечит больных… Да, да, теперь я припоминаю…

Ч. С Ф. Тут только нужно знать, кто вместо кого и что вместо чего, — и тогда в нашем городе совсем не трудно ориентироваться. Например, вы хотите пойти в театр. Но вместо театра у нас стадион, а вместо стадиона — больница. Это просто, не правда ли? А вместо кондитерской фабрики у нас построили прачечную, огромную прачечную, которая за час обстирывает весь город. Но это только так говорится — обстирывает, наши люди сами любят себе постирать, поэтому даже один этот час прачечная работает вхолостую. А конфеты мы завозим из соседнего города. Ежедневно три эшелона конфет. Их у нас едят вместо семечек. (Поспешно). Только вы не подумайте, что у нас семечек не едят. Их у нас едят вместо хлеба.

Ч. С Ч. У вас нет хлеба?

Ч. С Ф. Сколько угодно. Его у нас едят вместо масла. А масло вместо мяса. А мясо вместо рыбы.

Ч. С Ч. А рыбу?

Ч. С Ф. Вместо молока?

Ч, С Ч. Но разве молоко едят?

Ч. С Ф. Нет, его пьют. Вместо картошки.

Ч. С Ч. Но разве картошку пьют?

Ч. С Ф. Не задавайте глупых вопросов. Я же вам сказал, что у нас одно другим заменяется.

Ч. С Ч. Удивительно.

Ч. С Ф. В том-то и дело. В том-то и дело, что самое удивительное у нас то, что совсем не удивительно, а самое не удивительное — то, что всех удивляет. Вот, к примеру, я сижу на скамейке и читаю вот это. Удивительно? А у нас это в порядке вещей.

Ч. С Ч. Что ж тут удивительного, если человек читает?

Ч. С Ф. Но кто читает? Я! Вам это не кажется странным?

Ч. С Ч. Нет, почему же…

Ч. С Ф. Вот видите. А мнекажется. Потому что ведь я — неграмотный.

Ч. С Ч. (недоверчиво). Неграмотный — и читаете?

Ч. С Ф. Читаю. А что поделаешь? Меня, видите ли, записали читателем. В библиотеку. Вот и приходится читать. Книги разные. Журналы. А вообще-то я не умею читать. Просто меня записали читателем.

Ч. С Ч. Невероятно. И вы совсем не знаете, что там написано?

Ч. С Ф. А откуда мне знать? Я ж неграмотный. Но, как говорится, если уж назвался читателем… У нас один назвался писателем, И тоже ничего особенного. В порядке вещей.

Ч. С Ч. Ну, знаете, такого мне не приходилось слышать. За всю мою жизнь.

Ч. С Ф. За вашу жизнь? (Смеется). А вы уверены, что ваша жизнь — это ваша жизнь?

Ч. С Ч. (испуганно!) Нет, нет, пожалуйста! Я вас прошу!

Ч. С Ф. Эх, вы… Послушайте человека, который двадцать лет прожил в чужом доме с чужой женой, и никогда не утверждайте, что ваша жизнь — это ваша жизнь.

Ч. С Ч. Но если я ее сам прожил!

Ч. С Ф. А вы уверены, что прожили свою жизнь, а не чужую? Я, например, не уверен. Мне часто кажется, что я проживаю совсем не свою, а чью-то чужую жизнь. И часто, сидя дома или в гостях, я спрашиваю себя: почему я здесь? Что мне здесь нужно? С вами так не бывает?

Ч. С Ч. Нет.

Ч. С Ф. Иногда мне кажется, что я должен был жить в другом городе, на другой планете. Встречаться с другими людьми. Делать что-то совсем другое… Когда-то я читал… вы знаете, я ведь когда-то очень хорошо читал, только разучился, потому что мне это было ни к чему… Когда-то я читал, что на других планетах тоже есть жизнь… И я подумал: может быть, там как раз моя жизнь? С вами так не бывает?

Ч. С Ч. Нет.

Ч. С Ф. А со мной бывает. Довольно часто. Когда-то я изучал астрономию, но потом забыл. Но, когда я смотрю на звезды и вижу, как их много, я не могу понять, какая случайность занесла меня сюда, в этот город. Ведь это была чистая случайность, уверяю вас, чистая случайность… (Помолчав). А вы не сомневаетесь, что проживаете именно свою жизнь?

Ч. С Ч. Я могу вам рассказать свою биографию.

Ч. С Ф. А вы уверены, что это ваша биография? Спросите трубочиста, он вам расскажет биографию маляра. А почтальон расскажет биографию судебного заседателя. И каждый назовет эту биографию своей — так что жевсем верить?

Ч. С Ч. О, боже мой! Парикмахер вместо сапожника. Прачечная вместо кондитерской. Рыба вместо молока… (Тянет к себе фолиант).

Ч. С Ф. (не дает фолиант). Нет, зачем же вы, сами подумайте: как быть, если лошади не едят овес, а пятью пять не дает двадцать пять и трижды три не дает девять?

Ч. С Ч. (тянет к себе фолиант). Пожалуйста, на одну минутку. У меня все в голове вниз тормашками… (Пытается восстановить прежний порядок). Я ехал в поезде… У меня порвался ботинок… и я сводил его к парикмахеру… Может быть, я… а может быть, не я… Может, почтальон или трубочист… (Вскакивает, кричит). Держи полицейского!

Ч. С Ф. Вот теперь вы рассуждаете здраво.

 

Как можно короче

СПЕЦИФИКА ЖАНРА

Со вселенной земля разговаривает на коротких волнах. Короче говоря… Еще короче…

Лишь короткие волны пробиваются в космос, а длинные не а состоянии оторвать себя от земли.

Поэтому будем кратки, чтоб нас услышали.

АКУСТИКА

Там, где гармония звучит диссонансом, диссонанс выступает мерилом гармонии.

ТЕМПЕРАТУРА

В определённых (очень холодных) условиях даже лед излучает тепло. Но стоит ли ради этого создавать такие условия?

ЗАКОН ДВИЖЕНИЯ Главный закон движения: палок не должно быть больше, чем колес.

УПРУГОСТЬ И ПЛАСТИЧНОСТЬ Умение сохранить себя под давлением силы — признак упругости. Умение изменить себя под давлением силы — признак пластичности. В мире господствуют упругие и пластичные вещества. Есть еще хрупкие вещества, но они, разумеется, не господствуют.

КПД

Отношение рожденной мышки к родившей ее горе называется коэффициентом полезного действия.

КОЭФФИЦИЕНТ СОДЕЙСТВИЯ

Настоящая гора не только рождает мышь, но и помогает ей взобраться на вершину.

ЗРЕЛОСТЬ

И теперь, выйдя на широкую дорогу, он уже не рвался в краеугольные камни, а довольствовался скромной ролью камня преткновения.

ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ Ох, и до чего же трудно быть изюминкой… Особенно в ящике с изюмом.

ЗДОРОВЫЙ ОПТИМИЗМ Мушка верит в мушку, мошка верит в мошку. А мышка верит в мышку — и совершенно не верит в кошку.

ПРОИГРЫВАТЕЛЬ И потому, что он в жизни всегда проигрывал, слушать его было особенно интересно.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ А что до лысины, то ей главное, чтоб сверху блестело.

ПОИСКИ ИСТИНЫ Каждый на свою стенку лезет, а истина лежит между тем внизу, у всех под ногами.

РАКООБРАЗНЫЕ

Такое количество ног, такие средства передвижения — и все это для того, чтобы пятиться назад.

ОДНОКЛЕТОЧНЫЕ

Каждый ребенок в прошлом родитель. Каждый родитель в будущем ребенок. Амеба размножает себя делением, поэтому у нее нет проблемы отцов и детей.

ПТИЦЫ И ЛЮДИ

Птицы поднимаются в небо, изо всех сил отмахиваясь от земли. Тем-то от птицы и отличается человек, что он не может ни от чего отмахнуться.

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

Ну, допустим, слон. Или лев. Но вот что имеет какой-нибудь жалкий, никому не заметный микроб? А ведь и он находит, что передать по наследству.

РЕФЛЕКСЫ

Когда идет облава на волков, первыми разбегаются зайцы.

УСЛОВИЯ ЖИЗНИ

Для бабочки, живущей один день, совсем не безразлично, какая нынче погода.

ЭМБРИОЛОГИЯ

Ни одно яйцо не любит, когда его слишком высиживают.

РАЗНЫЕ РАССТОЯНИЯ

Оживить мертвое намного трудней, чем умертвить живое. Видимо, между жизнью и смертью — туда и назад — совершенно разные расстояния.

ФИЗИОЛОГИЯ

Живое умирает, а мертвое существует миллионы лет, потому что оно совсем не расходует времени.

НАЧАЛО НАЧАЛ

Мироздание строилось по принципу всех остальных зданий: с самого первого кирпича оно уже требовало ремонта.

АРХЕОЛОГИЯ

Вавилоняне раскапывали культуру шумеров, при этом закапывая свою.

ЦЕЗАРИ

Жребий был брошен вместе со всеми доспехами при попытке обратно перейти Рубикон.

ПРЕЕМНИКИ

Они мыслили точно так как Сократ. А цикуту им заменяла цитата.

УРОК КРАСНОРЕЧИЯ

И тогда Демосфен выплюнул свои камни и набрал в рот воды.

ВОЙНЫ

Что же касается войн Алой и Белой розы, то это были только цветочки.

КАРЛ ВЕЛИКИЙ

Карл Великий был сыном Пипина Короткого. Легко быть великим, имея такого отца.

ЧУВСТВО ЛОКТЯ

Когда Калигула ввел в сенат своего коня, все лошади Рима воспрянули духом.

ТЕМПЫ РОСТА

От никого — к Робинзону, от Робинзона — к Пятнице. Таков прирост населения необитаемых островов.

ГЕОГРАФИЯ

Мало быть Магелланом. Надо, чтоб где-то был еще Магелланов пролив.

ЗВЕЗДНЫЙ МИР

Когда песчинки взлетают в небо, они превращаются в звезды. Но когда звезды падают вниз, их уже не отличишь от простого песка… Звезды — это песчинки, которые над головой, а песчинки — это звезды, которые под ногами.

БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА

Суть здесь, конечно, не в величине, не всегда величина выражает самое главное. Ковш у Большой Медведицы — всем бы такие ковши, но Полярная звезда — в ковше у Малой Медведицы.

ДЮНЫ

И у зыбких дюн бывают крутые склоны. Правда, не против ветра…

ЗЕНИТ

Зенит — высшая точка над головой, обязательно над головой, даже если голова поднята высоко и человек находится в самом зените.

СОВЕТЫ ТРЕЗВЫХ

Когда перед тобой возникнет стена, вбей в нее гвоздь, повесь на него шляпу и чувствуй себя как дома: одна стена у тебя уже есть.

МАГНИТНАЯ АНОМАЛИЯ

Не всякое отклонение от нормы свидетельствует о скрытом богатстве, хотя для многих и обладает притягательной силой.

ПАССАТЫ

Постоянство этих ветров объясняется удачно выбранным направлением: от холода к теплу, от прохладных широт — к экватору.

ТРОПИЧЕСКИЕ ЛЕСА

Пальмы, бананы, лианы, обезьяны, слоны… Но самое ценное в тропиках — это тропинка.

ЭКВАТОР

Среди параллелей экватор обладает наибольшей широтой. Поэтому ему приходится особенно жарко.

АТОМЫ

Положительно заряженное ядре окружено отрицательно заряженными электронами. И так в каждом атоме, во всех до одного — положительное невозможно без отрицательного.

НОША

Тяжелей всего камни за пазухой.

АМУР

За столько веков Амур испробовал все виды оружия: стрелы, ружья, пушки, бомбы разных систем… И все это для того, чтоб люди полюбили друг друга.

ГОЛГОФА

Голгофа — невысокая гора, восхождение на которую никогда не представляло трудностей, вследствие чего на ней побывало довольно много народа.

ТЕАТР

Театр начинается с вешалки и кончается вешалкой. Но помните: главное — всегда в середине!

ПРОГРЕСС

Таким образом, эта маленькая страна, производившая только пуговицы и зубочистки, теперь производит все: от пуговиц до зубочисток включительно.

ЖИТЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Цель оправдывает средства, но — увы — не всегда их дает.

СМИРЕНИЕ

Буйным становится человек, когда он продает душу дьяволу, но каким же кротким становится он когда он отдает богу душу!

ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ

Одни на спине, другие в петлице… Вот так каждый несет свой крест.

МЕЧТЫ ВСЕВЫШНИЕ

Если б люди вели себя, как ангелы, а работали, как черти!

ФОРМУЛА ЛЮБВИ

Любовь — это такое явление, которое, укорачивая жизнь каждому человеку в отдельности, продлевает ее человечеству в целом.

ФОРМУЛА РЕВНОСТИ

Ревность — это цемент, соединяющий крупицы любви в сплошную стену, отделяющую человека от общества. Чем меньше крупиц, тем больше требуется цемента

МЫСЛИ

Мудрые мысли погребены в толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах.

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

Поразительно, как это человек ухитряется жить во времени и пространстве, не имея подчас ни пространства и ни минуты свободного времени!

СУДЬБА

От судьбы не уйдешь, а если уйдешь, то тебя будут разбирать на общем собрании.

ЖИВАЯ СТАТУЯ

Оживив себе жену, Пигмалион очень скоро пожалел, что не сделал ее из более мягкого материала.

СИЛА ИСКУССТВА

Очнувшись от своей игры, Орфей застал жену в объятиях Морфея.

ПРАВО

И вот уже он стал таким великим художником, что мог позволить себе ничего не видеть вокруг, как Гомер, и ничего не слышать вокруг, как Бетховен.

ВЕРА

И до конца своих дней Гомер слепо верил в прозрение своих современников.

ПУБЛИКА

Все были разочарованы, что он не смог исполнить на бис свою лебединую песню.

СКАЗКА

А так как Золотой Рыбке было мало ее морей, у старика отобрали последнее старое корыто.

ПАМЯТЬ

Человек уходит, и затихают в пространстве его шаги… Но иногда они еще долго звучат во времени.

СКЕПТИЦИЗМ

Опьянение трезвостью.

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

Знают, от чего нужно танцевать, обычно те, кто танцевать не умеет.

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ

Камень, брошенный на могилу философа.

ВОПРЕКИ АРХИМЕДУ

Дайте мне точку опоры — или я переверну земной шар!

СУТЬ ЖИЗНИ

При естественном Движении от начала к концу — вечное стремление к началу.

ЭПИГОН

Эпигон — это обезьяна, которой не удается стать человеком, как она ни пытается повторить уже однажды пройденный путь.

РЕПЛИКА ОБЕЗЬЯНЫ

Иногда опасно уходить от достигнутого. Даже вперед.

ПЕРВАЯ ДВЕРЬ

Уже когда человек изобрел первую дверь, он искал не входа, а выхода.

НАЧАЛО ПИСЬМЕННОСТИ

Законы — первые произведения письменности, по характеру своему драматические, ибо предназначены не столько для чтения, сколько для исполнения.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОЙНЫ

Битвы за свои убеждения никогда не бывают столь жестоки, как битвы за свои заблуждения.

ЧЕЛОВЕК И ОРУЖИЕ

Из века в век бродя по дорогам, рыцари одичали, отбились от своих дам и превратились в настоящих разбойников.

УРОК ИСТОРИИ

Как и всякий урок. Его нужно несколько раз повторить, чтоб запомнить.

ПРЕДСКАЗАНИЕ ПОГОДЫ

Там, где каждый считает, что лично он не делает погоды, погода бывает самая отвратительная.

ВЕТРЫ ЗЕМЛИ

В ветреную погоду чувствуешь себя кораблем, а в безветренную — необитаемым островом.

ЗЕМНЫЕ ДОРОГИ

Глубина пропастей уравновешивается высотой хребтов, и только это делает непроходимые пути проходимыми.

ГЛАВНЫЙ УРОВЕНЬ

Уровень моря — самый главный уровень на земле. Любая точка измеряется отношением к этому уровню. Но если горы поднимаются над уровнем моря, и равнины поднимаются над уровнем моря, и даже морские волны поднимаются над уровнем моря, то, быть может, уровень моря не такой уж и правильный уровень?

ГЕОЛОГИЯ

Для того, чтобы быть полезным, не обязательно стать ископаемым.

ЧЕМ ЖИВЫ ВЕРБЛЮДЫ!

Чем живы верблюды? Только тем, что, бродя по выжженной, голой пустыне, они носят повсюду милый сердцу горный пейзаж.

ФОРМА ВРЕМЕНИ

Вероятно, время такое же круглое, как наша Земля. Иначе почему человек, направляясь в будущее, рано или поздно оказывается в прошлом?

ЯКОРЬ

Для того, чтобы не проплыть мимо цели, иногда необходимо пойти ко дну.

КЛИМАТ

Одним не хватает южного тепла, а другим — северного сияния.

ПРИРОДА ОЛЕДЕНЕНИЯ

Земные полюсы холодеют оттого, что они центр, что вокруг них все вертится.

ПРИРОДА ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ

Каждая низменность норовит стать возвышенностью, и это — настоящее стихийное бедствие.

ГЛОБУС

Глобус — это земной шар, возведенный на пьедестал и низведенный до удобных размеров.

 

Гусь Фламинго

 

Счастливый Полчок

«Счастье — это палка о двух концах: один в руке, другой на загривке», — говорит крот Слепыш, и в этих словах немалая доля истины. В самый разгар блаженства непременно тебя что-нибудь стукнет по голове.

У Полчка разгар блаженства начался уже давно, но самый разгар наступил только сегодня, когда белка Векша не просто ему кивнула и не просто спросила, как дела, а когда она уселась рядом с ним, чтобы подробно обо всем побеседовать.

Кому приходилось хоть раз беседовать с белкой Векшей, тот понимает, что это такое. К этому можно готовиться всю жизнь, а потом еще всю жизнь вспоминать, но для этого нужно иметь две жизни, а когда имеешь одну и тебе все же удается побеседовать с белкой Векшей, можешь считать, что тебе повезло. Потому что белка Векша умеет так посмотреть, что даже медведь Бурый теряет способность шутить и говорит только: «Черт меня подери!» — а больше ничего не может добавить.

Медведь Бурый — большой шутник. Все помнят, как он завалил камнем норку Байбака, а потом сидел на этом камне и плакал, и говорил всем, что здесь похоронен его лучший друг Байбак, и все тоже плакали, что Байбак уже мертвый, а на самом деле он не был мертвый, а только камнем заваленный. Вот какую шутку отмочил тогда медведь Бурый.

А Полчка он называет не иначе, как Полчок с кулачок. На кого другого Полчок бы обиделся, но у Бурого такой кулачок, что просто не стоит обижаться. Да и кому-кому, а не Полчку сейчас обижаться.

Вот он, маленький Полчок, толстенький, кругленький Полчок с кулачок, сидит и разговаривает с белкой Векшей. Бурый бы растерялся, Бурый только раскрыл бы пасть и рявкнул: «Черт меня подери!» — а Полчок вот сидит, разговаривает.

— А как у вас с орехами? — спрашивает Полчок.

— У меня нормально, — отвечает белка Векша я при этом так поворачивает голову, что Полчку стоит больших усилий не потерять нить разговора.

— С орехами нынче тяжело, — продолжает он тянуть свою нить. — Неурожай на них, что ли?

Белка Векша плохо разбирается в урожаях. Она недавно забралась на самую верхушку дерева, и оттуда ей открылся такой вид! Лес — как зеленый ковер, а потом поле — как желтый ковер, а потом озеро — как синий ковер…

Все это, должно быть, очень красиво, но Полчок боится потерять нить разговора, поэтому он говорит:

— У меня орехи еще с прошлого года. В прошлом году на них был урожай, а нынче на них нет урожая.

Они сидят на ветке рядом, и Полчку приходится сильно косить глаза, чтобы удержать в поле зрения белку Векшу. Потому что шея у него не поворачивается, и так всегда бывает после урожайного года.

— От счастья поправляются, а это уже несчастье, — говорит крот Слепыш, и Полчок с ним согласен.

— А как вы храните свои орехи? — спрашивает он у белки Векши.

Она опять вспоминает свою вершину, с которой можно увидеть все эти ковры, а Полчок скашивает на нее глаза и заранее обдумывает, что он скажет ей в свою очередь.

— Эй, Полчок с кулачок! — окликает его снизу медведь Бурый и добавляет: — Черт меня подери! — Это он заметил белку Векшу.

Медведь Бурый — большой шутник, и Полчок привык на него не сердиться. Но сейчас его шутки совсем ни к чему. Полчок вытягивается на ветке, чтобы как можно меньше походить на этот злосчастный кулачок, и говорит белке Векше, игнорируя оскорбительные слова:

— Ходят здесь… Только зря топчут орехи…

— Ах ты, Полчок с кулачок! — шутит медведь, отводя от белки глаза, чтобы сохранить чувство юмора. — Что это ты вытянулся, словно сучок проглотил? Полчок с кулачок проглотил сучок! — кричит медведь и смеется, радуясь шутке.

Полчок начинает понемножку выходить из себя: сначала из него выходит сопение, потом бормотание и наконец вполне членораздельные слова:

— Вот дам орехом по голове! Будешь знать…

— Орехом? — смеется медведь. — Ах ты… черт меня подери! — Это он не удержался и опять посмотрел на белку Векшу.

И тут белка Векша, которая так приятно беседовала с Полчком, поняла, что из них двоих только она может произвести на медведя впечатление. И она повернула голову, как она это умела, и посмотрела так, как умела только она.

Впечатление было такое, что медведь зашатался и с трудом устоял на ногах.

— Что, испугался? — обрадовался Полчок. — Вот я сейчас достану орех! — И он полез куда-то к себе за орехом.

Медведь Бурый хотел что-то еще сказать, но тут белка опять на него посмотрела. И он зажмурил глаза и побрел прочь, бормоча про себя: «Черт меня подери!..» — Такое белка произвела на него впечатление.

— Если бы он не ушел, я бы, честное слово, запустил в него орехом, — сказал Полчок, когда медведь Бурый скрылся из глаз.

И опять они сидели и разговаривали, и все было так хорошо…

Но вспомните, что сказал крот Слепыш…

Белка Векша смотрела на счастливого Полчка, но почему-то виделся ей медведь Бурый. Он стоял у нее в глазах и шатался, и жмурился, и было жалко его, такого большого, и было приятно производить на него впечатление…

— Больше он к нам не сунется, — успокоил ее Полчок.

 

Гусь фламинго

Ты пришла, каракатица Сепиола, прекрасная каракатица Сепиола, ты подошла к самому берегу, и вокруг тебя распространялось сияние, словно вокруг медузы Кассиопеи. И гусь Фламинго, поднявший ногу, чтоб уходить, так и замер с поднятой ногой, потому что теперь он не мог никуда уйти, потому что тот, кто раз увидел тебя, был прикован к тебе навеки.

Каракатица Сепиола, бесподобная каракатица Сепиола, ты вспыхивала и загоралась, ты переливалась удивительными цветами, и море переливалось вокруг тебя. И не было в то время ни солнца, ни звезд, на тысячи миль светилась ты одна, заменяя собой солнце и звезды. И гусь Фламинго стоял на одной ноге, а вторая нога его была ни к чему, потому что он не мог уйти от тебя, гусь Фламинго.

Но ты не замечала его, он стоял в темноте, не решаясь войти в круг твоего сияния. Но вот он не выдержал и вздохнул.

— Кто здесь? — Ты широко раскрыла свои и без того огромные (и, конечно, прекрасные) глаза, ты вобрала в них всю ночь, но не увидела ничего, кроме ночи.

— Я вас не вижу, — сказала ты.

Гусь Фламинго не решался выйти на свет, он боялся, что, увидев его, ты уйдешь, и вокруг снова станет темно, как было до твоего прихода.

— Не нужно меня видеть, — сказал гусь Фламинго.

Ты попыталась представить его по голосу. Быть может, он похож на Краба? Или на Рака-Отшельника? Скорей всего на Отшельника, раз он не хочет показываться на глаза. А может, он и есть Рак-Отшельник?

— Я вас узнала, — сказала ты. — У вас десять ног и усы, которые волочатся по земле. Что, угадала?

Нет, ты не угадала. У Фламинго было не десять, а всего две ноги, да и то одной он почти не пользовался. И усов у него не было — нет, ты ошиблась, приняв его за Рака-Отшельника.

— К сожалению, вы ошибаетесь. У меня, к сожалению, всего две ноги и усов тоже нет. Не выросли.

Ты была озадачена. Среди твоих знакомых были десятиногие, восьминогие, были и вовсе безногие, но двуногих не было среди твоих знакомых. И ты сказала, почти приказывая:

— Я хочу вас увидеть!

Ему ничего не оставалось, и он подошел.

Он появился как солнце, когда оно выплывает из-за горизонта, ярко-розовое, в белом оперении облаков. Его шея была похожа на шею лебедя, а его красивые ноги были стройны и сильны, и их, двух, хватило бы на двести ног какого-нибудь Рака-Отшельника. А вместо усов у него был клюв, тоже очень большой и красивый. И весь он, Фламинго, был как огромный коралл, каких никогда не бывало на свете.

Каракатица Сепиола, прекрасная каракатица Сепиола, твои глаза стали такими большими, что ими можно было увидеть весь мир, но мир показался тебе ничтожным и маленьким по сравнению с гусем Фламинго. И ты смотрела на него, не отрываясь, и чем больше смотрела, тем больше теряла в себе уверенность, а вместе с нею — сияние, которое бывает лишь у тех, кто верит в себя. И так вы остались в темноте.

Гусь Фламинго исчез, ты его больше не видела, и тебе казалось, что он ушел, потому что зачем ему, красавцу, какая-то каракатица? Но он был рядом и, не видя тебя, думал, что ты ушла, потому что зачем тебе, красавице, какой-то Фламинго?

Так уж бывает, что, когда вокруг темно, очень трудно увидеть друг друга. А вокруг было темно, и море, еще недавно переливавшееся твоими цветами, ослепло; и ветер, летевший на твой огонек, ослеп; и все вокруг тебя ослепло и, беспомощно тычась в темноту, кричало и звало на все голоса:

— Где ты, где ты, наша Сепиола?

Каракатица Сепиола, прекрасная каракатица Сепиола, ты ведь знаешь, как ты прекрасна. Вспомни об этом, и ты снова засветишься, и Фламинго появится перед тобой, большой и яркий, как солнце. И ты увидишь его, а он увидит тебя, и вам будет так светло и радостно вместе…

Потому что, как бы ни был красив твой гусь, что его красота без твоего сияния, Сепиола?

 

Ихневмон и Циветта

— Счастливая любовь, — сказала бабочка Ванесса, — все-таки бывает на свете счастливая любовь!

Лягушка Квакша вытянула свою короткую шею и с завистью покосилась на змею Анаконду, которая вся состояла из одной шеи и потому могла слушать в свое удовольствие.

— Это было еще в те времена, когда смельчак Ихневмон охотился на крокодилов. Крокодилы были огромные, но Ихневмон их убивал, потому что он был храбр и любил красавицу Циветту. И в честь Циветты он убивал крокодилов, в этом проявлялась его любовь.

Бабочка Ванесса тихонько вздохнула, и лягушка Квакша тихонько вздохнула, и змея Анаконда тихонько вздохнула. И Ванесса продолжила свой рассказ.

— Однажды, когда Ихневмон убил какого-то там крокодила и уже повернулся, чтобы идти дальше, он вдруг услышал у себя под ногами плач. Ихневмон наклонился и увидел в траве плачущую ящерицу Скаптейру.

— Бедная ящерица! — сказала лягушка Квакша и опять покосилась на змею Анаконду.

Ихневмон наклонился к ней и стал расспрашивать, не потеряла ли она чего-нибудь, потому что траве легко что-нибудь потерять.

«Да потеряла, — сквозь слезы ответила ящерица Скаптейра. — Я потеряла моего крокодила… Ты сам его убил, и ты еще спрашиваешь…»

«Это был твой крокодил? — удивился смельчак Ихневмон. — Разве крокодилы бывают чьи-нибудь?»

«Это был мой крокодил, — сказала ящерица Скаптейра. — Ты же видишь, мы с ним похожи, только он большой и в воде, а я маленькая и на суше».

«Помоему, это достаточная разница, возразил Ихневмон. Почему бы тебе не найти кого-нибудь маленького на суше?»

«Я не хочу маленького на суше, — сказала ящерица Скаптейра. — Мой крокодил был большой, и он не боялся воды. Быть может, за это я его полюбила».

— Как это верно, — сказала змея Анаконда. Она, большая, вот так полюбила Зяблика — за то, что он был маленький и летал.

— Смельчак Ихневмон стоял над ящерицей Скаптейрой, и ему хотелось как-то загладить свою вину. И он сказал, что если ящерице непременно нужно любить крокодила, то он ей покажет такое место, где крокодилами хоть пруд пруди. Но ящерица ответила, что ей не нужен другой крокодил, что она любила именно этого. И тут уже Ихневмон ничего не мог понять, потому что этот крокодил не отличался от других, а уж он-то, Ихневмон, повидал на своем веку крокодилов!

«Послушай, ящерица, — сказал Ихневмон, — мне очень жаль, что так получилось. Я бы и сам заменил тебе крокодила, но ты же видишь, я совсем не большой и живу не в воде, а на суше. И кроме того, я люблю Циветту. Ты не сердись на меня, ящерица, но я действительно очень люблю Циветту и ничего с собой не могу поделать, ты уж меня прости».

— И вот здесь начинается самое интересное. Оказалось, что смельчак Ихневмон, по которому тоскует прекрасная Циветта, ящерице Скаптейре совсем ни к чему, что если б даже он захотел заменить ей крокодила, она бы, ящерица, этого не захотела. Оказалось, что смельчак Ихневмон может убить крокодила, но заменить крокодила он не в состоянии.

Ну что ж, тут, пожалуй, ему бы и уйти, он все сказал, остальное от него не зависело. Но он был добрый, Ихневмон, ему было жаль эту ящерицу, и, чтоб утешить ее, он готов был заменить ей крокодила.

Он помнил о Циветте, он знал, что его ждет Циветта, но не мог двинуться с места, потому что перед ним сидела эта некрасивая, плачущая, отвергнувшая его ящерица Скаптейра, и ему хотелось заменить ей крокодила. Ах, как ему хотелось заменить ей крокодила!

— Мало ли что кому хочется, — сказала змея Анаконда, которой никто не мог заменить ее Зяблика.

— Бедная Циветта! — сказала лягушка Квакша.

— В том-то и дело, что не бедная, — сказала бабочка Ванесса. — В том-то и дело, что Ихневмон вернулся к прекрасной Циветте, и с тех пор у них счастливая любовь. Ихневмон не охотится на крокодилов, он живет со своей Циветтой и никуда от нее не отлучается. Потому что знает: стоит ему отлучиться, и ему снова захочется заменить крокодила какой-нибудь ящерице. Ведь на свете так много ящериц и так мало крокодилов…

— К сожалению, это так, — сказала змея Анаконда.

А лягушка Квакша сказала:

— Бедный Ихневмон!

 

Лисичка Фенек

Лисичка Фенек живет посреди пустыни, куда вести доходят с большим опозданием, но она всегда бывает в курсе последних событий и обо всем узнает не позже, а раньше других. Потому что лисичка Фенек слышит не хуже, а лучше других, потому что уши у нее не меньше, а больше других, хотя сама она по сравнению с ними маленькая.

Очень большие уши, что тут и говорить, и выросли они оттого, что лисичка Фенек всегда прислушивалась к последним событиям. Да и как не прислушиваться, если с одной стороны волки, а с другой — тигры, а с третьей — кашалоты и крокодилы, и все друг друга едят — вот какие сейчас в мире события!

Где-то в тундре появился Кодьяк, такой громадный медведь, что неизвестно, как его земля держит. И он ходит по земле, и лисичка Фенек слышит его шаги, и ей кажется, что они приближаются. Хотя, конечно, от тундры до Африки шагать и шагать, но если так все время шагать, то можно в конце концов дойти и до Африки.

Лисичка Фенек прячется в свое огромное ухо, а другое оставляет для маскировки, чтобы сбить с толку врага. Это очень хитрый маневр, потому что у лисички Фенек два уха совсем одинаковые, и поди догадайся, в котором она сидит.

Но сидит она недолго: ведь когда одно ухо занято, слышишь только половину новостей. Вот, например, новость: на острове Комодо объявился дракон, о котором раньше слышали только в сказках. Хорошо, что у нас здесь не остров Комодо, если б у нас здесь был остров Комодо, даже страшно подумать, что б с нами было. Даже страшно подумать, думает лисичка Фенек и поскорее прячется в свое ухо.

Потом она сидит и дальше слушает новости. Одну страшнее другой.

Кит Полосатик разбойничает в океане, и если, например, нырнуть сейчас в океан, то непременно попадешь в пасть киту Полосатику. Лисичка Фенек не умеет нырять, и вообще она никогда не видела океана, но если б она увидела и нырнула, ей бы плохо пришлось.

Очень плохо, раздумывает она, отсиживаясь в своем ухе.

Хитрое ухо! На вид и не скажешь, что в нем что-то есть, кроме новостей, а на самом деле в нем лисичка Фенек. Маленькая лисичка, живущая посреди пустыни, далеко от всех рискованных мест. Умная лисичка, следящая за всеми событиями. Хитрая лисичка!..

 

Куница Илька

Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей — я был жуком Кузькой, и этим все сказано.

Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид?

— Илька, — говорил енот Полоскун, — я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? — и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру.

Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила:

— Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно.

И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. «Любит, не любит», детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. «Любит, не любит»… Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать.

Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился.

— Я сегодня видела Гризли, — сказала Илька и потрепала себя по щеке. — Он мне подарил шишку.

«Любит, не любит…» Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли.

— Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку.

Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты.

— У меня нет шишки, — сказал енот Полоскун, и голос его почему-то звучал виновато. — Гризли — конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он — Гризли.

— Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? — спросила Илька и потрепала себя по спине. — А почему бы и нет? Конечно подарит.

Полоскун промолчал. Он сидел и с тоской смотрел на немытые фрукты.

— Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. — Куница Илька опять принялась за свой хвост. — Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать…

«Любит, не любит…» Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька — даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего…

Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун.

— Илька, — сказал енот Полоскун, — ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Скажи Илька, меня ты на него променяешь?

Куница Илька посмотрела на енота и отвела глаза. Это был очень быстрый взгляд, но все же она успела заметить, как волнуется Полоскун, ожидая ответа. И куница Илька отвернулась от него и опять занялась своей внешностью.

— Нет, — сказала она, — тебя я тоже не променяю.

Тут уже не выдержал я:

— Постойте, как же это? И его, и меня?

— А, это ты, Кузька, — сказал енот Полоскун и осторожно провел по траве лапой, потому что он, видите ли, боялся меня раздавить. — Что это ты вечно крутишься здесь? У тебя, как видно, много свободного времени?

— Да, это я, — сказал я, — и времени у меня хватает, и я буду крутиться здесь до тех пор, пока Илька не скажет, кого она из нас на кого променяет.

— Илька, — сказал енот Полоскун, и я увидел, что он снова волнуется. Илька, ты видишь, Кузька хочет знать…

Куница Илька оставила в покое свой хвост и все остальные части своего прекрасного тела. Казалось, она совсем забыла о своей внешности.

— Кузька хочет знать? — сказала она и потрепала енота по голове. И хотя сказала она обо мне, енот почему-то страшно обрадовался. Он присел на свои четыре лапы и твердил одно:

— Илька… Илька… Илька…

Как будто на него напала икотка.

— Кузька хороший, — сказала Илька и потрепала енота. — Кузьку я ни на кого не променяю, — сказала она и енот обрадовался, и я обрадовался и уже ничего не мог тут понять…

Любит? Не любит?

 

Белые олени

Когда черепаха Каретта подплыла к берегам Индии, олень Аксис как раз собрался от них отплывать, но его задержало то, что он не умел плавать.

Он стоял у самого берега, и за спиной у него оставалась Индия, а перед ним простирался Индийский океан. Океан — это была просто вода, очень много воды, олень Аксис никогда не видел столько воды, и в этой воде барахталась черепаха Каретта.

Олень Аксис смотрел, как она причаливает к берегу, и думал, что он тоже так причалит, когда выйдет на берег по ту сторону океана.

— Холодная вода? — спросил олень Аксис.

— Нормальная, — ответила черепаха Каретта, которая привыкла к воде и не ощущала ее, как олень Аксис не ощущал воздуха. — А на суше как? Не холодно?

— Нормально, — ответил олень Аксис, который чувствовал себя на суше, как черепаха в воде.

— Брр! — сказала черепаха Каретта, выбираясь на сушу. — Как бы меня не схватила судорога.

Черепаха плавала, не снимая своего панциря, и это было особенно поразительно. Олень Аксис не смог бы так плавать, даже если б его раздели до самых костей. Там, где он жил, были только маленькие речушки, и в них оленю Аксису не раз приходилось тонуть, но плавать никогда не приходилось. Поэтому с таким уважением он смотрел, как черепаха отряхивается, обтирается сухой травой, смотрел и думал, что вот так и он будет отряхиваться и обтираться, когда ступит на берег там, по другую сторону океана.

Так подумав, олень Аксис решительно двинулся к воде, но опять вспомнил, что не умеет плавать.

Олень Аксис отвернулся от воды и повернулся к черепахе Каретте.

Теперь у него за спиной оставался Индийский океан, а перед ним расстилалась Индия, земля, в которой он родился, в которой жили его друзья бык Гаор и лемур Толстопят, гордившийся тем, что является ближайшим родственником человека. Конечно, лемур привирал, он был всего-навсего полуобезьяной, и даже обезьяны смотрели на него свысока. Но разве бык Гаор, выставляя свои рога, не привирал, что происходит от двух единорогов? И разве сам олень Аксис… Впрочем чего там, каждый любит немножко приврать, и даже черепаха Каретта, если у нее спросить.,

— Вы откуда? — спросил у нее олень Аксис.

— Я из моря… Конечно, бывала у разных земель. Сейчас, например, плыву из Африки.

Ну вот, она плывет из Африки. Она, например, плывет из Африки! Олень Аксис не стал ударять лицом в грязь.

— А я с севера. Слыхали про северных оленей? Ну так вот, я северный олень.

— Брр! — сказала черепаха Каретта. — Там же у вас, наверно, холодно? Не представляю, как вы живете.

— Привычка, — сказал олень Аксис. — Вы у себя в Африке привыкли к жаре, а мы на севере привыкли к холоду. Бывало, на севере — снег, пурга, или вот еще полярная ночь — хоть глаз выколи…

Олень Аксис так живо нарисовал картину севера, что у него у самого где-то заныло, защемило и даже зажмурились глаза, чтобы не видеть этой отвратительной южной природы. Потому что если ты родился оленем, то твое место среди снегов и полярных ночей.

— Брр! — сказала черепаха Каретта.

Да, конечно, ей бы только торчать в своей Африке да плавать в теплых морях. Но олень Аксис не из тех, он, слава богу, не черепаха, он не будет плавать в морях. Нет, он не будет плавать.

— Ну, мне пора. Меня ждут на севере, — сказал олень Аксис и на этот раз окончательно, навсегда отвернулся от океана.

— Счастливого пути, — сказала черепаха Каретта. — А я немного побуду здесь, похожу по Индии, а потом дальше поплыву.

Олень Аксис всю жизнь ходил по Индии, он ходил только по Индии, но теперь этому будет положен конец. Пускай по Индии ходит черепаха Каретта, пускай ходят бык Гаор и лемур Толстопят. Олень Аксис — настоящий олень и, как все олени, рожден для севера.

— Смотри, не замерзни! — сказал он черепахе Каретте и зашагал, высоко вскинув свои рога, как это делают северные олени.

Он шел, и леса, лежавшие перед ним, и поля, лежавшие перед ним, — все сливалось в сплошную ледяную пустыню, и горы возвышались, как айсберги, и снегом лепил в глаза облетавший весенний цвет. И уже видел он вдалеке своих собратьев — северных оленей. Они неслись в длинной упряжке и что-то везли за собой. Что они везли за собой? Это можно было разглядеть, если б не мешала полярная ночь, бесконечная полярная ночь, какие бывают только на севере.

Белые олени неслись по самому горизонту, их становилось все больше и больше, и копыта их высекали из земли искры, а рога доставали до самых небес. Олень Аксис уже не шел, а бежал, ему хотелось поскорей их догнать, чтобы понестись с ними в общей упряжке. У него подкашивались ноги, он чувствовал, что сейчас упадет, еще шаг — и он упадет, а олени все неслись по горизонту, белые олени неслись по горизонту, и копыта их высекали искры, а рога вспарывали ночь…