Сказки из жизни

Кривин Феликс Давидович

Свой черёд

 

 

Однажды

Я начал сказку так: «Однажды Заяц…» Потом чуть-чуть помедлил, сомневаясь. Потом, сомнения преодолев, я начал сказку так: «Однажды Лев…» Потом сравнил я эти два «однажды», сообразил, что так бывает с каждым, кто в чём-то струсив, в чём-то осмелев, однажды заяц, а однажды — лев. Конечно, львом нетрудно стать, когда ты устроился на львиную зарплату и гаркаешь на всех не хуже льва, употребляя львиные слова. Конечно, зайцем можешь стать легко ты, когда тебя грозятся снять с работы, соседи травят, у жены мигрень и в школу вызывают каждый день. Всё это так знакомо… Но однажды… «Однажды» труса делает отважным, из робких зайцев делает мужчин… И это — сказки доблестный зачин. Однажды в сказке может всё случиться, а кто за остальное поручится? Ведь даже сказка — в этом весь секрет — однажды сказка, а однажды — нет.

 

Вечерний пейзаж с собакой

Нет ни дуба, ни осины, ни сухого стебля нет, и собака по пустыне ходит, ищет туалет. Вот и вечер на исходе, зажигают звезды свет… Так устроено в природе: что-то есть, чего-то нет.

 

Рисунок

Там, где контуры горы и луны окружность, жили-были две сестры — Внешность и Наружность. Жили — просто никуда: грубо, косо, криво,— то ли веник и скирда, то ли хвост и грива. Не лепился к штриху штрих, все не так, как надо. Но уставились на них два пунктира-взгляда. И впервые понял мир красоты ненужность, глядя, как один пунктир пронизал Наружность, и впервые ощутил красок неуместность, глядя, как другой пунктир врезался во Внешность. Что случилось, господа? Не узнать Наружность. неприятные для глаз вялость и небрежность оказались в самый раз — подменили Внешность. Загляденье для души, лёгкость и воздушность — до чего же хороши Внешность и Наружность! Две подружки, две сестры, две березки в поле… Это всё видней с горы, а с луны — тем боле.

 

Слово

А слава — дым, а слово — дом, и в этом доме я живу. Под вечер за моим окном садится солнце на траву, а утром, выспавшись, встаёт и отправляется в полёт вокруг столиц и деревень с весёлой тучкой набекрень. Приходят Прежде и Потом, в мою стучатся дверь, интересуясь, где живёт прекрасная Теперь. А я на это: вот те на! Да где ж ей жить ещё, когда Теперь — моя жена? Я приглашаю в дом гостей, прошу испить вина. И входит в комнату Теперь, садится у окна. Я Прежде знаю с давних пор, мы даже с ним на ты. И потянулся разговор до самой темноты. И ночь стояла у окна, вздыхая о былом… Но где Теперь, моя жена? Она ушла с Потом. Как много у меня потерь! И вот — ещё одна. Ушла она, моя Теперь, неверная жена. Ушла, покинула мой дом, а я кричал: «Вернись!» Проснулось солнце за окном и устремилось ввысь. И на пути его крутом кружилась голова. Но слава — дым, а слово — дом… Слова, слова, слова… И просыпалась жизнь вокруг, как водится, с утра, и Прежде, мимолётный друг, промолвил: «Нам пора». И я поднялся, чтоб идти, но распахнулась дверь, и встала на моём пути прекрасная Теперь. Другая, новая Теперь, она вошла в мой дом. И другу я сказал: «Иди. Я как-нибудь потом».

 

Музыка

Звук не дошёл до тишины, он где-то пал на полдороге, и были больше не слышны его сомненья и тревоги. А улица не знала сна, и вот тогда, молчать не в силах, заговорила тишина над звука павшего могилой. Она над городом плыла, надежда наша и порука… И это музыка была, что в мире недоступна звуку.

 

Элегия

А морда просит кирпича отнюдь не для беседы о Тициановых холстах, о ритмах Дебюсси. Нас окружает странный мир, который нам неведом, его услышать и понять едва хватает сил. Но морда просит кирпича не для высоких истин, не для задумчивых страниц, что выстрадал Монтень. Уходит солнце в облака, и опадают листья, и стынут жаркие слова, и мысль уходит в тень. А морда просит кирпича. Безмолвно, безнадёжно. Откуда в мир она пришла? Куда она уйдёт? Но просит морда кирпича. Когда-нибудь… возможно… Жизнь продолжается. Всему настанет свой черёд.