Она родилась в два часа темной декабрьской ночи. За окнами валил густой снег, красивые пухлые хлопья. И мне вспомнились братья Стругацкие — у них в «Отеле у Погибшего Альпиниста» была такая служанка, громадная, ленивая, вечно сонная деваха по имени Кайса. Вот и имечко готово! И снег заметает, и деваха комплекции подходящей, вон, морда — сущий бегемот!

Уже само ее появление на свет было не вполне обычным. Щенок, как правило, рождается «в рубашке» и приходит в этот мир совершенно пассивным, почти не пытаясь шевелиться, пока не разорван и не снят пузырь. Все мои фоксята по каким-то причинам рождаются хвостиком вперед, хотя в ветеринарной практике этот вариант считается не самым благоприятным. Вот и Касин хвостик, вот кругленькая попка, задние ножки… Я взяла стерильную салфеточку, чтобы осторожненько придержать новорожденного, чуть-чуть помочь маме-Бамби. И — перепугалась! Ребеныш уже дрыгал крохотными ножками, барахтался внутри пузыря. Стоило ножонкам высвободиться, Каська сквозь пузырь уперлась ими в тело матери, вытягиваясь, вывинчиваясь из родовых путей. Силищи девица была богатырской! Так сама себя на свет Божий и вытащила.

Не знаю, почему, но в тот раз она родилась у матери одна-единственная. Бамби моя дает своим детям общую крепость и силу, а на этом фоне прекрасно выявляются все экстерьерные достоинства отца. Кайса родилась от вязки с отличным кобелем польского разведения, но с родословной, полной английских кровей, идущих из известного и старого питомника Денидейл. И взяла она, единственная дочка, все лучшее, что при иных обстоятельствах разложилось бы, возможно, на четверых-пятерых детишек.

Бамби до крайности расстроилась, обнаружив, что малышка всего одна. Ночью, в горячке родов, она и не посчитала, но утром… Утром она, идеальная мать, сделала невозможную для себя вещь — ушла из гнезда, оставив новорожденную, нуждавшуюся в ежеминутной опеке. Мне, впервые в жизни, пришлось присматривать, чтобы она не бросала беспомощную кроху. И я поняла, что дело неладно.

А еще через пару часов в игру вступила судьба, не в первый уже раз приняв облик Ирины. Несколькими часами раньше родился большой помет ризенов от ее кобеля, прозываемого по-дружески Трофимом, а когда — и Трехой-до-Получки (помните ли вы еще те времена, когда трешки, перехваченной у друзей, хватало на неотложные нужды?). А там одиннадцать щенков, неопытная заводчица и молодая, капризная сука. Бог весть, удастся ли выкормить! Ищут приемную мать, но по соседству есть только догиня с месячными щенками.

Какие там месячные щенки! Новорожденным малышам нужно молочко совсем другого состава. Да и представить себе суточных ризенят в одном гнезде с подросшими уже догами просто невозможно — затопчут, не со зла, но погубят. И доги, честно сказать, никогда не славились добросовестным материнством, кормилицами догини становятся очень редко.

Поразмыслив, взвесив все «за» и «против», посоветовавшись с Лилией Константиновной, я решилась взять двух приемных дочек для Бамби. Кайсе, впрочем, было совершенно безразлично появление у маминого бока еще двух черненьких «крысят», но сама Бамби была счастлива: наконец-то есть, с кем возиться, кого облизывать и выкармливать! А уж молока у нее на всех хватит. Так и выросла наша Каська в не совсем обычной компании, вечно стараясь объесть приемных сестричек, которых мы назвали Клариссой и Ксантиной (надо же было такому случиться, что и тот помет был на «К»!). Девочки наши, ау, где-то вы сейчас?

Словом, девица наша делала все, от нее зависящее, чтобы не уступать Кайсе братьев Стругацких. Только вот с ленью у нас что-то не по Стругацким получилось. Во младенчестве девица была спокойна и невозмутима, зато уже к месяцу, когда «бегемот» превратился помаленьку в «крокодила», она, что называется, показала себя во всем блеске. Ее неуемная энергия наводила на мысль о малюсеньком комнатном ядерном реакторе. Тут-то мне и вспомнилось, что папашу Каськиного зовут Урвисом — по-польски это будет Сорвиголова! Держать в страхе божьем ризенов и кота, подраться с матерью, со старшей сестрой было для нее естественным круглосуточным состоянием. Единственным, кто пользовался у нее непререкаемым авторитетом, был наш Черный, бессменный «нянь» всех наших щенков.

Ее племянники, которых Джинка родила месяцем позже, довольно бойко и независимо держали себя с ризенами, но от тетки Каси разлетались кто куда. В потасовке любой из младшеньких (каждый помет получает у нас шутливое общее прозвище, а этот мы прозвали «молекулами» за неустанное и непрерывное «броуновское» движение) уверенно выстаивал против двух ризенюшек, но тетка немедленно обращала в паническое, с воплями, бегство всю четверку «молекул».

Наш тогдашний приятель, тот самый армейский дрессировщик, который учил сражаться с человеком Бамби и Джину, попробовал ее подразнить, когда ей не было и двух месяцев от роду. Ну, разумеется, никакая это не охрана, мне ли это не понимать. Но до чего же славно она «работала собакой»! Сила, неукротимый дух и уверенность в себе, граничащая с самомнением, — это Кайса.

А какой красавицей она стала! «Девочка без недостатков», «чудо» чего только я не наслушалась от осматривавших ее в детстве специалистов. Право, жаль, что, когда она выросла, нам уже не хотелось активно ходить по выставкам — так и живет она всего-навсего с двумя Большими Золотыми, первая из которых была ею получена, вопреки тогдашним правилам, еще в юниорском возрасте. Конечно, чудо, я ведь такую и задумала, выбирая ей отца. Хотя, должна сознаться, для меня само ее великолепие начисто лишало ее обаяния. Так бывает и у людей: совершенная красавица кажется нам бездушной и не вполне человечной. Вот и тут — дух захватывает, а сердце молчит.

Ее пора было продавать, но продавать не в случайные руки. Мы предложили ее своему приятелю, зная, что он занялся бы ею всерьез, но у него в то время хватало своих проблем, не позволивших ему взять щенка.

А она с первых своих сознательных дней решила: будь что будет, а она останется здесь! Помнится, то же было и с Джинечкой, но тогда я считала, будто сама навела ее на такие мысли — ее-то я выбрала еще до рождения. С Каськой было иначе. Практических проблем масса: третий фокс, да еще с ее-то характером, ни в доме, ни на улице, ни в поездках спокойствия не прибавит. Муж резко против, сама я далеко не «за», сын нейтрален, но окончательно замкнуть ее на себя не хочет. А она умудрялась не понравиться никому из тех, кто приходил за щенками. Как и чем она восстанавливала против себя потенциальных покупателей, даже я не понимаю.

Так мы и сражались с судьбой несколько месяцев. Только потом, после многих нелегких размышлений и разговоров, мы решили: если не уйдет до полугода, так тому и быть. И она осталась.

Мне думается, можно отдать собаку и после полугода, но это в том случае, если она знает, что в доме заводчика только лишь дожидается своих настоящих хозяев. Другие мои щенки, засидевшиеся по разным причинам, всегда так и жили на отшибе, образовав в старинном глубоком кресле свой «хуторок». Здесь же, исключительно по Каськиной инициативе, все шло по-другому. Она никоим образом не желала сидеть в сторонке, все, что происходило в доме, в нашей общей с собаками жизни, живо ее касалось. И усиливалась ее активность самим складом ее характера, неодолимой потребностью действовать и быть нам нужной.

Противу своих обычаев, я держалась довольно долго и стойко. Разумеется, она вовсе не была заброшена, им всем доставались и ласка, и лакомства, и внимание, и уход. Всем поровну. Но ей-то хотелось, чтоб не поровну! А я сознательно обрывала, блокировала ту незримую связь, которую она так старалась установить. У нее не было даже обычного для всех наших собак набора кличек, то ласковых, то строгих, для разных случаев жизни. Ведь каждое из имен и у людей, и у собак создает еще одну нить, еще одну связь, еще одно новое качество. Я-то думала, это имя у нее такое, что клички не придумываются. Нет, не в том было дело. Это мне они были не нужны.

Помню, как намного позже, когда она была уже взрослой, я, сидя в кресле, в шутку обратилась к собакам: «Эй, михрютки мои!» И первой ко мне подскочила счастливая, улыбающаяся Кайса: можно? Можно, я буду твоей Михрюткой?! Но и это смешное имечко к ней, так сказать, не приклеилось.

До полугода Каська, как и положено малому ребенку, творила, что хотела, пользуясь абсолютной детской неприкосновенностью у старших собак, измываясь над племянниками и котом, не обращая ровным счетом никакого внимания на все наши воспитательные мероприятия. При всей ее тяге к нам любые наши попытки научить ее уму-разуму, по ее понятиям, попросту не имели к ней никакого отношения. Она была, пожалуй, самым ярким из всех виденных мною воплощений святого принципа собачьей и древнеиндийской педагогики: малый ребенок — царь и бог! Зато подросток вмиг становится «прислугой за все». С Кайсой это произошло так же до преувеличения, до гротеска явственно, как ярко, без полутонов, было все в ней и в ее жизни.

Первой принялась воспитывать Каську ее старшая сестра, которая, как и заведено у собак, исполняла роль Пестуньи, несмотря на то, что сама недавно стала матерью. И началось это дня за три до того, как несносному ребенку исполнилось полгода, — Джинка впервые отняла у Кайсы розданную всем «на зубок» морковку. Правда, назавтра же случилось и другое: Джи, с удовольствием учившая младшенькую драться, моментально отступилась от нее, стоило той — тоже впервые! плюхнуться на спину, брюшком кверху, и замереть в классической щенячьей позе повиновения. Очень может быть, что щенку, выросшему в родимой стае, до тех пор незачем было специально демонстрировать взрослым свою детскую слабость, а теперь настало время тщательно, как того требуют законы вида, соблюдать все предусмотренные собачьей этикой ритуалы.

С этого дня Каськина жизнь в корне переменилась. Ее стала строго наказывать за любую провинность любящая родная мать. От сестры Каська предпочитала по первому же рыку спрятаться под сервант, где никто и никогда детишек не преследовал и можно было отсидеться, пока не остынет справедливый гнев старших. Старшие собаки добывали провинившегося сорванца откуда угодно — из-под книжного шкафа, из-под кресла, не говоря уже о кухонном столе, — но от того, кто удрал под сервант, отступались все. В нашем доме этим всегда пользовались самые отпетые хулиганы, особенно Каська и ее племянник Ларс, а через много лет это убежище открыл для себя их общий сын, неугомонный Барт.

Каська, бесшабашная самоуверенная Каська, стала растерянно поджиматься, принимая классическую позу покорности при тех же окриках, на какие раньше отвечала бодрым помахиванием хвоста. И сразу стало как-то стыдно прикрикнуть на нее за провинности. А если учесть ее полную к этим временам распущенность, то я лишилась последних средств воспитательного воздействия. От взаимной любви, помогающей хозяину и собаке не огорчать друг друга, я сама отказалась, а быть строгой с той, которую шпыняла вся стая, я уже не могла.

У Джинки были свои способы воспитания. Застав Кайсу, например, валяющейся в кресле, она застывала рядом в напряженной, хотя и не угрожающей, позе и долго-долго смотрела на нее в упор тяжелым, физически непереносимым взглядом. Каська ежилась, вертелась, но в конце концов не выдерживала и спрыгивала на пол. Джинка же удовлетворенно укладывалась на то самое место, откуда согнала младшую сестру.

Надо было видеть, в какой жалостной позе Касюшка спала теперь на моей кровати! До чего же безобразно нагло разваливалась она еще неделю назад — и как теперь сворачивалась в клубочек, стараясь занимать как можно меньше места! От любого нечаянного движения она бросалась наутек. Теперь мне приходилось подолгу ее успокаивать, гладить, почесывать грудку и животик, чтобы она расслабилась и, забыв на время свои тревоги и неприятности, уснула наконец спокойно. Пусть собаки, если нужно, объясняют ей, что она сама виновата, что за время своего золотого детства успела основательно допечь всю стаю. Мое дело помочь ей в тяжкой юной жизни.

Мне было жаль ее, жаль той сильной индивидуальности, какую я в ней всегда ощущала. Как-то ночью я смотрела на нее, спящую, пытаясь разгадать, как и чем ей можно помочь. При всей естественности такого возрастного перелома для молодой собаки, у нее он принимал угрожающие, как мне казалось, масштабы и формы. Примешивалось к нормальному, Государыней-Природой продиктованному ходу вещей что-то еще, грозившее вконец ее сломать.

И вдруг… нет, я не услышала, как от Рольфа, я просто почувствовала ее ответ: «Я — ничья! Нет у меня того, что дает собаке силы жить и выдерживать любые передряги. Нет внутренней связи с человеком, оправдывающей само собачье существование. И стая знает, что я никому не нужна! А без того, что было не так уж и важно в безоблачном детстве, взрослой мне не выжить!».

Ощущалось это даже не как отчаянный крик исстрадавшейся души. Вернее уж, горькая, отрешенная констатация. И, возможно, само это смирение поразило меня тогда страшнее самого отчаянного вопля.

Тут же стал понятен источник еще одной, немало удивлявшей меня поначалу, Каськиной особенности. На прогулках это была совсем другая собака, чем дома. Очень активная, даже задиристая по отношению к чужим собакам, она не считала себя хоть как-то связанной с нами, Богом данными хозяевами. Впрочем, как говорит мой сын, не хозяева и были! С грехом пополам слушаясь меня, от мужчин моих она удирала без оглядки. Конечно, гулять она начала поздно, да и недостаточно часто. Весенняя слякоть, трудности прогулок с несколькими малыми щенками, которых не собираешься оставлять себе, нашей активности по этой части никоим образом не способствовали.

Да ведь Каська — наследница кровей старых европейских питомников! В этих случаях я всегда бываю очень осторожна в выводах относительно поведения собаки. Отцы и деды нынешних чемпионов, как правило, не имеют никакой естественной возможности проявить свои истинные психические задатки — их учат быть чемпионами, едва они становятся на ножки, для того-то они и существуют в племенных питомниках. Поведенческая индивидуальность собаки подавляется специальным тренингом, а аккуратнейшие выгулы ничуть не напоминают городских дворов.

Выставочной карьере собаки воспитание в обедненной среде не только не мешает, но даже в некоторой степени способствует… если собаке не надо приспосабливаться к натуральным условиям нашей городской жизни. При выращивании в «тюремных условиях» (пардон, это вовсе не ругательство, а термин классической зоопсихологии) именно возможности приспособления угасают в первую очередь, а вслед за ними подавляются и стереотипы стайных отношений, территориальные критерии поведения, притупляется стратегическое мышление — за полной ненадобностью. Как же потомкам поколений и поколений, живших в искусственной среде, научиться приспосабливаться к быстро меняющейся реальной обстановке?

Не могу не вспомнить в этой связи породу, на фоксов ничуть не похожую, — громадных атлетов догов. Они поражают наших собачников глубоко укоренившимся в породе страхом перед улицей и транспортом, который принято считать особым породным свойством. А что ж тут удивительного? В каком-то отношении это и есть породное свойство, коренящееся, как и все породные особенности, в истории и назначении породы. Едва ли не со средних веков доги — это собаки рыцарских замков, сменившие боевые подвиги древних молоссов на привольное, спокойное житье в колоссальных готических залах, в курд-онерах феодальных владений с их неспешным, вяло текущим временем и редкими, не слишком-то стремительными происшествиями. Их служебные обязанности были связаны с вражескими нападениями и осадами, типичными для той поры, а значит, и необходимое поведение тоже было в значительной степени стандартизовано. Как же им, от века выработавшим черепашьи темпоритмы мыслительной деятельности, да еще и по типу конституции склонным к флегматичности и медлительности, приноровиться к динамичной жизни наших улиц? Вот мы и работаем с ними, часами гуляя по улицам, то и дело усаживая собаку, чтобы дать ей время сообразить, что машина, едущая мимо, ничем принципиально не отличается от той, что стоит возле тротуара, и не станет резко бросаться в сторону ради того, чтобы навредить ни в чем не повинной собаке. Ох уж, эти мне дожьи страхи! Порой, чтобы от них избавиться, мне приходится прибегать к совсем уж невероятным хитростям.

Догов я вспомнила как раз потому, что у этой породы ярче, чем у других, выражена малая адаптивность психики, которой страдают и многие потомки собак, привезенных из лучших питомников Европы и мира. Если знать об этой их особенности, трусость вполне можно предотвратить достаточно лишь пораньше, с месячного возраста позаботиться о развитии информационных структур, формирующихся в это время в мозгу. Но тут все усугубляется (и не только для догов) восторжествовавшим нынче обычаем выдерживать щенка без прогулок до классического «возраста страхов» то есть, до трех-четырех месяцев. На первых же прогулках малыш, ничего в этом мире понять не успевший, пугается какой-то мелочи, которой хозяин даже не заметил… И хозяину невдомек, что трусость эта никак не наследственная, как принято думать, а является, как это часто бывает, общим следствием одних и тех же условий развития психики.

Для меня эта проблема, приводящая к великому множеству собачьих страданий, стала подлинной болью души. Потому я и позволила себе разговориться на эту тему. Однако вернемся к Каське, у которой обнаружилась к тому же и некая особая «изюминка» в наследственности, дела никак не облегчавшая. Нипочем бы мне не догадаться, кабы она сама мне все не рассказала! Вот как было дело.

У меня, как и у всех, случаются в жизни весьма невеселые минуты. В тот раз повод для расстройства был, и нешуточный. Нервы у меня вконец расходились, сильно болела голова. Приняв таблетку пенталгина, я улеглась в постель. И вскоре перепугалась: состояние мое стало совсем бредовым. От содержащегося в таблетке кодеина заходило ходуном и без того раскачанное встряской подсознание. Обрывки ощущений, смутные видения, неконтролируемое подключение к чужеродной информации словом, то самое «измененное состояние сознания», к которому так стремятся, в частности, наркоманы. Но то, что для них — вожделенная цель, для меня было мукой. К тому времени я уже привыкла строго контролировать состояние собственной психики, а тут она вмиг отбилась от рук.

И становлюсь я собакой — как в Бамбином охотничьем сне, как в других их «рассказках». Снова передо мной зверь, только на этот раз много крупнее норного. Острый запах… уже не леса, а цирковой тырсы, смеси песка с опилками, пропитанной звериным потом и испражнениями. Металл, много темного и острого металла, по обе стороны от меня. Громоподобный рык. Я не боюсь. Это чудище обязано меня слушаться. Я ведь помогаю Человеку.

В качестве зоопсихолога я читала, разумеется, о терьерах, работавших встарь с укротителями в зверинцах. Напомню вам заодно и о Чапе, собачке печально знаменитых Берберовых, державшей в страхе Божьем льва Кинга. Но могла ли я думать, что благодаря Кайсе и ее предкам сама побываю в шкурке терьера-укротителя?!

Это ведь Каська крутилась в те минуты возле меня, чуя недоброе и щедро обдавая своей энергией, излучая заодно и совершенно неожиданную наследственную информацию! А я перехватила эту, возможно, вовсе мне не предназначавшуюся, «передачу» из-за классического измененного состояния сознания.

Оттого-то и неукротима она на прогулках. Оттого и швыряется на любую собаку, чем крупнее, тем приятнее, а с людьми, чуть повзрослев, стала осторожничать, не в пример своим ближайшим родственницам. Низкий вам поклон, английские пра-пра-пра!

Это первая моя собака, которую не очень легко было приучить подходить на подзыв. И всякий раз, догоняя ее, прытко удиравшую через наши запутанные дворы, я понимала, что отрабатываю собственные упущения.

В возрасте полутора-двух месяцев у щенка, как и у многих (если не всех) зверенышей в дикой природе, работает безотказный рефлекс следования за старшими. Это явление, называемое в зоопсихологии запечатлением (импринтингом), первым, еще в начале двадцатого века, описал Конрад Лоренц — может быть, вам попадалась на глаза обошедшая весь мир фотография, на которой по пятам за знаменитым ученым следует выводок гусят? Птенцы, не отступая ни на шаг, ковыляют за человеком, которого увидели сразу, как только вылупились на свет Божий, и приняли за родную мать. Государыня-Природа позаботилась о том, чтобы дети не терялись в огромном, по их скромным меркам, мире. Именно естественный механизм запечатления способствует раннему обучению подходу собаки на подзыв, но беда в том, что у собак после двухмесячного возраста биологическая нужда в импринтинге проходит и механизм этот работать перестает. Наступает новый этап в развитии детеныша — исследование окружающего мира, которое становится поистине неутолимой страстью. Вот так произошло и с Каськой, по независящим от нее причинам просидевшей возраст запечатления дома, в четырех стенах. Впрочем, нынче это обычная участь щенков — хозяева, проинструктированные доктором, боятся выводить малышей прежде, чем сделают все прививки, да еще и отсидят с солидным запасом карантинные недели. А там, глядишь, и погода испортилась…

Вот и попадают наши собачьи детки в совершенно незнакомую, ужасающую среду как раз в «возрасте страхов», пугаясь любой мелочи, не замеченной хозяином. Конечно, впечатлительность щенка сильно зависит от породы, физического состояния, условий предшествующего развития, но в целом три-четыре месяца — далеко не лучшее время для освоения нового. Заботливая матушка-Природа словно бы подстраховывает этой возрастной пугливостью малыша, уже довольно самостоятельного физически, но еще совершенно не способного разумно себя вести и активно ищущего приключений и неприятностей. Не суйся, милый, в то, чего не понимаешь, не лезь в незнакомые места — и останешься невредим!

И все же именно возраст страхов, таящий в себе столько опасностей для развития психики, предоставляет нам, как это ни парадоксально, дополнительные возможности для укрепления отношений с собакой и, в частности, для выработки привычки подходить на подзыв. Детские страхи можно и нужно не только смягчать и успокаивать, но и использовать в своих корыстных целях, приучая щенка искать спасения и защиты у единственно близких и родных людей, у своей стаи-семьи. Условие лишь одно: к этому времени малыш должен быть полностью уверен в своем хозяине, искренне считая его самым надежным защитником и покровителем. Не только знающим и сильным, но и неизменно заботливым и любящим.

С Кайсой воспользоваться «возрастом страхов» тоже не представлялось возможным. Фоксячьи породные особенности позволяли ей никого и ничего не бояться — эти собаки к пустым страхам вообще не предрасположены, даже в самом нежном возрасте. Да и стая, неусыпно оберегающая щенка, также способствовала общей бесшабашности. Словом, во внешнем мире Каська чувствовала себя в полной мере защищенной. А вот с нами, Богом данными хозяевами, она непосредственной внутренней связи вовсе не ощущала. Без остатка посвятив себя изучению окружающего кусочка Вселенной, она обнаружила в мире множество интереснейших вещей. Здесь понюхать, там посмотреть, не забыть сунуть нос вот в эти кустики! Зачем же лишний раз идти к хозяевам, которым ты не особенно-то и нужна?! Тем более, что у нее, не получившей своего в должное время, информационная потребность очень долго оставалась совершенно ненасытимой. Это так же свойственно собакам, поздно вышедшим на улицу, как и повышенная возбудимость и крайняя пугливость — если хозяевам удалось успешно закрепить детские страхи.

Мне приходилось и приходится видеть таких вот «Касек» в самых разных породах. Что вы скажете о немецкой овчарке, не выходившей на улицу до полугода (а это соответствует десяти-одиннадцати годам человека)? Ее хозяева, рассчитывавшие на нее как на солидную охрану, не подозревали о том, что за психику нужно бояться никак не меньше, чем за телесное здоровье!

Моя вина перед Каськой ничуть не уменьшается от того, что она послужила живым доказательством хорошо известной мне теории. И даже объективные обстоятельства греха с меня не снимают. Нет таких обстоятельств, которые оправдали бы вред, причиненный живому существу!

До чего же ей хотелось быть моей собакой! Но у меня уже были Бамби и Джинечка, да и Рольфушка, как ни крути, не меньше, чем наполовину «висит» на моей душе. Я самонадеянно возомнила, будто могу безнаказанно снять с себя ответственность за любящее меня существо, переадресовав ее любовь моему сыну. Он ведь одновременно — и мой ученик, ему ли не суметь дать ей то, на что поскупилась я, и в чем она, терьерочка, так нуждается! Я совершила преступление перед собачьей душой, попытавшись превратить любовь в психологический практикум!

Я жестоко рвала все внутренние нити, которые малышка упорно протягивала ко мне. Я отворачивалась от нее, не желая видеть по-детски сияющих глаз. Я отталкивала ее — холодностью рук, ласкавших ее лишь формально, старательно возводимой стеной равнодушия между моим сердцем, не имевшим права не откликнуться на ее зов, и ее маленьким, незаслуженно преданным мне — и мною! — сердечком.

Мне бы, возможно, лучше было скрыть это все от вас, дорогой мой Читатель. И все же… больше всего я хочу быть честной с вами не только тогда, когда есть чем похвастаться, но и в том случае, когда речь идет о грубейшей, постыдной ошибке. И пусть мои ошибки — и Касины страдания — обернутся добром и пользой для вас и вашей собаки!

Быть собакой моего сына Кайса отказалась. Сын, правда, совершил еще одну ошибку — тоже с моей подачи. Вот что значит, когда сердце молчит! Мы поверили книжным рекомендациям «перебивать» повышенную возбудимость собаки еще более резкими воздействиями. Сейчас-то я понимаю, что этот совет, как и многое, касающееся армейской собаки, мало пригоден для собаки семейной, но тогда… Чем больше проявлял силы характера Юрка, тем суетливее и непонятливее становилась Кайса, наотрез отказываясь ему довериться.

Нет-нет, она вроде бы и спала чаще всего с ним (это верный показатель собачьей преданности), и гуляла всегда охотно, и слушаться стала в конце концов лучше, чем меня, привыкнув к его манере обращения. Только во взгляде ее не было больше ни беспечности, ни бесшабашной радости жизни, так свойственной молодым фоксам и такой мне дорогой. Украдкой пробравшись на мою кровать, она задремывала, свернувшись жалостным комочком, но крепко не засыпала. При любом звуке или движении она готова была броситься наутек, и тогда приходилось специально звать ее назад — а я с этим вовсе не торопилась. Я ее никак не привечала.

Мало-помалу Джинка, сообразив, что я не желаю, чтобы Кайса ошивалась рядом со мной, принялась беспощадно гонять сестру при любых обстоятельствах. Их бесконечные ожесточенные драки, стоившие мне стольких нервов и прокушенных Каськой в беспамятстве пальцев, проистекали даже не от ревности, а от того, что Джинечка свято исполняла свой долг перед хозяйкой — так, как имела все основания его понимать.

С ними ведь бесполезно изображать приторную нежность! Они — собаки, они реагируют действием на подлинные наши чувства, не вдаваясь в тонкий анализ вызвавших их причин и маскирующих уловок. Я же сама столько лет приучала Джинечку воспринимать именно мои эмоции! Стоило мне мельком подумать: «Опять Каська ко мне липнет, как бы Джинка ее не отлупила!», и Джи тигрицей бросалась на сестренку. А я упорно не желала понимать. Я успокаивала себя тем, что Джи обостренно чувствительна к нюансам стайных отношений, Каське недоступным. И услужливое мое сознание одну за другой предлагало мне вполне благопристойные и наукообразные версии происходящего.

Удивительнее всего то, что нежеланная моя красавица нисколько ко мне не охладела. Едва лишь со мной что-то случалось, как она, опережая моих прежних подружек, бросалась мне на помощь. При ее невероятном запасе жизненных сил она, совсем еще крошкой, не умея лечить по-настоящему, выплескивала сущие гейзеры энергии: может, пригодится? Может, хоть чуточку хозяйке помогу?

Она никогда не умела (и сейчас не умеет) рассчитать силу и время биополевого воздействия с Рольфиной и Джинечкиной ювелирной точностью. Стремления выручить, помочь ей было не занимать. Она не боялась, как Бамби, что мои переживания разорвут ее чуткое сердечко. Именно она научила меня при воспитании собаки-целителя делать ставку на возбудимых животных.

Только общетерьерской сердечной преданностью и незлопамятством я могу объяснить то, что Каськина любовь ко мне выстояла во всех бурях и ураганах непростой ее юности!

А в реальной жизни нам мешает только одно, хотя это очень важно, поскольку это — вопрос моего доверия к собаке. Я не часто отпускаю ее с поводка на прогулке: больно уж она любит приставать к встречным собакам, а может, по старой памяти, и удрать, не оглядываясь ни на меня, ни на стаю. Бегает она очень быстро и совершенно уверена, что всегда успеет меня догнать, куда бы я ни пошла. Она, без сомнения, вернется, она стала возвращаться с тех пор, как почувствовала радость быть полноправным членом стаи. И все же я по привычке нервничаю, хотя прекрасно понимаю, что могу ей этим только навредить. Очень уж ярко запечатлелись в моей памяти все треволнения ее детства.

В первое свое лето она, как и все наше зверье, провела с нами отпуск в лесу. Там же, на Лижменском озере, где подрастала крошка Джинечка, только было Каське на пять месяцев больше.

В один из дней мы решили съездить с нашей стоянки на озере к водопаду Кивач — места там красивейшие. Муж остановил машину у поселка Пряжа и отправился через шоссе, к заправочной станции, чтобы узнать насчет бензина, который в те поры случался не всегда. Сын тоже вышел из машины, решив заглянуть в малюсенький придорожный магазинчик-вагончик.

Мурманская трасса в этих местах, если вы знаете, узка и извилиста, она словно бы с трудом взбирается с холма на холм, обходя озера. По трассе идет колонна неуклюжих, длинных, с прицепами лесовозов, едва умудряющихся вилять по нелегкой дорожке. Я осталась сидеть в машине с собаками и котом. Все звери были без ошейников — лесная форма одежды излишеств не предусматривает. Окошко слева, у водительского места, муж, уходя, оставил открытым.

Пальцы мои соскользнули по шерсти Кайсы, метнувшейся в окошко. Обеспамятевший от страха щенок заплясал на самой середине шоссе!

Надо было видеть, какие кренделя выписывали на дороге идущие на приличной скорости лесовозы! Можно только удивляться мастерству водителей, никак не ожидавших этакого сюрприза, равно, как и тому, что они вообще успевали разглядеть мечущуюся от колес к колесам кроху-фоксюшку. И хорошо, наверное, что мы не слышали их задушевных отзывов о растяпах-хозяевах, упустивших щенка.

Мужчины мои наперебой звали Каську каждый к себе, на свою сторону дороги. И, чем громче они орали, тем больше теряла голову наша глупышка. Я замерла в машине, понимая, что ни кричать, ни выпрыгивать нельзя — это только осложнит для малютки ситуацию, добавив сумятицы и переполоха.

Виляли, уворачиваясь от собачонки, громадные лесовозы. Остановились у обочины зеленые «Жигули» — водитель, добрая душа, решил нам помогать. Сын мой, одетый в яркий спортивный костюм, выскочил наперерез машинам, отчаянно размахивая руками. Тянулось это бесконечно, хотя, если верить часам, все происшествие не заняло и трех минут.

Первым взял себя в руки муж. Сдерживая вполне понятные эмоции, он, как сумел, спокойно и ласково подозвал Каську к себе. Та опомнилась не сразу, но по крайней мере метаться перестала и, застыв посреди дороги, неуверенно оглянулась. Тогда муж присел на корточки и поворошил рукой придорожную траву, чтобы привлечь ее внимание. И Кася, шарахнувшись в испуге от пытавшегося перехватить ее Юрки, пошла на подзыв к мужу!

Очередное подтверждение теории стоило нам немалых переживаний.

Заодно уж расскажу вам случай, который связан с Касей лишь опосредованно и который я до сих пор вспоминаю с запоздалым страхом. Я гуляла с четырехмесячной Каськой в любимом нашем Итальянском садике, впервые решив вывести ее в свет без взрослых собак. С нами гулял и знакомый нам по прежним общим прогулкам щенок хортой борзой, с упоением игравший с пятимесячным боксерчиком. Хозяину хортеныша понадобилось ненадолго отлучиться, и он попросил меня присмотреть за щенком и игравшей тут же дочкой лет пяти. И я, по легкомыслию своему, согласилась. Сразу брать щенка на поводок было жаль, больно уж хорошо он разыгрался с приятелем. Держа на поводке Каську, я некоторое время с удовольствием наблюдала за детишками за компанию с неопытной хозяйкой боксерчика, а потом отпустила к друзьям и свою хулиганку, все это время без устали рвавшуюся поиграть.

Ну не видела я этого молодого ризена! Прибежал откуда ни возьмись и, не сбавляя темпа, увел всю нашу малышню за насыпанные метрах в двадцати от нас песчаные бугры. Рванули они с отличной скоростью, а я спринтер неважный. Когда я их догнала, Каська уже с увлечением копалась в песочке, но хортеныш… хортеныш был уже за оградой садика, в гадком малюсеньком дворике, откуда до Литейного рукой подать. А там-то я его даже не увижу, не то что не догоню! И старших собак со мной нет, привести щенка назад некому! Собака не моя, к голосу моему не привыкла!

Мышцы рванулись сами — бежать, настигать! Но понимаю: это ведь борзая, пусть и щенок, но он создан для бега, куда мне с ним тягаться. Есть надежда заставить его бежать за собой, обернув «догонялки» себе на пользу, но он мигом перегонит меня и опять умчится. Нет, нужно использовать хотя бы то мгновение, пока он застыл в нерешительности. И я заставила себя присесть на корточки, постукивая по асфальту карабином поводка. Ох, и долгие же это были секунды! Но ведь подошел, негодяй, не сразу, кругами, но подошел! Мне удалось поставить себе на службу всегдашнего нашего «врага» — природное щенячье любопытство.

Я взяла на поводок хортеныша, изловила рывшуюся в песке Каську насколько же легче с норными! — и, обливаясь холодным потом, вернулась в садик. Ко мне тут же бросилась девочка, хозяйская дочка: ой, как я испугалась! А я, перепугавшись не меньше, не имею права этого показать — чтобы не запомнилось, чтобы не повторялось потом, ни одна из собак, ни девочка не должны были понять, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

Если вдуматься, то чрезвычайных, по-настоящему опасных ситуаций в жизни наших собак не так уж и много, и связаны они по большей части с транспортом, меньше — с чужими парадными и подвалами, еще меньше — с посторонними людьми и собаками (разве что вы столкнетесь с вызывающими аномалиями человеческого и собачьего поведения). Пугаться самому и, стало быть, внушать еще больший страх своему щенку можно и нужно только в случае безусловно угрожающем. Кроме того, большинство таких ситуаций совсем несложно предусмотреть и предотвратить — если, конечно, заранее продумать свою тактику и взвесить тот вред, который наши собственные эмоции наносят неокрепшей психике щенка. Тут ведь как с ребенком: раз уж всесильная мама перепугалась, значит, дело и впрямь швах!

Ах, до чего же складно все выглядит в назидательном изложении — и как же трудно мне самой соблюдать предписания теории на практике! Олимпийское, скажу я вам, требуется спокойствие и выдержка!

Были в Каськиной жизни, бурной, как и ее неукротимый характер, и такие приключения, из каких не всякая собака сумеет выпутаться.

В тот раз виной всему невольно оказалась гостья, которую я тогда ждала. Она заблудилась у нас на лестнице, поднявшись вместо третьего этажа на пятый, и, пока она спускалась на мой зов, я стояла в открытых дверях. Каська выскочила на лестницу и кинулась вниз — доделать свои делишки, которые не успела сотворить во время недолгой утренней прогулки. Сын моментально побежал за ней, хотя поводов для тревог как будто и не было. Обычно она быстренько присаживается на ближайшем газончике и остается разглядывать или разнюхивать что-то здесь же во дворе. Ну разве что до любимой помойки добежит, поинтересоваться, не загулялась ли там какая-нибудь беспечная кошка.

На этот раз Каська исчезла! Я выбежала следом за сыном и застала у помойки некую… хм… ну, скажем, «даму», усердно рывшуюся в помойном баке. Да-да, она видела собачку, да-да, собачка напугалась (ох, как непохоже на Каську!) и побежала прямо на Невский… Я, легковерная, вместо того, чтобы сообразить, что Каська при всех неприятностях должна броситься к дому, помчалась на Невский.

Я обежала мороженщиков, книготорговцев (все они прекрасно знают и нас, и наших собак), поговорила с постовым милиционером, опросила людей на автобусной остановке у самых ворот. А «дама», как нарочно, то и дело попадалась мне под ноги и всякий раз спрашивала, не нашлась ли собачка.

Нет, не нашлась! Сын обежал всех и вся по второму кругу. Старшие собаки искали своими, собачьими способами, но даже следа не взяли. Конечно, мы сразу же позвонили в «Потеряшку», развесили на всех столбах и водосточных трубах объявления. В тоске и терзаниях прошли сутки, вторые, начались третьи.

Это было воскресенье. Еще раз обсудив с утра ситуацию, мы отправились в ближайшие ветеринарные лечебницы, чтобы предупредить врачей, к которым могут привести на осмотр найденную собачку; потом на «Кондрашку», наш Птичий Рынок, чтобы поговорить с перекупщиками. Отсутствовали мы часа три, если не четыре. А когда вернулись, собаки принялись обнюхивать ступеньки лестницы, заглядывать под лестницу, где никогда и ничем не интересуются: вот, вот ее запах, а где же сама Каська?

Поднялись на чердак, на всякий случай еще раз пробежались по двору. Нету! Вечером легли спать уже в полном унынии.

А в шестом часу утра я вдруг услышала легкое царапанье собачьего когтя по двери! Накинув халат, выскочила в большую комнату. Каська, уже впущенная в квартиру сыном, бросилась ко мне с воплем человеческого ребенка, а потом еще минут пятнадцать лаем и рычанием рассказывала нам, чего натерпелась в своих скитаниях.

По ее рассказам и косвенным свидетельствам мы восстановили предположительную картину. От помойки ее утащили силой (на следующий день, проходя с нами мимо, она пригнулась и посмотрела в сторону дома), и похититель был мужчиной, извините, «бомжового» вида (она вообще-то не реагирует на прохожих, но на таких мужчин теперь рычит и лает). Потом ее довольно долго держали на привязи (на беленькой шейке у нее отчетливо виднелись неровные грязные следы то ли веревки, то ли тряпки — от ошейника таких не бывает), а вырываться ей пришлось с боями (у нее сломан верхний клык — это может случиться только при ударе о металлический предмет). Придя домой днем в воскресенье, она нас не застала и догадалась, умница моя, что ночью-то мы точно будем дома!

Чем не сюжет для Сетон-Томпсона?!

Сейчас, когда я пишу эти строки, Кайса безмятежно дрыхнет, блаженно развалившись в моем большом кресле. Время все расставило по своим местам. Права, как это чаще всего бывает, оказалась собака: она со мной, и я люблю ее так, как она этого хотела. Почти…

По самым строгим породным меркам она — очень хороший фокс. Вместе нам удалось преодолеть безудержную взрывчатость ее характера. Правда, вполне выдержанной ее не назовешь, но она послушна и справиться с ней всегда можно. Да и Джина бьет ее все реже — с тех пор, как почувствовала, что нет между мной и Касей прежнего отторжения. Ну, разве что тогда, когда Каська сама нарывается. Глаза Касины все чаще светятся восторженным фоксячьим весельем, а уж ласкова она со мною Джинечке и не снилось! Неужто мне удалось искупить свои грехи перед ней?

Только почему же Каськины «запасные» имена все-таки не такие, как у других наших собак? Кузька, Кукишна, даже Кукарямба — согласитесь, это так непохоже ни на Рольфушку и Чёрушку, ни на Джинечку и Чиженьку…

Сейчас ночь, и собаки мои крепко спят. Три мои подруженьки, три красавицы, три умницы. Мама и дочки, такие похожие и такие разные. На ближайшие часы событий не предвидится. А завтра они меня снова чем-нибудь удивят!

* * *

Я написала эти слова в шестом часу утра и легла спать, не подозревая, насколько они окажутся пророческими. А через семь часов от меня навсегда ушла Бамби — чтобы умереть одной, не причиняя мне боли своими страданиями!

Дорогие мои, пожалуйста, вспомните ее еще раз вместе со мной. Пусть памятником ей станет эта книга. И вся моя любовь к ней. И моя боль, с которой я обязана справиться — ради других.